Конарев Сергей. Балаустион

   — Пожалуй, у эфоров, — спокойно ответила Тимоклея, как будто не замечая вызывающего тона сына.
   — Ха-ха-ха, у эфоров! — вырвался у царя нервный смех. Впрочем, он тут же взял себя в руки. — Наши эфоры, милая мать, это моя непреходящая головная боль. На кого из них можно положиться? Толстый боров Анталкид спит и видит, чтобы какой-нибудь римский чиновник получил в Спарте постоянное место жительства. Архелай, хоть и скрывает, мечтает о том же. Гиперид патологически не переносит людей, облеченных большей, нежели его, властью, и вообще он личность весьма сомнительная.
   — И, кроме того, самый богатый человек в Спарте, — вставила мать. — А слухи о том, что творится за стенами его Красного дворца, доходят и до меня.
   — Одним словом, последний человек, которому бы я доверился, — продолжал Агесилай. — Скиф-Полемократ поглощен обрядами и прорицаниями, и ему, клянусь богами, абсолютно все равно, пусть даже Спартой станет управлять римский претор, лишь бы его не отвлекали от этих занятий. А Фебид настолько невзлюбил меня с тех пор, как я отправил его сына биться на арене, что смешно даже мечтать о каком-то сотрудничестве с его стороны.
   — Что касается первых четырех, я согласна с тобой, сын. Но эфор Фебид — человек старого уклада, и наш естественный союзник в деле, касающемся Ахейского союза. Он не из тех, кто ставит личные отношения превыше интересов полиса. Да гнев его с течением времени мог поутихнуть, тем более что ты оказал его дому такой почет, приняв Исада в Триста.
   — Не думаю, что он захочет меня слушать, — Агесилай скептически покачал головой.
   — И все-таки тебе необходимо поговорить с ним, попробовать привлечь на свою сторону. Хотя бы для того, чтобы этого не сделали Эврипонтиды. Беда, если они убедят Фебида поддержать их. Он — могучий союзник, самый, прости за откровенность, уважаемый человек в Спарте.
   Агесилай нахмурился, затем вздохнул.
   — Сделай это, сын, — царица посмотрела ему в глаза. — Смири свою гордость. Помни, что мудрый правитель должен уметь быть не только львом, но и лисом. И зачастую бывает так, что лис преуспевает там, где льву приходится отступить.
   — Хорошо, мать, я… я поговорю с эфором Фебидом. В любом случае, что бы он ни ответил, можно не опасаться, что содержание этого разговора дойдет до римлян. Такое скажешь, мягко говоря, не о каждом.
   — Ты мудр, государь спартанский, — Тимоклея склонилась в преувеличенно церемонном поклоне.
   Царь улыбнулся, мощными руками обнял мать за плечи.
   — Мудр твоими советами, госпожа царица.
   Негромкий смех матери и сына поколебал ночную тишину, сгустившуюся под сводами царского дворца Агиадов. Над крышей дворца, влажно поблескивая, горели светляки-звезды.
 
   Хлесткий удар плети рассек щеку, из разорванной губы тут же карминовой струйкой потекла кровь.
   — Прости, господин! — взрыдав, закричала девушка. — Я не знаю… я не хотела… Эта ваза, она сама упала…
   — Ах, она сама упала! Ну, тварь!
   Хвост плети черной молнией мелькнул в воздухе, обрушился на умоляюще поднятые руки, рассек ткань исподнего хитона. Рабыня взвизгнула, попыталась увернуться, но следующий удар еще больше разорвал ее одежду. Широкий лоскут упал с плеча, обнажив тяжелую грудь, увенчанную темным коричневым соском.
   — Пощади, господин! Я виновата! Виновата!
   — С-с-сука! — голос мужчины был наполнен яростью и страстью.
   Безжалостная кожаная змея с плотоядным шипением врезалась в обнаженную плоть. Девушка издала громкий, отразившийся от стен подвала вопль, перешедший в горловое рыдание.
   — Гос-по-дин Ги-пери-ид!!!
