Конарев Сергей. Балаустион

   — Но ведь должна существовать возможность… — не сдавался царь. — Хватит вилять, Анталкид! Что нужно сделать, чтобы римляне оставили нас в покое?
   Анталкид снова покачал головой.
   — Это решение сената, а не лично консула Нобилиора. Сенат отправил его сюда, и сенат ждет от него результата.
   — Результата не будет! — зло бросил молодой царь. — Я не допущу, чтобы ахейцы руководили нами…
   — Это решение — в компетенции герусии и народного собрания, — напомнил эфор.
   — Великий Зевс! Ахейцы уже добрую сотню лет пытаются накинуть нам на шею это ярмо. Неужели ты думаешь, что народ поддержит подобный союз? Да любого, кто предложит это, на агоре закидают камнями.
   — Консул Фульвий Нобилиор собирается выступить перед гражданами Спарты лично. А сначала он убедит геронтов поддержать предложение.
   — О, не сомневаюсь, что вы уже вплотную поработали с герусией! Но я могу запретить ставить этот вопрос на голосование.
   — Безумие, — нахмурился Анталкид. На его щеках начала отходить бледность, вызванная драмой в подземелье. — Противопоставить себя Риму? Это самоубийство, государь.
   — Почему же? — прищурился Агесилай. — Ведь римляне повсюду кричат о любви к Греции и ее законам, заявляют, что будут опекать и защищать ее из уважения к великому прошлому и культуре. Они не захотят терять лицо…
   — Ах, государь. Прошу простить меня, но как же ты все-таки молод и наивен, — эфор покачал круглой головой. — Под мягкой лапой кошки кроются безжалостные когти. Кроткие речи римлян таят непреклонную волю. Великие силы! Пожалуй, сегодняшний наш разговор принесет немало пользы, и убережет тебя, государь, и весь спартанский народ от больших бедствий. Если, конечно, ты прислушаешься к словам эфора Анталкида.
   — Выслушаю их, — Агесилай хрустнул пальцами.
   — То, что я скажу сейчас, это секрет. Если римлянам станет известно, что я открыл его, моя репутация пострадает. Но тебе, государь, лучше знать его.
   — Это останется в тайне. Клянусь Зевесом, — поднял руку молодой царь.
   — Мы с господином консулом обсуждали различные варианты развития событий, — шумно выдохнув, начал Анталкид. — И мне совершенно точно известно, что если цари Спарты, часть эфоров, геронтов, либо высших военачальников будет активно — и эффективно — препятствовать проведению закона о союзе, будет применена военная сила. Консул, посредством македонян, прикажет армиям Ахейского союза подойти к Спарте. И, если нужно, занять ее.
   — Ахейцы так уверены в своих силах? — спросил Агесилай, чувствуя, однако, как по спине пополз холодок. То, что звучало сейчас, было для него шокирующей новостью.
   — У них шестьдесят тысяч воинов против наших двадцати. Кроме того, при необходимости в Грецию будет направлен экспедиционный корпус македонян. Спарте не выстоять. Тем более, — Анталкид поднял на царя круглые глаза, — что многие здравомыслящие граждане полиса, в том числе и часть высших магистратов, выступят против безумцев, затевающих войну.
   — В их числе, конечно, и ты, эфор Анталкид.
   — К чему лукавить? Ты прав, государь. Я желаю блага своему родному городу и не допущу его разорения иноземными солдатами, — Анталкид нервно поерзал на скамье.
   Повисла долгая пауза.
   — Что ж, по крайней мере, честно, — наконец проронил царь, не глядя на собеседника.
   — В случае подобного развития событий виновники бунта будут отстранены от власти и отправлены в вечное изгнание, а их место займут люди, лояльные по отношению к Риму, — быстро проговорил эфор. — Прошу тебя учесть, государь, что все это я рассказываю для того, чтобы ты не совершил подобных необратимых поступков. Я всегда питал слабость к дому Агиадов, и даже если имел на руках порочащие вас улики, старался не давать им ходу. Впрочем, зачем я это рассказываю? Тебе известно это, государь, Леарх должен был рассказать…
   — Да, он все рассказал, — зловеще ухмыльнулся Агесилай. — О том, что мы тебе удобны, в отличие от моего дяди Демонакта, «волчары Демонакта», так ты, кажется, выразился? О том, как ты собирался управлять нами, словно куклами на веревочках.
