Страница:
Наконец, требовалось установление контактов с японоведами других городов нашей страны. Прежде всего это относилось к большой группе японоведов Ленинградского отделения Института народов Азии АН СССР и Ленинградского университета, среди которых были видные специалисты по древней, средневековой, а также новой и новейшей истории Японии: В. Н. Горегляд, Е. М. Пинус, О. П. Петрова, Д. И. Гольдберг, Г. Д. Иванова, М. В. Воробьев, Я. Б. Радуль-Затуловский и другие.
Внимания заслуживала и деятельность японоведов Владивостока и Хабаровска, тем более что научные работники владивостокского Института истории и археологии, а также преподаватели и аспиранты Дальневосточного университета, где в те годы возобновилось изучение японского языка, стали все чаще приезжать в Москву на стажировку в институты Академии наук СССР, включая и наш институт.
Однако налаживание научных контактов между различными коллективами советских японоведов во имя более целенаправленного изучения Японии и избежания дублирования тематики и ненужных повторений исследований одних и тех же проблем оказалось далеко не простым делом. Отдельные группы японоведов, сложившиеся в тех или иных научных учреждениях, не видели большой необходимости в координации своей работы с другими группами. Высказываясь на словах за координацию японоведческих исследований и упрочение контактов, представители этих групп тем не менее не проявляли особой торопливости в реализации подобных намерений. Поэтому мое стремление быстро наладить сотрудничество специалистов по Японии реализовывалось довольно медленно. Но тем не менее какие-то результаты все-таки появлялись.
Первым шагом в этом направлении стало в 1967 году проведение в стенах Института стран Азии юбилейной научной конференции московских и ленинградских японоведов на тему "Влияние Великой Октябрьской социалистической революции на развитие марксистской идеологии и революционного движения в Японии". В конференции приняли участие около 100 японоведов, включая академиков Н. И. Конрада, Е. М. Жукова, профессоров К. М. Попова, Х. Т. Эйдуса, Б. Г. Сапожникова, С. Л. Тихвинского, ведущих японоведов Института народов Азии и Института мировой экономики и международных отношений, а также дипломатов - работников МИД СССР и других практических учреждений. Открывая конференцию, я обратил внимание в своем вводном слове на то, что спустя 50 лет после Октябрьской революции в Японии продолжали оставаться следы ее большого влияния на умы и политическую жизнь японцев. Об этом влиянии говорила активная деятельность Коммунистической партии Японии, созданной в Японии в 1922 году при активной поддержке Коминтерна, издание в Токио в послевоенные годы Полного собрания сочинений В. И. Ленина в 45 томах и участие многих японцев в движении "За дружбу с Советским Союзом". С докладами на конференции выступили как сотрудники отдела Японии (П. П. Топеха и Н. Ф. Лещенко), так и японоведы из других научных подразделений, включая советника МИД СССР А. С. Часовникова, работника ЦК КПСС А. И. Романова и даже японского ученого Кисида Ясумаса. Вскоре издательство "Наука" опубликовало сборник статей "Октябрь и Япония" с моим предисловием и докладами участников конференции.
А спустя год, летом 1968 года, в стенах нашего института состоялся еще один форум советских японоведов, посвященный сотой годовщине "Мэйдзи Исин" (реставрации Мэйдзи) - события, расценивавшегося советскими японоведами как незавершенная буржуазная революция. Открывать эту конференцию довелось также мне. Главное внимание в своем вступительном докладе я уделил полемике с теми советскими японоведами, которые сводили "революцию Мэйдзи" лишь к кратковременной вспышке гражданской войны, завершившейся в 1868 году низвержением сёгуната и переходом власти в руки сторонников императора. Главным тезисом моего доклада была мысль о том, что буржуазная революция в Японии охватывала более длительный период и включала в себя многие другие события. Это были и реформы первой половины 70-х годов, и вспыхивавшие в те годы крестьянские волнения, и военные операции императорской армии против мятежных самурайских отрядов, возглавлявшихся Сайго Такамори. В то же время внимание было обращено мной и на неправомерные утверждения ряда консервативных японских историков, пытавшихся доказывать, что революции как таковой тогда в Японии не было и события 1868 года представляли собой не буржуазную революцию, а всего лишь "реставрацию императорской власти". Отметил я, наконец, в своем выступлении необоснованность попыток японских консервативных историков преувеличивать роль молодого императора Муцухито (вошедшего в историю под именем императора Мэйдзи) в проведении прогрессивных реформ, как и неправомерность стремления этих историков подчеркивать лишь позитивные результаты мэйдзиских реформ, умалчивая о таких негативных последствиях как зарождение в правящих кругах Японии милитаристских, экспансионистских, агрессивных устремлений.
На конференции развернулась интересная дискуссия по целому ряду вопросов, поднятых в выступлениях Е. М. Жукова, Н. И. Конрада, Х. Т. Эйдуса и других участников этого заседания, так как их оценки революционных событий, происшедших в Японии в середине XIX века, оказались неоднозначными. К сожалению, большинство из выступавших не имели при себе письменных текстов своих выступлений, а стенографистки по финансовым причинам приглашены не были. Что же касается протокольных записей, ведшихся сотрудниками отдела, то они оказались слишком краткими, и в результате нам не удалось опубликовать тогда сборник материалов этой конференции. Тем не менее те, кто на ней присутствовал, остались довольны прослушанной ими дискуссией.
Наряду с проведением совместных с внештатными японоведами научных конференций чаще стали проводиться в отделе по моей инициативе и встречи с известными людьми, причастными к формированию нашей политики в отношении Японии.
