Страница:
которые обращались к нему, как обращаются итальянские деревни к своему
святому за благословением своих стад, полей, виноградников и оливковых рощ.
Легкость, с какой теоретическое единобожие незаметно скатывалось к
фактическому многобожию, вызывала опасения пророков. Их тревога при виде
упадка религиозного сознания скоро превратилась в горячее возмущение
нравственного чувства, вызванное некоторыми непристойными обрядами, немыми
свидетелями которых слишком часто оказывались эти прекрасные места,
предназначенные, казалось бы, самой природой для чистых помыслов и мирного
раздумья. Религиозные и моральные соображения подкреплялись еще мотивами
иного, мы бы сказали, политического порядка; впрочем, со свойственной
древним евреям тенденцией рассматривать все явления сквозь призму религии
эти политические мотивы выдвигались в форме небесных приговоров, которыми
верховный вершитель судеб угрожал грешникам и нечестивцам. Растущее
могущество великих Ассирийской и Вавилонской империй, являясь вначале
угрозой самостоятельности маленьких палестинских царств, привело в конце
концов к их полному подчинению. Лучшие умы Израиля задолго предвидели и
предсказывали надвигавшуюся катастрофу. Свои предсказания они облекали в
поэтическую форму пророческих рапсодий. Размышляя над опасностями,
угрожавшими стране, они полагали, что главная причина их кроется в
отправлении культов на священных высотах, умалявшем своими политеистическими
тенденциями величие истинного и единого бога и оскорблявшем его своей
безнравственностью. Корень зла они видели в причинах религиозного характера,
и лекарство они также предлагали религиозное. Надо было уничтожить
богослужение на высотах вместе с сопутствующим ему развратом и сосредоточить
весь религиозный культ страны в Иерусалиме. Там очищенный от всякой скверны,
упорядоченный и торжественный ритуал с его каждодневными благовонными
жертвоприношениями и сладостным песнопением обеспечит всему народу
божественную милость и покровительство. Этот план, выношенный в умах и
сердцах великих пророков, воплотился в достопамятной реформе царя Иосии; но
реформа эта, с такой любовью разработанная и возбудившая столько надежд при
своем осуществлении, оказалась не в силах остановить упадок Иудеи и
предотвратить ее гибель. День, когда храм на горе Сион был объявлен
единственным законным святилищем всего народа и упразднены были священные
"высокие места", отстоял меньше чем на одно поколение от того момента, когда
Иерусалим открыл свои ворота перед врагом и лучшие сыны его были уведены
пленниками в Вавилон.
Многие сведения о местных святилищах, имевших, согласно религиозному
толкованию еврейской истории, такое огромное влияние на судьбы народа, мы
извлекаем из книг пророков, которые в своих гневных речах против священных
"высот" часто упоминают о зеленых деревьях. Отсюда можно заключить, что
деревья, в особенности вечнозеленые, были характерной принадлежностью этих
возвышенностей. Так, Иеремия, указывая на грехи Израиля, говорит: "Как о
сыновьях своих, воспоминают они о жертвенниках своих и дубравах своих у
зеленых дерев, на высоких холмах" (Иер., 17, 2).
И еще: "Господь сказал мне во дни Иосии царя: видел ли ты, что делала
отступница, дочь Израиля? Она ходила на всякую высокую гору и под всякое
ветвистое дерево и там блудодействовала" (Иер., 3, 6). А Иезекииль говорит
от имени бога так: "Я привел их в землю, которую клятвенно обещал дать им
подняв руку мою,-а они, высмотрев себе всякий высокий холм и всякое
ветвистое дерево, стали закопать там жертвы свои, и ставили там
оскорбительные для меня приношения свои и благовонные курения свои, и
возливали там возлияния свои" (Иез., 20,28). Во Второзаконии же, которое
обыкновенно считается той "книгою закона", на которой царь Иосия главным
образом обосновал свою реформу, осуждение "высотам" и их идолопоклонническим
знакам выражено такими словами: "Истребите все места, где народы, которыми
вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах и на холмах, и под
всяким ветвистым деревом; и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их,
и сожгите огнем рощи их ("ашерим". - Д. Ф.), и разбейте истуканы богов их, и
истребите имя их от места того" (Втор., 12, 2-3). Если обратиться к более
раннему периоду, когда эти зеленеющие холмы еще не впали в такую немилость,
то мы можем прочесть, как царь Саул сидел на одном из них под сенью
тамариска, окруженный придворными и советниками и сжимая в руке свое копье -
символ царского достоинства.
Еще и в настоящее время мы наблюдаем в Палестине, что такие
возвышенности, увенчанные деревьями, в особенности вечнозелеными дубами,
пользуются религиозным поклонением окрестных селян, причем его древний
языческий характер лишь слегка замаскирован легендой, по которой под сенью
этих деревьев покоится какой-нибудь мусульманский праведник. Можно с полным
основанием предположить вместе с некоторыми современными авторами,
прожившими долгое время в Палестине, что если не все, то многие из этих
тенистых "высот" представляют собой те самые места, где древние израильтяне
приносили свои жертвы и возжигали курения, и что, несмотря на все усилия
реформаторов и молоты идолоборцев, эти вековые святилища с незапамятных
времен до наших дней остаются подлинными центрами религиозного поклонения
народа. Быть может, мы вправе сделать дальнейший шаг и признать, что эти
дубравы на холмах, резко выделяющиеся на широком просторе бурых полей и
иссера-синих оливковых рощ, являются остатками первобытных лесов,
покрывавших некогда страну на много миль вокруг; с течением времени
деятельная рука человека расчистила равнины под сады и пашни, сохранив в
угоду суеверию эти скудные остатки на возвышенностях в качестве последнего
убежища лесных богов, бегущих от топора дровосека. Такова, во всяком случае,
вероятная причина появления священных рощ во всех других местах, и по
аналогии можно думать, что и в Палестине сходные причины вызывали те же
следствия.
