Страница:
Хлысты плотоядно чмокали, раздирая плоть, вгрызаясь в мускулистую, смуглую спину. Летели кровавые брызги и куски кожи. Критий снова начал считать.
Восемь ударов, десять. Орест молчал. Экзекуторы старались.
Критий увидел, как неловкий — или преднамеренный? — удар разорвал декадарху шею под ухом. Командир вздрогнул. Вязкая, темная кровь закапала на скамью.
Двенадцатый удар. Тринадцатый.
Глаза Ореста закрыты. Губы сжаты в жесткую прямую линию, челюсть напряжена, лоб пересекли продольные морщины… Мышцы на руках вздулись так, будто вот-вот лопнут.
Шестнадцать… Восемнадцать…
Пакид скорчился в своем кресле, подался вперед, пузыри глаз лезут из орбит… Тонкие губы педонома дергаются, словно он пытается разговаривать с закрытым ртом, трясущиеся руки впились в подлокотники, виски, несмотря на холодную погоду, покрылись испариной. В зрачках — черное, сумасшедшее удовольствие. Критий слышал истории, которые рассказывали про эфора Гиперида, но теперь был уверен, что их наставник даст Змею форы. Они даже внешне были похожи — землистая кожа, тонкие прямые рты, крючковатые носы, запавшие глаза с сумасшедшинкой, — общая страсть к мучительству сделала их похожими, как братьев-близнецов. Только эфор был выше ростом и более ухожен, чем начальник агелы.
Девятнадцать. Двадцать!
Спина и ягодицы Эврипонтида превратилась в мокрый, окровавленный кусок мяса. Ноги парнишки при каждом ударе конвульсивно вздрагивали. На мгновенье Орест отверст глаза, уже утратившие огонек разума и подернутые пленкой смерти. Кровь вперемежку с желтой пеной побежала из полуоткрытого рта, хлынула из носа. Ужас происходящего окатил Крития, ударив по парализованным страхом нервам: здесь, прямо на его глазах убивали его друга, как убили несколько минут назад другого, а он ничем не мог ему помочь.
Двадцать два. После этого удара тело истязаемого содрогнулось, словно от хохота, затем зрачки Ореста закатились, голова бессильно поникла, ноги перестали дергаться. Юный Эврипонтид потерял сознание. «Или… умер?» — подумал Критий. В любом случае он был рад, что страдания командира закончились, и теперь желал только одного — скорее последовать в беспечальный мир смерти вслед за друзьями. Верхнюю губу защекотала незаметно скатившаяся из глаза слеза. Сначала Критий по привычке испугался, что другие заметят его позор — плакать в агеле было, мягко говоря, не принято — но потом подумал, что теперь уже, в общем, все равно.
Экзекуторы продолжали полосовать бичами неподвижное тело. Кровь, стекавшая с него, уже залила скамью, ползла неровными безобразными потеками по боковой грани. Тишина, висящая над построившимся на плацу лохом, нарушаемая только хлопаньем смертоносных хлыстов, напоминала напряженную тишину воздуха во время грозы, готовую в любой момент разорваться громом.
И гром грянул.
— Вы что, псы поганые, творите? Про-очь, падаль!
Никто не заметил, как на месте экзекуции оказался ирен Галиарт. Позади, в некотором отдалении, остановилась эноматия «львов», которых он вел в казарму с каких-то очередных учений.
— Я сказал, прекрати, сволочь! — сын наварха Калликратида с силой толкнул в плечо одного из экзекуторов, угрожающе шагнул к другому. Глаза Галиарта с ужасом уставились на распростертое тело юного Эврипонтида.
Сердце Крития заколотилось — неужели боги послали ирена, чтобы остановить этот кошмар?
— Ирен Галиарт! — заклекотал Пакид. — Как ты смеешь вмешиваться в процедуру наказания? Ты…
— Господин педоном! — Галиарт только сейчас заметил начальника агелы. — Так это… Что здесь происходит, во имя всех богов?
— Не твоего ума дело, эфеб, — Пакид грозно нахмурил белесые брови. — Приказываю немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей!
Галиарт оторопело поглядел на педонома, затем снова на «печку», на истерзанное тело на ней, на грязные багровые потоки, залившие серый камень. По мере того, как осознание ситуации проникало в его мозг, зрачки ирена все больше расширялись от негодования.
— Ну нет! — воскликнул он. Кровь прихлынула к его вытянутому лошадиному лицу. — Ты хоть соображаешь, педоном, что творишь?
— Что-о? — выпучил глаза Пакид. Дерзость в отношении вышестоящих офицеров была в Спарте явлением крайне редким. — Сынок, а ты соображаешь, что творишь? И чем тебе это грозит?
Галиарт сжал зубы. Он уже принял решение — видимо, страх перед гневом Пирра был куда сильнее боязни воинского наказания.
— Чем мне это грозит, мы еще поглядим, — нагло отвечал он. — В крайнем случае, свои три месяца в карцере я отсижу. А вот тебя, господин педоном, ожидает куда более печальное будущее, если этот паренек умрет. Ты что, забыл, чей это сын?
— Перед уставом все равны, — поднимаясь с кресла, рявкнул Пакид. — И наказание за проступки получают в равной степени, независимо от происхождения. Эй, болваны, продолжить экзекуцию!
Громила в колпаке, стоявший ближе к ирену, сделал шаг вперед. Галиарт, встав спиной к «печке», положил руку на рукоять висевшего у бедра меча и проникновенно произнес:
— Не надо, ребятки! Искренне советую — не надо.
Экзекутора, по-видимому, не очень впечатлило это заявление. Будучи выше Галиарта на голову и в полтора раза шире в плечах, здоровяк храбро сделал еще один шаг, немного отставив в сторону руку с бичом. Посмотрев над плечом ирена, едва заметным кивком сделал знак своему товарищу. Тот немедленно начал обходить сзади.
У Крития вспотели ладони и пересохло во рту. Но не успел он крикнуть Галиарту «сзади», как ирен, мгновенно выхватив меч, атаковал. Громила среагировал быстро, но клинок ему пришлось отбивать рукоятью бича, и в результате у него в руках остался только обрубок. Молниеносно развернувшись, Галиарт, выставив меч, заорал:
— Назад, назад, падаль!
Второй экзекутор поспешно отступил.
— Выброси пакость. Живо!
Медленно, словно взвешивая шансы, тот разжал пальцы. Черная, украшенная резьбой рукоять глухо стукнула о камень плаца. Бич, словно гадюка, свернулся кольцами.
— Галиарт! — решился Критий, рванулся…
— Куда? В стро-ой, малек! — ирен Клеобул поймал его пятерней за лицо, толкнул назад.
— Ты!.. Что, не понимаешь, да?.. — завопил Критий, не в силах найти слов.