Так, например, где-то в 1968-1969 годах выступил у нас в отделе заместитель министра иностранных дел В. М. Виноградов, который в предшествовавшие годы был советским послом в Японии. Имя Виноградова редко упоминается в нашей литературе, посвященной истории советско-японских отношений. А между тем он внес, пожалуй, более реальный вклад в экономическое сотрудничество двух стран, чем его предшественники. До своего назначения послом в Японию он долгие годы работал на ответственных должностях в министерстве внешней торговли СССР, а потому куда лучше карьерных дипломатов был подготовлен для решения нелегкой задачи налаживания тесных взаимовыгодных контактов с деловыми кругами Японии и втягивания японских бизнесменов в долговременное сотрудничество с нашими хозяйственными ведомствами. Ему принадлежала важная роль в закладывании основ крупномасштабных советско-японских программ совместной разработки естественных ресурсов Сибири и Дальнего Востока, практическая реализация которых началась несколько позже - в начале 70-х годов.
Как человек В. М. Виноградов резко отличался от своего предшественника Н. Т. Федоренко. Он не был искушен ни в знании японской культуры и литературы, ни в умении завораживать собеседников высокопарным красноречием и великосветскими манерами. Это был человек прямолинейный, простой, а временами грубоватый, в кабинете которого после его появления в Токио в обиход вошла иная, чем при Федоренко, подчас ненормативная, русская речь. На второй план отошли, по рассказам его помощников, встречи с японскими литераторами, артистами и учеными. Зато главный упор был сделан на реализацию взаимовыгодных деловых связей с японцами, и в этом деле был достигнут ощутимый прогресс.
Приезд В. М. Виноградова в наш отдел и его откровенные реалистические оценки состояния советско-японских отношений и перспектив их развития стали для наших японоведов наглядным свидетельством большой пользы от контактов отдела с представителями практических учреждений, в ряде отношений лучше нас, книжных работников, знакомых с реальным положением дел как в нашей стране, так и в Стране восходящего солнца.
А как-то в 1970-1971 годах пригласил я в институт и своего коллегу по работе в "Правде" Всеволода Овчинникова, ставшего вместо меня в 1962 году собственным корреспондентом "Правды" в Японии, но к тому времени уже вернувшегося в Москву. Поводом для встречи с ним японоведов института явилась опубликованная тогда в Москве его книга "Ветка сакуры", получившая сразу же восторженные отклики широкой столичной общественности. Выход в свет этой книги стал поистине большим событием в японоведении, хотя сам Овчинников, китаист по образованию, до приезда в Японию мало знал эту страну и не был знаком с японским языком. Но эти пробелы были искуплены сторицей выдающимся журналистским талантом Овчинникова. Во всех его публикациях неизменно присутствовали широкий культурный кругозор, тонкий юмор и исключительная способность проникновенно писать о людях, с которыми он встречался. Все эти замечательные качества Овчинникова как журналиста проявились на страницах "Ветки сакуры" - самой лучшей из всех его книг. Не случайно она сразу же была издана в Японии тремя издательствами, а в Союзе была отмечена премией В. В. Воровского, присуждавшейся в те годы авторам лучших произведений советских писателей-публицистов.
Выход в свет книги "Ветка сакуры" стал знаменательным событием для советских японоведов. Дело в том, что Овчинников впервые из наших авторов, писавших о жизни и быте японцев, попытался выявить специфику их национального склада характера и мышления. Говоря иными словами, книга стала первой попыткой нашего соотечественника проникнуть в душу японца, попыткой талантливой, а потому создавшей у читателей впечатление абсолютной достоверности и непогрешимости суждений и выводов ее автора.
В то же время специалистам-японоведам были видны и некоторые недостатки названной книги, о которых ее восторженным почитателям было бы бесполезно в те дни говорить, так как книга безоговорочно принималась ими "на ура". Поэтому многим сотрудникам отдела хотелось встретиться лицом к лицу с ее автором и в его присутствии поговорить о содержании книги более обстоятельно, со знанием дела. Именно такая встреча и состоялась на расширенном заседании отдела, участие в котором приняли не только японоведы, но и другие сотрудники института - почитатели таланта автора.
Может быть, не все, что говорили японоведы на встрече, было приятно слышать Всеволоду Овчинникову, привыкшему лишь к похвалам, но все-таки и в моем выступлении, и в выступлениях Н. Чегодарь, Л. Гришелевой и некоторых других специалистов отмечались не только всем очевидные достоинства книги, но и ее слабые стороны. В частности, отмечалось, что в оценках быта и нравов японцев Овчинников зачастую полагался на сведения и суждения, почерпнутые им из книг американских авторов, изданных в довоенные и военные годы, в том числе на давно устаревшие сведения и суждения американки Бенедикт Рут - автора книги "Хризантема и меч", ставшей в США бестселлером военных лет. Отмечено было при этом, что в итоге американской оккупации и революционных преобразований, свершившихся в Японии в послевоенные годы, не только условия материального быта, но и менталитет и мировоззрение японцев претерпели глубокие перемены, и что приводимые в "Ветке сакуры" длинные цитаты из книг о японцах, изданных пятьдесят, а то и сто лет назад, уже не годились для понимания таинств "японской души" 70-х годов двадцатого века.
Надо отдать должное Овчинникову, что подобную критику он воспринял спокойно и, более того, во втором издании своей книги в какой-то мере учел некоторые пожелания своих коллег-японоведов. Употребляя здесь слово "коллег-японоведов" я не ошибся, так как после выхода в свет "Ветки сакуры" ее автор, считавшийся ранее китаистом, прочно вошел в число авторитетных отечественных знатоков Японии и таковым, разумеется, войдет в историю советского японоведения.