Так, например, племя акикуйю, в Восточной Африке, занимается "по
преимуществу земледелием и имеет лишь очень небольшое количество крупного
скота; но в каждой деревне разводятся козы, а иногда и овцы. Чтобы
освободить место под пашню, туземцам пришлось вырубить лес на многих акрах и
выжечь его, что и сделало почву такой плодородной. Некогда леса горы Кении
соединялись, вероятно, с лесами Абердарского хребта, и вся эта площадь
представляла собой сплошные заросли. В настоящее время об этом напоминают
лишь разбросанные по всей стране холмы, поросшие деревьями. Эти холмы
считаются священными, и деревья на них рубить запрещено, что и спасло их от
участи остального леса". Холм Кагумбу "является одним из многочисленных
холмов в стране кикуйю, вершины которых покрыты священными рощами. Так как
ни деревья, ни поросль не могут быть срублены - иначе по всей стране пойдут
повальные болезни, - то на вершинах этих холмов, над густою порослью, высоко
возносят свои кроны большие деревья. На Кагумбу эти поросли дают убежище
множеству гиен, не находящих приюта на открытых и обработанных пространствах
окрестной земли. На вершине холма имеется небольшая площадка, окруженная
кустарником. Это- место для жертвоприношений, и называется оно "Athuri
aliakuru". Когда страну посещает голод или засуха, население постановляет
принести здесь жертву. Все жители, за исключением четырнадцати стариков,
остаются в своих хижинах, откуда им запрещается выходить; старики же,
избранные жрецами холма, подымаются на него с овцой; коза в подобных случаях
неугодна богу Нгаи. На вершине они раскладывают огонь и затем умерщвляют
овцу, зажимая ей рот и ноздри, пока она не задохнется. После этого с овцы
сдирают шкуру и отдают ее сыну одного из стариков в качестве одежды. Овцу же
варят, причем сорванную с дерева ветвь макают в ее сало и кропят им листву
ближайших деревьев. Старики съедают затем немного мяса: если бы они этого не
сделали, жертва их не была бы принята. Остальное мясо сжигается в огне,
после чего Нгаи приходит есть его". Подобным же образом жертвоприношение
пророка Илии на вершине лесистой горы Кармель, по преданию, положило конец
засухе, много лет томившей израильскую землю. Не успел пророк закончить
обряд, как с моря надвинулась туча и окутала мраком все небо, а
царь-идолопоклонник, бывший до того свидетелем всех неудавшихся попыток
лжепророков, должен был поспешно спуститься в своей колеснице с горы и
пересечь долину, чтобы укрыться от ливня, хлынувшего с неба яростным
потоком.
Племя мунда из Чхота-Нагпур в Бенгалии "не делает изображений своих
богов и не поклоняется идолам, но верит, что невидимые для глаз смертного
боги, умилостивленные жертвоприношением, могут временно поселиться в
специально предназначенных для этого местах. Мунда имеют свои "высоты" и
свои "рощи" - какую-нибудь не тронутую рукой человека скалистую громаду да
остаток прежних лесов, пощаженный при первоначальной вырубке; деревья
заботливо охранялись здесь в течение многих веков, дабы здешние лесные боги,
обеспокоенные сплошной рубкой деревьев, служивших им приютом, не покинули
местность. Еще и теперь, если случайно повалится дерево в священной роще,
боги выражают свое неудовольствие, задерживая сезонные дожди". У каждой
деревни племени мунда "имеется по соседству роща, которая слывет частью
первобытного леса, оставленной в нетронутом виде для местных богов. Здесь,
по поверью, обитает Десаули (бог-покровитель каждой деревни) со своей женой
Джгар-Эрой или Мабуру, который печется о нуждах своих приверженцев. Каждая
деревня имеет своего Десаули, власть которого не простирается за пределы
деревни, владеющей его рощей. Если обитатель одной деревни обрабатывает
землю в другой, он должен платить дань Десаули обеих деревень. Считают, что
боги этих рощ ведают урожаем; им воздают особые почести во время больших
земледельческих празднеств. К ним обращаются также в случае болезни". О том
же предмете другой автор рассказывает так: "Несмотря на то что большая часть
первобытных лесов, среди которых были первоначально расположены деревни
мунда, впоследствии была уничтожена топором дровосека или огнем "джара",
многие из этих деревень сохранили лесные участки, считающиеся священными
рощами - сарнами. По системе "джара" земля расчищается для обработки
выжиганием участков Джунглей. Иногда роль сарны играет лишь небольшая группа
деревьев, оставшаяся от прежнего леса. Эти сарны представляют собой
единственный вид святилищ, знакомый племени мунда. Здесь обитают деревенские
боги, и время от времени жители являются сюда на поклонение и приносят
искупительные жертвы".
Мы можем предположить, что эти местные Десаули, обитающие в священных
рощах, остатках древнего леса, и ведающие, по поверью их приверженцев,
урожаем, в полной мере соответствуют ваалам Ханаана, которые также жили
среди деревьев на вершинах холмов возле деревень и принимали первые плоды
земли от местного крестьянства в благодарность за обильный урожай и
живительные дожди.
На юге Афганистана "на холмах лишь изредка можно встретить жилье или
обработанное поле, но стоит отойти немного дальше, и вы непременно
наткнетесь на какой-либо "знарат" (священную гробницу), где правоверные
совершают свои молебствия и приносят обеты. Очень часто этот "знарат"
расположен на вершине горы или на неприступной скале, напоминая священные
"высоты" израильтян. Вокруг могилы растут обычно несколько чахлых тамарисков
или кустов ююба (Zizyphus jujuba). На ветвях их висит бесчисленное множество
лоскутков и пестрых тряпиц, ибо каждый верующий, приходящий сюда со своими
просьбами, считает своим долгом навязать на ветвь кусочек материи в знак
своего поклонения". Одно прославленное святилище находится на Сулиманском
хребте. "Несмотря на его неприступность, сотни паломников посещают его
ежегодно; сюда зачастую за сто и больше миль привозят на верблюдах или
приносят на носилках больных, в надежде, что милосердие святого даст им
исцеление. Другой характерной чертой этих "знаратов" является всеобщее
признание их святости: каждый может оставить здесь свою вещь в полной
уверенности, что, вернувшись через много месяцев, найдет ее нетронутой на
том же месте, где он ее положил. Еще одна привилегия "знаратов" состоит в
том, что считается грехом рубить на дрова окружающие деревья; таким образом,
они остались единственнь1ми зелеными пятнами на окрестных холмах, оголенных
от всякой древесной растительности недальновидным вандализмом местных
племен".
