Страница:
Наша твердость в отношении петушиных наскоков японских телевизионных комментаторов на советскую внешнюю политику не позволила им обратить в свою пользу дискуссию, развернутую перед объективами телекамер.
Но подобные словесные перепалки, возникавшие обычно не по нашей, а по японской инициативе, отнюдь не исключали нормальных личных контактов советских и японских участников дискуссий. При проведении симпозиумов на территории Советского Союза для японских гостей из газеты "Санкэй" устраивались туристские поездки в экзотические районы Армении и Киргизии, а по вечерам проводились пирушки за столами, накрытыми фирменными блюдами армянской и киргизской кухни, поднимались тосты за советско-японское добрососедство и велись самые разнообразные веселые разговоры. Запомнились мне, между прочим, забавные истории, рассказанные во Фрунзе за столом отставным генералом Цукамото. Одна из историй относилась к его юным годам, когда он, будучи младшим офицером императорской армии, выиграл трудное соревнование со своими однокашниками, суть которого заключалась в том, кто из участников соревнования первым сможет опустошить бутылку пива. При этом, вспомнив прошлое, Цукамото продемонстрировал всем нам свое изумительное умение мгновенно выливать все пиво из бутылки в свой широко раскрытый рот.
Забавным был и рассказ Цукамото о том, как в годы войны, будучи уже капитаном императорской армии, он ехал поездом по одному из глубинных провинциальных районов Японии. На какой-то маленькой станции он вышел в своем военном мундире из вагона на платформу, сел на солнышке на скамейку и, вдыхая свежий воздух, неожиданно для себя заснул. Проснувшись, он увидел стоявшего неподалеку от себя в почтительной позе начальника станции, который в нарушение расписания вот уже полчаса задерживал отправку состава в ожидании того момента, когда господин капитан соизволит проснуться. Рассказал нам это Цукамото для того, чтобы проиллюстрировать то уважение, которым пользовались офицеры императорской армии в прежние времена и которого они уже не ощущают теперь - в послевоенной "демократической" Японии.
Другой раз, когда политическая дискуссия с "командой" газеты "Санкэй" состоялась на севере Японии - в Саппоро, японская сторона в последний день пребывания нашей делегации на острове Хоккайдо устроила попойку в курортном городке Ноборибэцу. Все мы после посещения бассейна с горячей водой из местных гейзеров переоделись в одинаковые японские кимоно-юката и разместились в большом помещении на татами за низенькими столиками в окружении гейш, усиленно потчевавших нас сакэ и другими более крепкими напитками. Кто хотел - пил, кто хотел - ел японские яства, кто хотел произносил тосты во здравие всех присутствовавших. Спустя час один из участников этого застолья - японский профессор Кимура Хироси, ярый антисоветчик и поборник безотлагательного возвращения Японии "северных территорий", довольно сильно захмелев, встал с трудом на ноги и произнес заплетавшимся языком речь, поразившую не только меня, но и его коллег-японцев своим цинизмом. "Вы думаете,- обратился Кимура к собравшимся,- что мне очень нужны эти северные территории? Да чихал я на них! Мне нужны деньги. Много денег, так как я сейчас купил земельный участок и строю большой красивый дом, где буду жить... А чтобы заработать эти большие деньги, я пишу и буду писать свои статьи с требованиями возвращения Японии северных территорий. Здесь все мои друзья, и я надеюсь, что вы по достоинству оцените мою откровенность!" Те, кто был пьян, зааплодировали, а сидевший рядом со мной трезвый японец тотчас же стал объяснять мне, что профессор Кимура любит юмор и его речь следует понимать как застольную шутку. Я сделал вид, что поверил этому объяснению. А на ум пришли мне в тот момент слова из песни Высоцкого об инопланетянах: "И юмор у них безобразный!"
Принимая санкеевскую делегацию в Армении и в Киргизии, устроители симпозиумов (я имею в виду заместителя директора Института востоковедения Г. Ф. Кима и местных руководителей) старались всемерно поднять политическую значимость пребывания японцев в названных республиках. По просьбам дирекции нашего института японских гостей принимали председатели верховных советов названных республик и другие ответственные лица. Ездили японские гости по улицам Еревана и Фрунзе на больших скоростях с эскортом милиции под зеленую волну светофоров и с торжественным воем милицейской сирены. Симпозиумы кончались обильными застольями, на которые собиралось множество представителей местных элит.
Руководство газеты "Санкэй" со своей стороны также старалось не ударить в грязь лицом в те дни, когда наша делегация пребывала в Японии. Не могу без улыбки вспомнить вечер, когда в 1983 году мы, будучи гостями этой газеты, встречались в Токио с некоторыми из видных политиков и представителей силовых структур. Расписание наших встреч с этими деятелями было в тот вечер очень напряженным. Сначала мы трое, Г. Ким, М. Рю (переводчик) и я, ездили в Военную академию для встреч с группой генералов из японских "сил самообороны" (никаких серьезных разговоров мы, естественно, с ними не вели, ибо не были кем-либо уполномочены). Но редакция газеты, устроившая эту встречу, показала нам, сколь тесны были ее связи с японским генералитетом. Но еще более впечатляющими оказались связи газеты "Санкэй" с токийской полицией. На обратном пути, когда мы из Военной академии направились в нашу гостиницу на еще одну встречу с кем-то из важных персон, впереди нашего лимузина вдруг возникла полицейская машина с мигалкой и, включив сирену, стала прокладывать нам дорогу для быстрой езды сквозь транспортные пробки, образовавшиеся в час пик на центральных кварталах японской столицы. Для Токио, где даже машинам министров не позволено ездить на запрещенных скоростях с мигалками и на красный свет, такой случай был явно необычным. Но зато все было точь-в-точь как во Фрунзе и Ереване. Невзначай редакция газеты "Санкэй" подтвердила тогда правоту русской пословицы: "долг платежом красен".
