Страница:
Очевидно смутившись, царь Агесилай объявил, что приложит все доступные ему силы и средства для раскрытия сего заговора, если оный на самом деле существует. Если Пирр действительно опасается за свою жизнь, он может на время расследования дела получить охрану из солдат; то же касается его отца-изгнанника.
Про себя Эврипонтид отвечал, что в охране не нуждается, а отца его пристало охранять лишь воинам из отряда Трехсот, потому что на верность других при сих обстоятельствах положиться невозможно. Если царь готов подтвердить делом свои слова, пусть отправит на Крит часть номаргов, тем более что всего через двенадцать дней царь Павсаний получит право на половину всего отряда.
Агесилай Агиад указал, что речи Эврипонтида предерзостны, и исход синедриона далеко не предрешен, но дабы не быть заподозренным в злонамеренности и пособничестве заговору, он готов отослать на Крит эноматию номаргов. Если геронты проголосуют за возвращение царя Павсания, он получит остальных телохранителей, когда вернется в Спарту, если же ему будет суждено остаться в изгнании, номарги будут отозваны по окончании расследования дела».
Ион широко зевнул, щелкнув челюстью, но тут же усилием воли отогнал навалившуюся сонливость и еще раз перечитал последний абзац. Нахмурившись, вычеркнул «злонамеренности», заменив его на «пристрастности», затем выбросил и его, остановившись на «предвзятости».
Он снова протяжно зевнул. Погоди, Гипнос, великий бог забвения. Дай мне несколько минут, чтобы дописать, и я отдамся твоему страстному зову, принесу тебе в жертву несколько драгоценных часов моей жизни.
— Хо, Галиарт! — время, казалось, было не властно над мечником Поламахом: все те же гладкие, обтянутые смуглой кожей скулы, белозубая улыбка и блестящие острые глаза. — Приехал «поплясать» со старым Поламахом, отомстить за подзатыльники и розги, э?
— Упаси меня Зевс фехтовать с тобой, учитель! После каждого раза я целый месяц ощущаю такую ущербность, что едва сдерживаюсь, чтобы не оставить службу и не пойти в повара, — засмеялся сын наварха.
— Хе-хе, — ухмыльнулся мастер меча. — Сладкоречивый балаболка! Знаешь, как подольститься к неуклюжему и слепому старику!
— Леонтиск как-то сказал, что если бы он был хотя бы наполовину таким «неуклюжим и слепым», то немедленно отправился бы к гиппагретам и потребовал испытания. И через неделю был бы уже в Отряде!
Галиарт отнюдь не преувеличивал: в свои пятьдесят девять Поламах оставался одним из лучших фехтовальщиков Лакедемона. Никто из молодых воинов, включая Пирра, ни разу не смог одолеть своего старого учителя. По крайней мере, Галиарт ни разу при подобном не присутствовал.
— В Триста не берут мягкозадых афинян! — отрезал старик. — У нас, хвала богам, пока еще хватает спартанцев.
— Кстати, как поживает наш больной?
— Да чего ему — лежит целый день в постельке, гоняет мух да вешает лапшу на уши Ариадне, моей младшенькой. Предлагал ему «поплясать» немного — отказывается. Рука, видите ли, у него болит! И-эх, клянусь наковальней Гефеста, сразу видно — афинянин, из кислого теста сделанный. Идем, идем в дом, — Поламах махнул рукой в сторону утопающих в кустарнике ворот и отправился вслед за гостем, не прекращая довольно ухмыляться.
— Ариадна — это которая, учитель? — поинтересовался Галиарт, шагая к дому по дорожке, выложенной морскими голышами. — У тебя столько дочерей, что можно запутаться… Не та ли большеглазая лань, которая…
— Которую ты, мерзавец, учил целоваться — во-он за тем платаном? — ехидно поинтересовался старик. Галиарт попытался увернуться, но не успел — тяжелая затрещина достигла его затылка.
— Она самая, — как ни в чем ни бывало продолжал старый мечник. — Повелась с вашим проклятым племенем, и испортилась вконец. Работать не хочет, одни парни на уме. Теперь вот трется вокруг этого однорукого. Ну, я ему шепнул, что ежели он ее изнасилует и убьет, то я его за яйца к воротам прибью. Перед тем, как распилить пилой на небольшие кусочки.
— Учитель! — возмутился Галиарт.
— Шучу, шучу! — захихикал старик. Он и раньше любил поиздеваться, и с годами эта «милая» черта его характера только усилилась. Не исключено, что именно она сыграла злую роль в жизни мечника, не позволив ему ужиться с командирами элитных отрядов Спарты — Священной Моры и Трехсот, — в которых Поламах, по слухам, некоторое время служил. Впрочем, доподлинно ничего известно не было.
Дом учителя гопломахии Поламаха стоял на пологом склоне горы чуть в стороне от Амикл, крепкого спартанского поселка, что находился в десяти стадиях к югу от Спарты. Сюда, к своему участку земли и хозяйству, старый мечник удалился, когда ему надоело учить воспитанников агелы искусству владения клинком. И именно в дом Поламаха, верного друга царя Павсания, «спутники» царевича Пирра переправили раненого товарища вечером того же дня, как царь Агесилай приказал передать его в руки «правосудия».
Друга Галиарт нашел в квадратной, жарко натопленной по случаю холодного дня комнатке на женской половине дома. У постели Леонтиска сидела на стуле ладная девушка лет пятнадцати и жадно внимала его рассказу. Увидев Галиарта, она вскочила, опустила глаза, нервно поздоровалась и, покраснев, выскользнула из комнаты. Еще дитя, а не женщина.
— Галиарт, забери тебя бесы! — вскричал Леонтиск. — Три дня! Три дня тебя не было!
— Всего три дня, и ты уже соскучился? — усмехнулся Галиарт, падая на освобожденный Ариадной стул. Теплый после ее кругленькой попки.
— Издеваешься, гад? Я тут чуть с ума не сошел от тревоги! — Леонтиск и впрямь выглядел неважно: красные глаза, впалые щеки, заросшие щетиной. Повязка на руке, однако, была свежая и чистая.
— Терпи. Лучше мучаться от тревоги, чем на дыбе в подвале Агиадов, — хмыкнул Галиарт.
— Что, за мной… приходили?