Эти афганские "знараты", или нагорные святилища, имеют несомненное
сходство с современными "вели" в Палестине. Как здесь, так и там святилища
обычно расположены на вершинах холмов и окружены деревьями, которые не
только запрещено рубить, но считается грехом отломить от них даже ветку. И
здесь и там святость их приписывается могилам мусульманских святых; и здесь
и там существует обыкновение оставлять под их охраной имущество, в полной
уверенности, что никто на него не посягнет; в обеих странах паломники
оставляют на память о себе лоскутки, привешенные к ветвям священных
деревьев.
Прибавим, что среди русских черемисов (мари) "еще и в наше время
одинокие рощи служат местом для жертвоприношений и молебствий; эти рощи
известны под именем "кьюсото". В стародавние времена черемисы приносили
жертвы своим богам в чаще лесов. Какие-либо неожиданные явления природы,
вроде внезапно забившего ключа, считались проявлением воли божества и
указывали место для поклонения ему. Уфимские черемисы особенно охотно
выбирали возвышенные места по соседству с каким-либо источником. И если даже
все деревья вокруг пали под топором, эти "высоты" остались
неприкосновенными.
Судя по приведенным примерам, священные рощи древней Палестины, так
возмущавшие позднейших пророков, тоже могли представлять собой остатки
первобытных лесов, зеленые островки на одиноких "высотах", пощаженные, чтобы
служить убежищем для деревенских богов, у которых землепашец отнял их
просторы и которым, как настоящим хозяевам, "ваалам" земли, он считал себя
обязанным платить дань за все, что приносит ему земля. Может быть, и
деревянный столб (ашера), эта неизменная принадлежность местных святилищ,
был не чем иным, как стволом священного дерева, освобожденного от ветвей,
рукой ли человека или же в результате естественного их отмирания. На острове
Борнео среди каянов мы еще в настоящее время можем обнаружить подобные
окончательно не сформировавшиеся религиозные символы. Эти дикари верят в
существование неких грозных духов, которых они называют Toh. Расчищая
участок джунглей под посевы риса, "они обыкновенно оставляют нетронутыми
несколько деревьев на более возвышенных местах, дабы не прогневить духа
данной местности, который, по их представлениям, любит отдыхать под сенью
деревьев. Часто с таких деревьев обрубают все ветви, за исключением
нескольких у верхушки; иногда к стволу дерева на самом его верху прикрепляют
поперечную жердь и вешают на нее пальмовые листья, или же подвешивают к
получившейся таким образом крестовине трещотку, какой обыкновенно играют
мальчики, чтобы она качалась на ветру".
Глава 9.
У многих, если не у всех, народов земли смерть одного из членов семьи
налагает на родственников обязанность соблюдения некоторых правил, главный
смысл которых заключается в том или ином ограничении привычной свободы; чем
ближе родство между оставшимися в живых и умершим, тем строже и
обременительнее эти ограничения. Смысл таких ограничений часто неизвестен
подчиняющимся им людям; однако целый ряд фактов приводит нас к заключению,
что многие, если не большинство, из этих запретов порождены страхом перед
духом умершего и желанием избежать его непрошеного внимания. Нужно во что бы
то ни стало укрыться от него, отделаться от его посещений, словом, тем или
иным путем заставить его примириться со своей участью или по крайней мере не
тревожить своих родственников и друзей. Древние евреи соблюдали многие
запреты, налагаемые смертью в семье, относительно чего мы находим немало
намеков, а порой и прямых предписаний в Ветхом завете. К перечню правил о
трауре, упоминаемых в Библии, следует, быть может, прибавить еще одно,
которое, правда, в Библии нигде не приводится, но зато вытекает из данных
этимологии и подтверждается аналогичными обычаями у других народов.
Возможно, что в еврейском языке слово "вдова" этимологически связано с
прилагательным "немой". Еврейское alemanah - "вдова" - имеет, вероятно,
общее происхождение с Illem - "немой". Составители оксфордского еврейского
словаря производят оба слова от одного и того же корня. Если такое
словопроизводство правильно, то еврейское название вдовы обозначает,
по-видимому, молчащую женщину. На каком же, собственно, основании вдова
называется "молчащей женщиной"? Я склонен думать, хотя не уверен в этом
вполне, что эпитет "молчащая" можно объяснить широко распространенным
обычаем, который предписывает вдовам абсолютное молчание на определенный -
часто весьма продолжительный - срок после смерти мужа.
Так, среди племени куту, живущего на берегу реки Конго, вдовы соблюдают
траур в течение трех лунных месяцев. Они обривают головы, раздеваются почти
догола, обмазывают тело белой глиной и все три месяца не выходят из дому,
сохраняя полное молчание. У племени сиханака на Мадагаскаре порядок тот же,
но период молчания длится не меньше восьми месяцев, а иногда и целый год. На
это время у вдовы отбирают все ее украшения, она ходит в дерюге и ест
сломанной ложкой из разбитой посудины. Мыть лицо и руки ей возбраняется; она
может окунуть в воду только кончики пальцев. В таком виде она весь день
проводит дома, не говоря ни с кем ни слова. Племя нанди, в Восточной Африке,
считает вдову нечистой на все время ее траура. Разговаривать ей разрешается,
но только шепотом. Описывая калифорнийских индейцев племени нитинат, один
автор, хорошо знавший быт этих индейцев в третьей четверти XIX в., между
прочим, сообщает, что "в окрестностях Оберна преданная жена после смерти
мужа несколько месяцев, а то и год или даже больше не произносит ни слова,
не нарушая своего молчания ни при каких обстоятельствах". "Я сам, - говорит
он далее, - был свидетелем такого удивительного факта. В других же местах,
например по берегам Американ-Ривер, вдовы в течение нескольких месяцев
говорят шепотом. Спускаясь ниже по течению, в направлении к реке Косамнес,
вы уже не встретите этого обычая". У индейцев племени квакиютль, в
Британской Колумбии, жена после смерти мужа сидит в продолжение четырех дней
совершенно неподвижно, подобрав колени к подбородку. Затем она еще
шестнадцать дней не должна покидать своего места, но ей уже разрешается
вытянуть ноги, двигать же руками ей все еще возбраняется. На протяжении
всего этого срока никто не должен заговаривать с нею. Тот, кто нарушит это
правило молчания и заговорит с вдовой, навлечет тем самым смерть на
кого-либо из своих близких. В случае смерти жены муж подчиняется точно таким
же запретам. Равным образом у индейцев бела-кула в той же местности вдова
четыре дня постится, не произнося при этом ни слова; они верят, что в
противном случае явится дух ее мужа, приложит руку к ее рту, и она умрет. Те
же правила и по тем же основаниям относятся и к мужу, когда умирает жена.
