Страница:
— Ты оступился? Дурной знак! Видно, непутевый ты, косолапый курицын сын!
Эти слова вкупе с занывшими от удара о камень пальцами ноги окончательно убедили Леонтиска, что происходящее — не сон, а самая что ни на есть горькая реальность. На миг он возмутился — его, сына стратега, нечасто обзывали подобными словами. Но, вспомнив, где находится, гордый маленький афинянин сдержал готовый вырваться наружу всплеск негодования. Старательно избегая смотреть на пугавшую его мрачную статую, Леонтиск все так же молча последовал за широкой спиной педонома.
В ближайшем углу плаца два десятка юношей тренировались в поднятии тяжестей, другой угол занимал построившийся в две шеренги лицом друг к другу отряд мальчиков помладше, примерно одинакового с Леонтиском возраста. Мальчуганы азартно фехтовали громоздкими деревянными мечами. Сердце молодого афинянина заколотилось — он понял, что длинное путешествие близится к концу.
Руководил отрядом мальчишек отрок лет тринадцати, переходивший от одной пары фехтующих к другой и делавший какие-то замечания. Завидев старика с волочившимся позади него малорослым спутником, юный командир вышел навстречу и уважительно, но неторопливо и с достоинством отдал педоному честь. Смуглое лицо паренька, с крупными, словно вытесанными топором чертами, было бесстрастно, но черные глаза с немым интересом вперились в Леонтиска.
— Вот, Агесилай, новый «птенец» в твой лох, — костлявая рука старика вцепилась в плечо Леонтиска и вытолкнула его вперед. — Из Афин. Прими его и устрой, как положено.
— Слушаюсь, педоном, — голос у Агесилая был глубокий, с хрипотцой.
— Это, малец, твой командир, ирен Агесилай, — эти слова Басилида относились уже к Леонтиску. Колючие глаза из-под седых клочковатых бровей смотрели на мальчика без всякой симпатии. — Слушайся его, и жизнь твоя будет не такой уж и плохой. Понятно?
— Да, — не выдержав взгляда старика, Леонтиск потупил глаза.
— Не слышу! Солдат должен говорить громко!
— Да.
На этот раз голос Леонтиска прозвучал чуть слышно.
— «Да» отвечает манда, а солдат говорит «так точно». Ты понял?
— Так точно!
Педоном пренебрежительно кивнул головой, бросил долгий взгляд на Агесилая, затем отрывисто бросил:
— Исполняйте! — и отошел прочь.
— Слушаюсь! — рявкнул ирен Агесилай.
Леонтиск недоуменно скосил глаза на уже повернувшегося спиной педонома, замялся, затем тоже на всякий случай пискнул:
— Слушаюсь.
С полминуты Агесилай беззастенчиво рассматривал совершенно растерявшегося новичка. Юный афинянин, смущаясь ответить тем же, блуждал взглядом по земле. Мальчишки за спиной ирена перестали фехтовать и тоже рассматривали Леонтиска. Наконец, когда молчание стало нестерпимым, и Леонтиск уже в подробностях изучил все камешки, находившиеся в окрестностях его сандалий, Агесилай спросил:
— Тебя как звать, афиненок?
— Леонтиск, — выдавил Леонтиск, не зная, реагировать на слово «афиненок» как на оскорбление, или лучше не стоит.
— Ишь ты, Львенок, — усмехнулся ирен. — А, по-моему, ты больше похож на крысенка.
— Я… я… — задохнулся от возмущения Леонтиск.
— Хватай свой узелок и топай за мной, — равнодушно прервал его Агесилай и повернулся спиной.
Пальцы Леонтиска сжались в кулаки. Он яростно пнул кучку щебня, лежавшую на дороге, камешки забарабанили по земле вокруг ирена.
— Иди куда хочешь! Сам ты крыса! — стратег Никистрат с малых лет учил сына не терпеть оскорблений ни от кого, даже от старших по возрасту и более сильных мальчишек. А учитель Филострат твердил, что вся дальнейшая жизнь мальчика в агеле будет зависеть от того, как он себя поставит с первых минут своего в ней пребывания.
— Чего? — ирен недоуменно оглянулся, брови его грозно сошлись к переносице. — Ах ты, сопливый…
«В драке бей первым, не жди, когда ударят тебя!» — всегда говорил отец. Но в этот раз Леонтиск не успел даже поднять руки . Агесилай внезапно оказался совсем близко, перед глазами мелькнуло, потом левая скула внезапно онемела, а земля скакнула из-под ног. Леонтиск проехал локтем по камням, разодрав кожу, попытался перевернуться на живот, но резкий удар под ребра (не иначе, носком сандалия) заставил его сложиться пополам, хватая воздух ртом. Из глаз брызнули слезы.
Новых ударов не последовало.
— Встать, крысенок! — голос ирена выражал скорее утомление, чем злобу.
Закусив губу, изо всех сил стараясь не зареветь, Леонтиск перевернулся, поднялся на ноги. Исподлобья посмотрел на ирена, на ухмыляющиеся лица других мальчишек, шмыгнул носом, в котором вдруг стало слишком сыро.
— Еще раз посмеешь ослушаться, получишь по-настоящему, — не повышая голоса проговорил Агесилай. — А сейчас, повторяю, бери мешок и следуй за мной.
На этот раз Леонтиск почел за лучшее подчиниться. Глаза нестерпимо щипало, в горле застрял горький комок. В мечтах Леонтиск совсем по-другому рисовал себе первую встречу с военной школой, и то, что произошло, наполнило его грудь горькой обидой…
— Это тот самый Агесилай… — брови Эльпиники удивленно изогнулись.
— Он самый, сын Агида. Нынешний царь Лакедемона, принявший диадему после смерти отца шесть лет назад. По закону Ликурга дети царей воспитываются вместе с детьми прочих граждан в агеле.
— Ты хочешь сказать, что древние законы соблюдаются в Спарте до наших дней?
— Не все. Что-то отменило время, что-то настоятельно попросили упразднить «добрые друзья» Греции — римляне и македоняне. Но в том, что касается воспитания детей, старинные законы спартанцев практически не претерпели изменений… Рассказывать дальше, или устала?
— Рассказывай, не хитри.
С трех сторон плац окружали стоявшие в несколько рядов длинные деревянные бараки. Сначала Леонтиск подумал, что это конюшни, по крайней мере, именно подобным образом выглядел сарай для лошадей в деревенской усадьбе отца. Однако жестокосердный ирен поспешил разубедить его в этом благом заблуждении.