— Приходили, — кивнул сын наварха. — Причем номарги, не какая-нибудь шваль. Других мы, может, и не впустили бы, а этих пришлось. Обошли весь дом, требовали подать тебя, потрясали царским указом. Царевич вышел к ним и спокойно так объяснил, что вчера, вернувшись с собрания, объяснил тебе суть дела, и ты тут же ушел. Куда, он не знает, а и знал бы — не сказал. Злые они были, как некормленые псы, но ушли несолоно хлебавши.
— Будут искать?
— Будут, конечно. Но сюда вряд ли заявятся, если только выдаст кто. Будем надеяться, что никто не видел, как мы тебя сюда привезли. Ночка была облачная, безлунная… А домашние Поламаха тебя не сдадут, можешь не беспокоиться. Да и сам он такой человек, что чужак десять раз подумает, прежде чем придти в его дом незваным.
— Да уж, старина не изменился. Каждый день заходит ко мне на часок, веселит, подъелдыкивает…
— А остальное время у тебя сидит его дочурка?
— Ариадна? Да, она частенько заходит. Если честно, она мне сильно помогает: забываюсь, болтая с ней, и время проходит быстрее… Но иногда… смотрю на нее и вижу Софиллу, — Леонтиск посерел, закусил губу. — Мне это не дает покоя, не отпускает ни на миг.
Галиарт сглотнул, опустил голову.
— Позавчера… их хоронили. Корониду задушили удавкой, а Софилле сломали шею. На телах — царапины и следы побоев…
— Боги… — простонал Леонтиск.
— Родственники очень злы на тебя и Эвполида, считают виноватыми, — глухо добавил Галиарт, глядя в пол.
— Правы они, — скрипнув зубами, выдохнул афинянин. — Но Эвполид… ни при чем. Я познакомил его с девушками, и только я виноват в их смерти. И поэтому я, Леонтиск, сын Никистрата, беру тебя, друг Галиарт, в свидетели, и клянусь именами светлых богов: я не успокоюсь, покуда не отомщу ублюдкам, которые это сделали.
— Я с тобой, — не раздумывая, проговорил Галиарт, протянул руку, положил другу на плечо. — Пусть не мне, а Эвполиду привелось сойтись с Софиллой, но она нравилась мне. Ни она, ни ее сестра не заслужили того, что с ними сделали. И коли Эвполид не может мстить, я заменю его.
Леонтиск коротко кивнул, закрыв глаза и стиснув челюсти.
— Тело Эвполида, кстати, залили медом и отправили в Афины, к отцу. Люди Агесилая будут свидетельствовать перед Тераменом против тебя, — осторожно проговорил сын наварха.
Леонтиск резко открыл глаза.
— Терамен никогда не поверит этому. И никто не поверил бы. Я бы мог выступить перед Агесилаем, перед эфорами…
— Ну и глуп же ты, клянусь богами, — покачал головой Галиарт. — Думаешь, тебе дадут выступить? Только попадись номаргам — и сгинешь в подземелье агиадова дворца. Тебе отрежут голову, а скажут, что она сама отпала. Нет, в Спарте тебе показываться нельзя. Пока не разрешится вопрос с твоим обвинением.
— Интересно, каким образом он может разрешиться?
— Когда в Спарту вернется царь Павсаний, Агиады не смогут огульно обвинить тебя и засудить втихую. Сомневаюсь, что они вообще что-нибудь смогут.
— Но вернется ли он? Горгил с такой уверенностью говорил, что Эврипонтидам конец… Я боюсь за них.
— Напрасно, друг мой. Теперь государь Павсаний в большей безопасности, чем когда-либо — вчера Эпименид с эноматией номаргов отправился на Крит. Триста будут охранять царя днем и ночью — уж старина Эпименид об этом позаботится. А через восемь дней заседание синедриона геронтов — и все говорят о том, что мы его выиграем. Уже, в общем-то, известно, как проголосует каждый из геронтов. Вряд ли Агиады смогут что-то изменить за оставшееся время. Так что уже совсем скоро государь Павсаний вернется на родину. Эх, дружище Львенок, какие перемены тогда начнутся, какая жизнь!
— Знаешь, после встречи с Горгилом я стал смотреть на жизнь более мрачно. Ставлю вторую руку, что Агиады тоже все понимают и предпримут какую-нибудь подлость. Я испытал их методы на собственной шкуре. К тому же нельзя забывать, что подлюга Горгил все еще жив и плетет свою сеть. Скверно, что вам не удалось схватить его тогда, — говоря это, Леонтиск прикрыл веки, стыдясь глянуть в глаза товарищу.
— Кто ж спорит, — вздохнул Галиарт. — Но есть и положительные моменты. Во-первых, Агесилай выдал себя с головой, когда принялся столь поспешно выгораживать Горгила, выдавая его за некоего «дознавателя». Ситуация заставила нашего дорогого государя открыться, и теперь мы точно знаем, что он завязан в этом деле по уши. Для многих из наших это стало откровением — до сих пор Агесилая считали кем угодно, но не кознодеем.
— Странно — получается, Агиады не знали, что я видел Горгила только в маске и не смогу с уверенностью опознать его! — потупив взгляд, выдавил Леонтиск.
— Да, и поторопились поставить тебя вне закона. Очень скоро во всем этом начнут копаться суровые и беспристрастные люди эфора Фебида, или же пристрастные и оттого еще более суровые люди царя Павсания. Думаю, они без труда привяжут сей факт к тайным сношениям Агиадов с наемными убийцами. И плохо от этого будет скорее Агиадам, чем наемным убийцам.
— ???
Галиарт хитро улыбнулся.
— Есть сведения, что наш дорогой мастер смерти после неудачи с тобой «дунул» из города. Наверное, опасаясь, что из-под маски извлекут его обезображенное прыщами лицо. И станут лечить прыщи, прижигая каленым железом.
— Откуда сведения? — взволнованно спросил Леонтиск. Галиарт понял, что другу не давала покоя мысль, что Горгилу заплатили за его смерть.
— Один из управляющих Персики, «друг» нашего Антикрата, сообщил ему, что в покоях ахейца Стесагора, в свите которого, как мы подозревали, скрывается Горгил, не хватает как минимум одного человека. Кое-какие личные наблюдения управляющего, плюс косвенное доказательство — уже два дня в покои заказывают пищи меньше, чем прежде.