Следует заметить, что причиной предписываемого супругам молчания служит
боязнь привлечь к себе опасное и даже гибельное внимание духа умершего. Ни
один народ, однако, не соблюдает так строго этот удивительный обычай
молчания, как некоторые дикие племена Северной и Центральной Австралии. Так,
у вадуман и мудбурра, двух племен, живущих по реке Виктории в Северной
территории, не только вдова умершего, но и жены его братьев подвергаются
вынужденному молчанию в продолжение трех или четырех недель со дня его
смерти. Все это время тело покойного находится на сплетенном из ветвей
помосте, на сучьях дерева, и остается там, пока не обнажится весь скелет.
После этого кости обертывают корой и уносят на особую поляну, где члены
племени садятся вокруг них и плачут. По окончании этой траурной церемонии
кости относят обратно на дерево и уже окончательно оставляют там. Все время
со дня смерти до обратного водворения останков умершего на дерево никто не
должен употреблять в пищу растение или животное, бывшее тотемом покойного.
Но когда кости найдут наконец последнее успокоение среди ветвей, один или
два старика отправляются за тотемными животными или растениями умершего.
Если, скажем, тотемом покойного была летучая мышь, то старики излавливают
несколько летучих мышей и приносят их на ту же поляну. Здесь разводят огонь
и варят на нем мышей. Тем временем женщины, обреченные на молчание, то есть
вдовы покойного и жены его братьев, приближаются к огню и с возгласами
"Якаи, якай!" подставляют головы под дым. Один из стариков наносит им легкий
удар по голове и затем протягивает им палец для укуса. Этот церемониал
снимает с женщин заклятье молчания, и отныне они могут свободно говорить. В
заключение некоторые мужчины из родственников покойного съедают часть
сваренного мяса, остатки же отдаются всем желающим.
В Центральной Австралии у племени арунта вдовы вымазывают себе волосы,
лицо и грудь белой трубочной глиной и на некоторое время предаются молчанию,
пока над ними не совершится обряд, возвращающий им право речи. Обряд этот
состоит в следующем: вдова, желающая избавиться от, вынужденного молчания,
набирает в большую деревянную чашу до краев каких-либо съедобных зерен или
мелких клубней и обмазывается белой трубочной глиной на женской половине
становища, где она жила со смерти мужа. С чашей в руках, окруженная
женщинами, которых нарочно созвала для этой цели, она отправляется к центру
всего становища - к месту, находящемуся на одинаковом расстоянии от обоих
его отделений. Здесь женщины садятся на землю и начинают громко плакать;
к ним присоединяются те из мужчин, которые по крови или же по
классификационному родству приходились покойному сыновьями и младшими
братьями. По "классификационной" системе родство считается не между
отдельными лицами, а между группами лиц: отцом признается не только кровный
родитель, но всякий человек, который, согласно обычаю племени, мог бы быть
отцом данного лица; матерью признается каждая женщина, которая, согласно
тому же обычаю, могла бы быть его настоящей матерью; братья и сестры - это
совокупность всего потомства, происходящего от всех мужчин и женщин, которые
могли бы быть, по закону племени, родителями данного лица, и т. п. Потом эти
мужчины берут из рук вдовы сосуд с зерном (или клубнями) и, ухватившись за
него все вместе, насколько позволяет величина сосуда, принимаются громко
кричать: "Ваа! Baa! Baa!" Все женщины, за исключением самой вдовы, перестают
плакать и присоединяются к крику мужчин. Затем мужчины подносят чашу с
зерном или клубнями к самому лицу вдовы (остерегаясь, однако задеть ее) и
делают движения руками вправо и влево перед ее щеками, продолжая
выкрикивать: "Baa! Baa!" Тут вдова перестает плакать и издает то же
восклицание, только вполголоса. Через несколько минут сосуд с зерном или
клубнями ставится позади мужчин. Сами же они садятся на корточки и, держа
свои щиты обеими руками, с силой ударяют ими о землю перед стоящими против
них женщинами. Вслед за этим мужчины удаляются к своим шалашам и едят то,
что принесла в чаше вдова; теперь она может разговаривать, сколько ей
угодно, но должна еще некоторое время обмазывать тело глиной.
Смысл этого странного обряда, коим вдовы из племени арунта возвращают
себе право речи, Спенсер и Гиллен (Gillen) объясняют следующим образом: "Что
касается собирания семян или клубней, то эта часть ритуала служит символом
того, что вдова готова вновь приняться за обычные женские занятия, в
значительной мере заброшенные, пока она находилась, как мы бы сказали, в
глубоком трауре. Мы здесь имеем нечто сходное с обычаем, принятым у народов,
стоящих на более высокой ступени развития, - заменять широкую траурную кайму
на бумаге узкой каймой. Приношение младшим братьям и сыновьям покойного
имеет двоякое значение: с одной стороны, оно указывает на то, что вдова
должным образом выполнила первую стадию оплакивания, а с другой стороны, оно
должно снискать ей их благоволение, так как подразумевается, что они (в
особенности младшие братья) питают в продолжение некоторого времени чувство
неприязни к женщине за то, что муж ее мертв, а она жива. В самом деле,
младший брат может безнаказанно проколоть копьем вдову своего старшего
брата, встретив ее вскоре после смерти мужа где-нибудь в кустах за обычной
женской работой, например за собиранием ямса. Туземцы объясняют такую
враждебность чувством скорби, которое у них вызывает вид вдовы, напоминая им
об умершем брате. Вряд ли, однако, можно ограничиться одним этим
объяснением: ведь к старшим братьям покойного этот обычай не применяется.