   — Молчать! Стерва! Ведьма! Неумеха! — с каждым словом на тело рабыни обрушивался хлесткий беспощадный удар. На серую каменную стену брызнули мелкие кровавые капли.
   — Я тебе покажу, как портить мое добро! — в глазах мужчины горели красные огоньки безумия. Плеть в его руке ходила ходуном, полосуя корчащееся, кричащее полуобнаженное тело.
   — Пощады… пощады-ы… — тонко провыла истязаемая.
   — Пощады тебе? — прорычал палач. — А ну, встать!!!
   Жесткая рука, ухватив девушку за волосы, резким рывком вздернула ее вверх, подняла так высоко, что ей пришлось встать на носочки, чтобы хоть немного ослабить нестерпимую боль. Стеклянный, сверкающий взгляд мужчины впился в ее залитое кровью и слезами лицо.
   — Пощадите, господин… — ее глаза закатились, голос был перешел в надрывный шепот.
   Продолжая удерживать девушку за волосы, высокий рост позволял ему делать это не напрягаясь, мужчина второй рукой, не выпуская плети, сорвал с нее последние обрывки одежды, уставился на пересеченные алыми рубцами груди, округлые бедра, аккуратный упругий живот, выпуклый лобок, окаймленный курчавой каштановой порослью.
   Тонкая щель его рта раздвинулась, обнажив в демонической улыбке зубы, острые, словно иглы.
   — Что, больно, шлюха вифинская? — прорычал мужчина. — Ничего, сейчас я тебе сделаю приятно! Раздвинь ноги, живо!
   Сильный пинок между ног вырвал из ее горла новый вскрик. Резким движением, едва не свернув шею, истязатель развернул ее к стене, рванул голову вниз.
   — Не сгибай колени, стой смирно!
   Зилла замерла. Подруги-рабыни рассказывали, чем заканчиваются экзекуции у хозяина — грубым и скоротечным совокуплением. Три с лишним месяца ей удавалось избегать малейшей провинности, любого лишнего повода показаться эфору на глаза. Но теперь, по воле Богини, пришел ее черед. Зилла сдержала рвущиеся из груди рыдания. Она выросла в Милете, в семье богатого и влиятельного вельможи, с детства привыкла к достатку и холе, и даже была претенденткой на роль супруги младшего сына вифинского владыки. Однако другой аристократ оказался чуть изощреннее в искусстве интриги, и его дочь, а не Зилла, надела диадему царевны Вифинской. Отец Зиллы сгнил в тюрьме, имущество его досталось государственной казне, а сама она стала рабыней и угодила в руки худшего хозяина, какого можно было пожелать.
   Сейчас, в надежде, что истязания закончены, она покорно стояла, перегнувшись пополам, ожидая вторжения в свое женское естество разгоряченного мужского органа. Но вместо этого в ее воздетое кверху напряженное лоно врезалась, раздирая плоть, толстая рукоять хозяйской плети.
   — Ну что, хорошо, хорошо тебе, сука? — захохотал мучитель, резкими толчками загоняя в нее грубую деревяшку едва ли не на половину ее длины. Девушка, стиснув зубы, полумертвая от боли и ужаса, лишь дрожала всем телом и хрипло дышала. Она молила богов только о том, чтобы скорее потерять сознание. Но мужчина не допустил этого: оставив рукоять плети глубоко в ее истерзанном лоне, он снова развернул рабыню, грубо бросил на колени и вогнал ей в рот набрякший детородный орган.
   — Соси, свинья! — прорычал он. — Прикусишь — убью!
   С каким-то тупым облегчением Зилла принялась ласкать его толстый скользкий ствол своими разорванными губами. Она находилась в полуобморочном состоянии и почти не ощущала боли в промежности и исполосованном теле. Вскоре мужчина задергался, зарычал, и через миг густое семя хлынуло ей в рот. Девушка нашла в себе силы удержать поднявшийся из желудка мощный позыв к рвоте.
   Опустив край хитона, тяжело дышащий хозяин посмотрел на нее, все еще стоящую на коленях, долгим удовлетворенным взглядом.