— На место! На место, дурень, — прорычал Клеобул, но в глазах его была какая-то неуверенность.
— Оставь его, Клеобул! — крикнул Галиарт, шагнул к «печке» и пощупал висок неподвижно лежавшего Ореста. — Жив, хвала богам! Критий, и вся декада, ко мне, поможете.
Мальчишки, обтекая с двух сторон не посмевшего остановить их Клеобула, бросились к Галиарту.
— Еврипил… они его убили, — выдохнул сын Эпименида, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать — неизвестно, от горя или от счастья внезапного спасения.
— Вот как? — Галиарт бросил взгляд в сторону распростертых на «саванах» тел Мыша и Бианта. — Тебе придется ответить за это, господин педоном. Военная комиссия разберется, почему ты назначил этим сопливым пацанам наказание бичами. Боюсь, тебе будет трудно оправдаться. А пока, прости, я вынужден забрать этих ребят и их декадарха из агелы. Твое руководство опасно для них, как бубонная чума.
— Ты не посмеешь, ирен… Приказываю…
— Засунь приказы себе в дупло, Пакид! — длинные зубы сына наварха обнажились в нехорошей усмешке. — И не называй меня иреном. Высокие моральные принципы не позволяют мне служить в агеле, пока ты являетешься ее педономом. Не сомневаюсь, что задержишься ты на этом посту ненадолго…
С этими словами Галиарт сорвал приколотый на плечо бронзовый знак ирена и бросил его к ногам Пакида.
— Ты… негодяй… на плаху пойдешь! — завопил тот, трясясь от бешенства. — Эй, Евметид, Бианор, бегом сюда!
Декадархи приведенного Галиартом отряда «львов», наблюдавшие за всеми событиями издалека, приблизились.
— Приказываю взять под стражу этого сумасшедшего! — Пакид указал кривым пальцем на Галиарта. — Если окажет сопротивление, можете не церемониться. Вы вооружены, вот и докажите, что вас не зря приняли в воины.
Декадархи, высокие и широкоплечие, прошлогодние «львы», принятые этой весной в гоплиты, переглянулись и неуверенно шагнули к Галиарту.
— Вы что ребята? — опешил тот. — Я же с вами с одного котла ел…
— Прости, ирен, — прогудел Бианор, черноволосый и темноглазый красавец. — Мы должны выполнить приказ.
— Какой приказ? Он — начальник агелы, а вы воины, солдаты из Мезойского отряда. Что, забыли? Или привычка… подчиняться?
— При чем здесь привычка, — усмехнулся Бианор. — Господин Пакид — вышестоящий офицер в чине стратега. По уставу имеет право приказывать…
— Ничего личного, ты не подумай, друг, — подхватил Евметид. — Опусти меч, не заставляй нас…
— Да вы что, рехнулись? — заверещал Галиарт. — Посмотрите, что натворил этот так называемый педоном! Забил до смерти двух «волчат» и собрался сделать то же самое с третьим. С сыном Павсания, царя! И братом Пирра Эврипонтида. Вы знаете Пирра? Догадываетесь, что произойдет, если я расскажу ему, что вы помогли убить его брата?
— Взять его! — заорал благим матом Пакид. — Что вы уши развесили, бараны?
— Ребятки, тут дело не в дисциплине, тут политикой воняет! — горячо продолжал Галиарт. — Вы в курсе, что творится в городе? Вас втягивают в настоящее говно, липкое и вонючее.
Декадархи снова неуверенно переглянулись. Было видно, их обоих посетило страстное желание оказаться как можно дальше от этого места, желательно — на другом конце Пелопоннеса.
Два с половиной десятка лет спустя Евметид, ставший правителем одной далекой жаркой страны, писал в своих «Воспоминаниях»: «В тот день я совершенно бессознательно сделал свой выбор, встав на одну из сторон. Как ни забавно, меня убедило именно слово „говно“. Ни общее положение вещей, ни конкретная ситуация не способствовали этому человеку, но он говорил с таким чувством и убедительностью, что невозможно было ему не поверить. Боги, как я благодарен судьбе, что не совершил ошибки!»
Декадархи были не уверены. Очень. Галиарт заметив это, продолжал голосить:
— Послушайте, пройдет какой-то месяц, и царь Павсаний вернется в город. А этот душитель младенцев, — он махнул рукой в сторону онемевшего от бешенства педонома, — исчезнет, сгинет, испарится. Не будет его! Ребята, заклинаю вас, не вешайте себе камень на шею, поберегитесь…
В этот момент экзекутор, что стоял сзади, воспользовавшись тем, что Галиарт отвлекся, схватил свой бич и ловким, опытным взмахом послал длинное черное жало в полет. Увлекаемый вшитым в наконечник грузом, хлыст обмотался вокруг шеи сына наварха. Громила рванул на себя, голова Галиарта запрокинулась, и он полетел на землю.
Критий взвизгнул. Декадархи колебались.
— Отлично! Теперь вяжите, — радостно вскричал педоном, потрясая кулаками.
Но праздновать победу было рано: откинувшись назад, Галиарт рассек кожаную змею мечом и вскочил на ноги. Здоровяк бросился на него, вытянув вперед руки, но не успел: ирен вывернулся, ударил мечом плашмя по колпаку с черными дырами глаз. Противник, взвыв, отпрыгнул, а Галиарт, кашляя, сорвал петлю с шеи.
— Ничего себе, замашки! — тяжело дыша, произнес он. — Это кто же у нас такой прыткий? И так мастерски владеет хлыстом? Что-то я не припомню таких умельцев в агеле. Эй, ну-ка, назад!
Второй детина, мылившийся напасть сзади, отступил.
— Декадархи! — визгливо крикнул Пакид «львам». — Выполняйте приказ…
— Ах, не гоношись, господин педоном, — взмахнул рукой Галиарт, не отрывая глаз от странных экзекуторов. — А ну, снять колпаки, разбойнички!
Громилы и ухом не повели.
— Кто это такие, собаки их загрызи? — закричал Галиарт, продолжая наступать. — Не из «львов», нет? Эй, кто-нибудь их знает?
— Вроде нет, — пожал плечами Бианор.
— Я тоже не знаю, — отвечал Евметид.
— Интересное дело! — Галиарт уже чувствовал эйфорию, поняв, что декадархи у него в кулаке. — Никто не знает этих субчиков, которые забивают до смерти воспитанников агелы. Как же так, господин педоном? Кого это вы нанимаете для экзекуций?
Детины в колпаках, не спуская глаз с меча в руках молодого воина, медленно отступали.
— Эй, я что приказал? Взять его! — Пакид никак не хотел признать поражения. — Под трибунал пойдете вместе с ним!
Декадархи в очередной раз переглянулись. И остались на месте. Галиарт даже не оборачивался. Сегодня был его день.
