Страница:
«Это уж точно!» — на этот раз Леотихид был полностью согласен со старым мерзавцем. Напоминание о Пирре на некоторое время наполнило душу привычной вспышкой обжигающей ярости: младший из Агиадов ненавидел наследника царя Павсания с иррациональной страстью, напоминавшей какое-то помешательство. Этот человек застил ему солнце, он отравлял своим существованием все краски жизни, его присутствие на этой земле просто не давало Леотихиду спокойно дышать. Боги, как счастливо он вздохнет, какое облегчение испытает, когда этот негодяй отправится кормить червей! Великие силы, дайте… Стоп! Усилием воли брат царя заставил себя вернуться к реальности.
—…поэтому было принято решение избежать большого зла меньшим. Павсаний и Пирр должны умереть, чтобы все мы могли жить спокойно. Члены альянс а нашли лучшего человека, способного решить эту проблему. Прошу прощения, стратег, нельзя ли подать воды?
— Ох, прости великодушно, — Леотихид даже разозлился на себя за такой детский просчет. Это ж надо было так увлечься предметом разговора, что совершенно забыть о правилах гостеприимства! — Сейчас подадут.
Потянувшись, молодой стратег ударил перстнем в висящий на золоченой цепи медный диск. На пороге немедленно материализовалась стройная фигура Полиада.
— Пусть подадут вина. Лучшего, что есть. И фруктов, — бросил Леотихид, повернулся к гостю. — Быть может, достойный эфор, ты голоден? Обед будет готов в течение получаса.
— Нет, что ты, — замахал руками Архелай. — В смысле, в другой раз. Сейчас бы я хотел только смочить горло.
—…Какова твоя роль в реализации этого… мероприятия? — спросил Леотихид, после того, как коротко стриженая рабыня наполнила кубки розовой струей перемешанного с водой хиосского и вышла прочь.
Эфор поднес кубок к губам и сделал несколько торопливых глотков. Леотихид обратил внимание, как дрожит рука гостя, но не подал виду.
— Я должен встретиться с мастером Горгилом и координировать его действия здесь, в городе.
— Ты уже раньше встречался с этим человеком?
— Нет, никогда.
— Как же ты узнаешь его среди множества ахейцев? Поделись тайной.
— Никак. Он сам даст о себе знать, пришлет ко мне своего человека.
— И?
— Его люди произведут разведку, после чего он составит план… устранения. Если возникнут вопросы, в которых потребуется моя помощь, я ее окажу. Но в целом мастер Горгил должен обойтись своими средствами и людьми. Все было бы намного проще, если бы не была допущена досадная промашка. Один из друзей Пирра, прознавший о нашем плане, сумел сбежать из Афин и предупредить младшего Эврипонтида.
— Да, да, — пробормотал Леотихид, — я кое-что слышал об этом.
«Проклятый афиненок, — догадался Агиад. — Так вот почему он добирался из Афин морем!» Леотихиду уже доложили как о прибытии в город «спутника» Пирра, так и о необычном для зимы способе его путешествия.
— Так что теперь Эврипонтиды будут настороже. Но это им не поможет. Господин Горгил — мастер своего дела, и те, кто должен умереть, умрут.
Медленно кивая, словно соглашаясь, стратег произнес:
— Все это звучит весьма отрадно, — и добавил, как будто это только что пришло ему в голову: — Вот что, господин эфор, устрой-ка мне встречу с этим мастером смерти. Само собой, после того, как он свяжется с тобой, а я не думаю, что он будет откладывать это дело в долгий ящик.
— Что ты, стратег! — В голосе эфора прозвучал неподдельный страх. От волнения он даже плеснул вином на свой белоснежный хитон. — Мы обязаны хранить конфиденциальность! Это было особо оговорено и на нашей встрече с господами из «альянс а», и при заключении договоренности с мастером Горгилом. Никто не должен догадаться, что он не тот, за кого себя выдает, никто не должен знать ни его настоящего имени, ни лица. Никто, кроме меня…
— И меня, — с улыбкой закончил Леотихид. — Сделай это, уважаемый эфор, и будем считать, что начало доверительных отношений между нами положено.
— Но…
— Не нужно «но». Мне нужна одна-единственная встреча, и, клянусь бородой Зевса, ты мне ее обеспечишь. После этого можешь «координировать» действия мастера, сколько хотите — я не собираюсь вмешиваться в эти дела. Но господин убийца должен знать, что все происходящее в Спарте находится под контролем дома Агиадов. Возможно, это его удержит от каких-либо опрометчивых поступков — кто знает, сколько заказов он получил перед приездом в наш славный город? Не мешало бы немного себя обезопасить. Времена нынче смутные и неизвестно, чего ожидать от врагов, у них ведь совершенно никакой совести, не правда ли, господин Архелай?
Наконец-то улыбка царского брата подействовала в полную силу. Эфор перепугался до смерти.
— Что? Ты о чем, стратег? — закудахтал он.
— Не боишься, что однажды ночью и к тебе постучит в дверь такой господин Горгил? — промурлыкал Леотихид.
— Что ты такое говоришь? Избави боги!
— Вот то-то и оно, — усмехнулся элименарх и нащупал пальцами холодный металл кубка. — Подними свою чашу, господин эфор. За полезное сотрудничество и счастливую долгую жизнь! Да будут благосклонны к нам бессмертные.
В шести локтях от столика, над которым звякнули, столкнувшись наполненные вином кубки, по ту сторону деревянной панели, затянутой гобеленом с изображением батальной сцены, прижавшись ухом к стене, стоял невысокий человек. Его большой, резко очерченный клоунский рот сейчас казался еще больше от растягивавшей его удовлетворенной улыбки. Жадно прислушиваясь к голосам, звучавшим в смежной комнате, человечек впитывал в себя каждое слово.
Толстые пальцы эфора Анталкида задумчиво барабанили по шлифованному подлокотнику кресла. Верхняя половина туловища эфора была обнажена, являя взгляду наблюдателя увенчанное продольными складками рыхлое полушарие живота с глубоким отверстием пупка и обвисшую, почти женскую грудь, покрытую редкой белесой шерстью. Ноги толстяка были погружены в серебряный таз, наполненный парящей горячей водой. За спинкой кресла стояла жилистая рабыня и сильными движениями массировала эфору шею и плечи. Укрепленные на стенах бронзовые светильники расточали запах перемешанного с благовониями горящего масла. В углу звонкой капелью тренькали инкрустированные балтийским янтарем водяные часы-клепсидра.