Научный авторитет и влияние в кругах московских японоведов отдела Японии зависели, конечно, не столько от численности его коллектива и активности его руководства в организации различных совместных конференций и симпозиумов с японоведами других академических и учебных заведений, сколько от объема и качества той научной продукции, которую отдел был способен создавать. Мне это было ясно, и потому в конце 60-х - начале 70-х годов мои усилия как руководителя были направлены на то, чтобы исследователи отдела охватывали бы больший, чем прежде, круг тем и чтобы большее, чем прежде, число сотрудников включалось в разработку тех проблем, которыми отдел раньше не занимался. Свою задачу я видел во всемерном содействии скорейшему завершению и выходу в свет без задержек в институте и издательствах плановых монографий и статей моих коллег. Добрые, дружеские отношения с руководителем главной редакции восточной литературы издательства "Наука" Олегом Константиновичем Дрейером, а также с другими ответственными работниками этой редакции позволяли избегать конфликтных ситуаций, возникавших нередко между авторами и редакторами из-за несговорчивости обеих сторон. Может быть, кому-то из работников отдела Японии мое содействие скорейшему выходу в свет их работ и не казалось существенным, но цифры говорили о том, что за период с 1966 по 1973 годы публикуемость подготовленных в отделе рукописей заметно возросла. В эти годы в отделе был подготовлен и вышел в свет ряд содержательных книг. К их числу относились, например, книга Х. Т. Эйдуса "История Японии с древнейших времен до наших дней" (1968), книга В. А. Попова "Развитие капитализма в сельском хозяйстве Японии" (1970), книга В. А. Власова "Обрабатывающая промышленность современной Японии" (1972), книга С. И. Вербицкого "Японо-американский военно-политический союз" (1972), книга И. К. Державина "Сока Гаккай Комэйто" (1972), книга П. И. Топехи "Рабочее движение в Японии" (1973). Положительные отзывы советских японоведов, да и не только японоведов, получила публикация второго обновленного и расширенного издания справочника "Современная Япония". Мне как ответственному редактору этой книги пришлось тогда затратить немало времени на увязывание работы 40 японоведов - авторов этого довольно объемного труда.
Какая-то лепта была внесена мной и в разработку и согласование с дирекцией института тех научных планов, которыми руководствовались сотрудники отдела после 1973 года, когда я сложил с себя полномочия заведующего отделом в связи с отъездом на длительный период в Японию. Еще в 1972 году по моей заявке как заведующего сектором истории и политических проблем в план научной работы отдела Японии было включено написание коллективной монографии по истории послевоенной Японии. И я был рад тому, что в последующие годы эта заявка была реализована сотрудниками японского отдела, результатом чего стал выход в свет в 1978 году под редакцией В. А. Попова весьма содержательной большой коллективной книги "История Японии: 1945 - 1975 гг.".
Заведование отделом, как и партийные дела, отнимали, разумеется, много времени, но все-таки не отвлекали меня от работы над собственной монографией, начатой мною сразу же по возвращении из Токио в Москву. К началу 1966 году эта работа была завершена, а в 1967 году монография была опубликована Издательством Академии наук СССР под заголовком "Правящая либерально-демократическая партия и ее политика". Через три месяца после выхода книги в свет, летом 1967 года, я защищал ее как докторскую диссертацию на Ученом совете Института народов Азии.
Моим официальным оппонентом на защите были член-корреспондент АН СССР С. Л. Тихвинский, занимавший тогда высокий пост в МИД СССР, а также профессор К. М. Попов и мой коллега по журналистской работе в Японии Д. В. Петров, защитивший за год-полтора до того докторскую диссертацию по внешней политике Японии, а потому обладавший полномочиями быть моим официальным оппонентом. Выступили затем в дискуссии и неофициальные оппоненты, в том числе Г. И. Подпалова и А. И. Динкевич. Результаты тайного голосования были для меня вполне благоприятными: против проголосовали, как помнится, лишь два человека из 30 членов Ученого совета. Довольно быстро получила моя диссертация и утверждение Высшей аттестационной комиссии (ВАК).
Здесь нет смысла пересказывать содержание моей книги, ставшей докторской диссертацией. Политический и практический смысл содержавшихся в ней сведений, ранее мало известных нашей общественности, состоял в том, чтобы показать теснейшую связь лидеров правящей партии с финансовой олигархией страны и выявить постоянную зависимость политики этой партии от финансовых субсидий монополистических компаний страны, а, следовательно, от их воли. От начала и до конца моя книга была пронизана отрицательным отношением к системе власти и методам господства японских правящих кругов. Политика правящей либерально-демократической партии подвергалась в книге резкой критике как чуждая интересам трудовых слоев японского народа и отражающая лишь интересы японской финансовой олигархии. Поэтому как курьез воспринял я поначалу полученное мной вскоре письмо из Японии от депутата парламента - члена правящей либерально-демократической партии Сионоя Кадзуо, ответственного в штабе партии за издательскую деятельность. В письме господина Сионоя содержалась просьба дать согласие на перевод моей книги на японский язык и ее издание в Японии. Свое намерение издать мою книгу на японском языке автор письма объяснил стремлением руководства Либерально-демократической партии знать и учитывать в своей политической деятельности ту критику, которая высказывалась по адресу этой партии в зарубежных изданиях.
Не будучи уверен в серьезности намерений автора данного письма, я тем не менее послал ему ответ, в котором дал согласие на перевод и издание моей книги при непременном условии, что ее текст не подвергнется изменениям и будет полностью сохранен. И надо же такому случиться: книга моя была и в самом деле переведена дословно на японский язык и издана в Токио издательством "Джапоника Бокс" с предисловием тогдашнего министра иностранных дел, а впоследствии премьер-министра Мики Такэо. Более того, в своем кратком предисловии господин Мики похвально отозвался о содержании книги, подчеркнув, что в ней "как в зеркале" нашли отражение порочные стороны политики Либерально-демократической партии. Вот уж такой реакции на мою книгу японских консерваторов я никак не ожидал! Видимо, правы все-таки те японоведы, которые отмечают уникальность менталитета японцев и их способность принимать решения, неадекватные с точки зрения европейцев.