— Сейчас мы посмотрим, что это за таинственные палачи. Убийцы сопляков, мать их за ноги.
Внезапно Галиарта поразила догадка.
— Убийцы! Ах… Снять колпаки, ублюдки! Ну, живее! Кажется, я начинаю понимать, что здесь происходит и откуда эти…
Пакид побледнел.
— Это что, мятеж? — зловеще прошипел он, делая шаг назад. — Декадархи Евметид и Бианор, я отдал вам приказ. Вы готовы поставить себя вне закона, так же, как этот неудачник?
— Э-э-э… — протянул Бианор, с надеждой глянул на товарища.
Декада Ореста, окружив «печку» с окровавленным телом командира, замерла, жадно ловя каждое слово. Вокруг, по периметру плаца, застыла в шеренгах еще добрая сотня не менее взволнованных «волчат».
— Мы, господин педоном, решили пересмотреть свое понимание устава, — решительно выдохнул Евметид. — Что-то это все дурно пованивает, еще неизвестно, кто первей под суд пойдет…
— Йе-е-е!!! — первым закричал Критий, за ним другие товарищи по агеле.
— Чудненько! — подвел итог Галиарт.
— Большая, очень большая ошибка, — посинев, проскрежетал Пакид и, развернувшись, пошел прочь. Громилы двинулись за ним вслед.
— Не-ет, постойте-ка, — вскинулся сын наварха Калликратида. — Мы еще не взглянули на личики этих…
— Не нужно, — на плечо ирена легла рука Бианора.
— Но…
— Мы тебя поняли, — нежно проговорил декадарх, — пойми и ты нас. Еще неизвестно, как обернется дело, так что лишние неприятности ни к чему.
— Поверь, нам «папочка», старый пень, нравится не больше, чем тебе, но зачем нарываться? — вставил Евметид. Видимо, двое друзей всегда так разговаривали — один начинал мысль, другой ее продолжал.
— Понимаю, — вздохнул Галиарт. — Спасибо, ребятки.
— Тебе бы поспешить. Педоном немедленно помчится к царю с воплями о том, что агела взбунтовалась…
— Что-то я сильно сомневаюсь, что он пойдет к Агесилаю, — покачал головой ирен, задумчиво глядя вслед удаляющейся троице. — Вы так и не поняли, ребятки, какая здесь темная игра идет… Большая, гнилая политика, язви ее в корень…
Бианор глянул на него, важно почесал щеку с уже пробивающейся редкой щетиной.
— Политику не знаю, в такую игру не играл, — признался он. — Но ставлю коренной зуб, даже два, что через полчаса наш дорогой «папочка» будет здесь с полусотней гоплитов.
— Так что советую: забирай своих мальков, и греби отсюда по-шустрому, — как обычно, докончил Евметид.
— А вы как же? — растроганно посмотрел Галиарт на товарищей. — Из-за меня влезли в такую бузу…
— Не из-за тебя, а из-за справедливости, — пожал плечами Бианор.
— Мы за свое ответим, не переживай, — хлопнул ирена по плечу Евметид. — Ну, конечно, небольшой должок за тобой повисает…
— Крысой буду! — ударил кулаком в грудь Галиарт. Лыбясь, декадархи развернулись, бодрыми окриками построили своих «львов» и через минуту увели колонну в сторону казарм.
— Слышали, мальки? — повернулся Галиарт к мальчишкам. — Действуем быстро…
— Проклятье, я ведь просил тебя — никакого насилия! Всеблагие боги, ты хоть представляешь, что натворил? — сдвинувшиеся вместе брови и потемневшее лицо царя сулили приближение припадка ярости. За свою жизнь Леотихид всего три раза был свидетелем подобных взрывов и меньше всего хотел бы увидеть четвертый.
— Погоди винить меня, брат! — поспешно воскликнул элименарх. — Я был кроток, как ягненок, выполнял все, о чем мы с тобой договорились. Я ничего не сделал, когда председатель отказал мне в переносе дела, не пикнул, когда болваны-судьи вынесли решение в пользу Эврипонтидов. Даже когда Эврипонтид влез на трибуну и начал открыто призывать к мятежу, я всего лишь попытался угомонить его, а когда понял, что это бесполезно, хотел удалиться с агоры, но этот сумасшедший натравил на нас своих приспешников…
— Пирр отдал распоряжение напасть на тебя? — лицо Агесилая выразило недоверие.
— Он сам или кто-то из его людей — не все ли равно? — отмахнулся Леотихид. — Главное — результат: девятнадцать моих ребят ранены, из них пятеро — довольно серьезно.
Агесилай поерзал на троне. Разговор братьев снова происходил в приемном зале царского дворца. Лучи угасающего солнца, пробивавшиеся в окна, играли бликами на выпуклых щитах, что в изобилии украшали стены.
— Как получилось, что безоружные граждане смогли так потрепать твоих хваленых телохранителей? — язвительно хмыкнул Агесилай.
— Я не рассчитывал, что придется сражаться! — вспыхнул Леотихид. — Поэтому взял с собой всего тридцать человек. Обычно для поддержания порядка этого достаточно.
— Ну и чего ж ты не поддержал порядок?
— Они напали слишком неожиданно. Сотня или около того. Половину своего отряда я потерял из виду сразу же, остальные были со мной. Кроме того, клянусь богами, следует принять во внимание, что я не разрешал своим применять оружие против граждан. Мы только отбивались…
— Плохо отбивались, если столько покалеченных, — хмуро проронил Агесилай. — Расскажи все, как было.
Леотихид живо и с подробностями рассказал об инциденте на агоре, опустив некоторые подробности, непосредственно предшествовавшие побоищу, возместив их язвительным описанием фальшивых попыток Пирра прекратить схватку. Агесилай внимательно выслушал, покачал головой.
— Проклятье, Лео! Это уже почти мятеж. Чего я не могу понять, так это почему народ поддерживает мерзавцев-Эврипонтидов? Как мы дожили до этого?
— Эврипонтиды взывают к низменным инстинктам толпы, всячески их раздувают. А поддерживает их не весь народ, а самое низкое отребье. Так, кучка отщепенцев, — Леотихид с презрением махнул рукой.
— Довольно большая, сказал бы я, кучка. И уж во всяком случае — самая активная. Тебя и твоих людей почему-то никто не кинулся защищать. Хотя наверняка в толпе были люди, именующие себя нашими сторонниками.
Младший брат вздохнул, признавая его правоту.
— Я тебе больше скажу, брат, — я видел городских стражников, что стояли в сторонке и не торопились вмешаться в побоище. А тупость так называемых простых граждан меня просто поражает. Мозгов у них не больше, чем у овец. Скажи им: «Даешь свободу!» — все, готовы крушить и резать. А самим и невдомек, что дай им этого так страстно желаемого ими Павсания, и через год мы увидим за Тиасой македонские знамена.
