Страница:
He smiled as though it were all settled.
Но он только улыбнулся, словно вопрос уже был решен.
"I won't be mate on this hell-ship!" I cried defiantly.
-- Да не хочу я быть помощником на этом дьявольском корабле! -- с
возмущением вскричал я.
I saw his face grow hard and the merciless glitter come into his eyes.
He walked to the door of his room, saying:
Его лицо сразу стало жестким, глаза холодно блеснули. Он подошел к
двери каюты и сказал:
"And now, Mr. Van Weyden, good-night."
-- Ну, мистер Ван-Вейден, доброй ночи!
"Good-night, Mr. Larsen," I answered weakly.
-- Доброй ночи, мистер Ларсен, -- чуть слышно пробормотал я.
I cannot say that the position of mate carried with it anything more
joyful than that there were no more dishes to wash. I was ignorant of the
simplest duties of mate, and would have fared badly indeed, had the sailors
not sympathized with me. I knew nothing of the minutiae of ropes and
rigging, of the trimming and setting of sails; but the sailors took pains to
put me to rights, - Louis proving an especially good teacher, - and I had
little trouble with those under me.
Не могу сказать, чтобы положение помощника было мне хоть
сколько-нибудь приятно, хотя я и избавился от мытья посуды. Я не знал самых
элементарных обязанностей штурмана, и мне пришлось бы туго, не будь матросы
расположены ко мне. Я ничего не смыслил в оснастке судна и не понимал, как
надо ставить паруса. Но матросы старались подучить меня, и особенно хорошим
учителем оказался Луис. Столкновений с моими подчиненными у меня не было.
With the hunters it was otherwise. Familiar in varying degree with the
sea, they took me as a sort of joke. In truth, it was a joke to me, that I,
the veriest landsman, should be filling the office of mate; but to be taken
as a joke by others was a different matter. I made no complaint, but Wolf
Larsen demanded the most punctilious sea etiquette in my case, - far more
than poor Johansen had ever received; and at the expense of several rows,
threats, and much grumbling, he brought the hunters to time. I was "Mr. Van
Weyden" fore and aft, and it was only unofficially that Wolf Larsen himself
ever addressed me as "Hump."
Другое дело -- охотники. Все они были более или менее знакомы с морем и
смотрели на мое назначение, как на шутку. Мне и самому было смешно, что я,
сухопутная крыса, исполнял обязанности помощника, однако быть посмешищем в
глазах других мне вовсе не хотелось. Я не жаловался, но Волк Ларсен сам
требовал по отношению ко мне соблюдения самого строгого морского этикета,
чего никогда не удостаивался бедный Иогансен. Ценою неоднократных стычек и
угроз он привел недовольных охотников к повиновению. От носа до кормы меня
титуловали "мистер Ван-Вейден", и только в неофициальных беседах Волк Ларсен
называл меня Хэмпом.
It was amusing. Perhaps the wind would haul a few points while we were
at dinner, and as I left the table he would say, "Mr. Van Weyden, will you
kindly put about on the port tack." And I would go on deck, beckon Louis to
me, and learn from him what was to be done. Then, a few minutes later,
having digested his instructions and thoroughly mastered the manoeuvre, I
would proceed to issue my orders. I remember an early instance of this kind,
when Wolf Larsen appeared on the scene just as I had begun to give orders.
He smoked his cigar and looked on quietly till the thing was accomplished,
and then paced aft by my side along the weather poop.
Это было забавно. Иной раз, пока мы обедали, ветер менял направление на
несколько румбов, и когда я вставал из-за стола, капитан говорил: "Мистер
ВанВейден, будьте добры лечь на левый галс". Я выходил на палубу, подзывал
Луиса и спрашивал у него, что нужно делать. Через несколько минут, усвоив
его указания и уяснив себе сущность маневра, я начинал отдавать
распоряжения. Помнится, однажды Волк Ларсен появился на палубе как раз в ту
минуту, когда я отдавал команду. Он остановился с сигарой в зубах и принялся
спокойно наблюдать за выполнением маневра. Затем поднялся ко мне на ют.
