Страница:
Интересны были в ходе этих поездок и продолжительные разговоры с Полянским, во время которых затрагивались не столько японские темы, сколько всевозможные эпизоды недавнего прошлого посла - эпизоды тех времен, когда он был одним из приближенных сначала Хрущева, а затем Брежнева. Сегодня различные подробности из повседневной жизни кремлевских руководителей хрущевских и брежневских времен навряд ли кого-либо интересуют: за минувшие годы ельцинского правления вышли в свет сотни книг и журнальных статей на подобные темы. А тогда, в конце 70-х годов, для нас - я имею в виду себя и Виктора Денисова, не имевших доступа в пределы Кремля и не общавшихся ранее с людьми, чьи портреты вывешивались в праздничные дни на улицах Москвы и других городов страны,- каждый рассказ об их заоблачной личной жизни был крайне интересен и давал нам с Виктором обильную пищу для последующего обмена мнениями.
И с этой точки зрения Дмитрий Степанович Полянский стал для нас драгоценной находкой. Это был простецкий, добродушный и очень говорливый человек, любивший сам привлекать к себе слушателей и готовый часами рассказывать им обо всем, что случалось с ним ранее. Из разговоров с ним стало вскоре ясно, что, находясь в Японии вдали от Москвы, он все еще жил воспоминаниями и мыслями о своем недавнем прошлом, когда он повседневно общался с другими членами Политбюро, а зачастую и с самими Хрущевым и Брежневым. Пробыв более десяти лет в заоблачных высотах кремлевского мира среди таких же, как и он, "вождей", а затем в одночасье плюхнувшись с этих высот в среду простых смертных, Полянский некоторое время не имел ясного представления о том, что было известно лишь ему - недавнему небожителю, и что было неведомо людям из той среды, в которой он оказался.
В ходе продолжительных бесед в поездах и автобусах Дмитрий Степанович рассказывал нам, например, о материальных "проблемах" членов Политбюро. Из его информации явствовало, что при наличии таких даровых материальных благ как большая квартира, государственная дача, персональная машина и бесплатные услуги шофера, домработницы и врача, жалованье членов Политбюро, выплачивавшееся живыми деньгами, было не так-то уж велико - 800 рублей (в четыре-пять раз больше средней зарплаты по стране). А суммой этой ему и супруге приходилось постоянно делиться с многочисленной родней (с взрослыми детьми, матерью, братьями и другими родственниками), проживавшей на Полтавщине и в других районах страны и ждавшей от него как от "богача" материальной помощи. Такие же "проблемы" с многочисленной родней испытывали, по словам Полянского, и другие члены Политбюро, и отсюда проистекало их стремление "подзаработать" где-то дополнительные суммы. Но где и как? И он давал нам ответ на эти вопросы: законным способом дополнительных заработков являлись, оказывается, для членов Политбюро гонорары от издания их книг и статей в журналах, причем такие заработки могли быть весьма высокими в случаях, если их книги издавали большими тиражами или параллельно разными издательствами. Но заказы на книги приходили от издательств чаще всего не "рядовым" членам Политбюро, а первым лицам - Хрущеву и Брежневу, что, как выяснилось, удручало "рядовых", так как не только у первых лиц, но и у них было достаточно личных референтов, способных готовить черновые варианты подобных книг и статей.
Сетовали нередко и сам Полянский и его супруга Галина Даниловна, женщина исключительно скромная и тактичная в своих отношениях с окружающими ее людьми, на отсутствие у них собственной дачи. Как выяснилось из бесед с ними, ни ответственным работникам аппарата ЦК КПСС, ни членам ЦК, ни тем более членам Политбюро не положено было в те времена иметь собственные дачи, поскольку в их постоянном пользовании находились дачи государственные. И это Галину Даниловну сильно огорчало. "Подумайте,говорила она,- вот уходит Дмитрий Степанович на пенсию - и что же? С государственной дачи ему придется съезжать, а своей у него нет и не будет, так как его пенсии для такой покупки не хватит. Поэтому я вам (т.е. мне и Денисову) завидую - ваши дачи личные и ими вы сможете пользоваться при всех обстоятельствах".
А сколько интересных фактов ронял Полянский в своих воспоминаниях о встречах и совместном времяпрепровождении с Хрущевым и Брежневым! Сколько неизвестных простым смертным эпизодов из жизни названных "вождей" всплывало невзначай в его памяти. Причем он упоминал о них без всякого злого умысла, хотя от некоторых из этих эпизодов попахивало криминалом. Я не знал, например, что Брежнев, большой любитель скоростной езды на машинах высокого класса, однажды на трассе, ведущей из Москвы в правительственное охотничье хозяйство (кажется, Завидово), развив запредельную скорость, сбил на одном из перекрестков какого-то деревенского парня-мотоциклиста и, естественно, не понес никакого наказания, так как его охрана тотчас же взвалила всю вину за столкновение на погибшего...
Конечно, в первые месяцы после своего неожиданного прибытия в Японию Полянский плохо ориентировался в неизвестной ему дипломатической кухне. Но со временем его природная смекалка в сочетании с искренним желанием разобраться в вопросах, касавшихся японской экономики, политики и культуры, позволила ему войти в курс дел, и я думаю, что в конечном счете из него получился вполне дееспособный посол, выгодно отличавшийся, во всяком случае, от многих из тех советских послов брежневской эпохи, которые пришли в дипломатию из среды партийных функционеров.