святому за благословением своих стад, полей, виноградников и оливковых рощ.
Легкость, с какой теоретическое единобожие незаметно скатывалось к
фактическому многобожию, вызывала опасения пророков. Их тревога при виде
упадка религиозного сознания скоро превратилась в горячее возмущение
нравственного чувства, вызванное некоторыми непристойными обрядами, немыми
свидетелями которых слишком часто оказывались эти прекрасные места,
предназначенные, казалось бы, самой природой для чистых помыслов и мирного
раздумья. Религиозные и моральные соображения подкреплялись еще мотивами
иного, мы бы сказали, политического порядка; впрочем, со свойственной
древним евреям тенденцией рассматривать все явления сквозь призму религии
эти политические мотивы выдвигались в форме небесных приговоров, которыми
верховный вершитель судеб угрожал грешникам и нечестивцам. Растущее
могущество великих Ассирийской и Вавилонской империй, являясь вначале
угрозой самостоятельности маленьких палестинских царств, привело в конце
концов к их полному подчинению. Лучшие умы Израиля задолго предвидели и
предсказывали надвигавшуюся катастрофу. Свои предсказания они облекали в
поэтическую форму пророческих рапсодий. Размышляя над опасностями,
угрожавшими стране, они полагали, что главная причина их кроется в
отправлении культов на священных высотах, умалявшем своими политеистическими
тенденциями величие истинного и единого бога и оскорблявшем его своей
безнравственностью. Корень зла они видели в причинах религиозного характера,
и лекарство они также предлагали религиозное. Надо было уничтожить
богослужение на высотах вместе с сопутствующим ему развратом и сосредоточить
весь религиозный культ страны в Иерусалиме. Там очищенный от всякой скверны,
упорядоченный и торжественный ритуал с его каждодневными благовонными
жертвоприношениями и сладостным песнопением обеспечит всему народу
божественную милость и покровительство. Этот план, выношенный в умах и
сердцах великих пророков, воплотился в достопамятной реформе царя Иосии; но
реформа эта, с такой любовью разработанная и возбудившая столько надежд при
своем осуществлении, оказалась не в силах остановить упадок Иудеи и
предотвратить ее гибель. День, когда храм на горе Сион был объявлен
единственным законным святилищем всего народа и упразднены были священные
"высокие места", отстоял меньше чем на одно поколение от того момента, когда
Иерусалим открыл свои ворота перед врагом и лучшие сыны его были уведены
пленниками в Вавилон.
Многие сведения о местных святилищах, имевших, согласно религиозному
толкованию еврейской истории, такое огромное влияние на судьбы народа, мы
извлекаем из книг пророков, которые в своих гневных речах против священных
"высот" часто упоминают о зеленых деревьях. Отсюда можно заключить, что
деревья, в особенности вечнозеленые, были характерной принадлежностью этих
возвышенностей. Так, Иеремия, указывая на грехи Израиля, говорит: "Как о
сыновьях своих, воспоминают они о жертвенниках своих и дубравах своих у
зеленых дерев, на высоких холмах" (Иер., 17, 2).
И еще: "Господь сказал мне во дни Иосии царя: видел ли ты, что делала
отступница, дочь Израиля? Она ходила на всякую высокую гору и под всякое
ветвистое дерево и там блудодействовала" (Иер., 3, 6). А Иезекииль говорит
от имени бога так: "Я привел их в землю, которую клятвенно обещал дать им
подняв руку мою,-а они, высмотрев себе всякий высокий холм и всякое
ветвистое дерево, стали закопать там жертвы свои, и ставили там
оскорбительные для меня приношения свои и благовонные курения свои, и
возливали там возлияния свои" (Иез., 20,28). Во Второзаконии же, которое
обыкновенно считается той "книгою закона", на которой царь Иосия главным
образом обосновал свою реформу, осуждение "высотам" и их идолопоклонническим
знакам выражено такими словами: "Истребите все места, где народы, которыми
вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах и на холмах, и под
всяким ветвистым деревом; и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их,
и сожгите огнем рощи их ("ашерим". - Д. Ф.), и разбейте истуканы богов их, и
истребите имя их от места того" (Втор., 12, 2-3). Если обратиться к более
раннему периоду, когда эти зеленеющие холмы еще не впали в такую немилость,
то мы можем прочесть, как царь Саул сидел на одном из них под сенью
тамариска, окруженный придворными и советниками и сжимая в руке свое копье -
символ царского достоинства.
Еще и в настоящее время мы наблюдаем в Палестине, что такие
возвышенности, увенчанные деревьями, в особенности вечнозелеными дубами,
пользуются религиозным поклонением окрестных селян, причем его древний
языческий характер лишь слегка замаскирован легендой, по которой под сенью
этих деревьев покоится какой-нибудь мусульманский праведник. Можно с полным
основанием предположить вместе с некоторыми современными авторами,
прожившими долгое время в Палестине, что если не все, то многие из этих
тенистых "высот" представляют собой те самые места, где древние израильтяне
приносили свои жертвы и возжигали курения, и что, несмотря на все усилия
реформаторов и молоты идолоборцев, эти вековые святилища с незапамятных
времен до наших дней остаются подлинными центрами религиозного поклонения
народа. Быть может, мы вправе сделать дальнейший шаг и признать, что эти
дубравы на холмах, резко выделяющиеся на широком просторе бурых полей и
иссера-синих оливковых рощ, являются остатками первобытных лесов,
покрывавших некогда страну на много миль вокруг; с течением времени
деятельная рука человека расчистила равнины под сады и пашни, сохранив в
угоду суеверию эти скудные остатки на возвышенностях в качестве последнего
убежища лесных богов, бегущих от топора дровосека. Такова, во всяком случае,
вероятная причина появления священных рощ во всех других местах, и по
аналогии можно думать, что и в Палестине сходные причины вызывали те же
следствия.