"Hump," he said, "I beg pardon, Mr. Van Weyden, I congratulate you. I
think you can now fire your father's legs back into the grave to him. You've
discovered your own and learned to stand on them. A little rope-work,
sail-making, and experience with storms and such things, and by the end of
the voyage you could ship on any coasting schooner."
-- Хэмп, -- сказал он. -- Виноват, мистер Ван-Вейден. Поздравляю вас!
Сдается мне, что отцовские ноги вам теперь больше не понадобятся. Вы,
кажется, уже научились стоять на своих собственных. Немного практики в
такелажных работах и с парусами, небольшой шторм, и к концу плавания вы
сумеете наняться на любую каботажную шхуну.
It was during this period, between the death of Johansen and the
arrival on the sealing grounds, that I passed my pleasantest hours on the
Ghost. Wolf Larsen was quite considerate, the sailors helped me, and I was
no longer in irritating contact with Thomas Mugridge. And I make free to
say, as the days went by, that I found I was taking a certain secret pride
in myself. Fantastic as the situation was, - a land-lubber second in
command, - I was, nevertheless, carrying it off well; and during that brief
time I was proud of myself, and I grew to love the heave and roll of the
Ghost under my feet as she wallowed north and west through the tropic sea to
the islet where we filled our water-casks.
В этот период моего плавания на "Призраке" -- после смерти Иогансена и
вплоть до прибытия к месту охоты -- я чувствовал себя не так уж плохо. Волк
Ларсен был ко мне не слишком строг, матросы мне помогали, и я был избавлен
от неприятного общества Томаса Магриджа. Должен признаться, что мало-помалу
я начал даже втайне гордиться собой. Как ни фантастично было мое положение
-- я, сухопутная крыса, вдруг занял второе по рангу место на судне! --
Однако справлялся я с делом неплохо. И я был доволен собой и даже полюбил
плавное покачивание под ногами палубы "Призрака", который все так же держал
курс от тропиков на северо-запад, к тому островку, где нам предстояло
пополнить запас пресной воды.
But my happiness was not unalloyed. It was comparative, a period of
less misery slipped in between a past of great miseries and a future of
great miseries. For the Ghost, so far as the seamen were concerned, was a
hell-ship of the worst description. They never had a moment's rest or peace.
Wolf Larsen treasured against them the attempt on his life and the drubbing
he had received in the forecastle; and morning, noon, and night, and all
night as well, he devoted himself to making life unlivable for them.
Но это было лишь время сравнительного благополучия. Такие же муки,
какие я испытал вначале, ждали Меня и впереди. А для команды, особенно для
матросов, "Призрак" по-прежнему оставался ужасным, сатанинским кораблем.
Никто не знал на нем ни минуты покоя. Волк Ларсен не простил матросам
покушения на его жизнь и трепки, которую они задали ему в кубрике. И днем и
ночью он всячески старался отравить им существование.
He knew well the psychology of the little thing, and it was the little
things by which he kept the crew worked up to the verge of madness. I have
seen Harrison called from his bunk to put properly away a misplaced
paintbrush, and the two watches below haled from their tired sleep to
accompany him and see him do it. A little thing, truly, but when multiplied
by the thousand ingenious devices of such a mind, the mental state of the
men in the forecastle may be slightly comprehended.
Он хорошо понимал психологическое значение мелочей и умел мелкими
придирками доводить матросов до Исступления. Я видел, как он поднял
Гаррисона с койки, как тот убрал валявшуюся не на месте малярную кисть. Но и
этого ему показалось мало, и он разбудил еще всех подвахтенных и велел им
пойти за Гаррисоном и поглядеть, как он будет это делать. Это был, конечно,
пустяк, но его изобретательный ум придумывал их тысячи, и легко можно себе
представить, какое настроение царило на баке.
