Конарев Сергей. Балаустион

   — Не трать понапрасну слов, юный лицемер! — в холодном голосе архонта прорезались нотки гнева. — Ты прекрасно сознаешь, в чем твоя провинность, имеющая тяжесть государственного преступления. Обыкновенно это карается смертью или изгнанием, а зовется изменой!
   — Что-о? — глаза Леонтиска полезли из орбит.
   — Не ты ли посмел ослушаться приказа отца, оскорбить отцов города, с презрением отвергнув доверенное тебе важное поручение? Не ты ли, завладев важной, не принадлежащей тебе тайной, поспешил сообщить ее нашим врагам?
   «Знают! Они все знают!» Сердце Леонтиска оборвалось и с ужасом полетело куда-то вниз. Все же он нашел в себе силы выдавить:
   — Эврипонтиды не враги Афинам!
   — Они — враги наших друзей, а значит, и наши! — перебил его Демолай. — Кто ты такой, сопляк, чтобы судить о государственных делах, грубо вмешиваться в них, ставить под угрозу наши отношения с соседями? Спаситель, смотрите-ка, нашелся! Клянусь отцом-Зевсом, ты не понимаешь, в какие дела впутался, пустоголовый юноша!
   Леонтиск молчал, его трясло. Архонт продолжал, уже более спокойно:
   — Твоя глупость опасна и разрушительна. Она уже причинила много бед, и причинила бы еще больше… Именно поэтому мы, я и твой отец, приняли решение подержать тебя немного взаперти, дабы ты одумался. Клянусь богами, немного покоя тебе…
   — Это подло! — не выдержал Леонтиск. — Какое вы имеете право?
   Губы архонта искривились в небрежной ухмылке.
   — Имеем, сосунок, имеем. А чтобы ты ни в чем не сомневался, и не питал иллюзий по поводу опасности собственной глупости… сейчас я тебе покажу, к чему она привела. Аристоксен, войди! — повысив голос, приказал Демолай.
   Леонтиск нахмурил брови, он еще ничего не понимал. Из коридора появился высокий человек с костистым жестким лицом. В руках он держал прямоугольный плетеный короб.
   — Покажи ему, Аристоксен! Покажи, чего он добился своей дурью, своим ребячеством, своим идиотским поручением! — теперь архонт почти кричал.
   Зрачки Леонтиска расширились от ужаса: рука палача опустилась в недра корзины и вытащила за волосы окровавленную голову Каллика, смотревшую на сына стратега укоризненными, печальными, мертвыми глазами! На какой-то момент Леонтиск оцепенел. Архонт, довольный произведенным эффектом, прокаркал:
   — Это ты, и только ты, Леонтиск, сын Никистрата, убил сего цветущего юношу! Ах, он был еще так молод, полон энергии и мечтаний. Еще несколько лет он бы помогал своему отцу в ремесле, поддерживал родительскую старость, а потом сам возглавил бы кузницу и принес еще столько пользы людям. А теперь, погляди, что ты с ним сделал…
   — Вр-решь! Сволочь! Убью! — диким голосом проревел Леонтиск, бросаясь всем телом на решетку. Архонт понял, что слегка не рассчитал расстояние, нервно подался назад, но не успел: вывернув руку, узник схватил его за край одежды, рывком подтянул к решетке, другой рукой, дрожащими от ненависти пальцами, вцепился в горло. Все это продолжалось не более мгновения; Алкимах, немедленно отреагировав, подскочил и сквозь решетку ударил Леонтиска тупым концом копья под ребра. Удар был настолько сильным, что оторвал взбесившегося арестанта от его жертвы, сложил вдвое и отбросил назад. Схватившись руками за живот, скрипя зубами от боли, Леонтиск скорчился на холодном полу.
