Конарев Сергей. Балаустион

   Лица товарищей выражали широчайшую гамму чувств. Ион был бледным и нервным, в этом его превосходил только советник Арес, совсем утонувший под доставшимся ему белым плащом. Тисамен, по своему обыкновению, был внешне спокоен, Феникс — весел, Галиарт то и дело от волнения облизывал губы. Аркесил делал вид, что занят сбруей своего коня, но искоса бросал на товарищей завистливые взгляды. А сам Лих был напряжен, как натянутый жгут катапульты. Леонтиск по опыту знал, что в таком состоянии Коршун невероятно опасен.
   — Ну, пошли! — решительно выдохнул Лих. — Эй, Аркесил, смотри в оба!
   — Да помогут нам боги! — сказал Леонтиск, а Аркесил лишь молча кивнул.
   С этим «спутники» царевича-Эврипонтида устремились к выходу из переулка. Сердце Леонтиска екнуло, на миг остановилось, затем застучало в два раза быстрее.
   — Строимся!
   Выстроившись в две колонны, как обычно ходили по городу «белые плаща», семеро отчаянных храбрецов — или безумных смертников? — направились к белевшему на противоположной стороне улицы забору особняка Эпименида.
 
   Девка оказалась сущей стервой, таких диких Эвному еще не попадалось. Или это присутствие матери и отца давало ей силы визжать, царапаться и брыкаться даже после дюжины крепких затрещин, отвешенных ей рукой эномарха? Однако зрители придавали сил и самому насильнику. Медленно, по лоскутам, он разорвал на девушке одежду, и тело под ней оказалось не таким уж и неаппетитным на вид, как можно было подумать. Смахнув свободной рукой папирусы со стола, — комната оказалась личным кабинетом хозяина — Эвном бросил девушку на него. Без труда раздвинув руками ее худые ноги, он несколько мгновений разглядывал то, что представилось взору, затем подобрал подол хитона и резко, одним движением, насадил девицу на свое «копье». Он хотел сделать ей больно, и кажется, преуспел в этом — она заорала, как резаная.
   — Что ты делаешь! — причитала и привязанная толстуха-мать. — Изверг! Она ведь девственница!
   А ведь и правда. До этого целка попадалась ему всего один-единственный раз в жизни, но Эвном помнил это блаженное ощущение упругого сопротивления и прорыва и мокрой, плотной теснины, сжимающей хрен, как рукой. Эномарх был удивлен. Вроде девица уже не сопливая, лет семнадцати или восемнадцати. Хотя кто их знает, этих дочерей граждан, когда они начинают давать? Опыт Эвнома базировался на кувырканиях с рабынями и дочерьми метеков и гипомейионов, неполноправных граждан Спарты. Среди этих девственницу трудно было найти и в тринадцать. А тут — поди ж ты! Вот так подарок преподнесла судьба!
   Эти мысли медленно ворочались в лобастой голове эномарха — гораздо медленнее, чем двигался его таз. Девица почти перестала царапаться и извиваться, а только громко стонала и давилась слезами и соплями. Все они так — корчат из себя недотрог, а через четверть часа глядишь и понравилось, иные еще и добавки просят.
   Отец девки вел себя примерно: сидел, привязанный к стулу, закрыв глаза и опустив голову. Эвном предпочел бы, чтобы старый смотрел, но эномарху недосуг было бросать весьма приятные телодвижения, чтобы заставить мерзавца открыть зенки. Тем более что мамаша работала за двоих: она вопила, дергалась всем телом и пыталась освободиться.
   — Что, ведьма, тоже хочешь, чтобы тебя прочистили? — заржал Эвном, глянув на нее. — Ну, позови кого-нибудь из парней, может они тебя облагодетельствуют, жирная курва.
   Обоих стражников эномарх выставил за дверь, как только они закончили привязывать хозяев.
   — Шакал! — кричала хозяйка дома, ее лицо налилось кровью. — Что же ты делаешь? Оставь ее, сволочь проклятая! Боги покарают тебя за это! Мразь!!!