Так, например, племя акикуйю, в Восточной Африке, занимается "по
преимуществу земледелием и имеет лишь очень небольшое количество крупного
скота; но в каждой деревне разводятся козы, а иногда и овцы. Чтобы
освободить место под пашню, туземцам пришлось вырубить лес на многих акрах и
выжечь его, что и сделало почву такой плодородной. Некогда леса горы Кении
соединялись, вероятно, с лесами Абердарского хребта, и вся эта площадь
представляла собой сплошные заросли. В настоящее время об этом напоминают
лишь разбросанные по всей стране холмы, поросшие деревьями. Эти холмы
считаются священными, и деревья на них рубить запрещено, что и спасло их от
участи остального леса". Холм Кагумбу "является одним из многочисленных
холмов в стране кикуйю, вершины которых покрыты священными рощами. Так как
ни деревья, ни поросль не могут быть срублены - иначе по всей стране пойдут
повальные болезни, - то на вершинах этих холмов, над густою порослью, высоко
возносят свои кроны большие деревья. На Кагумбу эти поросли дают убежище
множеству гиен, не находящих приюта на открытых и обработанных пространствах
окрестной земли. На вершине холма имеется небольшая площадка, окруженная
кустарником. Это- место для жертвоприношений, и называется оно "Athuri
aliakuru". Когда страну посещает голод или засуха, население постановляет
принести здесь жертву. Все жители, за исключением четырнадцати стариков,
остаются в своих хижинах, откуда им запрещается выходить; старики же,
избранные жрецами холма, подымаются на него с овцой; коза в подобных случаях
неугодна богу Нгаи. На вершине они раскладывают огонь и затем умерщвляют
овцу, зажимая ей рот и ноздри, пока она не задохнется. После этого с овцы
сдирают шкуру и отдают ее сыну одного из стариков в качестве одежды. Овцу же
варят, причем сорванную с дерева ветвь макают в ее сало и кропят им листву
ближайших деревьев. Старики съедают затем немного мяса: если бы они этого не
сделали, жертва их не была бы принята. Остальное мясо сжигается в огне,
после чего Нгаи приходит есть его". Подобным же образом жертвоприношение
пророка Илии на вершине лесистой горы Кармель, по преданию, положило конец
засухе, много лет томившей израильскую землю. Не успел пророк закончить
обряд, как с моря надвинулась туча и окутала мраком все небо, а
царь-идолопоклонник, бывший до того свидетелем всех неудавшихся попыток
лжепророков, должен был поспешно спуститься в своей колеснице с горы и
пересечь долину, чтобы укрыться от ливня, хлынувшего с неба яростным
потоком.
Племя мунда из Чхота-Нагпур в Бенгалии "не делает изображений своих
богов и не поклоняется идолам, но верит, что невидимые для глаз смертного
боги, умилостивленные жертвоприношением, могут временно поселиться в
специально предназначенных для этого местах. Мунда имеют свои "высоты" и
свои "рощи" - какую-нибудь не тронутую рукой человека скалистую громаду да
остаток прежних лесов, пощаженный при первоначальной вырубке; деревья
заботливо охранялись здесь в течение многих веков, дабы здешние лесные боги,
обеспокоенные сплошной рубкой деревьев, служивших им приютом, не покинули
местность. Еще и теперь, если случайно повалится дерево в священной роще,
боги выражают свое неудовольствие, задерживая сезонные дожди". У каждой
деревни племени мунда "имеется по соседству роща, которая слывет частью
первобытного леса, оставленной в нетронутом виде для местных богов. Здесь,
по поверью, обитает Десаули (бог-покровитель каждой деревни) со своей женой
Джгар-Эрой или Мабуру, который печется о нуждах своих приверженцев. Каждая
деревня имеет своего Десаули, власть которого не простирается за пределы
деревни, владеющей его рощей. Если обитатель одной деревни обрабатывает
землю в другой, он должен платить дань Десаули обеих деревень. Считают, что
боги этих рощ ведают урожаем; им воздают особые почести во время больших
земледельческих празднеств. К ним обращаются также в случае болезни". О том
же предмете другой автор рассказывает так: "Несмотря на то что большая часть
первобытных лесов, среди которых были первоначально расположены деревни
мунда, впоследствии была уничтожена топором дровосека или огнем "джара",
многие из этих деревень сохранили лесные участки, считающиеся священными
рощами - сарнами. По системе "джара" земля расчищается для обработки
выжиганием участков Джунглей. Иногда роль сарны играет лишь небольшая группа
деревьев, оставшаяся от прежнего леса. Эти сарны представляют собой
единственный вид святилищ, знакомый племени мунда. Здесь обитают деревенские
боги, и время от времени жители являются сюда на поклонение и приносят
искупительные жертвы".
Мы можем предположить, что эти местные Десаули, обитающие в священных
рощах, остатках древнего леса, и ведающие, по поверью их приверженцев,
урожаем, в полной мере соответствуют ваалам Ханаана, которые также жили
среди деревьев на вершинах холмов возле деревень и принимали первые плоды
земли от местного крестьянства в благодарность за обильный урожай и
живительные дожди.
На юге Афганистана "на холмах лишь изредка можно встретить жилье или
обработанное поле, но стоит отойти немного дальше, и вы непременно
наткнетесь на какой-либо "знарат" (священную гробницу), где правоверные
совершают свои молебствия и приносят обеты. Очень часто этот "знарат"
расположен на вершине горы или на неприступной скале, напоминая священные
"высоты" израильтян. Вокруг могилы растут обычно несколько чахлых тамарисков
или кустов ююба (Zizyphus jujuba). На ветвях их висит бесчисленное множество
лоскутков и пестрых тряпиц, ибо каждый верующий, приходящий сюда со своими
просьбами, считает своим долгом навязать на ветвь кусочек материи в знак
своего поклонения". Одно прославленное святилище находится на Сулиманском
хребте. "Несмотря на его неприступность, сотни паломников посещают его
ежегодно; сюда зачастую за сто и больше миль привозят на верблюдах или
приносят на носилках больных, в надежде, что милосердие святого даст им
исцеление. Другой характерной чертой этих "знаратов" является всеобщее
признание их святости: каждый может оставить здесь свою вещь в полной
уверенности, что, вернувшись через много месяцев, найдет ее нетронутой на
том же месте, где он ее положил. Еще одна привилегия "знаратов" состоит в
том, что считается грехом рубить на дрова окружающие деревья; таким образом,
они остались единственнь1ми зелеными пятнами на окрестных холмах, оголенных
от всякой древесной растительности недальновидным вандализмом местных
племен".