— Интересные вещи ты мне рассказываешь, дружище Леарх, — протянул эфор, мотнув благообразной головой. Человек с клоунским ртом засвидетельствовал свою преданность неглубоким, но продолжительным поклоном.
— Я стараюсь оправдывать твое доверие, господин эфор, — произнес он мягким, бархатным голосом.
Леарх, сын изгнанника-галикарнассца и лакедемонянки, не являлся полноправным гражданином полиса, что не мешало ему быть существом крайне полезным. Причем полезным как для стратега-элименарха Леотихида, у которого он служил управляющим канцелярией, так и для эфора Анталкида, доверенным лицом и осведомителем которого Леарх являлся. В канцелярии Леотихида Леарх руководил штатом писарей, секретарей и таможенных чиновников, избавив своего молодого принципала от рутинной и утомительной ежедневной работы по проверке отчетов о грузах, сборах, расходах и прочих статей, контролировать которые Леотихид был обязан в силу своей должности. Управляющий также избавил младшего из Агиадов от просмотра каждодневно поступающих на его имя многочисленных прошений и жалоб, рассматривая, отклоняя или удовлетворяя их своей собственной властью. Нелишне заметить, что, целиком взвалив на себя хлопоты должности, поступающими «бескорыстными» дарами и откровенными взятками управляющий мудро делился с начальником. Леотихида, это положение устраивало: пост элименарха был нужен ему в первую очередь потому, что давал реальную власть и вес в лакедемонском государстве, а во вторую потому, что предоставлял отличное прикрытие для тайных политических игр, коих приемный сын Агида являлся большим любителем.
Никто не мог догадываться, что исполнительный, с застывшей на красных губах угодливой улыбкой управляющий из потайной комнатки, соседствующей с приемной стратега-элименарха, регулярно присутствовал — заочно, конечно — на тайных встречах Леотихида и докладывал имена посетителей и содержание бесед своему настоящему хозяину, Анталкиду. Леарх был человеком пухлого эфора уже в то время, когда только что назначенный молодой стратег комплектовал штат. Анталкиду удалось внедрить своего протеже в окружение Агиадов так ловко и ненавязчиво, что Леотихид, которого никак нельзя было назвать недотепой, до сих пор был уверен, что совершено самостоятельно выбрал этого низенького, вечно улыбающегося и очень трудолюбивого человечка. Помимо давней благодарности за оказанную на заре карьеры помощь, Леарх был обязан эфору Анталкиду щедрым ежемесячным содержанием. Оное позволяло управляющему жить, ни в чем себе не отказывая. И, кроме всего прочего, эфор прикрывал любовь маленького человечка к юным мальчикам, — увлечение, запрещенное в городе сурового патриархального уклада, коим все еще продолжала оставаться Спарта.
— Клянусь богами, в старом добром Лакедемоне затеваются веселые вещи, — морщась под жесткими руками массажистки, прокряхтел Анталкид. — Добряк Архелай, старый мешок с дерьмом, так испугался возвращения волчары Павсания, что готов принять участие в смертоубийстве. А детишки Агида не только смотрят на это сквозь пальцы, но и готовы принять участие! Эх, где же ты, старинная лакедемонская высокая мораль?
От столь циничной патетики даже Леарх не смог сдержать язвительной усмешки, проскользнувшей по его подвижному лицу.
— Золотая истина, господин эфор, — поддакнул он. — Римляне в этом случае говорят: «O, tempora, o mores!»
— Римляне, — повторил эфор, закусив губу. — Ах, Леарх, любезный голубок, как вовремя ты принес мне в клювике сии новости. Римляне приезжают завтра, и было бы весьма неприятно, если бы они узнали эти вести не от меня. Ох, полегче, бессердечная, ты ж меня удушишь!
Последние слова относились к рабыне-массажистке. Она невозмутимо продолжала свое занятие.
— Ты полагаешь, господин эфор, консулу может не понравиться эта затея? — осторожно спросил Леарх.
— С убийством Павсания и Пирра? Нет, не думаю, что он будет против, — губы эфора раздвинулись в озорной улыбке, продемонстрировав ровные мелкие зубы. — Скажу больше — наверняка Рим будет доволен, что чужими руками избавился от своих главных врагов в Спарте. Потому что без этих двоих, отца и сына, партия патриотов развалится, вот увидишь… Нет, все это нам на руку. Но меня, клянусь трезубцем Посейдона, смущает другое — размах, с каким приступил к делам Архелай. Я ведь всегда считал его тупой ослиной задницей, а вот, поди ж ты… Кто бы мог подумать — нанять самого Горгила!
— Прости, что высказываю свое мнение, но, по-моему, последнее — заслуга альянс а, а вовсе не эфора Архелая, — проговорил Леарх.
— И тем не менее, тем не менее, — покачал головой Анталкид. — С господами из альянс а я сотрудничаю уже довольно давно: зная мою дружбу с римлянами, они пригласили меня в свои ряды много раньше, чем Архелая. Он, кстати, до сих пор в неведении насчет этого факта. До сей поры мне казалось, что альянс использует его втемную, однако теперь это мнение нужно кардинально менять. Чем их мог привлечь этот обрюзгший мул, что они предпочли его мне в проведении столь ответственного мероприятия?
— Быть может, они не желают рисковать тобой, и полагают, что если Архелай будет разоблачен и предан суду, это не так уж и страшно, как если бы то же самое случилось с тобой, господин эфор?
Анталкид пошевелил ногами в тазу, вытащил их на мгновенье, и, оценив их красноту как недостаточную, повернул голову к рабыне:
— Исида, детка, подлей кипяточку, — и вновь обернувшись к собеседнику, протянул:
— Твое предположение, дружище Леарх, столь же лестно для меня, сколь и далеко от истины. Деятели из альянс а сделаны не из того теста, чтобы сожалеть о ком-то, и поверь, пережили бы мою гибель так же легко, как и Архелаеву. Нет, здесь что-то другое. А что — необходимо выяснить, причем как можно быстрее.
— Я буду слушать во все уши, мой господин.
— Ах, добрый Леарх! К сожалению, место, где ты служишь — не главный центр новостей. Младший Агиаденок — парнишка шустрый, но пока еще очень сопливый и глупый. И от него в жизни сего града зависит не столь уж многое, а о некоторых вещах он даже представления не имеет. Хотя, надо признаться, задатки у него есть. Если гонор позволит ему дожить до зрелых лет, из него может получиться незаурядный государственный муж. Но пока он только котенок, хоть и носит имя льва.