— Здесь, афиненок, ты теперь будешь жить. Вместе со всеми. Наверное, это не похоже на дом твоего богатого папочки, но придется привыкнуть.
Они прошли через широкий проем двустворчатой двери. В нос ударил запах прелой соломы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь многочисленные щели в неплотно пригнанных досках крыши, расчертил все помещение длинными параллельными полосками. Слева и справа от двери стояло несколько низких деревянных лож, застеленных каким-то тряпьем. Все остальное пространство барака было заполнено совершенно одинаковыми лежаками из соломы и сухого тростника.
Сначала Леонтиск подумал, что спартанец над ним издевается. Это ведь место если не для скота, то для самых грязных полевых рабов! Однако на лице ирена не было и тени насмешки.
— Твое место будет вон там, третье от угла. «Птенец», занимавший его, покалечился, и не сможет больше быть воином.
Леонтиск угрюмо кивнул. Он не собирался заговаривать с этим гадом, и тем более задавать ему вопросы.
— Бросай свой узел и выходи за мной. Твое обучение начинается немедленно, — в тоне Агесилая проскользнули нотки нетерпения. Видимо, даже такая короткая экскурсия с новичком утомила ирена.
Леонтиск послушался. Через минуту он стоял перед шеренгой пристально разглядывавших его мальчиков-учеников, «птенцов», как их здесь называли. Многие взгляды светились издевкой. Памятуя об экзекуции, произошедшей несколько минут назад, этому можно было не удивляться. Другие ограничивались простым мальчишеским любопытством. Были и такие, что выражали искреннее сочувствие. Все это Леонтиск ощущал только наполовину. Став объектом внимания такого количества людей — а мальчишек в отряде было не менее сотни — он впал в какое-то сомнамбулическое состояние, близкое к опьянению.
— Это — ваш новый товарищ, «птенцы». Звать его Леонтиск, он прибыл к нам из Афин, — громким командирским голосом объявил Агесилай, стоявший в двух шагах слева от Леонтиска, заложив руки за спину. При этом трицепсы на предплечьях ирена внушительно вздулись. — Одна из трех эноматий вашего лоха примет его к себе. Мне все равно, которая.
Несколько мгновений Агесилай раздумывал, наморщив лоб.
— Может, по желанию? — проговорил он, наконец. И уже тверже. — Эномархи, кто-нибудь хочет взять к себе нежного, вскормленного мамкиными сладостями афиненка?
Грохнул смех. Потом из рядов мальчишек выступил долговязый, дерзкого вида отрок со смазливым скуластым лицом и длинными, ниже плеч, темно-медными волосами. На вид ему было лет восемь-девять.
— Давай его мне, брат, — прокричал Рыжий, как его мгновенно окрестил про себя Леонтиск. Развязный тон этого выскочки ему сразу не понравился. — Теперь, когда Небид переломал ноги, некому стирать мне хитон и починять сандалии!
Несколько человек за спиной Рыжего с готовностью гоготнули.
— Авоэ, Леотихид, а ты не подумал, что двух львов в одной эноматии будет многовато? — Агесилай проговорил это ровным тоном, но шеренги мальчишек взорвались от смеха.
Рыжий Леотихид ничуть не смутился.
— Клянусь Афиной, сейчас мы и проверим, львенок это или мышь с именем льва! — воскликнул он. — Посмотрим в Круге Братства!
— Не возражаю, — кивнул большой головой Агесилай и обернулся к Леонтиску. — Круг Братства, афиненок, это спартанский ритуал, который проходит каждый новичок, прежде чем его примут в братство-эноматию. Ты должен сразиться с каждым из тридцати будущих товарищей. Как «птенцы», вы будете биться обычными тренировочными мечами, до первой крови — ссадины или царапины. Тебе понятно?
— Да, — процедил в ответ Леонтиск.
— «Да» отвечает ма…
— Так точно.
— Хм, — ирен поглядел на дерзкого сопляка, раздумывая, дать ему тумака или нет. Решив, что не стоит, бросил: «Тогда приступайте», отступил назад и сел прямо на землю, приготовившись смотреть поединки. Две трети «птенцов» последовали его примеру, рассевшись по краю невидимого круга, в котором осталась эноматия Леотихида и юный новичок-афинянин.
— Эноматия, лох — это подразделения войска?
Девушка морщила лоб с таким умным видом, что Леонтиск рассмеялся.
— Абсолютно верно. В агеле эфебов подразделение такое же, как в самом спартанском войске, и более того — обычно воинское соединение, образованное из шестилетних мальцов, остается неизменным до самого конца обучения, когда юношам исполняется восемнадцать лет, и в том же составе включается в армию государства. Самая большая войсковая единица у лакедемонян — так называемый отряд, пять тысяч воинов.
— Ого! И сколько у Спарты таких отрядов? Десять, пятнадцать?
Леонтиск снова засмеялся.
— Теперь я знаю, почему ты со мной разговариваешь. Папа приказал выведать военные тайны?
— Фи, не смешно!
— Шучу. Ответ — три. Лишь три отряда, и это совсем не мало, учитывая, что граждан в Лаконике едва ли тысяч двадцать.
— И три четверти из них — военные? С ума сойти!
— Реально на военной службе состоит лишь молодежь до тридцати лет и командиры всех уровней, остальные приписанные к отряду граждане-гоплиты зрелого возраста живут обычной гражданской жизнью. В случае войны они встанут под знамена, наполнив свои отряды до номинальных пяти тысяч.
— Не будь занудой, я все поняла! Так и пишу — три отряда по пять тысяч воинов.
— Чего?
— Запоминаю, говорю. Для папы.
— А-а! Записывай дальше: отряд состоит из пяти хилиархий, соответственно, по тысяче солдат в каждой. Хилиархия делится на две моры…
— По пятьсот человек!
— Умница! Мора делится на пять лохов по сотне мечей. Командует лохом лохаг. В те времена, о которых я тебе рассказываю, Агесилай был иреном — лохагом агелы.
— Ирен — лохаг учеников. Поняла.
— Умница. Лох состоит из трех братств-эноматий. Лидер-эномарх собирает вокруг себя друзей и единомышленников.
— Подпевал и прихлебал.
— Фу, какие в Афинах невоспитанные девицы!
— Ах вот как? Ну и катись в свою Спарту!
— Я рад бы, да решетка мешает.
Оба расхохотались. Алкимах, дремавший на первой ступени лестницы в конце коридора, удивленно поднял голову, посмотрел на них, потом снова свесил подбородок к груди.
— Ну а декада?
— Какая декада?