Агесилай тему не поддержал, как будто и не слышал слов брата.
— Великие боги, как это все не ко времени! Сегодня разговор с ахейцами был, можно сказать, спокойным. И они так не напирали, и наши горлопаны поутихли. Калликратид так вообще ни слова не проронил.
Леотихид усмехнулся — он кое-что знал о причинах внезапно пробудившейся лояльности наварха.
— И вот на тебе — Эврипонтиды устраивают погром прямо на городской площади! — Агесилай расходился все больше. — Отец бы этого так не оставил. Приказал бы номаргам взять Пирра и самых активных его сторонников — и в подземелье. На годик-другой. А там, глядишь, объявил бы, что заключенных крысы съели, буквально за день до того, как он решил их отпустить.
— Да, родитель был крут к бунтовщикам, — охотно подтвердил Леотихид. Он всегда подчеркивал, что считает родным отцом Агида. Малейшее упоминание о настоящем отце, Алкивиаде, ввергало его в состояние бешенства.
— Как жаль, что я не могу так поступить! — Агесилай наклонился, уронил большие руки на бедра. — Ситуация в городе взрывоопасная. Попробуй сейчас, схвати Эврипонтида. Назавтра полгорода придет, чтобы поджечь дворец.
Леотихид скривился, но возразить было нечего. Сегодня ему пришлось испытать настроение граждан на своей шкуре.
— Но и простить, сделать вид, будто ничего не произошло, невозможно, — продолжал размышлять вслух молодой царь. — Дело даже не в том, что Эврипонтиды совершенно обнаглеют, почувствовав безнаказанность. Оно бы и к лучшему: возможно, застланный самомнением рассудок толкнул бы их на более серьезный проступок. На такой, что показался бы диким даже в глазах толпы. Тогда можно было бы спокойно их наказать — и Пирра, и его сообщников. Но — проклятье и проклятье! — все это происходит на глазах ахейской делегации. Более того — на глазах римлянина и македонца. Уже к вечеру станет общеизвестно и обрастет кучей самых нелепых преувеличений, как Пирр, сын изгнанного царя, проучил Агиадов. Не только отнял у них отцовский особняк, но еще и под зад надавал…
Установленные вдоль стен бюсты прославленных царей и полководцев Спарты снисходительно слушали разговор, притворяясь, что тема им совершенно безразлична.
— Брат!!! — возмущенно воскликнул Леотихид, в ярости ударив кулаком о стену.
— Да-да, так и скажут! — голос царя завибрировал. — И подумают господа ахейцы, и господин римлянин, и господин македонец: а Агиады-то, того, совсем дохлые — им в лицо плюют, а они утираются. И с какой стати мы тут с ними переговоры ведем, с этими сопляками?
Леотихид зарычал, на полклинка вытянул меч из ножен и с треском вогнал его обратно. На щеках младшего Агиада вспыхнули алые пятна.
— Поэтому что-то предпринять придется, — со вздохом подвел черту Агесилай. Гнев уже оставил его, голос звучал ровно и спокойно. — Думаю, наилучшим решением будет выслать Пирра из города, причем немедленно. Я уже все обдумал, и нашел ему превосходный пост — начальником гарнизона в Сиду, на оконечности мыса Малея. Оттуда он, если хорошо постарается, может докричаться до отца, прогуливающегося по берегу Крита. Здоровая гарнизонная жизнь, свежий воздух моря, целый лох гоплитов в подчинении — о таком начале карьеры может мечтать каждый молодой аристократ. Даже сын царя.
Реакция Леотихида была для царя совершенно неожиданной. Сделав три шага к брату, он схватил его за руку и выдохнул, блестя глазами:
— Не делай этого, брат. Умоляю тебя!
— Ты что, Лео, нездоров? Наверное, утром крепко по голове съездили? — изумленно спросил Агесилай, отнимая руку. Он поглядел на брата с некоторым состраданием.
— Прошу тебя, Агесилай, послушай! — голос Леотихида сорвался на шепот, он подозрительно оглянулся. — Оставь все, как есть, или прими другое решение, но пусть Пирр останется в городе. Заклинаю!
— Да в чем дело, разрази тебя гром? — вскричал Агесилай, вскакивая с трона. — Что все это значит? Опять какие-то интриги? Выкладывай все, мерзавец!
— Да, расскажи нам. Расскажи все! — раздался сзади высокий и сильный голос.
Братья, не ожидавшие, что их слушают, разом обернулись.
— Мать! — ахнули они разом.
Действительно, у маленькой задней двери, почти калитки, ведущей на тайную лестницу, стояла Тимоклея. Вдовствующая царица была одета в теплый красно-белый гиматий, подпоясанный, по эллинскому обычаю, под самой грудью. Капюшон гиматия был наброшен на черные, без малейшего проблеска седины, волосы царицы, уложенные в высокую затейливую прическу.
— Твой брат и царь отдал тебе приказ, сынок, — глаза Тимоклеи смотрели пронзающе и как бы издалека.
Леотихид молчал, стиснув челюсти.
— Лео! — рявкнул царь, сдвигая брови. Тимоклея коротко взглянула на него, и грозный муж, впоследствии уважительно прозванный своими солдатами Хромым Аресом, послушно осел на трон.
Мать подошла к младшему сыну, положила легкую руку ему на плечо, посмотрела в глаза, слегка улыбнулась.
— Упрямец, маленький упрямец. Почему ты не хочешь рассказать нам? Или не доверяешь родной крови? Но на кого ты можешь положиться увереннее, нежели на тех, кто любит тебя всей душой? Мы хотим знать правду, а потом вместе решим, как наиболее выгодно ее использовать.
Леотихид хмыкнул, затем усмехнулся, поднял глаза.
— Будь по-вашему. Но обещай мне, мать, что с такой же убедительностью поможешь мне справиться с упрямством твоего старшего сына. Вон того, что сидит на троне, прикидываясь царем.
— Поговори мне… — рыкнул Агесилай, но Тимоклея торжественно подняла руку:
— Клянусь Афиной Булайей.
Усадив мать на обтянутый бархатом и золотым шнуром мягкий диван — подарок критского царя, — Леотихид устроился на скамье напротив и начал говорить. Со всеми подробностями и отступлениями рассказ занял около полутора часов. К его окончанию последние багровые лучи солнца едва проникали в узкие окна, и простор большого приемного зала погрузился в густой сумрак. Игра теней заставила бюсты великих скинуть маски равнодушия, теперь они, казалось, выслушивали тайны потомков, хмурясь каменными лицами.
После того, как Леотихид закончил, с минуту стояла тишина. Мать и сын переваривали услышанное. Элименарх опасался новой вспышки гнева со стороны брата, все признаки ее приближения были налицо.
Первой тишину нарушила Тимоклея.