   — Можешь считать себя прощенной. Ты хорошо поработала, детка, клянусь Эротом. Завтра можешь отдыхать, послезавтра снова выходи на кухню.
   Отвернувшись, он пошел к двери. Уже взявшись за ручку, снова повернулся к ней.
   — Не забудь хорошенько вымыть плеть. Отдашь кому-нибудь из охраны.
   — Да, господин, — чтобы сказать это, ей пришлось проглотить семя.
   Мужчина удовлетворенно кивнул и вышел прочь. Как только дверь за ним закрылась, молодая рабыня со всхлипом извлекла из себя покрытую липкой кровью рукоять плети. Откинув ужасное орудие в дальний угол, девушка схватилась за живот и, согнувшись в мучительном спазме, выплеснула содержимое желудка на пол.
   Эфор Гиперид поднимался по ведущим из подвала ступенькам, довольно улыбаясь. Внизу живота чувствовалось приятное облегчение, в позвоночнике все еще звенела сладостная дрожь. Нет, ради таких моментов стоит жить, и пусть идут к демонам все те, кто считает противоестественным подобный способ удовлетворения мужского желания.
   Эфор давно привык к факту, что только жестокое насилие и издевательства вызывали в нем чувственное возбуждение, и даже смирился с неудобствами, являвшиеся следствием этой его страсти. Сохранять тайну было нетрудно, когда его жертвами были домашние рабыни или илотки из поместий. Хуже обстояло дело с дочерьми свободных, коих люди эфора время от времени похищали на улицах Спарты и привозили в его стоящий в стороне от городских кварталов роскошный особняк. Этим девушкам суждено было закончить свою жизнь в подземелье, причем смерть их нельзя было назвать легкой. Временами их трупы со следами пыток и издевательств находили в Эвроте, и тогда в городе оживали кривотолки вокруг Красного дворца, как называли горожане особняк эфора Гиперида, — кто знает, по цвету обожженного кирпича, из которого он был построен, или по ассоциации с кровью жертв его хозяина? Открыто этого никто не обсуждал.
   В андроне эфора встретил лысый и пухлый управляющий с одним ухом — второе было отрезано в наказание за какой-то проступок.
   — К тебе посетитель, господин, — управляющий попытался скрыть страх. Он знал, что днем в темницу была отведена новенькая рабыня, разбившая по неосторожности сосуд с вином, и догадывался, что произошло и откуда возвращается хозяин в столь позднее, уже заполночь, время.
   — В такой час? Он что, с ума сошел, этот несчастный? Кто посмел? — состояние расслабленного блаженства сменилось раздражением. Управляющий мелко задрожал.
   — Это эфор Архелай, господин. Я не хотел его впускать, сказал, что ты отдыхаешь, но он меня оттолкнул и прошел в дом…
   — А-а, старина Архелай! — гримаса на лице эфора слегка смягчилась.
   — Да. Он сказал, что… что тебе придется, добрый господин…
   — Ну же, не тяни, собачий потрох!
   — Что тебе придется прервать свой отдых ради того дела, с которым он пришел, — щеки управляющего посерели.
   — Ну так какого демона ты тут осла за хвост тянешь? Немедленно веди меня к нему!
   — Ах, помилуй, господин Гиперид! Изволь, посетитель в библиотеке, — торопливо семеня, лысый толстяк бросился к покрытым резьбой и позолотой дверям и распахнул обе створки. — Прошу вас, господин.
   Критически осмотрев свою одежду — не осталось ли на ней следов после акта наказания растяпы-посудомойки — хозяин дома ступил в библиотеку. Гость, одетый в плотную бледно-серую хлайну, дорогой хитон с красным геометрическим рисунком и теплые зимние ботинки-эмбады, сидел у левой стены на низкой скамье со спинкой. Проницательным взором хозяина были тут же подмечены напряженная спина Архелая и некая лихорадочность в его взгляде.