   И тут узел, завязанный небрежной рукой Ификрата, поддался лихорадочным пальцам женщины, и веревки, ослабнув, свалились к ее ногам. Перескочив через них, она, словно фурия бросилась к оставленному эномархом на пюпитре — чтобы не мешал — мечу.
   — Га-ад!
   Глаза Эвнома вылезли из орбит.
   — Ах ты, свинья старая! — он выскользнул из девицы, сделал шаг навстречу остервеневшей женщине и со страшной злобой ударил ее кулаком в лицо, тяжко, как в кулачном бою. Фурия, хрюкнув, отлетела к массивной стойке для свитков, врезалась в нее спиной и рухнула на пол, с грохотом опрокинув бронзовый треножник. Руки и ноги ее судорожно дергались, сверху шуршащим дождем сыпались свитки.
   — Дура! — бросил на прощанье Эвном и, пока его мужское естество не ослабло, вернулся к девице. Та даже не успела ничего осознать, едва успев поднять голову. Эномарх не дал ей придти в себя, вогнав в нее, что говорится, «по самую рукоять». Инцидент с толстухой, видимо, что-то подстегнул в его организме, потому что уже через несколько мгновений тело эномарха пронзила финальная судорога. Выдернув член из окровавленного лона девушки, он забрызгал ей семенем живот, грудь и лицо. Одна изжелта-белая капля повисла на каштановых волосах, что курчавились на ее лобке.
   — Уф-ф, клянусь богами, это было что-то! — Эвном небрежно уронил полу хитона. — Ты как считаешь, мышка?
   Девушка всхлипывала и дрожала.
   — Ну, я вижу, ты тоже довольна, — усмехнулся крепыш. — Ладно, полежи немного. Я малость передохну, и повторим, уже более тщательно.
   Эвном в четыре шага пересек комнату и носком эндромида ткнул засыпанную свитками женщину.
   — Ну, чего развалилась, старая? Встать!
   Толстуха не отреагировала. Эвном нагнулся и приложил пальцы к ее шее. Пульса не было.
   — Вот это да! — он удивленно выпрямился. — Скопытилась! Вот это удар у меня!
   — Нет, — вырвалось изо рта хозяина дома вместе с громким всхлипом. — Нет…
   Плечи привязанного к стулу старика запрыгали, по щекам покатились слезы.
   — Ма!!! — завыла девица, спрыгивая со стола и бросаясь к матери.
   В этот момент в дверь деликатно постучали.
   — Заходи, — рявкнул Эвном.
   — Эномарх, — заглянувший в комнату Ификрат уставился на голую угловатую фигуру, склонившуюся над безжизненным телом. — Там вроде кто-то из наших пришел, у ворот…
   — Что? — вскинул брови Эвном, выглядывая в окно. По двору в направлении к дому стремительно шли мужчины в белых плащах. В сумерках эномарх не мог разобрать лиц. Но появление этого отряда означало, что элименарх решил в последний момент внести коррективы в первоначальный план. Эвном похолодел. Великий Мужеубийца, а он уже упокоил старуху! Леотихид голову с него снимет, если семейство Эпименида решено оставить в живых…
   — Охраняй этих, я вниз, — бросил Эвном, опрометью бросаясь к двери. Ификрат отсалютовал и, дождавшись, когда командир скрылся из виду, повернулся к стенавшей над матерью девице. Она подняла опухшее от слез лицо.
   — Зачем он убил маму? Зачем? В чем мы виноваты?
   — Ты — ни в чем, милая. Иди-ка сюда, — на губах его заиграла плотоядная улыбка, а глаза не могли оторваться от ее острых грудок.
   В этот момент внизу, на первом этаже, раздался страшный грохот и крики. Трещала ломаемая мебель, затем раздался явственный звон оружия. И резкий голос, крикнувший:
   — Держи его! — и вслед за этим топот нескольких пар тяжелых ног.
   — Что за хреновина? — Ификрат подбежал к окну, но во дворе ничего необычного не происходило. Только двух караульных, до того стоявших у ворот, видно не было.