В первой половине 80-х годов большое влияние на развитие широкого диалога между советской и японской общественностью оказали так называемые "Конференции круглого стола", поводившиеся при участии видных политических деятелей и представителей массовых общественных организаций обеих стран. В нашей стране необходимость проведения таких массовых встреч с японскими общественными, политическими и государственными деятелями стала ощущаться особенно остро, после того как японское правительство присоединилось к американскому курсу на "санкции" против Советского Союза, введшего в Афганистан значительный воинский контингент с целью упрочения в этой стране власти просоветских кругов во главе с Бабраком Кармалем. Участие Японии в "санкциях" сопровождалось целым рядом недружественных нашей стране решений, направленных на свертывание экономических и прочих контактов с нашей страной. С этого момента объем советско-японской торговли значительно сократился, а равным образом сократилась и доля Японии в товарообороте Советского Союза. Не встретили позитивного отклика у японцев и советские мирные инициативы, обращенные к Японии в 1980-1983 годах. По-прежнему отрицательно относилось японское правительство к призывам советской стороны начать переговоры о заключении Договора о добрососедстве и сотрудничестве, в котором содержались бы взаимные обязательства решать все свои споры мирными средствами, а также обязательства воздерживаться в своих взаимоотношениях от угроз и применения силы. Отказалась японская сторона и от заключения договора, в котором Япония обязывалась бы строго соблюдать свой безъядерный статус, а Советский Союз обязывался бы не применять против Японии ядерное оружие. Фактически отклонило японское правительство и призыв советского правительства к рабочим консультациям по укреплению доверия между двумя странами и реализации с этой целью соответствующих договоренностей. Более того, заметно усилились в эти годы необоснованные территориальные притязания к нашей стране. Начиная с 1981 года по указанию правительственных кругов в Японии ежегодно стали проводиться так называемые "дни северных территорий", цель которых состояла в том, чтобы пробуждать среди японского населения реваншистские настроения и получать массовую поддержку японской общественности территориальных домогательств к нашей стране. Параллельно японские средства массовой информации стали распространять миф о возрастании "советской военной угрозы", а в заявлениях японских военных кругов и правительства Советский Союз стал именоваться "потенциальным противником" Японии.
Все это было чревато опасностью сведения на нет наметившихся ранее достижений в развитии советско-японского добрососедства. Такую опасность почувствовали в то время не только советские, но и японские общественные деятели, и прежде всего те из них, кто был связан с фирмами, поддерживавшими деловые связи с нашей страной. И вот на этой основе возникла идея проведения советско-японских "конференций круглого стола", призванных обсуждать пути преодоления негативных тенденций в советско-японских отношениях и поворота этих отношений на путь упрочения взаимовыгодных связей. Первая из этих конференций состоялась в декабре 1979 года в Токио, вторая - в ноябре 1980 года в Москве, третья - в мае 1982 года в Токио, четвертая - в октябре 1984 года в Москве и пятая - в декабре 1986 года в Токио.
Проведением этих конференций с советской стороны занимались вплотную работники японского сектора Международного отдела ЦК КПСС, руководители Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами (ССОД), профсоюзные руководители из Международного отдела ВЦСПС, активисты разных других общественных организаций. При этом, естественно, ведущая роль в составе участников этих конференций отводилась японоведам Москвы, Ленинграда и Владивостока.
Не обошли вниманием организаторы "конференций круглого стола" и меня как заведующего отделом Японии и вице-председателя "Общества СССР Япония". От меня как японоведа-политолога они ждали всякий раз квалифицированных выступлений по наиболее острым вопросам советско-японских отношений, и в том числе вопросам, связанным с территориальными притязаниями Японии. Поэтому на всех "конференциях круглого стола", за исключением первой, мне пришлось участвовать либо в качестве одного из докладчиков в комиссиях по политическим вопросам, либо в качестве сопредседателя таких комиссий, либо в качестве члена редакционных групп, создававшихся для выработки текстов итоговых документов, которые утверждались на пленарных форумах участников названных конференций.