У Леарха было свое мнение на этот счет, но он благоразумно промолчал.
— Итак, старина Павсаний должен умереть, — хмыкнул эфор. — Скажи, дружочек Леарх, тебе не жалко его?
— Разве он достоин жалости? Сколько он хлопот причинил всем спартанцам, одни боги знают.
— И все равно. Эпоха уходит. Он да Фебид — всего-то осталось настоящих спартанцев. Не будет их, не будет и старого Лакедемона.
— Но ведь ты сам, господин Анталкид, утверждал как-то, что старая Спарта давно умерла, а те, кто этого не понимает — реликты и ослиные задницы.
— Да умом-то я это понимаю, но вот здесь, — пухлая рука ткнулась в обвисшую грудь, — какая-то неудовлетворенность. Скучно будет жить без достойного врага. Да и чувство справедливости, затопчи его козел, будет вопить, что побежден был противник не в честной борьбе, а подленько и трусливо, из-за угла. Ты, милейший Леарх, когда-нибудь испытывал угрызения совести или гаденький вкус неудовлетворенности после победы? Ах, откуда тебе, счастливый человек…
Эфор глубоко вздохнул.
Маленький человек пожал плечами, как бы не понимая странностей хозяина, и примиряюще сказал:
— Стоит ли загадывать, господин Анталкид? Мало ли что случится? Этих Эврипонтидов не так-то легко убить, они ведь живучие, как крысы!
Губы эфора искривила полуулыбка. Вздохнув, он покачал головой.
— Нет. Уж если за дело взялся Горгил, Павсаний и его сын уже все равно, что мертвецы. Однако не мешало бы и нам выяснить личность этого мастера убийств. В одном молодой Агиад очень прав — неизвестно, сколько заказов намерен сей господин отработать в нашем городе… Сказать по правде, мне вообще никогда не нравились подобные типы…
— Ты хочешь… — лицо Леарха побледнело, с него впервые с начала разговора сползла улыбка. — Но это опасно, господин эфор, невероятно опасно, клянусь Эриниями!
Жестом приказав рабыне вытереть ему ноги, эфор Анталкид поднялся с кресла, натянул на плечи шерстяную накидку, влез распаренными ногами в пушистые тапки.
— Я пока ничего не хочу, дружище Леарх, — спокойно сказал толстяк. — Но выяснить, кто из коллегии ахейцев есть знаменитый убийца, не помешает. Поглядим, что скажет обо всем этом консул.
— Консул, — повторил маленький человек. — Что скажет консул?
Холодные желтые звезды тускло поблескивали на низком зимнем небосводе. Стоявший у раскрытого окна Агесилай, царь спартанский, усмехнулся: он вспомнил, как в детстве, в семилетнем возрасте, он убеждал трехлетнего братца Леотихида, что звезды — это большая-пребольшая стая светляков. «А почему они летают, летают, и не садятся?» (звучало это как «итают, итают, и не садяся») — спрашивал маленький бастард, хлопая пушистыми ресницами своих огромных зеленых гляделок. «Потому что их дом на небе», — авторитетно отвечал Агесилай. Тогда карапуз побежал в сад и принялся гоняться за кружившими в вечернем воздухе светляками, пока, наконец, не изловил одного из них на мраморном бордюре фонтана. «Садяся! Садяся!» — победно прокричал он, принеся старшему брату свой трофей. К сожалению, пальцы мальца обошлись с жуком не слишком бережно: сколько Леотихид ни пытался заставить светляка «пагалеть», несчастное насекомое не реагировало, ибо жизнь его уже покинула раздавленный панцирь. Тогда Агесилай, уже воспитывавшийся в агеле, решил, что нужно проявить суровость, и отстегал карапуза ремнем. Однако самым большим потрясением для Леотихида явилось не наказание, а осознание того факта, что он своими собственными руками убил звезду. Рев раскаявшегося младенца услыхал даже царь Агид, что послужило поводом для лекции о том, что спартанцы не плачут. Самому Агесилаю тоже попало — отец не одобрял его общения с младшим сыном Тимоклеи, бастардом от афинского стратега Алкивиада. Однако воспитательная беседа со строгим царем не пропала втуне: Агесилай не припоминал, чтобы с тех пор видел брата плачущим. Еще более важным следствием памятного вечера явилось смягчение отношения царя к маленькому Леотихиду. Не исключено, что именно в тот раз, читая нравоучение, Агид впервые поглядел на зеленоглазого малыша как на сына, почувствовал что-то, впервые допустил мысль о том, чтобы официально признать его, чего так добивалась царица Тимоклея.
Боги, как давно все это было! Нет уже в живых отца, не услышать уж его мудрого или ободряющего замечания, не почувствовать треплющей волосы сильной и надежной руки. Да и Леотихид уже совсем не тот наивный мальчуган, и ничто в целом свете не заставит его проронить и слезинки. Другое время, другие проблемы. Двадцатисемилетний царь вдруг почувствовал себя невероятно старым. Да, проблемы… Чего стоит только завтрашнее прибытие делегации Ахейского союза. Междоусобные походы времен последней войны римлян с македонцами и объявленный затем всеобщий мир «заморозили» тактическую ситуацию, образовавшуюся в результате взаимных военных действий между Спартой и Ахейским союзом. В руках лакедемонян оказалась морская база на острове Закинф, лежащем прямо напротив ахейского побережья, а морские силы Ахайи в ответ на это закрепились на острове Кифера, запирающем Лаконский залив. Обе стороны держали на этих базах крупные эскадры и перманентно мешали друг другу жить. После установления протектората римлян прямые военные действия были невозможны, но взаимные морские грабежи, нарушения таможенного права и демонстративные рейды вдоль берегов были явлением постоянным. Стоит ли говорить, что подобное положение вещей серьезно мешало свободной торговле, вызывало раздражение патронов-римлян и являлось причиной постоянной головной боли для обеих сторон. Одним словом, необходимость урегулировать это надоевший всем пережиток былой войны назрела давно, и предварительные переговоры подтвердили готовность сторон к компромиссу. И вот завтра многочисленнейшая из когда-либо посещавших Спарту иноземных делегаций приезжает для окончательного урегулирования спорных вопросов и подписания договора. Казалось бы, событие весьма позитивное, но представлялось таковым оно только на первый взгляд. Как и любое мало-мальски крупное политическое мероприятие, будущие переговоры стали опорной точкой интриг и тайных происков. Агесилай сидел на троне не первый год, и, хотя и не стал мастером закулисных политических игр, четко уяснил, что помимо объявленных интересов, на переговорах будут присутствовать и негласные. Которые зачастую куда как более весомы, чем явные.