Эти афганские "знараты", или нагорные святилища, имеют несомненное
сходство с современными "вели" в Палестине. Как здесь, так и там святилища
обычно расположены на вершинах холмов и окружены деревьями, которые не
только запрещено рубить, но считается грехом отломить от них даже ветку. И
здесь и там святость их приписывается могилам мусульманских святых; и здесь
и там существует обыкновение оставлять под их охраной имущество, в полной
уверенности, что никто на него не посягнет; в обеих странах паломники
оставляют на память о себе лоскутки, привешенные к ветвям священных
деревьев.
Прибавим, что среди русских черемисов (мари) "еще и в наше время
одинокие рощи служат местом для жертвоприношений и молебствий; эти рощи
известны под именем "кьюсото". В стародавние времена черемисы приносили
жертвы своим богам в чаще лесов. Какие-либо неожиданные явления природы,
вроде внезапно забившего ключа, считались проявлением воли божества и
указывали место для поклонения ему. Уфимские черемисы особенно охотно
выбирали возвышенные места по соседству с каким-либо источником. И если даже
все деревья вокруг пали под топором, эти "высоты" остались
неприкосновенными.
Судя по приведенным примерам, священные рощи древней Палестины, так
возмущавшие позднейших пророков, тоже могли представлять собой остатки
первобытных лесов, зеленые островки на одиноких "высотах", пощаженные, чтобы
служить убежищем для деревенских богов, у которых землепашец отнял их
просторы и которым, как настоящим хозяевам, "ваалам" земли, он считал себя
обязанным платить дань за все, что приносит ему земля. Может быть, и
деревянный столб (ашера), эта неизменная принадлежность местных святилищ,
был не чем иным, как стволом священного дерева, освобожденного от ветвей,
рукой ли человека или же в результате естественного их отмирания. На острове
Борнео среди каянов мы еще в настоящее время можем обнаружить подобные
окончательно не сформировавшиеся религиозные символы. Эти дикари верят в
существование неких грозных духов, которых они называют Toh. Расчищая
участок джунглей под посевы риса, "они обыкновенно оставляют нетронутыми
несколько деревьев на более возвышенных местах, дабы не прогневить духа
данной местности, который, по их представлениям, любит отдыхать под сенью
деревьев. Часто с таких деревьев обрубают все ветви, за исключением
нескольких у верхушки; иногда к стволу дерева на самом его верху прикрепляют
поперечную жердь и вешают на нее пальмовые листья, или же подвешивают к
получившейся таким образом крестовине трещотку, какой обыкновенно играют
мальчики, чтобы она качалась на ветру".
Глава 9.
У многих, если не у всех, народов земли смерть одного из членов семьи
налагает на родственников обязанность соблюдения некоторых правил, главный
смысл которых заключается в том или ином ограничении привычной свободы; чем
ближе родство между оставшимися в живых и умершим, тем строже и
обременительнее эти ограничения. Смысл таких ограничений часто неизвестен
подчиняющимся им людям; однако целый ряд фактов приводит нас к заключению,
что многие, если не большинство, из этих запретов порождены страхом перед
духом умершего и желанием избежать его непрошеного внимания. Нужно во что бы
то ни стало укрыться от него, отделаться от его посещений, словом, тем или
иным путем заставить его примириться со своей участью или по крайней мере не
тревожить своих родственников и друзей. Древние евреи соблюдали многие
запреты, налагаемые смертью в семье, относительно чего мы находим немало
намеков, а порой и прямых предписаний в Ветхом завете. К перечню правил о
трауре, упоминаемых в Библии, следует, быть может, прибавить еще одно,
которое, правда, в Библии нигде не приводится, но зато вытекает из данных
этимологии и подтверждается аналогичными обычаями у других народов.
Возможно, что в еврейском языке слово "вдова" этимологически связано с
прилагательным "немой". Еврейское alemanah - "вдова" - имеет, вероятно,
общее происхождение с Illem - "немой". Составители оксфордского еврейского
словаря производят оба слова от одного и того же корня. Если такое
словопроизводство правильно, то еврейское название вдовы обозначает,
по-видимому, молчащую женщину. На каком же, собственно, основании вдова
называется "молчащей женщиной"? Я склонен думать, хотя не уверен в этом
вполне, что эпитет "молчащая" можно объяснить широко распространенным
обычаем, который предписывает вдовам абсолютное молчание на определенный -
часто весьма продолжительный - срок после смерти мужа.
Так, среди племени куту, живущего на берегу реки Конго, вдовы соблюдают
траур в течение трех лунных месяцев. Они обривают головы, раздеваются почти
догола, обмазывают тело белой глиной и все три месяца не выходят из дому,
сохраняя полное молчание. У племени сиханака на Мадагаскаре порядок тот же,
но период молчания длится не меньше восьми месяцев, а иногда и целый год. На
это время у вдовы отбирают все ее украшения, она ходит в дерюге и ест
сломанной ложкой из разбитой посудины. Мыть лицо и руки ей возбраняется; она
может окунуть в воду только кончики пальцев. В таком виде она весь день
проводит дома, не говоря ни с кем ни слова. Племя нанди, в Восточной Африке,
считает вдову нечистой на все время ее траура. Разговаривать ей разрешается,
но только шепотом. Описывая калифорнийских индейцев племени нитинат, один
автор, хорошо знавший быт этих индейцев в третьей четверти XIX в., между
прочим, сообщает, что "в окрестностях Оберна преданная жена после смерти
мужа несколько месяцев, а то и год или даже больше не произносит ни слова,
не нарушая своего молчания ни при каких обстоятельствах". "Я сам, - говорит
он далее, - был свидетелем такого удивительного факта. В других же местах,
например по берегам Американ-Ривер, вдовы в течение нескольких месяцев
говорят шепотом. Спускаясь ниже по течению, в направлении к реке Косамнес,
вы уже не встретите этого обычая". У индейцев племени квакиютль, в
Британской Колумбии, жена после смерти мужа сидит в продолжение четырех дней
совершенно неподвижно, подобрав колени к подбородку. Затем она еще
шестнадцать дней не должна покидать своего места, но ей уже разрешается
вытянуть ноги, двигать же руками ей все еще возбраняется. На протяжении
всего этого срока никто не должен заговаривать с нею. Тот, кто нарушит это
правило молчания и заговорит с вдовой, навлечет тем самым смерть на
кого-либо из своих близких. В случае смерти жены муж подчиняется точно таким
же запретам. Равным образом у индейцев бела-кула в той же местности вдова
четыре дня постится, не произнося при этом ни слова; они верят, что в
противном случае явится дух ее мужа, приложит руку к ее рту, и она умрет. Те
же правила и по тем же основаниям относятся и к мужу, когда умирает жена.