   — А ты еще дурнее, чем я думал, — холодно проговорил Демолай, поправляя одежду. — И не замедлил бы наказать, как подобает, если бы не уважал так твоего благородного родителя. Авоэ, чтобы уберечь тебя от тебя самого — кто знает, быть может, ты не совсем пропащий, и в будущем станешь достойным сыном своего отца? — проведешь здесь пару недель, месяц, если потребуется. Будешь свободен, когда дело будет сделано, и ты уже ничему не сможешь помешать. И отправляйся потом хоть в Спарту, чтобы выть как верный пес на могиле своего хозяина Пирра, хоть в Аид, мне все равно!
   Взмахнув полами белоснежного с пурпуром плаща, архонт резко повернулся и отправился к выходу. Палач с его страшной корзиной последовал за ним.
   — Архонт Демолай! — голос из-за решетки был сиплым, как будто задушенным, но таким зловещим, что архонт поневоле оглянулся. — Т-ты…
   Скорчив досадливую гримасу, покачав головой, архонт Демолай вышел вон. Ему на смену из коридора появился ухмыляющийся, счастливый Клеомед.
   — Ну, как тебе представление, чудик волосатый? Не правда ли, впечатляюще? Скажу честно, старался для тебя. Если б я не настоял, глядишь, и в живых бы оставили гонца твоего неумелого.
   — Мразь!
   — Что? Не расслышал. Так вот, когда его привели к нам, соплячка твоего недоделанного, он сперва брыкался, как козленок на алтаре. Пришлось, по традиции, железку накалить, поприкладывать к разным местам, что понежнее.
   — Заткнись, сволочь! Не желаю тебя слушать! — Леонтиск закрыл лицо дрожащими руками. Слова хилиарха резали, как ножи.
   — Прикладываем, значит, щипчики горячие туда, сюда, — с наслаждением продолжал Клеомед, упиваясь страданиями врага. — Молчит, подлец! Я уж думал, ничего не поможет — мерзавчик оказался к горячему железу привычный. Тут Аристоксен, палач папанин, предложил места прижегов уксусом поливать, он у нас большой специалист в этих вопросах. Эх, жаль, не разрешили тебя к нему сводить, хотя бы ненадолго! Так вот, ты знаешь, с уксусом пошло дело! Заговорил соплячок, залопотал, пропала охота в героя играть. И о грамоте твоей, скитале дурацкой, все поведал. Мы ее сразу нашли у него в вещичках, и прочли, извини, с помощью того золоченого фаллоса, что обнаружили при тебе. Да ты не дергайся, прочитали бы и так, это ж только идиоты-спартанцы могут пользоваться такой детской формой тайного письма и надеяться, что о ней никто не знает. А он кричит, убивается: «Наматывать ее, — говорит, — надо». Ну, мы и намотали, значит, эту твою скиталу ему на шею…
   — Клеомед, богами тебя заклинаю — замолчи! — простонал Леонтиск. Слезы разъедали ему глаза, подобно уксусу.
   — Намотали ему, говорю, на шею эту удавку, — безжалостно повторил хилиарх. — Показалось, вроде толстовата шея — не совпадают буквы. Что делать? Взялись за два конца, я за один, Аристоксен за другой, и начали затягивать. А салажонок возьми и умри посреди эксперимента, все развлечение испортил. Голова у него, почитай, сама отвалилась… Кстати, я только сейчас сообразил — надо ж заняться еще кузнецом, его папиком, может, ты и ему какое заданьице тайное дал?
   — Не смей, подонок! Оставь этих людей, они ничего не знают, ни в чем не виноваты! Ничего я ему не говорил!
   — А вот это мы и выясним. В пыточной, у Аристоксена…
   — Прошу, не надо…
   Леонтиск откинулся на стену, медленно съехал по ней спиной, опустил голову на грудь, из последних сил сдерживая клекотавшие в горле рыдания. Клеомед в ответ на это довольно расхохотался.
   — Великие боги, да человек ты или чудовище? — раздался от двери возмущенный женский голос. — Мало тебе победы, мало крови? Что ты терзаешь побежденного, точно стервятник?