   — Приятно видеть тебя снова, мой добрый друг! — Эфор Гиперид попытался изобразить на лице любезную улыбку. — Что случилось такого спешного, что не может подождать до утра?
   — Прошу прощения, что нарушил твой ночной покой, — при этих словах Архелай с подозрением оглядел коллегу с ног до головы, так как имел достаточно ясное представление о его ночных развлечениях. — Дело действительно не терпит отлагательства. Младший Агиад знает о наших планах, в том числе и о приезде мастера смерти.
   И Архелай передал хозяину дома содержание своего разговора со стратегом-элименархом Леотихидом.
   — Он угрожал рассказать все Эврипонтидам, и мне пришлось согласиться свести его с Горгилом.
   — Проклятье! — мрачно выругался Гиперид. — Быть может, рыжий щенок блефовал насчет Эврипонтидов?
   — Не думаю. Эти Агиады сделаны из добротного материала, и слова их редко расходятся с делом. Ты еще не забыл старого негодяя, их папочку? Тот, кто ссорился с ним, обычно очень серьезно жалел об этом.
   — Леотихид не сын Агида, а ублюдок Алкивиада-афинянина, — парировал Гиперид.
   — Тоже не худшая кровь, я бы сказал. Как бы то ни было, молодой мерзавец говорил достаточно убедительно, и у меня не было ни малейшего желания проверять на себе, блефует он или нет.
   — Да с чего бы это ему помогать Эврипонтидам? Он ведь сам признался, что с большим удовольствием увидит их мертвыми, — не сдавался Гиперид.
   — Он мог бы намекнуть людям Эврипонтидов о нашей причастности и после… акции, — Архелай даже в приватном разговоре избегал произносить слово «убийство». — И даже еще лучше — сообщить о раскрытом им «заговоре» своему братцу-царю. Тот, с его мужицкими представлениями о справедливости и законе, не преминул бы устроить показательный суд. Так Агиады очень удачно избавились бы как от Эврипонтидов, так и от нас, дружище Гиперид.
   — От нас? — с нажимом на последнее слово произнес Гиперид, внимательно глядя собеседнику в глаза.
   — Ну конечно! — Архелай не дал взять себя на испуг. — Не думаешь ли ты, что я, в случае, если придется идти ко дну, буду скрывать твое активное, хоть и тайное участие в этом деле? Не-ет, тонуть, так вместе.
   — Ну ты и подлец, Архелай, — прошипел Гиперид.
   — Не больший, чем ты, милейший старина Гиперид, — сдержанно улыбнулся Архелай. — И даже меньший, если учесть, что я не похищаю женщин и не изуверствую над ними.
   В черных змеиных глазах Гиперида проскользнуло странное выражение, и Архелай понял, что сказал лишку. Только сейчас вспомнив, что находится ночью, почти без охраны в доме с весьма зловещей репутацией похожий на медведя эфор вдруг почувствовал, как по спине прополз неприятный холодок.
   — Довольно об этом, — замахал он руками, пытаясь разрядить обстановку. — Мы — друзья, и не дело нам ссориться.
   Гиперид еще некоторое время молча смотрел на гостя, потом кивнул, соглашаясь. Запах смерти, пронизавший воздух библиотеки, улетучился.
   — А почему ты думаешь, — словно ни в чем ни бывало продолжил разговор Гиперид, — что Агиады сдержат свое слово, даже если мы согласимся на их условия? Что помешает им провернуть эту затею — с разоблачением заговора, показательным судом и так далее? Ты убедительно описал, что это для них весьма выгодно: убрать Павсания нашими руками, а затем избавиться и от нас.
   — Но ведь теперь они сами становятся участниками заговора, по крайней мере младший, рыжий стратег-элименарх, — развел большими руками Архелай. — Он будет так же выпачкан в этом, как и мы. И, кроме того, что Агиадам сейчас делить с нами? Мы делаем одно дело, в целом смотрим на жизнь с одинаковых позиций… Да и договориться с нами всегда можно, старина Гиперид, неужели ж они этого не понимают? Кто станет эфором, не стань меня и тебя? Вояка Маханид или хитрован Калликратид, скорее всего. Люди жесткие, военные, и неизвестно, как начнут разговаривать, получив в руки эфорскую власть. Не думаю, чтобы Агесилай не понимал этого. Нет, клянусь богами, речь идет о долговременном сотрудничестве.