— Из которых состоит эноматия.
— Я разве говорил, что эноматия состоит из декад?
— Говорил.
— Нет!
— Не будь занудой! Говорил — не говорил! Итак, декада — это…
— Декада — это особый случай. На декадах, или по-другому, десятках, держится вся спартанская армия.
— Ой-ой!
— Серьезно. Клянусь Меднодомной Афиной! Декада — это десять человек, спаянных родством или близкой дружбой, местом в строю, законом и судьбой.
— Это как?
— Очень просто. Дисциплина лакедемонян основывается на том, что за проступок любого солдата несет ответ вся его декада. Вплоть до смертной казни.
— То есть если во время Олимпийских игр какой-нибудь спартанец изнасилует девицу, накажут еще девять человек, не имеющих к этому ни малейшего отношения?
— Это так. Но спартанцы не насилуют девиц в мирное время, тем более — во время Олимпиад.
— Да это я так, к примеру…
— Пример неудачный!
— Ладно, не обижайся!
— Не буду.
— Я все поняла — от отряда до декады. Рассказывай дальше…
— Держи, цыпленок! Поглядим сейчас, как афинские девчонки обращаются с оружием! — Рыжий небрежно бросил Леонтиску деревянный меч, сделав это таким образом, чтобы новичок не смог его поймать. Глухо стукнув, меч проехал, подпрыгивая, по земле и остановился у ног нового «птенца» агелы. Сын доблестного стратега Никистрата, злобно зыркнув глазами на Леотихида, наклонился и бережно поднял оружие обеими руками. Поступок мальчишки-спартанца покоробил Леонтиска: отец с самых юных лет привил ему понятие, что каждый клинок имеет душу, и если хочешь, чтобы оружие не подвело тебя в бою, обращайся с ним бережно. Невероятно, чтобы спартанцы, всюду признанные как народ воинов, не знали этого. Юный афинянин пристальнее взглянул на сам меч.
Выпиленный из толстой цельной доски, меч, как и любое тренировочное оружие, был весьма тяжелым. Рукоять его была отполирована, наверное, тремя поколениями учеников, а клинок носил следы бесчисленных столкновений с собратьями. Острие было не скруглено, как это обычно у учебного оружия, а наоборот — тщательно заточено. Таким мечом можно было нанести не то что ссадину или царапину, как сказал ирен, а настоящую рану. Тем не менее, почувствовав оружие в руках, Леонтиск повеселел. Сейчас эти наглые голодранцы получат свое! Учитель Филострат занимался с ним фехтованием целый год, и ежедневными жесткими занятиями добился, что его подопечный стал, наверное, лучшим семилетним фехтовальщиком в Афинах. Военное воспитание молодежи имело важное (хоть и не первостепенное, как в Спарте) значение в культурной столице Греции, поэтому представители афинского нобилитета нередко проводили потешные бои между своими отпрысками. В этих детских состязаниях Леонтиск, на радость отцу, побеждал не только сверстников, но и девяти-десятилетних противников. Причем не кого-то, а сыновей аристократов, с каждым из которых с младых ногтей занимался опытный учитель-гопломарх. Так что теперь юный мастер меча намеревался — ни много, ни мало — побить все три десятка «птенцов» эноматии, и самого эномарха-Рыжего в придачу.
Первым к нему навстречу вышел кудрявый круглоголовый мальчишка, все время скаливший в улыбке крупные, покрытые желтым налетом зубы. Паясничая и кривляясь, кудрявый, провожаемый одобрительными выкриками товарищей, готовился к поединку очень долго, а проиграл за миг. Двойным финтом Леонтиск сбил противника с толку и от души ткнул мечом в открывшуюся для удара грудь. Кудрявый охнул и отскочил назад, но поздно — на серой тунике прямо против сердца заалело темно-красное пятно. Леонтиск даже растерялся. Ему захотелось подойти к «птенцу» и попросить у него прощения за такой сильный удар, но того уже согнали презрительным свистом, и тут же в круг ступил новый противник. И с этим, и со следующим, и с четвертым юный афинянин справился без особого труда. К пятому Леонтиск, однако, ощутил, что запыхался, и решил экономить силы, чтобы не упасть от изнеможения уже к десятому противнику, не то что к тридцатому.
Медленно кружа, останавливая атаки оппонента быстрыми батманами, Леонтиск отдыхал, пока полностью не восстановил дыхание. Плотный, толстощекий противник из кожи лез вон, чтобы зацепить новичка, но все его наскоки были тщетны. Из толпы «птенцов» горохом сыпались свист и крики.
— Коли его, Эвном!
— Бей! Сверху! Эх ты, тюфяк!
— Врежь афиненку! Руби, наступай!
Особенно усердствовал Леотихид. Его, судя по всему, мучал стыд, что первые вышедшие в круг «птенцы» его эноматии потерпели поражение от этого маменькиного сынка афинянина.
— Справа! Теперь обратным, недоумок! Выпад! — кричал медноволосый эномарх, срывая от усилия голос.
«Птенцы» двух других лохов довольно загалдели, когда Леонтиск закончил и этот поединок, рубанув противника по шее. Леотихид вспыхнул и взорвался ругательствами. Прыгнув вперед, он отвесил возвращавшемуся с боя Эвному пинка и вырвал меч у него из рук.
— Какой из тебя декадарх, тупица! Баба, чучело, урод косолапый! — проорал Леотихид в лицо крепышу. Тот съежился, понурил голову и бочком оставил поле боя начальству.
— Вы, дураки, только позорите эноматию, — с досадой бросил эномарх чуть менее раздраженно, обращаясь уже ко всем. — Кошкам на смех — этот цыпленок вышиб пятерых из вас! Так недалеко и до бесчестья, клянусь бородой Зевса!
— Вздуй его сам, командир! — выкрикнул самый смелый из «птенцов», круглощекий темногогловый мальчишка с красным свежим шрамом на щеке.
— Да! Задай ему, эномарх! Проучи розовожопого афиненка! — загалдели остальные. Только те пятеро, уже сразившиеся с этим самым афиненком, молчали и делали вид, что их здесь нет.
— Да уж придется! — с презрением бросил Леотихид. — Вам доверь, так обдристаешься перед другими эноматиями…
Он решительно зашагал в середину образованного зрителями круга, посмотрел в сторону ирена.
— Я пойду шестым, брат!
Агесилай, помедлив, молча кивнул. Леотихид, поигрывая мечом, перевел взгляд на афинянина. Только сейчас Леонтиск заметил, что глаза у эномарха зеленого цвета. Сейчас они искрились от бешенства.