Of course much grumbling went on, and little outbursts were continually
occurring. Blows were struck, and there were always two or three men nursing
injuries at the hands of the human beast who was their master. Concerted
action was impossible in face of the heavy arsenal of weapons carried in the
steerage and cabin. Leach and Johnson were the two particular victims of
Wolf Larsen's diabolic temper, and the look of profound melancholy which had
settled on Johnson's face and in his eyes made my heart bleed.
Понятно, что команда роптала, и отдельные столкновения повторялись
снова и снова. Капитан продолжал избивать матросов, и ежедневно двое-трое из
них врачевали, как могли, нанесенные им увечья. Однако на решительное
выступление они не отваживались, так как, в кубрике у охотников и в
кают-компании хранился большой запас оружия. Больше всего доставалось от
Волка Ларсена Личу и Джонсону: на них он вымещал свою дьявольскую злобу, и
глубокая тоска, которую я читал в глазах Джонсона, заставляла сжиматься мое
сердце.
With Leach it was different. There was too much of the fighting beast
in him. He seemed possessed by an insatiable fury which gave no time for
grief. His lips had become distorted into a permanent snarl, which at mere
sight of Wolf Larsen broke out in sound, horrible and menacing and, I do
believe, unconsciously. I have seen him follow Wolf Larsen about with his
eyes, like an animal its keeper, the while the animal-like snarl sounded
deep in his throat and vibrated forth between his teeth.
Лич относился к своему положению иначе. Он был затравлен, но не
сдавался. Он весь горел неукротимой яростью, не оставлявшей места для
скорби. На его губах застыла злобная усмешка, и при виде Волка Ларсена с них
всякий раз -- как видно, бессознательно -- срывалось угрожающее ворчание. Он
следил глазами за капитаном, как зверь следит из клетки за своим стражем, и
злоба, клокотавшая в его груди, рвалась наружу сквозь стиснутые зубы.
I remember once, on deck, in bright day, touching him on the shoulder
as preliminary to giving an order. His back was toward me, and at the first
feel of my hand he leaped upright in the air and away from me, snarling and
turning his head as he leaped. He had for the moment mistaken me for the man
he hated.
Помню, как однажды на палубе я средь бела дня тронул его за плечо,
собираясь отдать какое-то приказание. Он стоял ко мне спиной, и, когда моя
рука коснулась его, отпрянул с диким возгласом. Он принял меня за
ненавистного ему человека.
Both he and Johnson would have killed Wolf Larsen at the slightest
opportunity, but the opportunity never came. Wolf Larsen was too wise for
that, and, besides, they had no adequate weapons. With their fists alone
they had no chance whatever. Time and again he fought it out with Leach who
fought back always, like a wildcat, tooth and nail and fist, until
stretched, exhausted or unconscious, on the deck. And he was never averse to
another encounter. All the devil that was in him challenged the devil in
Wolf Larsen. They had but to appear on deck at the same time, when they
would be at it, cursing, snarling, striking; and I have seen Leach fling
himself upon Wolf Larsen without warning or provocation. Once he threw his
heavy sheath-knife, missing Wolf Larsen's throat by an inch. Another time he
dropped a steel marlinspike from the mizzen crosstree. It was a difficult
cast to make on a rolling ship, but the sharp point of the spike, whistling
seventy-five feet through the air, barely missed Wolf Larsen's head as he
emerged from the cabin companion-way and drove its length two inches and
over into the solid deck-planking. Still another time, he stole into the
steerage, possessed himself of a loaded shot-gun, and was making a rush for
the deck with it when caught by Kerfoot and disarmed.
Лич и Джонсон убили бы Волка Ларсена при первой возможности, только она
им никогда не представлялась, -- Волк Ларсен был слишком хитер. К тому же у
них не было сподручного оружия. На одни кулаки им никак не приходилось
рассчитывать. Время от времени капитан показывал свою силу Личу, и тот
всегда давал сдачи и кидался на него, как дикая кошка, пуская в ход и зубы,
и ногти, и кулаки, но в конце концов всякий раз падал на палубу без сил и
часто даже без сознания. И все же он никогда не старался избежать схватки.