   Леонтиск поднял затуманенный взгляд. У двери стояла высокая стройная девушка, одетая в модную римскую столу. Ее лицо в виде сердечка, обрамленное сложной прической из закрученных в мелкие спирали волос, можно было бы назвать идеально красивым, настолько классически-совершенными были его черты, если бы не маленький, властный, надменно очерченный рот. Сейчас на мраморных щеках девушки выступил румянец, в ее глубоких глазах искрился нешуточный гнев.
   Леонтиск, хоть и испытывал сейчас сильнейшие душевные страдания и вряд ли был способен чувствовать что-то еще, вздрогнул, увидев ее, и изумленно прошептал одними губами:
   — Эльпиника!
   Клеомед обернулся.
   — О-о, сестрица! Ведь ты хотела только издалека посмотреть на своего несостоявшегося женишка, насладиться его унижением. А теперь, что же это, жалость проснулась?
   — Не твое дело, изверг. Уйди, я хочу поговорить с ним!
   Не обращая внимания на сестру, Клеомед обратился непосредственно к Леонтиску:
   — Нет, все-таки непостижима душа женская! Вот подтверждение истины, что все бабы — дуры. Мужественные, благородные характеры их не привлекают, они им скучны! А вот если что подленькое, с гнильцой, да еще с соплями, так это пожалуйста — будут любить, страдать и лобком тереться!
   Сделав короткий шажок, Эльпиника влепила брату звонкую пощечину.
   — Негодяй, ты будешь меня оскорблять? Я все сообщу отцу!
   — Да ты что? — гневно вскричал Клеомед, подбегая к решетке (не настолько близко, правда, чтобы узник мог его достать). — Кого ты защищаешь? Не видишь, что ли, во что он превратился? Неблагодарный выродок, изменник! Я говорил тебе, тогда еще говорил, что это низкий человек. И оказался прав!
   — Ради богов, Клеомед!
   — Клеомед, Клеомед! — заорал хилиарх в бешенстве. — Что — Клеомед? Великая матерь, какая же ты дура! Капризная, избалованная дура! Взять бы ножны, да отхлестать тебя по твоим белым похотливым ляжкам! Все, я ухожу. Оставайся с этим ублюдком, вытри ему сопельки. Мало он тебе тогда горя принес, курица тупоголовая!
   С этими словами Клеомед, словно вихрь, промчался к выходу в коридор и исчез в темном проеме, на прощанье оглушительно хлопнув решеткой. Из сумрака донесся его злобный голос, обращенный к Миарму:
   — Смотрите в оба. Шкуру спущу, ежели что…
   Затопали, удаляясь, резкие, яростные шаги.
   Глубокие карие глаза встретились с влажными темными.
   — Здравствуй, Леонтиск, — в ее голосе не было сдержанного упрека, только печаль.
   — Рад тебя видеть, Эльпиника, — Леонтиску пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос не дрожал. — Гм, ты стала еще красивее…
   — Теперь ты бы меня не бросил?
   Юноша опустил глаза, закусил губу.
   — Прости. Ты ведь знаешь… я не мог остаться с тобой, я должен был уехать.
   — Помню. Не мог или не хотел, какая теперь разница! Говорят, что время лечит раны, и телесные и душевные. Это правда. Я теперь вспоминаю наши … встречу и расставание без прежней боли.
   — Ты, наверное, меня ненавидишь, — это было скорее утверждение, не вопрос. Леонтиск поднял ладонь к щеке. Лицо еще пылало от шквала пережитых эмоций.
   — Нет, что ты, — она подошла к самой решетке. — Теперь уже нет, поверь. Мне очень жаль, что так получилось тогда, и, видит великая Покровительница, мне больно видеть тебя здесь. Я не верю тому, что они про тебя говорят…
   Леонтиск встряхнул волосами.
   — Госпожа, будь осторожнее, не подходи к решетке, — раздался из-за спины Эльпиники скрипучий голос Алкимаха. — Этот тип опасен, клянусь Эриниями. Он только что кинулся на твоего отца, и если бы не я…
   Девушка резко обернулась. Мимолетное выражение мягкой задумчивости на ее лице сменилось природным выражением высокомерия.