Заседания комиссий по политическим вопросам привлекали к себе обычно наибольшее внимание японской прессы. Это объяснялось тем, что именно на этих заседаниях развертывались дискуссии по поводу японских территориальных требований, обращенных к нашей стране. Обычно советские делегации старались по возможности избегать этих дискуссий, чтобы не накалять зря атмосферу заседаний. Как в общих докладах глав советских делегаций (чаще всего их возглавлял министр морского флота Т. Б. Гуженко), зачитывавшихся на пленарных заседаниях, так и в наших вводных докладах на заседаниях политических комиссий упоминания о японских территориальных притязаниях, если и присутствовали, то делались либо в иносказательной форме, либо между строк. Цель такого преднамеренного замалчивания состояла в том, чтобы не давать японской стороне формальных зацепок для вступления в споры по данному заведомо "дохлому" вопросу и переключать внимание участников конференций на те вопросы внешней политики обеих стран, которые могли, на наш взгляд, получить позитивное решение и одобрение обеих сторон. Но увы! - ни на одной из конференций избегать обсуждения японских территориальных притязаний к нашей стране нам не удавалось, ибо некоторые японские участники этих форумов видели свою миссию именно в том, чтобы затевать перепалки на эту тему с нашей делегацией. И вот в эти-то перепалки волей-неволей приходилось втягиваться мне, поскольку руководство нашими делегациями считало тогда меня наиболее опытным знатоком данного вопроса. А участие в подобных перепалках было делом далеко не радостным и чреватым к тому же всякими неприятностями. Во-первых, кое-кому из соотечественников, склонных к прекраснодушной идее "справедливого компромисса", мои выступления казались "слишком резкими", и в своих разговорах с другими участниками конференций они намекали на то, что, мол, вместо жесткого отпора японским территориальным домогательствам нам было бы лучше склонить японцев к каким-то "взаимоприемлемым уступкам", под которыми ими подразумевались шаги навстречу японским территориальным домогательствам. Такие разговорчики вели обычно люди с "диссидентскими" наклонностями. Во-вторых, мои высказывания вызывали недовольство японской стороны: некоторые члены японских делегаций на названных конференциях были склонны рассматривать меня как "ястреба" и скрытого недруга Японии, хотя во всех текстах моих выступлениях неоднократно подчеркивались дружеские чувства и уважение к японскому народу и горячее желание всемерно содействовать упрочению добрососедства двух наших стран.
Но в то же время мне было ясно, что любые наши уступки японским территориальным притязаниям были чреваты лишь дальнейшим осложнением советско-японских отношений и привели бы к наращиванию этих притязаний, ибо в долгосрочных программах действий всех основных политических партий Японии, включая коммунистическую партию, были заложены требования возвращения Японии всех "северных территорий", под которыми одни имели в виду четыре южных острова Курильской гряды, другие - все Курильские острова, а третьи - не только Курилы, но и Южный Сахалин. Единственно мыслимый путь к подлинному добрососедству советского и японского народов лежал, как тогда, так и сегодня, по моему убеждению, в склонении Японии к отказу от ее территориальных притязаний к нашей стране, в спокойном и твердом разъяснении общественности необоснованности и незаконности этих притязаний при одновременной демонстрации нами готовности идти на максимально широкие дружественные контакты с Японией во всех областях, включая политические, экономические, научные, культурные и общественные связи. С этой позиции и были написаны мои выступления на заседаниях политических комиссий названных выше конференций "круглого стола".
Но, как и следовало ожидать, такие выступления не отвечали настрою многих японских участников конференций, причем некоторые из них выражали свое несогласие со мной в открыто грубой форме. Помнится, например, на последней конференции "круглого стола", состоявшейся в декабре 1986 года в Токио в залах небоскреба Касумигасэки, один из японских сопредседателей политической комиссии стал даже стучать кулаком по столу, когда я в своем выступлении попытался объяснить японской стороне, что советское обещание передачи Японии двух островов, Шикотана и Хабомаи, содержавшееся в советско-японской декларации 1956 года, в последующие десятилетия утратило свою силу по причине отказа Японии идти на подписание мирного договора, и что возвращение к этому обещанию стало уже невозможным - "поезд ушел".
Но наибольшие нервные напряжения возникали у меня на этих конференциях при подготовке итоговых документов в редакционных комиссиях. Дело в том, что всякий раз японская сторона предпринимала упорные попытки включить в тексты итоговых резолюций и деклараций конференций свои версии разногласий двух стран в их территориальном споре. Иногда японские представители пытались вставить в тексты упомянутых документов фразы о наличии якобы все еще "нерешенного" статуса четырех южных Курильских островов, а иногда пытались увязать свои территориальные притязания с дальнейшими перспективами развития экономического сотрудничества двух стран. Во всех таких случаях мне приходилось как представителю советской стороны проявлять твердость и непреклонность. Один раз я заявил даже на свой страх и риск о готовности советской стороны отказаться от вынесения итоговой резолюции на утверждение пленарного заседания конференции в том случае, если японская сторона будет настаивать на включении в текст этого документа своих заведомо неприемлемых формулировок. Мой спор с японцами, поддержанный другими советскими членами редакционной комиссии, затянулся на одной из конференций (не помню - то ли на третьей, то ли на пятой) чуть ли не на 30 минут, в то время как несколько сот участников общего заседания конференции сидели в актовом зале в ожидании исхода этого спора. Поскольку окончательные формулировки спорных строк текста итогового документа были сделаны мной с согласия японцев от руки, то и зачитывать документ с трибуны актового зала пришлось мне самому. Но все-таки большое удовлетворение я получил тогда от того, что предложенные японцами фразы этого документа, рассчитанные на ослабление наших позиций в территориальном споре с Японией, были из текста изъяты.
Значение "конференций круглого стола" нельзя, конечно, рассматривать только сквозь призму советско-японского территориального спора, как это может показаться из моих воспоминаний. Их главный позитивный вклад в развитие советско-японских отношений состоял в том, что на заседаниях этих конференция развертывались содержательные, полезные, дружественные дискуссии по широкому спектру проблем, интересовавших общественность двух стран. Эти дискуссии в целом носили довольно конструктивный характер и сопровождались упрочением дружественных контактов между советскими людьми и японцами, включая контакты как в сфере экономики, так и в сфере научных, культурных, спортивных и общественных связей. Да и наши споры с японцами по территориальным и прочим вопросам далеко не во всех случаях вели к обострению отношений между участниками этих споров. На четвертой "конференции круглого стола", состоявшейся в Москве в октябре 1984 года, моим содокладчиком с японской стороны оказался, например, глава японской делегации бывший министр иностранных дел Хатояма Иитиро, в докладе которого содержались спорные высказывания, с которыми нельзя было согласиться. Но это обстоятельство не повлияло на наши индивидуальные отношения. Как человек и политический деятель Хатояма очаровал меня своими личными качествами: интеллигентностью, воспитанностью, скромностью и мягким уважительным отношением ко всем окружавшим его людям. До сих пор в моей московской квартире, в комнате, где я работаю и встречаю гостей, висит на стене подаренная им металлическая гравюра с изображением лилий. Она не только радует глаз, но и постоянно напоминает о симпатичном человеке, подарившем мне ее.