   — Дочка, руки, — дернулся на своем стуле Эпименид. Девица дернулась было к отцу, но Ификрат отпихнул ее к стене.
   — Спокойно!
   Грохот ног раздался в коридоре за дверью. Ификрат обнажил меч. Глянув на Эпименида, он шагнул за спинку стула и приставил лезвие к горлу старика.
   В этот момент дверь с треском распахнулась и в комнату кубарем влетел эномарх Эвном. А за ним двое… нет, трое вооруженных мужчин. Ификрат со свистом втянул воздух сквозь зубы и плотнее сжал рукоять оружия.
   — На твоем месте я бы бросил железяку и отступил на два шага назад, — зловеще пропел первый из вошедших, высокий и длиннорукий. — И причем быстро.
   — Ты меня не пугай, Коршун, не на того напал, — выдохнул «белый плащ», почувствовав, как кровь приливает к лицу.
   — Я тебя не пугаю, Ификрат. Но попробуй сделать что-нибудь старику, и клянусь отцом, что просто ты не умрешь. Будешь кричать так, что услышит твоя мать в Лимнах. Ты мне веришь? — проникновенно проговорил Лих.
   Ификрат поверил — безумный нрав первого «спутника» Эврипонтида в агеле был хорошо известен. Облизав пересохшие губы, «белый плащ» разжал пальцы. Меч упал на колени Эпименида, и с глухим стуком соскользнул на пол.
 
   Полиад не мог поверить своим глазам: семеро в белых плащах, вывернув из-за угла, прошагали мимо харчевни, в которой устроил себе наблюдательный пункт лохаг, и устремились к воротам дома Эпименида.
   — Куда они прут, кретины? — пробормотал командир «белых плащей», пытаясь пронзить взглядом сгущавшуюся тьму. Но через несколько мгновений, когда со стороны особняка долетел приглушенный расстоянием вопль, Полиад со всей силы хлопнул себя ладонью по лбу.
   — Проклятье!!!
   — Что такое? — поднял голову сидевший у стены и точивший свою махеру гиппагрет Ясон. Единственный глаз номарга подозрительно уставился на тонкого мечника.
   — Это они, эврипонтиды! — проскрежетал зубами Полиад. — Они обставили нас, как сельских дурней! Вошли в дом раньше полуночи!
   — Ну и что?
   — Как «что», идиот! Они же захватят Эпименида живым!
   — Ты придержал бы язык, малыш, — циклопий глаз Ясона нехорошо блеснул. — А то ведь я могу его и укоротить.
   — Э-э, прости, — Полиад вспомнил, с кем разговаривает. — Но дела, клянусь богами, обстоят препаршиво.
   В окнах второго этажа особняка Эпименида замелькали мужские фигуры.
   — Все, они захватили дом. Облапошили моих, нацепив белые плащи.
   — Ну и в чем проблема? — Ясон подошел к окну. Его выпуклое и блестящее, словно отлитое из бронзы, плечо находилось на уровне глаз Полиада. — Давай войдем в эту хибару и выколупаем их оттуда. — Можем пойти туда вдвоем. Поглядим, каков ты в деле: говорят, умеешь ловко прыгать. А я вот не верю.
   Полиад не обратил внимания на подначку, ему было не до того. Следовало немедленно что-то предпринять, но последовать предложению гиппагрета он не решался. Ясон не был посвящен в детали происходящего, а Полиад знал их досконально, и понимал, что действовать нужно очень аккуратно.
   — Сколько с тобой людей, гиппагрет? — спросил он.
   — Пятеро. Но я не собираюсь вести их всех против каких-то задохликов, которых не наберется и десятка, — усмехнулся номарг. — Ты чего перетрусил, малыш?
   — В дом идти нельзя. Эй, Арси!
   — Я здесь, — в проеме лестницы, ведущей на первый этаж, показалась черноволосая голова Арсионы.
   — Эврипонтиды проникли в дом. Мы должны окружить его, немедленно, чтобы они не могли сбежать. Пусть декадархи со своими десятками займут все три примыкающих двора. Если сучата попытаются уйти через забор, пусть их задержат, любой ценой. До тех пор, пока мы не подоспеем на помощь.