Вскоре, вслед за книгой "Правящая либерально-демократическая партия Японии", подготовил я и еще одну книжку, опубликованную в 1968 году под названием "Японская бюрократия". В ней главное внимание было обращено на большую, но незаметную на поверхности роль японских чиновников в экономической и политической жизни страны. Так же как и в предыдущей книге, большое внимание в ней я уделил закулисным связям японских высокопоставленных чиновников с финансовой олигархией страны. Подробно остановился я в этой книге на присущем японским чиновникам стремлении использовать свои административные полномочия в корыстных целях стремлении, порождающем такое неистребимое зло в общественной жизни Японии как коррупция.
В ходе написания этой книжки я обращал внимание на сходство в поведении и нравах японских чиновников и чиновников советских государственных учреждений. Хотя в тексте об этом прямо не говорилось, тем не менее между строк такие аналогии, по-видимому, высвечивались. При чтении книжки у читателя складывалось впечатление, что бюрократизм во всех его отрицательных проявлениях способен процветать как в буржуазных, так и в социалистических административных учреждениях и проявляется подчас в одинаковой порочной практике, в одинаковых злоупотреблениях чиновников своей властью. И этот подтекст в моей публикации заметили в Москве рецензенты из журнала "Новый мир", находившегося тогда в числе изданий, отражавших взгляды той части советской интеллигенции, которая была критически настроена к нашим порядкам. В одном из номеров названного журнала за 1968 год появилась положительная рецензия на мою книгу. Рецензент похвалил меня, в частности, за выявление в книге внутреннего родства и схожести в поведении чиновников капиталистических и социалистических стран. Так, неожиданно для себя самого, я, консервативно настроенный секретарь парткома Института востоковедения, член Бауманского райкома КПСС г. Москвы, оказался в фаворе редакции журнала, слывшего в те годы оплотом фрондирующих интеллигентских кругов. Меня это тогда даже порадовало: как автору мне было приятно, что труд мой не пропал даром.
Конец 60-х - начало 70-х годов были ознаменованы дальнейшим повсеместным ростом интереса советской общественности к Японии. Отчасти этому способствовала упомянутая выше яркая книга Овчинникова. Но главной, основной причиной повышенного внимания советских людей к Стране восходящего солнца стали ее успехи в развитии своей экономики, объяснявшиеся удачным совпадением целого ряда благоприятных для развития японского производства факторов. К их числу относились и мягкий, удобный для хозяйственной деятельности человека климат страны, и компактность ее территории, и ее островное положение, открывавшее легкий доступ сырья и материалов к большинству ее предприятий, расположенных на морском побережье. Большую поддержку развитию японского производства в первое послевоенное десятилетие оказала финансовая и научно-техническая помощь Соединенных Штатов, содействовавших упрочению Японии в качестве своего основного плацдарма и главного военного союзника на Дальнем Востоке. Благодаря этой помощи японским предпринимателям удалось снять сливки с научно-технических достижений стран Запада. Постоянное присутствие на территории Японии вооруженных сил США избавило японские правящие круги от бремени собственных крупных бюджетных расходов на военные нужды, благодаря чему японские предпринимательские круги смогли получать больше бюджетных дотаций и поблажек, чем в других странах Запада.
Благотворное влияние на рост производства оказала присущая японским бизнесменам сдержанность в расходах на личное потребление, их врожденная бережливость и стремление вкладывать в развитие производства большую, чем в других развитых странах, долю своих доходов. Но еще более существенным фактором быстрого роста японской экономики стало активное регулирующее и стимулирующее воздействие государственной машины Японии на экономическое развитие страны. Министерство торговли и промышленности, Управление экономического планирования при канцелярии премьер-министра, Японский государственный банк и другие правительственные учреждения повседневно содействовали японским монополиям в их экспансии за рубеж и наращивании их капиталов и могущества внутри страны. Не случайно за рубежом в те годы появилось словечко "Акционерная компания Япония" (Нихон Кайся), означавшее, что государственный аппарат и деловые круги Японии действуют целеустремленно, как одно целое, как единое акционерное общество.
Сыграли немалую роль в стремительном росте японского производства и такие факторы как всеобщая грамотность японского населения и высокий процент лиц с высшим и специальным техническим образованием, исключительная старательность японских людей наемного труда в выполнении своих служебных обязанностей. Складываясь воедино, такое прилежание и трудовое рвение миллионов японцев оказывали огромное положительное влияние на ход производственных процессов.
И, наконец, нельзя забывать, что поначалу, в 50-х - 60-х годах, заработная плата людей наемного труда была в Японии значительно ниже, чем в СЩА и странах Западной Европы, что предопределяло даже при прочих равных обстоятельствах высокую норму накопления капитала, а следовательно, и более высокие, чем в других странах, темпы роста производства. В совокупности все упомянутые выше факторы и предопределили тот феноменальный рывок в увеличении валового национального продукта Японии, происшедший в 60-х 70-х годах и давший зарубежным японоведам и журналистам повод писать о японском "экономическом чуде".
Легенды о "японском экономическом чуде", сложившиеся за рубежом, оказали влияние и на умы советских партийных и государственных руководителей и пробудили и у них интерес к Японии. С конца 60-х годов вышестоящие директивные инстанции все чаще стали запрашивать Академию наук о причинах столь впечатляющих успехов Японии, сумевшей превзойти по темпам своего экономического развития социалистические страны, вопреки прогнозам корифеев марксизма-ленинизма, полагавшим, что социалистическая экономика должна и впредь неизменно опережать в своем развитии экономику капиталистическую, как это было в предшествовавшие годы. При таких обстоятельствах академическое руководство ощутило необходимость в координации научных изысканий японоведов, ведших работу в различных институтах Академии наук, и в расширении контактов академических научно-исследовательских центров с практическими учреждениями, связанными так или иначе с Японией. Естественно, что директор Института востоковедения АН СССР Б. Г. Гафуров проявил инициативу в этом деле и настоял в академических верхах на том, чтобы ведущая роль в координации японоведческих исследований принадлежала бы его институту, а иначе говоря отделу Японии института.