Осведомителям спартанского царя удалось выяснить главную тайную цель начинающихся завтра переговоров. Две недели назад в Сикионе, главном городе Ахайи, состоялось секретное совещание иерархов союза, на котором присутствовал и Фульвий Нобилиор, бывший консул Республики, человек, представлявший в Греции волю великого Рима. Консул пообещал ахейцам, что употребит все свое влияние, чтобы склонить Спарту к вступлению в Ахейский союз. Идея эта пестовалась римлянами и македонцами уже очень давно, и только благодаря активному сопротивлению спартанцев Лакедемон до сих пор сохранял обособленное положение среди других пелопоннесских полисов. Роль миротворцев и покровителей Греции, которую взяли на себя римляне, мешала им угрожать Спарте военной силой, но своих политических попыток обуздать непокорный город воинов, загнать его в общие рамки ахейских законов и положений квириты не прекращали. И ныне, похоже, будет предпринята самая решительная из подобных попыток. Хватит ли сил противостоять этому натиску? Даже отец, искренне приветствовавший римлян как избавителей от варваров и внутреннего эллинского хаоса, был против того, чтобы древняя Спарта стала лишь одним из городов Ахейского союза. Еще бы, ведь при подобном раскладе лакедемонские цари теряли почти всякую власть, потому что военные силы городов союза подчинялись непосредственно верховному стратегу ахейцев.
Агесилаю не улыбалось войти в историю царем, принявшим ярмо ахейцев на гордую дорийскую шею. Однако сейчас молодой царь был совсем не уверен, что ему удастся достаточно дипломатично, не рассорившись с римлянами, сохранить за городом прежнее особое положение. Слишком многие силы внутри самой Спарты, и в первую очередь партия проримски настроенного эфора Анталкида, всеми силами содействовали планам римлян.
За спиной тихо скрипнула открывшаяся дверь, вызвав холодную струю хлынувшего из открытого окна сквозняка. Агесилай обернулся.
— Мать!
— Это я, сын. Не спишь, все думаешь?
Тимоклея была одета в белый шерстяной пеплос с наброшенным на голову капюшоном. Даже в этом капюшоне она едва доставала своему старшему сыну до плеча. Когда-то эфоры даже наложили штраф на молодого царя Агида за то, что он женился на женщине столь маленького роста, которая «будет рожать не царей, а царьков». Время развеяло эти опасения: Агесилай был среднего роста, а Леотихид, пошедший в рослого отца, перегнал брата почти на голову. Прошедшие годы почти не сказались на облике царицы, лишь несколько округлив ее фигуру, да украсив морщинками ее по-прежнему привлекательное лицо.
— Да, мать, не спится, — Агесилай снова отвернулся к окну.
— Заботы государства? — Теплая материнская ладонь опустилась на мощное предплечье царя. — Расскажи, сын, что тревожит тебя.
Спартанская царица, прожившая три десятилетия с Агидом, которому даже враги не отказывали в недюжинном уме, была женщиной мудрой и дальновидной. Агесилай зачастую делился с ней проблемами, которые ставила перед ним государственная деятельность, и ее советы, как правило, давали наилучшее решение вопроса. Вот и сейчас молодой царь без опаски рассказал матери о донесении сикионских шпионов и о раздумьях, которые терзали его по этому поводу.
— Клянусь великой Воительницей, положение действительно очень серьезное, сын, — высокий лоб царицы пересекла вертикальная морщинка. — И опасное в первую очередь для тебя, носящего царскую власть.
— Да, — со смешком отвечал Агесилай, — временами я жалею, что несу эту ношу один. Так и подмывает порой позволить Эврипонтидам вернуть в город Павсания. Не сомневаюсь, что старый дурень немедленно взял бы на себя бо льшую часть шишек, которые сыплются сейчас на меня.
— Не говори так, — в голосе Тимоклеи прозвучало мягкое осуждение. — Павсаний — страшный человек, и если он, не допусти этого боги, вернется в Спарту, то создаст для нас, дома Агиадов, настоящие проблемы, по сравнению с которыми волнующие тебя теперь покажутся несущественными. Ты ни в коем случае не должен позволять молодому Эврипонтиду мутить народ и пытаться отменить постановление синедриона герусии.
— Хм, не очень-то он нуждается в моем разрешении, — проворчал царь. — Видела бы ты, мать, как уверенно и нагло он ведет себя в народном собрании, как выступает в суде…
— Так почему же ты не велишь номаргам схватить его? — спокойно спросила царица. — Почему, в конце концов, не вышлешь его из города?
— Ну, во-первых, ничего особенно противозаконного он не делает, — развел руками Агесилай. — Может, и зарвался бы, но старые друзья Павсания строго следят, чтобы он не перегибал палку. А во-вторых, и это, клянусь Гераклом, самое неприятное, немалая часть народа поддерживает его.
— Народ глуп. Это скот, который требует умелого пастуха, — с легкой гримасой произнесла Тимоклея. — Граждан нужно содержать в такой же узде, как илотов. Любой гражданин Лакедемона прежде всего гоплит, а обязанность солдата — подчиняться своему командующему, то есть тебе, царь спартанский.
— Ах, если бы все было так просто, матушка, — хмыкнул Агесилай. — И какие злые демоны придумали это слово — демократия… И, кроме всего, Пирра, Павсаниева сынка, поддерживают не только рядовые граждане, но и многие из старейшин-геронтов. Суд об имуществе Павсания мы уже практически проиграли. Если бы не выходка нашего малыша Леотихида, Эврипонтиды уже сегодня могли бы въезжать в заколоченный особняк Павсания.
— О, наш храбрый Львенок! Младший брат всегда будет твоим лучшим помощником, сын.
— Знаю, знаю, — Агесилай поморщился: безоглядная любовь матери к младшему сыну всегда немного раздражала его. — Но в данных обстоятельствах мне, клянусь дубиной Геракла, требуется помощь кого-нибудь повесомее, чем мой молодой и горячий братец. Римляне вот-вот накинут мне хомут на шею и поволокут в ненавистную компанию ахейцев!
Тимоклея вздохнула, задумчиво сделала несколько шагов по комнате.
