Конарев Сергей. Балаустион

   Хилиарх мрачно посмотрел на старика, угрожающе выпятив челюсть.
   — За такие слова, старый, можно и последних зубов лишиться! — прошипел он.
   — Не гоношись, хилиарх! — раздался звонкий голос сзади. — А то как бы тебе самому не растерять зубы, да и другие части тела в придачу.
   — Это кто здесь такой храбрый? — повернулся тысячник и наткнулся взглядом на мрачные лица двух широкоплечих воинов лет тридцати с небольшим. Один из них имел на плече фалеру эномарха. — Это ты, что ли, эномарх, осмеливаешься угрожать старшему по званию?
   — Я из Мезойского отряда, так что ты надо мной не старший, — дерзко отвечал эномарх.
   Леонтиск подумал, что он не совсем прав. Три таксиса, или отряда , как их называли лакедемоняне, назывались по имени трех поселков Спарты — Мезои, Лимны и Питаны, — и действительно, иерархическая структура этих подразделений была обособлена. Однако хилиарх одного отряда в любом случае был выше званием эномарха другого. Другое дело, что он не был его начальником.
   Растолковывать это сцепившимся офицерам Леонтиск, понятно, не стал. В другой раз он с удовольствием посмотрел на продолжение этой ссоры, но не сейчас. Несколько энергичных движений плечом, десяток шагов вглубь толпы — и сын стратега оказался среди совершенно других людей и разговоров.
   — Нет, вы посмотрите, как он похож на отца! Ну, чистая копия!
   — Кто, молодой Эврипонтид?
   — Да нет же, Агесилай, сын Агида.
   — …нет, юридически он прав, но у нас закон опирается на силу…
   — Давай, Пирр! Мы за тебя!
   — Заткнитесь, изменники!
   — Сами заткнитесь, македонские шлюхи!
   — …почему царь не пошлет Трехсот разогнать эту шайку сопляков?
   — Потому что они — голос народа.
   — Чушь, клянусь богами!
   — Замолчите, ничего не слышно!
   Леонтиск не пытался вслушиваться в эти пересуды, в этот момент его интересовал один-единственный голос. С каждым шагом, сделанным к трибуне, этот голос становился все слышнее, порой перекрывая гомон зрителей. Леонтиск не жалел усилий, продираясь сквозь сомкнутые плечи, и старался не замечать брани и тычков. Порой его окликали и хлопали по плечу, он, не оборачиваясь, здоровался и продолжал протискиваться дальше. Эвполид старался не отставать.
   Когда до солдат, цепью отделявших толпу от эпицентра происходящего действа, оставалось несколько шагов, Леонтиск завяз окончательно. В это время говорил эфор Анталкид.
   — …ты настаиваешь, что приговор, вынесенный синедрионом геронтов относительно имущества твоего отца, гражданина Павсания, незако…
   — Царя Павсания! — прервал эфора скрежещущий голос. При его звуке, столь близком, у Леонтиска мурашки пошли по коже. — Не забывай, о эфор, титул главы дома Эврипонтидов. Пусть годы, проведенные моим отцом вдали от Спарты, не делают тебя таким забывчивым. Когда-нибудь царем стану я, и тебе следует избавиться от рассеянности до этого момента.
   Толпа вокруг ахнула, а сам Анталкид онемел от такой наглости.
   — Не боишься ли ты, молодой человек, понести наказание за свои дерзкие слова? — нахмурив брови, произнес эфор Фебид.
   — Да поразят меня боги, если я сказал хоть слово лжи, — голос царевича был совершенно спокоен. — Я согласен на любую кару, если хоть в чем-то неправ.
   — Будет достаточно того, если ты придержишь свой язык, хотя бы до тех пор, пока не станешь царем, — властно молвил царь Агесилай.
   — Если ты им станешь, — хохотнул кто-то, не видимый Леонтиску, из первого ряда зрителей. Сын стратега мог бы поклясться, что это был голос Леотихида.