   — Это уже измышления! — поднял руку, словно защищаясь, толстяк.
   — Ну, всего лишь самую малость, — согласился царь.
   — Я даже не сообщил консулу о вашем заговоре против него. Хотя знал все детали.
   — Значит ли это, что ты не замедлишь поведать ему всю правду, если отчаешься убедить меня? — прямо спросил Агесилай.
   — Я верю в твой разум, государь, — склонил голову эфор.
   — Вот, значит, как, — зловеще проронил Агесилай. Толстый интриган, даже прижатый к стенке, представляет смертельную угрозу. Молодой царь сдержал огромное желание приказать Ясону заколоть эфора на месте.
   — Повторяю, что не вижу лучшего и более достойного трона человека, чем ты, молодой государь, — напуганный переменившимся лицом царя, проговорил эфор. — И это истинная правда, клянусь посмертием! И если мы сможем объединить наши усилия и добиться благосклонности Рима… О, римляне ведь требуют лишь формального подчинения, а в остальном готовы позволить нам заниматься своими делами. Они лишь потому до сей поры не доверяли Спарте, что она всегда демонстративно отвергала их дружбу и опеку. А я… я знаю, что смог бы добиться того, чтобы римляне действительно начали помогать. И кто знает — быть может, еще при моей жизни, а при твоей-то уж точно, Спарта заняла бы в Греции приличествующее ей, то есть главенствующее, положение. Как в былые времена!
   — О каком главенствующем положении может идти речь, если нам предлагают подчиниться ахеянам? — раздраженно возразил царь.
   — Сейчас нам нужно смириться, признать главенство ахейского совета стратегов. Тем более, что полномочия сикионского архистратега будут касаться лишь военной области, но никак не внутренней жизни полиса.
   Агесилай скривился, демонстрируя, насколько он этому верит.
   — Пройдет какое-то время, и Рим, перестав чувствовать в Спарте центр недовольства, прекратит и выступать против нас при любом подходящем случае. Демонстрируя лояльность к римлянам, мы сможем все остальные дела вершить самостоятельно. И, кто знает, быть может, даже разорвать путы союза, если они и по прошествии лет будут казаться путами.
   Агесилай вздохнул.
   — Одним словом, ты все сводишь к тому, что союз с Ахайей неизбежен?
   — Неизбежен, — мотнул щеками эфор. — Римляне заставят Спарту принять его. Так или иначе.
   — Гм, не на это надеялся я, планируя наш сегодняшний разговор, — Агесилаю приходилось напрягаться, чтобы голос не прозвучал совсем уж кисло.
   — Увы, — развел руками Анталкид, — судьба и воля богов сильнее желаний земных владык. Небожители даровали власть над миром римлянам, и с этим ничего поделать невозможно. Однако лучше, смирясь с прихотью бессмертных, жить достойно, нежели погибнуть, пытаясь противостоять неизбежному.
   — Недурственное изречение, — попытался улыбнуться Агесилай. — Пожалуй, я велю секретарю записать его.
   — Какое решение ты изберешь, государь? — серьезно спросил эфор, и не пытаясь скрыть, что интересует его более всего.
   — Над этим необходимо поразмыслить, — потер лоб царь. — На досуге. А сегодня досуга у меня не будет, так как необходимо провести последние приготовления к сражению в герусии.
   — Разрешишь ли дать тебе еще один совет, государь Агесилай? — эфор как будто не понял намека, что аудиенция закончена.
   — Разрешаю, — устало кивнул Агиад. От всех этих разговоров у него ужасно разболелась голова.