— Ах, как жаль, что твой отец ушел от нас. Агид… он бы придумал, как поступить. У него был талант выпутываться из сложных ситуаций. Иногда он находил самые неожиданные решения, заставлял служить своим интересам совершенно различных людей, порой даже принадлежащих к противостоящим лагерям.
— И что бы сделал отец на моем месте? — поднял голову Агесилай. — Как бы он поступил? У кого искал помощи? У народа? У герусии? У Эврипонтидов?
—…поэтому было принято решение избежать большого зла меньшим. Павсаний и Пирр должны умереть, чтобы все мы могли жить спокойно. Члены альянс а нашли лучшего человека, способного решить эту проблему. Прошу прощения, стратег, нельзя ли подать воды?
— Ох, прости великодушно, — Леотихид даже разозлился на себя за такой детский просчет. Это ж надо было так увлечься предметом разговора, что совершенно забыть о правилах гостеприимства! — Сейчас подадут.
Потянувшись, молодой стратег ударил перстнем в висящий на золоченой цепи медный диск. На пороге немедленно материализовалась стройная фигура Полиада.
— Пусть подадут вина. Лучшего, что есть. И фруктов, — бросил Леотихид, повернулся к гостю. — Быть может, достойный эфор, ты голоден? Обед будет готов в течение получаса.
— Нет, что ты, — замахал руками Архелай. — В смысле, в другой раз. Сейчас бы я хотел только смочить горло.
—…Какова твоя роль в реализации этого… мероприятия? — спросил Леотихид, после того, как коротко стриженая рабыня наполнила кубки розовой струей перемешанного с водой хиосского и вышла прочь.
Эфор поднес кубок к губам и сделал несколько торопливых глотков. Леотихид обратил внимание, как дрожит рука гостя, но не подал виду.
— Я должен встретиться с мастером Горгилом и координировать его действия здесь, в городе.
— Ты уже раньше встречался с этим человеком?
— Нет, никогда.
— Как же ты узнаешь его среди множества ахейцев? Поделись тайной.
— Никак. Он сам даст о себе знать, пришлет ко мне своего человека.
— И?
— Его люди произведут разведку, после чего он составит план… устранения. Если возникнут вопросы, в которых потребуется моя помощь, я ее окажу. Но в целом мастер Горгил должен обойтись своими средствами и людьми. Все было бы намного проще, если бы не была допущена досадная промашка. Один из друзей Пирра, прознавший о нашем плане, сумел сбежать из Афин и предупредить младшего Эврипонтида.
— Да, да, — пробормотал Леотихид, — я кое-что слышал об этом.
«Проклятый афиненок, — догадался Агиад. — Так вот почему он добирался из Афин морем!» Леотихиду уже доложили как о прибытии в город «спутника» Пирра, так и о необычном для зимы способе его путешествия.
— Так что теперь Эврипонтиды будут настороже. Но это им не поможет. Господин Горгил — мастер своего дела, и те, кто должен умереть, умрут.
Медленно кивая, словно соглашаясь, стратег произнес:
— Все это звучит весьма отрадно, — и добавил, как будто это только что пришло ему в голову: — Вот что, господин эфор, устрой-ка мне встречу с этим мастером смерти. Само собой, после того, как он свяжется с тобой, а я не думаю, что он будет откладывать это дело в долгий ящик.
— Что ты, стратег! — В голосе эфора прозвучал неподдельный страх. От волнения он даже плеснул вином на свой белоснежный хитон. — Мы обязаны хранить конфиденциальность! Это было особо оговорено и на нашей встрече с господами из «альянс а», и при заключении договоренности с мастером Горгилом. Никто не должен догадаться, что он не тот, за кого себя выдает, никто не должен знать ни его настоящего имени, ни лица. Никто, кроме меня…
— И меня, — с улыбкой закончил Леотихид. — Сделай это, уважаемый эфор, и будем считать, что начало доверительных отношений между нами положено.
— Но…
— Не нужно «но». Мне нужна одна-единственная встреча, и, клянусь бородой Зевса, ты мне ее обеспечишь. После этого можешь «координировать» действия мастера, сколько хотите — я не собираюсь вмешиваться в эти дела. Но господин убийца должен знать, что все происходящее в Спарте находится под контролем дома Агиадов. Возможно, это его удержит от каких-либо опрометчивых поступков — кто знает, сколько заказов он получил перед приездом в наш славный город? Не мешало бы немного себя обезопасить. Времена нынче смутные и неизвестно, чего ожидать от врагов, у них ведь совершенно никакой совести, не правда ли, господин Архелай?
Наконец-то улыбка царского брата подействовала в полную силу. Эфор перепугался до смерти.
— Что? Ты о чем, стратег? — закудахтал он.
— Не боишься, что однажды ночью и к тебе постучит в дверь такой господин Горгил? — промурлыкал Леотихид.
— Что ты такое говоришь? Избави боги!
— Вот то-то и оно, — усмехнулся элименарх и нащупал пальцами холодный металл кубка. — Подними свою чашу, господин эфор. За полезное сотрудничество и счастливую долгую жизнь! Да будут благосклонны к нам бессмертные.
В шести локтях от столика, над которым звякнули, столкнувшись наполненные вином кубки, по ту сторону деревянной панели, затянутой гобеленом с изображением батальной сцены, прижавшись ухом к стене, стоял невысокий человек. Его большой, резко очерченный клоунский рот сейчас казался еще больше от растягивавшей его удовлетворенной улыбки. Жадно прислушиваясь к голосам, звучавшим в смежной комнате, человечек впитывал в себя каждое слово.
Толстые пальцы эфора Анталкида задумчиво барабанили по шлифованному подлокотнику кресла. Верхняя половина туловища эфора была обнажена, являя взгляду наблюдателя увенчанное продольными складками рыхлое полушарие живота с глубоким отверстием пупка и обвисшую, почти женскую грудь, покрытую редкой белесой шерстью. Ноги толстяка были погружены в серебряный таз, наполненный парящей горячей водой. За спинкой кресла стояла жилистая рабыня и сильными движениями массировала эфору шею и плечи. Укрепленные на стенах бронзовые светильники расточали запах перемешанного с благовониями горящего масла. В углу звонкой капелью тренькали инкрустированные балтийским янтарем водяные часы-клепсидра.
— Интересные вещи ты мне рассказываешь, дружище Леарх, — протянул эфор, мотнув благообразной головой. Человек с клоунским ртом засвидетельствовал свою преданность неглубоким, но продолжительным поклоном.
— Я стараюсь оправдывать твое доверие, господин эфор, — произнес он мягким, бархатным голосом.