— Ты думаешь, Горгил действительно смазал пятки?
— Я бы на его месте так и сделал, — пожал плечами Галиарт.
— Хм… Но как он будет оправдываться перед людьми, что заплатили ему за смерть Эврипонтидов? И перед тем же Демолаем, что «заказал» нас с Эвполидом?
Галиарт зло расхохотался.
— А вот это, дорогой друг, должно волновать тебя меньше всего. Я бы с большим удовольствием сам вырвал сердце у подлой гниды, но не возражаю, если это сделают другие. Главное — что убийца постарается держаться как можно дальше от Спарты и от нас всех.
— Да, новость действительно приятная, — теперь улыбнулся и Леонтиск. — Ты не представляешь, как я испугался, когда этот урод поднес нож к моему хрену. Хотя до этого у меня почти получалось быть героем. Кхм, будь добр, подай воду.
Галиарт протянул другу кувшин с водой и продолжал:
— Жаль, что не все новости такие добрые.
— Э? — Леонтиск оторвал край кувшина от губ, вода стекала у него по подбородку.
— Эфоры оправдали педонома Пакида, что засек до смерти одного из «волчат», и едва не сделал того же с Орестом, братом Пирра. Пришли к мнению, что это дело педонома, и только его одного — решать, какого наказания достойны ученики. Пакид вернулся в агелу и требует, чтобы все ученики декады Ореста вернулись в школу.
— Разве парень уже выздоровел? — удивился Леонтиск.
— Уже встает, ходит по дому. Но дело не в нем: его-то Пакид пока не посмеет тронуть. Но вот остальные «волчата» боятся возвращаться, а для меня педоном требует трибунала. За «открытое неповиновение и мятежные действия по отношению к прямому начальнику», — Галиарт тяжело вздохнул, его лошадиное лицо приобрело мрачное выражение.
— Дела… — участливо протянул Леонтиск. — А что твой отец, неужели допустит, чтобы старый козел с тобой расправился?
— Ха, мой папаша — наварх, командующий флотом! Клянусь Посейдоном, он и пальцем не пошевелит, чтобы меня вытащить. Хренов фанатик дисциплины… Чего скрывать — все знают, что он зарабатывает на корсарстве, но в городе строит из себя такого принципиального, что не подступись! Уже трижды приказывал мне вернуться домой, но я лучше к Пакиду приду, чем к нему, клянусь богами. Хвала царевичу Пирру — он дал мне законную возможность уйти из-под власти отца… Эх, загрызи меня демон, проболтался, а хотел ведь тебя удивить!
— Что? — Леонтиск уже догадался. — Ты?..
— Именно! — Галиарт обнажил в блаженной улыбке свои лошадиные зубы. — Эврипонтид принял мою присягу, и теперь я его восьмой «спутник». Щит и брат. Я теперь ваш со всеми потрохами, и отец может катиться в Тартар со своими повелениями.
— С ума сойти! Сколько всего происходит без меня, — обескуражено потряс головой афинянин. — Поздравляю, дружище. Я рад за тебя. Но что ты будешь делать, когда Пакид поволочет тебя на трибунал? Может, подашься в бега, подобно мне? Старина Поламах в крове не откажет.
— Пока отсижусь у царевича, — качнул длинным подбородком Галиарт. — Буду, как и ты, ждать возвращения государя Павсания. Когда он узнает, что Пакид хотел засечь до смерти его сына… педоному не поздоровится. Если он, конечно, доживет.
— То есть? — не понял Леонтиск.
— Есть слушок, — подозрительно оглядевшись и понизив голос, проговорил Галиарт, — что нашего старого козла приговорили ученики. И будто бы — только я этого тебе не рассказывал — заварил эту кашу никто иной, как Орест, наш младший Эврипонтид.
— Клянусь Меднодомной!.. — недоверчиво покачал головой Леонтиск. — А…
Разговор двух друзей продолжался еще часа полтора. Лишь заметив, что небо определенно готовится изрыгнуть на землю очередную порцию ставшего уже привычным в последние дни дождя, Галиарт засобирался обратно в город.
— Когда ты навестишь меня еще? — нервно спросил на прощанье Леонтиск. Галиарт видел, как не хочется афинянину оставаться оторванным от бурлящей событиями столицы Лаконики.
— Часто наведываться сюда опасно: кто-то может заметить и полюбопытствовать. И однажды вместо меня во двор въедет здоровый дядька из номаргов и за ухо потащит тебя к Агесилаю. Да и времени нет разъезжать, клянусь Ареем. Так что теперь, верно, увидимся после синедриона геронтов. Да, и вот еще, чуть не забыл, — сын наварха протянул другу продолговатый сверток. — Держи, и не теряй больше.
С гулко бьющимся сердцем Леонтиск неловко, одной рукой, размотал холст и не сдержал радости, увидев знакомый рисунок кожи на ножнах:
— О, боги!
Придерживая ножны культей, он потянул за рукоять. Зеркальное лезвие астрона влажно блеснуло.
— Мой меч! — афинянин поднял сияющие глаза на друга. — Каким чудом?..
Тот довольно ухмыльнулся.
— Обвинители от Агесилая собирались отвезти его в Афины, показать отцу Эвполида в качестве доказательства твоей вины. Но наши мальцы из агелы перед самой отправкой подменили свертки, так что теперь Терамену предъявят какую-то ржавую железяку.
— Больше я его никому не отдам, — Леонтиск прижал меч к груди. — Я в долгу перед тем, кто вернул мне этот клинок. Как имя этого героя, ведь ты знаешь всех мальчишек в агеле?
— Это Биант из декады Ореста, плотный такой мальчуган, здоровячок. Когда вырастет, будет похож на нашего Энета. Бианта всегда считали тугодумом, а вот, гляди ж ты, как шустер… Однако, пора. Жди меня с хорошими новостями, дружище.
Последние слова Галиарт бросил уже на пороге. Скривил красные губы, подмигнул товарищу и вышел вон. Спустя некоторое время Леонтиск услышал удаляющийся топот копыт. Афинянин провел пальцем по гладкому клинку астрона, вздохнул, вспомнив, как лишился меча в последний раз, и еще раз про себя поклялся, что никогда больше не отдаст оружия добровольно. Вот только придется учиться фехтовать левой. В агеле были бойцы, одинаково владевшие обеими руками, но Леонтиск никогда не мог подняться до их уровня. Теперь у него не осталось выбора. Хотя не следует корить судьбу — лучше жить одноруким, чем бродить по долинам Эреба…
Дверь приоткрылась и в комнату заглянула кудрявая головка Ариадны.