В первой половине 80-х годов поездок в Японию было у меня так много, что упоминать о всех этих поездках навряд ли стоит. Одна из этих поездок осталась в памяти лишь потому, что состоялась она в апреле 1986 года - в трагические дни чернобыльской катастрофы.
Ездили мы тогда в Японию вместе с Василием Алексеевичем Архиповым, ответственным секретарем журнала "Проблемы Дальнего Востока", в качестве представителей "Общества СССР - Япония". Пригласило же нас в Японию Общество японо-советской дружбы, опиравшееся на поддержку социалистической партии - в то время наиболее крупной партии парламентской оппозиции. Цель нашего пребывания состояла в том, чтобы выступить перед активистами этого общества в городах Нагоя, Киото и Осака с лекциями, посвященными внутренней политике М. С. Горбачева, проводившейся тогда под девизом "ускорения". Но не успели мы прибыть в Японию, как туда из нашей страны пришли вести о катастрофе на Чернобыльской атомной станции, и эти вести как ураган ворвались на страницы японских газет и экраны телевизоров. Первые дня два-три японские средства массовой информации передавали недостоверные слухи о якобы тысячах людей, погибших в Чернобыле и его окрестностях сразу же после взрыва на атомной станции. Японская общественность, в памяти которой неизгладимо присутствовали ужасы атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, воспринимала подобные слухи с особой тревогой. В газетах публиковались какие-то математические выкладки с рассуждениями о том, сможет ли достигнуть чернобыльский вал радиации берегов Японии, а если сможет, то что следовало бы японцам предпринять для защиты себя от надвигавшейся беды.
В такой ситуации наши лекции о горбачевских реформаторских начинаниях потеряли актуальность. Приходившие на встречи с нами активисты Общества советско-японской дружбы ждали от нас как от советских граждан конкретной информации о случившемся и наших оценок того, сколь велики были масштабы чернобыльской катастрофы. Но увы: в течение двух дней ни посольство СССР, ни отделение ТАСС в Токио, с которыми мы связывались по телефону, не смогли нам сообщить ничего внятного. Затем на третий день из Москвы пришло сообщение ТАСС, в котором опровергались панические слухи о тысячах погибших и называлось "достоверное" число погибших - как помнится, не более десяти человек.
С этой информацией мы с Архиповым и отправились на встречи с активистами Общества японо-советской дружбы, изъявившими желание прежде всего услышать наше мнение по поводу катастрофы. Что могли мы ответить тогда на их вопросы? Положение наше было деликатное: за отсутствием информации не могли мы ни подтвердить, ни опровергнуть слухи о гигантских масштабах катастрофы, ни тем более подвергнуть критике руководство нашей страны за чернобыльскую беду, хотя и хвалить Горбачева нам было не за что.
Помнится, что, излагая свои взгляды на случившееся, я стал развивать такую мысль: любое великое начинание человечества, связанное с теми или иными научно-техническими открытиями, неизбежно сопряжено с определенными жертвами. Сколько кораблей и моряков погибло в пучинах мирового океана в эпоху великих открытий? Сколько летчиков погибло, прежде чем полеты на самолетах стали сравнительно безопасными? Неизбежны и жертвы людей в ходе освоения таких новых для человечества стихий как атомная энергия и космос. "Видимо, что-то непредвиденное, связанное с отсутствием у человечества опыта в освоении атомной энергии, произошло и в Чернобыле",- говорил я в те дни, стараясь как-то защитить престиж отечественной науки от волны сомнений и критики, обрушенных на нее японской прессой.
Тяжелая это была задача. И только доброжелательное отношение, деликатность и воспитанность искренних друзей Советского Союза, перед которыми мы выступали, позволили нам тогда выдержать наши лекции в спокойном, оптимистическом тоне, хотя черные кошки скребли наши души. Организатором наших лекций была тогда заместитель ответственного секретаря Общества японо-советской дружбы госпожа Ёкосука Тосико. Благодаря ее повседневной опеке мы выполнили намеченную ранее программу встреч с друзьями нашей страны в Нагое, Киото и Осаке. Но все-таки в итоге этой поездки в памяти остался какой-то горький осадок, а во взглядах на будущее нашей страны появилась какая-то неуверенность. Видимо, чернобыльская катастрофа была первым тревожным звонком, предвещавшим те волны массовых экономических и социальных бедствий, которые, начиная с 1991 года, обрушились на нашу страну.
Мое третье превращение
в корреспондента "Правды"
Последние два года моего пребывания в должности заведующего отделом Японии проходили на фоне новых веяний в стране, незаметно начавшихся после смерти К. У. Черненко и избрания генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачева. Эти веяния проявились в появлении в окружении генерального секретаря сторонников всевозможных новшеств в деятельности партийного и государственного аппаратов. Большое, хотя внешне и не очень заметное, влияние на идеологическую жизнь нашей страны обрел, в частности, в тот период новый заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлев, занимавший ранее пост директора Института мировой экономики и международных отношений АН СССР (ИМЭМО). Влияние Яковлева особенно усилилось после его назначения в 1986 году секретарем ЦК КПСС.