Со второй половины 70-х годов все чаще стали приезжать в Японию индивидуально и в составе делегаций мои коллеги-востоковеды. В 1976 году по приглашению директора Дома международных связей Мацумото Сигэхару прибыл в Японию директор Института востоковедения АН СССР Бободжан Гафурович Гафуров. Естественно, что я счел своей моральной обязанностью оказать ему в Японии максимум содействия. В ряде случаев я присутствовал на встречах Гафурова с японскими учеными-востоковедами. Его пребывание в Японии способствовало, несомненно, упрочению среди японских специалистов в области истории народов Азии, и прежде всего народов Центральной Азии, интереса к трудам Института востоковедения АН СССР, как и желания японских ученых наладить контакты со своими московскими коллегами. К сожалению, в дни своего пребывания в Японии Б. Г. Гафуров довольно часто ощущал недомогание - видимо уже тогда давала знать о себе та неизлечимая болезнь, которая привела летом 1977 года к его кончине.
Приезжал в те годы в Японию и мой друг и коллега по работе в Институте востоковедения Георгий Федорович Ким. Во время своего первого приезда в Токио Ким был, как и Гафуров, гостем Дома международной культуры. В те дни мы зачастую проводили с ним вместе воскресные дни и свободные вечера. Часто встречался Ким со своими единоплеменниками-корейцами, постоянно проживавшими в Японии, и это было полезно, так как две крупные организации японских корейцев - одна, контактировавшая с Пхеньяном, а другая - с Сеулом - обладали немалым влиянием на ход событий во внутриполитическом мире Японии.
Второй раз Ким, избранный незадолго до того членом-корреспондентом АН СССР, приезжал в Японию в октябре 1977 года во главе делегации сотрудников Института востоковедения для участия в симпозиуме, организованном редакцией газеты "Санкэй Симбун" с целью обсуждения различных проблем мира и безопасности в Азии. Будучи занят тогда срочной корреспондентской работой по линии "Правды", я не принял участие в этом симпозиуме, хотя обсуждавшиеся там вопросы весьма интересовали меня как японоведа.
Позднее, в 1977-1978 годах, дошли до меня в Японию и скорбные известия. В июле 1977 года умер директор Института востоковедения Бободжан Гафурович Гафуров, которому я всего лишь годом ранее старался оказывать всемерное содействие во время его пребывания в Токио. Спустя полтора месяца скончалась после долгой болезни заведующая сектором экономики Японии профессор Лукьянова, отношения с которой складывались у меня когда-то не очень-то гладко, но затем вошли в нормальную колею. А спустя менее года пришла горькая весть о безвременной кончине Виктора Алексеевича Власова моего однокашника, исполнявшего после моего отъезда в Токио обязанности заведующего отделом Японии и проявившего себя за сравнительно короткий период своей творческой научной деятельности исключительно вдумчивым и работоспособным исследователем японской экономики, и прежде всего японского промышленного производства.
Появлялся в те годы в Японии и мой знакомый Евгений Максимович Примаков, с которым в 1972 году мы ездили в Японию на конференцию экономистов. Один раз он приезжал где-то в 1976-1977 годах еще как заместитель директора ИМЭМО вместе со своим приятелем Виталием Владимировичем Журкиным, заместителем директора Института США и Канады АН СССР. Целью их приезда было участие в конференции по проблемам международных отношений в АТР. Я тогда в один из воскресных дней помог им в решении каких-то личных бытовых вопросов. На моей машине мы втроем ездили в торговый район Уэно. Когда спустя некоторое время мы вернулись на то место, где я поставил машину, ее там не оказалось. Оказывается полиция увезла ее за то, что она стояла на недозволенном для стоянки месте. Потребовался час, если не более, прежде чем мы отыскали машину: я выслушал нотацию полицейских чинов, затем в присутствии обоих моих знакомых заплатил штраф, и мы уехали, помянув между собой недобрыми словами японских блюстителей порядка.
А вот другой раз, весной 1979 года, Е. М. Примаков приезжал в Японию после кончины Б. Г. Гафурова уже как новый директор Института востоковедения АН СССР. Тогда его интересовали главным образом вопросы научных контактов института с японскими университетами и другими научными центрами. В последовавшие дни состоялась наша совместная поездка с Примаковым, а также с сопровождавшим его заведующим сектором международных связей института В. Т. Веселовым в Киото, где было обновлено соглашение об обмене учеными между Институтом востоковедения АН СССР и университетом Рицумэйкан.
В дни пребывания Примакова в Токио в японском курортном районе на полуострове Идзу, вблизи города Симода, состоялся очередной советско-японский симпозиум, посвященный текущим проблемам мировой политики и состоянию советско-японских отношений. С японской стороны в этом мероприятии участвовали близкие к руководству либерально-демократической партии ученые и политологи: Камия Фудзи, Суэцугу Итиро и другие. Делегация советских ученых была сформирована в основном из сотрудников Института мировой экономики и международных отношений и Института США и Канады. Возглавлял ее директор ИМЭМО академик Н. Н. Иноземцев, а в числе участников находился в качестве специалиста по проблемам АТР В. П. Лукин. Не приехал тогда в Японию по каким-то непредвиденным причинам Д. В. Петров, который как японовед должен был выступать по проблемам советско-японских отношений. Чтобы восполнить его отсутствие, Иноземцев, знавший меня еще по совместной работе в "Правде", обратился ко мне с предложением взять на себя выступления по тематике, закрепленной за Петровым. Я согласился. При этом, судя по всему, Иноземцев не предполагал, во-первых, что японские участники дискуссии, и особенно руководитель японской делегации Суэцугу, посвятят значительную часть своих выступлений бесцеремонным территориальным притязаниям к Советскому Союзу, якобы "незаконно захватившему японские северные территории", под которыми имелись в виду Южные Курилы. Во-вторых, не предполагал Иноземцев, что отпор этим нападкам будет с моей стороны столь развернутым и резким, ибо в отличие от других советских участников конференции я имел за плечами уже многолетний опыт дискуссий с японцами по данному вопросу и был твердо убежден в необходимости решительного отклонения японских попыток навязывать нашей стране заведомо бесперспективный территориальный спор. В результате спокойный ход дискуссии на конференции был нарушен и в выступлениях японских участников стало открыто выплескиваться недовольство моими высказываниями по поводу того, что Южные Курилы являются неотъемлемой частью советской территории и что японцам следовало бы отказаться от любых попыток пересмотра границ, сложившихся между Японией и Советским Союзом в итоге второй мировой войны. Не будучи подготовленными к конкретному спору по данному вопросу, другие советские участники дискуссии предпочли отмалчиваться, оставляя мне "удовольствие" вести с японцами неприятный спор. Единственный, кто из них поддержал меня морально, был Николай Николаевич Иноземцев, сказавший в разговоре со мной потом по окончании конференции, что он лично согласен с моими аргументами. Но так думали по моим наблюдениям не все коллеги-соотечественники. Судя по саркастическим улыбкам и критическим репликам, брошенным вскользь в разговорах в узком кругу, касавшихся хода дискуссии, не понравилась тогда моя жесткость В. П. Лукину, отличавшемуся уже в те времена своими откровенно "диссидентскими" отзывами о советской внешней политике.