— Не проголодался, иноземец? Может, принести тебе поесть?
— Нет, спасибо, не хочется, — помотал головой сын стратега, пряча меч под кровать. — И не называй меня «иноземец», малышка. Меня зовут Леонтиск, сколько раз тебе говорить?
— А ты расскажешь мне еще про Афины… Леонтиск? — девушка, решившись, ступила в комнату и облокотилась на высокую спинку стула.
Леонтиск отметил ее оттянувшие одежду груди, пытавшиеся пробить ткань хитона остриями сосков. Он хотел сказать ей, что всю сознательную жизнь прожил в Спарте и мало что может поведать о родном городе…
— Конечно, — сдержав вздох, ответил он вместо этого. — Присаживайся, дитя.
Медная крыша храма Афины, от которой он получил свое устоявшееся именование, была совершенно зеленой от покрывавшего ее многослойного налета. Само здание, несколько раз основательно перестраивавшееся, тем не менее хранило печать исконной дорийской древности. Обитель Афины Меднодомной не была ни самым большим, ни самым помпезным храмом Спарты, и тем не менее на протяжении веков оставалась главным святилищем Лакедемона. Потому и должность главного жреца-архиаретера этого храма была самой важной в иерархии спартанского жречества. Верховный жрец Афины всегда являлся фигурой влиятельной и имеющей немалое воздействие на все еще богобоязненное в массе своей население лаконской столицы. А верховный жрец, совмещающий сан с обязанностями эфора, высшего магистрата Лакедемонского государства, был человеком, влиятельным вдвойне.
Именно эти соображения, вероятно, руководили эфором Анталкидом, когда он посылал самого доверенного из своих помощников, Мелеагра, посетить эфора Полемократа в его цитадели под медной крышей и выяснить, каковы намерения последнего относительно грядущего голосования по делу царя-изнанника. До Анталкида дошли весьма неприятные новости, будто бы эфор Скиф переметнулся на сторону Эврипонтидов и обещал им в этом суде всяческую поддержку. Мелеагр должен был разузнать, правда это или нет, и попытаться, в случае если опасения подтвердятся, вернуть верховного жреца на истинный путь. Истинный, разумеется, с точки зрения эфора Анталкида.
Дежуривший у главного входа пучеглазый младший жрец-иерофор почтил Мелеагра предупредительным поклоном. Долгая служба у эфора Анталкида и тихая, но зловещая слава гарантировали искуснику «разрешения вопросов» уважение, куда бы он ни пришел. Выпучив глаза еще сильнее, жрец убежал доложить. Весьма скоро он вернулся и вежливо предложил Мелеагру следовать за ним.
Скиф ожидал посетителя в небольшом кабинете за главным святилищем. Сказать, что кабинет был обставлен и с истинной спартанской простотой, было сложно, — зоркий взгляд гостя мгновенно отметил и лакированные стенные панели из заморского дерева, и картины на стене, и прекрасной работы подсвечник белого серебра на столе, за которым сидел эфор. Сам Полемократ был одет в белое жреческое платье с золотой вышивкой по краю и просторную белую с красным хламиду. На шее верховного жреца висел на массивной золотой цепи амулет, на голове возлежал символ сана — золотая же диадема, изображающая масличный венок. Другой символ должности — длинный, украшенный резьбой и драгоценными камнями посох, — стоял у правого бедра пожилого служителя Афины, прислоненный к стене. На безымянном пальце левой руки выделялся массивный перстень с круглым шлифованным камнем, печатью рода Хилонидов. Выглядел Полемократ неважно: мертвенный цвет кожи, страдальчески опущенные уголки рта и глубоко запавшие блестящие глаза придавали ему больной вид.
На столе перед эфором лежал пергаментный свиток с выписанными в столбик именами, против некоторых из них стояли неразборчивые пометки. Разглядев первое из имен — Алкид, — Мелеагр понял, что это список геронтов. Скиф, заметив взгляд посетителя, тут же прикрыл свиток широкими рукавами хламиды, и, мигнув белесыми ресницами, промолвил:
— Приветствую тебя, Мелеагр, сын Фаилла. Чем скромный слуга Богини обязан визиту столь таинственной и значительной личности? — в голосе Скифа не прозвучало и намека на иронию.
Тем не менее Мелеагр парировал:
— Таинственное и значительное частное лицо приветствует скромного верховного жреца и эфора великого Лакедемона. И просит прощения за дерзость, позволившую частному лицу явиться и говорить о вопросах, разрешать которые есть дело лишь могущественнейших магистратов.
Про себя Эврипонтид отвечал, что в охране не нуждается, а отца его пристало охранять лишь воинам из отряда Трехсот, потому что на верность других при сих обстоятельствах положиться невозможно. Если царь готов подтвердить делом свои слова, пусть отправит на Крит часть номаргов, тем более что всего через двенадцать дней царь Павсаний получит право на половину всего отряда.
Агесилай Агиад указал, что речи Эврипонтида предерзостны, и исход синедриона далеко не предрешен, но дабы не быть заподозренным в злонамеренности и пособничестве заговору, он готов отослать на Крит эноматию номаргов. Если геронты проголосуют за возвращение царя Павсания, он получит остальных телохранителей, когда вернется в Спарту, если же ему будет суждено остаться в изгнании, номарги будут отозваны по окончании расследования дела».
Ион широко зевнул, щелкнув челюстью, но тут же усилием воли отогнал навалившуюся сонливость и еще раз перечитал последний абзац. Нахмурившись, вычеркнул «злонамеренности», заменив его на «пристрастности», затем выбросил и его, остановившись на «предвзятости».