   — Кто позволил тебе, солдат, поучать меня, что мне делать, а что нет? — голос ее, отражаясь от каменных стен, звучал угрожающе.
   — Но, госпожа Эльпиника… Он ведь на самом деле…
   — Не твоего ума дело, холоп, что делают и как ведут себя господа! — отчеканила Эльпиника. — Выйди вон, знай свое место!
   Вслед за звонкими словами последовала столь же звонкая пауза.
   — Никак не могу, госпожа, — раздвинувшись в усмешке, тонкие губы Алкимаха обнажили скрывавшиеся за ними острые крысиные зубы. — Твой брат велел не спускать глаз с этого заключенного, ты сама слышала. А господин Клеомед Кимонид, — помимо того, что он твой брат, госпожа, — еще носит звание хилиарха городской стражи. Другими словами, является моим прямым начальником, и я, при всем уважении, не могу ослушаться приказа и оставить твою драгоценную персону наедине с этим ужасным преступником.
   — Слишком длинная речь для ничтожества, — с презрением глядя на тощего стража, проронила Эльпиника. — Чего ты хочешь, мерзавец?
   — Не понимаю, госпожа? — крысиные глазки подозрительно заблестели.
   — Ты отлично понимаешь, о чем я, пройдоха! Мне нужно поговорить с этим человеком спокойно, без твоего зловонного присутствия. Сколько ты хочешь, чтобы пересмотреть свои моральные принципы и на время моей беседы убраться отсюда к демонам?
   Лицо Алкимаха перекосила гадкая ухмылка.
   — Э… хм… госпожа, лишняя пара-тройка монет никогда не помешает. Мы, стражники, народ бедный: жалованье скудное, другого прибытка никакого нет… Вам, богатым, не понять…
   — Авоэ, будет плакаться! — неожиданно для себя Леонтиск заметил, что при этих словах Эльпиника удивительно походила на брата — та же неприятная интонация, такое же высокомерное выражение лица. — Быть по-твоему, доблестный страж: оставишь меня в покое — получишь золотой статер. Иди!
   Алкимах не двинулся с места. Эльпиника, уже шагнувшая было к решетке, с удивлением снова обернулась к стражнику.
   — Чего тебе еще? Почему ты медлишь? — в голосе девушки зазвучала неподдельная ярость. Судя по всему, она не привыкла к неповиновению.
   Алкимах помялся.
   — Видишь ли, в чем дело, госпожа, — начал он, нахально глядя ей прямо в глаза. — Мой дед, да будут ему покойно в царстве Аида, научил меня одному очень важному правилу: в любой сделке брать оплату вперед. Сама знаешь, какие сейчас времена — никому нельзя верить…
   — Да ты что, хам? — Эльпиника задохнулась от негодования. — Не доверяешь моему слову? Да ты… Забыл, кто я такая? Да я тебя…
   Увидев, что негодяй воспринимает ее эмоции без особого страха, Эльпиника мгновенно переменила тактику:
   — Клянусь Афиной-Покровительницей, получишь ты свои деньги. Но с собой у меня нет!
   — Ну нет так нет! — развел руками Алкимах. Приставив копье к стене, он уселся на лавку и принял позу терпеливого ожидания. Стоявший у двери Миарм при виде такой гениальной и наглой игры товарища разинул от удивления рот.
   Положив руки на пояс, Эльпиника с полминуты молча смотрела на невозмутимо ковырявшегося в ногтях Алкимаха.
   — Ну, хорошо, — прошипела наконец девушка. — Я схожу за деньгами. Но, клянусь богами, я впервые встречаю такого наглого холопа!
   Алкимах оставил это замечание без ответа. Эльпиника обернулась к Леонтиску.
   — Я вернусь, Леонтиск. Слишком давно я хотела поговорить с тобой, чтобы теперь отказаться от этого из-за жадности какого-то пропойцы.
   — Ступай спокойно, госпожа. Мы присмотрим, чтобы человек, с которым ты желаешь пообщаться, никуда не ушел, — на лице Алкимаха невозможно было прочесть и тени издевки.