Но подобные словесные перепалки, возникавшие обычно не по нашей, а по японской инициативе, отнюдь не исключали нормальных личных контактов советских и японских участников дискуссий. При проведении симпозиумов на территории Советского Союза для японских гостей из газеты "Санкэй" устраивались туристские поездки в экзотические районы Армении и Киргизии, а по вечерам проводились пирушки за столами, накрытыми фирменными блюдами армянской и киргизской кухни, поднимались тосты за советско-японское добрососедство и велись самые разнообразные веселые разговоры. Запомнились мне, между прочим, забавные истории, рассказанные во Фрунзе за столом отставным генералом Цукамото. Одна из историй относилась к его юным годам, когда он, будучи младшим офицером императорской армии, выиграл трудное соревнование со своими однокашниками, суть которого заключалась в том, кто из участников соревнования первым сможет опустошить бутылку пива. При этом, вспомнив прошлое, Цукамото продемонстрировал всем нам свое изумительное умение мгновенно выливать все пиво из бутылки в свой широко раскрытый рот.
Забавным был и рассказ Цукамото о том, как в годы войны, будучи уже капитаном императорской армии, он ехал поездом по одному из глубинных провинциальных районов Японии. На какой-то маленькой станции он вышел в своем военном мундире из вагона на платформу, сел на солнышке на скамейку и, вдыхая свежий воздух, неожиданно для себя заснул. Проснувшись, он увидел стоявшего неподалеку от себя в почтительной позе начальника станции, который в нарушение расписания вот уже полчаса задерживал отправку состава в ожидании того момента, когда господин капитан соизволит проснуться. Рассказал нам это Цукамото для того, чтобы проиллюстрировать то уважение, которым пользовались офицеры императорской армии в прежние времена и которого они уже не ощущают теперь - в послевоенной "демократической" Японии.
Другой раз, когда политическая дискуссия с "командой" газеты "Санкэй" состоялась на севере Японии - в Саппоро, японская сторона в последний день пребывания нашей делегации на острове Хоккайдо устроила попойку в курортном городке Ноборибэцу. Все мы после посещения бассейна с горячей водой из местных гейзеров переоделись в одинаковые японские кимоно-юката и разместились в большом помещении на татами за низенькими столиками в окружении гейш, усиленно потчевавших нас сакэ и другими более крепкими напитками. Кто хотел - пил, кто хотел - ел японские яства, кто хотел произносил тосты во здравие всех присутствовавших. Спустя час один из участников этого застолья - японский профессор Кимура Хироси, ярый антисоветчик и поборник безотлагательного возвращения Японии "северных территорий", довольно сильно захмелев, встал с трудом на ноги и произнес заплетавшимся языком речь, поразившую не только меня, но и его коллег-японцев своим цинизмом. "Вы думаете,- обратился Кимура к собравшимся,- что мне очень нужны эти северные территории? Да чихал я на них! Мне нужны деньги. Много денег, так как я сейчас купил земельный участок и строю большой красивый дом, где буду жить... А чтобы заработать эти большие деньги, я пишу и буду писать свои статьи с требованиями возвращения Японии северных территорий. Здесь все мои друзья, и я надеюсь, что вы по достоинству оцените мою откровенность!" Те, кто был пьян, зааплодировали, а сидевший рядом со мной трезвый японец тотчас же стал объяснять мне, что профессор Кимура любит юмор и его речь следует понимать как застольную шутку. Я сделал вид, что поверил этому объяснению. А на ум пришли мне в тот момент слова из песни Высоцкого об инопланетянах: "И юмор у них безобразный!"
Принимая санкеевскую делегацию в Армении и в Киргизии, устроители симпозиумов (я имею в виду заместителя директора Института востоковедения Г. Ф. Кима и местных руководителей) старались всемерно поднять политическую значимость пребывания японцев в названных республиках. По просьбам дирекции нашего института японских гостей принимали председатели верховных советов названных республик и другие ответственные лица. Ездили японские гости по улицам Еревана и Фрунзе на больших скоростях с эскортом милиции под зеленую волну светофоров и с торжественным воем милицейской сирены. Симпозиумы кончались обильными застольями, на которые собиралось множество представителей местных элит.
Руководство газеты "Санкэй" со своей стороны также старалось не ударить в грязь лицом в те дни, когда наша делегация пребывала в Японии. Не могу без улыбки вспомнить вечер, когда в 1983 году мы, будучи гостями этой газеты, встречались в Токио с некоторыми из видных политиков и представителей силовых структур. Расписание наших встреч с этими деятелями было в тот вечер очень напряженным. Сначала мы трое, Г. Ким, М. Рю (переводчик) и я, ездили в Военную академию для встреч с группой генералов из японских "сил самообороны" (никаких серьезных разговоров мы, естественно, с ними не вели, ибо не были кем-либо уполномочены). Но редакция газеты, устроившая эту встречу, показала нам, сколь тесны были ее связи с японским генералитетом. Но еще более впечатляющими оказались связи газеты "Санкэй" с токийской полицией. На обратном пути, когда мы из Военной академии направились в нашу гостиницу на еще одну встречу с кем-то из важных персон, впереди нашего лимузина вдруг возникла полицейская машина с мигалкой и, включив сирену, стала прокладывать нам дорогу для быстрой езды сквозь транспортные пробки, образовавшиеся в час пик на центральных кварталах японской столицы. Для Токио, где даже машинам министров не позволено ездить на запрещенных скоростях с мигалками и на красный свет, такой случай был явно необычным. Но зато все было точь-в-точь как во Фрунзе и Ереване. Невзначай редакция газеты "Санкэй" подтвердила тогда правоту русской пословицы: "долг платежом красен".