Внимания заслуживала и деятельность японоведов Владивостока и Хабаровска, тем более что научные работники владивостокского Института истории и археологии, а также преподаватели и аспиранты Дальневосточного университета, где в те годы возобновилось изучение японского языка, стали все чаще приезжать в Москву на стажировку в институты Академии наук СССР, включая и наш институт.
Однако налаживание научных контактов между различными коллективами советских японоведов во имя более целенаправленного изучения Японии и избежания дублирования тематики и ненужных повторений исследований одних и тех же проблем оказалось далеко не простым делом. Отдельные группы японоведов, сложившиеся в тех или иных научных учреждениях, не видели большой необходимости в координации своей работы с другими группами. Высказываясь на словах за координацию японоведческих исследований и упрочение контактов, представители этих групп тем не менее не проявляли особой торопливости в реализации подобных намерений. Поэтому мое стремление быстро наладить сотрудничество специалистов по Японии реализовывалось довольно медленно. Но тем не менее какие-то результаты все-таки появлялись.
Первым шагом в этом направлении стало в 1967 году проведение в стенах Института стран Азии юбилейной научной конференции московских и ленинградских японоведов на тему "Влияние Великой Октябрьской социалистической революции на развитие марксистской идеологии и революционного движения в Японии". В конференции приняли участие около 100 японоведов, включая академиков Н. И. Конрада, Е. М. Жукова, профессоров К. М. Попова, Х. Т. Эйдуса, Б. Г. Сапожникова, С. Л. Тихвинского, ведущих японоведов Института народов Азии и Института мировой экономики и международных отношений, а также дипломатов - работников МИД СССР и других практических учреждений. Открывая конференцию, я обратил внимание в своем вводном слове на то, что спустя 50 лет после Октябрьской революции в Японии продолжали оставаться следы ее большого влияния на умы и политическую жизнь японцев. Об этом влиянии говорила активная деятельность Коммунистической партии Японии, созданной в Японии в 1922 году при активной поддержке Коминтерна, издание в Токио в послевоенные годы Полного собрания сочинений В. И. Ленина в 45 томах и участие многих японцев в движении "За дружбу с Советским Союзом". С докладами на конференции выступили как сотрудники отдела Японии (П. П. Топеха и Н. Ф. Лещенко), так и японоведы из других научных подразделений, включая советника МИД СССР А. С. Часовникова, работника ЦК КПСС А. И. Романова и даже японского ученого Кисида Ясумаса. Вскоре издательство "Наука" опубликовало сборник статей "Октябрь и Япония" с моим предисловием и докладами участников конференции.
А спустя год, летом 1968 года, в стенах нашего института состоялся еще один форум советских японоведов, посвященный сотой годовщине "Мэйдзи Исин" (реставрации Мэйдзи) - события, расценивавшегося советскими японоведами как незавершенная буржуазная революция. Открывать эту конференцию довелось также мне. Главное внимание в своем вступительном докладе я уделил полемике с теми советскими японоведами, которые сводили "революцию Мэйдзи" лишь к кратковременной вспышке гражданской войны, завершившейся в 1868 году низвержением сёгуната и переходом власти в руки сторонников императора. Главным тезисом моего доклада была мысль о том, что буржуазная революция в Японии охватывала более длительный период и включала в себя многие другие события. Это были и реформы первой половины 70-х годов, и вспыхивавшие в те годы крестьянские волнения, и военные операции императорской армии против мятежных самурайских отрядов, возглавлявшихся Сайго Такамори. В то же время внимание было обращено мной и на неправомерные утверждения ряда консервативных японских историков, пытавшихся доказывать, что революции как таковой тогда в Японии не было и события 1868 года представляли собой не буржуазную революцию, а всего лишь "реставрацию императорской власти". Отметил я, наконец, в своем выступлении необоснованность попыток японских консервативных историков преувеличивать роль молодого императора Муцухито (вошедшего в историю под именем императора Мэйдзи) в проведении прогрессивных реформ, как и неправомерность стремления этих историков подчеркивать лишь позитивные результаты мэйдзиских реформ, умалчивая о таких негативных последствиях как зарождение в правящих кругах Японии милитаристских, экспансионистских, агрессивных устремлений.
На конференции развернулась интересная дискуссия по целому ряду вопросов, поднятых в выступлениях Е. М. Жукова, Н. И. Конрада, Х. Т. Эйдуса и других участников этого заседания, так как их оценки революционных событий, происшедших в Японии в середине XIX века, оказались неоднозначными. К сожалению, большинство из выступавших не имели при себе письменных текстов своих выступлений, а стенографистки по финансовым причинам приглашены не были. Что же касается протокольных записей, ведшихся сотрудниками отдела, то они оказались слишком краткими, и в результате нам не удалось опубликовать тогда сборник материалов этой конференции. Тем не менее те, кто на ней присутствовал, остались довольны прослушанной ими дискуссией.
Наряду с проведением совместных с внештатными японоведами научных конференций чаще стали проводиться в отделе по моей инициативе и встречи с известными людьми, причастными к формированию нашей политики в отношении Японии.
Так, например, где-то в 1968-1969 годах выступил у нас в отделе заместитель министра иностранных дел В. М. Виноградов, который в предшествовавшие годы был советским послом в Японии. Имя Виноградова редко упоминается в нашей литературе, посвященной истории советско-японских отношений. А между тем он внес, пожалуй, более реальный вклад в экономическое сотрудничество двух стран, чем его предшественники. До своего назначения послом в Японию он долгие годы работал на ответственных должностях в министерстве внешней торговли СССР, а потому куда лучше карьерных дипломатов был подготовлен для решения нелегкой задачи налаживания тесных взаимовыгодных контактов с деловыми кругами Японии и втягивания японских бизнесменов в долговременное сотрудничество с нашими хозяйственными ведомствами. Ему принадлежала важная роль в закладывании основ крупномасштабных советско-японских программ совместной разработки естественных ресурсов Сибири и Дальнего Востока, практическая реализация которых началась несколько позже - в начале 70-х годов.