Приблизительно в те же весенние дни, в мае 1979 года, была в Японии делегация Союза советских журналистов во главе с председателем Союза главным редактором "Правды" Виктором Григорьевичем Афанасьевым. Японская сторона в лице Ассоциации японских газет приняла делегацию, как говорится, по высшему разряду. По просьбе Афанасьева я был с первого же дня включен в состав делегации и принял участие во всех ее поездках по стране, как и во всех ее встречах с японским государственными и политическими деятелями. Многие из состоявшихся тогда бесед были интересными. Но более всего врезалась в память закулисная история с подготовкой к встрече делегации с японским премьер-министром Охира Масаёси.
Дело в том, что, хотя Ассоциация японских газет, принимавшая делегацию, сразу же направила в резиденцию премьер-министра заявку на встречу советских журналистов с Охирой, ответа из резиденции почему-то не поступало, а до отъезда делегации оставалось не более двух дней. Афанасьеву, как главе Союза советских журналистов, это было обидно по престижным соображениям. Представители пресс-клуба извинялись и объясняли возможность отказа премьер-министра от встречи его "исключительной занятостью". В один из двух вечеров, оставшихся до отъезда делегации в Москву, Афанасьева, а вместе с ним и меня, пригласил в японский национальный ресторан на ужин директор управляющий телевизионной компанией "Тэрэби Асахи" господин Миура - личность исключительно влиятельная в мире японских средств массовой информации. Именно возглавлявшаяся Миурой компания "Тэрэби Асахи" сумела в предшествующие годы установить наиболее тесные связи с Советским Союзом. Именно Миура заполучил незадолго до того эксклюзивное разрешение на небывалую до тех пор прямую трансляцию из Москвы в Японию одного из праздничных военных парадов на Красной площади. Наряду с Афанасьевым и мной на тот же ужин были приглашены посол СССР Д. С. Полянский и постоянный деловой клиент Миуры Владимир Цветов как представитель советского телевидения.
Прошло уже более часа нашего совместного сидения на татами за низеньким столиком с японскими яствами и сакэ, как Афанасьев в беседе с уже захмелевшим Миурой выразил сожаление по поводу того, что встреча делегации с премьер-министром Японии, как видно, срывается. В ответ Миура встревожился, нахмурился и вдруг самоуверенно заявил:
- Как это так срывается?! Нет, этого не случится. Я, Миура, даю вам слово, что завтра премьер-министр примет вашу делегацию!
Все мы, гости, заулыбались, воспринимая его слова как шутливый хмельной кураж. Но не тут-то было. Миура вызвал своего секретаря, находившегося в соседнем помещении, и при нас громко сказал ему:
- Звони сейчас же на дом генеральному секретарю кабинета министров Танаке, подними его с постели, если он лег спать, и скажи ему, что я прошу его без промедления приехать сюда, в ресторан.
Честно говоря, тогда мы и этот разговор восприняли как игру на публику, которая кончится извинениями по поводу того, что с Танакой связаться не удалось. И каково же было наше изумление, когда спустя минут сорок генеральный секретарь кабинета министров появился в ресторане, сел на татами за один стол с нами, выслушал внимательно просьбу Афанасьева, поддержанную соответствующими репликами Миуры, сделал какие-то пометки в своей записной книжке и, уходя, пообещал безотлагательно сообщить ответ премьер-министра. И вот чудо: утром на следующий день, 29 мая, вся делегация советских журналистов, в том числе и я, были приняты премьер-министром Охира Масаёси. Прием был коротким и длился минут пятнадцать-двадцать. Но сам факт встречи советских журналистов с премьер-министром Японии был тем не менее знаменателен.
История эта наглядно свидетельствовала о том, что с такими могущественными средствами массовой информации как телевидение японским политикам приходилось не только считаться, но в каких-то случаях даже подчиняться их давлению. Ведь телевизионные экраны уже тогда были для японских политических и государственных деятелей важным средством обеспечения их личных карьерных успехов, а частота их появления на экранах зависела прежде всего от отношений с такими людьми как Миура. Вот и показал нам захмелевший господин Миура, какова была его роль на политической кухне Японии.
Повседневное общение с Афанасьевым на протяжении недели его пребывания в Японии позволили мне ближе познакомиться с ним, ибо до этого мне с ним практически не приходилось общаться. Естественно, я постарался тогда поподробнее познакомить его как с жизнью японцев, так и с проблемами советско-японских отношений. Именно в те дни я убедился в незаурядных способностях этого человека, обладавшего проницательным умом ученого-философа и в то же время зорким глазом и острым пером журналиста-газетчика. Примечательно, что за время его пребывания в Японии мне не пришлось готовить ему специально никаких материалов, и тем не менее по возвращении в Москву он написал для газеты два больших, прекрасных и по содержанию и по форме очерка, в которых дал исключительно высокие оценки достижениям Японии и в сфере организации производства, и в материальном быту, и в духовной культуре.