   Анталкид встал со скамьи, подошел почти к самому трону и негромко произнес, косясь в сторону застывшего в стороне Ясона:
   — Не лучше ли отказаться от битвы и позволить Павсанию вернуться в город? Борясь против римлян, этот человек сам себя погубит, и не нужно будет прибегать к… опасным радикальным методам.
   — Я поклялся, что Павсаний не вернется в Спарту, и надеюсь победить его в суде.
   — Сомнительно, государь, — причмокнул губами Анталкид.
   — Быть может, ты, господин эфор, мог бы посодействовать в этом? — откинулся на спинку трона царь. — Подтверждая тезис, что мы с тобой можем быть союзниками.
   — Обещаю, что переговорю с некоторыми из геронтов, и попытаюсь убедить их, по крайней мере, воздержаться от решения. Однако голосование будет тайным, и определенно рассчитывать на что-то трудно…
   — А я все-таки рассчитываю, — упрямо проговорил Агесилай. — Но если все наши усилия окажутся тщетны…
   Он вовремя замолчал.
   — Что тогда? — поднял брови Анталкид.
   — Ничего, — царь сделал номаргу знак подойти. — Проводи господина Анталкида, Ясон. Всего хорошего, эфор. Береги себя.
   Как только двери за Анталкидом закрылись, из ниши, прикрытой живописной картиной с изображением Фермопильской битвы, появилась царица Тимоклея. У носа царица держала пропитанный благовониями вышитый платок.
   — В чем дело, матушка?
   — Прошу тебя, сын, в следующий раз, когда ты попросишь меня незримо поприсутствовать на какой-нибудь беседе, прикажи сначала вымести из этого застенка пыль. Похоже, она скапливалась там со времен правления Клеонима, твоего деда. Не знаю, как мне удалось удержаться, чтобы не чихнуть. Только платок с волшебной аравийской мазью и спас.
   — Учту твои пожелания, царица, — Агесилай слегка поклонился, поморщился и, протянув руку, взял у матери платок. Приложил его к носу и глубоко вдохнул. — Быть может, и мне поможет волшебная мазь. Голова раскалывается. Проклятый толстяк чуть не заболтал меня до смерти.
   — Ты водил его вниз?
   — И даже поизгалялся немного, как ты и велела. Однако на его отношении к римской задумке это не отразилось.
   — Да, я все слышала, — качнула высокой прической Тимоклея.
   — И что ты об этом думаешь? Неужели придется подписать унизительный для Спарты союз с ахеянами?
   — Боюсь, сын, что эфор был прав. Крайности приведут к гибели. Эфор Анталкид прямо сказал, что расскажет римлянам все, что знает о наших действиях против них, — напомнила царица.
   — У него нет доказательств! Единственный, кто мог подтвердить его слова — шпион Леарх — мертв.
   — Римляне поверят эфору скорее, чем тебе. Нет уверенности, что консул и сейчас не подозревает чего-то. Не нужно его недооценивать. И лучший способ развеять подозрения — это поддержать его предложение.
   Царь упрямо молчал.
   — И не забудь, что сказал Анталкид: в случае необходимости ахейцы и македоняне применят силу. Нужно уступить, сын. Проявить гибкость, чтобы не быть сломленным.
   — О, боги! — Агесилай соскочил с трона, сделал несколько нервных шагов и остановился спиной к матери у стоявших в углу полных доспехов. — Итак, союз с ахейцами?
   — Выбора нет, сынок. Я не посоветовала бы тебе такого, если вы видела хоть какой-то разумный выход. Но я его не вижу… и, кто знает, может быть, все окажется не так уж плохо.
   — Да, выбора нет, — прохрипел Агесилай, все так же стоя спиной. Затем сорвал с подставки доспехов медный шлем и с силой запустил им в висевший на противоположной стене круглый щит. С ужасным грохотом оба предмета амуниции полетели на пол. Ясон, стоявший у дверей, не повел и глазом, уставившись в неведомую точку.
   Когда Агесилай повернулся к Тимоклее, лицо его было бесстрастно.