Как человек В. М. Виноградов резко отличался от своего предшественника Н. Т. Федоренко. Он не был искушен ни в знании японской культуры и литературы, ни в умении завораживать собеседников высокопарным красноречием и великосветскими манерами. Это был человек прямолинейный, простой, а временами грубоватый, в кабинете которого после его появления в Токио в обиход вошла иная, чем при Федоренко, подчас ненормативная, русская речь. На второй план отошли, по рассказам его помощников, встречи с японскими литераторами, артистами и учеными. Зато главный упор был сделан на реализацию взаимовыгодных деловых связей с японцами, и в этом деле был достигнут ощутимый прогресс.
Приезд В. М. Виноградова в наш отдел и его откровенные реалистические оценки состояния советско-японских отношений и перспектив их развития стали для наших японоведов наглядным свидетельством большой пользы от контактов отдела с представителями практических учреждений, в ряде отношений лучше нас, книжных работников, знакомых с реальным положением дел как в нашей стране, так и в Стране восходящего солнца.
А как-то в 1970-1971 годах пригласил я в институт и своего коллегу по работе в "Правде" Всеволода Овчинникова, ставшего вместо меня в 1962 году собственным корреспондентом "Правды" в Японии, но к тому времени уже вернувшегося в Москву. Поводом для встречи с ним японоведов института явилась опубликованная тогда в Москве его книга "Ветка сакуры", получившая сразу же восторженные отклики широкой столичной общественности. Выход в свет этой книги стал поистине большим событием в японоведении, хотя сам Овчинников, китаист по образованию, до приезда в Японию мало знал эту страну и не был знаком с японским языком. Но эти пробелы были искуплены сторицей выдающимся журналистским талантом Овчинникова. Во всех его публикациях неизменно присутствовали широкий культурный кругозор, тонкий юмор и исключительная способность проникновенно писать о людях, с которыми он встречался. Все эти замечательные качества Овчинникова как журналиста проявились на страницах "Ветки сакуры" - самой лучшей из всех его книг. Не случайно она сразу же была издана в Японии тремя издательствами, а в Союзе была отмечена премией В. В. Воровского, присуждавшейся в те годы авторам лучших произведений советских писателей-публицистов.
Выход в свет книги "Ветка сакуры" стал знаменательным событием для советских японоведов. Дело в том, что Овчинников впервые из наших авторов, писавших о жизни и быте японцев, попытался выявить специфику их национального склада характера и мышления. Говоря иными словами, книга стала первой попыткой нашего соотечественника проникнуть в душу японца, попыткой талантливой, а потому создавшей у читателей впечатление абсолютной достоверности и непогрешимости суждений и выводов ее автора.
В то же время специалистам-японоведам были видны и некоторые недостатки названной книги, о которых ее восторженным почитателям было бы бесполезно в те дни говорить, так как книга безоговорочно принималась ими "на ура". Поэтому многим сотрудникам отдела хотелось встретиться лицом к лицу с ее автором и в его присутствии поговорить о содержании книги более обстоятельно, со знанием дела. Именно такая встреча и состоялась на расширенном заседании отдела, участие в котором приняли не только японоведы, но и другие сотрудники института - почитатели таланта автора.
Может быть, не все, что говорили японоведы на встрече, было приятно слышать Всеволоду Овчинникову, привыкшему лишь к похвалам, но все-таки и в моем выступлении, и в выступлениях Н. Чегодарь, Л. Гришелевой и некоторых других специалистов отмечались не только всем очевидные достоинства книги, но и ее слабые стороны. В частности, отмечалось, что в оценках быта и нравов японцев Овчинников зачастую полагался на сведения и суждения, почерпнутые им из книг американских авторов, изданных в довоенные и военные годы, в том числе на давно устаревшие сведения и суждения американки Бенедикт Рут - автора книги "Хризантема и меч", ставшей в США бестселлером военных лет. Отмечено было при этом, что в итоге американской оккупации и революционных преобразований, свершившихся в Японии в послевоенные годы, не только условия материального быта, но и менталитет и мировоззрение японцев претерпели глубокие перемены, и что приводимые в "Ветке сакуры" длинные цитаты из книг о японцах, изданных пятьдесят, а то и сто лет назад, уже не годились для понимания таинств "японской души" 70-х годов двадцатого века.
Надо отдать должное Овчинникову, что подобную критику он воспринял спокойно и, более того, во втором издании своей книги в какой-то мере учел некоторые пожелания своих коллег-японоведов. Употребляя здесь слово "коллег-японоведов" я не ошибся, так как после выхода в свет "Ветки сакуры" ее автор, считавшийся ранее китаистом, прочно вошел в число авторитетных отечественных знатоков Японии и таковым, разумеется, войдет в историю советского японоведения.