Извилистые пути советско-японского
добрососедства
Мои сборы, связанные с отъездом в Японию во вторую длительную командировку в качестве собственного корреспондента "Правды", были ускорены приближением важного события в советско-японских отношениях: 7 октября 1973 года предстоял визит в Москву премьер-министра Японии Танака Какуэй. В Москве этот визит рассматривался как важное политическое событие, ибо за минувшие 17 лет со времени нормализации советско-японских отношений ни один японский премьер-министр не посещал Советского Союза. Моя задача состояла в том, чтобы обратить внимание читателей "Правды" на большую политическую значимость приезда премьер-министра Танаки в Москву и выявить отношение японской общественности к предстоявшим советско-японским переговорам на высшем уровне. В конце сентября я прибыл в Токио и, естественно, прежде всего сосредоточился в своих телефонограммах в Москву на освещении того, как правящие круги и широкая японская общественность относятся к предстоящим в Москве встречам Танаки с советскими лидерами, чего ждут японцы от этих встреч.
Обстановка, сложившаяся в тот момент в сфере советско-японских отношений, как это было видно с первого взгляда, благоприятствовала переговорам руководителей двух стран. На протяжении нескольких предшествовавших лет эти отношения развивались в направлении постепенного сближения и расширения взаимных контактов. Импульс такому развитию давала тогда явная заинтересованность японских деловых кругов в торговле с нашей страной. Ведь это был тот самый период больших ожиданий, когда вступили в действие и начали давать ощутимые плоды крупномасштабные соглашения двух стран по совместной разработке лесных ресурсов, каменного угля и других полезных ископаемых Сибири и Дальнего Востока, а также соглашение о разведке на нефть и газ на шельфе острова Сахалин.
В один из первых дней по приезде в Японию я встретился с влиятельным представителем японских деловых кругов Хара Китихэй - председателем правления Ассоциации содействия внешней торговли (Джетро), общенациональной полуправительственной организации, помогавшей торговым операциям японских фирм за рубежом.
- Объем торговли между Японией и Советским Союзом,- сказал мне тогда господин Хара,- растет год от года. Наша заинтересованность в торговле с СССР естественна: Япония - страна, лишенная сырьевых богатств, а Советский Союз, наш сосед, располагает ими в большом количестве. На сегодняшний день мы уже имеем ряд крупных соглашений и готовы заключить новые на основе взаимной выгоды. При этом мы рассчитываем на увеличение в будущем поставок в Японию и советских промышленных товаров. В частности, нас очень интересует возможность закупок в Советском Союзе оборудования для борьбы с загрязнением окружающей среды промышленными предприятиями11.
Эти слова вполне определенно говорили о том, что в начале 70-х годов лидеры японского делового мира относились к нашей стране гораздо уважительнее, чем сейчас, на пороге двадцать первого века, и видели в ней серьезного и перспективного партнера.
Все возраставший интерес японских бизнесменов к деловым контактам с Советским Союзом проявлялся тогда не только на общенациональном, но и на местном уровнях в ряде районов Японии, и прежде всего в ее северных и западных префектурах. Свидетельством тому стала завершившаяся незадолго до визита Танаки в Москву советско-японская конференция мэров городов, в которой участвовали семь делегатов из Восточной Сибири и Дальнего Востока и семнадцать мэров японских городов, расположенных по побережью Японского моря. К тому времени 13 японских городов, включая Киото, Хиросиму и Ниигату, породнились с советскими городами, включая Киев, Волгоград и Хабаровск. За пять предшествовавших лет число японцев, выезжавших ежегодно в Советский Союз, увеличилось более чем в два раза и составило в 1972 году 25 тысяч человек. О росте интереса японской общественности к нашей стране говорило, например, небывалое увеличение советских технических, общественно-политических и художественных изданий, продававшихся местному населению Токио и других городов японскими книготорговыми фирмами. Лишь одна книготорговая фирма "Наука", специализировавшаяся на продаже советской литературы, продала в 1972 году 130 тысяч экземпляров советских книг. Летом, незадолго до моего приезда в Токио, с большим успехом прошли в Японии гастроли балетной труппы и оркестра Большого театра Союза ССР. Теплые отзывы пришлось мне слышать в те дни о выступлениях Государственного симфонического оркестра Ленинградской филармонии и балетной труппы Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Одним из ярких показателей тогдашнего интереса японской общественности к жизни нашей страны стал небывалый прежде рост числа японцев, изучавших русский язык. Наряду с преподаванием русского языка в ряде университетов страны с апреля 1973 года крупнейшая полугосударственная телевизионная корпорация Японии "Эн-Эйч-Кэй" начала регулярно передавать по телевидению и радио уроки русского языка, и с этой целью в Токио стали поочередно приезжать дикторы советского Центрального телевидения: А. Шатилова, С. Жильцова, А. Вовк, Г. Зименкова, Н. Челобова, А. Ухин и другие.
Видную роль в укреплении контактов с Советским Союзом играли в те годы такие ранее возникшие общественные организации как общество "Япония СССР", находившееся под контролем японской компартии, но занимавшее в отношении нашей страны более доброжелательную позицию, чем руководство КПЯ, а также "Общество японо-советской дружбы", получившее поддержку Социалистической партии Японии и привлекшее к своей деятельности представителей правящей либерально-демократической партии, клерикальной пробуддийской партии Комэйто и Партии демократического социализма. Заметный вклад в дело упрочения добрососедства двух стран вносило и "Общество японо-советских связей", в деятельности которого участвовали представители крупнейшего профсоюзного объединения страны - Генерального совета профсоюзов (Сохё). Красноречивым показателем сдвигов в сторону улучшения общего климата японо-советских отношений явилось создание в феврале 1973 года "Лиги депутатов парламента" - сторонников расширения добрососедских контактов двух стран. Наряду с депутатами оппозиционных партий в лигу вошли и многие члены правящей либерально-демократической партии. К осени того же года число членов лиги, включая как депутатов палаты представителей, так и депутатов палаты советников, превысило пятьсот человек.