   — А как насчет меня? — пришел в себя Миарм. — Нам, что же это, госпожа, пополам твой статер делить?
   Эльпиника, прищурив глаза, посмотрела в разбойничью рожу людоеда. Уголки ее губ тронула усмешка.
   — Мне кажется, солдат, я уже видела тебя. Не ты ли оказывал знаки внимания моей рабыне Полите? Вчера, у колодца?
   — О-о…гм, — невнятно промычал Миарм.
   — Что ты скажешь, доблестный воитель, если вместо денег я разрешу Полите каждый день навещать тебя на посту и не отказывать тебе… в некоторых мелких человеческих радостях?
   — Ну-у, коли так… — глаза Миарма вращались, в его мозгу происходили мучительные мыслительные процессы. — Да. Да! Да!!! Я согласен! Но пусть она…
   — Она придет сегодня, — Эльпиника криво усмехнулась и вышла в любезно распахнутую обезьяной-стражником дверь.
   Миарм еще долго смотрел ей вслед, затем повернулся к Алкимаху.
   — Нет, какая баба, клянусь собакой! Красивая, как Артемида, но зубастая, как волчица!
   — Ты прав, дружище. Этим детишкам архонта палец в рот не клади — сожрут всю руку. Но сегодня, хе-хе, мы их обскакали и кое-что поимели, — Алкимах был чрезвычайно доволен собой.
   — Я б лучше ее саму поимел, — Миарм еще не мог оправиться от впечатления, произведенного на него Эльпиникой. — Как ты думаешь, Алкимах, каково тыркнуть такую киску, а?
   — Спроси у этого, — палец с кривым грязным ногтем ткнул в сторону решетки. — Судя по всему, должен знать.
   — Эй, волосатый, — заорал вурдалак, — сознавайся, заглядывал архонтовой сучонке между ног?
   Леонтиск поднял лицо от сомкнутых ладоней и ответил — кратко, емко и сочно. Миарм, впервые услыхавший образчик спартанской казарменной лексики, слегка оторопел и растерянно обратился к товарищу:
   — Не, ты поглянь, как он ругается, Алкимах. А еще благородный!
   — А вот я ему сейчас снова ребра копьем почешу, быстро приткнется, сволочь, — бросил Алкимах, не пошевелив, впрочем и пальцем.
   Какое-то время стражники изощрялись, осыпая пленника ленивыми угрозами. Леонтиск, погруженный в свои думы, их не слушал. Несмотря на взволновавший его приход Эльпиники, главным ощущением молодого воина в этот момент было жгучее чувство вины. Безжалостная расправа над бедным Калликом потрясла его. Только сейчас Леонтиск начал понимать, в какую серьезную и гнусную игру он влез, планы каких людей нарушил. Великие боги, что он за тупица? Зачем он доверил это опаснейшее дело наивному юноше? Нужно было немедленно, немедленно после грязного откровения отца бежать из города, самому скакать в Спарту и предупредить царевича. Проклятье, что он наделал! Перед внутренним взором Леонтиска всплыло жуткое зрелище окровавленной головы Каллика с глубокими, полными укоризны глазами. Слезы раскаяния вновь полились по щекам сына стратега.
   Отчаяние молодого воина усугублялось последней угрозой Клеомеда схватить кузнеца Менапия. Теперь Леонтиск был уверен, что сын архонта, кровожадный изверг, способен на любое злодеяние. Но даже если семью кузнеца и его самого не тронут, худшее уже свершилось. Леонтиск не представлял, как сможет теперь посмотреть в глаза старшему другу, который за свою помощь ему был так страшно наказан. Прости меня, прости, старина Менапий! Хотя не может быть прощенья за такое… Прав архонт: это его, Леонтиска, глупость довела до такого конца. Но кто же мог знать, что эти подонки пойдут так далеко? Проклятые выродки! Они за все, за все заплатят!
