Страница:
Посещение Сэндайской тюрьмы и встречи в ее застенках с подсудимыми по "делу Мацукава" оставило впечатление. Приговоренные к смертной казни и их товарищи - Судзуки Нобору, Такахаси Харуо, Сато Хадзимэ, Хонда Нобору и другие - оставили в моей памяти незабываемое впечатление. Каждому из них было дано двадцать минут для беседы со мной в помещении, отгороженным железной решеткой. Они проявили себя в этих беседах как предельно искренние, мужественные, несгибаемые люди, преданные своим коммунистическим идеалам. Некоторые из них, находясь под дамокловым мечом смертного приговора, продолжали читать произведения прогрессивных философов, другие изучали в застенках русский язык, третьи писали обличительные статьи о японском лже-правосудии и даже художественные произведения. Помнится, как, не обращая внимания на мрачно насупленную физиономию тюремщика, сидевшего около решетки с дубинкой на боку, один из заключенных, рабочий Такахаси Харуо, громко сказал мне: "Я вступил в партию, чтобы бороться за счастье человечества. Теперь, когда мне вынесен смертный приговор, я поступил бы снова так же, если бы события могли повториться. Я еще более, чем когда-либо раньше, уверен в справедливости нашего дела".
Замечательная стойкость узников Сендайской тюрьмы объяснялась не только их личным мужеством: на борьбу их вдохновляла самоотверженная помощь их товарищей по партии и профсоюзу, а также широкая моральная поддержка всей японской демократической общественности. Ежедневно узники получали десятки приветственных писем из различных концов страны, едва ли не каждый день к ним по призыву национального "комитета по делу Мацукава" прибывали делегации рабочих, студентов, учителей с выражением своей поддержки жертвам полицейского произвола.
Возвратившись в Токио, я подробно описал свои впечатления о беседах с людьми, осужденными на смертную казнь и девять лет томившимися в тюремных застенках, о том массовом движении, которое развернулось в Японии в их поддержку. Все написанное было опубликовано "Правдой" 19 ноября 1958 года в статье "Свободу жертвам провокационной судебной расправы!". Статья эта, как мне говорили потом, получила отклик не только в советских общественных организациях, но и в профсоюзах стран социалистического лагеря. Слышал я также, будто бы тогдашний Председатель президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов обращался с призывом к парламентариям Японии с просьбой содействовать освобождению оклеветанных полицией рабочих-коммунистов. Откровенно говоря, мне казалось тогда, что гневная реакция японской и международной общественности не проймет бездушных и упертых в свои антикоммунистические предрассудки судей Верховного суда Японии. Ан нет! Волна протестов против судебного произвола злобствующих реакционеров оказалась, в конце концов, столь сильна, что заставила судей Верховного суда Японии принять поистине сенсационное решение. В августе 1961 года провокационный процесс по "делу Мацукава" завершился после двенадцати лет борьбы полным оправданием всех 17 обвиняемых-активистов рабочего движения, в большинстве своем коммунистов. Решение Верховного суда Японии о полном оправдании и освобождении всех обвиняемых, томившихся долгие годы в Сендайской тюрьме, было расценено тогда Президиумом ЦК Коммунистической партии Японии как крупная победа японского народа в борьбе против судебного произвола властей. Вместе с японскими коммунистами от души радовался тогда и я, считая, что в эту победу мной также был внесен некий маленький вклад.
Тремя годами позже мне довелось снова побывать в японской тюрьме. На этот раз это была тюрьма Одори Котидзе на острове Хоккайдо в городе Саппоро. Там, так же как и в Сэндайской тюрьме, я встретился с политическим узником-коммунистом Мураками Кунидзи, которого полицейские власти голословно с целью дискредитации КПЯ обвинили в антиправительственном коммунистическом заговоре, приведшем, якобы, к убийству полицейского, не предъявив при этом каких-либо веских доказательств. В результате с 1952 года Мураками находился в застенке. К весне 1962 года его дело мариновалось в Верховном суде Японии, хотя общественности страны было уже вполне ясно, что суды низовых инстанций совершили преступную ошибку, приговорив невиновного человека к пожизненному тюремному заключению. В апреле 1962 года я навестил его в тюрьме. Мы горячо пожали друг другу руки, а потом долго и тепло говорили с ним как старые друзья, понимавшие друг друга с полуслова. Мой приезд в тюрьму сильно взволновал Мураками: я оказался первым советским человеком, с которым Мураками довелось встретиться за всю свою жизнь. Мы оба с возмущением осуждали преступную несправедливость полицейских властей, оклеветавших этого честного, мягкого по природе, но стойкого по характеру человека, преданного своим коммунистическим идеалам. Глубоко тронул меня его рассказ о том, с каким жадным интересом следил он, будучи в тюремном застенке, за успехами Советского Союза в освоении космоса. На встречу со мной он принес папку с вырезками сообщений о советских спутниках и, раскрывая ее, сказал: "Поверьте, в тюрьме за все это время не было известий для меня более радостных, чем сообщения о вашем первом спутнике и о полете Гагарина. Я тогда от радости даже тюремщикам говорил: "Смотрите - вот кто такие коммунисты ! Будущее человечества за нами!"
Моя статья под заголовком "Мы с тобой, товарищ Мураками!" была опубликована в "Правде" 4 мая 1962 года. Там я выразил свою солидарность с японскими борцами против полицейского произвола и присоединил голос правдистов к их требованиям безотлагательного освобождения из тюрьмы незаконно оклеветанного члена коммунистической партии Японии. А спустя полтора месяца на страницах "Правды" появилось письмо, направленное в редакцию центрального органа КПСС японским коммунистом Мураками из тюрьмы Одори Котидзе. В ней содержались такие строки: "Дорогие товарищи! Нас, узников тюрьмы "Одори" в городе Саппоро, до глубины души взволновала ваша статья. Мне передали этот номер газеты от 4 мая вместе с ее переводом. Впервые в жизни я держал в руках "Правду", первую в мире газету, издаваемую коммунистической партией... Вы не можете представить, какой необычайный прилив сил мы ощутили. Советский Союз - государство народа, о котором мы столько мечтали,- вдруг очутился рядом!.. "Правда", которая поднимала народ на борьбу и вела его к победе! И вот теперь она здесь, с нами, в тесной тюремной камере на севере Японии. Спасибо, Советский Союз! Спасибо, "Правда"!"
А спустя еще несколько месяцев стало известно, что Верховный суд Японии оправдал Мураками и он вышел из тюрьмы.
Вот так складывались тогда на рубеже 50-х - 60-х годов мои отношения с японскими коммунистами. Многим из моих соотечественников и японских коммунистов наша дружба казалась в те годы безоблачной и нерушимой.
Глава 4
ЯПОНИЯ В ДНИ ПОЛИТИЧЕСКИХ БУРЬ
(1958-1960)
Забастовочные баталии и конфликты,
связанные с пребыванием в Японии
вооруженных сил США
Пребывание в Японии в 1957-1960 годах оставило у меня, пожалуй, более яркие воспоминания, чем последующие периоды моей журналистской работы в этой стране. Тогда мне явно повезло как журналисту: уж очень был насыщен этот период бурными политическими событиями. В те годы мне не требовалось ломать голову над тем, какую выбрать тему для очередной корреспонденции и как сделать ее читабельной. События сами просились на страницы газет и сами вызывали к себе интерес нашей общественности.
Мой приезд в Японию совпал по времени с повсеместным подъемом в стране рабочего движения. В своих корреспонденциях мне не раз приходилось довольно пространно сообщать читателям "Правды" о крупных трудовых конфликтах на японских предприятиях, о росте численности и влияния рабочих профсоюзов, об их частых столкновениях с предпринимателями. Особенно крупные столкновения между трудом и капиталом происходили в те годы на угольных шахтах островов Кюсю и Хоккайдо, где предприниматели приступили к "рационализации" производства и к массовым увольнениям горняков.
Весной 1958 года побывал я впервые на острове Кюсю. Одной из целей моей поездки стало посещение шахтерского поселка Иидзука, где на шахтах компании "Мицуи" профсоюз горняков вел длительную забастовочную борьбу с администрацией компании против сокращения угледобычи и увольнений горняков, за улучшение условий труда и повседневного быта рабочих. Профсоюзные руководители провели меня в барачный поселок, где в замызганных комнатах-клетушках ютились рабочие семьи, показали обезлюдившую территорию шахты, бдительно охранявшуюся забастовщиками. Рассказали они мне также о той материальной, денежной помощи, какую оказывало бастующим рабочим шахты руководство Всеяпонского профсоюза горняков,- помощи, позволявшей забастовщикам продолжать забастовку, несмотря на отказ владельцев шахты выплачивать им зарплату. Неожиданным для меня стал их рассказ о том, как много внимания уделяли руководители забастовочного комитета вопросам времяпрепровождения участников стачки, сохранения дисциплины и боевого духа в их рядах. Хотя забастовка длилась уже более месяца, тем не менее в рабочие дни ежедневно все бастующие собирались по утрам на территории шахты, заслушивали отчеты руководителей о ходе переговоров с администрацией и ситуации на шахте. Но более всего удивили меня рассказы руководителей забастовки о том, что бастующие горняки и их жены не расходились после окончания этих собраний по домам, а оставались на территории шахты и занимались... политической учебой и художественной самодеятельностью. В подтверждение тому меня провели в помещение, где занимался хоровой кружок, и его веселые молодые участники втянули меня в долгую беседу о жизни японских шахтеров, об условиях труда в Советском Союзе, о моих впечатлениях о Японии. В довершение всего трое из руководителей забастовочного комитета повели меня в кафе-столовую, расположенную на одной из улиц поселка. Там они заказали на всех горячие закуски и пиво, а потом пытались даже расплатиться за меня, чему я, естественно, воспротивился и сам оплатил наш общий обед. Корреспонденция в Москву с впечатлениями о посещении забастовщиков на шахте Иидзука у меня тогда не получилась: драматизма в этой забастовке я тогда не ощутил, да и в редакции "Правды" меня не поняли бы, если бы я написал о том, как пили со мной пиво руководители забастовки и как стройно и красиво хор горняков-забастовщиков вместо работы на шахте распевал в дневные часы японские народные и рабочие песни. На память о той поездке остались у меня, правда, несколько фотографий с горняками из поселка Иидзука, в том числе участниками хора.
В последующие годы накал борьбы японских шахтеров против массовых увольнений в защиту своего права на труд значительно возрос, и многие из конфликтов стали выливаться в яростные столкновения бастующих шахтеров с администрацией шахт, полицией и штрейкбрехерами. Наиболее острые формы приняла весной 1960 года борьба горняков на шахтах Миикэ, расположенных на острове Кюсю на окраинах города Омута. Более чем полгода велась там отчаянная борьба шахтеров с шахтовладельцами - администрацией компании "Мицуи", вознамерившейся поначалу уволить с целью "рационализации" производства около трех тысяч горняков. Горняки ответили на это бессрочной забастовкой и выставили пикеты на территории шахты и прилегающих к ней районов. Тогда, чтобы навсегда отбить у шахтеров волю к сопротивлению, администрация объявила об общем локауте: все пятнадцать тысяч рабочих и служащих шахт были уволены, а к территории шахт были подтянуты крупные отряды полиции. В последующие дни под прикрытием полицейских с дубинками на шахту направились было колонны штрейкбрехеров, организовавших так называемый "второй профсоюз". Пикеты забастовщиков преградили им дорогу, и завязались рукопашные бои. В последующие дни каждая из сторон стала укреплять свои позиции в районе шахт. Так началось длительное, многодневное сражение полиции и штрейкбрехеров, с одной стороны, и захватившими шахту забастовщиками - с другой. Причем с каждым днем масштабы этого сражения становились все больше и больше, т.к. на помощь забастовщикам стали прибывать из окрестных районов рабочие и студенческие отряды поддержки, а ряды их противников росли за счет полицейских подкреплений, прибывавших из соседних префектур. В те дни шахты Миикэ и улицы Омута обросли баррикадами и заграждениями из колючей проволоки. Конфликт на шахтах Миикэ перерос в результате в общенациональное сражение рабочих-шахтеров с властями, предпринимателями и их наемниками.
На шахты Миикэ я поехал вместе с двумя другими советскими журналистами: корреспондентом ТАСС В. Зацепиным и собственным корреспондентом "Известий" Д. Петровым. Целый день мы осматривали территорию исключительного по своим масштабам классового сражения пролетариата с буржуазией. Несколько раз пересекали мы линию фронта, вступая в беседы и с полицией, и с забастовщиками, а также с теми японскими общественными деятелями, которые прибыли в Миикэ по причине своей солидарности с борьбой горняков. В штабе забастовочного комитета, над входом в который грозно плескались на ветру красные знамена, разъяснения всему происходящему нам дали председатель профсоюза шахт Миикэ Миякава Мицуо и его заместитель Хайбара Сигэо.
А на баррикадах у меня завязалась долгая и интересная беседа с одним из известнейших японских ученых-экономистов Сакисака Ицуро, который, будучи убежденным марксистом, стремился там, на поле классового сражения, проверить правильность своих теоретических выводов. Сакисака рассказывал мне не только о себе, но и о десятках других интеллигентов-энтузиастов, находившихся среди рабочих Миикэ с целью оказания бескорыстной помощи их борьбе. "У интеллигенции здесь много дел,- сказал он тогда.- Адвокаты консультируют забастовщиков с целью противодействия полицейскому и судебному произволу властей. Ученые-социологи разъясняют бастующим подлинные причины безработицы и нищеты пролетариата, пагубность для народа политики военного сотрудничества с США. Артисты воодушевляют рабочих на борьбу своим искусством. Другие представители интеллигенции ведут сбор пожертвований в стачечный фонд или просто становятся в ряды пикетчиков".
Моя корреспонденция-репортаж о бурных событиях на шахтах Миикэ была 8 августа 1960 года опубликована в "Правде" и получила затем премию редакции.
Ездили мы с Д. Петровым в те годы и на встречу с шахтерами Хоккайдо. В окрестностях города Кусиро мы побывали на шахте "Тайхэйё Танко". В тот момент забастовки там не было, но отношения профсоюза горняков с администрацией компании были напряженными в преддверии назревавшего конфликта. Вспоминаю, что мы обратились к администрации разрешить нам спуститься в забой этой шахты, известной в Японии тем, что большая часть ее штреков находилась на большой глубине под дном Тихого океана. Администрация компании, однако, отмалчивалась, не давая ответа на нашу просьбу. И вот тогда руководитель шахтерского профсоюза Муто Масахару сказал нам: "Надевайте шлемы и комбинезоны - и мы вас спустим в шахту и проведем по штрекам без ведома компании. Берем за это ответственность на себя". Недолго думая мы так и поступили: в сопровождении активистов профсоюзов спустились на лифте в глубины шахты, прошли сотни метров по ее полутемным тоннелям и штрекам, дошли до забоев, где орудовали отбойными молотками горняки, посмотрели, как на ленточных конвейерах уголь уходит из забоев к подъемникам, поговорили с горняками... Это было единственное в моей жизни посещение угольной шахты. Думаю, что и Петрову не доводилось прежде бывать под морским дном. Мы оба были преисполнены благодарности нашим гидам из профсоюза горняков. К тому же на примере организации этой экскурсии мы воочию убедились в силе горняцких профсоюзов, в способности их руководителей принимать подчас решения, идущие наперекор желаниям администрации. Ведь по сути дела наша прогулка по забою состоялась без согласия владельцев шахты, а может быть, и вопреки их указаниям. И администрации компании, как выяснилось потом, пришлось волей-неволей посмотреть сквозь пальцы на этот акт самоуправства профсоюзных руководителей, давших понять и нам, советским журналистам, и владельцам шахты, кто есть кто в конкретных шахтерских делах.
Часто приходилось мне в те годы встречаться в Токио с лидерами общественных профсоюзных объединений. Большинство из них произвели на меня впечатление простецких, мужественных и целеустремленных людей, преданных делу защиты интересов и прав людей наемного труда. Единственным случаем, когда я получил от общения с японским профсоюзным лидером неважное впечатление, была моя встреча в конце апреля 1958 года с тогдашним председателем Генерального совета профсоюзов Харагути Юкитака.
В преддверии 1 мая я получил от редакции срочное поручение взять у кого-либо из лидеров японского рабочего движения интервью об участии профсоюзов в международном движении за мир и демократические права трудящихся. Я позвонил в штаб самого крупного профсоюзного объединения страны - Генерального совета профсоюзов (Сохё) - и попросил о встрече с председателем этого профсоюзного центра Харагути Юкитака. Там ответили, что председателя нет, и дали его домашний телефон. Мой секретарь позвонил, к телефону подошла жена Харагути и сказала, что муж отсутствует. На нашу просьбу подсказать, где его все-таки можно было найти, после некоторых раздумий она дала моему секретарю другой телефонный номер. Мы позвонили по этому номеру, и Харагути отозвался. Когда он узнал, в чем дело, то согласился, чтобы я прибыл на встречу к нему и дал моему секретарю адрес места своего пребывания. Мы сразу же направились туда - в названный квартал столицы. Там мы увидели окруженный зеленью двухэтажный особняк, в котором я и застал Харагути в домашнем японском одеянии. Сидя в кресле в уютной гостиной, Харагути обстоятельно изложил мне свое видение перспектив борьбы японского рабочего класса в защиту своего жизненного уровня. Чай ему и мне подавала при этом элегантная женщина средних лет - хозяйка дома. Мой секретарь Хомма-сан, сопровождавший меня на этой встрече, навел справки у шофера машины Харагути, стоявшей у подъезда, и на обратном пути сообщил мне довольно пикантное обстоятельство: владелица особняка была, оказывается, любовницей Харагути, у которой он обычно проводил больше времени, чем на своей домашней квартире. Так в доме богатенькой любовницы тогдашнего руководителя Генерального совета профсоюзов Японии я получил в канун 1 мая интервью о ходе классовой борьбы японских трудящихся. Во всем этом я ощутил тогда что-то фальшивое, двусмысленное и некрасивое. Видимо, непорядочное поведение Харагути нашло осуждение и в штабе Генерального совета профсоюзов, так как вскоре, а именно в том же году, его сменил на посту председателя названного объединения Ота Каору - человек совершенно другого склада, обладавший именно теми бойцовскими качествами, которые требуются от лидера подлинного народного движения. Столь же волевым характером обладал и Иваи Акира - генеральный секретарь Генерального совета профсоюзов.
В конце 50-х - начале 60-х годов с приходом к руководству Генеральным советом профсоюзов Сохё Ота и Иваи рабочее движение Японии обрело сильную политическую окраску и превратилось в массовую опору партий левой парламентской оппозиции.
Боевой характер и возросшая сила Генерального совета профсоюзов, объединявшего в то время в своих рядах свыше трех миллионов японских рабочих и служащих, проявились осенью 1958 года, когда правительство Киси внесло в парламент законопроект о расширении полномочий полиции. Закон этот был расценен оппозиционными партиями и рабочими профсоюзами как попытка властей восстановить в стране полицейский произвол времен военно-фашистской диктатуры. На одиннадцатом чрезвычайном съезде Генерального совета профсоюзов, состоявшемся 24 сентября 1958 года, было принято решение развернуть всенародное движение борьбы против этого реакционного законопроекта. ("Правда", 6.10.1958). И борьба эта приняла в последующие недели огромные масштабы. По всей стране прокатились массовые митинги и демонстрации, в ходе которых действия Генсовета профсоюзов были поддержаны и другими профсоюзными центрами, включая даже крайне правый Всеяпонский совет профсоюзов. Знаменательным моментом этого массового движения стало в подавляющем большинстве префектур страны установление сотрудничества между местными организациями социалистической и коммунистической партий. В ноябре 1958 года борьба рабочих профсоюзов против попытки властей возродить полицейский произвол приняла исключительно широкий размах: 5 ноября по всей стране была проведена одновременно политическая забастовка, в которой приняли участие около четырех с половиной миллионов японских трудящихся ("Правда", 6.11.1958). И эти массовые антиправительственные выступления рабочих профсоюзов страны заставили правительство Киси пойти на попятную: опасаясь дальнейшего осложнения обстановки, руководство правительственной либерально-демократической партии сочло за лучшее снять реакционный законопроект с обсуждения в парламенте ("Правда", 24.11.1958). Победа в борьбе против законопроекта о расширении полномочий полиции укрепила в руководстве японских профсоюзов уверенность в своих силах. В последующие месяцы руководители Генерального совета профсоюзов переключались, чем далее, тем более, на борьбу за отказ Японии от японо-американского военного "договора безопасности" и ликвидацию военных баз США на Японских островах.
В то время на территории Японии находилось около 230 американских военных баз и объектов, включая аэродромы, полигоны, казармы, радарные установки и т.п. Не считая островов Окинава, в то время отторгнутых от Японии и находившихся под американским управлением, в районах этих баз и объектов было расквартировано около 50 тысяч американских офицеров и солдат и 56 тысяч членов их семей. Военные базы находились даже в самом центре Токио. Одна - прямо напротив императорского дворца, в том месте, где сейчас стоит здание Японского национального театра, а другая, под названием "Вашингтон Хэйтс",- в парке Ёёги, в самом крупном и живописном парке японской столицы.
Во время поездок по Японии в районах городов Иокогама, Фукуока, Ацуги, Ёкосука и других мне много раз доводилось тогда проезжать мимо обнесенных колючей проволокой территорий военных баз США с прикрепленными на проволоке надписями на японском и английском языках: "Посторонним доступ закрыт". Само собой разумеется, что такие надписи не ласкали взора японцев. К тому же многих жителей районов Японии, примыкавших к военным базам США, раздражал барский образ жизни американцев на территориях баз, находившийся в резком контрасте с окружавшей базы японской средой. Если японские жилые кварталы представляли собой лабиринты узких улочек, застроенных невзрачными домиками-халупами, то американские военные поселения на территориях баз выглядели совсем иначе. За колючей проволокой этих поселений японцы могли видеть тенистые парковые аллеи, просторные газоны с цветами, площадки для спорта, теннисные корты и фешенебельные коттеджи с шеренгами новеньких "фордов" и "шевроле" вдоль подъездов. Столь вопиющие контрасты, естественно, не пробуждали у японцев добрых чувств ни к военным базам США, ни к их обитателям.
Постоянные протесты населения вызывал в районах американских военных аэродромов не смолкающий ни днем ни ночью гул моторов военных самолетов США, совершавших учебные полеты и рейсы в близлежащие страны Азии. Еще больше жалоб и нареканий японского населения было связано с бесцеремонным поведением американских солдат и моряков, высыпавших по вечерам на улицы близлежащих городов в поисках ночных развлечений. Особенно бесцеремонно и дерзко вели себя по отношению к японцам американские солдаты негритянского происхождения, образовательный и культурный уровень которых был, как правило, значительно ниже, чем у белокожих американских солдат и моряков. Именно с ними чаще всего были связаны многочисленные конфликты американцев с японским населением. За пятнадцать лет пребывания вооруженных сил США на японской территории от бесчинств американцев, даже по данным официальной статистики, пострадали 16 тысяч японцев, из них 4450 человек были убиты. Общее число несчастных случаев, происшедших по вине американских солдат и офицеров на японской территории в период с 1952 по 1958 годы, превысило 62 тысячи.
К началу 60-х годов проблема пребывания вооруженных сил США на японской территории превратилась в главную проблему не только внешней политики, но и внутриполитической жизни Японии. Непосредственным поводом для переключения общественного внимания на эту проблему стали переговоры о пересмотре "договора безопасности", начатые правительствами обеих стран еще в 1957 году. Правящие круги и той и другой стороны пытались изобразить пересмотр "договора безопасности" как шаг навстречу требованиям японского народа, как переход к "эре равноправия" в японо-американских отношениях. На деле же речь шла о заключении нового соглашения, предоставляющего американцам еще большие политические и военные выгоды. Речь шла об использовании японских "сил самообороны" для поддержки войск США на территории Японии. Одновременно ставился вопрос о расширении территориальных рамок японо-американского военного соглашения.
Замечательная стойкость узников Сендайской тюрьмы объяснялась не только их личным мужеством: на борьбу их вдохновляла самоотверженная помощь их товарищей по партии и профсоюзу, а также широкая моральная поддержка всей японской демократической общественности. Ежедневно узники получали десятки приветственных писем из различных концов страны, едва ли не каждый день к ним по призыву национального "комитета по делу Мацукава" прибывали делегации рабочих, студентов, учителей с выражением своей поддержки жертвам полицейского произвола.
Возвратившись в Токио, я подробно описал свои впечатления о беседах с людьми, осужденными на смертную казнь и девять лет томившимися в тюремных застенках, о том массовом движении, которое развернулось в Японии в их поддержку. Все написанное было опубликовано "Правдой" 19 ноября 1958 года в статье "Свободу жертвам провокационной судебной расправы!". Статья эта, как мне говорили потом, получила отклик не только в советских общественных организациях, но и в профсоюзах стран социалистического лагеря. Слышал я также, будто бы тогдашний Председатель президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов обращался с призывом к парламентариям Японии с просьбой содействовать освобождению оклеветанных полицией рабочих-коммунистов. Откровенно говоря, мне казалось тогда, что гневная реакция японской и международной общественности не проймет бездушных и упертых в свои антикоммунистические предрассудки судей Верховного суда Японии. Ан нет! Волна протестов против судебного произвола злобствующих реакционеров оказалась, в конце концов, столь сильна, что заставила судей Верховного суда Японии принять поистине сенсационное решение. В августе 1961 года провокационный процесс по "делу Мацукава" завершился после двенадцати лет борьбы полным оправданием всех 17 обвиняемых-активистов рабочего движения, в большинстве своем коммунистов. Решение Верховного суда Японии о полном оправдании и освобождении всех обвиняемых, томившихся долгие годы в Сендайской тюрьме, было расценено тогда Президиумом ЦК Коммунистической партии Японии как крупная победа японского народа в борьбе против судебного произвола властей. Вместе с японскими коммунистами от души радовался тогда и я, считая, что в эту победу мной также был внесен некий маленький вклад.
Тремя годами позже мне довелось снова побывать в японской тюрьме. На этот раз это была тюрьма Одори Котидзе на острове Хоккайдо в городе Саппоро. Там, так же как и в Сэндайской тюрьме, я встретился с политическим узником-коммунистом Мураками Кунидзи, которого полицейские власти голословно с целью дискредитации КПЯ обвинили в антиправительственном коммунистическом заговоре, приведшем, якобы, к убийству полицейского, не предъявив при этом каких-либо веских доказательств. В результате с 1952 года Мураками находился в застенке. К весне 1962 года его дело мариновалось в Верховном суде Японии, хотя общественности страны было уже вполне ясно, что суды низовых инстанций совершили преступную ошибку, приговорив невиновного человека к пожизненному тюремному заключению. В апреле 1962 года я навестил его в тюрьме. Мы горячо пожали друг другу руки, а потом долго и тепло говорили с ним как старые друзья, понимавшие друг друга с полуслова. Мой приезд в тюрьму сильно взволновал Мураками: я оказался первым советским человеком, с которым Мураками довелось встретиться за всю свою жизнь. Мы оба с возмущением осуждали преступную несправедливость полицейских властей, оклеветавших этого честного, мягкого по природе, но стойкого по характеру человека, преданного своим коммунистическим идеалам. Глубоко тронул меня его рассказ о том, с каким жадным интересом следил он, будучи в тюремном застенке, за успехами Советского Союза в освоении космоса. На встречу со мной он принес папку с вырезками сообщений о советских спутниках и, раскрывая ее, сказал: "Поверьте, в тюрьме за все это время не было известий для меня более радостных, чем сообщения о вашем первом спутнике и о полете Гагарина. Я тогда от радости даже тюремщикам говорил: "Смотрите - вот кто такие коммунисты ! Будущее человечества за нами!"
Моя статья под заголовком "Мы с тобой, товарищ Мураками!" была опубликована в "Правде" 4 мая 1962 года. Там я выразил свою солидарность с японскими борцами против полицейского произвола и присоединил голос правдистов к их требованиям безотлагательного освобождения из тюрьмы незаконно оклеветанного члена коммунистической партии Японии. А спустя полтора месяца на страницах "Правды" появилось письмо, направленное в редакцию центрального органа КПСС японским коммунистом Мураками из тюрьмы Одори Котидзе. В ней содержались такие строки: "Дорогие товарищи! Нас, узников тюрьмы "Одори" в городе Саппоро, до глубины души взволновала ваша статья. Мне передали этот номер газеты от 4 мая вместе с ее переводом. Впервые в жизни я держал в руках "Правду", первую в мире газету, издаваемую коммунистической партией... Вы не можете представить, какой необычайный прилив сил мы ощутили. Советский Союз - государство народа, о котором мы столько мечтали,- вдруг очутился рядом!.. "Правда", которая поднимала народ на борьбу и вела его к победе! И вот теперь она здесь, с нами, в тесной тюремной камере на севере Японии. Спасибо, Советский Союз! Спасибо, "Правда"!"
А спустя еще несколько месяцев стало известно, что Верховный суд Японии оправдал Мураками и он вышел из тюрьмы.
Вот так складывались тогда на рубеже 50-х - 60-х годов мои отношения с японскими коммунистами. Многим из моих соотечественников и японских коммунистов наша дружба казалась в те годы безоблачной и нерушимой.
Глава 4
ЯПОНИЯ В ДНИ ПОЛИТИЧЕСКИХ БУРЬ
(1958-1960)
Забастовочные баталии и конфликты,
связанные с пребыванием в Японии
вооруженных сил США
Пребывание в Японии в 1957-1960 годах оставило у меня, пожалуй, более яркие воспоминания, чем последующие периоды моей журналистской работы в этой стране. Тогда мне явно повезло как журналисту: уж очень был насыщен этот период бурными политическими событиями. В те годы мне не требовалось ломать голову над тем, какую выбрать тему для очередной корреспонденции и как сделать ее читабельной. События сами просились на страницы газет и сами вызывали к себе интерес нашей общественности.
Мой приезд в Японию совпал по времени с повсеместным подъемом в стране рабочего движения. В своих корреспонденциях мне не раз приходилось довольно пространно сообщать читателям "Правды" о крупных трудовых конфликтах на японских предприятиях, о росте численности и влияния рабочих профсоюзов, об их частых столкновениях с предпринимателями. Особенно крупные столкновения между трудом и капиталом происходили в те годы на угольных шахтах островов Кюсю и Хоккайдо, где предприниматели приступили к "рационализации" производства и к массовым увольнениям горняков.
Весной 1958 года побывал я впервые на острове Кюсю. Одной из целей моей поездки стало посещение шахтерского поселка Иидзука, где на шахтах компании "Мицуи" профсоюз горняков вел длительную забастовочную борьбу с администрацией компании против сокращения угледобычи и увольнений горняков, за улучшение условий труда и повседневного быта рабочих. Профсоюзные руководители провели меня в барачный поселок, где в замызганных комнатах-клетушках ютились рабочие семьи, показали обезлюдившую территорию шахты, бдительно охранявшуюся забастовщиками. Рассказали они мне также о той материальной, денежной помощи, какую оказывало бастующим рабочим шахты руководство Всеяпонского профсоюза горняков,- помощи, позволявшей забастовщикам продолжать забастовку, несмотря на отказ владельцев шахты выплачивать им зарплату. Неожиданным для меня стал их рассказ о том, как много внимания уделяли руководители забастовочного комитета вопросам времяпрепровождения участников стачки, сохранения дисциплины и боевого духа в их рядах. Хотя забастовка длилась уже более месяца, тем не менее в рабочие дни ежедневно все бастующие собирались по утрам на территории шахты, заслушивали отчеты руководителей о ходе переговоров с администрацией и ситуации на шахте. Но более всего удивили меня рассказы руководителей забастовки о том, что бастующие горняки и их жены не расходились после окончания этих собраний по домам, а оставались на территории шахты и занимались... политической учебой и художественной самодеятельностью. В подтверждение тому меня провели в помещение, где занимался хоровой кружок, и его веселые молодые участники втянули меня в долгую беседу о жизни японских шахтеров, об условиях труда в Советском Союзе, о моих впечатлениях о Японии. В довершение всего трое из руководителей забастовочного комитета повели меня в кафе-столовую, расположенную на одной из улиц поселка. Там они заказали на всех горячие закуски и пиво, а потом пытались даже расплатиться за меня, чему я, естественно, воспротивился и сам оплатил наш общий обед. Корреспонденция в Москву с впечатлениями о посещении забастовщиков на шахте Иидзука у меня тогда не получилась: драматизма в этой забастовке я тогда не ощутил, да и в редакции "Правды" меня не поняли бы, если бы я написал о том, как пили со мной пиво руководители забастовки и как стройно и красиво хор горняков-забастовщиков вместо работы на шахте распевал в дневные часы японские народные и рабочие песни. На память о той поездке остались у меня, правда, несколько фотографий с горняками из поселка Иидзука, в том числе участниками хора.
В последующие годы накал борьбы японских шахтеров против массовых увольнений в защиту своего права на труд значительно возрос, и многие из конфликтов стали выливаться в яростные столкновения бастующих шахтеров с администрацией шахт, полицией и штрейкбрехерами. Наиболее острые формы приняла весной 1960 года борьба горняков на шахтах Миикэ, расположенных на острове Кюсю на окраинах города Омута. Более чем полгода велась там отчаянная борьба шахтеров с шахтовладельцами - администрацией компании "Мицуи", вознамерившейся поначалу уволить с целью "рационализации" производства около трех тысяч горняков. Горняки ответили на это бессрочной забастовкой и выставили пикеты на территории шахты и прилегающих к ней районов. Тогда, чтобы навсегда отбить у шахтеров волю к сопротивлению, администрация объявила об общем локауте: все пятнадцать тысяч рабочих и служащих шахт были уволены, а к территории шахт были подтянуты крупные отряды полиции. В последующие дни под прикрытием полицейских с дубинками на шахту направились было колонны штрейкбрехеров, организовавших так называемый "второй профсоюз". Пикеты забастовщиков преградили им дорогу, и завязались рукопашные бои. В последующие дни каждая из сторон стала укреплять свои позиции в районе шахт. Так началось длительное, многодневное сражение полиции и штрейкбрехеров, с одной стороны, и захватившими шахту забастовщиками - с другой. Причем с каждым днем масштабы этого сражения становились все больше и больше, т.к. на помощь забастовщикам стали прибывать из окрестных районов рабочие и студенческие отряды поддержки, а ряды их противников росли за счет полицейских подкреплений, прибывавших из соседних префектур. В те дни шахты Миикэ и улицы Омута обросли баррикадами и заграждениями из колючей проволоки. Конфликт на шахтах Миикэ перерос в результате в общенациональное сражение рабочих-шахтеров с властями, предпринимателями и их наемниками.
На шахты Миикэ я поехал вместе с двумя другими советскими журналистами: корреспондентом ТАСС В. Зацепиным и собственным корреспондентом "Известий" Д. Петровым. Целый день мы осматривали территорию исключительного по своим масштабам классового сражения пролетариата с буржуазией. Несколько раз пересекали мы линию фронта, вступая в беседы и с полицией, и с забастовщиками, а также с теми японскими общественными деятелями, которые прибыли в Миикэ по причине своей солидарности с борьбой горняков. В штабе забастовочного комитета, над входом в который грозно плескались на ветру красные знамена, разъяснения всему происходящему нам дали председатель профсоюза шахт Миикэ Миякава Мицуо и его заместитель Хайбара Сигэо.
А на баррикадах у меня завязалась долгая и интересная беседа с одним из известнейших японских ученых-экономистов Сакисака Ицуро, который, будучи убежденным марксистом, стремился там, на поле классового сражения, проверить правильность своих теоретических выводов. Сакисака рассказывал мне не только о себе, но и о десятках других интеллигентов-энтузиастов, находившихся среди рабочих Миикэ с целью оказания бескорыстной помощи их борьбе. "У интеллигенции здесь много дел,- сказал он тогда.- Адвокаты консультируют забастовщиков с целью противодействия полицейскому и судебному произволу властей. Ученые-социологи разъясняют бастующим подлинные причины безработицы и нищеты пролетариата, пагубность для народа политики военного сотрудничества с США. Артисты воодушевляют рабочих на борьбу своим искусством. Другие представители интеллигенции ведут сбор пожертвований в стачечный фонд или просто становятся в ряды пикетчиков".
Моя корреспонденция-репортаж о бурных событиях на шахтах Миикэ была 8 августа 1960 года опубликована в "Правде" и получила затем премию редакции.
Ездили мы с Д. Петровым в те годы и на встречу с шахтерами Хоккайдо. В окрестностях города Кусиро мы побывали на шахте "Тайхэйё Танко". В тот момент забастовки там не было, но отношения профсоюза горняков с администрацией компании были напряженными в преддверии назревавшего конфликта. Вспоминаю, что мы обратились к администрации разрешить нам спуститься в забой этой шахты, известной в Японии тем, что большая часть ее штреков находилась на большой глубине под дном Тихого океана. Администрация компании, однако, отмалчивалась, не давая ответа на нашу просьбу. И вот тогда руководитель шахтерского профсоюза Муто Масахару сказал нам: "Надевайте шлемы и комбинезоны - и мы вас спустим в шахту и проведем по штрекам без ведома компании. Берем за это ответственность на себя". Недолго думая мы так и поступили: в сопровождении активистов профсоюзов спустились на лифте в глубины шахты, прошли сотни метров по ее полутемным тоннелям и штрекам, дошли до забоев, где орудовали отбойными молотками горняки, посмотрели, как на ленточных конвейерах уголь уходит из забоев к подъемникам, поговорили с горняками... Это было единственное в моей жизни посещение угольной шахты. Думаю, что и Петрову не доводилось прежде бывать под морским дном. Мы оба были преисполнены благодарности нашим гидам из профсоюза горняков. К тому же на примере организации этой экскурсии мы воочию убедились в силе горняцких профсоюзов, в способности их руководителей принимать подчас решения, идущие наперекор желаниям администрации. Ведь по сути дела наша прогулка по забою состоялась без согласия владельцев шахты, а может быть, и вопреки их указаниям. И администрации компании, как выяснилось потом, пришлось волей-неволей посмотреть сквозь пальцы на этот акт самоуправства профсоюзных руководителей, давших понять и нам, советским журналистам, и владельцам шахты, кто есть кто в конкретных шахтерских делах.
Часто приходилось мне в те годы встречаться в Токио с лидерами общественных профсоюзных объединений. Большинство из них произвели на меня впечатление простецких, мужественных и целеустремленных людей, преданных делу защиты интересов и прав людей наемного труда. Единственным случаем, когда я получил от общения с японским профсоюзным лидером неважное впечатление, была моя встреча в конце апреля 1958 года с тогдашним председателем Генерального совета профсоюзов Харагути Юкитака.
В преддверии 1 мая я получил от редакции срочное поручение взять у кого-либо из лидеров японского рабочего движения интервью об участии профсоюзов в международном движении за мир и демократические права трудящихся. Я позвонил в штаб самого крупного профсоюзного объединения страны - Генерального совета профсоюзов (Сохё) - и попросил о встрече с председателем этого профсоюзного центра Харагути Юкитака. Там ответили, что председателя нет, и дали его домашний телефон. Мой секретарь позвонил, к телефону подошла жена Харагути и сказала, что муж отсутствует. На нашу просьбу подсказать, где его все-таки можно было найти, после некоторых раздумий она дала моему секретарю другой телефонный номер. Мы позвонили по этому номеру, и Харагути отозвался. Когда он узнал, в чем дело, то согласился, чтобы я прибыл на встречу к нему и дал моему секретарю адрес места своего пребывания. Мы сразу же направились туда - в названный квартал столицы. Там мы увидели окруженный зеленью двухэтажный особняк, в котором я и застал Харагути в домашнем японском одеянии. Сидя в кресле в уютной гостиной, Харагути обстоятельно изложил мне свое видение перспектив борьбы японского рабочего класса в защиту своего жизненного уровня. Чай ему и мне подавала при этом элегантная женщина средних лет - хозяйка дома. Мой секретарь Хомма-сан, сопровождавший меня на этой встрече, навел справки у шофера машины Харагути, стоявшей у подъезда, и на обратном пути сообщил мне довольно пикантное обстоятельство: владелица особняка была, оказывается, любовницей Харагути, у которой он обычно проводил больше времени, чем на своей домашней квартире. Так в доме богатенькой любовницы тогдашнего руководителя Генерального совета профсоюзов Японии я получил в канун 1 мая интервью о ходе классовой борьбы японских трудящихся. Во всем этом я ощутил тогда что-то фальшивое, двусмысленное и некрасивое. Видимо, непорядочное поведение Харагути нашло осуждение и в штабе Генерального совета профсоюзов, так как вскоре, а именно в том же году, его сменил на посту председателя названного объединения Ота Каору - человек совершенно другого склада, обладавший именно теми бойцовскими качествами, которые требуются от лидера подлинного народного движения. Столь же волевым характером обладал и Иваи Акира - генеральный секретарь Генерального совета профсоюзов.
В конце 50-х - начале 60-х годов с приходом к руководству Генеральным советом профсоюзов Сохё Ота и Иваи рабочее движение Японии обрело сильную политическую окраску и превратилось в массовую опору партий левой парламентской оппозиции.
Боевой характер и возросшая сила Генерального совета профсоюзов, объединявшего в то время в своих рядах свыше трех миллионов японских рабочих и служащих, проявились осенью 1958 года, когда правительство Киси внесло в парламент законопроект о расширении полномочий полиции. Закон этот был расценен оппозиционными партиями и рабочими профсоюзами как попытка властей восстановить в стране полицейский произвол времен военно-фашистской диктатуры. На одиннадцатом чрезвычайном съезде Генерального совета профсоюзов, состоявшемся 24 сентября 1958 года, было принято решение развернуть всенародное движение борьбы против этого реакционного законопроекта. ("Правда", 6.10.1958). И борьба эта приняла в последующие недели огромные масштабы. По всей стране прокатились массовые митинги и демонстрации, в ходе которых действия Генсовета профсоюзов были поддержаны и другими профсоюзными центрами, включая даже крайне правый Всеяпонский совет профсоюзов. Знаменательным моментом этого массового движения стало в подавляющем большинстве префектур страны установление сотрудничества между местными организациями социалистической и коммунистической партий. В ноябре 1958 года борьба рабочих профсоюзов против попытки властей возродить полицейский произвол приняла исключительно широкий размах: 5 ноября по всей стране была проведена одновременно политическая забастовка, в которой приняли участие около четырех с половиной миллионов японских трудящихся ("Правда", 6.11.1958). И эти массовые антиправительственные выступления рабочих профсоюзов страны заставили правительство Киси пойти на попятную: опасаясь дальнейшего осложнения обстановки, руководство правительственной либерально-демократической партии сочло за лучшее снять реакционный законопроект с обсуждения в парламенте ("Правда", 24.11.1958). Победа в борьбе против законопроекта о расширении полномочий полиции укрепила в руководстве японских профсоюзов уверенность в своих силах. В последующие месяцы руководители Генерального совета профсоюзов переключались, чем далее, тем более, на борьбу за отказ Японии от японо-американского военного "договора безопасности" и ликвидацию военных баз США на Японских островах.
В то время на территории Японии находилось около 230 американских военных баз и объектов, включая аэродромы, полигоны, казармы, радарные установки и т.п. Не считая островов Окинава, в то время отторгнутых от Японии и находившихся под американским управлением, в районах этих баз и объектов было расквартировано около 50 тысяч американских офицеров и солдат и 56 тысяч членов их семей. Военные базы находились даже в самом центре Токио. Одна - прямо напротив императорского дворца, в том месте, где сейчас стоит здание Японского национального театра, а другая, под названием "Вашингтон Хэйтс",- в парке Ёёги, в самом крупном и живописном парке японской столицы.
Во время поездок по Японии в районах городов Иокогама, Фукуока, Ацуги, Ёкосука и других мне много раз доводилось тогда проезжать мимо обнесенных колючей проволокой территорий военных баз США с прикрепленными на проволоке надписями на японском и английском языках: "Посторонним доступ закрыт". Само собой разумеется, что такие надписи не ласкали взора японцев. К тому же многих жителей районов Японии, примыкавших к военным базам США, раздражал барский образ жизни американцев на территориях баз, находившийся в резком контрасте с окружавшей базы японской средой. Если японские жилые кварталы представляли собой лабиринты узких улочек, застроенных невзрачными домиками-халупами, то американские военные поселения на территориях баз выглядели совсем иначе. За колючей проволокой этих поселений японцы могли видеть тенистые парковые аллеи, просторные газоны с цветами, площадки для спорта, теннисные корты и фешенебельные коттеджи с шеренгами новеньких "фордов" и "шевроле" вдоль подъездов. Столь вопиющие контрасты, естественно, не пробуждали у японцев добрых чувств ни к военным базам США, ни к их обитателям.
Постоянные протесты населения вызывал в районах американских военных аэродромов не смолкающий ни днем ни ночью гул моторов военных самолетов США, совершавших учебные полеты и рейсы в близлежащие страны Азии. Еще больше жалоб и нареканий японского населения было связано с бесцеремонным поведением американских солдат и моряков, высыпавших по вечерам на улицы близлежащих городов в поисках ночных развлечений. Особенно бесцеремонно и дерзко вели себя по отношению к японцам американские солдаты негритянского происхождения, образовательный и культурный уровень которых был, как правило, значительно ниже, чем у белокожих американских солдат и моряков. Именно с ними чаще всего были связаны многочисленные конфликты американцев с японским населением. За пятнадцать лет пребывания вооруженных сил США на японской территории от бесчинств американцев, даже по данным официальной статистики, пострадали 16 тысяч японцев, из них 4450 человек были убиты. Общее число несчастных случаев, происшедших по вине американских солдат и офицеров на японской территории в период с 1952 по 1958 годы, превысило 62 тысячи.
К началу 60-х годов проблема пребывания вооруженных сил США на японской территории превратилась в главную проблему не только внешней политики, но и внутриполитической жизни Японии. Непосредственным поводом для переключения общественного внимания на эту проблему стали переговоры о пересмотре "договора безопасности", начатые правительствами обеих стран еще в 1957 году. Правящие круги и той и другой стороны пытались изобразить пересмотр "договора безопасности" как шаг навстречу требованиям японского народа, как переход к "эре равноправия" в японо-американских отношениях. На деле же речь шла о заключении нового соглашения, предоставляющего американцам еще большие политические и военные выгоды. Речь шла об использовании японских "сил самообороны" для поддержки войск США на территории Японии. Одновременно ставился вопрос о расширении территориальных рамок японо-американского военного соглашения.