В первой половине 80-х годов большое влияние на развитие широкого диалога между советской и японской общественностью оказали так называемые "Конференции круглого стола", поводившиеся при участии видных политических деятелей и представителей массовых общественных организаций обеих стран. В нашей стране необходимость проведения таких массовых встреч с японскими общественными, политическими и государственными деятелями стала ощущаться особенно остро, после того как японское правительство присоединилось к американскому курсу на "санкции" против Советского Союза, введшего в Афганистан значительный воинский контингент с целью упрочения в этой стране власти просоветских кругов во главе с Бабраком Кармалем. Участие Японии в "санкциях" сопровождалось целым рядом недружественных нашей стране решений, направленных на свертывание экономических и прочих контактов с нашей страной. С этого момента объем советско-японской торговли значительно сократился, а равным образом сократилась и доля Японии в товарообороте Советского Союза. Не встретили позитивного отклика у японцев и советские мирные инициативы, обращенные к Японии в 1980-1983 годах. По-прежнему отрицательно относилось японское правительство к призывам советской стороны начать переговоры о заключении Договора о добрососедстве и сотрудничестве, в котором содержались бы взаимные обязательства решать все свои споры мирными средствами, а также обязательства воздерживаться в своих взаимоотношениях от угроз и применения силы. Отказалась японская сторона и от заключения договора, в котором Япония обязывалась бы строго соблюдать свой безъядерный статус, а Советский Союз обязывался бы не применять против Японии ядерное оружие. Фактически отклонило японское правительство и призыв советского правительства к рабочим консультациям по укреплению доверия между двумя странами и реализации с этой целью соответствующих договоренностей. Более того, заметно усилились в эти годы необоснованные территориальные притязания к нашей стране. Начиная с 1981 года по указанию правительственных кругов в Японии ежегодно стали проводиться так называемые "дни северных территорий", цель которых состояла в том, чтобы пробуждать среди японского населения реваншистские настроения и получать массовую поддержку японской общественности территориальных домогательств к нашей стране. Параллельно японские средства массовой информации стали распространять миф о возрастании "советской военной угрозы", а в заявлениях японских военных кругов и правительства Советский Союз стал именоваться "потенциальным противником" Японии.
Все это было чревато опасностью сведения на нет наметившихся ранее достижений в развитии советско-японского добрососедства. Такую опасность почувствовали в то время не только советские, но и японские общественные деятели, и прежде всего те из них, кто был связан с фирмами, поддерживавшими деловые связи с нашей страной. И вот на этой основе возникла идея проведения советско-японских "конференций круглого стола", призванных обсуждать пути преодоления негативных тенденций в советско-японских отношениях и поворота этих отношений на путь упрочения взаимовыгодных связей. Первая из этих конференций состоялась в декабре 1979 года в Токио, вторая - в ноябре 1980 года в Москве, третья - в мае 1982 года в Токио, четвертая - в октябре 1984 года в Москве и пятая - в декабре 1986 года в Токио.
Проведением этих конференций с советской стороны занимались вплотную работники японского сектора Международного отдела ЦК КПСС, руководители Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами (ССОД), профсоюзные руководители из Международного отдела ВЦСПС, активисты разных других общественных организаций. При этом, естественно, ведущая роль в составе участников этих конференций отводилась японоведам Москвы, Ленинграда и Владивостока.
Не обошли вниманием организаторы "конференций круглого стола" и меня как заведующего отделом Японии и вице-председателя "Общества СССР Япония". От меня как японоведа-политолога они ждали всякий раз квалифицированных выступлений по наиболее острым вопросам советско-японских отношений, и в том числе вопросам, связанным с территориальными притязаниями Японии. Поэтому на всех "конференциях круглого стола", за исключением первой, мне пришлось участвовать либо в качестве одного из докладчиков в комиссиях по политическим вопросам, либо в качестве сопредседателя таких комиссий, либо в качестве члена редакционных групп, создававшихся для выработки текстов итоговых документов, которые утверждались на пленарных форумах участников названных конференций.
Заседания комиссий по политическим вопросам привлекали к себе обычно наибольшее внимание японской прессы. Это объяснялось тем, что именно на этих заседаниях развертывались дискуссии по поводу японских территориальных требований, обращенных к нашей стране. Обычно советские делегации старались по возможности избегать этих дискуссий, чтобы не накалять зря атмосферу заседаний. Как в общих докладах глав советских делегаций (чаще всего их возглавлял министр морского флота Т. Б. Гуженко), зачитывавшихся на пленарных заседаниях, так и в наших вводных докладах на заседаниях политических комиссий упоминания о японских территориальных притязаниях, если и присутствовали, то делались либо в иносказательной форме, либо между строк. Цель такого преднамеренного замалчивания состояла в том, чтобы не давать японской стороне формальных зацепок для вступления в споры по данному заведомо "дохлому" вопросу и переключать внимание участников конференций на те вопросы внешней политики обеих стран, которые могли, на наш взгляд, получить позитивное решение и одобрение обеих сторон. Но увы! - ни на одной из конференций избегать обсуждения японских территориальных притязаний к нашей стране нам не удавалось, ибо некоторые японские участники этих форумов видели свою миссию именно в том, чтобы затевать перепалки на эту тему с нашей делегацией. И вот в эти-то перепалки волей-неволей приходилось втягиваться мне, поскольку руководство нашими делегациями считало тогда меня наиболее опытным знатоком данного вопроса. А участие в подобных перепалках было делом далеко не радостным и чреватым к тому же всякими неприятностями. Во-первых, кое-кому из соотечественников, склонных к прекраснодушной идее "справедливого компромисса", мои выступления казались "слишком резкими", и в своих разговорах с другими участниками конференций они намекали на то, что, мол, вместо жесткого отпора японским территориальным домогательствам нам было бы лучше склонить японцев к каким-то "взаимоприемлемым уступкам", под которыми ими подразумевались шаги навстречу японским территориальным домогательствам. Такие разговорчики вели обычно люди с "диссидентскими" наклонностями. Во-вторых, мои высказывания вызывали недовольство японской стороны: некоторые члены японских делегаций на названных конференциях были склонны рассматривать меня как "ястреба" и скрытого недруга Японии, хотя во всех текстах моих выступлениях неоднократно подчеркивались дружеские чувства и уважение к японскому народу и горячее желание всемерно содействовать упрочению добрососедства двух наших стран.