И с этой точки зрения Дмитрий Степанович Полянский стал для нас драгоценной находкой. Это был простецкий, добродушный и очень говорливый человек, любивший сам привлекать к себе слушателей и готовый часами рассказывать им обо всем, что случалось с ним ранее. Из разговоров с ним стало вскоре ясно, что, находясь в Японии вдали от Москвы, он все еще жил воспоминаниями и мыслями о своем недавнем прошлом, когда он повседневно общался с другими членами Политбюро, а зачастую и с самими Хрущевым и Брежневым. Пробыв более десяти лет в заоблачных высотах кремлевского мира среди таких же, как и он, "вождей", а затем в одночасье плюхнувшись с этих высот в среду простых смертных, Полянский некоторое время не имел ясного представления о том, что было известно лишь ему - недавнему небожителю, и что было неведомо людям из той среды, в которой он оказался.
В ходе продолжительных бесед в поездах и автобусах Дмитрий Степанович рассказывал нам, например, о материальных "проблемах" членов Политбюро. Из его информации явствовало, что при наличии таких даровых материальных благ как большая квартира, государственная дача, персональная машина и бесплатные услуги шофера, домработницы и врача, жалованье членов Политбюро, выплачивавшееся живыми деньгами, было не так-то уж велико - 800 рублей (в четыре-пять раз больше средней зарплаты по стране). А суммой этой ему и супруге приходилось постоянно делиться с многочисленной родней (с взрослыми детьми, матерью, братьями и другими родственниками), проживавшей на Полтавщине и в других районах страны и ждавшей от него как от "богача" материальной помощи. Такие же "проблемы" с многочисленной родней испытывали, по словам Полянского, и другие члены Политбюро, и отсюда проистекало их стремление "подзаработать" где-то дополнительные суммы. Но где и как? И он давал нам ответ на эти вопросы: законным способом дополнительных заработков являлись, оказывается, для членов Политбюро гонорары от издания их книг и статей в журналах, причем такие заработки могли быть весьма высокими в случаях, если их книги издавали большими тиражами или параллельно разными издательствами. Но заказы на книги приходили от издательств чаще всего не "рядовым" членам Политбюро, а первым лицам - Хрущеву и Брежневу, что, как выяснилось, удручало "рядовых", так как не только у первых лиц, но и у них было достаточно личных референтов, способных готовить черновые варианты подобных книг и статей.
Сетовали нередко и сам Полянский и его супруга Галина Даниловна, женщина исключительно скромная и тактичная в своих отношениях с окружающими ее людьми, на отсутствие у них собственной дачи. Как выяснилось из бесед с ними, ни ответственным работникам аппарата ЦК КПСС, ни членам ЦК, ни тем более членам Политбюро не положено было в те времена иметь собственные дачи, поскольку в их постоянном пользовании находились дачи государственные. И это Галину Даниловну сильно огорчало. "Подумайте,говорила она,- вот уходит Дмитрий Степанович на пенсию - и что же? С государственной дачи ему придется съезжать, а своей у него нет и не будет, так как его пенсии для такой покупки не хватит. Поэтому я вам (т.е. мне и Денисову) завидую - ваши дачи личные и ими вы сможете пользоваться при всех обстоятельствах".
А сколько интересных фактов ронял Полянский в своих воспоминаниях о встречах и совместном времяпрепровождении с Хрущевым и Брежневым! Сколько неизвестных простым смертным эпизодов из жизни названных "вождей" всплывало невзначай в его памяти. Причем он упоминал о них без всякого злого умысла, хотя от некоторых из этих эпизодов попахивало криминалом. Я не знал, например, что Брежнев, большой любитель скоростной езды на машинах высокого класса, однажды на трассе, ведущей из Москвы в правительственное охотничье хозяйство (кажется, Завидово), развив запредельную скорость, сбил на одном из перекрестков какого-то деревенского парня-мотоциклиста и, естественно, не понес никакого наказания, так как его охрана тотчас же взвалила всю вину за столкновение на погибшего...
Конечно, в первые месяцы после своего неожиданного прибытия в Японию Полянский плохо ориентировался в неизвестной ему дипломатической кухне. Но со временем его природная смекалка в сочетании с искренним желанием разобраться в вопросах, касавшихся японской экономики, политики и культуры, позволила ему войти в курс дел, и я думаю, что в конечном счете из него получился вполне дееспособный посол, выгодно отличавшийся, во всяком случае, от многих из тех советских послов брежневской эпохи, которые пришли в дипломатию из среды партийных функционеров.
Со второй половины 70-х годов все чаще стали приезжать в Японию индивидуально и в составе делегаций мои коллеги-востоковеды. В 1976 году по приглашению директора Дома международных связей Мацумото Сигэхару прибыл в Японию директор Института востоковедения АН СССР Бободжан Гафурович Гафуров. Естественно, что я счел своей моральной обязанностью оказать ему в Японии максимум содействия. В ряде случаев я присутствовал на встречах Гафурова с японскими учеными-востоковедами. Его пребывание в Японии способствовало, несомненно, упрочению среди японских специалистов в области истории народов Азии, и прежде всего народов Центральной Азии, интереса к трудам Института востоковедения АН СССР, как и желания японских ученых наладить контакты со своими московскими коллегами. К сожалению, в дни своего пребывания в Японии Б. Г. Гафуров довольно часто ощущал недомогание - видимо уже тогда давала знать о себе та неизлечимая болезнь, которая привела летом 1977 года к его кончине.