   — Есть. Мне остаться?
   — Останься. И… сколько у нас конных?
   — Четверо. Не считая нас с тобой.
   — Будь добра, пришли кого-нибудь из них ко мне. Нужно сообщить элименарху.
   — Бу сде, — легкие ноги затопали по лестнице.
   — Зачем тревожить соседей? — хмыкнул гиппагрет. — Почему просто не занять двор, и не отрезать им пути отступления?
   — Если придется штурмовать дом, будет много шуму. Я все еще надеюсь обойтись без этого. Насколько я понял план Эврипонтидов, сейчас они попытаются тихонько исчезнуть, прихватив Эпименида, разумеется. На улице схватить их будет проще, и сделаешь это ты и твои номарги, гиппагрет.
   — Кто ты такой, чтобы мне указывать? — насупился Циклоп. — Государь Агесилай приказал мне подчиняться твоему элименарху, но не тебе, малыш.
   — Я бы с удовольствием сделал все сам, — мягко улыбнулся Полиад. — Но со мной была только эноматия, и я их только что отослал, как ты слышал, занять соседние дворы. По десять человек в каждый двор — и то немного…
   — Ну да, такие хлюпики, как твои, могут и не удержать эврипонтидов, если те ломанутся через стены, — охотно согласился номарг.
   — Скорее всего мерзавцы пойдут главными воротами. Их ставка — на быстроту. И то, что они напали в иной час, чем мы предполагали… хм… что-то тут нечисто. Однако неважно. Мы оказались чуть умнее и оказались в нужном месте и в нужное время. Ты оказался, гиппагрет. Тебе и достанется все слава, когда твои орлы скрутят преступников в этом темном переулке. Мне, увы, воевать некем.
   — Мне эта слава до… — хмыкнул Ясон. — Но — ладно, уговорил, малыш. Раз уж ты и твои белые тараканы ни на что не способны, придется поработать мужам.
   Полиад сдержал торжествующую улыбку. Топая подбитыми подошвами, в комнату вошел один из «белых плащей».
   — Звал, лохаг?
   — Да, Гипподот. Немедленно скачи к элименарху. Сообщишь ему следующее…
 
   Вынырнув откуда-то из боковой улицы, мимо во весь опор промчался конный. Аркесил, укрытый в тени высокой стены, проводил его взглядом. Всадник спешил в сторону центра города. Великие боги, а что, если и Агиады посадили вблизи особняка Эпименида своего наблюдателя, чтобы он предупредил их о появлении налетчиков Пирра? И теперь он мчится прямиком к Леотихиду, чтобы сообщить то, что увидел? Проклятье, предположение выглядело весьма правдоподобным. Рыжий не дурак, и должен был подстраховаться. И, если это так, весьма скоро здесь будет много решительных парней с острыми мечами. Олимпионик закусил губу — Лиху и его команде следовало поторопиться. Чего они там возятся?
   Аркесил пристально вглядывался в темноту, но, признаться, мало что видел. В окруженной горами Спарте темнеет быстро — еще совсем недавно, когда друзья, облаченные в белые плащи, шли к воротам особняка Эпименида, все было видно как на ладони. Но вот солнце закатилось за вершину, и хотя его отблеск еще алеет над верхушками леса, внизу, в городе, уже темно хоть глаз выколи.
   Царевич сказал — «если что-то пойдет не так, скачи к полемарху Брасиду». А как тут поймешь, что что-то не так, когда ни зги не видно? Хоть бы какой-то знак. В окнах проклятого особняка кто-то мечется, мельтешит, но что именно там происходит? Лих сказал, что в случае провала один из «спутников» выбежит во двор или высунется в окно и закричит «Засада!» И тогда Аркесил должен скакать, не раздумывая. Но никто не кричит, а прошла уже целая вечность. Или четверть часа? Время так тянется, когда ждешь. Царевичу, наверное, еще тяжелее — не та у него натура, чтобы ждать в безопасности, когда его люди играют в прятки со смертью.