Но в то же время мне было ясно, что любые наши уступки японским территориальным притязаниям были чреваты лишь дальнейшим осложнением советско-японских отношений и привели бы к наращиванию этих притязаний, ибо в долгосрочных программах действий всех основных политических партий Японии, включая коммунистическую партию, были заложены требования возвращения Японии всех "северных территорий", под которыми одни имели в виду четыре южных острова Курильской гряды, другие - все Курильские острова, а третьи - не только Курилы, но и Южный Сахалин. Единственно мыслимый путь к подлинному добрососедству советского и японского народов лежал, как тогда, так и сегодня, по моему убеждению, в склонении Японии к отказу от ее территориальных притязаний к нашей стране, в спокойном и твердом разъяснении общественности необоснованности и незаконности этих притязаний при одновременной демонстрации нами готовности идти на максимально широкие дружественные контакты с Японией во всех областях, включая политические, экономические, научные, культурные и общественные связи. С этой позиции и были написаны мои выступления на заседаниях политических комиссий названных выше конференций "круглого стола".
Но, как и следовало ожидать, такие выступления не отвечали настрою многих японских участников конференций, причем некоторые из них выражали свое несогласие со мной в открыто грубой форме. Помнится, например, на последней конференции "круглого стола", состоявшейся в декабре 1986 года в Токио в залах небоскреба Касумигасэки, один из японских сопредседателей политической комиссии стал даже стучать кулаком по столу, когда я в своем выступлении попытался объяснить японской стороне, что советское обещание передачи Японии двух островов, Шикотана и Хабомаи, содержавшееся в советско-японской декларации 1956 года, в последующие десятилетия утратило свою силу по причине отказа Японии идти на подписание мирного договора, и что возвращение к этому обещанию стало уже невозможным - "поезд ушел".
Но наибольшие нервные напряжения возникали у меня на этих конференциях при подготовке итоговых документов в редакционных комиссиях. Дело в том, что всякий раз японская сторона предпринимала упорные попытки включить в тексты итоговых резолюций и деклараций конференций свои версии разногласий двух стран в их территориальном споре. Иногда японские представители пытались вставить в тексты упомянутых документов фразы о наличии якобы все еще "нерешенного" статуса четырех южных Курильских островов, а иногда пытались увязать свои территориальные притязания с дальнейшими перспективами развития экономического сотрудничества двух стран. Во всех таких случаях мне приходилось как представителю советской стороны проявлять твердость и непреклонность. Один раз я заявил даже на свой страх и риск о готовности советской стороны отказаться от вынесения итоговой резолюции на утверждение пленарного заседания конференции в том случае, если японская сторона будет настаивать на включении в текст этого документа своих заведомо неприемлемых формулировок. Мой спор с японцами, поддержанный другими советскими членами редакционной комиссии, затянулся на одной из конференций (не помню - то ли на третьей, то ли на пятой) чуть ли не на 30 минут, в то время как несколько сот участников общего заседания конференции сидели в актовом зале в ожидании исхода этого спора. Поскольку окончательные формулировки спорных строк текста итогового документа были сделаны мной с согласия японцев от руки, то и зачитывать документ с трибуны актового зала пришлось мне самому. Но все-таки большое удовлетворение я получил тогда от того, что предложенные японцами фразы этого документа, рассчитанные на ослабление наших позиций в территориальном споре с Японией, были из текста изъяты.
Значение "конференций круглого стола" нельзя, конечно, рассматривать только сквозь призму советско-японского территориального спора, как это может показаться из моих воспоминаний. Их главный позитивный вклад в развитие советско-японских отношений состоял в том, что на заседаниях этих конференция развертывались содержательные, полезные, дружественные дискуссии по широкому спектру проблем, интересовавших общественность двух стран. Эти дискуссии в целом носили довольно конструктивный характер и сопровождались упрочением дружественных контактов между советскими людьми и японцами, включая контакты как в сфере экономики, так и в сфере научных, культурных, спортивных и общественных связей. Да и наши споры с японцами по территориальным и прочим вопросам далеко не во всех случаях вели к обострению отношений между участниками этих споров. На четвертой "конференции круглого стола", состоявшейся в Москве в октябре 1984 года, моим содокладчиком с японской стороны оказался, например, глава японской делегации бывший министр иностранных дел Хатояма Иитиро, в докладе которого содержались спорные высказывания, с которыми нельзя было согласиться. Но это обстоятельство не повлияло на наши индивидуальные отношения. Как человек и политический деятель Хатояма очаровал меня своими личными качествами: интеллигентностью, воспитанностью, скромностью и мягким уважительным отношением ко всем окружавшим его людям. До сих пор в моей московской квартире, в комнате, где я работаю и встречаю гостей, висит на стене подаренная им металлическая гравюра с изображением лилий. Она не только радует глаз, но и постоянно напоминает о симпатичном человеке, подарившем мне ее.