Приезжал в те годы в Японию и мой друг и коллега по работе в Институте востоковедения Георгий Федорович Ким. Во время своего первого приезда в Токио Ким был, как и Гафуров, гостем Дома международной культуры. В те дни мы зачастую проводили с ним вместе воскресные дни и свободные вечера. Часто встречался Ким со своими единоплеменниками-корейцами, постоянно проживавшими в Японии, и это было полезно, так как две крупные организации японских корейцев - одна, контактировавшая с Пхеньяном, а другая - с Сеулом - обладали немалым влиянием на ход событий во внутриполитическом мире Японии.
Второй раз Ким, избранный незадолго до того членом-корреспондентом АН СССР, приезжал в Японию в октябре 1977 года во главе делегации сотрудников Института востоковедения для участия в симпозиуме, организованном редакцией газеты "Санкэй Симбун" с целью обсуждения различных проблем мира и безопасности в Азии. Будучи занят тогда срочной корреспондентской работой по линии "Правды", я не принял участие в этом симпозиуме, хотя обсуждавшиеся там вопросы весьма интересовали меня как японоведа.
Позднее, в 1977-1978 годах, дошли до меня в Японию и скорбные известия. В июле 1977 года умер директор Института востоковедения Бободжан Гафурович Гафуров, которому я всего лишь годом ранее старался оказывать всемерное содействие во время его пребывания в Токио. Спустя полтора месяца скончалась после долгой болезни заведующая сектором экономики Японии профессор Лукьянова, отношения с которой складывались у меня когда-то не очень-то гладко, но затем вошли в нормальную колею. А спустя менее года пришла горькая весть о безвременной кончине Виктора Алексеевича Власова моего однокашника, исполнявшего после моего отъезда в Токио обязанности заведующего отделом Японии и проявившего себя за сравнительно короткий период своей творческой научной деятельности исключительно вдумчивым и работоспособным исследователем японской экономики, и прежде всего японского промышленного производства.
Появлялся в те годы в Японии и мой знакомый Евгений Максимович Примаков, с которым в 1972 году мы ездили в Японию на конференцию экономистов. Один раз он приезжал где-то в 1976-1977 годах еще как заместитель директора ИМЭМО вместе со своим приятелем Виталием Владимировичем Журкиным, заместителем директора Института США и Канады АН СССР. Целью их приезда было участие в конференции по проблемам международных отношений в АТР. Я тогда в один из воскресных дней помог им в решении каких-то личных бытовых вопросов. На моей машине мы втроем ездили в торговый район Уэно. Когда спустя некоторое время мы вернулись на то место, где я поставил машину, ее там не оказалось. Оказывается полиция увезла ее за то, что она стояла на недозволенном для стоянки месте. Потребовался час, если не более, прежде чем мы отыскали машину: я выслушал нотацию полицейских чинов, затем в присутствии обоих моих знакомых заплатил штраф, и мы уехали, помянув между собой недобрыми словами японских блюстителей порядка.
А вот другой раз, весной 1979 года, Е. М. Примаков приезжал в Японию после кончины Б. Г. Гафурова уже как новый директор Института востоковедения АН СССР. Тогда его интересовали главным образом вопросы научных контактов института с японскими университетами и другими научными центрами. В последовавшие дни состоялась наша совместная поездка с Примаковым, а также с сопровождавшим его заведующим сектором международных связей института В. Т. Веселовым в Киото, где было обновлено соглашение об обмене учеными между Институтом востоковедения АН СССР и университетом Рицумэйкан.
В дни пребывания Примакова в Токио в японском курортном районе на полуострове Идзу, вблизи города Симода, состоялся очередной советско-японский симпозиум, посвященный текущим проблемам мировой политики и состоянию советско-японских отношений. С японской стороны в этом мероприятии участвовали близкие к руководству либерально-демократической партии ученые и политологи: Камия Фудзи, Суэцугу Итиро и другие. Делегация советских ученых была сформирована в основном из сотрудников Института мировой экономики и международных отношений и Института США и Канады. Возглавлял ее директор ИМЭМО академик Н. Н. Иноземцев, а в числе участников находился в качестве специалиста по проблемам АТР В. П. Лукин. Не приехал тогда в Японию по каким-то непредвиденным причинам Д. В. Петров, который как японовед должен был выступать по проблемам советско-японских отношений. Чтобы восполнить его отсутствие, Иноземцев, знавший меня еще по совместной работе в "Правде", обратился ко мне с предложением взять на себя выступления по тематике, закрепленной за Петровым. Я согласился. При этом, судя по всему, Иноземцев не предполагал, во-первых, что японские участники дискуссии, и особенно руководитель японской делегации Суэцугу, посвятят значительную часть своих выступлений бесцеремонным территориальным притязаниям к Советскому Союзу, якобы "незаконно захватившему японские северные территории", под которыми имелись в виду Южные Курилы. Во-вторых, не предполагал Иноземцев, что отпор этим нападкам будет с моей стороны столь развернутым и резким, ибо в отличие от других советских участников конференции я имел за плечами уже многолетний опыт дискуссий с японцами по данному вопросу и был твердо убежден в необходимости решительного отклонения японских попыток навязывать нашей стране заведомо бесперспективный территориальный спор. В результате спокойный ход дискуссии на конференции был нарушен и в выступлениях японских участников стало открыто выплескиваться недовольство моими высказываниями по поводу того, что Южные Курилы являются неотъемлемой частью советской территории и что японцам следовало бы отказаться от любых попыток пересмотра границ, сложившихся между Японией и Советским Союзом в итоге второй мировой войны. Не будучи подготовленными к конкретному спору по данному вопросу, другие советские участники дискуссии предпочли отмалчиваться, оставляя мне "удовольствие" вести с японцами неприятный спор. Единственный, кто из них поддержал меня морально, был Николай Николаевич Иноземцев, сказавший в разговоре со мной потом по окончании конференции, что он лично согласен с моими аргументами. Но так думали по моим наблюдениям не все коллеги-соотечественники. Судя по саркастическим улыбкам и критическим репликам, брошенным вскользь в разговорах в узком кругу, касавшихся хода дискуссии, не понравилась тогда моя жесткость В. П. Лукину, отличавшемуся уже в те времена своими откровенно "диссидентскими" отзывами о советской внешней политике.