   — Хм, резон в этом есть, — Гиперид вздохнул, пожевал тонкими губами. — И все-таки не нравится мне это: жить, надеясь на разум и добрые намерения правящих сопляков.
   — Пока ничего другого не остается. Однако, дорогой друг, существует надежда, что скоро все переменится. Как только мы усадим на трон моего племянника, наше положение станет куда более устойчивым.
   — Хе, да не допустят боги, чтобы случилось по-другому, — на миг бледное лицо Гиперида разорвала улыбка. — А этот недоношенный стратег, Леотихид, не догадался, какой твой главный интерес в устранении ветви Павсания? Не так уж это и трудно, клянусь бородой Зевса.
   — К счастью, мне удалось скрыть, что мастер смерти должен устранить не только Павсания и Пирра, но и младшего сына изгнанника, Ореста. Кажется, я вполне убедил Рыжего в том, что до смерти боюсь возвращения в город Павсания, моего старого недруга, и готов извести его только ради того, чтобы спокойно спать по ночам.
   — Но это не сможет долго оставаться тайной. Когда вся старшая ветвь Эврипонтидов исчезнет…
   — Так как младший брат Павсания, Лисандр, давно умер, трон Эврипонтидов будет наследовать сын Лисандра, Леонид. И ничто не изменит того факта, что его мать — это моя сестра Телесиппа, жена покойного Лисандра Эврипонтида.
   — Да-а, в свое время тебе очень удачно удалось пристроить сестрицу, — по тону Гиперида невозможно было догадаться, издевка это или похвала.
   — Это так, — самодовольно усмехнулся Архелай. — Тогда я посадил дерево, которое начнет плодоносить только сейчас, спустя почти четверть века. В голове у Леонида каша из идей стоицизма и грез о лаврах полководца, но в целом он — парнишка простой и управляемый, и кого ему взять в советники, как не дядю, заменившего ему рано умершего отца? А я, разумеется, не обойдусь без тебя, дружище Гиперид.
   «Скорее, без моего золота, лжец», — подумал Гиперид, но вслух сказал:
   — Хм, имея ручного царя и половину отряда Трехсот, мы сможем осадить щенков Агида. В конце концов, они всего лишь зеленые сопляки, не нюхавшие жизни, и не им бороться с такими матерыми зубрами, как я и ты, дружище Архелай. Мы совершим великое дело — поднимем эфориат на прежнюю недосягаемую высоту. Цари обязаны знать свое место. Они — дорийские военные вожди, и не более того, а вся гражданская власть должна принадлежать эфорам!
   — Согласен, — улыбнулся Архелай. — Но не всем эфорам.
   — Только двоим, — хрипло, словно ворон, расхохотался Гиперид. — Нам.
 

3

   (21 декабря 697 г)
 
   День выдался по-настоящему зимним: пасмурным и холодным. Сырой промозглый ветер, норовя добраться до тела, распахивал полы военных плащей-трибонов, в которые были одеты мужчины, и шерстяных пеплосов, одеяния женщин. Не менее четверти свободного населения Спарты, около пятнадцати тысяч человек, собрались в этот день, двадцатого декабря года 697 римской эры, у моста через Тиасу, встречая делегацию Ахейского союза, а также прибывающих с ней представителей великих государств: Македонии и Римской Республики. У самого моста, на священной границе города, стоял царь Агесилай в парадных стальных с черным травлением доспехах, надетых на белоснежный, с синими полосами по подолу, шерстяной хитон. Голову спартанского царя венчала диадема, плечи покрывал пурпурный плащ главнокомандующего-паномарха, застегнутый на плече массивной золотой фибулой.