Научный авторитет и влияние в кругах московских японоведов отдела Японии зависели, конечно, не столько от численности его коллектива и активности его руководства в организации различных совместных конференций и симпозиумов с японоведами других академических и учебных заведений, сколько от объема и качества той научной продукции, которую отдел был способен создавать. Мне это было ясно, и потому в конце 60-х - начале 70-х годов мои усилия как руководителя были направлены на то, чтобы исследователи отдела охватывали бы больший, чем прежде, круг тем и чтобы большее, чем прежде, число сотрудников включалось в разработку тех проблем, которыми отдел раньше не занимался. Свою задачу я видел во всемерном содействии скорейшему завершению и выходу в свет без задержек в институте и издательствах плановых монографий и статей моих коллег. Добрые, дружеские отношения с руководителем главной редакции восточной литературы издательства "Наука" Олегом Константиновичем Дрейером, а также с другими ответственными работниками этой редакции позволяли избегать конфликтных ситуаций, возникавших нередко между авторами и редакторами из-за несговорчивости обеих сторон. Может быть, кому-то из работников отдела Японии мое содействие скорейшему выходу в свет их работ и не казалось существенным, но цифры говорили о том, что за период с 1966 по 1973 годы публикуемость подготовленных в отделе рукописей заметно возросла. В эти годы в отделе был подготовлен и вышел в свет ряд содержательных книг. К их числу относились, например, книга Х. Т. Эйдуса "История Японии с древнейших времен до наших дней" (1968), книга В. А. Попова "Развитие капитализма в сельском хозяйстве Японии" (1970), книга В. А. Власова "Обрабатывающая промышленность современной Японии" (1972), книга С. И. Вербицкого "Японо-американский военно-политический союз" (1972), книга И. К. Державина "Сока Гаккай Комэйто" (1972), книга П. И. Топехи "Рабочее движение в Японии" (1973). Положительные отзывы советских японоведов, да и не только японоведов, получила публикация второго обновленного и расширенного издания справочника "Современная Япония". Мне как ответственному редактору этой книги пришлось тогда затратить немало времени на увязывание работы 40 японоведов - авторов этого довольно объемного труда.
Какая-то лепта была внесена мной и в разработку и согласование с дирекцией института тех научных планов, которыми руководствовались сотрудники отдела после 1973 года, когда я сложил с себя полномочия заведующего отделом в связи с отъездом на длительный период в Японию. Еще в 1972 году по моей заявке как заведующего сектором истории и политических проблем в план научной работы отдела Японии было включено написание коллективной монографии по истории послевоенной Японии. И я был рад тому, что в последующие годы эта заявка была реализована сотрудниками японского отдела, результатом чего стал выход в свет в 1978 году под редакцией В. А. Попова весьма содержательной большой коллективной книги "История Японии: 1945 - 1975 гг.".
Заведование отделом, как и партийные дела, отнимали, разумеется, много времени, но все-таки не отвлекали меня от работы над собственной монографией, начатой мною сразу же по возвращении из Токио в Москву. К началу 1966 году эта работа была завершена, а в 1967 году монография была опубликована Издательством Академии наук СССР под заголовком "Правящая либерально-демократическая партия и ее политика". Через три месяца после выхода книги в свет, летом 1967 года, я защищал ее как докторскую диссертацию на Ученом совете Института народов Азии.
Моим официальным оппонентом на защите были член-корреспондент АН СССР С. Л. Тихвинский, занимавший тогда высокий пост в МИД СССР, а также профессор К. М. Попов и мой коллега по журналистской работе в Японии Д. В. Петров, защитивший за год-полтора до того докторскую диссертацию по внешней политике Японии, а потому обладавший полномочиями быть моим официальным оппонентом. Выступили затем в дискуссии и неофициальные оппоненты, в том числе Г. И. Подпалова и А. И. Динкевич. Результаты тайного голосования были для меня вполне благоприятными: против проголосовали, как помнится, лишь два человека из 30 членов Ученого совета. Довольно быстро получила моя диссертация и утверждение Высшей аттестационной комиссии (ВАК).
Здесь нет смысла пересказывать содержание моей книги, ставшей докторской диссертацией. Политический и практический смысл содержавшихся в ней сведений, ранее мало известных нашей общественности, состоял в том, чтобы показать теснейшую связь лидеров правящей партии с финансовой олигархией страны и выявить постоянную зависимость политики этой партии от финансовых субсидий монополистических компаний страны, а, следовательно, от их воли. От начала и до конца моя книга была пронизана отрицательным отношением к системе власти и методам господства японских правящих кругов. Политика правящей либерально-демократической партии подвергалась в книге резкой критике как чуждая интересам трудовых слоев японского народа и отражающая лишь интересы японской финансовой олигархии. Поэтому как курьез воспринял я поначалу полученное мной вскоре письмо из Японии от депутата парламента - члена правящей либерально-демократической партии Сионоя Кадзуо, ответственного в штабе партии за издательскую деятельность. В письме господина Сионоя содержалась просьба дать согласие на перевод моей книги на японский язык и ее издание в Японии. Свое намерение издать мою книгу на японском языке автор письма объяснил стремлением руководства Либерально-демократической партии знать и учитывать в своей политической деятельности ту критику, которая высказывалась по адресу этой партии в зарубежных изданиях.
Не будучи уверен в серьезности намерений автора данного письма, я тем не менее послал ему ответ, в котором дал согласие на перевод и издание моей книги при непременном условии, что ее текст не подвергнется изменениям и будет полностью сохранен. И надо же такому случиться: книга моя была и в самом деле переведена дословно на японский язык и издана в Токио издательством "Джапоника Бокс" с предисловием тогдашнего министра иностранных дел, а впоследствии премьер-министра Мики Такэо. Более того, в своем кратком предисловии господин Мики похвально отозвался о содержании книги, подчеркнув, что в ней "как в зеркале" нашли отражение порочные стороны политики Либерально-демократической партии. Вот уж такой реакции на мою книгу японских консерваторов я никак не ожидал! Видимо, правы все-таки те японоведы, которые отмечают уникальность менталитета японцев и их способность принимать решения, неадекватные с точки зрения европейцев.