   Агесилай мрачно посмотрел в ту сторону и продолжал:
   — Я думаю, следует вернуться к вопросу обсуждения. Что скажет уважаемый председатель суда?
   Один из судей, увенчанный венком председательствующего, поднялся на ноги. Леонтиск узнал Алкида, одного из геронтов.
   — Государь, доводы истца, гражданина Пирра, сына Павсания, весьма убедительны и аргументированы.
   — Подробнее, если это возможно, — кисло бросил царь.
   — Закон совершенно недвусмыслен в том месте, где говорится о том, что имущественные дела не входят в компетенцию герусии.
   — Одним словом, ты хочешь сказать, уважаемый Алкид, что эфоры и герусия могли привлечь царя к суду, изгнать его из города, но не имели права лишать его имущества?
   Видя, что положительный ответ придется царю не по вкусу, Алкид промямлил:
   — Формально на этот вопрос даст ответ голосование судейской коллегии, государь.
   — Так пусть же приступают! — воскликнул Пирр. — Клянусь мечом Арея, отец захочет, чтобы к его возвращению наш старый особняк был приведен в порядок, мебель расставлена на прежние места, пруд вычищен, а место для упражнений очищено от травы и мусора.
   — Твой отец никогда не вернется в Лакедемон, — снова раздался голос Леотихида. — Так что даже если тебе удастся высудить это имущество, крохобор, у тебя будет время, чтобы самому вскопать все грядки и побелить потолки. Работа как раз по тебе!
   Услышав это, Пирр взбежал на три ступени вверх, и Леонтиск наконец-то его увидел. Сзади ему на плечо легла теплая рука.
   — Это он? Это Пирр? — взволнованно спросил Эвполид.
   — Да. Это он, — с гордостью ответил Леонтиск.
   Пирр Эврипонтид, которому оставалось еще два месяца до двадцати трех лет, являл собой удивительный образчик человеческого существа. При среднем росте его грудь, плечи и руки, обвитые жгутами выпуклых мышц, делали его похожим на ожившую скульптуру Диомеда или другого великого героя, какими их изображают ваятели. Гордо сидевшая на мощной шее голова царевича была украшена черной гривой вьющихся волос, зачесанных по спартанскому обычаю назад. Черты лица: решительный подбородок, твердый контур скул, жесткая линия рта выдавали в нем человека непреклонного и яростного характера. С этими признаками мужественности органично сочетались интеллектуальный прямой лоб, перечеркнутый темным извивом сросшихся бровей и аристократический небольшой нос с тонкими, чувствительными крыльями. Но самым удивительным на этом лице, и это отмечал любой когда-либо видевший Пирра человек, были его глаза. Глубокие, золотисто-желтые, они, казалось, извергали пламя, внушая друзьям восхищение и преданность, солдатам — бесстрашие и твердость, а на врагов действовали подобно очам Горгоны, замораживая кровь в жилах, лишая мужества и уверенности в себе.
   Таков был в молодые годы человек, рожденный, чтобы потрясти этот мир.
   Взглянув на Леотихида сверху вниз, Пирр с презрением бросил:
   — Не тебе, ублюдок, запутавшийся в отцах, судачить о моем родителе. Пройдет немного времени, и он, настоящий царь, будет председательствовать и в апелле, и в герусии!
   Поднялся невообразимый шум. Зрители свистели и орали, солдаты ругались, эфоры, как один, повскакивали на ноги. Но общий гомон перекрыл яростный вопль Леотихида:
   — Номарги! Вы что стоите? Схватить негодяя!
   Великаны-телохранители из Трехсот, стоявшие за троном Агесилая с обнаженными мечами, даже не пошевельнулись — они подчинялись только царю. С пылающими от гнева щеками Леотихид сделал шаг вперед.