«Тут же вышел Иамид, один из лохагов Трехсот, и вызвался командовать отрядом, отправляющимся к царю-изгнаннику. Сей гиппагрет Иамид некогда приносил присягу царю Павсанию и считался одним из самых преданных ему людей. Однако его неожиданное заявление вызвало у царевича Пирра сомнение, заставив заподозрить скрытый подвох и хитрость Агиадов. Эврипонтид опасался предательства, хотя полемарх Брасид подтвердил, что знает Иамида как солдата честного и преданного. Пирр заявил, что предпочитает, чтобы отряд номаргов повел к отцу кто-то из людей, кого он знает лучше. Сейчас же Эпименид, сын Ариона, давний соратник царя Павсания, вызвался возглавить сей отряд телохранителей. Многие подняли крик, что Триста, лучшие из воинов Спарты, издавна подчиняются своим командирам, а именно тем из числа номаргов, кто выделился над всеми своими умом и доблестью. Говорили, что номарги не станут слушать человека, едва знающего, с какой стороны держаться за меч (так они называли Эпименида, в молодом возрасте, сразу по окончании агелы, оставившего военную службу). Однако эврипонтиды поддержали Эпименида и стояли на своем. В конце концов было решено, что Эпименид и Иамид будут руководить отрядом совместно, с преимуществом власти у Эпименида. Иамид поклялся именами богов-покровителей, что будет слушаться указаний поставленного над ним командира. Отплытие на остров назначили на 14-е посидеона (третий день перед нонами января)».Да, именно так. Как ликовали потом, покинув базилику, Пирр и все сторонники Эврипонтидов! Стоило вспомнить, сколь долго мечтали они, чтобы заполучить контроль хотя бы над частью отряда Трехсот, и вот начало положено. Им удалось переиграть Агиадов их собственными костями! «Это была действительно важная победа — предвестница великих перемен», — сказал стратег Никомах. Ион прикинул, не внести ли эти слова стратега в рукопись, но, поразмыслив, решил, что не стоит. Потому что фактического содержания в них нет, одни эмоции и неподтвержденное пророчество. А настоящий историк, Ион это точно знал, должен воздерживаться и от того, и от другого.
Он снова протяжно зевнул. Погоди, Гипнос, великий бог забвения. Дай мне несколько минут, чтобы дописать, и я отдамся твоему страстному зову, принесу тебе в жертву несколько драгоценных часов моей жизни.
«По делу же Леонтиска, сына афинянина Никомаха, царь Агесилай на уступки не пошел и повелел выдать оного для следствия и суда, как требовали находящиеся здесь же родственники покойных девушек. Эфор Анталкид потребовал от царя, чтобы тот взял под стражу так же Энета, сына Гегелоха, и Аркесила, сына Полигона, „спутников“ царевича Пирра, виновных в нападении на римлян. Агесилай, однако, в этой просьбе отказал: то ли не желая чрезмерно давить на Эврипонтидов, либо в намерении досадить эфору Анталкиду, а, может, по какой-то иной, неведомой нам причине».Ион завершил абзац изящным завитком, подул на него, чтобы высушить чернила. Полюбовался немного ровными строчками текста — творением своих рук, — потом бережно скрутил свиток и аккуратно сложил его в деревянный футляр. Затем потушил лампу и, выполняя обещание, данное Гипносу, повалился в кровать и утонул в реке забвения, которую смертные именуют сном.
— Хо, Галиарт! — время, казалось, было не властно над мечником Поламахом: все те же гладкие, обтянутые смуглой кожей скулы, белозубая улыбка и блестящие острые глаза. — Приехал «поплясать» со старым Поламахом, отомстить за подзатыльники и розги, э?
— Упаси меня Зевс фехтовать с тобой, учитель! После каждого раза я целый месяц ощущаю такую ущербность, что едва сдерживаюсь, чтобы не оставить службу и не пойти в повара, — засмеялся сын наварха.
— Хе-хе, — ухмыльнулся мастер меча. — Сладкоречивый балаболка! Знаешь, как подольститься к неуклюжему и слепому старику!
— Леонтиск как-то сказал, что если бы он был хотя бы наполовину таким «неуклюжим и слепым», то немедленно отправился бы к гиппагретам и потребовал испытания. И через неделю был бы уже в Отряде!
Галиарт отнюдь не преувеличивал: в свои пятьдесят девять Поламах оставался одним из лучших фехтовальщиков Лакедемона. Никто из молодых воинов, включая Пирра, ни разу не смог одолеть своего старого учителя. По крайней мере, Галиарт ни разу при подобном не присутствовал.
— В Триста не берут мягкозадых афинян! — отрезал старик. — У нас, хвала богам, пока еще хватает спартанцев.
— Кстати, как поживает наш больной?
— Да чего ему — лежит целый день в постельке, гоняет мух да вешает лапшу на уши Ариадне, моей младшенькой. Предлагал ему «поплясать» немного — отказывается. Рука, видите ли, у него болит! И-эх, клянусь наковальней Гефеста, сразу видно — афинянин, из кислого теста сделанный. Идем, идем в дом, — Поламах махнул рукой в сторону утопающих в кустарнике ворот и отправился вслед за гостем, не прекращая довольно ухмыляться.
— Ариадна — это которая, учитель? — поинтересовался Галиарт, шагая к дому по дорожке, выложенной морскими голышами. — У тебя столько дочерей, что можно запутаться… Не та ли большеглазая лань, которая…
— Которую ты, мерзавец, учил целоваться — во-он за тем платаном? — ехидно поинтересовался старик. Галиарт попытался увернуться, но не успел — тяжелая затрещина достигла его затылка.
— Она самая, — как ни в чем ни бывало продолжал старый мечник. — Повелась с вашим проклятым племенем, и испортилась вконец. Работать не хочет, одни парни на уме. Теперь вот трется вокруг этого однорукого. Ну, я ему шепнул, что ежели он ее изнасилует и убьет, то я его за яйца к воротам прибью. Перед тем, как распилить пилой на небольшие кусочки.
— Учитель! — возмутился Галиарт.
— Шучу, шучу! — захихикал старик. Он и раньше любил поиздеваться, и с годами эта «милая» черта его характера только усилилась. Не исключено, что именно она сыграла злую роль в жизни мечника, не позволив ему ужиться с командирами элитных отрядов Спарты — Священной Моры и Трехсот, — в которых Поламах, по слухам, некоторое время служил. Впрочем, доподлинно ничего известно не было.