Леарх, сын изгнанника-галикарнассца и лакедемонянки, не являлся полноправным гражданином полиса, что не мешало ему быть существом крайне полезным. Причем полезным как для стратега-элименарха Леотихида, у которого он служил управляющим канцелярией, так и для эфора Анталкида, доверенным лицом и осведомителем которого Леарх являлся. В канцелярии Леотихида Леарх руководил штатом писарей, секретарей и таможенных чиновников, избавив своего молодого принципала от рутинной и утомительной ежедневной работы по проверке отчетов о грузах, сборах, расходах и прочих статей, контролировать которые Леотихид был обязан в силу своей должности. Управляющий также избавил младшего из Агиадов от просмотра каждодневно поступающих на его имя многочисленных прошений и жалоб, рассматривая, отклоняя или удовлетворяя их своей собственной властью. Нелишне заметить, что, целиком взвалив на себя хлопоты должности, поступающими «бескорыстными» дарами и откровенными взятками управляющий мудро делился с начальником. Леотихида, это положение устраивало: пост элименарха был нужен ему в первую очередь потому, что давал реальную власть и вес в лакедемонском государстве, а во вторую потому, что предоставлял отличное прикрытие для тайных политических игр, коих приемный сын Агида являлся большим любителем.
Никто не мог догадываться, что исполнительный, с застывшей на красных губах угодливой улыбкой управляющий из потайной комнатки, соседствующей с приемной стратега-элименарха, регулярно присутствовал — заочно, конечно — на тайных встречах Леотихида и докладывал имена посетителей и содержание бесед своему настоящему хозяину, Анталкиду. Леарх был человеком пухлого эфора уже в то время, когда только что назначенный молодой стратег комплектовал штат. Анталкиду удалось внедрить своего протеже в окружение Агиадов так ловко и ненавязчиво, что Леотихид, которого никак нельзя было назвать недотепой, до сих пор был уверен, что совершено самостоятельно выбрал этого низенького, вечно улыбающегося и очень трудолюбивого человечка. Помимо давней благодарности за оказанную на заре карьеры помощь, Леарх был обязан эфору Анталкиду щедрым ежемесячным содержанием. Оное позволяло управляющему жить, ни в чем себе не отказывая. И, кроме всего прочего, эфор прикрывал любовь маленького человечка к юным мальчикам, — увлечение, запрещенное в городе сурового патриархального уклада, коим все еще продолжала оставаться Спарта.
— Клянусь богами, в старом добром Лакедемоне затеваются веселые вещи, — морщась под жесткими руками массажистки, прокряхтел Анталкид. — Добряк Архелай, старый мешок с дерьмом, так испугался возвращения волчары Павсания, что готов принять участие в смертоубийстве. А детишки Агида не только смотрят на это сквозь пальцы, но и готовы принять участие! Эх, где же ты, старинная лакедемонская высокая мораль?
От столь циничной патетики даже Леарх не смог сдержать язвительной усмешки, проскользнувшей по его подвижному лицу.
— Золотая истина, господин эфор, — поддакнул он. — Римляне в этом случае говорят: «O, tempora, o mores!»
— Римляне, — повторил эфор, закусив губу. — Ах, Леарх, любезный голубок, как вовремя ты принес мне в клювике сии новости. Римляне приезжают завтра, и было бы весьма неприятно, если бы они узнали эти вести не от меня. Ох, полегче, бессердечная, ты ж меня удушишь!
Последние слова относились к рабыне-массажистке. Она невозмутимо продолжала свое занятие.
— Ты полагаешь, господин эфор, консулу может не понравиться эта затея? — осторожно спросил Леарх.
— С убийством Павсания и Пирра? Нет, не думаю, что он будет против, — губы эфора раздвинулись в озорной улыбке, продемонстрировав ровные мелкие зубы. — Скажу больше — наверняка Рим будет доволен, что чужими руками избавился от своих главных врагов в Спарте. Потому что без этих двоих, отца и сына, партия патриотов развалится, вот увидишь… Нет, все это нам на руку. Но меня, клянусь трезубцем Посейдона, смущает другое — размах, с каким приступил к делам Архелай. Я ведь всегда считал его тупой ослиной задницей, а вот, поди ж ты… Кто бы мог подумать — нанять самого Горгила!
— Прости, что высказываю свое мнение, но, по-моему, последнее — заслуга альянс а, а вовсе не эфора Архелая, — проговорил Леарх.
— И тем не менее, тем не менее, — покачал головой Анталкид. — С господами из альянс а я сотрудничаю уже довольно давно: зная мою дружбу с римлянами, они пригласили меня в свои ряды много раньше, чем Архелая. Он, кстати, до сих пор в неведении насчет этого факта. До сей поры мне казалось, что альянс использует его втемную, однако теперь это мнение нужно кардинально менять. Чем их мог привлечь этот обрюзгший мул, что они предпочли его мне в проведении столь ответственного мероприятия?
— Быть может, они не желают рисковать тобой, и полагают, что если Архелай будет разоблачен и предан суду, это не так уж и страшно, как если бы то же самое случилось с тобой, господин эфор?
Анталкид пошевелил ногами в тазу, вытащил их на мгновенье, и, оценив их красноту как недостаточную, повернул голову к рабыне:
— Исида, детка, подлей кипяточку, — и вновь обернувшись к собеседнику, протянул:
— Твое предположение, дружище Леарх, столь же лестно для меня, сколь и далеко от истины. Деятели из альянс а сделаны не из того теста, чтобы сожалеть о ком-то, и поверь, пережили бы мою гибель так же легко, как и Архелаеву. Нет, здесь что-то другое. А что — необходимо выяснить, причем как можно быстрее.
— Я буду слушать во все уши, мой господин.
— Ах, добрый Леарх! К сожалению, место, где ты служишь — не главный центр новостей. Младший Агиаденок — парнишка шустрый, но пока еще очень сопливый и глупый. И от него в жизни сего града зависит не столь уж многое, а о некоторых вещах он даже представления не имеет. Хотя, надо признаться, задатки у него есть. Если гонор позволит ему дожить до зрелых лет, из него может получиться незаурядный государственный муж. Но пока он только котенок, хоть и носит имя льва.
У Леарха было свое мнение на этот счет, но он благоразумно промолчал.
— Итак, старина Павсаний должен умереть, — хмыкнул эфор. — Скажи, дружочек Леарх, тебе не жалко его?
— Разве он достоин жалости? Сколько он хлопот причинил всем спартанцам, одни боги знают.