   Младший из Агиадов, вошедший в историю как непримиримейший враг Пирра, был не менее экстраординарным человеком, чем его противник-Эврипонтид. Внешностью они были разительно непохожи. Леотихид был высок, строен, и, в отличие от смуглого Пирра, белокож. Руки и плечи брата Агесилая не потрясали такой мощной мускулатурой, но в обращении с оружием были не менее, если не более, искусны. Среди темноволосых в массе своей товарищей Леотихид разительно выделялся буйной медно-красной шевелюрой, за которую половина спартанцев за глаза называла его не иначе, как Рыжим. Его лицо, скуласто-лисье, с блистающими зелеными глазами, хранило на себе и природную живость ума, и печать благородства, полученную от древней крови великих Алкмеонидов. Сейчас, в неполные двадцать два года, Леотихид был еще более, чем раньше, похож на своего отца, великого афинянина Алкивиада. Своими доблестями, величием характера и умственными качествами Леотихид при далеко не самой высокой должности стратега-элименарха добился едва ли не большего авторитета и известности, чем его царственный брат.
   Видя, что номарги-Триста не собираются выполнять приказ, элименарх обратился к своей собственной страже.
   — Взять! В темницу его! За неуважение к власти!
   Эти не замедлили повиноваться. С решительными лицами верзилы в белых плащах двинулись к Пирру.
   Вдруг впереди, справа от Леонтиска, цепь стражи колыхнулась, разорванная плечистым, почти квадратным человеком. Афинянин узнал Энета, одного из семерых «спутников» царевича-Эврипонтида. Уперев кулачищи в пояс, Энет, глядя на приближающихся «белых плащей», недобро усмехнулся. Это стало командой: линия стражи, отделяющая зрителей от ораторской трибуны и площадки перед ней, взорвалась в десятке мест. Сторонники Пирра — офицеры, рядовые гоплиты, должностные лица и отцы семейств ринулись на защиту своего лидера. Леонтиск, повинуясь этому стихийному порыву, вырвался из толпы следом за остальными.
   Если охранников Леотихида и взволновал вид сплотившейся вокруг Пирра ватаги, они этого никак не показали, продолжая надвигаться. В их руках замелькали крепкие палки, с которыми, кстати, как и с оружием, было запрещено появляться в присутственных местах. В воздухе запахло нешуточным побоищем.
   — Мы с тобой, командир! — воскликнул Леонтиск, желая, чтобы Пирр его заметил.
   Царевич повернул голову и в удивлении вскинул брови.
   — Ты здесь, Леонтиск!
   — Да, государь. Только что из Афин, и с новостями.
   Пирр шагнул вперед и хлопнул Леонтиска по плечу, весело сверкнув белыми зубами.
   — Сначала повыбьем наглость из этих леотихидовских шавок. Потом я выслушаю твои новости.
   Люди Эврипонтидов уже потянулись навстречу «белым плащам», когда раздался громкий окрик:
   — Всем остановиться!
   Агесилай поднялся с трона. Его лицо хранило обычную невозмутимость, разве только было несколько более бледным.
   — Приказываю всем разойтись!
   Две группы, стоящие друг против друга, заколебались. Не так-то просто отказаться от боя, когда в душе все кипит и просит хорошей драки!
   — Немедленно! Того, кто ослушается, отведут на плац и будут бичевать, пока мясо не отстанет от костей!
   Из-за трона выступили, во всем своем жутком великолепии, шестеро номаргов. На голову выше любого из присутствующих, в полтора раза шире в плечах далеко не дохлых Агесилая или Пирра, эти воины одним своим видом могли внушить к себе уважение. Под их взглядами самые отчаянные драчуны почувствовали слабость в коленях. Скривившись, Леотихид отозвал своих людей и, повернувшись, пошел с агоры прочь. Леонтиск смотрел на него во все глаза, и заметил, что перед тем, как затеряться в толпе, Рыжий обернулся и послал старшему брату многозначительный, полный сдерживаемого торжества взгляд. Причину этой радости Агиада Леонтиск понял лишь несколько мгновений спустя, когда Пирр, увидев, что судьи поднялись и покидают свои места, вскричал, обращаясь к Агесилаю:
   — Государь, а как же мое дело?