— Почему ты не рассказал нам об этом раньше, сынок? — в голосе матери слышался мягкий укор.
Восемь ударов, десять. Орест молчал. Экзекуторы старались.
Критий увидел, как неловкий — или преднамеренный? — удар разорвал декадарху шею под ухом. Командир вздрогнул. Вязкая, темная кровь закапала на скамью.
Двенадцатый удар. Тринадцатый.
Глаза Ореста закрыты. Губы сжаты в жесткую прямую линию, челюсть напряжена, лоб пересекли продольные морщины… Мышцы на руках вздулись так, будто вот-вот лопнут.
Шестнадцать… Восемнадцать…
Пакид скорчился в своем кресле, подался вперед, пузыри глаз лезут из орбит… Тонкие губы педонома дергаются, словно он пытается разговаривать с закрытым ртом, трясущиеся руки впились в подлокотники, виски, несмотря на холодную погоду, покрылись испариной. В зрачках — черное, сумасшедшее удовольствие. Критий слышал истории, которые рассказывали про эфора Гиперида, но теперь был уверен, что их наставник даст Змею форы. Они даже внешне были похожи — землистая кожа, тонкие прямые рты, крючковатые носы, запавшие глаза с сумасшедшинкой, — общая страсть к мучительству сделала их похожими, как братьев-близнецов. Только эфор был выше ростом и более ухожен, чем начальник агелы.
Девятнадцать. Двадцать!
Спина и ягодицы Эврипонтида превратилась в мокрый, окровавленный кусок мяса. Ноги парнишки при каждом ударе конвульсивно вздрагивали. На мгновенье Орест отверст глаза, уже утратившие огонек разума и подернутые пленкой смерти. Кровь вперемежку с желтой пеной побежала из полуоткрытого рта, хлынула из носа. Ужас происходящего окатил Крития, ударив по парализованным страхом нервам: здесь, прямо на его глазах убивали его друга, как убили несколько минут назад другого, а он ничем не мог ему помочь.
Двадцать два. После этого удара тело истязаемого содрогнулось, словно от хохота, затем зрачки Ореста закатились, голова бессильно поникла, ноги перестали дергаться. Юный Эврипонтид потерял сознание. «Или… умер?» — подумал Критий. В любом случае он был рад, что страдания командира закончились, и теперь желал только одного — скорее последовать в беспечальный мир смерти вслед за друзьями. Верхнюю губу защекотала незаметно скатившаяся из глаза слеза. Сначала Критий по привычке испугался, что другие заметят его позор — плакать в агеле было, мягко говоря, не принято — но потом подумал, что теперь уже, в общем, все равно.
Экзекуторы продолжали полосовать бичами неподвижное тело. Кровь, стекавшая с него, уже залила скамью, ползла неровными безобразными потеками по боковой грани. Тишина, висящая над построившимся на плацу лохом, нарушаемая только хлопаньем смертоносных хлыстов, напоминала напряженную тишину воздуха во время грозы, готовую в любой момент разорваться громом.
И гром грянул.
— Вы что, псы поганые, творите? Про-очь, падаль!
Никто не заметил, как на месте экзекуции оказался ирен Галиарт. Позади, в некотором отдалении, остановилась эноматия «львов», которых он вел в казарму с каких-то очередных учений.
— Я сказал, прекрати, сволочь! — сын наварха Калликратида с силой толкнул в плечо одного из экзекуторов, угрожающе шагнул к другому. Глаза Галиарта с ужасом уставились на распростертое тело юного Эврипонтида.
Сердце Крития заколотилось — неужели боги послали ирена, чтобы остановить этот кошмар?
— Ирен Галиарт! — заклекотал Пакид. — Как ты смеешь вмешиваться в процедуру наказания? Ты…
— Господин педоном! — Галиарт только сейчас заметил начальника агелы. — Так это… Что здесь происходит, во имя всех богов?
— Не твоего ума дело, эфеб, — Пакид грозно нахмурил белесые брови. — Приказываю немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей!
Галиарт оторопело поглядел на педонома, затем снова на «печку», на истерзанное тело на ней, на грязные багровые потоки, залившие серый камень. По мере того, как осознание ситуации проникало в его мозг, зрачки ирена все больше расширялись от негодования.
— Ну нет! — воскликнул он. Кровь прихлынула к его вытянутому лошадиному лицу. — Ты хоть соображаешь, педоном, что творишь?
— Что-о? — выпучил глаза Пакид. Дерзость в отношении вышестоящих офицеров была в Спарте явлением крайне редким. — Сынок, а ты соображаешь, что творишь? И чем тебе это грозит?
Галиарт сжал зубы. Он уже принял решение — видимо, страх перед гневом Пирра был куда сильнее боязни воинского наказания.
— Чем мне это грозит, мы еще поглядим, — нагло отвечал он. — В крайнем случае, свои три месяца в карцере я отсижу. А вот тебя, господин педоном, ожидает куда более печальное будущее, если этот паренек умрет. Ты что, забыл, чей это сын?
— Перед уставом все равны, — поднимаясь с кресла, рявкнул Пакид. — И наказание за проступки получают в равной степени, независимо от происхождения. Эй, болваны, продолжить экзекуцию!
Громила в колпаке, стоявший ближе к ирену, сделал шаг вперед. Галиарт, встав спиной к «печке», положил руку на рукоять висевшего у бедра меча и проникновенно произнес:
— Не надо, ребятки! Искренне советую — не надо.
Экзекутора, по-видимому, не очень впечатлило это заявление. Будучи выше Галиарта на голову и в полтора раза шире в плечах, здоровяк храбро сделал еще один шаг, немного отставив в сторону руку с бичом. Посмотрев над плечом ирена, едва заметным кивком сделал знак своему товарищу. Тот немедленно начал обходить сзади.
У Крития вспотели ладони и пересохло во рту. Но не успел он крикнуть Галиарту «сзади», как ирен, мгновенно выхватив меч, атаковал. Громила среагировал быстро, но клинок ему пришлось отбивать рукоятью бича, и в результате у него в руках остался только обрубок. Молниеносно развернувшись, Галиарт, выставив меч, заорал:
— Назад, назад, падаль!
Второй экзекутор поспешно отступил.
— Выброси пакость. Живо!
Медленно, словно взвешивая шансы, тот разжал пальцы. Черная, украшенная резьбой рукоять глухо стукнула о камень плаца. Бич, словно гадюка, свернулся кольцами.
— Галиарт! — решился Критий, рванулся…
— Куда? В стро-ой, малек! — ирен Клеобул поймал его пятерней за лицо, толкнул назад.
— Ты!.. Что, не понимаешь, да?.. — завопил Критий, не в силах найти слов.
— На место! На место, дурень, — прорычал Клеобул, но в глазах его была какая-то неуверенность.