— Держись, глупый, ты меня разозлил.
— Невелика беда! — в тон отвечал Леонтиск. Он решил собрать все силы, вспомнить все отработанные с учителем техники боя и опозорить этого надменного рыжего, вышибить его с самых первых мгновений.
Бац! Мечи сошлись, завертелись, застучали. С первого же батмана Леонтиск понял, что перед ним боец предыдущим не чета: эномарх сразу начал с уверенной сложный атаки, пытаясь ошеломить темпом и безукоризненной техникой. Похоже, с Леотихидом тоже занимается учитель — мастер меча. Тем не менее Леонтиск поставил на первоначальный план, рискнув провести коронный удар учителя Филострата. Вперед!
Петля. Батман, укол в верхний уровень. Противник отбивает «второй ладонью». Поймался! Обратный финт, нырок, голову вниз, клинок на себя. Не может быть! Получилось!
Кромка меча рубанула по кисти противника. Боевой меч отсек бы руку напрочь, деревянный всего лишь травмировал. Из опыта тренировочных боев с учителем Леонтиск знал, насколько это больно. Пальцы онемевают, меч выпадает из руки, кисть опухает и несколько дней ею нельзя даже ложки удержать.
Леотихид зашипел от боли, отскочил назад, в пируэте поменял позицию на зеркальную, ловко перехватил меч левой рукой. У Леонтиска округлились глаза. Такого он еще не видел! Противник готов продолжать!
— Кровь! Кровь! — закричал кто-то. — Проиграл!
Леотихид быстро поднес травмированную руку ко рту, каким—то звериным движением прошел по тыльной стороне ладони языком.
— Где кровь? — истерично завопил он, поднимая руку, чтобы все могли видеть. — Нету крови! Нету!
Тут же, из левой позиции, эномарх стремительно атаковал. Леонтиску пришлось туго. Учитель Филострат не успел в полной мере научить его поединку с левосторонним противником, как не обучил и фехтованию обеими руками. Наставник Леотихида, напротив, справился с этой задачей прекрасно. Ярость перекосила тонкие черты лица рыжего и, казалось, удесятерила его силы. На Леонтиска сыпалась лавина ударов, которые он, отходя назад, отражал с большим трудом. Через полминуты отступления случилось то, что происходит с любым человеком, пятящимся задом: афинянин оступился на неровности и потерял равновесие. Леотихид, рыча, метнулся к противнику, в одно мгновение нанес три удара. Первый, по самой гарде, вышиб из рук Леонтиска меч, второй — локтем в горло — перебил дыхание, третий сшиб с ног.
— Еще не все! Крови нет! — заорал Леотихид, исступленно сдирая с себя хитон и быстро обматывая им меч. «Птенцы» его эноматии орали и бесновались. Леонтиск уже встал на четвереньки, собираясь подняться, когда тяжелый удар по затылку бросил его обратно на землю. Скорчившись, юный афинянин инстинктивно прикрыл голову руками. Перед глазами запульсировали красно-желтые круги. Жестокие, едва смягченные тканью удары обрушились как камнепад.
— Крови нет! Нет! — орал Леотихид, словно безумный. — И не будет! Не будет!
Он бил без разбора, куда попало. Совершенно ошалев от боли, Леонтиск извивался на земле. Ему казалось, что в его тело впиваются раскаленные ножи. Рот наполнился тошнотворным вкусом крови, в ушах поплыл звон.
Внезапно удары прекратились. Прямо у головы Леонтиска по земле пробу хали чьи-то ноги.
— Ты что, совсем сдурел? Ты же его убьешь! — голос был хрипловатый, резкий, он доносился до Леонтиска издалека, как будто из-за горизонта.
— Не твое дело! — выплюнул Леотихид. — Что ты лезешь? Он должен пройти Круг Братства!
— Круг Братства… — голос запнулся, будто задохнулся, затем продолжил, уже более агрессивно. — И это ты называешь «братством»? Убери от него свои поганые руки!
— Прочь! Он — мой! Я — его эномарх!
— Нако-сь, сьешь! Я его забираю к себе! Иди котят души , ублюдок!
— Чего-о? Что ты сказал, жаба?
— Ах ты, крыса рыжая!
Послышался вскрик, какая-то суета, топот многих ног, все это перекрыл громкий голос ирена:
— Остановиться! Разойтись! Эй, разнять их!
Леонтиск уже немного пришел в себя. Кроме того, происходящее его настолько заинтересовало, что он рискнул оторвать голову от рук и открыть глаза.
Дерущихся уже разняли. Эномарх Леотихид стоял с красным лицом и сверкающими глазами, а напротив него трое или четверо «птенцов» держали за руки смуглого крепкоплечего паренька.
— Этот момент я запомнил на всю жизнь. Тогда я впервые увидел его…
— Пирра? — Эльпиника нагнулась вперед, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
— Пирра. Сына царя Павсания. Моего военачальника, повелителя и… брата.
— Сколько ему было тогда?
— Девять. Он на год старше Леотихида, братца Агесилая. Когда я увидел его… Он уже тогда был не такой как все: сбитый, пропорциональный, какой-то … законченный, что ли… Не мальчик, не отрок даже, но уже воин. А его лицо! Прямой, мужественный, почти перпендикулярный земле нос, миндалевидные глаза, пылающие огненной желтизной, резко очерченные, нервные, темные губы. И волосы — длинные, откинутые за уши, вьющиеся, пепельно-черные…
— Ого! — Эльпиника захлопнула раскрывшийся от удивления рот. — Не каждый поэт свою любимую так опишет, как ты этого спартанского царевича…
— И тем не менее я не могу передать и десятой доли того, что почувствовал тогда, на пыльном плацу лакедемонской военной школы…
Они стояли друг против друга. Сильные, смуглые, мужественные, почти одинакового роста, они были очень похожими, но в то же время совершенно разными. Как капля смолы и капля крови.
— По какому праву ты вмешиваешься в ход Круга Братства, эномарх? — черные брови Агесилая сурово сошлись к переносице.
— Прости, ирен. Насколько я помню, ты объявил, что любой из эномархов может взять этого «птенца» в свое братство. Так что мои права на афинянина не меньшие, чем у Леотихида.
— Чего же ты раньше молчал? — взорвался Леотихид, гневно всплеснул поврежденной рукой, ойкнул и схватил ее здоровой. Стоявшие за его спиной «птенцы» поддержали своего эномарха криками.