Дом учителя гопломахии Поламаха стоял на пологом склоне горы чуть в стороне от Амикл, крепкого спартанского поселка, что находился в десяти стадиях к югу от Спарты. Сюда, к своему участку земли и хозяйству, старый мечник удалился, когда ему надоело учить воспитанников агелы искусству владения клинком. И именно в дом Поламаха, верного друга царя Павсания, «спутники» царевича Пирра переправили раненого товарища вечером того же дня, как царь Агесилай приказал передать его в руки «правосудия».
Друга Галиарт нашел в квадратной, жарко натопленной по случаю холодного дня комнатке на женской половине дома. У постели Леонтиска сидела на стуле ладная девушка лет пятнадцати и жадно внимала его рассказу. Увидев Галиарта, она вскочила, опустила глаза, нервно поздоровалась и, покраснев, выскользнула из комнаты. Еще дитя, а не женщина.
— Галиарт, забери тебя бесы! — вскричал Леонтиск. — Три дня! Три дня тебя не было!
— Всего три дня, и ты уже соскучился? — усмехнулся Галиарт, падая на освобожденный Ариадной стул. Теплый после ее кругленькой попки.
— Издеваешься, гад? Я тут чуть с ума не сошел от тревоги! — Леонтиск и впрямь выглядел неважно: красные глаза, впалые щеки, заросшие щетиной. Повязка на руке, однако, была свежая и чистая.
— Терпи. Лучше мучаться от тревоги, чем на дыбе в подвале Агиадов, — хмыкнул Галиарт.
— Что, за мной… приходили?
— Приходили, — кивнул сын наварха. — Причем номарги, не какая-нибудь шваль. Других мы, может, и не впустили бы, а этих пришлось. Обошли весь дом, требовали подать тебя, потрясали царским указом. Царевич вышел к ним и спокойно так объяснил, что вчера, вернувшись с собрания, объяснил тебе суть дела, и ты тут же ушел. Куда, он не знает, а и знал бы — не сказал. Злые они были, как некормленые псы, но ушли несолоно хлебавши.
— Будут искать?
— Будут, конечно. Но сюда вряд ли заявятся, если только выдаст кто. Будем надеяться, что никто не видел, как мы тебя сюда привезли. Ночка была облачная, безлунная… А домашние Поламаха тебя не сдадут, можешь не беспокоиться. Да и сам он такой человек, что чужак десять раз подумает, прежде чем придти в его дом незваным.
— Да уж, старина не изменился. Каждый день заходит ко мне на часок, веселит, подъелдыкивает…
— А остальное время у тебя сидит его дочурка?
— Ариадна? Да, она частенько заходит. Если честно, она мне сильно помогает: забываюсь, болтая с ней, и время проходит быстрее… Но иногда… смотрю на нее и вижу Софиллу, — Леонтиск посерел, закусил губу. — Мне это не дает покоя, не отпускает ни на миг.
Галиарт сглотнул, опустил голову.
— Позавчера… их хоронили. Корониду задушили удавкой, а Софилле сломали шею. На телах — царапины и следы побоев…
— Боги… — простонал Леонтиск.
— Родственники очень злы на тебя и Эвполида, считают виноватыми, — глухо добавил Галиарт, глядя в пол.
— Правы они, — скрипнув зубами, выдохнул афинянин. — Но Эвполид… ни при чем. Я познакомил его с девушками, и только я виноват в их смерти. И поэтому я, Леонтиск, сын Никистрата, беру тебя, друг Галиарт, в свидетели, и клянусь именами светлых богов: я не успокоюсь, покуда не отомщу ублюдкам, которые это сделали.
— Я с тобой, — не раздумывая, проговорил Галиарт, протянул руку, положил другу на плечо. — Пусть не мне, а Эвполиду привелось сойтись с Софиллой, но она нравилась мне. Ни она, ни ее сестра не заслужили того, что с ними сделали. И коли Эвполид не может мстить, я заменю его.
Леонтиск коротко кивнул, закрыв глаза и стиснув челюсти.
— Тело Эвполида, кстати, залили медом и отправили в Афины, к отцу. Люди Агесилая будут свидетельствовать перед Тераменом против тебя, — осторожно проговорил сын наварха.
Леонтиск резко открыл глаза.
— Терамен никогда не поверит этому. И никто не поверил бы. Я бы мог выступить перед Агесилаем, перед эфорами…
— Ну и глуп же ты, клянусь богами, — покачал головой Галиарт. — Думаешь, тебе дадут выступить? Только попадись номаргам — и сгинешь в подземелье агиадова дворца. Тебе отрежут голову, а скажут, что она сама отпала. Нет, в Спарте тебе показываться нельзя. Пока не разрешится вопрос с твоим обвинением.
— Интересно, каким образом он может разрешиться?
— Когда в Спарту вернется царь Павсаний, Агиады не смогут огульно обвинить тебя и засудить втихую. Сомневаюсь, что они вообще что-нибудь смогут.
— Но вернется ли он? Горгил с такой уверенностью говорил, что Эврипонтидам конец… Я боюсь за них.
— Напрасно, друг мой. Теперь государь Павсаний в большей безопасности, чем когда-либо — вчера Эпименид с эноматией номаргов отправился на Крит. Триста будут охранять царя днем и ночью — уж старина Эпименид об этом позаботится. А через восемь дней заседание синедриона геронтов — и все говорят о том, что мы его выиграем. Уже, в общем-то, известно, как проголосует каждый из геронтов. Вряд ли Агиады смогут что-то изменить за оставшееся время. Так что уже совсем скоро государь Павсаний вернется на родину. Эх, дружище Львенок, какие перемены тогда начнутся, какая жизнь!
— Знаешь, после встречи с Горгилом я стал смотреть на жизнь более мрачно. Ставлю вторую руку, что Агиады тоже все понимают и предпримут какую-нибудь подлость. Я испытал их методы на собственной шкуре. К тому же нельзя забывать, что подлюга Горгил все еще жив и плетет свою сеть. Скверно, что вам не удалось схватить его тогда, — говоря это, Леонтиск прикрыл веки, стыдясь глянуть в глаза товарищу.
— Кто ж спорит, — вздохнул Галиарт. — Но есть и положительные моменты. Во-первых, Агесилай выдал себя с головой, когда принялся столь поспешно выгораживать Горгила, выдавая его за некоего «дознавателя». Ситуация заставила нашего дорогого государя открыться, и теперь мы точно знаем, что он завязан в этом деле по уши. Для многих из наших это стало откровением — до сих пор Агесилая считали кем угодно, но не кознодеем.