— И все равно. Эпоха уходит. Он да Фебид — всего-то осталось настоящих спартанцев. Не будет их, не будет и старого Лакедемона.
— Но ведь ты сам, господин Анталкид, утверждал как-то, что старая Спарта давно умерла, а те, кто этого не понимает — реликты и ослиные задницы.
— Да умом-то я это понимаю, но вот здесь, — пухлая рука ткнулась в обвисшую грудь, — какая-то неудовлетворенность. Скучно будет жить без достойного врага. Да и чувство справедливости, затопчи его козел, будет вопить, что побежден был противник не в честной борьбе, а подленько и трусливо, из-за угла. Ты, милейший Леарх, когда-нибудь испытывал угрызения совести или гаденький вкус неудовлетворенности после победы? Ах, откуда тебе, счастливый человек…
Эфор глубоко вздохнул.
Маленький человек пожал плечами, как бы не понимая странностей хозяина, и примиряюще сказал:
— Стоит ли загадывать, господин Анталкид? Мало ли что случится? Этих Эврипонтидов не так-то легко убить, они ведь живучие, как крысы!
Губы эфора искривила полуулыбка. Вздохнув, он покачал головой.
— Нет. Уж если за дело взялся Горгил, Павсаний и его сын уже все равно, что мертвецы. Однако не мешало бы и нам выяснить личность этого мастера убийств. В одном молодой Агиад очень прав — неизвестно, сколько заказов намерен сей господин отработать в нашем городе… Сказать по правде, мне вообще никогда не нравились подобные типы…
— Ты хочешь… — лицо Леарха побледнело, с него впервые с начала разговора сползла улыбка. — Но это опасно, господин эфор, невероятно опасно, клянусь Эриниями!
Жестом приказав рабыне вытереть ему ноги, эфор Анталкид поднялся с кресла, натянул на плечи шерстяную накидку, влез распаренными ногами в пушистые тапки.
— Я пока ничего не хочу, дружище Леарх, — спокойно сказал толстяк. — Но выяснить, кто из коллегии ахейцев есть знаменитый убийца, не помешает. Поглядим, что скажет обо всем этом консул.
— Консул, — повторил маленький человек. — Что скажет консул?
Холодные желтые звезды тускло поблескивали на низком зимнем небосводе. Стоявший у раскрытого окна Агесилай, царь спартанский, усмехнулся: он вспомнил, как в детстве, в семилетнем возрасте, он убеждал трехлетнего братца Леотихида, что звезды — это большая-пребольшая стая светляков. «А почему они летают, летают, и не садятся?» (звучало это как «итают, итают, и не садяся») — спрашивал маленький бастард, хлопая пушистыми ресницами своих огромных зеленых гляделок. «Потому что их дом на небе», — авторитетно отвечал Агесилай. Тогда карапуз побежал в сад и принялся гоняться за кружившими в вечернем воздухе светляками, пока, наконец, не изловил одного из них на мраморном бордюре фонтана. «Садяся! Садяся!» — победно прокричал он, принеся старшему брату свой трофей. К сожалению, пальцы мальца обошлись с жуком не слишком бережно: сколько Леотихид ни пытался заставить светляка «пагалеть», несчастное насекомое не реагировало, ибо жизнь его уже покинула раздавленный панцирь. Тогда Агесилай, уже воспитывавшийся в агеле, решил, что нужно проявить суровость, и отстегал карапуза ремнем. Однако самым большим потрясением для Леотихида явилось не наказание, а осознание того факта, что он своими собственными руками убил звезду. Рев раскаявшегося младенца услыхал даже царь Агид, что послужило поводом для лекции о том, что спартанцы не плачут. Самому Агесилаю тоже попало — отец не одобрял его общения с младшим сыном Тимоклеи, бастардом от афинского стратега Алкивиада. Однако воспитательная беседа со строгим царем не пропала втуне: Агесилай не припоминал, чтобы с тех пор видел брата плачущим. Еще более важным следствием памятного вечера явилось смягчение отношения царя к маленькому Леотихиду. Не исключено, что именно в тот раз, читая нравоучение, Агид впервые поглядел на зеленоглазого малыша как на сына, почувствовал что-то, впервые допустил мысль о том, чтобы официально признать его, чего так добивалась царица Тимоклея.
Боги, как давно все это было! Нет уже в живых отца, не услышать уж его мудрого или ободряющего замечания, не почувствовать треплющей волосы сильной и надежной руки. Да и Леотихид уже совсем не тот наивный мальчуган, и ничто в целом свете не заставит его проронить и слезинки. Другое время, другие проблемы. Двадцатисемилетний царь вдруг почувствовал себя невероятно старым. Да, проблемы… Чего стоит только завтрашнее прибытие делегации Ахейского союза. Междоусобные походы времен последней войны римлян с македонцами и объявленный затем всеобщий мир «заморозили» тактическую ситуацию, образовавшуюся в результате взаимных военных действий между Спартой и Ахейским союзом. В руках лакедемонян оказалась морская база на острове Закинф, лежащем прямо напротив ахейского побережья, а морские силы Ахайи в ответ на это закрепились на острове Кифера, запирающем Лаконский залив. Обе стороны держали на этих базах крупные эскадры и перманентно мешали друг другу жить. После установления протектората римлян прямые военные действия были невозможны, но взаимные морские грабежи, нарушения таможенного права и демонстративные рейды вдоль берегов были явлением постоянным. Стоит ли говорить, что подобное положение вещей серьезно мешало свободной торговле, вызывало раздражение патронов-римлян и являлось причиной постоянной головной боли для обеих сторон. Одним словом, необходимость урегулировать это надоевший всем пережиток былой войны назрела давно, и предварительные переговоры подтвердили готовность сторон к компромиссу. И вот завтра многочисленнейшая из когда-либо посещавших Спарту иноземных делегаций приезжает для окончательного урегулирования спорных вопросов и подписания договора. Казалось бы, событие весьма позитивное, но представлялось таковым оно только на первый взгляд. Как и любое мало-мальски крупное политическое мероприятие, будущие переговоры стали опорной точкой интриг и тайных происков. Агесилай сидел на троне не первый год, и, хотя и не стал мастером закулисных политических игр, четко уяснил, что помимо объявленных интересов, на переговорах будут присутствовать и негласные. Которые зачастую куда как более весомы, чем явные.