Агесилай молча посмотрел на брата, затем перевел вопрошающий взгляд на Пирра. Тот встряхнул головой, пожал круглыми бронзовыми плечами:
Эти слова вкупе с занывшими от удара о камень пальцами ноги окончательно убедили Леонтиска, что происходящее — не сон, а самая что ни на есть горькая реальность. На миг он возмутился — его, сына стратега, нечасто обзывали подобными словами. Но, вспомнив, где находится, гордый маленький афинянин сдержал готовый вырваться наружу всплеск негодования. Старательно избегая смотреть на пугавшую его мрачную статую, Леонтиск все так же молча последовал за широкой спиной педонома.
В ближайшем углу плаца два десятка юношей тренировались в поднятии тяжестей, другой угол занимал построившийся в две шеренги лицом друг к другу отряд мальчиков помладше, примерно одинакового с Леонтиском возраста. Мальчуганы азартно фехтовали громоздкими деревянными мечами. Сердце молодого афинянина заколотилось — он понял, что длинное путешествие близится к концу.
Руководил отрядом мальчишек отрок лет тринадцати, переходивший от одной пары фехтующих к другой и делавший какие-то замечания. Завидев старика с волочившимся позади него малорослым спутником, юный командир вышел навстречу и уважительно, но неторопливо и с достоинством отдал педоному честь. Смуглое лицо паренька, с крупными, словно вытесанными топором чертами, было бесстрастно, но черные глаза с немым интересом вперились в Леонтиска.
— Вот, Агесилай, новый «птенец» в твой лох, — костлявая рука старика вцепилась в плечо Леонтиска и вытолкнула его вперед. — Из Афин. Прими его и устрой, как положено.
— Слушаюсь, педоном, — голос у Агесилая был глубокий, с хрипотцой.
— Это, малец, твой командир, ирен Агесилай, — эти слова Басилида относились уже к Леонтиску. Колючие глаза из-под седых клочковатых бровей смотрели на мальчика без всякой симпатии. — Слушайся его, и жизнь твоя будет не такой уж и плохой. Понятно?
— Да, — не выдержав взгляда старика, Леонтиск потупил глаза.
— Не слышу! Солдат должен говорить громко!
— Да.
На этот раз голос Леонтиска прозвучал чуть слышно.
— «Да» отвечает манда, а солдат говорит «так точно». Ты понял?
— Так точно!
Педоном пренебрежительно кивнул головой, бросил долгий взгляд на Агесилая, затем отрывисто бросил:
— Исполняйте! — и отошел прочь.
— Слушаюсь! — рявкнул ирен Агесилай.
Леонтиск недоуменно скосил глаза на уже повернувшегося спиной педонома, замялся, затем тоже на всякий случай пискнул:
— Слушаюсь.
С полминуты Агесилай беззастенчиво рассматривал совершенно растерявшегося новичка. Юный афинянин, смущаясь ответить тем же, блуждал взглядом по земле. Мальчишки за спиной ирена перестали фехтовать и тоже рассматривали Леонтиска. Наконец, когда молчание стало нестерпимым, и Леонтиск уже в подробностях изучил все камешки, находившиеся в окрестностях его сандалий, Агесилай спросил:
— Тебя как звать, афиненок?
— Леонтиск, — выдавил Леонтиск, не зная, реагировать на слово «афиненок» как на оскорбление, или лучше не стоит.
— Ишь ты, Львенок, — усмехнулся ирен. — А, по-моему, ты больше похож на крысенка.
— Я… я… — задохнулся от возмущения Леонтиск.
— Хватай свой узелок и топай за мной, — равнодушно прервал его Агесилай и повернулся спиной.
Пальцы Леонтиска сжались в кулаки. Он яростно пнул кучку щебня, лежавшую на дороге, камешки забарабанили по земле вокруг ирена.
— Иди куда хочешь! Сам ты крыса! — стратег Никистрат с малых лет учил сына не терпеть оскорблений ни от кого, даже от старших по возрасту и более сильных мальчишек. А учитель Филострат твердил, что вся дальнейшая жизнь мальчика в агеле будет зависеть от того, как он себя поставит с первых минут своего в ней пребывания.
— Чего? — ирен недоуменно оглянулся, брови его грозно сошлись к переносице. — Ах ты, сопливый…
«В драке бей первым, не жди, когда ударят тебя!» — всегда говорил отец. Но в этот раз Леонтиск не успел даже поднять руки . Агесилай внезапно оказался совсем близко, перед глазами мелькнуло, потом левая скула внезапно онемела, а земля скакнула из-под ног. Леонтиск проехал локтем по камням, разодрав кожу, попытался перевернуться на живот, но резкий удар под ребра (не иначе, носком сандалия) заставил его сложиться пополам, хватая воздух ртом. Из глаз брызнули слезы.
Новых ударов не последовало.
— Встать, крысенок! — голос ирена выражал скорее утомление, чем злобу.
Закусив губу, изо всех сил стараясь не зареветь, Леонтиск перевернулся, поднялся на ноги. Исподлобья посмотрел на ирена, на ухмыляющиеся лица других мальчишек, шмыгнул носом, в котором вдруг стало слишком сыро.
— Еще раз посмеешь ослушаться, получишь по-настоящему, — не повышая голоса проговорил Агесилай. — А сейчас, повторяю, бери мешок и следуй за мной.
На этот раз Леонтиск почел за лучшее подчиниться. Глаза нестерпимо щипало, в горле застрял горький комок. В мечтах Леонтиск совсем по-другому рисовал себе первую встречу с военной школой, и то, что произошло, наполнило его грудь горькой обидой…
— Это тот самый Агесилай… — брови Эльпиники удивленно изогнулись.
— Он самый, сын Агида. Нынешний царь Лакедемона, принявший диадему после смерти отца шесть лет назад. По закону Ликурга дети царей воспитываются вместе с детьми прочих граждан в агеле.
— Ты хочешь сказать, что древние законы соблюдаются в Спарте до наших дней?
— Не все. Что-то отменило время, что-то настоятельно попросили упразднить «добрые друзья» Греции — римляне и македоняне. Но в том, что касается воспитания детей, старинные законы спартанцев практически не претерпели изменений… Рассказывать дальше, или устала?
— Рассказывай, не хитри.
С трех сторон плац окружали стоявшие в несколько рядов длинные деревянные бараки. Сначала Леонтиск подумал, что это конюшни, по крайней мере, именно подобным образом выглядел сарай для лошадей в деревенской усадьбе отца. Однако жестокосердный ирен поспешил разубедить его в этом благом заблуждении.
— Здесь, афиненок, ты теперь будешь жить. Вместе со всеми. Наверное, это не похоже на дом твоего богатого папочки, но придется привыкнуть.