   Нет, это невыносимо! И он находится слишком далеко. Нужно подобраться ближе, иначе слишком велик риск пропустить сигнал тревоги. Аркесил всерьез заволновался. Хорош он будет, если проворонит! Друзья, попавшие в западню, будут отбиваться и ждать подмоги, а он будет стоять и думать — почему ж они не выходят? Решено, нужно приблизиться к дому.
   Проклиная доставшуюся ему миссию, Аркесил заковылял по утоптанной до каменной твердости дороге — здесь, в Мезое, улицы города не были замощены, как в центре. Своего пегого жеребца Аркесил вел в поводу. Так, один дом, другой, третий… Ага, вот отличное укрытие — узкий переулок сворачивает налево. Отсюда дом Эпименида отлично виден, он находится почти напротив, чуть наискосок…
   Если бы Аркесил завернул в переулок, его наверняка ждал бы быстрый и жестокий конец. Но боги хранили одноногого красавца-олимпионика. Когда до угла осталось не более пяти шагов, до обострившегося слуха молодого воина донесся топот тяжелых эндромидов, звяканье металла и сдержанные голоса. Это были воины, и они выходили на улицу из того самого дома, за углом которого притаился оцепеневший от неожиданности юноша. Молясь о том, чтобы конь не выдал его неожиданным ржанием, Аркесил превратился в слух.
   Властный и грубый голос отдавал команды.
   — Трое — на ту сторону, живо, отрежете ублюдков от дома. Вы двое здесь, со мной.
   — Есть, гиппагрет, — отозвался хриплый бас. У Аркесила волосы стали дыбом. Гиппагрет! Скорее всего, Ясон Гиспеминид, по прозвищу Циклоп, верный пес Агесилая. Хромой послал номаргов, чтобы подготовить эврипонтидам ловушку!
   — Гиппагрет, прикажи своим молодцам, чтобы не убивали всех. Пара-тройка живых мерзавцев пригодится для суда, — Аркесилу, кажется, был знаком этот холодный, с едва заметными смешинками, голос.
   — Слышали малыша, ребята? — заклекотал номарг. — Постарайтесь…
   — Командир, Феанид сигналит, — прервал гиппагрета один из солдат.
   Аркесил тоже увидел человека, сигналящего факелом из дома напротив. По идее, и он должен был видеть Аркесила. Если наблюдатель, несмотря на темноту, разглядит, что притаившийся за углом человек с лошадью явно не из своих… его, Аркесила, жизнь немногого будет стоить.
   — Вижу, — отозвался голос со смешинками, а Циклоп засмеялся:
   — Значит, идут, засранцы. Иду-ут!
   — Авоэ, гиппагрет, действуй.
   Сердце Аркесила стучало, как кузнечный молот. Еще минута-другая, и отряд Лиха, выходящий из дома Эпименида, попадет в западню. И бесполезно скакать за Брасидом и его солдатами, не успеть, да и не посмеют они заступить дорогу воинам из Трехсот.
   Решение пришло, и Аркесил, схватившись за гриву коня, взлетел ему на спину и от души хлестнул болтавшейся на кисти плетью. От неожиданности пегий заржал, но послушно отправился с места в галоп. Проскакав перед самым носом номаргов — какая уже, к псам, скрытность! — олимпионик поскакал прямо к воротам особняка Эпименида. И вовремя — Тисамен уже открывал калитку, за его спиной в сумраке виднелись и неясные силуэты остальных.
   — Назад, в дом! — что есть мочи завопил Аркесил. Тисамен, опешив, тупо глядел на него, что-то спрашивал, но Аркесилу было не до того, он спиной чувствовал мечи Трехсот и продолжал надрываться, вздымая храпящего жеребца на дыбы. — Засада! Запирайтесь в доме! Скорей! Я — за подмогой!
   Кажется, поняли. За спиной Тисамена появилось искаженное лицо Лиха, затем калитка резко захлопнулась. Аркесил обернулся через плечо. Рослые фигуры едва показались из переулка и топтались на месте — видимо, их командиры срочно соображали, что делать дальше.