— Странно — получается, Агиады не знали, что я видел Горгила только в маске и не смогу с уверенностью опознать его! — потупив взгляд, выдавил Леонтиск.
— Да, и поторопились поставить тебя вне закона. Очень скоро во всем этом начнут копаться суровые и беспристрастные люди эфора Фебида, или же пристрастные и оттого еще более суровые люди царя Павсания. Думаю, они без труда привяжут сей факт к тайным сношениям Агиадов с наемными убийцами. И плохо от этого будет скорее Агиадам, чем наемным убийцам.
— ???
Галиарт хитро улыбнулся.
— Есть сведения, что наш дорогой мастер смерти после неудачи с тобой «дунул» из города. Наверное, опасаясь, что из-под маски извлекут его обезображенное прыщами лицо. И станут лечить прыщи, прижигая каленым железом.
— Откуда сведения? — взволнованно спросил Леонтиск. Галиарт понял, что другу не давала покоя мысль, что Горгилу заплатили за его смерть.
— Один из управляющих Персики, «друг» нашего Антикрата, сообщил ему, что в покоях ахейца Стесагора, в свите которого, как мы подозревали, скрывается Горгил, не хватает как минимум одного человека. Кое-какие личные наблюдения управляющего, плюс косвенное доказательство — уже два дня в покои заказывают пищи меньше, чем прежде.
— Ты думаешь, Горгил действительно смазал пятки?
— Я бы на его месте так и сделал, — пожал плечами Галиарт.
— Хм… Но как он будет оправдываться перед людьми, что заплатили ему за смерть Эврипонтидов? И перед тем же Демолаем, что «заказал» нас с Эвполидом?
Галиарт зло расхохотался.
— А вот это, дорогой друг, должно волновать тебя меньше всего. Я бы с большим удовольствием сам вырвал сердце у подлой гниды, но не возражаю, если это сделают другие. Главное — что убийца постарается держаться как можно дальше от Спарты и от нас всех.
— Да, новость действительно приятная, — теперь улыбнулся и Леонтиск. — Ты не представляешь, как я испугался, когда этот урод поднес нож к моему хрену. Хотя до этого у меня почти получалось быть героем. Кхм, будь добр, подай воду.
Галиарт протянул другу кувшин с водой и продолжал:
— Жаль, что не все новости такие добрые.
— Э? — Леонтиск оторвал край кувшина от губ, вода стекала у него по подбородку.
— Эфоры оправдали педонома Пакида, что засек до смерти одного из «волчат», и едва не сделал того же с Орестом, братом Пирра. Пришли к мнению, что это дело педонома, и только его одного — решать, какого наказания достойны ученики. Пакид вернулся в агелу и требует, чтобы все ученики декады Ореста вернулись в школу.
— Разве парень уже выздоровел? — удивился Леонтиск.
— Уже встает, ходит по дому. Но дело не в нем: его-то Пакид пока не посмеет тронуть. Но вот остальные «волчата» боятся возвращаться, а для меня педоном требует трибунала. За «открытое неповиновение и мятежные действия по отношению к прямому начальнику», — Галиарт тяжело вздохнул, его лошадиное лицо приобрело мрачное выражение.
— Дела… — участливо протянул Леонтиск. — А что твой отец, неужели допустит, чтобы старый козел с тобой расправился?
— Ха, мой папаша — наварх, командующий флотом! Клянусь Посейдоном, он и пальцем не пошевелит, чтобы меня вытащить. Хренов фанатик дисциплины… Чего скрывать — все знают, что он зарабатывает на корсарстве, но в городе строит из себя такого принципиального, что не подступись! Уже трижды приказывал мне вернуться домой, но я лучше к Пакиду приду, чем к нему, клянусь богами. Хвала царевичу Пирру — он дал мне законную возможность уйти из-под власти отца… Эх, загрызи меня демон, проболтался, а хотел ведь тебя удивить!
— Что? — Леонтиск уже догадался. — Ты?..
— Именно! — Галиарт обнажил в блаженной улыбке свои лошадиные зубы. — Эврипонтид принял мою присягу, и теперь я его восьмой «спутник». Щит и брат. Я теперь ваш со всеми потрохами, и отец может катиться в Тартар со своими повелениями.
— С ума сойти! Сколько всего происходит без меня, — обескуражено потряс головой афинянин. — Поздравляю, дружище. Я рад за тебя. Но что ты будешь делать, когда Пакид поволочет тебя на трибунал? Может, подашься в бега, подобно мне? Старина Поламах в крове не откажет.
— Пока отсижусь у царевича, — качнул длинным подбородком Галиарт. — Буду, как и ты, ждать возвращения государя Павсания. Когда он узнает, что Пакид хотел засечь до смерти его сына… педоному не поздоровится. Если он, конечно, доживет.
— То есть? — не понял Леонтиск.
— Есть слушок, — подозрительно оглядевшись и понизив голос, проговорил Галиарт, — что нашего старого козла приговорили ученики. И будто бы — только я этого тебе не рассказывал — заварил эту кашу никто иной, как Орест, наш младший Эврипонтид.
— Клянусь Меднодомной!.. — недоверчиво покачал головой Леонтиск. — А…
Разговор двух друзей продолжался еще часа полтора. Лишь заметив, что небо определенно готовится изрыгнуть на землю очередную порцию ставшего уже привычным в последние дни дождя, Галиарт засобирался обратно в город.
— Когда ты навестишь меня еще? — нервно спросил на прощанье Леонтиск. Галиарт видел, как не хочется афинянину оставаться оторванным от бурлящей событиями столицы Лаконики.
— Часто наведываться сюда опасно: кто-то может заметить и полюбопытствовать. И однажды вместо меня во двор въедет здоровый дядька из номаргов и за ухо потащит тебя к Агесилаю. Да и времени нет разъезжать, клянусь Ареем. Так что теперь, верно, увидимся после синедриона геронтов. Да, и вот еще, чуть не забыл, — сын наварха протянул другу продолговатый сверток. — Держи, и не теряй больше.
С гулко бьющимся сердцем Леонтиск неловко, одной рукой, размотал холст и не сдержал радости, увидев знакомый рисунок кожи на ножнах:
— О, боги!