В первой половине 80-х годов поездок в Японию было у меня так много, что упоминать о всех этих поездках навряд ли стоит. Одна из этих поездок осталась в памяти лишь потому, что состоялась она в апреле 1986 года - в трагические дни чернобыльской катастрофы.
Ездили мы тогда в Японию вместе с Василием Алексеевичем Архиповым, ответственным секретарем журнала "Проблемы Дальнего Востока", в качестве представителей "Общества СССР - Япония". Пригласило же нас в Японию Общество японо-советской дружбы, опиравшееся на поддержку социалистической партии - в то время наиболее крупной партии парламентской оппозиции. Цель нашего пребывания состояла в том, чтобы выступить перед активистами этого общества в городах Нагоя, Киото и Осака с лекциями, посвященными внутренней политике М. С. Горбачева, проводившейся тогда под девизом "ускорения". Но не успели мы прибыть в Японию, как туда из нашей страны пришли вести о катастрофе на Чернобыльской атомной станции, и эти вести как ураган ворвались на страницы японских газет и экраны телевизоров. Первые дня два-три японские средства массовой информации передавали недостоверные слухи о якобы тысячах людей, погибших в Чернобыле и его окрестностях сразу же после взрыва на атомной станции. Японская общественность, в памяти которой неизгладимо присутствовали ужасы атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, воспринимала подобные слухи с особой тревогой. В газетах публиковались какие-то математические выкладки с рассуждениями о том, сможет ли достигнуть чернобыльский вал радиации берегов Японии, а если сможет, то что следовало бы японцам предпринять для защиты себя от надвигавшейся беды.
В такой ситуации наши лекции о горбачевских реформаторских начинаниях потеряли актуальность. Приходившие на встречи с нами активисты Общества советско-японской дружбы ждали от нас как от советских граждан конкретной информации о случившемся и наших оценок того, сколь велики были масштабы чернобыльской катастрофы. Но увы: в течение двух дней ни посольство СССР, ни отделение ТАСС в Токио, с которыми мы связывались по телефону, не смогли нам сообщить ничего внятного. Затем на третий день из Москвы пришло сообщение ТАСС, в котором опровергались панические слухи о тысячах погибших и называлось "достоверное" число погибших - как помнится, не более десяти человек.
С этой информацией мы с Архиповым и отправились на встречи с активистами Общества японо-советской дружбы, изъявившими желание прежде всего услышать наше мнение по поводу катастрофы. Что могли мы ответить тогда на их вопросы? Положение наше было деликатное: за отсутствием информации не могли мы ни подтвердить, ни опровергнуть слухи о гигантских масштабах катастрофы, ни тем более подвергнуть критике руководство нашей страны за чернобыльскую беду, хотя и хвалить Горбачева нам было не за что.
Помнится, что, излагая свои взгляды на случившееся, я стал развивать такую мысль: любое великое начинание человечества, связанное с теми или иными научно-техническими открытиями, неизбежно сопряжено с определенными жертвами. Сколько кораблей и моряков погибло в пучинах мирового океана в эпоху великих открытий? Сколько летчиков погибло, прежде чем полеты на самолетах стали сравнительно безопасными? Неизбежны и жертвы людей в ходе освоения таких новых для человечества стихий как атомная энергия и космос. "Видимо, что-то непредвиденное, связанное с отсутствием у человечества опыта в освоении атомной энергии, произошло и в Чернобыле",- говорил я в те дни, стараясь как-то защитить престиж отечественной науки от волны сомнений и критики, обрушенных на нее японской прессой.
Тяжелая это была задача. И только доброжелательное отношение, деликатность и воспитанность искренних друзей Советского Союза, перед которыми мы выступали, позволили нам тогда выдержать наши лекции в спокойном, оптимистическом тоне, хотя черные кошки скребли наши души. Организатором наших лекций была тогда заместитель ответственного секретаря Общества японо-советской дружбы госпожа Ёкосука Тосико. Благодаря ее повседневной опеке мы выполнили намеченную ранее программу встреч с друзьями нашей страны в Нагое, Киото и Осаке. Но все-таки в итоге этой поездки в памяти остался какой-то горький осадок, а во взглядах на будущее нашей страны появилась какая-то неуверенность. Видимо, чернобыльская катастрофа была первым тревожным звонком, предвещавшим те волны массовых экономических и социальных бедствий, которые, начиная с 1991 года, обрушились на нашу страну.
Мое третье превращение
в корреспондента "Правды"
Последние два года моего пребывания в должности заведующего отделом Японии проходили на фоне новых веяний в стране, незаметно начавшихся после смерти К. У. Черненко и избрания генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачева. Эти веяния проявились в появлении в окружении генерального секретаря сторонников всевозможных новшеств в деятельности партийного и государственного аппаратов. Большое, хотя внешне и не очень заметное, влияние на идеологическую жизнь нашей страны обрел, в частности, в тот период новый заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлев, занимавший ранее пост директора Института мировой экономики и международных отношений АН СССР (ИМЭМО). Влияние Яковлева особенно усилилось после его назначения в 1986 году секретарем ЦК КПСС.