Дьявол, сидевший в нем, бросал вызов дьяволу в Волке Ларсене. Стоило им
только столкнуться на палубе, и поднималась драка. Мне случалось видеть, как
Лич кидался на Волка Ларсена без всякого предупреждения или внешнего повода.
Однажды от метнул в капитана тяжелый кортик и промахнулся всего на
какой-нибудь дюйм, а еще как-то уронил на него с салинга стальную свайку. Не
простая это была задача -- попасть в цель при качке, с высоты семидесяти
пяти футов, но острие инструмента, просвистав в воздухе, мелькнуло почти у
самой головы Волка Ларсена, когда тот показался из люка, и вонзилось на
целых два дюйма в толстые доски палубы. В другой раз Лич пробрался в кубрик
охотников, завладел чьим-то заряженным дробовиком и уже хотел выскочить с
ним на палубу, но тут его перехватил и обезоружил Керфут.
I often wondered why Wolf Larsen did not kill him and make an end of
it. But he only laughed and seemed to enjoy it. There seemed a certain spice
about it, such as men must feel who take delight in making pets of ferocious
animals.
Я часто задавал себе вопрос, почему Волк Ларсен не убьет Лича и не
положит этому конец. Но он только смеялся и, казалось, наслаждался
опасностью. В этой игре была для него особая прелесть; быть может, он
чувствовал себя в роли укротителя диких зверей.
"It gives a thrill to life," he explained to me, "when life is carried
in one's hand. Man is a natural gambler, and life is the biggest stake he
can lay. The greater the odds, the greater the thrill. Why should I deny
myself the joy of exciting Leach's soul to fever-pitch? For that matter, I
do him a kindness. The greatness of sensation is mutual. He is living more
royally than any man for'ard, though he does not know it. For he has what
they have not - purpose, something to do and be done, an all-absorbing end
to strive to attain, the desire to kill me, the hope that he may kill me.
Really, Hump, he is living deep and high. I doubt that he has ever lived so
swiftly and keenly before, and I honestly envy him, sometimes, when I see
him raging at the summit of passion and sensibility."
-- Жизнь получает особую остроту, -- объяснял он мне, -- когда висит на
волоске. Человек по природе игрок, а жизнь -- самая крупная его ставка. Чем
больше риск, тем острее ощущение. Зачем мне отказывать себе в удовольствии
доводить Лича до белого каления? Этим я ему же оказываю услугу. Мы оба
испытываем весьма сильные ощущения. Его жизнь богаче, чем у любого матроса
на баке, хотя он этого и не сознает. Он имеет то, чего нет у них, -- цель,
поглощающую его: он стремится убить меня и не теряет надежды, что это ему
удастся. Право, Хэмп, он живет полной, насыщенной жизнью. Я сомневаюсь,
чтобы когда-либо его жизнь протекала так напряженно и остро, и порой
искренне завидую ему, когда вижу его на вершине страсти и исступления.
"Ah, but it is cowardly, cowardly!" I cried. "You have all the
advantage."
-- Но ведь это низостьНизость! -- воскликнул я. -- Все преимущества на
вашей стороне.
"Of the two of us, you and I, who is the greater coward?" he asked
seriously. "If the situation is unpleasing, you compromise with your
conscience when you make yourself a party to it. If you were really great,
really true to yourself, you would join forces with Leach and Johnson. But
you are afraid, you are afraid. You want to live. The life that is in you
cries out that it must live, no matter what the cost; so you live
ignominiously, untrue to the best you dream of, sinning against your whole
pitiful little code, and, if there were a hell, heading your soul straight
for it. Bah! I play the braver part. I do no sin, for I am true to the
promptings of the life that is in me. I am sincere with my soul at least,
and that is what you are not."