   Вернувшаяся злость высушила слезы, пальцы с хрустом сжались в кулаки. В голове Леонтиска замелькали планы мести, один кровавее другого. Они занимали мысли молодого воина довольно продолжительное время, но наконец рассудок преодолел оцепенение горя и вынес неутешительный вердикт: все эти планы осуществимы лишь в случае, если удастся выбраться из этого проклятого подземелья, добраться до Спарты и предупредить удар заговорщиков. Если план архонта, вступившего в сговор с лакедемонскими местными интриганами, и демоны знают с кем еще, осуществится и Пирр умрет, жизнь Леонтиска тоже закончена. Сын стратега понимал это предельно четко и знал, что страшное чувство вины побудит его искать быстрой смерти в море или в петле.
   Но — прочь эти мысли! Они еще не победили! Думай, Львенок, думай! Как выбраться отсюда? Как послать весть о случившемся Терамену, он-то обязательно придумает, что нужно сделать?
   Как ни тяжело было Леонтиску это признать, единственным лучом света оставалась надежда на помощь Эльпиники. Бывшей возлюбленной, отвергнутой и униженной им когда-то. Возможно, девушка простила его, но захочет ли она помочь, пойти против воли отца и брата, и еще целого отряда влиятельных людей города и всей Греции? Леонтиск в этом сильно сомневался.
   Судьба свела его с Эльпиникой три с лишним года назад, в Олимпии, на знаменитых во всем мире играх. Знаменитейшие атлеты и воины съехались со всей Греции, чтобы соревноваться в классических видах состязаний, и Леонтиск, ученик спартанской агелы, прибыл в составе делегации, представлявшей Лакедемон. Тогда удача сопутствовала ему: глаз не делал ошибок, рука не знала промаха, кровь бурлила в переполненных силой мышцах. Ко всеобщему удивлению Леонтиск, безвестный юноша из спартанской военной школы, едва не стал победителем Игр в метании копья, обойдя именитейших соискателей-атлетов, и лишь в самом конце уступив великолепному Протею из Сикиона. Подаркам и поздравлениям не было конца: от спартанского царя Агесилая, возглавлявшего делегацию, от олимпийских амфиктионов, от представителей знати и старейшин городских общин. На следующий после победы день прославившегося юношу-земляка пригласили на ужин старейшины Афин — его родного города, среди которых был и счастливый, безмерно гордившийся сыном стратег Никистрат. На этом, устроенном в честь него пиру, Леонтиск и познакомился с Эльпиникой, дочерью Демолая Кимонида, могущественного аристократа, из года в год переизбираемого главой афинских магистратов. Она подошла сама, возложила на голову юноши венок, села рядом и до окончания пира оставалась рядом с ним, глядя ему в лицо сияющими восхищенными очами. Присутствующие не могли не заметить этого и под конец пира зазвучали тосты во здравие «влюбленных». Мало кто сомневался в том, что дело кончится обручением.
 
   — Посмотри, как красиво!
   Ночь снова расцветилась огненным цветком фейерверка. До слуха доносились звуки музыки, смеха и многоголосый гомон веселящейся толпы.
   — Аргоссцы гуляют, — улыбнулся юноша. — Они сегодня выиграли в двойном беге. Счастливцы…
   — Счастливица — я! — ее смех зазвенел колокольчиком. — У меня — свой собственный герой-олимпионик.
   — Ну, я не совсем олимпионик, — улыбнулся Леонтиск, — все-таки в состязании победил Протей.
   — Ха, зато ты находишься в моем безраздельном пользовании, в отличие от Великолепного Протея, которого уже третью олимпиаду невозможно увидеть иначе как в сопровождении дюжины лучших девушек Эллады.
   — Поэтому ты завела меня в эту рощу, подальше от людей? Чтобы лучшие девушки Эллады меня не нашли?
   — Это ведь ты вчера пригласил меня на свиданье, забыл? Я всего лишь назначила место. О, посмотри, там скамейка!
   Схватив юношу за руку нежной холодной ладонью, она потащила его к замеченной скамье, укрывшейся под пологом сплетшихся кронами оливковых деревьев. Под ногами хрустели камешки, сзади огнями и взрывами веселья ликовал праздник. Роща столетних оливковых деревьев романтично шелестела листвой, словно завлекала, обещая тайну и безопасность.