   — Я откладываю заседание, — бросил царь. — И если ты не перестанешь мутить народ, окончания процесса тебе не видать. Берегись, Эврипонтид! Не думай, что я буду долго сносить твои выходки!
   Агесилай повернулся спиной и, окруженный номаргами, двинулся прочь. Пирр, сжав кулаки, уже открыл рот, чтобы крикнуть ему вслед, но тяжелая ладонь опустилась ему на плечо, удерживая от глупой выходки. Крепкий, увенчанный сединами пожилой военный с красным и грубовато слепленным лицом, рявкнул:
   — Остынь, сынок, если не хочешь отправиться куда-нибудь на границу с Арголидой командовать эноматией инвалидов. Хромой вполне в состоянии тебе это устроить, ведь он как-никак царь, кур-рва медь.
   Эврипонтид резко обернулся, но, узнав стратега Брасида, полемарха Питанатского отряда и верного соратника его отца, выдохнул через ноздри, плюнул и махнул рукой.
   — Пусть его собаки заберут! — процедил он. — Мы все равно доведем дело до конца.
   — Разумеется, — пожал круглыми плечами полемарх. — Могли бы сделать это уже сегодня, если бы ты вел себя поспокойнее и не провоцировал Рыжего на свару.
   — Клянусь богами, Леотихид все это спланировал с самого начала! — вмешался кудрявый Ион. — Вы видели, как он переглянулся с Агесилаем?
   — Я видел, — отозвался Леонтиск.
   Многие из товарищей только сейчас заметили афинянина.
   — Ба-а, Леонтиск! — полетело со всех сторон. — Привет! Ты уже здесь? Когда прибыл?
   Плечи заныли от крепких дружеских хлопков. Самые близкие из друзей были здесь — сквернослов и разгильдяй Феникс, мечник Антикрат, живой и опасный, как огонь, Лих-Коршун, могучий и верный Энет, твердый, как скала, Тисамен. И, конечно, олимпионик-возница Аркесил! Лучший друг, оскалив в улыбке идеально ровные, без малейшего изъяна, зубы, дождался своей очереди похлопать Леонтиска по плечу и потискать за загривок.
   — Авоэ, чего уже теперь рассуждать, все вышло, как вышло, — со вздохом проговорил Пирр. — В следующий раз, раз нужно для дела, я буду молчать, даже если Рыжий будет мне под ноги плевать, и пусть сдохнут те, кто говорит, что у меня нет выдержки! А теперь — все ко мне. Послушаем, что за вести привез наш афиненок.
   — Командир, я хотел бы представить тебе Эвполида, сына нашего доброго друга Терамена. — Леонтиск не забыл о своем спутнике. — Отец отправил его помочь в наших трудах и боях, и… можешь доверять ему, как мне. Я обязан этому человеку жизнью, а когда выслушаешь мой рассказ, то, возможно, скажешь, что и ты тоже.
   — Вот как? — странные желтые глаза царевича изучающе уставились на Эвполида. — Если правда, что ты спас моего друга, благодарю тебя, сын Терамена. Я постараюсь, чтобы ты не разочаровался в благодарности Эврипонтидов. Добро пожаловать, мне нужны крепкие руки и бесстрашные сердца.
   — Я буду счастлив служить тебе, Пирр, сын Павсания! — выпалил Эвполид, упав на колено и прижав кулак к груди.
   — Ну, не нужно этих церемоний! Ты в Спарте, городе простых солдат, — Пирр повернулся к остальным. — Ну же, идемте. Похоже, наш Львенок снова наловил себе на задницу приключений, и мне не терпится послушать его историю. Однако улица — не место для таких разговоров. Вперед!
   Вся окружавшая царевича группа, человек пятнадцать ближайших друзей, сплошь молодых воинов, за исключением увенчанного сединами стратега Брасида, вышла с агоры улицей Медников, и вскоре достигла небольшого особняка, окруженного стеной и изрядно одичавшим садом. Этот дом принадлежал тетке Пирра, и потому не был конфискован вместе с другим имуществом царя Павсания.