-- Кто из нас двоих, вы или я, более низок? -- нахмурившись, спросил
он. -- Попадая в неприятное положение, вы вступаете в компромисс с вашей
совестью. Если бы вы действительно были на высоте и оставались верны себе,
вы должны были бы объединиться с Личем и Джонсоном. Но вы боитесь, боитесь!
Вы хотите жить. Жизнь в вас кричит, что она хочет жить, чего бы это ни
стоило. Вы влачите презренное существование, изменяете вашим идеалам,
грешите против своей жалкой морали и, если есть ад, прямым путем ведете туда
свою душу. Я выбрал себе более достойную роль. Я не грешу, так как остаюсь
верен велениям жизни во мне. Я по крайней мере не поступаю против совести,
чего вы не можете сказать о себе.
There was a sting in what he said. Perhaps, after all, I was playing a
cowardly part. And the more I thought about it the more it appeared that my
duty to myself lay in doing what he had advised, lay in joining forces with
Johnson and Leach and working for his death. Right here, I think, entered
the austere conscience of my Puritan ancestry, impelling me toward lurid
deeds and sanctioning even murder as right conduct. I dwelt upon the idea.
It would be a most moral act to rid the world of such a monster. Humanity
would be better and happier for it, life fairer and sweeter.
В том, что он говорил, была неприятная правда. Быть может, я и в самом
деле праздновал труса. Чем больше я размышлял об этом, тем яснее сознавал,
что мой долг перед самим собой -- сделать то, к чему Ларсен подстрекает
меня, то есть примкнуть к Джонсону и Личу и вместе с ними постараться убить
его. В этом, мне кажется, сказалось наследие моих суровых предков пуритан,
оправдывавших даже убийство, если оно совершается для благой цели. Я не мог
отделаться от этих мыслей. Освободить мир от такого чудовища казалось мне
актом высшей морали. Человечество станет от этого только лучше и счастливее,
а жизнь чище и приятнее.
I pondered it long, lying sleepless in my bunk and reviewing in endless
procession the facts of the situation. I talked with Johnson and Leach,
during the night watches when Wolf Larsen was below. Both men had lost hope
- Johnson, because of temperamental despondency; Leach, because he had
beaten himself out in the vain struggle and was exhausted. But he caught my
hand in a passionate grip one night, saying:
Я раздумывал об этом, ворочаясь на своей койке в долгие бессонные ночи,
и снова и снова перебирал в уме все события. Во время ночных вахт, когда
Волк Ларсен был внизу, я беседовал с Джонсоном и Личем. Оба они потеряли
всякую надежду: Джонсон -- по мрачному складу своего характера, а Лич --
потому, что истощил силы в тщетной борьбе. Однажды он взволнованно схватил
мою руку и сказал:
"I think yer square, Mr. Van Weyden. But stay where you are and keep
yer mouth shut. Say nothin' but saw wood. We're dead men, I know it; but all
the same you might be able to do us a favour some time when we need it damn
bad."
-- Вы честный человек, мистер Ван-ВейденНо оставайтесь на своем месте и
помалкивайте. Наша песенка спета, я знаю. И все-таки в трудную минуту вы,
может, сумеете помочь нам.
It was only next day, when Wainwright Island loomed to windward, close
abeam, that Wolf Larsen opened his mouth in prophecy. He had attacked
Johnson, been attacked by Leach, and had just finished whipping the pair of
them.
На следующий день, когда на траверзе у нас с наветренной стороны вырос
остров Уэнрайт, Волк Ларсен изрек пророческие слова. Он только что поколотил
Джонсона, а заодно и Лича, который пришел товарищу на подмогу.
"Leach," he said, "you know I'm going to kill you some time or other,
don't you?"
-- Лич, -- сказал он, -- ты знаешь, что я когда-нибудь убью тебя?
A snarl was the answer.
Матрос в ответ только зарычал.
"And as for you, Johnson, you'll get so tired of life before I'm
through with you that you'll fling yourself over the side. See if you
don't."