Они прошли через широкий проем двустворчатой двери. В нос ударил запах прелой соломы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь многочисленные щели в неплотно пригнанных досках крыши, расчертил все помещение длинными параллельными полосками. Слева и справа от двери стояло несколько низких деревянных лож, застеленных каким-то тряпьем. Все остальное пространство барака было заполнено совершенно одинаковыми лежаками из соломы и сухого тростника.
Сначала Леонтиск подумал, что спартанец над ним издевается. Это ведь место если не для скота, то для самых грязных полевых рабов! Однако на лице ирена не было и тени насмешки.
— Твое место будет вон там, третье от угла. «Птенец», занимавший его, покалечился, и не сможет больше быть воином.
Леонтиск угрюмо кивнул. Он не собирался заговаривать с этим гадом, и тем более задавать ему вопросы.
— Бросай свой узел и выходи за мной. Твое обучение начинается немедленно, — в тоне Агесилая проскользнули нотки нетерпения. Видимо, даже такая короткая экскурсия с новичком утомила ирена.
Леонтиск послушался. Через минуту он стоял перед шеренгой пристально разглядывавших его мальчиков-учеников, «птенцов», как их здесь называли. Многие взгляды светились издевкой. Памятуя об экзекуции, произошедшей несколько минут назад, этому можно было не удивляться. Другие ограничивались простым мальчишеским любопытством. Были и такие, что выражали искреннее сочувствие. Все это Леонтиск ощущал только наполовину. Став объектом внимания такого количества людей — а мальчишек в отряде было не менее сотни — он впал в какое-то сомнамбулическое состояние, близкое к опьянению.
— Это — ваш новый товарищ, «птенцы». Звать его Леонтиск, он прибыл к нам из Афин, — громким командирским голосом объявил Агесилай, стоявший в двух шагах слева от Леонтиска, заложив руки за спину. При этом трицепсы на предплечьях ирена внушительно вздулись. — Одна из трех эноматий вашего лоха примет его к себе. Мне все равно, которая.
Несколько мгновений Агесилай раздумывал, наморщив лоб.
— Может, по желанию? — проговорил он, наконец. И уже тверже. — Эномархи, кто-нибудь хочет взять к себе нежного, вскормленного мамкиными сладостями афиненка?
Грохнул смех. Потом из рядов мальчишек выступил долговязый, дерзкого вида отрок со смазливым скуластым лицом и длинными, ниже плеч, темно-медными волосами. На вид ему было лет восемь-девять.
— Давай его мне, брат, — прокричал Рыжий, как его мгновенно окрестил про себя Леонтиск. Развязный тон этого выскочки ему сразу не понравился. — Теперь, когда Небид переломал ноги, некому стирать мне хитон и починять сандалии!
Несколько человек за спиной Рыжего с готовностью гоготнули.
— Авоэ, Леотихид, а ты не подумал, что двух львов в одной эноматии будет многовато? — Агесилай проговорил это ровным тоном, но шеренги мальчишек взорвались от смеха.
Рыжий Леотихид ничуть не смутился.
— Клянусь Афиной, сейчас мы и проверим, львенок это или мышь с именем льва! — воскликнул он. — Посмотрим в Круге Братства!
— Не возражаю, — кивнул большой головой Агесилай и обернулся к Леонтиску. — Круг Братства, афиненок, это спартанский ритуал, который проходит каждый новичок, прежде чем его примут в братство-эноматию. Ты должен сразиться с каждым из тридцати будущих товарищей. Как «птенцы», вы будете биться обычными тренировочными мечами, до первой крови — ссадины или царапины. Тебе понятно?
— Да, — процедил в ответ Леонтиск.
— «Да» отвечает ма…
— Так точно.
— Хм, — ирен поглядел на дерзкого сопляка, раздумывая, дать ему тумака или нет. Решив, что не стоит, бросил: «Тогда приступайте», отступил назад и сел прямо на землю, приготовившись смотреть поединки. Две трети «птенцов» последовали его примеру, рассевшись по краю невидимого круга, в котором осталась эноматия Леотихида и юный новичок-афинянин.
— Эноматия, лох — это подразделения войска?
Девушка морщила лоб с таким умным видом, что Леонтиск рассмеялся.
— Абсолютно верно. В агеле эфебов подразделение такое же, как в самом спартанском войске, и более того — обычно воинское соединение, образованное из шестилетних мальцов, остается неизменным до самого конца обучения, когда юношам исполняется восемнадцать лет, и в том же составе включается в армию государства. Самая большая войсковая единица у лакедемонян — так называемый отряд, пять тысяч воинов.
— Ого! И сколько у Спарты таких отрядов? Десять, пятнадцать?
Леонтиск снова засмеялся.
— Теперь я знаю, почему ты со мной разговариваешь. Папа приказал выведать военные тайны?
— Фи, не смешно!
— Шучу. Ответ — три. Лишь три отряда, и это совсем не мало, учитывая, что граждан в Лаконике едва ли тысяч двадцать.
— И три четверти из них — военные? С ума сойти!
— Реально на военной службе состоит лишь молодежь до тридцати лет и командиры всех уровней, остальные приписанные к отряду граждане-гоплиты зрелого возраста живут обычной гражданской жизнью. В случае войны они встанут под знамена, наполнив свои отряды до номинальных пяти тысяч.
— Не будь занудой, я все поняла! Так и пишу — три отряда по пять тысяч воинов.
— Чего?
— Запоминаю, говорю. Для папы.
— А-а! Записывай дальше: отряд состоит из пяти хилиархий, соответственно, по тысяче солдат в каждой. Хилиархия делится на две моры…
— По пятьсот человек!
— Умница! Мора делится на пять лохов по сотне мечей. Командует лохом лохаг. В те времена, о которых я тебе рассказываю, Агесилай был иреном — лохагом агелы.
— Ирен — лохаг учеников. Поняла.
— Умница. Лох состоит из трех братств-эноматий. Лидер-эномарх собирает вокруг себя друзей и единомышленников.
— Подпевал и прихлебал.
— Фу, какие в Афинах невоспитанные девицы!
— Ах вот как? Ну и катись в свою Спарту!
— Я рад бы, да решетка мешает.
Оба расхохотались. Алкимах, дремавший на первой ступени лестницы в конце коридора, удивленно поднял голову, посмотрел на них, потом снова свесил подбородок к груди.
— Ну а декада?
— Какая декада?
— Из которых состоит эноматия.
— Я разве говорил, что эноматия состоит из декад?