— Оставь его, Клеобул! — крикнул Галиарт, шагнул к «печке» и пощупал висок неподвижно лежавшего Ореста. — Жив, хвала богам! Критий, и вся декада, ко мне, поможете.
Мальчишки, обтекая с двух сторон не посмевшего остановить их Клеобула, бросились к Галиарту.
— Еврипил… они его убили, — выдохнул сын Эпименида, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать — неизвестно, от горя или от счастья внезапного спасения.
— Вот как? — Галиарт бросил взгляд в сторону распростертых на «саванах» тел Мыша и Бианта. — Тебе придется ответить за это, господин педоном. Военная комиссия разберется, почему ты назначил этим сопливым пацанам наказание бичами. Боюсь, тебе будет трудно оправдаться. А пока, прости, я вынужден забрать этих ребят и их декадарха из агелы. Твое руководство опасно для них, как бубонная чума.
— Ты не посмеешь, ирен… Приказываю…
— Засунь приказы себе в дупло, Пакид! — длинные зубы сына наварха обнажились в нехорошей усмешке. — И не называй меня иреном. Высокие моральные принципы не позволяют мне служить в агеле, пока ты являетешься ее педономом. Не сомневаюсь, что задержишься ты на этом посту ненадолго…
С этими словами Галиарт сорвал приколотый на плечо бронзовый знак ирена и бросил его к ногам Пакида.
— Ты… негодяй… на плаху пойдешь! — завопил тот, трясясь от бешенства. — Эй, Евметид, Бианор, бегом сюда!
Декадархи приведенного Галиартом отряда «львов», наблюдавшие за всеми событиями издалека, приблизились.
— Приказываю взять под стражу этого сумасшедшего! — Пакид указал кривым пальцем на Галиарта. — Если окажет сопротивление, можете не церемониться. Вы вооружены, вот и докажите, что вас не зря приняли в воины.
Декадархи, высокие и широкоплечие, прошлогодние «львы», принятые этой весной в гоплиты, переглянулись и неуверенно шагнули к Галиарту.
— Вы что ребята? — опешил тот. — Я же с вами с одного котла ел…
— Прости, ирен, — прогудел Бианор, черноволосый и темноглазый красавец. — Мы должны выполнить приказ.
— Какой приказ? Он — начальник агелы, а вы воины, солдаты из Мезойского отряда. Что, забыли? Или привычка… подчиняться?
— При чем здесь привычка, — усмехнулся Бианор. — Господин Пакид — вышестоящий офицер в чине стратега. По уставу имеет право приказывать…
— Ничего личного, ты не подумай, друг, — подхватил Евметид. — Опусти меч, не заставляй нас…
— Да вы что, рехнулись? — заверещал Галиарт. — Посмотрите, что натворил этот так называемый педоном! Забил до смерти двух «волчат» и собрался сделать то же самое с третьим. С сыном Павсания, царя! И братом Пирра Эврипонтида. Вы знаете Пирра? Догадываетесь, что произойдет, если я расскажу ему, что вы помогли убить его брата?
— Взять его! — заорал благим матом Пакид. — Что вы уши развесили, бараны?
— Ребятки, тут дело не в дисциплине, тут политикой воняет! — горячо продолжал Галиарт. — Вы в курсе, что творится в городе? Вас втягивают в настоящее говно, липкое и вонючее.
Декадархи снова неуверенно переглянулись. Было видно, их обоих посетило страстное желание оказаться как можно дальше от этого места, желательно — на другом конце Пелопоннеса.
Два с половиной десятка лет спустя Евметид, ставший правителем одной далекой жаркой страны, писал в своих «Воспоминаниях»: «В тот день я совершенно бессознательно сделал свой выбор, встав на одну из сторон. Как ни забавно, меня убедило именно слово „говно“. Ни общее положение вещей, ни конкретная ситуация не способствовали этому человеку, но он говорил с таким чувством и убедительностью, что невозможно было ему не поверить. Боги, как я благодарен судьбе, что не совершил ошибки!»
Декадархи были не уверены. Очень. Галиарт заметив это, продолжал голосить:
— Послушайте, пройдет какой-то месяц, и царь Павсаний вернется в город. А этот душитель младенцев, — он махнул рукой в сторону онемевшего от бешенства педонома, — исчезнет, сгинет, испарится. Не будет его! Ребята, заклинаю вас, не вешайте себе камень на шею, поберегитесь…
В этот момент экзекутор, что стоял сзади, воспользовавшись тем, что Галиарт отвлекся, схватил свой бич и ловким, опытным взмахом послал длинное черное жало в полет. Увлекаемый вшитым в наконечник грузом, хлыст обмотался вокруг шеи сына наварха. Громила рванул на себя, голова Галиарта запрокинулась, и он полетел на землю.
Критий взвизгнул. Декадархи колебались.
— Отлично! Теперь вяжите, — радостно вскричал педоном, потрясая кулаками.
Но праздновать победу было рано: откинувшись назад, Галиарт рассек кожаную змею мечом и вскочил на ноги. Здоровяк бросился на него, вытянув вперед руки, но не успел: ирен вывернулся, ударил мечом плашмя по колпаку с черными дырами глаз. Противник, взвыв, отпрыгнул, а Галиарт, кашляя, сорвал петлю с шеи.
— Ничего себе, замашки! — тяжело дыша, произнес он. — Это кто же у нас такой прыткий? И так мастерски владеет хлыстом? Что-то я не припомню таких умельцев в агеле. Эй, ну-ка, назад!
Второй детина, мылившийся напасть сзади, отступил.
— Декадархи! — визгливо крикнул Пакид «львам». — Выполняйте приказ…
— Ах, не гоношись, господин педоном, — взмахнул рукой Галиарт, не отрывая глаз от странных экзекуторов. — А ну, снять колпаки, разбойнички!
Громилы и ухом не повели.
— Кто это такие, собаки их загрызи? — закричал Галиарт, продолжая наступать. — Не из «львов», нет? Эй, кто-нибудь их знает?
— Вроде нет, — пожал плечами Бианор.
— Я тоже не знаю, — отвечал Евметид.
— Интересное дело! — Галиарт уже чувствовал эйфорию, поняв, что декадархи у него в кулаке. — Никто не знает этих субчиков, которые забивают до смерти воспитанников агелы. Как же так, господин педоном? Кого это вы нанимаете для экзекуций?
Детины в колпаках, не спуская глаз с меча в руках молодого воина, медленно отступали.
— Эй, я что приказал? Взять его! — Пакид никак не хотел признать поражения. — Под трибунал пойдете вместе с ним!
Декадархи в очередной раз переглянулись. И остались на месте. Галиарт даже не оборачивался. Сегодня был его день.
— Сейчас мы посмотрим, что это за таинственные палачи. Убийцы сопляков, мать их за ноги.