   — Ну что ж, союз так союз, — спокойно сказал он, возвращаясь на трон. — И хватит хныкать по этому поводу.
   Мать сдержанно улыбнулась.
 
   — Разве старина Поламах не дома? — поинтересовался Галиарт, идя к дому вслед за хозяйкой и несшим факел дюжим илотом.
   — Уехал в Кардамилу. Тамошний управляющий, того, помер от сердечной язвы. Надобно назначить нового, пока надсмотрщики все не растащили, — охотно пояснила полная и энергичная Афросида, супруга мечника Поламаха. — Вы чего так поздно?
   — Уж простите. Ваш постоялец срочно переезжает на новое место. Доктор сказал, что ему необходим морской воздух, иначе помрет. От сердечной язвы.
   — Болтун! — широко улыбнулась тетка Афросида. — Сталбыть, к морю едете? Ну, иди, поднимай его, а я распоряжусь, чтобы чего-нито собрали вам в дорогу. Фин, проводи парня, чтоб не расшиб лоб, в темноте-то.
   Невольник с факелом повел Галиарта уже известной тому дорогой в комнату, отведенную для Леонтиска. Перед самой дверью Галиарт предупредительно забрал у илота факел и отослал его, и только после этого постучал в дверь.
   — Леонтиск, это я, Галиарт, — проговорил он, когда друг отозвался. — Один.
   — Ну так входи, — донеслось из комнаты.
   Галиарт вошел, и, подняв факел, шагнул к кровати. Одеяло справа от лежавшего на спине Леонтиска было подозрительно скомкано. Галиарт глянул ниже и успел заметить выглядывавшую из-под одеяла узкую розовую ступню, которая, впрочем, тут же втянулась. Сын наварха хмыкнул, глянув в ничего не выражающее лицо друга и бросил:
   — Так я и думал.
   — Э?
   — Собирайся, мы уезжаем. Немедленно.
   — Что за спешка? Мы проиграли суд? — озабоченно нахмурился Леонтиск, садясь в постели.
   — Потом, все потом. По дороге расскажу. Где твоя одежда? Давай помогу…
   Когда афинянин был уже готов и с помощью друга проследовал к двери, Ариадна не выдержала. Закутавшись в одеяло и старательно избегая смотреть на Галиарта, она выскользнула из постели, прижалась к Леонтиску и что-то тихонько зашептала ему на ухо.
   — Конечно, маленькая. Скоро, — ответил тот, нежно погладив ее по голове. И игнорируя убийственный взгляд Галиарта, повернулся к выходу.
   Тетка Афросида ждала их у крыльца с полной корзиной снеди.
   — Держи, — протянула она корзину Леонтиску. — Удачи тебе, афинянин.
   — Не поминай лихом, матрона Афросида, — Леонтиск смущенно принял корзину и поспешил выйти на улицу. Илот Фин проводил их до ворот, освещая дорогу.
   За воротами их ждала двухколесная повозка-дзигон, запряженная парой неказистых рабочих лошадок.
   — Шевелите задницами, — пробурчал сидевший с поводьями парень. — Лезьте быстрее.
   — Ты, Феникс? — прищурился Леонтиск, пытаясь проникнуть взглядом сквозь тьму.
   — Привет, однорукий!
   Друзья похлопали друг друга по плечам. Галиарт с Леонтиском забрались в возок, Феникс издал губами характерное причмокивание возничих, и они тронулись.
   — Гляжу, ты тут неплохо проводил время, — едко бросил Галиарт, не глядя на афинянина. — Позволь спросить: а как же возлюбленная, что дожидается тебя в Афинах?
   — Я приношу несчастья тем, кто мне близок, — глухо отвечал Леонтиск. — И не хочу испортить жизнь Эльпинике. Будет лучше, если мне удастся забыть ее, выгнать из сердца, чтобы не причинить ей зла.
   — Дурак, — ответствовал сын наварха. — Этим ты и причинишь ей зло.