— Говорил.
— Нет!
— Не будь занудой! Говорил — не говорил! Итак, декада — это…
— Декада — это особый случай. На декадах, или по-другому, десятках, держится вся спартанская армия.
— Ой-ой!
— Серьезно. Клянусь Меднодомной Афиной! Декада — это десять человек, спаянных родством или близкой дружбой, местом в строю, законом и судьбой.
— Это как?
— Очень просто. Дисциплина лакедемонян основывается на том, что за проступок любого солдата несет ответ вся его декада. Вплоть до смертной казни.
— То есть если во время Олимпийских игр какой-нибудь спартанец изнасилует девицу, накажут еще девять человек, не имеющих к этому ни малейшего отношения?
— Это так. Но спартанцы не насилуют девиц в мирное время, тем более — во время Олимпиад.
— Да это я так, к примеру…
— Пример неудачный!
— Ладно, не обижайся!
— Не буду.
— Я все поняла — от отряда до декады. Рассказывай дальше…
— Держи, цыпленок! Поглядим сейчас, как афинские девчонки обращаются с оружием! — Рыжий небрежно бросил Леонтиску деревянный меч, сделав это таким образом, чтобы новичок не смог его поймать. Глухо стукнув, меч проехал, подпрыгивая, по земле и остановился у ног нового «птенца» агелы. Сын доблестного стратега Никистрата, злобно зыркнув глазами на Леотихида, наклонился и бережно поднял оружие обеими руками. Поступок мальчишки-спартанца покоробил Леонтиска: отец с самых юных лет привил ему понятие, что каждый клинок имеет душу, и если хочешь, чтобы оружие не подвело тебя в бою, обращайся с ним бережно. Невероятно, чтобы спартанцы, всюду признанные как народ воинов, не знали этого. Юный афинянин пристальнее взглянул на сам меч.
Выпиленный из толстой цельной доски, меч, как и любое тренировочное оружие, был весьма тяжелым. Рукоять его была отполирована, наверное, тремя поколениями учеников, а клинок носил следы бесчисленных столкновений с собратьями. Острие было не скруглено, как это обычно у учебного оружия, а наоборот — тщательно заточено. Таким мечом можно было нанести не то что ссадину или царапину, как сказал ирен, а настоящую рану. Тем не менее, почувствовав оружие в руках, Леонтиск повеселел. Сейчас эти наглые голодранцы получат свое! Учитель Филострат занимался с ним фехтованием целый год, и ежедневными жесткими занятиями добился, что его подопечный стал, наверное, лучшим семилетним фехтовальщиком в Афинах. Военное воспитание молодежи имело важное (хоть и не первостепенное, как в Спарте) значение в культурной столице Греции, поэтому представители афинского нобилитета нередко проводили потешные бои между своими отпрысками. В этих детских состязаниях Леонтиск, на радость отцу, побеждал не только сверстников, но и девяти-десятилетних противников. Причем не кого-то, а сыновей аристократов, с каждым из которых с младых ногтей занимался опытный учитель-гопломарх. Так что теперь юный мастер меча намеревался — ни много, ни мало — побить все три десятка «птенцов» эноматии, и самого эномарха-Рыжего в придачу.
Первым к нему навстречу вышел кудрявый круглоголовый мальчишка, все время скаливший в улыбке крупные, покрытые желтым налетом зубы. Паясничая и кривляясь, кудрявый, провожаемый одобрительными выкриками товарищей, готовился к поединку очень долго, а проиграл за миг. Двойным финтом Леонтиск сбил противника с толку и от души ткнул мечом в открывшуюся для удара грудь. Кудрявый охнул и отскочил назад, но поздно — на серой тунике прямо против сердца заалело темно-красное пятно. Леонтиск даже растерялся. Ему захотелось подойти к «птенцу» и попросить у него прощения за такой сильный удар, но того уже согнали презрительным свистом, и тут же в круг ступил новый противник. И с этим, и со следующим, и с четвертым юный афинянин справился без особого труда. К пятому Леонтиск, однако, ощутил, что запыхался, и решил экономить силы, чтобы не упасть от изнеможения уже к десятому противнику, не то что к тридцатому.
Медленно кружа, останавливая атаки оппонента быстрыми батманами, Леонтиск отдыхал, пока полностью не восстановил дыхание. Плотный, толстощекий противник из кожи лез вон, чтобы зацепить новичка, но все его наскоки были тщетны. Из толпы «птенцов» горохом сыпались свист и крики.
— Коли его, Эвном!
— Бей! Сверху! Эх ты, тюфяк!
— Врежь афиненку! Руби, наступай!
Особенно усердствовал Леотихид. Его, судя по всему, мучал стыд, что первые вышедшие в круг «птенцы» его эноматии потерпели поражение от этого маменькиного сынка афинянина.
— Справа! Теперь обратным, недоумок! Выпад! — кричал медноволосый эномарх, срывая от усилия голос.
«Птенцы» двух других лохов довольно загалдели, когда Леонтиск закончил и этот поединок, рубанув противника по шее. Леотихид вспыхнул и взорвался ругательствами. Прыгнув вперед, он отвесил возвращавшемуся с боя Эвному пинка и вырвал меч у него из рук.
— Какой из тебя декадарх, тупица! Баба, чучело, урод косолапый! — проорал Леотихид в лицо крепышу. Тот съежился, понурил голову и бочком оставил поле боя начальству.
— Вы, дураки, только позорите эноматию, — с досадой бросил эномарх чуть менее раздраженно, обращаясь уже ко всем. — Кошкам на смех — этот цыпленок вышиб пятерых из вас! Так недалеко и до бесчестья, клянусь бородой Зевса!
— Вздуй его сам, командир! — выкрикнул самый смелый из «птенцов», круглощекий темногогловый мальчишка с красным свежим шрамом на щеке.
— Да! Задай ему, эномарх! Проучи розовожопого афиненка! — загалдели остальные. Только те пятеро, уже сразившиеся с этим самым афиненком, молчали и делали вид, что их здесь нет.
— Да уж придется! — с презрением бросил Леотихид. — Вам доверь, так обдристаешься перед другими эноматиями…
Он решительно зашагал в середину образованного зрителями круга, посмотрел в сторону ирена.
— Я пойду шестым, брат!
Агесилай, помедлив, молча кивнул. Леотихид, поигрывая мечом, перевел взгляд на афинянина. Только сейчас Леонтиск заметил, что глаза у эномарха зеленого цвета. Сейчас они искрились от бешенства.
— Держись, глупый, ты меня разозлил.