-- А тебе, Джонсон, так в конце концов осточертеет жизнь, что ты сам
бросишься за борт, не ожидая, чтобы я тебя прикончил. Помяни мое слово!
"That's a suggestion," he added, in an aside to me. "I'll bet you a
month's pay he acts upon it."
-- Это -- внушение, -- добавил он, обращаясь ко мне. -- Держу пари на
ваше месячное жалованье, что он так и сделает.
I had cherished a hope that his victims would find an opportunity to
escape while filling our water-barrels, but Wolf Larsen had selected his
spot well. The Ghost lay half-a-mile beyond the surf- line of a lonely
beach. Here debauched a deep gorge, with precipitous, volcanic walls which
no man could scale. And here, under his direct supervision - for he went
ashore himself - Leach and Johnson filled the small casks and rolled them
down to the beach. They had no chance to make a break for liberty in one of
the boats.
Я питал надежду, что его жертвы найдут случай бежать, когда мы будем
наполнять водой бочонки, но Волк Ларсен хорошо выбрал место, где бросить
якорь. "Призрак" лег в дрейф в полумиле за линией прибоя, окаймлявшей
пустынный берег. Здесь открывалось глубокое ущелье, окруженное отвесными
скалами вулканического происхождения, по которым невозможно было
вскарабкаться наверх. И здесь, под непосредственным наблюдением самого
капитана, съехавшего на берег, Лич и Джонсон наполняли пресной водой бочонки
и скатывали их к берегу. Удрать на шлюпке у них не было никакой возможности.
Harrison and Kelly, however, made such an attempt. They composed one of
the boats' crews, and their task was to ply between the schooner and the
shore, carrying a single cask each trip. Just before dinner, starting for
the beach with an empty barrel, they altered their course and bore away to
the left to round the promontory which jutted into the sea between them and
liberty. Beyond its foaming base lay the pretty villages of the Japanese
colonists and smiling valleys which penetrated deep into the interior. Once
in the fastnesses they promised, and the two men could defy Wolf Larsen.
Но Гаррисон и Келли сделали такую попытку. На их обязанности лежало
курсировать на своей шлюпке между шхуной и берегом, перевозя каждый раз по
одному бочонку. Перед самым обедом, двинувшись с пустым бочонком к берегу,
они внезапно изменили курс и отклонились влево, стремясь обогнуть мыс,
далеко выступавший в море и отделявший их от свободы. Там, за белыми
пенистыми бурунами, раскинулись живописные деревушки японских колонистов и
приветливые долины, уходящие в глубь острова. Если бы матросам удалось
скрыться туда. Волк Ларсен был бы им уже не страшен.
I had observed Henderson and Smoke loitering about the deck all
morning, and I now learned why they were there. Procuring their rifles, they
opened fire in a leisurely manner, upon the deserters. It was a cold-blooded
exhibition of marksmanship. At first their bullets zipped harmlessly along
the surface of the water on either side the boat; but, as the men continued
to pull lustily, they struck closer and closer.
Однако Гендерсон и Смок все утро бродили по палубе: и теперь я понял, с
какой целью. Достав винтовки, они неторопливо открыли огонь по беглецам. Это
была хладнокровная демонстрация меткой стрельбы. Сначала их пули, не нанося
вреда, шлепались в воду по обеим сторонам шлюпки. Но матросы продолжали
грести изо всех сил, и тогда пули начали ложиться все ближе и ближе.
"Now, watch me take Kelly's right oar," Smoke said, drawing a more
careful aim.
-- Смотрите, сейчас я прострелю правое весло Келли, -- сказал Смок и
прицелился более тщательно.
I was looking through the glasses, and I saw the oar-blade shatter as
he shot. Henderson duplicated it, selecting Harrison's right oar. The boat
slewed around. The two remaining oars were quickly broken. The men tried to
row with the splinters, and had them shot out of their hands. Kelly ripped
up a bottom board and began paddling, but dropped it with a cry of pain as
its splinters drove into his hands. Then they gave up, letting the boat
drift till a second boat, sent from the shore by Wolf Larsen, took them in
tow and brought them aboard.