Приблизительно в те же весенние дни, в мае 1979 года, была в Японии делегация Союза советских журналистов во главе с председателем Союза главным редактором "Правды" Виктором Григорьевичем Афанасьевым. Японская сторона в лице Ассоциации японских газет приняла делегацию, как говорится, по высшему разряду. По просьбе Афанасьева я был с первого же дня включен в состав делегации и принял участие во всех ее поездках по стране, как и во всех ее встречах с японским государственными и политическими деятелями. Многие из состоявшихся тогда бесед были интересными. Но более всего врезалась в память закулисная история с подготовкой к встрече делегации с японским премьер-министром Охира Масаёси.
Дело в том, что, хотя Ассоциация японских газет, принимавшая делегацию, сразу же направила в резиденцию премьер-министра заявку на встречу советских журналистов с Охирой, ответа из резиденции почему-то не поступало, а до отъезда делегации оставалось не более двух дней. Афанасьеву, как главе Союза советских журналистов, это было обидно по престижным соображениям. Представители пресс-клуба извинялись и объясняли возможность отказа премьер-министра от встречи его "исключительной занятостью". В один из двух вечеров, оставшихся до отъезда делегации в Москву, Афанасьева, а вместе с ним и меня, пригласил в японский национальный ресторан на ужин директор управляющий телевизионной компанией "Тэрэби Асахи" господин Миура - личность исключительно влиятельная в мире японских средств массовой информации. Именно возглавлявшаяся Миурой компания "Тэрэби Асахи" сумела в предшествующие годы установить наиболее тесные связи с Советским Союзом. Именно Миура заполучил незадолго до того эксклюзивное разрешение на небывалую до тех пор прямую трансляцию из Москвы в Японию одного из праздничных военных парадов на Красной площади. Наряду с Афанасьевым и мной на тот же ужин были приглашены посол СССР Д. С. Полянский и постоянный деловой клиент Миуры Владимир Цветов как представитель советского телевидения.
Прошло уже более часа нашего совместного сидения на татами за низеньким столиком с японскими яствами и сакэ, как Афанасьев в беседе с уже захмелевшим Миурой выразил сожаление по поводу того, что встреча делегации с премьер-министром Японии, как видно, срывается. В ответ Миура встревожился, нахмурился и вдруг самоуверенно заявил:
- Как это так срывается?! Нет, этого не случится. Я, Миура, даю вам слово, что завтра премьер-министр примет вашу делегацию!
Все мы, гости, заулыбались, воспринимая его слова как шутливый хмельной кураж. Но не тут-то было. Миура вызвал своего секретаря, находившегося в соседнем помещении, и при нас громко сказал ему:
- Звони сейчас же на дом генеральному секретарю кабинета министров Танаке, подними его с постели, если он лег спать, и скажи ему, что я прошу его без промедления приехать сюда, в ресторан.
Честно говоря, тогда мы и этот разговор восприняли как игру на публику, которая кончится извинениями по поводу того, что с Танакой связаться не удалось. И каково же было наше изумление, когда спустя минут сорок генеральный секретарь кабинета министров появился в ресторане, сел на татами за один стол с нами, выслушал внимательно просьбу Афанасьева, поддержанную соответствующими репликами Миуры, сделал какие-то пометки в своей записной книжке и, уходя, пообещал безотлагательно сообщить ответ премьер-министра. И вот чудо: утром на следующий день, 29 мая, вся делегация советских журналистов, в том числе и я, были приняты премьер-министром Охира Масаёси. Прием был коротким и длился минут пятнадцать-двадцать. Но сам факт встречи советских журналистов с премьер-министром Японии был тем не менее знаменателен.
История эта наглядно свидетельствовала о том, что с такими могущественными средствами массовой информации как телевидение японским политикам приходилось не только считаться, но в каких-то случаях даже подчиняться их давлению. Ведь телевизионные экраны уже тогда были для японских политических и государственных деятелей важным средством обеспечения их личных карьерных успехов, а частота их появления на экранах зависела прежде всего от отношений с такими людьми как Миура. Вот и показал нам захмелевший господин Миура, какова была его роль на политической кухне Японии.
Повседневное общение с Афанасьевым на протяжении недели его пребывания в Японии позволили мне ближе познакомиться с ним, ибо до этого мне с ним практически не приходилось общаться. Естественно, я постарался тогда поподробнее познакомить его как с жизнью японцев, так и с проблемами советско-японских отношений. Именно в те дни я убедился в незаурядных способностях этого человека, обладавшего проницательным умом ученого-философа и в то же время зорким глазом и острым пером журналиста-газетчика. Примечательно, что за время его пребывания в Японии мне не пришлось готовить ему специально никаких материалов, и тем не менее по возвращении в Москву он написал для газеты два больших, прекрасных и по содержанию и по форме очерка, в которых дал исключительно высокие оценки достижениям Японии и в сфере организации производства, и в материальном быту, и в духовной культуре.