   — Прошу, не будем об этом, — выдохнул афинянин. — Я… я сам еще не разобрался в себе, в том, чего хочу. После гибели Корониды… и Софиллы… все не так.
   — Не будем, — Галиарт опустил ладонь на руку друга, и пальцы их сомкнулись, молчаливо подтверждая давешнюю клятву мести. Она принадлежала им двоим, Фениксу ни к чему было знать о ней.
   — Что за маскарад? — спросил после минутного молчания Леонтиск, когда его привыкшие к темноте глаза разглядели простые холщовые хитоны и драные плащи, в которые были облачены друзья. — Мы что, на самом деле смываемся? Что, во имя всех богов, произошло?
   — Нужно было тыркаться потише. Агиадовские псы сбежались на стоны и чмоканье, хе-хе, — Феникс, похоже, кое-что понял из разговора друзей.
   — Кто-то пронюхал, что ты можешь быть здесь, — пояснил Галиарт. — Нам сообщили, что вокруг поместья старины Поламаха два дня крутились подозрительные типы.
   — Может, они прямо сейчас поджидают нас на дороге? Я не боец из-за этой проклятой руки, — тем не менее Леонтиск переместил поудобнее лежавший на коленях астрон.
   — Нет, чужаки ускакали в город, так, по крайней мере, нам сообщили. Вот мы и решили, пока они не вернулись, от греха подальше спрятать тебя в более укромное местечко. Тем более что мы уезжаем и в ближайшее время не сможем следить за твоей безопасностью.
   — Уезжаете? — Леонтиск услышал только это. — Куда? И кто это — «мы»?
   — Мы — это царевич и все его «спутники», кроме Лиха и Энета, ну и Аркесила, разумеется, которые остаются приглядывать за обстановкой в городе. А куда… На Крит, конечно, за царем Павсанием. Куда же еще?
   — Вот это да! — возбужденно воскликнул Леонтиск. — На Крит? Так синедрион геронтов все-таки прошел? Мы победили?
   — В общем, да, хотя не все так просто… Но это нужно рассказывать сначала.
   — Я тебя сейчас загрызу, клянусь Меднодомной! — прорычал афинянин. — Столько дней ни вести, ни привета, и сейчас еще осла за хвост тянешь! Рассказывай. Чего ты ждешь?
   Повозка вывернула на Южный большак. Государственным трактом он был только по названию: южнее Спарты капитальных дорог в ту пору еще не существовало, и большак представлял собой утоптанный (или раскисший от дождей, в зависимости от погоды) шлях, тянувшийся на шесть сотен стадиев до самого мыса Малея, юго-восточной оконечности Пелопоннеса. Ну а выбоинами большак был изрыт в любое время года. Ось дзигона нещадно скрипела, колеса подпрыгивали на ухабах, кузов трещал так, словно вот-вот развалится. Одним словом, ощущения эта ночная прогулка дарила сильные, и их еще усиливал холодный северный борей, трепавший волосы и норовивший забраться под одежду.
   — Синедрион состоялся вчера, с опозданием на один день из-за каких-то неблагоприятных знамений, замеченных эфором Полемократом, — начал рассказ Галиарт. — Сам знаешь, как мы готовились к этому событию… Последние несколько дней прошли в горячечной суете, мы даже о Горгиле почти забыли. Утром, перед тем, как отправиться на суд, Пирр получил письмо от отца. Вечером предыдущего дня вернулась триера, что доставила на Крит Эпименида и отряд номаргов, и на ней прибыл один из слуг Эпименида с данным посланием. Эпистола была по-лаконски краткой и по-критски туманной.
 
   «Павсаний Эврипонтид возлюбленному сыну Пирру привет.
   Сын мой, прибудь ко мне в Кидонию, как бы ни удерживали тебя в Лакедемоне важные и неотложные дела. Жизни моей угрожает немалая опасность, посему жду тебя по возможности скорее.
   Да сопутствует Посейдон Владыка твоему кораблю.
   Надеюсь на скорую встречу.
   Павсаний Эврипонтид, сын Леокрита, царь Лакедемонский ».