Внезапно Галиарта поразила догадка.
— Убийцы! Ах… Снять колпаки, ублюдки! Ну, живее! Кажется, я начинаю понимать, что здесь происходит и откуда эти…
Пакид побледнел.
— Это что, мятеж? — зловеще прошипел он, делая шаг назад. — Декадархи Евметид и Бианор, я отдал вам приказ. Вы готовы поставить себя вне закона, так же, как этот неудачник?
— Э-э-э… — протянул Бианор, с надеждой глянул на товарища.
Декада Ореста, окружив «печку» с окровавленным телом командира, замерла, жадно ловя каждое слово. Вокруг, по периметру плаца, застыла в шеренгах еще добрая сотня не менее взволнованных «волчат».
— Мы, господин педоном, решили пересмотреть свое понимание устава, — решительно выдохнул Евметид. — Что-то это все дурно пованивает, еще неизвестно, кто первей под суд пойдет…
— Йе-е-е!!! — первым закричал Критий, за ним другие товарищи по агеле.
— Чудненько! — подвел итог Галиарт.
— Большая, очень большая ошибка, — посинев, проскрежетал Пакид и, развернувшись, пошел прочь. Громилы двинулись за ним вслед.
— Не-ет, постойте-ка, — вскинулся сын наварха Калликратида. — Мы еще не взглянули на личики этих…
— Не нужно, — на плечо ирена легла рука Бианора.
— Но…
— Мы тебя поняли, — нежно проговорил декадарх, — пойми и ты нас. Еще неизвестно, как обернется дело, так что лишние неприятности ни к чему.
— Поверь, нам «папочка», старый пень, нравится не больше, чем тебе, но зачем нарываться? — вставил Евметид. Видимо, двое друзей всегда так разговаривали — один начинал мысль, другой ее продолжал.
— Понимаю, — вздохнул Галиарт. — Спасибо, ребятки.
— Тебе бы поспешить. Педоном немедленно помчится к царю с воплями о том, что агела взбунтовалась…
— Что-то я сильно сомневаюсь, что он пойдет к Агесилаю, — покачал головой ирен, задумчиво глядя вслед удаляющейся троице. — Вы так и не поняли, ребятки, какая здесь темная игра идет… Большая, гнилая политика, язви ее в корень…
Бианор глянул на него, важно почесал щеку с уже пробивающейся редкой щетиной.
— Политику не знаю, в такую игру не играл, — признался он. — Но ставлю коренной зуб, даже два, что через полчаса наш дорогой «папочка» будет здесь с полусотней гоплитов.
— Так что советую: забирай своих мальков, и греби отсюда по-шустрому, — как обычно, докончил Евметид.
— А вы как же? — растроганно посмотрел Галиарт на товарищей. — Из-за меня влезли в такую бузу…
— Не из-за тебя, а из-за справедливости, — пожал плечами Бианор.
— Мы за свое ответим, не переживай, — хлопнул ирена по плечу Евметид. — Ну, конечно, небольшой должок за тобой повисает…
— Крысой буду! — ударил кулаком в грудь Галиарт. Лыбясь, декадархи развернулись, бодрыми окриками построили своих «львов» и через минуту увели колонну в сторону казарм.
— Слышали, мальки? — повернулся Галиарт к мальчишкам. — Действуем быстро…
— Проклятье, я ведь просил тебя — никакого насилия! Всеблагие боги, ты хоть представляешь, что натворил? — сдвинувшиеся вместе брови и потемневшее лицо царя сулили приближение припадка ярости. За свою жизнь Леотихид всего три раза был свидетелем подобных взрывов и меньше всего хотел бы увидеть четвертый.
— Погоди винить меня, брат! — поспешно воскликнул элименарх. — Я был кроток, как ягненок, выполнял все, о чем мы с тобой договорились. Я ничего не сделал, когда председатель отказал мне в переносе дела, не пикнул, когда болваны-судьи вынесли решение в пользу Эврипонтидов. Даже когда Эврипонтид влез на трибуну и начал открыто призывать к мятежу, я всего лишь попытался угомонить его, а когда понял, что это бесполезно, хотел удалиться с агоры, но этот сумасшедший натравил на нас своих приспешников…
— Пирр отдал распоряжение напасть на тебя? — лицо Агесилая выразило недоверие.
— Он сам или кто-то из его людей — не все ли равно? — отмахнулся Леотихид. — Главное — результат: девятнадцать моих ребят ранены, из них пятеро — довольно серьезно.
Агесилай поерзал на троне. Разговор братьев снова происходил в приемном зале царского дворца. Лучи угасающего солнца, пробивавшиеся в окна, играли бликами на выпуклых щитах, что в изобилии украшали стены.
— Как получилось, что безоружные граждане смогли так потрепать твоих хваленых телохранителей? — язвительно хмыкнул Агесилай.
— Я не рассчитывал, что придется сражаться! — вспыхнул Леотихид. — Поэтому взял с собой всего тридцать человек. Обычно для поддержания порядка этого достаточно.
— Ну и чего ж ты не поддержал порядок?
— Они напали слишком неожиданно. Сотня или около того. Половину своего отряда я потерял из виду сразу же, остальные были со мной. Кроме того, клянусь богами, следует принять во внимание, что я не разрешал своим применять оружие против граждан. Мы только отбивались…
— Плохо отбивались, если столько покалеченных, — хмуро проронил Агесилай. — Расскажи все, как было.
Леотихид живо и с подробностями рассказал об инциденте на агоре, опустив некоторые подробности, непосредственно предшествовавшие побоищу, возместив их язвительным описанием фальшивых попыток Пирра прекратить схватку. Агесилай внимательно выслушал, покачал головой.
— Проклятье, Лео! Это уже почти мятеж. Чего я не могу понять, так это почему народ поддерживает мерзавцев-Эврипонтидов? Как мы дожили до этого?
— Эврипонтиды взывают к низменным инстинктам толпы, всячески их раздувают. А поддерживает их не весь народ, а самое низкое отребье. Так, кучка отщепенцев, — Леотихид с презрением махнул рукой.
— Довольно большая, сказал бы я, кучка. И уж во всяком случае — самая активная. Тебя и твоих людей почему-то никто не кинулся защищать. Хотя наверняка в толпе были люди, именующие себя нашими сторонниками.
Младший брат вздохнул, признавая его правоту.
— Я тебе больше скажу, брат, — я видел городских стражников, что стояли в сторонке и не торопились вмешаться в побоище. А тупость так называемых простых граждан меня просто поражает. Мозгов у них не больше, чем у овец. Скажи им: «Даешь свободу!» — все, готовы крушить и резать. А самим и невдомек, что дай им этого так страстно желаемого ими Павсания, и через год мы увидим за Тиасой македонские знамена.
Агесилай тему не поддержал, как будто и не слышал слов брата.