Придерживая ножны культей, он потянул за рукоять. Зеркальное лезвие астрона влажно блеснуло.
— Мой меч! — афинянин поднял сияющие глаза на друга. — Каким чудом?..
Тот довольно ухмыльнулся.
— Обвинители от Агесилая собирались отвезти его в Афины, показать отцу Эвполида в качестве доказательства твоей вины. Но наши мальцы из агелы перед самой отправкой подменили свертки, так что теперь Терамену предъявят какую-то ржавую железяку.
— Больше я его никому не отдам, — Леонтиск прижал меч к груди. — Я в долгу перед тем, кто вернул мне этот клинок. Как имя этого героя, ведь ты знаешь всех мальчишек в агеле?
— Это Биант из декады Ореста, плотный такой мальчуган, здоровячок. Когда вырастет, будет похож на нашего Энета. Бианта всегда считали тугодумом, а вот, гляди ж ты, как шустер… Однако, пора. Жди меня с хорошими новостями, дружище.
Последние слова Галиарт бросил уже на пороге. Скривил красные губы, подмигнул товарищу и вышел вон. Спустя некоторое время Леонтиск услышал удаляющийся топот копыт. Афинянин провел пальцем по гладкому клинку астрона, вздохнул, вспомнив, как лишился меча в последний раз, и еще раз про себя поклялся, что никогда больше не отдаст оружия добровольно. Вот только придется учиться фехтовать левой. В агеле были бойцы, одинаково владевшие обеими руками, но Леонтиск никогда не мог подняться до их уровня. Теперь у него не осталось выбора. Хотя не следует корить судьбу — лучше жить одноруким, чем бродить по долинам Эреба…
Дверь приоткрылась и в комнату заглянула кудрявая головка Ариадны.
— Не проголодался, иноземец? Может, принести тебе поесть?
— Нет, спасибо, не хочется, — помотал головой сын стратега, пряча меч под кровать. — И не называй меня «иноземец», малышка. Меня зовут Леонтиск, сколько раз тебе говорить?
— А ты расскажешь мне еще про Афины… Леонтиск? — девушка, решившись, ступила в комнату и облокотилась на высокую спинку стула.
Леонтиск отметил ее оттянувшие одежду груди, пытавшиеся пробить ткань хитона остриями сосков. Он хотел сказать ей, что всю сознательную жизнь прожил в Спарте и мало что может поведать о родном городе…
— Конечно, — сдержав вздох, ответил он вместо этого. — Присаживайся, дитя.
Медная крыша храма Афины, от которой он получил свое устоявшееся именование, была совершенно зеленой от покрывавшего ее многослойного налета. Само здание, несколько раз основательно перестраивавшееся, тем не менее хранило печать исконной дорийской древности. Обитель Афины Меднодомной не была ни самым большим, ни самым помпезным храмом Спарты, и тем не менее на протяжении веков оставалась главным святилищем Лакедемона. Потому и должность главного жреца-архиаретера этого храма была самой важной в иерархии спартанского жречества. Верховный жрец Афины всегда являлся фигурой влиятельной и имеющей немалое воздействие на все еще богобоязненное в массе своей население лаконской столицы. А верховный жрец, совмещающий сан с обязанностями эфора, высшего магистрата Лакедемонского государства, был человеком, влиятельным вдвойне.
Именно эти соображения, вероятно, руководили эфором Анталкидом, когда он посылал самого доверенного из своих помощников, Мелеагра, посетить эфора Полемократа в его цитадели под медной крышей и выяснить, каковы намерения последнего относительно грядущего голосования по делу царя-изнанника. До Анталкида дошли весьма неприятные новости, будто бы эфор Скиф переметнулся на сторону Эврипонтидов и обещал им в этом суде всяческую поддержку. Мелеагр должен был разузнать, правда это или нет, и попытаться, в случае если опасения подтвердятся, вернуть верховного жреца на истинный путь. Истинный, разумеется, с точки зрения эфора Анталкида.
Дежуривший у главного входа пучеглазый младший жрец-иерофор почтил Мелеагра предупредительным поклоном. Долгая служба у эфора Анталкида и тихая, но зловещая слава гарантировали искуснику «разрешения вопросов» уважение, куда бы он ни пришел. Выпучив глаза еще сильнее, жрец убежал доложить. Весьма скоро он вернулся и вежливо предложил Мелеагру следовать за ним.
Скиф ожидал посетителя в небольшом кабинете за главным святилищем. Сказать, что кабинет был обставлен и с истинной спартанской простотой, было сложно, — зоркий взгляд гостя мгновенно отметил и лакированные стенные панели из заморского дерева, и картины на стене, и прекрасной работы подсвечник белого серебра на столе, за которым сидел эфор. Сам Полемократ был одет в белое жреческое платье с золотой вышивкой по краю и просторную белую с красным хламиду. На шее верховного жреца висел на массивной золотой цепи амулет, на голове возлежал символ сана — золотая же диадема, изображающая масличный венок. Другой символ должности — длинный, украшенный резьбой и драгоценными камнями посох, — стоял у правого бедра пожилого служителя Афины, прислоненный к стене. На безымянном пальце левой руки выделялся массивный перстень с круглым шлифованным камнем, печатью рода Хилонидов. Выглядел Полемократ неважно: мертвенный цвет кожи, страдальчески опущенные уголки рта и глубоко запавшие блестящие глаза придавали ему больной вид.
На столе перед эфором лежал пергаментный свиток с выписанными в столбик именами, против некоторых из них стояли неразборчивые пометки. Разглядев первое из имен — Алкид, — Мелеагр понял, что это список геронтов. Скиф, заметив взгляд посетителя, тут же прикрыл свиток широкими рукавами хламиды, и, мигнув белесыми ресницами, промолвил:
— Приветствую тебя, Мелеагр, сын Фаилла. Чем скромный слуга Богини обязан визиту столь таинственной и значительной личности? — в голосе Скифа не прозвучало и намека на иронию.
Тем не менее Мелеагр парировал:
— Таинственное и значительное частное лицо приветствует скромного верховного жреца и эфора великого Лакедемона. И просит прощения за дерзость, позволившую частному лицу явиться и говорить о вопросах, разрешать которые есть дело лишь могущественнейших магистратов.