   Они присели на скамью. Эльпиника и не подумала отпустить его руку, наоборот, накрыла ее второй ладонью, такой же тонкой и холодной.
   — Так удивительно, что мы здесь, ты и я… — он замялся, не в силах подобрать слов для описания своих чувств.
   — Почему? — конечно же спросила она, взглянув из-под упавшей на глаз прядки волос с извечной женской кокетливостью.
   — Честно говоря, я не верил, что ты придешь.
   — Но ведь я вчера пообещала…
   — Знаю, но… все равно не верил. Я волновался, как дурак, ждал, хотя был уверен, что не придешь. Это было совершенно нереально…
   — Отчего же?
   — Не знаю… Для меня это все так необычно… Ты не представляешь себе, насколько.
   — О чем это ты? Объясни, — она наивно затрепетала ресницами. (О, искреннее женское коварство!)
   — О тебе, — Леонтиск вздохнул, пытаясь побороть смущение. — И о том, что ты мне очень нравишься.
   «Хорошо, что темно, и не видно, как краска прихлынула к лицу!» — подумал он. Щеки горели.
   — Неужели? — она улыбнулась, блеснув в темноте белыми зубками. — И насколько же сильно?
   Руки девушки сжали его пальцы, — ну же, смелее!
   — Настолько, что аж хочется тебя поцеловать, — выдохнул он. Сердце ухнуло вниз от собственной дерзости. Ответ заставил его сердце заколотиться, как у пойманного кролика.
   — И что же тебе мешает? — нежный овал ее лица белел менее чем в локте. От нее струился нежный запах ириса, смешанный с каким-то неизвестным Леонтиску, но очень приятным благовонием. А, вспомнил, женщины называют это духами .
   — Ничего? — глупо спросил он.
   Она молчала.
   Что делать? Сердце продолжало бешено колотиться, в голове было совершенно пусто. Решительно выдохнув, он осторожно взял ее свободной рукой за плечо (вторую руку освободить не посмел), наклонился, потянулся к губам. Она не сделала никакой попытки помочь ему, поэтому он немного промахнулся, смутился, попытался исправить положение…
   — Великая богиня! — она отстранилась, в голосе звучало веселое удивление.
   — Что такое? — безразличный тон ему не удался.
   — Тебе восемнадцать лет, ты едва не выиграл Олимпиаду, но до сих пор не умеешь целоваться?
   — Бросать копье меня учили в агеле, а это… Что, настолько все ужасно?
   — Ха-ха-ха! Ужасного ничего нет, все поправимо. Но неужели тебе никогда не приходилось целоваться с девушкой?
   «Что сказать — да или нет?» — лихорадочно мелькнуло в мозгу.
   — Нет, — помимо воли признался его язык. — До этой весны я жил в военной школе, в казарме, понимаешь… Военные упражнения, распорядок, караулы — одним словом, на девушек времени не хватало.
   Леонтиск не стал уточнять, что агела, спартанская военная школа, — заведение закрытое, и редкая самовольная отлучка из него не заканчивалась поркой.
   — Я всего-то три месяца, как стал воином, — продолжал оправдываться он. — Еще не было случая… и не нравился никто…
   — Вот он, твой случай, — нежно прошептала она. — Так что не трать время на болтовню.
   Отпустив его руки, она решительно перекинула ногу через скамью, совсем не по-женски сев на нее верхом. Затем забросила руки ему на затылок и властно притянула его голову к своей. Маленькие, влажные, невероятно нежные губки девушки впились в его. Леонтиск содрогнулся, дрожащими руками обхватил ее талию. Чувство сладчайшего удовольствия поднялось по позвоночнику, теплой волной ударило в затылок, отозвалось пружинящим напряжением между ног. «Боги, хоть бы не заметила!» — не прерывая поцелуя, подумал он, почувствовав, как хитон вздыбился под натиском восставшего органа.