— Невелика беда! — в тон отвечал Леонтиск. Он решил собрать все силы, вспомнить все отработанные с учителем техники боя и опозорить этого надменного рыжего, вышибить его с самых первых мгновений.
Бац! Мечи сошлись, завертелись, застучали. С первого же батмана Леонтиск понял, что перед ним боец предыдущим не чета: эномарх сразу начал с уверенной сложный атаки, пытаясь ошеломить темпом и безукоризненной техникой. Похоже, с Леотихидом тоже занимается учитель — мастер меча. Тем не менее Леонтиск поставил на первоначальный план, рискнув провести коронный удар учителя Филострата. Вперед!
Петля. Батман, укол в верхний уровень. Противник отбивает «второй ладонью». Поймался! Обратный финт, нырок, голову вниз, клинок на себя. Не может быть! Получилось!
Кромка меча рубанула по кисти противника. Боевой меч отсек бы руку напрочь, деревянный всего лишь травмировал. Из опыта тренировочных боев с учителем Леонтиск знал, насколько это больно. Пальцы онемевают, меч выпадает из руки, кисть опухает и несколько дней ею нельзя даже ложки удержать.
Леотихид зашипел от боли, отскочил назад, в пируэте поменял позицию на зеркальную, ловко перехватил меч левой рукой. У Леонтиска округлились глаза. Такого он еще не видел! Противник готов продолжать!
— Кровь! Кровь! — закричал кто-то. — Проиграл!
Леотихид быстро поднес травмированную руку ко рту, каким—то звериным движением прошел по тыльной стороне ладони языком.
— Где кровь? — истерично завопил он, поднимая руку, чтобы все могли видеть. — Нету крови! Нету!
Тут же, из левой позиции, эномарх стремительно атаковал. Леонтиску пришлось туго. Учитель Филострат не успел в полной мере научить его поединку с левосторонним противником, как не обучил и фехтованию обеими руками. Наставник Леотихида, напротив, справился с этой задачей прекрасно. Ярость перекосила тонкие черты лица рыжего и, казалось, удесятерила его силы. На Леонтиска сыпалась лавина ударов, которые он, отходя назад, отражал с большим трудом. Через полминуты отступления случилось то, что происходит с любым человеком, пятящимся задом: афинянин оступился на неровности и потерял равновесие. Леотихид, рыча, метнулся к противнику, в одно мгновение нанес три удара. Первый, по самой гарде, вышиб из рук Леонтиска меч, второй — локтем в горло — перебил дыхание, третий сшиб с ног.
— Еще не все! Крови нет! — заорал Леотихид, исступленно сдирая с себя хитон и быстро обматывая им меч. «Птенцы» его эноматии орали и бесновались. Леонтиск уже встал на четвереньки, собираясь подняться, когда тяжелый удар по затылку бросил его обратно на землю. Скорчившись, юный афинянин инстинктивно прикрыл голову руками. Перед глазами запульсировали красно-желтые круги. Жестокие, едва смягченные тканью удары обрушились как камнепад.
— Крови нет! Нет! — орал Леотихид, словно безумный. — И не будет! Не будет!
Он бил без разбора, куда попало. Совершенно ошалев от боли, Леонтиск извивался на земле. Ему казалось, что в его тело впиваются раскаленные ножи. Рот наполнился тошнотворным вкусом крови, в ушах поплыл звон.
Внезапно удары прекратились. Прямо у головы Леонтиска по земле пробу хали чьи-то ноги.
— Ты что, совсем сдурел? Ты же его убьешь! — голос был хрипловатый, резкий, он доносился до Леонтиска издалека, как будто из-за горизонта.
— Не твое дело! — выплюнул Леотихид. — Что ты лезешь? Он должен пройти Круг Братства!
— Круг Братства… — голос запнулся, будто задохнулся, затем продолжил, уже более агрессивно. — И это ты называешь «братством»? Убери от него свои поганые руки!
— Прочь! Он — мой! Я — его эномарх!
— Нако-сь, сьешь! Я его забираю к себе! Иди котят души , ублюдок!
— Чего-о? Что ты сказал, жаба?
— Ах ты, крыса рыжая!
Послышался вскрик, какая-то суета, топот многих ног, все это перекрыл громкий голос ирена:
— Остановиться! Разойтись! Эй, разнять их!
Леонтиск уже немного пришел в себя. Кроме того, происходящее его настолько заинтересовало, что он рискнул оторвать голову от рук и открыть глаза.
Дерущихся уже разняли. Эномарх Леотихид стоял с красным лицом и сверкающими глазами, а напротив него трое или четверо «птенцов» держали за руки смуглого крепкоплечего паренька.
— Этот момент я запомнил на всю жизнь. Тогда я впервые увидел его…
— Пирра? — Эльпиника нагнулась вперед, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
— Пирра. Сына царя Павсания. Моего военачальника, повелителя и… брата.
— Сколько ему было тогда?
— Девять. Он на год старше Леотихида, братца Агесилая. Когда я увидел его… Он уже тогда был не такой как все: сбитый, пропорциональный, какой-то … законченный, что ли… Не мальчик, не отрок даже, но уже воин. А его лицо! Прямой, мужественный, почти перпендикулярный земле нос, миндалевидные глаза, пылающие огненной желтизной, резко очерченные, нервные, темные губы. И волосы — длинные, откинутые за уши, вьющиеся, пепельно-черные…
— Ого! — Эльпиника захлопнула раскрывшийся от удивления рот. — Не каждый поэт свою любимую так опишет, как ты этого спартанского царевича…
— И тем не менее я не могу передать и десятой доли того, что почувствовал тогда, на пыльном плацу лакедемонской военной школы…
Они стояли друг против друга. Сильные, смуглые, мужественные, почти одинакового роста, они были очень похожими, но в то же время совершенно разными. Как капля смолы и капля крови.
— По какому праву ты вмешиваешься в ход Круга Братства, эномарх? — черные брови Агесилая сурово сошлись к переносице.
— Прости, ирен. Насколько я помню, ты объявил, что любой из эномархов может взять этого «птенца» в свое братство. Так что мои права на афинянина не меньшие, чем у Леотихида.
— Чего же ты раньше молчал? — взорвался Леотихид, гневно всплеснул поврежденной рукой, ойкнул и схватил ее здоровой. Стоявшие за его спиной «птенцы» поддержали своего эномарха криками.
Агесилай молча посмотрел на брата, затем перевел вопрошающий взгляд на Пирра. Тот встряхнул головой, пожал круглыми бронзовыми плечами: