Страница:
Встретив меня как старого знакомого, господин Сибано с присущим ему пафосом, вполне соответствующим моменту, стал говорить о назначении Дома дружбы:
- Движение за дружбу с Советским Союзом прошло ту стадию, когда его участники ограничивались лишь добрыми пожеланиями. Мы перешли к делу, к конкретному ознакомлению населения острова Хоккайдо с Советским Союзом и его достижениями в различных областях общественной жизни. Очень важно, чтобы мои соотечественники-японцы своими глазами увидели жизнь советских людей, смогли получить ясное представление о замечательной деятельности В. И. Ленина - основателя Советского государства. Экспозиция дома будет открывать посетителям глаза на великие достижения Советского Союза, давать им правдивую, объективную и широкую информацию о жизни советских людей16.
Помнится, что в преддверии открытия Дома дружбы Сибано, которому было в то время за 70 лет, изменил даже свою внешность - отрастил бороду, придавшую ему более выразительный и величественный облик. Его близкие рассказывали мне о его затаенной мечте войти в историю острова Хоккайдо в ореоле крупного общественного деятеля - основоположника нового курса развития северного края Японии с переориентацией его экономики на широкое добрососедское сотрудничество с Советским Союзом. Говорили даже о высказанном им своим близким завещании в случае его кончины поставить в вестибюле Дома дружбы его бюст напротив бюста В. И. Ленина - по правую сторону от парадной лестницы.
Деятельность Сибано оказала большое воздействие на дальнейший рост просоветских настроений среди жителей острова Хоккайдо. Как сообщил мне при встрече генеральный секретарь хоккайдского отделения общества "Япония СССР" Акидзуки Масао, коллективными членами только этого общества (а на острове имелись и другие объединения сторонников японо-советской дружбы) стали 256 общественных организаций, объединявшие в своих рядах 130 тысяч человек17. Содействие сторонникам добрососедских связей с Советским Союзом оказывали тогда на Хоккайдо местные организации и правящей либерально-демократической партии, и партий парламентской оппозиции.
По примеру Сибано вскоре на восточном краю острова Хоккайдо, в городе Кусиро, друзья нашей страны в лице местных властей и предпринимателей-рыбопромышленников построили также Дом японо-советской дружбы, призванный оказывать гостеприимство советским морякам, регулярно прибывавшим в порт этого города с грузами леса, рыбопродуктов и других товаров18. Мне довелось дважды в те годы посещать этот дом. Один раз я там вкусно и сытно пообедал в большой и веселой компании местных японских рыбопромышленников и советских граждан, прибывших из Находки, Владивостока и Хабаровска.
А другой раз прибыл я туда срочно - прямиком из Токио с первым утренним самолетом. Дело в том, что в тот день в этом доме предполагалась церемония торжественного вручения представителем советского посольства японским рыбакам-членам местного "Общества японо-советской дружбы" именных грамот, представлявших владельцам этих грамот некоторые поблажки и послабления при ведении ими промысла в морских экономических зонах Советского Союза. Однако доступ работников Советского Союза на Хоккайдо регулировался японским министерством иностранных дел и был разрешен лишь при наличии визы этого министерства. Поскольку льготы на промысел японских рыбаков в советской экономической зоне не были оговорены с японской стороной и шли споры по этому вопросу между дипломатами двух стран, то японский МИД решил воспрепятствовать нашему посольству в даче кому-то из рыбаков привилегий. Сделать это открыто японский МИД не захотел (чтобы не портить отношения со своими рыбаками), а поступил просто: не дал визу на полет в Кусиро тому посольскому работнику, который должен был вручить японским рыбакам названные охранные грамоты.
Поняв, что все мероприятие может сорваться, директор Дома дружбы в Кусиро и один из видных местных общественных деятелей Муто Масахиру (мой давний друг) в канун намеченного торжественного мероприятия позвонил в токийский корпункт "Правды" и попросил меня во что бы то ни стало прилететь ранним утром на следующий день в Кусиро. Я прилетел и беспрепятственно прибыл в Дом дружбы, так как для советских журналистов никаких запретов на поездки в любой район острова Хоккайдо не существовало. А в Доме дружбы к тому времени уже собрались приехавшие из окрестных поселков рыбаки - члены "Общества японо-советской дружбы". Муто попросил меня стать участником запланированной церемонии и заменить собой представителя посольства, благо именные охранные грамоты были готовы заранее и уже лежали на столе президиума. Что мне было делать? Отказать в этой просьбе японским друзьям я не мог и без дальнейших колебаний взял на себя роль представителя советской общественности, тем более что, будучи в Японии, продолжал числиться вице-председателем "Общества СССР - Япония". Спустя час в присутствии большой группы местных сторонников японо-советской дружбы я торжественно вручал японским рыбакам-владельцам сейнеров охранные грамоты. Правда, каких-то больших льгот их владельцам в случае объяснений с нашими пограничниками этими грамотами не давалось.
В числе японских бизнесменов-подвижников, сделавших деловое сотрудничество с Советским Союзом главной целью своей предпринимательской деятельности, не могу не упомянуть и владельца фирмы "Тоё Боэки" Намбу Цунэо, создавшего в Японии филиалы советской торговой фирмы "Березка".
Человек весьма скромный по манерам, характеру и в повседневном быту, Намба тем не менее обладал такими ценными качествами как целеустремленность и упорство в достижении поставленных им себе задач. С молодых лет его захватила идея сотрудничества с великим соседом Японии - Россией. Эта идея побудила юного Намбу самостоятельно изучать русский язык, которым в дальнейшем он овладел достаточно хорошо, чтобы и читать советскую литературу, и говорить с нашими соотечественниками. Не помню, хотя Намба сам рассказывал мне о себе подробно, как удалось ему в конце 50-х - начале 60-х годов установить контакты с нашими торговыми представителями в Японии и их московскими начальниками, но ясно одно - такие контакты были установлены, и ему удалось убедить нашу сторону в том, что не только крупномасштабные поставки советского леса, каменного угля и нефти, но и розничная торговля на японской территории советскими художественными изделиями народных промыслов, а также винами, кондитерскими товарами и прочей продукцией советской пищевой промышленности может быть делом стоящим и доходным. Немало усилий потребовалось господину Намбе, чтобы заполучить согласие наших государственных ведомств на его деловое сотрудничество с нашей фирмой "Березка" и другими торговыми организациями, занятыми в производстве и продаже названных товаров.
Став президентом фирмы "Тоё Боэки", Намба в тесном сообществе со своими верными помощниками, такими же неуемными работягами, как и он, приступил к наращиванию шаг за шагом своего бизнеса. В середине 70-х годов торговые предприятия Намбы появились в трех самых бойких торговых кварталах японской столицы: сначала в квартале Симбаси, затем на центральной и самой престижной торговой улице квартала Гиндзы, а затем в здании самого высокого из токийских небоскребов "Саншайн" в районе Икэбукуро. Названия этих магазинов были обозначены двумя иероглифами, звучавшими как "Сиракаба", что в переводе на русский язык означало "Белая береза". На витринах и прилавках там появились в широком ассортименте и небывалом количестве палехские шкатулки, матрешки, блюда и ложки из Хохломы, уральское чугунное литье, посуда из Гжели и всякие иные сувенирные изделия народных промыслов нашей страны. Но наряду с сувенирами в широкую продажу Намба пускал в своих магазинах российские алкогольные напитки: коньяки, водки и виноградные вина. И они стали давать ему наибольшие доходы. Удачной находкой в его поисках новых способов заманивания местных покупателей в число постоянных клиентов его фирмы было создание Намбой в Японии "Общества любителей армянского коньяка", число членов которого в середине 70-х годов достигло 5 тысяч человек. Членам этого общества армянский коньяк поставлялся фирмой "Тоё Боэки" со значительной скидкой в цене, но зато в больших количествах и регулярно, что в конечном счете давало Намбе устойчивую прибыль.
Расширяя все более масштабы торговли советскими винно-водочными изделиями, продукцией наших кондитерских фабрик, а также изделиями народных промыслов, фирма Намбы во второй половине 70-х годов распространила свои торговые операции на ряд провинциальных районов Японии. Выставки-продажи торговых магазинов "Белая береза" были проведены в те годы в таких городах как Окаяма (остров Хонсю), Мацуяма (остров Сикоку) и в других. Всемерное содействие им оказывали там активисты местных отделений общества "Япония СССР" и "Общества японо-советской дружбы". Так через прилавки с товарами нашего производства преодолевались те антисоветские предрассудки, та вражда и недоверие к нашей стране, которые в те годы продолжали поддерживаться в сознании населения некоторыми влиятельными кругами правящего лагеря. И это, кстати сказать, очень не понравилось враждебным нашей стране политическим кругам. Не случайно в кварталах, где проходили выставки, организованные фирмой Намбы, имели место антисоветские пикеты ультраправых, националистических группировок, участники которых довольно быстро разгонялись полицией.
Не могу не привести здесь же и еще один пример успешного развертывания в 70-х годах японскими предпринимателями деловых связей двух стран. И не столько, пожалуй, деловых, сколько культурных. Ибо речь идет о продаже в Японию произведений советских художников. На удивление всем более всего в этом деле преуспела красивая элегантная женщина-предприниматель - госпожа Накамура Ёко. Возглавив компанию по торговле иностранными картинами "Гэккосо" и одноименную выставочную галерею, расположенную в центре Токио в квартале Хибия, госпожа Накамура развернула по всей Японии и особенно среди японских бизнесменов широкую кампанию по рекламированию работ русских и советских художников-реалистов. По ее инициативе в Токио и других городах страны были проведены выставки шедевров русской и советской реалистической живописи, на которых экспонировались доставленные из Москвы и Ленинграда знаменитые полотна И. Репина, И. Айвазовского, И. Шишкина, А. Герасимова, А. Пластова, П. Кончаловского и других наших отечественных художников. Таким путем Накамуре и ее окружению из числа видных японских знатоков живописи удалось пробудить небывалый прежде массовый интерес японцев к реалистической школе изобразительного искусства, а заодно убедить японских бизнесменов и других местных богачей в том, что реалистические произведения русских и советских художников - это вещи стоящие, и притом стоящие весьма дорого.
Далее в ходе частых поездок в Москву и в другие города нашей страны Накамура установила личные связи с большим числом наших видных художников людей талантливых, но лишенных в те времена возможности продавать свои произведения на внешнем рынке. Наладив контакты с руководством Союза советских художников и оформив должным образом свое право на вывоз из Советского Союза за рубеж и продажу там картин наших мастеров живописи, Накамура стала успешно продавать советские картины в Японии, причем по ценам, которые не снились художникам-соотечественникам. Добрым плодом ее бурной энергии стал заметный рост популярности в Японии советской реалистической живописи. Японцы, наверное впервые за довоенные и послевоенные десятилетия, стали в те годы обсуждать со знанием дела творчество таких наших соотечественников как Пластов и Ромадин, Пименов и Щербаков, Дейнека и Кукрыниксы.
Чтобы бизнес ее шел гладко, не упускала госпожа Накамура случаев устанавливать и укреплять дружеские связи с советскими дипломатами, журналистами и торговыми представителями, работавшими в те времена в Японии. При этом ею проявлялась неистощимая изобретательность в том, чтобы расположить их всех к себе. Дело доходило подчас до курьезов. Так, однажды она устроила в своей галерее "Гэккосо" большой "вечер отдыха" для наших соотечественников - вечер, по поводу которого среди членов советской колонии велось потом немало шумных разговоров. Дело в том, что в число развлечений, задуманных для участников вечера, были включены и "уроки рисования", проводившиеся в одной из отдаленных комнат галереи под наблюдением двух известных японских художников. Поначалу число пожелавших получить эти уроки оказалось небольшим: человек пять. Был в числе этих добровольцев и я. Когда мы, расположившись в упомянутой комнате поудобнее, получили чистые листы бумаги и карандаши, то одна из молоденьких японок, скромно сидевшая там же, сбросила с себя кимоно и всю нижнюю одежду. Оставшись в чем мать родила, она вышла в центр комнаты на ярко освещенный помост и застыла там в непринужденной позе. Такого оборота дела, естественно, никто из гостей не ожидал. Но что нам было делать?! Сохраняя невозмутимость, мы занялись зарисовками с этой живой натуры. Когда минут через пятнадцать урок рисования закончился, то мы отдали свои рисунки учителям-художникам и направились к выходу. И вот тут с наружной стороны двери мы уперлись в длинную очередь наших мужчин с ухмылками, взиравшими на нас и выяснявшими, что мы видели и как мы там рисовали натурщицу. Оказывается, как только мужчины-гости "вечера" узнали о голой японке, то, оставив у столов с закусками своих жен, гурьбой направились брать уроки рисования. Их мы и встретили на выходе из комнаты. Спустя часа полтора-два, уроки рисования закончились, а на стенах центрального зала галереи было вывешено десятка три наиболее удачных рисунков наших художников-самоучек. Затем известный японский искусствовед профессор Камон с серьезным видом, но под дружный смех присутствовавших стал давать оценки искусству наиболее удачливых авторов. Кстати сказать, мой рисунок занял на этом конкурсе второе место: хотя профессор Комон не увидел в нем большого таланта автора, он отметил мое усердие в стремлении передать портретное сходство с натурой...
Урок рисования в галерее "Гэккосо" в последующие дни стал предметом разговоров в профкоме (парткоме) посольства, так как несколько жен участвовавших в "уроке рисования" дипломатов сочли "провокацией" затею госпожи Накамуры с натурщицей и предлагали высказать ей осуждение. Но у руководителей посольства, слава богу, хватило мудрости отвергнуть подобное предложение...
Что же касается успехов Накамуры в продаже советских картин в Японии, то они, судя по всему, были заметными. Мне, во всяком случае, в конце 70-х годов довелось видеть в особняке компании "Тоёта", специально предназначенном для приемов важных гостей и других церемоний, большое полотно - пейзаж нашего соотечественника Щербакова, висевшее в центре мраморного зала в богатой позолоченной раме.
Однако реальная тяга к развитию деловых отношений с Советским Союзом пробудилась в 70-х годах, разумеется, далеко не у всех представителей политических и предпринимательских кругов японского общества. Энтузиастов японо-советского делового сотрудничества насчитывалось тогда в среде японских бизнесменов, что бы ни говорили лидеры Федерации экономических организаций и других предпринимательских объединений, все-таки меньше, чем тех, кто проявлял сравнительно пассивное, выжидательное отношение к торговым и прочим сделкам с нашей страной. Пассивность проявляли, в частности, те японские фирмы, которые ориентировались на торговлю с США, направляя на американский рынок наибольшую долю такой своей продукции как автомобили, магнитофоны, кинокамеры, телевизоры и т.д. Руководители этих фирм понимали ограниченные возможности Советского Союза в закупках названных товаров. Известны им были также всевозможные ограничения, налагавшиеся в соответствии с согласованными решениями стран НАТО на поставки в Советский Союз и союзные с ним страны Восточной Европы продукции, связанной с высокими технологиями, и в частности с компьютерами, полупроводниками и т.п. Поэтому, хотя масштабы делового сотрудничества, и прежде всего торговли, обеих стран неуклонно росли в эти годы, тем не менее уровень этого сотрудничества оставался несравненно ниже, чем с развитыми странами Запада. К тому же отрицательно сказывалась на связи Японии с нашей страной общая атмосфера "холодной войны", вспышки которой продолжали и в те годы время от времени осложнять международные отношения.
Но трудность в налаживании добрососедских отношений Советского Союза с Японией крылась не только в общем ходе мировых событий и в советско-американском военном противостоянии. Препятствия возникали периодически и в результате скрытого, а порой и открытого противодействия улучшению отношений Японии с Советским Союзом со стороны руководства японского министерства иностранных дел, лидеров отдельных политических группировок в правящей либерально-демократической партии, а также в некоторых партиях парламентской оппозиции. Большой вред японо-советскому добрососедству причинила также и японская коммерческая пресса, систематически искажавшая миролюбивые начинания советского руководства, подвергая сомнениям и очернению многие из советских политических инициатив того периода.
Начиная с 60-х годов чем далее, тем более раскручивали японские правительственные чиновники, а также антисоветски настроенные политики и журналисты, кампанию территориальных притязаний к Советскому Союзу под флагом "возвращения Японии северных территорий", под которыми имелись в виду прежде всего четыре южных острова Курильского архипелага: Кунашир, Итуруп, Хабомаи и Шикотан. Поэтому одну из важнейших задач своей журналистской работы в Японии в те годы я видел в противодействии этой кампании, в раскрытии враждебных нашей стране замыслов ее организаторов, в показе на конкретных примерах неправомерности, незаконности тех требований, которые предъявлялись нашей стране. К сожалению, в этом вопросе мои статьи по своей тональности не всегда совпадали с нечеткими высказываниями наших дипломатов.
В принципе в то время советская дипломатия на уровне высших руководителей проводила твердую линию на отклонение японских территориальных притязаний как "необоснованных и незаконных", что нашло свое отражение в ряде заявлений Л. И. Брежнева и А. А. Громыко. Во время визита А. А. Громыко в Токио, состоявшегося в январе 1976 года, попытки японской стороны навязать советскому министру иностранных дел дискуссию по так называемому "территориальному вопросу" получили с его стороны твердый отпор, и дискуссия не состоялась. Как рассказывали мне потом некоторые сотрудники посольства, в беседах с ними в узком кругу Громыко не раз подчеркивал необходимость демонстрации нашими дипломатами твердости в отношении японских территориальных домогательств. "Говоря "нет" японской стороне,- разъяснял он,- вы должны подтверждать это не только на словах, но и глазами - своим непреклонным взглядом, а то у наших дипломатов бывает и так, что язык говорит одно, а глаза - другое". Согласие советского руководства продолжать в те годы переговоры с Японией о заключении мирного договора между обеими странами вовсе не означало его готовности обсуждать на этих переговорах некую "нерешенную территориальную проблему", под которой имелись в виду споры, связанные с японскими притязаниями на Южные Курилы. О негативном отношении советского руководства к японским территориальным домогательствам ясное представление давало, например, опубликованное в Японии, как и в Советском Союзе, в апреле 1977 года интервью Л. И. Брежнева главному редактору газеты "Асахи" Хата Сэйрю, в котором говорилось: "Известно, что мирные договоры, как правило, охватывают широкий комплекс вопросов, в том числе о линии прохождения границы. Это относится и к советско-японскому мирному договору. Говорить же, что в отношениях между нашими странами есть какая-то "нерешенная территориальная проблема" - это одностороннее и неверное толкование"19.
Не желая создавать тупик в советско-японских переговорах, направленных на упрочение добрососедских отношений двух стран, советское руководство предприняло в те годы попытку продвинуть эти отношения вперед путем заключения между Советским Союзом и Японией "Договора о добрососедстве и сотрудничестве". Предложенный советской стороной договор был призван закрепить те полезные достижения, в контактах и сотрудничестве двух стран, которые наметились в годы, минувшие после московских переговоров 1973 года. При этом в предложениях содержалась оговорка: подобный договор не исключал продолжения переговоров о заключении советско-японского мирного договора. Однако эта инициатива МИД СССР, предпринятая А. А. Громыко во время его переговоров в Москве с японским министром иностранных дел Сонодой Сунао, не встретила в Японии благожелательного отклика. Японский МИД бесцеремонно уклонился от рассмотрения в конструктивном духе советского предложения, а коммерческая пресса воспользовалась этим предложением лишь для публикации различных антисоветских домыслов, а заодно и для дальнейшего развертывания пропагандистской кампании за склонение Советского Союза к уступкам японским территориальным требованиям.
К сожалению, реакция аппарата МИД и посольства СССР на усиление в Японии активности поборников территориальных притязаний к нашей стране была на протяжении 70-х годов весьма вялой. Судя по моим наблюдениям, руководство советского посольства в Токио лучшим ответом на японские территориальные домогательства считало замалчивание этих домогательств и уход от любой публичной полемики по данному спору с японским правительством. А это, как мне думается, вело тогда к отрицательным последствиям.
Во-первых, наша вялая реакция на японские территориальные домогательства воспринималась токийскими политиками как проявление слабости Советского Союза и боязни испортить отношения с Японией в условиях продолжения "холодной войны".
Во-вторых, японцам начинало казаться, что у советских политиков и дипломатов отсутствуют весомые контраргументы в отношении их требований требований, обставлявшихся обычно всевозможными историческими и юридическими домыслами.
В-третьих, нежелание нашего мидовского руководства подробно информировать нашу общественность о японских территориальных домогательствах и давать им соответствующую оценку лишало советских людей ясного понимания сути дела. И более того, идеологически разоружало их перед лицом нараставшего пропагандистского наступления Японии.
Наконец, в-четвертых, наше уклонение от дискуссий с японцами по данному вопросу отрицательно сказывалось на японском общественном мнении, которое становилось все более монолитным под влиянием повседневной интенсивной пропагандистской обработки его поборниками передачи Южных Курил Японии.
Страусиная политика посольства СССР в территориальном споре с Японией была продиктована заведомо ошибочной мыслью о необходимости во имя упрочения советско-японского добрососедства уклоняться от дискуссий и твердого отпора японским территориальным домогательствам. Убеждение в том, что молчание - это лучший ответ на японские территориальные домогательства, гнездилось тогда, судя по всему, и в умах некоторых из престарелых членов Политбюро ЦК КПСС, которым в те годы все больше хотелось избегать любых международных конфликтов во имя своего личного спокойствия. Это чувствовали, судя по всему, руководители посольства СССР в Токио, когда они составляли бумаги, шедшие "наверх" - в ЦК КПСС. И здесь, мне думается, роль Трояновского как дипломата была не всегда безупречной. При всей симпатии к нему как интеллигентному, порядочному, хорошо воспитанному и проницательному человеку я не мог не замечать без досады его слишком мягкого и снисходительного отношения к японцам - к их тогдашнему враждебному нашей стране политическому курсу. Упоминая об этом, я вовсе не собираюсь сбрасывать со счетов его большой и полезный вклад в дело развития советско-японских отношений. На фоне других советских государственных чиновников Трояновский смотрелся прекрасно. В его лице японцы увидели иной, редко встречавшийся тогда тип советского дипломата, который в отличие от выходцев из партийно-номенклатурной среды ничем не отличался от дипломатических представителей и государственных деятелей Запада. За семь с лишним лет, проведенных Трояновским во главе советского посольства в Токио, общее отношение японской прессы, да и японских политиков и мидовских чиновников к посольству СССР как советскому учреждению стало менее холодным, хотя, разумеется, принципиальных изменений в японском политическом курсе не произошло, ибо в наши дни личные качества послов, что бы ни писали они в своих мемуарах, не оказывают серьезного влияния на межгосударственные отношения.
Однако та дипломатия улыбок и постоянных излияний в дружественных чувствах к Японии и ее государственным деятелям, проводившаяся Трояновским во имя всемерного упрочения советско-японского добрососедства, не вызывала у меня в те годы особого восторга. Я считал тогда, да и теперь считаю, что первейшая задача наших дипломатов, находящихся в зарубежных странах, состоит не в безоглядном "укреплении дружбы" с этими странами, а в защите и претворении в жизнь национальных интересов собственной страны.
- Движение за дружбу с Советским Союзом прошло ту стадию, когда его участники ограничивались лишь добрыми пожеланиями. Мы перешли к делу, к конкретному ознакомлению населения острова Хоккайдо с Советским Союзом и его достижениями в различных областях общественной жизни. Очень важно, чтобы мои соотечественники-японцы своими глазами увидели жизнь советских людей, смогли получить ясное представление о замечательной деятельности В. И. Ленина - основателя Советского государства. Экспозиция дома будет открывать посетителям глаза на великие достижения Советского Союза, давать им правдивую, объективную и широкую информацию о жизни советских людей16.
Помнится, что в преддверии открытия Дома дружбы Сибано, которому было в то время за 70 лет, изменил даже свою внешность - отрастил бороду, придавшую ему более выразительный и величественный облик. Его близкие рассказывали мне о его затаенной мечте войти в историю острова Хоккайдо в ореоле крупного общественного деятеля - основоположника нового курса развития северного края Японии с переориентацией его экономики на широкое добрососедское сотрудничество с Советским Союзом. Говорили даже о высказанном им своим близким завещании в случае его кончины поставить в вестибюле Дома дружбы его бюст напротив бюста В. И. Ленина - по правую сторону от парадной лестницы.
Деятельность Сибано оказала большое воздействие на дальнейший рост просоветских настроений среди жителей острова Хоккайдо. Как сообщил мне при встрече генеральный секретарь хоккайдского отделения общества "Япония СССР" Акидзуки Масао, коллективными членами только этого общества (а на острове имелись и другие объединения сторонников японо-советской дружбы) стали 256 общественных организаций, объединявшие в своих рядах 130 тысяч человек17. Содействие сторонникам добрососедских связей с Советским Союзом оказывали тогда на Хоккайдо местные организации и правящей либерально-демократической партии, и партий парламентской оппозиции.
По примеру Сибано вскоре на восточном краю острова Хоккайдо, в городе Кусиро, друзья нашей страны в лице местных властей и предпринимателей-рыбопромышленников построили также Дом японо-советской дружбы, призванный оказывать гостеприимство советским морякам, регулярно прибывавшим в порт этого города с грузами леса, рыбопродуктов и других товаров18. Мне довелось дважды в те годы посещать этот дом. Один раз я там вкусно и сытно пообедал в большой и веселой компании местных японских рыбопромышленников и советских граждан, прибывших из Находки, Владивостока и Хабаровска.
А другой раз прибыл я туда срочно - прямиком из Токио с первым утренним самолетом. Дело в том, что в тот день в этом доме предполагалась церемония торжественного вручения представителем советского посольства японским рыбакам-членам местного "Общества японо-советской дружбы" именных грамот, представлявших владельцам этих грамот некоторые поблажки и послабления при ведении ими промысла в морских экономических зонах Советского Союза. Однако доступ работников Советского Союза на Хоккайдо регулировался японским министерством иностранных дел и был разрешен лишь при наличии визы этого министерства. Поскольку льготы на промысел японских рыбаков в советской экономической зоне не были оговорены с японской стороной и шли споры по этому вопросу между дипломатами двух стран, то японский МИД решил воспрепятствовать нашему посольству в даче кому-то из рыбаков привилегий. Сделать это открыто японский МИД не захотел (чтобы не портить отношения со своими рыбаками), а поступил просто: не дал визу на полет в Кусиро тому посольскому работнику, который должен был вручить японским рыбакам названные охранные грамоты.
Поняв, что все мероприятие может сорваться, директор Дома дружбы в Кусиро и один из видных местных общественных деятелей Муто Масахиру (мой давний друг) в канун намеченного торжественного мероприятия позвонил в токийский корпункт "Правды" и попросил меня во что бы то ни стало прилететь ранним утром на следующий день в Кусиро. Я прилетел и беспрепятственно прибыл в Дом дружбы, так как для советских журналистов никаких запретов на поездки в любой район острова Хоккайдо не существовало. А в Доме дружбы к тому времени уже собрались приехавшие из окрестных поселков рыбаки - члены "Общества японо-советской дружбы". Муто попросил меня стать участником запланированной церемонии и заменить собой представителя посольства, благо именные охранные грамоты были готовы заранее и уже лежали на столе президиума. Что мне было делать? Отказать в этой просьбе японским друзьям я не мог и без дальнейших колебаний взял на себя роль представителя советской общественности, тем более что, будучи в Японии, продолжал числиться вице-председателем "Общества СССР - Япония". Спустя час в присутствии большой группы местных сторонников японо-советской дружбы я торжественно вручал японским рыбакам-владельцам сейнеров охранные грамоты. Правда, каких-то больших льгот их владельцам в случае объяснений с нашими пограничниками этими грамотами не давалось.
В числе японских бизнесменов-подвижников, сделавших деловое сотрудничество с Советским Союзом главной целью своей предпринимательской деятельности, не могу не упомянуть и владельца фирмы "Тоё Боэки" Намбу Цунэо, создавшего в Японии филиалы советской торговой фирмы "Березка".
Человек весьма скромный по манерам, характеру и в повседневном быту, Намба тем не менее обладал такими ценными качествами как целеустремленность и упорство в достижении поставленных им себе задач. С молодых лет его захватила идея сотрудничества с великим соседом Японии - Россией. Эта идея побудила юного Намбу самостоятельно изучать русский язык, которым в дальнейшем он овладел достаточно хорошо, чтобы и читать советскую литературу, и говорить с нашими соотечественниками. Не помню, хотя Намба сам рассказывал мне о себе подробно, как удалось ему в конце 50-х - начале 60-х годов установить контакты с нашими торговыми представителями в Японии и их московскими начальниками, но ясно одно - такие контакты были установлены, и ему удалось убедить нашу сторону в том, что не только крупномасштабные поставки советского леса, каменного угля и нефти, но и розничная торговля на японской территории советскими художественными изделиями народных промыслов, а также винами, кондитерскими товарами и прочей продукцией советской пищевой промышленности может быть делом стоящим и доходным. Немало усилий потребовалось господину Намбе, чтобы заполучить согласие наших государственных ведомств на его деловое сотрудничество с нашей фирмой "Березка" и другими торговыми организациями, занятыми в производстве и продаже названных товаров.
Став президентом фирмы "Тоё Боэки", Намба в тесном сообществе со своими верными помощниками, такими же неуемными работягами, как и он, приступил к наращиванию шаг за шагом своего бизнеса. В середине 70-х годов торговые предприятия Намбы появились в трех самых бойких торговых кварталах японской столицы: сначала в квартале Симбаси, затем на центральной и самой престижной торговой улице квартала Гиндзы, а затем в здании самого высокого из токийских небоскребов "Саншайн" в районе Икэбукуро. Названия этих магазинов были обозначены двумя иероглифами, звучавшими как "Сиракаба", что в переводе на русский язык означало "Белая береза". На витринах и прилавках там появились в широком ассортименте и небывалом количестве палехские шкатулки, матрешки, блюда и ложки из Хохломы, уральское чугунное литье, посуда из Гжели и всякие иные сувенирные изделия народных промыслов нашей страны. Но наряду с сувенирами в широкую продажу Намба пускал в своих магазинах российские алкогольные напитки: коньяки, водки и виноградные вина. И они стали давать ему наибольшие доходы. Удачной находкой в его поисках новых способов заманивания местных покупателей в число постоянных клиентов его фирмы было создание Намбой в Японии "Общества любителей армянского коньяка", число членов которого в середине 70-х годов достигло 5 тысяч человек. Членам этого общества армянский коньяк поставлялся фирмой "Тоё Боэки" со значительной скидкой в цене, но зато в больших количествах и регулярно, что в конечном счете давало Намбе устойчивую прибыль.
Расширяя все более масштабы торговли советскими винно-водочными изделиями, продукцией наших кондитерских фабрик, а также изделиями народных промыслов, фирма Намбы во второй половине 70-х годов распространила свои торговые операции на ряд провинциальных районов Японии. Выставки-продажи торговых магазинов "Белая береза" были проведены в те годы в таких городах как Окаяма (остров Хонсю), Мацуяма (остров Сикоку) и в других. Всемерное содействие им оказывали там активисты местных отделений общества "Япония СССР" и "Общества японо-советской дружбы". Так через прилавки с товарами нашего производства преодолевались те антисоветские предрассудки, та вражда и недоверие к нашей стране, которые в те годы продолжали поддерживаться в сознании населения некоторыми влиятельными кругами правящего лагеря. И это, кстати сказать, очень не понравилось враждебным нашей стране политическим кругам. Не случайно в кварталах, где проходили выставки, организованные фирмой Намбы, имели место антисоветские пикеты ультраправых, националистических группировок, участники которых довольно быстро разгонялись полицией.
Не могу не привести здесь же и еще один пример успешного развертывания в 70-х годах японскими предпринимателями деловых связей двух стран. И не столько, пожалуй, деловых, сколько культурных. Ибо речь идет о продаже в Японию произведений советских художников. На удивление всем более всего в этом деле преуспела красивая элегантная женщина-предприниматель - госпожа Накамура Ёко. Возглавив компанию по торговле иностранными картинами "Гэккосо" и одноименную выставочную галерею, расположенную в центре Токио в квартале Хибия, госпожа Накамура развернула по всей Японии и особенно среди японских бизнесменов широкую кампанию по рекламированию работ русских и советских художников-реалистов. По ее инициативе в Токио и других городах страны были проведены выставки шедевров русской и советской реалистической живописи, на которых экспонировались доставленные из Москвы и Ленинграда знаменитые полотна И. Репина, И. Айвазовского, И. Шишкина, А. Герасимова, А. Пластова, П. Кончаловского и других наших отечественных художников. Таким путем Накамуре и ее окружению из числа видных японских знатоков живописи удалось пробудить небывалый прежде массовый интерес японцев к реалистической школе изобразительного искусства, а заодно убедить японских бизнесменов и других местных богачей в том, что реалистические произведения русских и советских художников - это вещи стоящие, и притом стоящие весьма дорого.
Далее в ходе частых поездок в Москву и в другие города нашей страны Накамура установила личные связи с большим числом наших видных художников людей талантливых, но лишенных в те времена возможности продавать свои произведения на внешнем рынке. Наладив контакты с руководством Союза советских художников и оформив должным образом свое право на вывоз из Советского Союза за рубеж и продажу там картин наших мастеров живописи, Накамура стала успешно продавать советские картины в Японии, причем по ценам, которые не снились художникам-соотечественникам. Добрым плодом ее бурной энергии стал заметный рост популярности в Японии советской реалистической живописи. Японцы, наверное впервые за довоенные и послевоенные десятилетия, стали в те годы обсуждать со знанием дела творчество таких наших соотечественников как Пластов и Ромадин, Пименов и Щербаков, Дейнека и Кукрыниксы.
Чтобы бизнес ее шел гладко, не упускала госпожа Накамура случаев устанавливать и укреплять дружеские связи с советскими дипломатами, журналистами и торговыми представителями, работавшими в те времена в Японии. При этом ею проявлялась неистощимая изобретательность в том, чтобы расположить их всех к себе. Дело доходило подчас до курьезов. Так, однажды она устроила в своей галерее "Гэккосо" большой "вечер отдыха" для наших соотечественников - вечер, по поводу которого среди членов советской колонии велось потом немало шумных разговоров. Дело в том, что в число развлечений, задуманных для участников вечера, были включены и "уроки рисования", проводившиеся в одной из отдаленных комнат галереи под наблюдением двух известных японских художников. Поначалу число пожелавших получить эти уроки оказалось небольшим: человек пять. Был в числе этих добровольцев и я. Когда мы, расположившись в упомянутой комнате поудобнее, получили чистые листы бумаги и карандаши, то одна из молоденьких японок, скромно сидевшая там же, сбросила с себя кимоно и всю нижнюю одежду. Оставшись в чем мать родила, она вышла в центр комнаты на ярко освещенный помост и застыла там в непринужденной позе. Такого оборота дела, естественно, никто из гостей не ожидал. Но что нам было делать?! Сохраняя невозмутимость, мы занялись зарисовками с этой живой натуры. Когда минут через пятнадцать урок рисования закончился, то мы отдали свои рисунки учителям-художникам и направились к выходу. И вот тут с наружной стороны двери мы уперлись в длинную очередь наших мужчин с ухмылками, взиравшими на нас и выяснявшими, что мы видели и как мы там рисовали натурщицу. Оказывается, как только мужчины-гости "вечера" узнали о голой японке, то, оставив у столов с закусками своих жен, гурьбой направились брать уроки рисования. Их мы и встретили на выходе из комнаты. Спустя часа полтора-два, уроки рисования закончились, а на стенах центрального зала галереи было вывешено десятка три наиболее удачных рисунков наших художников-самоучек. Затем известный японский искусствовед профессор Камон с серьезным видом, но под дружный смех присутствовавших стал давать оценки искусству наиболее удачливых авторов. Кстати сказать, мой рисунок занял на этом конкурсе второе место: хотя профессор Комон не увидел в нем большого таланта автора, он отметил мое усердие в стремлении передать портретное сходство с натурой...
Урок рисования в галерее "Гэккосо" в последующие дни стал предметом разговоров в профкоме (парткоме) посольства, так как несколько жен участвовавших в "уроке рисования" дипломатов сочли "провокацией" затею госпожи Накамуры с натурщицей и предлагали высказать ей осуждение. Но у руководителей посольства, слава богу, хватило мудрости отвергнуть подобное предложение...
Что же касается успехов Накамуры в продаже советских картин в Японии, то они, судя по всему, были заметными. Мне, во всяком случае, в конце 70-х годов довелось видеть в особняке компании "Тоёта", специально предназначенном для приемов важных гостей и других церемоний, большое полотно - пейзаж нашего соотечественника Щербакова, висевшее в центре мраморного зала в богатой позолоченной раме.
Однако реальная тяга к развитию деловых отношений с Советским Союзом пробудилась в 70-х годах, разумеется, далеко не у всех представителей политических и предпринимательских кругов японского общества. Энтузиастов японо-советского делового сотрудничества насчитывалось тогда в среде японских бизнесменов, что бы ни говорили лидеры Федерации экономических организаций и других предпринимательских объединений, все-таки меньше, чем тех, кто проявлял сравнительно пассивное, выжидательное отношение к торговым и прочим сделкам с нашей страной. Пассивность проявляли, в частности, те японские фирмы, которые ориентировались на торговлю с США, направляя на американский рынок наибольшую долю такой своей продукции как автомобили, магнитофоны, кинокамеры, телевизоры и т.д. Руководители этих фирм понимали ограниченные возможности Советского Союза в закупках названных товаров. Известны им были также всевозможные ограничения, налагавшиеся в соответствии с согласованными решениями стран НАТО на поставки в Советский Союз и союзные с ним страны Восточной Европы продукции, связанной с высокими технологиями, и в частности с компьютерами, полупроводниками и т.п. Поэтому, хотя масштабы делового сотрудничества, и прежде всего торговли, обеих стран неуклонно росли в эти годы, тем не менее уровень этого сотрудничества оставался несравненно ниже, чем с развитыми странами Запада. К тому же отрицательно сказывалась на связи Японии с нашей страной общая атмосфера "холодной войны", вспышки которой продолжали и в те годы время от времени осложнять международные отношения.
Но трудность в налаживании добрососедских отношений Советского Союза с Японией крылась не только в общем ходе мировых событий и в советско-американском военном противостоянии. Препятствия возникали периодически и в результате скрытого, а порой и открытого противодействия улучшению отношений Японии с Советским Союзом со стороны руководства японского министерства иностранных дел, лидеров отдельных политических группировок в правящей либерально-демократической партии, а также в некоторых партиях парламентской оппозиции. Большой вред японо-советскому добрососедству причинила также и японская коммерческая пресса, систематически искажавшая миролюбивые начинания советского руководства, подвергая сомнениям и очернению многие из советских политических инициатив того периода.
Начиная с 60-х годов чем далее, тем более раскручивали японские правительственные чиновники, а также антисоветски настроенные политики и журналисты, кампанию территориальных притязаний к Советскому Союзу под флагом "возвращения Японии северных территорий", под которыми имелись в виду прежде всего четыре южных острова Курильского архипелага: Кунашир, Итуруп, Хабомаи и Шикотан. Поэтому одну из важнейших задач своей журналистской работы в Японии в те годы я видел в противодействии этой кампании, в раскрытии враждебных нашей стране замыслов ее организаторов, в показе на конкретных примерах неправомерности, незаконности тех требований, которые предъявлялись нашей стране. К сожалению, в этом вопросе мои статьи по своей тональности не всегда совпадали с нечеткими высказываниями наших дипломатов.
В принципе в то время советская дипломатия на уровне высших руководителей проводила твердую линию на отклонение японских территориальных притязаний как "необоснованных и незаконных", что нашло свое отражение в ряде заявлений Л. И. Брежнева и А. А. Громыко. Во время визита А. А. Громыко в Токио, состоявшегося в январе 1976 года, попытки японской стороны навязать советскому министру иностранных дел дискуссию по так называемому "территориальному вопросу" получили с его стороны твердый отпор, и дискуссия не состоялась. Как рассказывали мне потом некоторые сотрудники посольства, в беседах с ними в узком кругу Громыко не раз подчеркивал необходимость демонстрации нашими дипломатами твердости в отношении японских территориальных домогательств. "Говоря "нет" японской стороне,- разъяснял он,- вы должны подтверждать это не только на словах, но и глазами - своим непреклонным взглядом, а то у наших дипломатов бывает и так, что язык говорит одно, а глаза - другое". Согласие советского руководства продолжать в те годы переговоры с Японией о заключении мирного договора между обеими странами вовсе не означало его готовности обсуждать на этих переговорах некую "нерешенную территориальную проблему", под которой имелись в виду споры, связанные с японскими притязаниями на Южные Курилы. О негативном отношении советского руководства к японским территориальным домогательствам ясное представление давало, например, опубликованное в Японии, как и в Советском Союзе, в апреле 1977 года интервью Л. И. Брежнева главному редактору газеты "Асахи" Хата Сэйрю, в котором говорилось: "Известно, что мирные договоры, как правило, охватывают широкий комплекс вопросов, в том числе о линии прохождения границы. Это относится и к советско-японскому мирному договору. Говорить же, что в отношениях между нашими странами есть какая-то "нерешенная территориальная проблема" - это одностороннее и неверное толкование"19.
Не желая создавать тупик в советско-японских переговорах, направленных на упрочение добрососедских отношений двух стран, советское руководство предприняло в те годы попытку продвинуть эти отношения вперед путем заключения между Советским Союзом и Японией "Договора о добрососедстве и сотрудничестве". Предложенный советской стороной договор был призван закрепить те полезные достижения, в контактах и сотрудничестве двух стран, которые наметились в годы, минувшие после московских переговоров 1973 года. При этом в предложениях содержалась оговорка: подобный договор не исключал продолжения переговоров о заключении советско-японского мирного договора. Однако эта инициатива МИД СССР, предпринятая А. А. Громыко во время его переговоров в Москве с японским министром иностранных дел Сонодой Сунао, не встретила в Японии благожелательного отклика. Японский МИД бесцеремонно уклонился от рассмотрения в конструктивном духе советского предложения, а коммерческая пресса воспользовалась этим предложением лишь для публикации различных антисоветских домыслов, а заодно и для дальнейшего развертывания пропагандистской кампании за склонение Советского Союза к уступкам японским территориальным требованиям.
К сожалению, реакция аппарата МИД и посольства СССР на усиление в Японии активности поборников территориальных притязаний к нашей стране была на протяжении 70-х годов весьма вялой. Судя по моим наблюдениям, руководство советского посольства в Токио лучшим ответом на японские территориальные домогательства считало замалчивание этих домогательств и уход от любой публичной полемики по данному спору с японским правительством. А это, как мне думается, вело тогда к отрицательным последствиям.
Во-первых, наша вялая реакция на японские территориальные домогательства воспринималась токийскими политиками как проявление слабости Советского Союза и боязни испортить отношения с Японией в условиях продолжения "холодной войны".
Во-вторых, японцам начинало казаться, что у советских политиков и дипломатов отсутствуют весомые контраргументы в отношении их требований требований, обставлявшихся обычно всевозможными историческими и юридическими домыслами.
В-третьих, нежелание нашего мидовского руководства подробно информировать нашу общественность о японских территориальных домогательствах и давать им соответствующую оценку лишало советских людей ясного понимания сути дела. И более того, идеологически разоружало их перед лицом нараставшего пропагандистского наступления Японии.
Наконец, в-четвертых, наше уклонение от дискуссий с японцами по данному вопросу отрицательно сказывалось на японском общественном мнении, которое становилось все более монолитным под влиянием повседневной интенсивной пропагандистской обработки его поборниками передачи Южных Курил Японии.
Страусиная политика посольства СССР в территориальном споре с Японией была продиктована заведомо ошибочной мыслью о необходимости во имя упрочения советско-японского добрососедства уклоняться от дискуссий и твердого отпора японским территориальным домогательствам. Убеждение в том, что молчание - это лучший ответ на японские территориальные домогательства, гнездилось тогда, судя по всему, и в умах некоторых из престарелых членов Политбюро ЦК КПСС, которым в те годы все больше хотелось избегать любых международных конфликтов во имя своего личного спокойствия. Это чувствовали, судя по всему, руководители посольства СССР в Токио, когда они составляли бумаги, шедшие "наверх" - в ЦК КПСС. И здесь, мне думается, роль Трояновского как дипломата была не всегда безупречной. При всей симпатии к нему как интеллигентному, порядочному, хорошо воспитанному и проницательному человеку я не мог не замечать без досады его слишком мягкого и снисходительного отношения к японцам - к их тогдашнему враждебному нашей стране политическому курсу. Упоминая об этом, я вовсе не собираюсь сбрасывать со счетов его большой и полезный вклад в дело развития советско-японских отношений. На фоне других советских государственных чиновников Трояновский смотрелся прекрасно. В его лице японцы увидели иной, редко встречавшийся тогда тип советского дипломата, который в отличие от выходцев из партийно-номенклатурной среды ничем не отличался от дипломатических представителей и государственных деятелей Запада. За семь с лишним лет, проведенных Трояновским во главе советского посольства в Токио, общее отношение японской прессы, да и японских политиков и мидовских чиновников к посольству СССР как советскому учреждению стало менее холодным, хотя, разумеется, принципиальных изменений в японском политическом курсе не произошло, ибо в наши дни личные качества послов, что бы ни писали они в своих мемуарах, не оказывают серьезного влияния на межгосударственные отношения.
Однако та дипломатия улыбок и постоянных излияний в дружественных чувствах к Японии и ее государственным деятелям, проводившаяся Трояновским во имя всемерного упрочения советско-японского добрососедства, не вызывала у меня в те годы особого восторга. Я считал тогда, да и теперь считаю, что первейшая задача наших дипломатов, находящихся в зарубежных странах, состоит не в безоглядном "укреплении дружбы" с этими странами, а в защите и претворении в жизнь национальных интересов собственной страны.