   Раб-привратник, издали завидев господина и его гостей, заранее распахнул двери, и все прошли прямиком в андрон, главный зал дома. Здесь их ожидал еще один старый товарищ царя ПавсанияЭпименид, оставленный царем в качестве наставника старшего сына. Эпименид занимал должность младшего казначея-лафиропола при герусии, но большую часть времени посвящал, как и прежде, служению Эврипонтидам. Теперь, когда сын Павсания возмужал, Эпименид сменил роль наставника на статус главного советника. Умный и мягкий, он любил Пирра почти с такой же силой, как своих собственных детей, и приложил немало сил к тому, чтобы смягчить неукротимый с отрочества нрав наследника. Завидев Леонтиска, советник дружелюбно подмигнул ему и с удивлением приподнял бровь при виде незнакомого лица Тераменова сына.
   Царевич предложил всем пройти в гостиную-экседру, единственное помещение в доме, оборудованное камином. Расположившись кто где, спартиаты приготовились слушать рассказ Леонтиска. Арита, младшая сестра покойной царицы, матери Пирра, повелела рабам вынести гостям лук, лепешки, маслины и подкисленную воду — простое спартанское угощение.
   Леонтиск начал свое повествование с момента приезда в Афины, скромно умолчав про свои аргосские увеселения. Пирр и все остальные слушали внимательно, лишь время от времени задавая краткие уточняющие вопросы. Сообщение о заговоре Пирр воспринял спокойно, в отличие от остальных товарищей Леонтиска, отметивших предложение стратега Никистрата сыну и самого стратега весьма хлесткими эпитетами. Рассказ о пребывании в темнице архонта стоил лишь мимолетного сочувствующего взгляда, брошенного царевичем на «спутника»-афинянина. Немного оживило спартанцев живописание сцены побега и боя под землей. Тихо сидевший в стороне Эвполид заработал несколько одобрительных реплик.
   Рассказ занял часа два, в течение которых никто не поднялся с места даже для того, чтобы размять ноги. Когда Леонтиск закончил, в экседре повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды из фонтанчика, исполненного в виде стоящей на высокой ножке морской раковины.
   Первым молчание нарушил сам Пирр:
   — Что скажешь, полемарх? — обратился он к старшему из присутствующих.
   Брасид вздохнул, потер узловатой рукой заросшую седеющей бородой щеку.
   — Скажу, курва медь, что опасность нешуточная. И хвала ловкачу-афиненку, сумевшему вовремя предупредить о ней.
   Взгляды всех присутствующих на мгновенье скрестились на Леонтиске. Он почувствовал, что к лицу прихлынула краска, но тем не менее был весьма горд собой.
   — Не стоит забывать, — чувствуя, что должен что-то сказать, произнес он, — что я не один совершил это. Кроме храброго Эвполида, который сидит перед вами, были и другие, уплатившие жестокую цену за то, чтобы о злодеянии стало известно: Каллик, сын моего друга Менапия и вольноотпущенник Эхекрат погибли, отважный Гилот ранен в подземелье клоаки, моя возлюбленная Эльпиника схвачена, и неизвестно, какова ее судьба. Благодарности стоят эти люди, а я… я легко отделался, и…
   Не найдя слов, Леонтиск только махнул рукой. Поврежденное ребро ответило на это резким всплеском боли и юный афинянин, побледнев, едва не свалился с лавки.
   — Вижу, что не так уж и легко, — заметил Пирр. — Тетушка, пригласи Агамемнона, пусть посмотрит нашего доброго афиненка. Сдается мне, он ранен, но изо всех сил пыжится и прикидывается героем.