Следует заметить, что причиной предписываемого супругам молчания служит
боязнь привлечь к себе опасное и даже гибельное внимание духа умершего. Ни
один народ, однако, не соблюдает так строго этот удивительный обычай
молчания, как некоторые дикие племена Северной и Центральной Австралии. Так,
у вадуман и мудбурра, двух племен, живущих по реке Виктории в Северной
территории, не только вдова умершего, но и жены его братьев подвергаются
вынужденному молчанию в продолжение трех или четырех недель со дня его
смерти. Все это время тело покойного находится на сплетенном из ветвей
помосте, на сучьях дерева, и остается там, пока не обнажится весь скелет.
После этого кости обертывают корой и уносят на особую поляну, где члены
племени садятся вокруг них и плачут. По окончании этой траурной церемонии
кости относят обратно на дерево и уже окончательно оставляют там. Все время
со дня смерти до обратного водворения останков умершего на дерево никто не
должен употреблять в пищу растение или животное, бывшее тотемом покойного.
Но когда кости найдут наконец последнее успокоение среди ветвей, один или
два старика отправляются за тотемными животными или растениями умершего.
Если, скажем, тотемом покойного была летучая мышь, то старики излавливают
несколько летучих мышей и приносят их на ту же поляну. Здесь разводят огонь
и варят на нем мышей. Тем временем женщины, обреченные на молчание, то есть
вдовы покойного и жены его братьев, приближаются к огню и с возгласами
"Якаи, якай!" подставляют головы под дым. Один из стариков наносит им легкий
удар по голове и затем протягивает им палец для укуса. Этот церемониал
снимает с женщин заклятье молчания, и отныне они могут свободно говорить. В
заключение некоторые мужчины из родственников покойного съедают часть
сваренного мяса, остатки же отдаются всем желающим.
В Центральной Австралии у племени арунта вдовы вымазывают себе волосы,
лицо и грудь белой трубочной глиной и на некоторое время предаются молчанию,
пока над ними не совершится обряд, возвращающий им право речи. Обряд этот
состоит в следующем: вдова, желающая избавиться от, вынужденного молчания,
набирает в большую деревянную чашу до краев каких-либо съедобных зерен или
мелких клубней и обмазывается белой трубочной глиной на женской половине
становища, где она жила со смерти мужа. С чашей в руках, окруженная
женщинами, которых нарочно созвала для этой цели, она отправляется к центру
всего становища - к месту, находящемуся на одинаковом расстоянии от обоих
его отделений. Здесь женщины садятся на землю и начинают громко плакать;
к ним присоединяются те из мужчин, которые по крови или же по
классификационному родству приходились покойному сыновьями и младшими
братьями. По "классификационной" системе родство считается не между
отдельными лицами, а между группами лиц: отцом признается не только кровный
родитель, но всякий человек, который, согласно обычаю племени, мог бы быть
отцом данного лица; матерью признается каждая женщина, которая, согласно
тому же обычаю, могла бы быть его настоящей матерью; братья и сестры - это
совокупность всего потомства, происходящего от всех мужчин и женщин, которые
могли бы быть, по закону племени, родителями данного лица, и т. п. Потом эти
мужчины берут из рук вдовы сосуд с зерном (или клубнями) и, ухватившись за
него все вместе, насколько позволяет величина сосуда, принимаются громко
кричать: "Ваа! Baa! Baa!" Все женщины, за исключением самой вдовы, перестают
плакать и присоединяются к крику мужчин. Затем мужчины подносят чашу с
зерном или клубнями к самому лицу вдовы (остерегаясь, однако задеть ее) и
делают движения руками вправо и влево перед ее щеками, продолжая
выкрикивать: "Baa! Baa!" Тут вдова перестает плакать и издает то же
восклицание, только вполголоса. Через несколько минут сосуд с зерном или
клубнями ставится позади мужчин. Сами же они садятся на корточки и, держа
свои щиты обеими руками, с силой ударяют ими о землю перед стоящими против
них женщинами. Вслед за этим мужчины удаляются к своим шалашам и едят то,
что принесла в чаше вдова; теперь она может разговаривать, сколько ей
угодно, но должна еще некоторое время обмазывать тело глиной.
Смысл этого странного обряда, коим вдовы из племени арунта возвращают
себе право речи, Спенсер и Гиллен (Gillen) объясняют следующим образом: "Что
касается собирания семян или клубней, то эта часть ритуала служит символом
того, что вдова готова вновь приняться за обычные женские занятия, в
значительной мере заброшенные, пока она находилась, как мы бы сказали, в
глубоком трауре. Мы здесь имеем нечто сходное с обычаем, принятым у народов,
стоящих на более высокой ступени развития, - заменять широкую траурную кайму
на бумаге узкой каймой. Приношение младшим братьям и сыновьям покойного
имеет двоякое значение: с одной стороны, оно указывает на то, что вдова
должным образом выполнила первую стадию оплакивания, а с другой стороны, оно
должно снискать ей их благоволение, так как подразумевается, что они (в
особенности младшие братья) питают в продолжение некоторого времени чувство
неприязни к женщине за то, что муж ее мертв, а она жива. В самом деле,
младший брат может безнаказанно проколоть копьем вдову своего старшего
брата, встретив ее вскоре после смерти мужа где-нибудь в кустах за обычной
женской работой, например за собиранием ямса. Туземцы объясняют такую
враждебность чувством скорби, которое у них вызывает вид вдовы, напоминая им
об умершем брате. Вряд ли, однако, можно ограничиться одним этим
объяснением: ведь к старшим братьям покойного этот обычай не применяется.