— Великие боги, как это все не ко времени! Сегодня разговор с ахейцами был, можно сказать, спокойным. И они так не напирали, и наши горлопаны поутихли. Калликратид так вообще ни слова не проронил.
Леотихид усмехнулся — он кое-что знал о причинах внезапно пробудившейся лояльности наварха.
— И вот на тебе — Эврипонтиды устраивают погром прямо на городской площади! — Агесилай расходился все больше. — Отец бы этого так не оставил. Приказал бы номаргам взять Пирра и самых активных его сторонников — и в подземелье. На годик-другой. А там, глядишь, объявил бы, что заключенных крысы съели, буквально за день до того, как он решил их отпустить.
— Да, родитель был крут к бунтовщикам, — охотно подтвердил Леотихид. Он всегда подчеркивал, что считает родным отцом Агида. Малейшее упоминание о настоящем отце, Алкивиаде, ввергало его в состояние бешенства.
— Как жаль, что я не могу так поступить! — Агесилай наклонился, уронил большие руки на бедра. — Ситуация в городе взрывоопасная. Попробуй сейчас, схвати Эврипонтида. Назавтра полгорода придет, чтобы поджечь дворец.
Леотихид скривился, но возразить было нечего. Сегодня ему пришлось испытать настроение граждан на своей шкуре.
— Но и простить, сделать вид, будто ничего не произошло, невозможно, — продолжал размышлять вслух молодой царь. — Дело даже не в том, что Эврипонтиды совершенно обнаглеют, почувствовав безнаказанность. Оно бы и к лучшему: возможно, застланный самомнением рассудок толкнул бы их на более серьезный проступок. На такой, что показался бы диким даже в глазах толпы. Тогда можно было бы спокойно их наказать — и Пирра, и его сообщников. Но — проклятье и проклятье! — все это происходит на глазах ахейской делегации. Более того — на глазах римлянина и македонца. Уже к вечеру станет общеизвестно и обрастет кучей самых нелепых преувеличений, как Пирр, сын изгнанного царя, проучил Агиадов. Не только отнял у них отцовский особняк, но еще и под зад надавал…
Установленные вдоль стен бюсты прославленных царей и полководцев Спарты снисходительно слушали разговор, притворяясь, что тема им совершенно безразлична.
— Брат!!! — возмущенно воскликнул Леотихид, в ярости ударив кулаком о стену.
— Да-да, так и скажут! — голос царя завибрировал. — И подумают господа ахейцы, и господин римлянин, и господин македонец: а Агиады-то, того, совсем дохлые — им в лицо плюют, а они утираются. И с какой стати мы тут с ними переговоры ведем, с этими сопляками?
Леотихид зарычал, на полклинка вытянул меч из ножен и с треском вогнал его обратно. На щеках младшего Агиада вспыхнули алые пятна.
— Поэтому что-то предпринять придется, — со вздохом подвел черту Агесилай. Гнев уже оставил его, голос звучал ровно и спокойно. — Думаю, наилучшим решением будет выслать Пирра из города, причем немедленно. Я уже все обдумал, и нашел ему превосходный пост — начальником гарнизона в Сиду, на оконечности мыса Малея. Оттуда он, если хорошо постарается, может докричаться до отца, прогуливающегося по берегу Крита. Здоровая гарнизонная жизнь, свежий воздух моря, целый лох гоплитов в подчинении — о таком начале карьеры может мечтать каждый молодой аристократ. Даже сын царя.
Реакция Леотихида была для царя совершенно неожиданной. Сделав три шага к брату, он схватил его за руку и выдохнул, блестя глазами:
— Не делай этого, брат. Умоляю тебя!
— Ты что, Лео, нездоров? Наверное, утром крепко по голове съездили? — изумленно спросил Агесилай, отнимая руку. Он поглядел на брата с некоторым состраданием.
— Прошу тебя, Агесилай, послушай! — голос Леотихида сорвался на шепот, он подозрительно оглянулся. — Оставь все, как есть, или прими другое решение, но пусть Пирр останется в городе. Заклинаю!
— Да в чем дело, разрази тебя гром? — вскричал Агесилай, вскакивая с трона. — Что все это значит? Опять какие-то интриги? Выкладывай все, мерзавец!
— Да, расскажи нам. Расскажи все! — раздался сзади высокий и сильный голос.
Братья, не ожидавшие, что их слушают, разом обернулись.
— Мать! — ахнули они разом.
Действительно, у маленькой задней двери, почти калитки, ведущей на тайную лестницу, стояла Тимоклея. Вдовствующая царица была одета в теплый красно-белый гиматий, подпоясанный, по эллинскому обычаю, под самой грудью. Капюшон гиматия был наброшен на черные, без малейшего проблеска седины, волосы царицы, уложенные в высокую затейливую прическу.
— Твой брат и царь отдал тебе приказ, сынок, — глаза Тимоклеи смотрели пронзающе и как бы издалека.
Леотихид молчал, стиснув челюсти.
— Лео! — рявкнул царь, сдвигая брови. Тимоклея коротко взглянула на него, и грозный муж, впоследствии уважительно прозванный своими солдатами Хромым Аресом, послушно осел на трон.
Мать подошла к младшему сыну, положила легкую руку ему на плечо, посмотрела в глаза, слегка улыбнулась.
— Упрямец, маленький упрямец. Почему ты не хочешь рассказать нам? Или не доверяешь родной крови? Но на кого ты можешь положиться увереннее, нежели на тех, кто любит тебя всей душой? Мы хотим знать правду, а потом вместе решим, как наиболее выгодно ее использовать.
Леотихид хмыкнул, затем усмехнулся, поднял глаза.
— Будь по-вашему. Но обещай мне, мать, что с такой же убедительностью поможешь мне справиться с упрямством твоего старшего сына. Вон того, что сидит на троне, прикидываясь царем.
— Поговори мне… — рыкнул Агесилай, но Тимоклея торжественно подняла руку:
— Клянусь Афиной Булайей.
Усадив мать на обтянутый бархатом и золотым шнуром мягкий диван — подарок критского царя, — Леотихид устроился на скамье напротив и начал говорить. Со всеми подробностями и отступлениями рассказ занял около полутора часов. К его окончанию последние багровые лучи солнца едва проникали в узкие окна, и простор большого приемного зала погрузился в густой сумрак. Игра теней заставила бюсты великих скинуть маски равнодушия, теперь они, казалось, выслушивали тайны потомков, хмурясь каменными лицами.
После того, как Леотихид закончил, с минуту стояла тишина. Мать и сын переваривали услышанное. Элименарх опасался новой вспышки гнева со стороны брата, все признаки ее приближения были налицо.
Первой тишину нарушила Тимоклея.
— Почему ты не рассказал нам об этом раньше, сынок? — в голосе матери слышался мягкий укор.