   Тетка Арита, дородная черноволосая женщина, исчезла во внутренних помещениях и вскоре появилась в сопровождении Агамемнона, старого врача Эврипонтидов. Лекарю было уже под сотню лет, он помнил еще рождение и детские хвори самого Павсания, но двигался и разговаривал на удивление бодро. Отозвав Леонтиска в сторону повелительным движением руки, велев снять гиматий и хитон и улечься на холодную каменную лавку, эскулап начал изучать синюю опухоль на ребрах чуткими твердыми пальцами. Поворчав немного под нос, он достал из большой прямоугольной корзины несколько мелких сосудов с незнакомыми Леонтиску и крайне вонючими ингредиентами и принялся смешивать их в блестящей медной чашке, составляя, по всей видимости, целебную мазь.
   Тем временем остальные продолжали разговор. Спартанцев было трудно удивить ранами.
   — Прав Терамен Каллатид, сказав, что вы, Эврипонтиды, окончательно допекли римлян, — продолжал свою мысль Брасид. — За маской этого «альянса» я вижу длинные римские уши. И теперь они решили избавиться от вас раз и навсегда, как это часто бывает — чужими руками, кур-рва медь.
   — Пусть меня бесы заберут, если мы это допустим! — воскликнул, сверкнув глазами, крючконосый и скуластый Лих.
   — Сказать это легко, малыш… — буркнул Брасид. — Бесы-то тебя не слышат.
   Лих, отвернувшись, чтобы полемарх не видел его лица, беззвучно прошептал ругательство.
   — Не скажу, что сильно обеспокоен этой угрозой, — пожал литыми плечами Пирр. — Агиады давно мне угрожают, урод Леотихид так каждый день, и что? Вы, мои друзья, со мной, многие граждане Спарты нас поддерживают, и пока будет так, враги до нас не доберутся.
   — Полагаю, на этот раз все много серьезнее, — нахмурив брови, произнес Эпименид. — Все мы слышали, наследник, что сказал твой друг афинянин — они наняли какого-то знаменитого убийцу… Тут не поможет храбрость и поддержка людей, враг нанесет удар исподтишка…
   — Я не боюсь… — презрительно скривил губы царевич.
   — Ну и дурак, — бросил Брасид. Щеки Пирра вспыхнули, но осадить старого военачальника, товарища отца, он не посмел. — Надо бояться. И если не за себя, то за всех спартанцев и прочих греков. Сейчас вы, Эврипонтиды, являетесь их единственной надеждой, символом и знаменем в стремлении освободиться от римской падали. Что, кур-рва медь, будет со всеми этими людьми, если вы с отцом позволите какому-то подлому псу отправить вас в царство теней? Кто поднимет этих людей, кто заставит их биться за свою свободу? За кем они пойдут? За мной, что ли, или за ним, или за ним?
   Кривой палец ткнул наугад в сторону молчавших «спутников».
   — А? Молчишь? То-то и оно. Твоя жизнь, волчонок, тебе уже не принадлежит. Она принадлежит всему народу и изволь оберегать ее как самое ценное народное достояние! Усек?
   Леонтиск видел краску на лице царевича и разозлился на Брасида: «Ты прав, прав, старый солдафон, но зачем отчитывать сына царя перед всеми нами, это же удар по его авторитету! Никакого такта, никакой тонкости!» Впрочем, Брасид, сколько его помнил Леонтиск, всегда был таким — твердым и прямолинейным до грубости.
   Пирр облизал верхнюю губу, опустил на мгновенье глаза, потом снова поднял их.
   — Я и сам не тороплюсь умирать, — откашлявшись, чтобы скрыть неловкость, произнес он. — В этом мире еще слишком много чего нужно исправить, прежде чем приняться за царство мертвых.
   Напряженные лица смягчились ухмылками. Леонтиск улыбнуться не успел, зашипев от внезапной боли: старикашка-доктор плотно приложил к опухоли пропитанную снадобьем тряпицу и начал прибинтовывать ее узким куском полотна.
   — Но, может быть, — продолжил царевич, — заговорщики теперь, когда им известно, что Львенок сбежал, и план их, стало быть, раскрыт, откажутся от него?
   — Маловероятно, кур-рва медь, — покачал головой Брасид.