   Пирр поднял на Лиха озабоченный взгляд. Они были одни на заднем дворе особняка тетки Ариты.
   — Что ты об этом скажешь?
   — Немногословность настораживает, — выпятил губы Коршун. — Опять ловушка? Быть может, послание поддельное?
   — Нет, — Пирр покачал головой. — Письмо настоящее. Руку отца я знаю хорошо. И печать его.
   — А человек, что доставил его…
   — Раб Эпименида, — поморщился царевич. — Добавить что-либо не может. Эпименид ничего не велел передать на словах — возможно, побоялся доверить? Великие силы, что там происходит, на этом проклятом острове?
   — Тебе нужно отправляться, — твердо сказал Лих. — Я пригляжу, чтобы в Спарте ничего дурного не произошло к твоему возвращению.
   — Я рассчитываю на тебя, — Пирр пристально глянул в глаза первого «спутника». — Клянусь Зевесом, я и так собирался сам плыть за отцом, когда его оправдают. А победа будет наша, наша, дружище Лих!
   От избытка чувств царевич потряс товарища за плечи.
   — Тогда идем в суд! — ощерился Коршун. — Я желаю взглянуть на морды Агиадов в момент, когда геронты объявят решение.
 
   — Заседание проводили в храме Ликурга, как всегда, если дело касается важнейших вопросов.
   — Народу набилась — хренова туча! — поддакнул с козел Феникс. Он управлял лошадьми одной рукой, а другой сосредоточенно ковырялся в носу. Что было небезопасно для носа, если учесть вышеупомянутое состояние дороги. Вокруг стояла тьма, на небе в прорехах облаков лениво поблескивали тусклые звезды.
   — Точно, — кивнул Галиарт. — Кроме самих геронтов, эфоров и Агесилая, для которых были отведены отдельные места на возвышении, помимо жрецов, магистратов и офицеров всех мастей, заполнивших святилище, повсюду — в боковых нефах, на галереях и лестницах — во множестве собрались простые граждане.
   — А Ион, писака хренов, залез на бордюр фриза. И ронял оттуда то свои дощечки, то стилос. А в последний раз — сандалию, которая свалилась — ха-ха-ха! — аккурат на голову полемарха Маханида, — весело поведал Феникс.
   — Ион заработал взыскание? — поинтересовался Леонтиск.
   — Не-а, — хмыкнул Феникс. — Маханид, старый пень, даже не понял, что это ему на башку брякнулось. Все глядели вперед, на геронтов.
   — Половина заседания, — вступил Галиарт, — ушло на воспоминания о причинах и деталях того, семилетней давности, приговора. После четырехчасовой болтовни, обсасывания тонкостей, прецедентов и нюансов законов выяснилось, что никакого святотатства царь Павсаний не совершал, а обвинение было построено на эмоциях, а не на фактах…
 
   «…и посему обвинение царя Павсания в святотатстве, свершенном против богов-олимпийцев суть ложно, и приговор, оному царю Павсанию вынесенный, незаконен есть.
   Геронты призвали дать пояснения по данному вопросу эфора Полемократа. Сей Полемократ, верховный жрец святынь лакедемонских, и во время осуждения Павсания таковым являлся, и принимал, кстати, в обвинении царя не последнее участие. Теперь же эфор Полемократ, за свою внешность лакедемонянами Скифом прозванный, объявил, что вскрылись новые обстоятельства дела, понуждающие его признать царя Павсания невиновным и ходатайствовать о скорейшей отмене неправедного приговора. И еще сказал эфор-жрец вещь неслыханную — то, о чем все знали, но вслух не говорили: что судилище былое происходило под ахеян и македонцев давлением сильнейшим, что и привело, при попустительстве второго царя, Агида, к столь суровому вердикту. Хоть римляне и не были названы, каждый понял, в чей щит сия стрела, и поднялось в собрании смятение изрядное. Ибо консуляр Фульвий Нобилиор, посол римский, на почетном месте сидел и все эти речи слышал…»
   Ион Лакедемонянин «Сочинения» (I , 19, 73).