Извилистые пути советско-японского
добрососедства
Мои сборы, связанные с отъездом в Японию во вторую длительную командировку в качестве собственного корреспондента "Правды", были ускорены приближением важного события в советско-японских отношениях: 7 октября 1973 года предстоял визит в Москву премьер-министра Японии Танака Какуэй. В Москве этот визит рассматривался как важное политическое событие, ибо за минувшие 17 лет со времени нормализации советско-японских отношений ни один японский премьер-министр не посещал Советского Союза. Моя задача состояла в том, чтобы обратить внимание читателей "Правды" на большую политическую значимость приезда премьер-министра Танаки в Москву и выявить отношение японской общественности к предстоявшим советско-японским переговорам на высшем уровне. В конце сентября я прибыл в Токио и, естественно, прежде всего сосредоточился в своих телефонограммах в Москву на освещении того, как правящие круги и широкая японская общественность относятся к предстоящим в Москве встречам Танаки с советскими лидерами, чего ждут японцы от этих встреч.
Обстановка, сложившаяся в тот момент в сфере советско-японских отношений, как это было видно с первого взгляда, благоприятствовала переговорам руководителей двух стран. На протяжении нескольких предшествовавших лет эти отношения развивались в направлении постепенного сближения и расширения взаимных контактов. Импульс такому развитию давала тогда явная заинтересованность японских деловых кругов в торговле с нашей страной. Ведь это был тот самый период больших ожиданий, когда вступили в действие и начали давать ощутимые плоды крупномасштабные соглашения двух стран по совместной разработке лесных ресурсов, каменного угля и других полезных ископаемых Сибири и Дальнего Востока, а также соглашение о разведке на нефть и газ на шельфе острова Сахалин.
В один из первых дней по приезде в Японию я встретился с влиятельным представителем японских деловых кругов Хара Китихэй - председателем правления Ассоциации содействия внешней торговли (Джетро), общенациональной полуправительственной организации, помогавшей торговым операциям японских фирм за рубежом.
- Объем торговли между Японией и Советским Союзом,- сказал мне тогда господин Хара,- растет год от года. Наша заинтересованность в торговле с СССР естественна: Япония - страна, лишенная сырьевых богатств, а Советский Союз, наш сосед, располагает ими в большом количестве. На сегодняшний день мы уже имеем ряд крупных соглашений и готовы заключить новые на основе взаимной выгоды. При этом мы рассчитываем на увеличение в будущем поставок в Японию и советских промышленных товаров. В частности, нас очень интересует возможность закупок в Советском Союзе оборудования для борьбы с загрязнением окружающей среды промышленными предприятиями11.
Эти слова вполне определенно говорили о том, что в начале 70-х годов лидеры японского делового мира относились к нашей стране гораздо уважительнее, чем сейчас, на пороге двадцать первого века, и видели в ней серьезного и перспективного партнера.
Все возраставший интерес японских бизнесменов к деловым контактам с Советским Союзом проявлялся тогда не только на общенациональном, но и на местном уровнях в ряде районов Японии, и прежде всего в ее северных и западных префектурах. Свидетельством тому стала завершившаяся незадолго до визита Танаки в Москву советско-японская конференция мэров городов, в которой участвовали семь делегатов из Восточной Сибири и Дальнего Востока и семнадцать мэров японских городов, расположенных по побережью Японского моря. К тому времени 13 японских городов, включая Киото, Хиросиму и Ниигату, породнились с советскими городами, включая Киев, Волгоград и Хабаровск. За пять предшествовавших лет число японцев, выезжавших ежегодно в Советский Союз, увеличилось более чем в два раза и составило в 1972 году 25 тысяч человек. О росте интереса японской общественности к нашей стране говорило, например, небывалое увеличение советских технических, общественно-политических и художественных изданий, продававшихся местному населению Токио и других городов японскими книготорговыми фирмами. Лишь одна книготорговая фирма "Наука", специализировавшаяся на продаже советской литературы, продала в 1972 году 130 тысяч экземпляров советских книг. Летом, незадолго до моего приезда в Токио, с большим успехом прошли в Японии гастроли балетной труппы и оркестра Большого театра Союза ССР. Теплые отзывы пришлось мне слышать в те дни о выступлениях Государственного симфонического оркестра Ленинградской филармонии и балетной труппы Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Одним из ярких показателей тогдашнего интереса японской общественности к жизни нашей страны стал небывалый прежде рост числа японцев, изучавших русский язык. Наряду с преподаванием русского языка в ряде университетов страны с апреля 1973 года крупнейшая полугосударственная телевизионная корпорация Японии "Эн-Эйч-Кэй" начала регулярно передавать по телевидению и радио уроки русского языка, и с этой целью в Токио стали поочередно приезжать дикторы советского Центрального телевидения: А. Шатилова, С. Жильцова, А. Вовк, Г. Зименкова, Н. Челобова, А. Ухин и другие.
Видную роль в укреплении контактов с Советским Союзом играли в те годы такие ранее возникшие общественные организации как общество "Япония СССР", находившееся под контролем японской компартии, но занимавшее в отношении нашей страны более доброжелательную позицию, чем руководство КПЯ, а также "Общество японо-советской дружбы", получившее поддержку Социалистической партии Японии и привлекшее к своей деятельности представителей правящей либерально-демократической партии, клерикальной пробуддийской партии Комэйто и Партии демократического социализма. Заметный вклад в дело упрочения добрососедства двух стран вносило и "Общество японо-советских связей", в деятельности которого участвовали представители крупнейшего профсоюзного объединения страны - Генерального совета профсоюзов (Сохё). Красноречивым показателем сдвигов в сторону улучшения общего климата японо-советских отношений явилось создание в феврале 1973 года "Лиги депутатов парламента" - сторонников расширения добрососедских контактов двух стран. Наряду с депутатами оппозиционных партий в лигу вошли и многие члены правящей либерально-демократической партии. К осени того же года число членов лиги, включая как депутатов палаты представителей, так и депутатов палаты советников, превысило пятьсот человек.