   — Нет, не думаю, — вторил советник Эпименид.
   — И я тоже, — кивнул Тисамен. — Они уже слишком многое поставили на кон, чтобы отказаться на полпути. Да и не те это люди.
   — Однако мы теперь предупреждены, а значит, вооружены, — сказал Ион. — И сумеем защитить командира от любой опасности. Хорошо бы выяснить, как и когда собирается злодей провернуть это дело. Задача у него, прямо скажем, не из простых.
   — Убийца будет скрываться среди ахейцев, что приедут на переговоры, — задумчиво повторил сказанное Леонтиском Брасид. — Но как же узнать, курва медь, кто именно?
   — Да, как? — поддакнул Эпименид. — Их там будет, говорят, человек сто, а то и больше.
   — Нужно отлавливать их всех по очереди, подвешивать за яйца и спрашивать: «Ты не убийца, дядя?» — с энтузиазмом предложил Феникс.
   — После первого же тебя отыщут Триста и подвесят самого, — усмехнулся Тисамен. — И проследят, чтобы ты висел, пока твое хозяйство не растянется до земли.
   — Да, охрана у иноземцев будет серьезная, — кивнул головой Антикрат. Он служил в Священной Море, храмовом отряде, сопровождавшем посольства и прибывавших в город чужеземцев, и потому был осведомлен о предстоящем визите ахейцев лучше других. — Вы знаете, что вместе с ахейцами, возможно, приедут римляне и македонцы? Командир?
   Царевич утвердительно кивнул, но остальные удивленно загалдели.
   — Римляне?
   — Македошки?
   — Чего этим псам здесь надо?
   — Эфоры попросили их быть третейскими судьями при наших переговорах с ахеянами. Говорят, царь Агесилай, узнав об этом, орал и бранился.
   — Я слышал об этом, — мотнул седой бородой стратег Брасид. — И не мудрено: щенок Агида и так неуютно чувствует себя на лакедемонском троне, а при римлянах его царское достоинство будет равно нулю.
   — В задницу его достоинство, и римлян туда же! — ощерился рыжий Феникс. — Вот среди кого нужно пошукать как следует, вот кто наверняка знает и о заговоре, и о том, кто этот поиметый убийца.
   Эпименид недовольно покосился на молодого сквернослова, но тот сделал вид, что не заметил. Советник поглядел на полемарха, но Брасид, и сам уважавший крепкое солдатское словцо, не торопился приструнить распоясавшегося эфеба.
   — Это все болтовня, — резко заметил Лих. — Что мы можем решить по делу?
   Все на минуту замолчали. Стратег Брасид, переведя взгляд на Антикрата, спросил:
   — Ахеян и прочих гостей разместят в Персике, как обычно?
   Персикой в Спарте назывался богатый комплекс зданий для приема иностранных делегаций, стоящий между агорой и площадью Хоров.
   — Да, господин полемарх.
   — А охранять послов будет Священная Мора?
   — И мы тоже, конечно, — пожал плечами Антикрат. — Но у них будет и своя стража, и в помещения, где будут размещены члены посольства, мы доступа иметь не будем.
   — Плохо, кур-рва медь. Не мешало бы покопаться в вещичках у этих послов. Думаю, убийцу можно было бы опознать по его багажу.
   — Но, господин полемарх, это против всяких… — нахмурился Антикрат, но Лих не дал ему докончить:
   — А это идея! Нужно подкупить рабов, хоть из илотов, что будут прислуживать в помещениях ахейцев, хоть их собственных. А еще лучше — пошлем кого-нибудь из агелы распотрошить сундуки и сумки чужеземцев. Эти голодранцы везде пролезут, мимо любой охраны. Да с них и спрос меньше, если поймают, ну всыплют розог, конечно, и этим дело кончится. Всем ведь известно, что в агеле сопляков жизнь заставляет воровать.
   — Да что ты, в самом деле, рассказываешь? — хмыкнул Тисамен. — Давно, что ли, мы сами оттуда?