 
   — Что этот misererum себе позволяет? — прошипел консул Фульвий сидевшему рядом македонянину.
   — Похоже, он рехнулся, — с выражением безмерного изумления на лице ответствовал Лисистрат.
   — Всеблагие боги охраняют закон справедливости, коя есть главный закон, заповеданный бессмертными людским владыкам, — разлетался над возбужденно гудящей толпой зычный голос жреца Полемократа. — Блюдущие закон справедливости милы богам, попирающие его божественное наказание имут. И сегодня справедливость требует, дабы посыльники сторон, осудивших невинного, покаяние принесли и приложили все силы для устранения свершенного зла.
   Сотни глаз обратились на сидевших с каменными лицами Эфиальта, архистратега Ахейского союза, Лисикрата, посла Македонии, и, разумеется, консула Римской Республики Фульвия Нобилиора.
   — Меня предупреждали, что этот эфор-жрец — человек, больной на голову, — проговорил, почти не разжимая губ, римлянин.
   — Подобные болезни головы лечатся только усечением, — выдохнул белый от ярости македонский посол.
   Полемократ продолжал говорить. Толпа рокотала все громче.
 
   — Мы-то знали, что Скиф на нашей стороне, хоть и не верили до конца, честно сказать, — Галиарт на миг замолчал, откусывая пирожок, выуженный из корзинки тетки Афросиды. — Но остальные — и Агесилай, и эфоры, и особенно иноземцы — выглядели весьма растерянными. А говорил Скиф хорошо…
   Леонтиск сосредоточенно слушал, жуя свой пирожок.
   — Да, набормотал наш архижрец — бес на печку не вскинет, — хохотнул Феникс. — Македонец, крыса худая, от злости чуть из портков не выскочил, когда Скиф заставил-таки его выступить и всенародно признать, что Павсаний был не таким уж вурдалаком, каким его представили. Римлянин промямлил что-то в том же духе, родил от силы десять предложений… Потом слово взял Эфиальт, ахейский пуп, и вел себя сверхнагло. Заявил, что Павсаний, вечный враг порядка, был осужден за дело и пускай себе сидит на острове, там ему, мол, самое место. Ты представляешь?
   — Угу, — промычал Леонтиск с набитым ртом. — И фто?
   — Все начали орать, но Колченогий, падла, сразу навел порядок…
 
   Оглушительный гул меди полетел по залу, отражаясь от стен и колонн, перекрывая крики и ударяя по ушам. Агесилай колотил скипетром по колоколу до тех пор, пока не воцарилось некое подобие тишины.
   — Граждане Лакедемона, соблюдайте порядок! — крикнул царь в толпу. — Иначе мне придется закрыть заседание.
   — Конечно, щас! — раздался выкрик из середины зала. — Это заседание тебя закроет!
   Лицо молодого царя окаменело.
   — Кто это сказал? — спросил он тихо, но так, что услышали все.
   Все крутили головами, пытаясь увидеть безрассудного наглеца.
   — Кто? — повысил голос царь. — Выйди и предстань перед всеми, ты, бестелесный голос.
   Толпа зашевелилась, раздвигаемая сильными плечами пробирающегося к трибуналу высокого мужчины.
   — Я не бестелесный, — гордо произнес он, поднимаясь по ступеням. — Меня зовут Агасикл. Старший пентакосиарх Третьей моры хилиархии Афины…
   — Разумеется, Питанатский отряд? — язвительно перебил его стоявший по правую руку от царя Леотихид.
   — Питанатский отряд, — с достоинством кивнул Агасикл.
   Братья-Агиады переглянулись.
   — Под трибунал, — взмахнул рукой Агесилай. — За оскорбление величия царского сана. Эврилеонт.
   Командир Трехсот коротко дернул подбородком, и двое номаргов, схватив Агасикла под руки, уволокли его прочь. Рядом с ними дюжий пентакосиарх выглядел тщедушным евнухом.