Вскоре, вслед за книгой "Правящая либерально-демократическая партия Японии", подготовил я и еще одну книжку, опубликованную в 1968 году под названием "Японская бюрократия". В ней главное внимание было обращено на большую, но незаметную на поверхности роль японских чиновников в экономической и политической жизни страны. Так же как и в предыдущей книге, большое внимание в ней я уделил закулисным связям японских высокопоставленных чиновников с финансовой олигархией страны. Подробно остановился я в этой книге на присущем японским чиновникам стремлении использовать свои административные полномочия в корыстных целях стремлении, порождающем такое неистребимое зло в общественной жизни Японии как коррупция.
В ходе написания этой книжки я обращал внимание на сходство в поведении и нравах японских чиновников и чиновников советских государственных учреждений. Хотя в тексте об этом прямо не говорилось, тем не менее между строк такие аналогии, по-видимому, высвечивались. При чтении книжки у читателя складывалось впечатление, что бюрократизм во всех его отрицательных проявлениях способен процветать как в буржуазных, так и в социалистических административных учреждениях и проявляется подчас в одинаковой порочной практике, в одинаковых злоупотреблениях чиновников своей властью. И этот подтекст в моей публикации заметили в Москве рецензенты из журнала "Новый мир", находившегося тогда в числе изданий, отражавших взгляды той части советской интеллигенции, которая была критически настроена к нашим порядкам. В одном из номеров названного журнала за 1968 год появилась положительная рецензия на мою книгу. Рецензент похвалил меня, в частности, за выявление в книге внутреннего родства и схожести в поведении чиновников капиталистических и социалистических стран. Так, неожиданно для себя самого, я, консервативно настроенный секретарь парткома Института востоковедения, член Бауманского райкома КПСС г. Москвы, оказался в фаворе редакции журнала, слывшего в те годы оплотом фрондирующих интеллигентских кругов. Меня это тогда даже порадовало: как автору мне было приятно, что труд мой не пропал даром.
Конец 60-х - начало 70-х годов были ознаменованы дальнейшим повсеместным ростом интереса советской общественности к Японии. Отчасти этому способствовала упомянутая выше яркая книга Овчинникова. Но главной, основной причиной повышенного внимания советских людей к Стране восходящего солнца стали ее успехи в развитии своей экономики, объяснявшиеся удачным совпадением целого ряда благоприятных для развития японского производства факторов. К их числу относились и мягкий, удобный для хозяйственной деятельности человека климат страны, и компактность ее территории, и ее островное положение, открывавшее легкий доступ сырья и материалов к большинству ее предприятий, расположенных на морском побережье. Большую поддержку развитию японского производства в первое послевоенное десятилетие оказала финансовая и научно-техническая помощь Соединенных Штатов, содействовавших упрочению Японии в качестве своего основного плацдарма и главного военного союзника на Дальнем Востоке. Благодаря этой помощи японским предпринимателям удалось снять сливки с научно-технических достижений стран Запада. Постоянное присутствие на территории Японии вооруженных сил США избавило японские правящие круги от бремени собственных крупных бюджетных расходов на военные нужды, благодаря чему японские предпринимательские круги смогли получать больше бюджетных дотаций и поблажек, чем в других странах Запада.
Благотворное влияние на рост производства оказала присущая японским бизнесменам сдержанность в расходах на личное потребление, их врожденная бережливость и стремление вкладывать в развитие производства большую, чем в других развитых странах, долю своих доходов. Но еще более существенным фактором быстрого роста японской экономики стало активное регулирующее и стимулирующее воздействие государственной машины Японии на экономическое развитие страны. Министерство торговли и промышленности, Управление экономического планирования при канцелярии премьер-министра, Японский государственный банк и другие правительственные учреждения повседневно содействовали японским монополиям в их экспансии за рубеж и наращивании их капиталов и могущества внутри страны. Не случайно за рубежом в те годы появилось словечко "Акционерная компания Япония" (Нихон Кайся), означавшее, что государственный аппарат и деловые круги Японии действуют целеустремленно, как одно целое, как единое акционерное общество.
Сыграли немалую роль в стремительном росте японского производства и такие факторы как всеобщая грамотность японского населения и высокий процент лиц с высшим и специальным техническим образованием, исключительная старательность японских людей наемного труда в выполнении своих служебных обязанностей. Складываясь воедино, такое прилежание и трудовое рвение миллионов японцев оказывали огромное положительное влияние на ход производственных процессов.
И, наконец, нельзя забывать, что поначалу, в 50-х - 60-х годах, заработная плата людей наемного труда была в Японии значительно ниже, чем в СЩА и странах Западной Европы, что предопределяло даже при прочих равных обстоятельствах высокую норму накопления капитала, а следовательно, и более высокие, чем в других странах, темпы роста производства. В совокупности все упомянутые выше факторы и предопределили тот феноменальный рывок в увеличении валового национального продукта Японии, происшедший в 60-х 70-х годах и давший зарубежным японоведам и журналистам повод писать о японском "экономическом чуде".
Легенды о "японском экономическом чуде", сложившиеся за рубежом, оказали влияние и на умы советских партийных и государственных руководителей и пробудили и у них интерес к Японии. С конца 60-х годов вышестоящие директивные инстанции все чаще стали запрашивать Академию наук о причинах столь впечатляющих успехов Японии, сумевшей превзойти по темпам своего экономического развития социалистические страны, вопреки прогнозам корифеев марксизма-ленинизма, полагавшим, что социалистическая экономика должна и впредь неизменно опережать в своем развитии экономику капиталистическую, как это было в предшествовавшие годы. При таких обстоятельствах академическое руководство ощутило необходимость в координации научных изысканий японоведов, ведших работу в различных институтах Академии наук, и в расширении контактов академических научно-исследовательских центров с практическими учреждениями, связанными так или иначе с Японией. Естественно, что директор Института востоковедения АН СССР Б. Г. Гафуров проявил инициативу в этом деле и настоял в академических верхах на том, чтобы ведущая роль в координации японоведческих исследований принадлежала бы его институту, а иначе говоря отделу Японии института.