   Пегий уже пронес своего седока мимо белого забора Эпименида, приближаясь к перекрестку. Вообще-то, чтобы попасть к дому полемарха Брасида, Аркесилу нужно было скакать в обратную сторону, и сейчас он колебался — попытаться прорваться мимо врагов или выбрать кружной путь, вокруг стадиона?
   Олимпионик оглянулся. В каких-то пятидесяти шагах позади серые тени стремительно пересекали улицу по направлению к особняку, где заперся отряд Лиха. Значит, номарги приняли решение. Пора сделать это и тебе, дружок. Аркесил внезапно понял, что если поскачет кружным путем, то не успеет привести подмогу. Зная способности номаргов, можно не сомневаться, что они управятся с горсткой молодых воинов, а насколько быстро это произойдет, зависело только от конструкции здания. В любом случае, вряд ли обычный дом будет слишком удобен для обороны. Стало быть, нужно спешить.
   Аркесил закончил эти размышления, уже развернув коня и пустив его в галоп точно посередине улицы. Увы, была она не слишком широка, и противники решили этим воспользоваться. Высокий муж в шлеме с черным султаном что-то каркнул, указывая на него, и тут же трое или четверо номаргов бросились наперерез несшемуся вскачь жеребцу Аркесила. Олимпионик похолодел: в их руках блестели обнаженные мечи. Им стоит лишь подсечь ноги коню… и не стоит надеяться, что кто-то из Трехсот побоится скачущей лошади. Или?..
   Размышлять было некогда. Зубы щелкали в такт стуку копыт, ночной воздух резал лицо холодной бритвой, темные фигуры стремительно приближались. Аркесил направил коня на того, что стоял ближе всего к переулку. В последний миг тот ловко отскочил в сторону, отведя руку с мечом, но Аркесил, наклонившись вбок, от души хлестнул его плетью по лицу. И номарг промахнулся! Конь дико заржал, пронесшись мимо него. Это произошло быстро, быстрее, чем Аркесил успел по-настоящему испугаться.
   — Нет, не надо! Нужно схватить его живым, — закричал тот, что разговаривал в переулке с гиппагретом. Видно, кто-то собирался достать всадника, бросив ему в спину копье. — На коней, за ним! Догнать!
   — Ну, это мы посмотрим, идиоты! — усмехнулся сквозь зубы Аркесил, услыхав за спиной звук погони. Молодой спартанец с детства любил лошадей, был лучшим наездником в своем лохе, да и Олимпийские игры выиграл именно в гонке колесниц. Эх, лихая была потеха! Из двадцати трех повозок к финишу пришли семь, остальные, столкнувшись на бешеной скорости друг с другом или с каменной метой, превратились в бесформенные груды досок, колес и железных осей, перемешанных с бьющимися лошадьми и покалеченными возницами. После того сумасшествия даже дикая гонка по ночному городу казалась детской забавой. Оскалившись, Аркесил обернулся через плечо, чтобы оценить расстояние, отделявшее его от преследователей… и грязно выругался, что случалось с ним крайне редко. Проклятый номарг не совсем промахнулся: на крупе коня алела короткая, но глубокая борозда, быстро наполнявшаяся поблескивающей влагой. Проклятье! А позади — два… нет, три всадника. Аркесил почувствовал, как его, словно сосуд, наполняет ярость.
   Несколько кварталов конь еще держал скорость, хотя, чувствуя боль, мотал головой и жалобно ржал. Чуткое ухо Аркесила вскоре уловило сбой в привычном ритме галопа, только возбуждение помешало ему сделать это раньше. Очень скоро конь обессилит и перейдет на шаг, или, того хуже, взбесится от боли. Боги, что же делать? Вот уже и храм Афродиты, половина пути до дома полемарха. Но погоня уже за самой спиной, и… ийэ-эххх!