Осведомителям спартанского царя удалось выяснить главную тайную цель начинающихся завтра переговоров. Две недели назад в Сикионе, главном городе Ахайи, состоялось секретное совещание иерархов союза, на котором присутствовал и Фульвий Нобилиор, бывший консул Республики, человек, представлявший в Греции волю великого Рима. Консул пообещал ахейцам, что употребит все свое влияние, чтобы склонить Спарту к вступлению в Ахейский союз. Идея эта пестовалась римлянами и македонцами уже очень давно, и только благодаря активному сопротивлению спартанцев Лакедемон до сих пор сохранял обособленное положение среди других пелопоннесских полисов. Роль миротворцев и покровителей Греции, которую взяли на себя римляне, мешала им угрожать Спарте военной силой, но своих политических попыток обуздать непокорный город воинов, загнать его в общие рамки ахейских законов и положений квириты не прекращали. И ныне, похоже, будет предпринята самая решительная из подобных попыток. Хватит ли сил противостоять этому натиску? Даже отец, искренне приветствовавший римлян как избавителей от варваров и внутреннего эллинского хаоса, был против того, чтобы древняя Спарта стала лишь одним из городов Ахейского союза. Еще бы, ведь при подобном раскладе лакедемонские цари теряли почти всякую власть, потому что военные силы городов союза подчинялись непосредственно верховному стратегу ахейцев.
Агесилаю не улыбалось войти в историю царем, принявшим ярмо ахейцев на гордую дорийскую шею. Однако сейчас молодой царь был совсем не уверен, что ему удастся достаточно дипломатично, не рассорившись с римлянами, сохранить за городом прежнее особое положение. Слишком многие силы внутри самой Спарты, и в первую очередь партия проримски настроенного эфора Анталкида, всеми силами содействовали планам римлян.
За спиной тихо скрипнула открывшаяся дверь, вызвав холодную струю хлынувшего из открытого окна сквозняка. Агесилай обернулся.
— Мать!
— Это я, сын. Не спишь, все думаешь?
Тимоклея была одета в белый шерстяной пеплос с наброшенным на голову капюшоном. Даже в этом капюшоне она едва доставала своему старшему сыну до плеча. Когда-то эфоры даже наложили штраф на молодого царя Агида за то, что он женился на женщине столь маленького роста, которая «будет рожать не царей, а царьков». Время развеяло эти опасения: Агесилай был среднего роста, а Леотихид, пошедший в рослого отца, перегнал брата почти на голову. Прошедшие годы почти не сказались на облике царицы, лишь несколько округлив ее фигуру, да украсив морщинками ее по-прежнему привлекательное лицо.
— Да, мать, не спится, — Агесилай снова отвернулся к окну.
— Заботы государства? — Теплая материнская ладонь опустилась на мощное предплечье царя. — Расскажи, сын, что тревожит тебя.
Спартанская царица, прожившая три десятилетия с Агидом, которому даже враги не отказывали в недюжинном уме, была женщиной мудрой и дальновидной. Агесилай зачастую делился с ней проблемами, которые ставила перед ним государственная деятельность, и ее советы, как правило, давали наилучшее решение вопроса. Вот и сейчас молодой царь без опаски рассказал матери о донесении сикионских шпионов и о раздумьях, которые терзали его по этому поводу.
— Клянусь великой Воительницей, положение действительно очень серьезное, сын, — высокий лоб царицы пересекла вертикальная морщинка. — И опасное в первую очередь для тебя, носящего царскую власть.
— Да, — со смешком отвечал Агесилай, — временами я жалею, что несу эту ношу один. Так и подмывает порой позволить Эврипонтидам вернуть в город Павсания. Не сомневаюсь, что старый дурень немедленно взял бы на себя бо льшую часть шишек, которые сыплются сейчас на меня.
— Не говори так, — в голосе Тимоклеи прозвучало мягкое осуждение. — Павсаний — страшный человек, и если он, не допусти этого боги, вернется в Спарту, то создаст для нас, дома Агиадов, настоящие проблемы, по сравнению с которыми волнующие тебя теперь покажутся несущественными. Ты ни в коем случае не должен позволять молодому Эврипонтиду мутить народ и пытаться отменить постановление синедриона герусии.
— Хм, не очень-то он нуждается в моем разрешении, — проворчал царь. — Видела бы ты, мать, как уверенно и нагло он ведет себя в народном собрании, как выступает в суде…
— Так почему же ты не велишь номаргам схватить его? — спокойно спросила царица. — Почему, в конце концов, не вышлешь его из города?
— Ну, во-первых, ничего особенно противозаконного он не делает, — развел руками Агесилай. — Может, и зарвался бы, но старые друзья Павсания строго следят, чтобы он не перегибал палку. А во-вторых, и это, клянусь Гераклом, самое неприятное, немалая часть народа поддерживает его.
— Народ глуп. Это скот, который требует умелого пастуха, — с легкой гримасой произнесла Тимоклея. — Граждан нужно содержать в такой же узде, как илотов. Любой гражданин Лакедемона прежде всего гоплит, а обязанность солдата — подчиняться своему командующему, то есть тебе, царь спартанский.
— Ах, если бы все было так просто, матушка, — хмыкнул Агесилай. — И какие злые демоны придумали это слово — демократия… И, кроме всего, Пирра, Павсаниева сынка, поддерживают не только рядовые граждане, но и многие из старейшин-геронтов. Суд об имуществе Павсания мы уже практически проиграли. Если бы не выходка нашего малыша Леотихида, Эврипонтиды уже сегодня могли бы въезжать в заколоченный особняк Павсания.
— О, наш храбрый Львенок! Младший брат всегда будет твоим лучшим помощником, сын.
— Знаю, знаю, — Агесилай поморщился: безоглядная любовь матери к младшему сыну всегда немного раздражала его. — Но в данных обстоятельствах мне, клянусь дубиной Геракла, требуется помощь кого-нибудь повесомее, чем мой молодой и горячий братец. Римляне вот-вот накинут мне хомут на шею и поволокут в ненавистную компанию ахейцев!
Тимоклея вздохнула, задумчиво сделала несколько шагов по комнате.
— Ах, как жаль, что твой отец ушел от нас. Агид… он бы придумал, как поступить. У него был талант выпутываться из сложных ситуаций. Иногда он находил самые неожиданные решения, заставлял служить своим интересам совершенно различных людей, порой даже принадлежащих к противостоящим лагерям.
— И что бы сделал отец на моем месте? — поднял голову Агесилай. — Как бы он поступил? У кого искал помощи? У народа? У герусии? У Эврипонтидов?