   По правую руку от царя стояли эфоры, также одетые в парадные одежды, с венками на головах. Среди них, как чайка посреди вороньей стаи, выделялся пухлый Анталкид, совершенно непохожий на спартанца; он нацепил пеструю, македонского образца, хламиду, не побоявшись нарушить традицию, предписывавшую должностным лицам Спарты одеваться в белое.
   Чуть поодаль от эфоров красовался в сине-белом плаще, отличительном знаке его должности, наварх Калликратид, крепкий муж лет пятидесяти с решительным костистым лицом. Бок о бок с навархом стояли Демонакт, Маханид и Брасид, предводители-полемархи трех отрядов Спарты. Их окружали стратеги рангом пониже, и среди них такие величины, как Поликрит, храбрый предводитель наемников, Аристоной, единственный из живущих, кто пять раз был победителем Олимпийских игр, Лахет, герой критского похода Агида, Никомах и Андроклид, славные полководцы Павсания, Деркеллид, предводитель Священной Моры, Дорилай, начальник городской стражи и другие достойнейшие мужи Лакедемона.
   За спиной Агесилая стояли лохаги Трехсот, самые могучие и умелые воины Спарты, и, как полагали многие, мира. На голову выше всех остальных, с обнаженными руками, перевитыми жгутами чудовищных мускулов, они глядели на мир стальными глазами, не знавшими ни жалости, ни страха.
   Слева от венценосного брата занял место стратег-элименарх Спарты Леотихид. Он был облачен в свой знаменитый панцирь из начищенных до зеркального блеска стальных пластин, с золотым изображением головы льва на груди. Золотом же были отделаны прикрывавшие ноги царского брата поножи и парадный шлем, который он удерживал в руке. Длинные огненные волосы Леотихида волной ниспадали на белоснежную шерсть короткого военного плаща.
   За спиной Рыжего стояли члены герусии, все двадцать восемь человек, каждый со своей охраной и приближенными. На противоположной стороне дороги разместилась аристократия, замечательное и почти полное собрание средних государственных и армейских чинов. Самым заметным из них был просто одетый Леонид Эврипонтид, недавно назначенный царем на должность заместителя таксиарха Мезойского отряда, должность, чрезвычайно почетную для двадцатидвухлетнего молодого человека. Сзади и справа от них толпились простые граждане и перийоки, как мужчины, так и женщины, в праздничных одеждах, с масличными ветвями в руках. В воздухе висел гомон тысяч голосов и какофония музыкальных звуков, извлекаемых из десятков кифар, тамбуринов и гобоев.
   Царевич Пирр и его свита стояли среди простого народа, ожидая, как и все, торжественного въезда гостей.
   — Тьфу, аж противно, — кривя губы, бросил Пирр стоящему рядом Лиху. — Такое впечатление, как будто мы встречаем посланцев богов, а не извечных врагов-ахейцев. Зря я поддался на ваши уговоры. Мне лучше было остаться дома, чем участвовать в этом фарсе.
   — Я полностью согласен с тобой, командир, — кивнул крючковатым носом Коршун. — Кто бы мог подумать, что наши высшие чины опустятся до такой угодливости!
   — Но, раз уж мы здесь, давайте взглянем врагам в лицо, — поспешил сказать стоящий с другой стороны от Пирра Леонтиск. Ему не хотелось пропустить любопытного зрелища. — Кто знает, а вдруг убийца Горгил чем-то выдаст себя — жестом, взглядом…
   — Ага, или ветры пустит погромче, чтобы выделиться из толпы, — хохотнул Феникс.
   — Хей, а вот и они, — Лих, с высоты своего роста, устремил взгляд над головами. — Явились, не припозднились…
   Вскоре и остальные увидели голову колонны гостей, вынырнувшую из-за колоннады храма Диоскуров, что стоял по ту сторону Тиасы. Извиваясь, словно пестрая змея, процессия вывернула на прямой участок дороги, ведущий к мосту. При виде ахейцев музыканты с утроенной силой дунули в свои трубы и ударили по струнам, подняв оглушительный шум. В ответ со стороны колонны донеслись резкие звуки рога и букцин.
   — Ты оказался прав, дружище Феникс, — ухмыльнулся Лих. — Стороны стали громко и с воодушевлением пускать ветры.
   — Главный приз, медную задницу, получают лакедемоняне, — поддакнул, щерясь, Феникс.
   — Эгей, поглядите, римляне! — сдавленно произнес откуда-то сзади голос Иона.
   Колонна ахеян уже приблизилась к противоположному концу моста, и стало возможным детально рассмотреть тех, кто ее составлял.
   В голове процессии на белых, украшенных лентами и золотыми кисточками конях ехали юноши самых знатных семей Коринфа, Сикиона, Аргоса, Мегар, Мегалополя, Элиды и Мессены — семи главных городов Ахейского союза. За ними катились три парадных колесницы, выполненных с изумительным искусством из золоченых досок, скрепленных с помощью серебряных гвоздей. Каждая колесница была запряжена тройкой великолепных коней, каждый отличной от других масти. В центральном экипаже рядом с возницей стояла облаченная в легко узнаваемую римскую тогу фигура. Римлянин, уже немолодой, грузный и прикрывающий обширную лысину лавровым венком, стоял прямо, надменно глядя вперед, над головами приветствующей толпы спартанцев.
   — Эх, жаль, Антикрата нет, — сквозь зубы проговорил Лих. — Он бы сразу сказал, что это за гусь.
   — Антикрат не нужен, — с деланным спокойствием ответил Эврипонтид. — Я знаю этого сына волчицы. Марк Фульвий Нобилиор, сенатор и консуляр, получивший овацию за поход против испанцев. Он уже бывал в Греции, миротворец недоделанный…
   Леонтиск с удивлением посмотрел на царевича, но спрашивать ничего не стал. Вчера, побывав в спальне самого Пирра, смежной с гостиной-экседрой, он обнаружил висящие на стене консульские фасты римской Республики. Рядом была прикреплена подробная карта Италии и прилегающих к ней подвластных римлянам земель — Галлии, Испании, Иллирии и большого участка Срединного моря со всеми островами и куском африканской территории. На полках, стоявших в ногах кровати Пирра, лежали толстые рулоны римских книг, почти сплошь латинские подлинники — труды по географии, военному делу и истории. Афинянин открыл для себя, что наследник трона Эврипонтидов изучает великое государство, которое считает вражеским, куда более тщательно, чем афиширует.
   — Быть может, ты и македошку знаешь, командир? — хитро спросил Коршун, покосившись на царевича.
   Пирр хмуро посмотрел, скривил рот, отрицательно покачал головой.
   — Нет, этого не знаю.
   Колесница македонца ехала по правую руку от римской. Посланник царя Кассандра был намного моложе Нобилиора, лет сорока трех-сорока пяти, худощавый и поджарый. На его тонких губах застыла фальшивая доброжелательная улыбка — процессия въезжала на мост.
   Третью колесницу, слева от римлянина, занимал верховный стратег Ахейского союза, крупный краснолицый муж с окладистой, завитой персидский манер, бородой. Имя его было Эфиальт, и на протяжении нескольких последних лет он не без таланта управлял самым могучим из греческих союзов городов.
   С обеих сторон колесницы сопровождал блестящий конный конвой. Слева это были римские преторианцы, щеголявшие роскошными панцирями и красными султанами шлемов, справа скакали македонские гетайры, в коротких алых плащах, с поднятыми вертикально длинными пиками в руках. За верховными начальниками тянулись рядовые члены посольства, их свита, охрана, женщины и слуги — не менее полутысячи человек. Многие ахейцы, в основном военные, ехали верхом, другие путешествовали в крытых четырехколесных экипажах-дзигонах. Рабы в своем большинстве сидели верхом на ослах, а жены и фаворитки членов коллегии наслаждались дорогой в элегантных, открытых спереди двухколесных каретах-биротах. Одним словом, спартанцам было на что посмотреть — большинство из въезжающих сейчас на мост экипажей в Спарте еще не видели.