   Споткнувшись, пегий подломил передние ноги и с визгом рухнул на грудь, потом на бок и добрую дюжину шагов проехал по земле, беспорядочно меся воздух копытами. Аркесил, кубарем полетев через голову коня, свалился на твердую, словно железо, дорогу. Он умел падать с лошади и инстинктивно сгруппировался, но все же эта встреча с землей оказалась весьма болезненной. Легкие, из которых ударом вышибло воздух, отказывались принимать его обратно, голова словно раскололась, а костыль слетел с ноги. Когда подъехали преследователи, олимпионик все еще пытался вдохнуть, дергаясь на земле, как выброшенная на берег рыба.
   — Ну что, шакал трусливый, не помогла тебе коняга? — участливо спросил один из трех. Они спешились и окружили олимпионика как стервятники падаль.
   — Эге, ребята, да он же одноногий! — заржал второй, пнув валявшийся на земле костыль.
   Просочившегося в грудь воздуха Аркесилу хватило, чтобы кратко описать, что он думает о «белых плащах» и ублюдке Леотихиде в частности. А они были именно «белыми плащами», не номаргами, и олимпионик подумал, что ему повезло.
   Это была ошибка. Они накинулись на него, как голодные псы на кусок мяса. Били твердыми подошвами и носами военных сапогов-эндромидов, жестоко, не разбираясь — по животу, ребрам, голове, больной ноге. Аркесил, ослепший и оглохший под градом обжигающих ударов, ползал на четвереньках, пытаясь встать на ноги и ответить — хотя бы раз, хотя бы одному. Но сделать это не удавалось — очередной пинок валил его на землю. Наконец, он нащупал руками отшлифованный конус протеза и наугад ткнул им вверх. Попал — раздался вскрик боли и ругань. Протез тут же вырвали у Аркесила из рук и принялись дубасить им по плечам и спине. Храбрец был уже на пороге того, чтобы провалиться в спасительное болото беспамятства, но тут, как всегда, внезапно, избиение прекратилось. Некоторое время он еще лежал, приходя в себя, потом с трудом раскрыл глаза и потряс головой, чтобы прогнать бесновавшуюся в голове какофонию.
   — …делаете? Как вы смеете творить беззаконие, да еще перед домом эфора? Или вы полагаете, что заход солнца дает право на бесчинство? — глухой голос принадлежал молодому мужчине. В ушах шумело, но Аркесил готов был поклясться, что голос знакомый. Просто вечер знакомых голосов, да и только.
   — Успокойся, приятель, мы просто решили проучить эту шельму, — развязно отвечал один из «белых». — Играл утяжеленными плутовскими костями, собака, представляешь? А потом хотел сбежать со всеми монетами, что вытащил из нас. Ну ничего, сейчас мы отведем его обратно, он все нам вернет. А там, клянусь Дионисом, выпьем по кувшинчику вина, помиримся, да все забудем, дело житейское! Верно я говорю, ребята?
   «Ребята» охотно подтвердили.
   — Плутовал он или нет, вы не смеете избивать свободного человека, — сурово проговорил спаситель Аркесила. — И если он захочет подать в суд, я выступлю свидетелем на его стороне, и вас приговорят к штрафу.
   Сказанное «белым плащам» вовсе понравилось.
   — Эй, да полно тебе кипятиться! Какой суд, какой штраф? Мы заберем его домой, и всех делов-то… Это ж мой кузен, свои мы люди, и меж собой сами разберемся, клянусь Дионисом. А ты, добрый человек, шел бы спать, не вмешивался. Эй, ребята, тащите шельмеца к лошади, щас…
   — Никуда он с вами не поедет, — Аркесил еще не узнал этого голоса, но уже готов был признаться его обладателю в своей вечной признательности. Правда, сделать это пока не получалось: язык слушался его так же плохо, как отбитые конечности. — Не внушаете вы мне доверия, ночные разбойнички. Кто знает, кто вы такие? А ну-ка, назовите мне ваш отряд и чин, живо!
   «Белые» расхохотались, тихо и злобно.
   — Отряд и чин, говоришь? Может, тебе еще и выпить поставить? — ехидно осведомился тот, что говорил больше всех.