Я увидел в бинокль, как лопасть весла разлетелась в щепы. Гендерсон
проделал то же самое с правым веслом Гаррисона. Шлюпку завертело на месте.
Два остальных весла быстро подверглись той же участи. Матросы пытались
грести обломками, но и те были выбиты у них из рук. Тогда Келли оторвал
доску от дна шлюпки и начал было грести этой доской, но тут же выронил ее,
вскрикнув от боли: пуля расщепила доску, и заноза вонзилась ему в руку.
Тогда беглецы покорились своей доле, и шлюпку носило по волнам, пока вторая
шлюпка, посланная Волком Ларсеном, не взяла ее на буксир и не доставила
беглецов на борт.
Late that afternoon we hove up anchor and got away. Nothing was before
us but the three or four months' hunting on the sealing grounds. The outlook
was black indeed, and I went about my work with a heavy heart. An almost
funereal gloom seemed to have descended upon the Ghost. Wolf Larsen had
taken to his bunk with one of his strange, splitting headaches. Harrison
stood listlessly at the wheel, half supporting himself by it, as though
wearied by the weight of his flesh. The rest of the men were morose and
silent. I came upon Kelly crouching to the lee of the forecastle scuttle,
his head on his knees, his arms about his head, in an attitude of
unutterable despondency.
К вечеру мы снялись с якоря. Теперь нам предстояло целых три или четыре
месяца охотиться на котиков. Мрачная перспектива, и я с тяжелым сердцем
занимался своим делом. На "Призраке" царило похоронное настроение. Волк
Ларсен валялся на койке: у него опять был один из этих странных мучительных
приступов головной боли. Гаррисон с унылым видом стоял у штурвала,
навалившись на него всем телом, словно ноги не держали его. Остальные
хранили угрюмое молчание. Я наткнулся на Келли: он сидел с подветренной
стороны у люка матросского кубрика в позе безысходного отчаяния, уронив
голову в колени и охватив ее руками.
Johnson I found lying full length on the forecastle head, staring at
the troubled churn of the forefoot, and I remembered with horror the
suggestion Wolf Larsen had made. It seemed likely to bear fruit. I tried to
break in on the man's morbid thoughts by calling him away, but he smiled
sadly at me and refused to obey.
Джонсон растянулся на самом носу и следил, как пенятся волны у
форштевня. Я с ужасом вспомнил пророчество Волка Ларсена, и у меня мелькнула
мысль, что его внушение начинает действовать. Мне захотелось отвлечь
Джонсона от его дум, и я окликнул его, но он только грустно улыбнулся мне и
не тронулся с места.
Leach approached me as I returned aft.
На корме ко мне подошел Лич.
"I want to ask a favour, Mr. Van Weyden," he said. "If it's yer luck to
ever make 'Frisco once more, will you hunt up Matt McCarthy? He's my old
man. He lives on the Hill, back of the Mayfair bakery, runnin' a cobbler's
shop that everybody knows, and you'll have no trouble. Tell him I lived to
be sorry for the trouble I brought him and the things I done, and - and just
tell him 'God bless him,' for me."
-- Я хочу попросить вас кое о чем, мистер ВанВейден, -- сказал он. --
Если вам повезет и вы вернетесь во Фриско, не откажите разыскать Матта
Мак-Карти. Это мой старик. Он сапожник, живет на горе, за пекарней Мейфера.
Его там все знают, и вам не трудно будет его найти. Скажите старику, что не
хотел огорчать его и жалею о том, что я наделал, и... и скажите ему еще так
от меня: "Да хранит тебя бог".
I nodded my head, but said, "We'll all win back to San Francisco,
Leach, and you'll be with me when I go to see Matt McCarthy."
Я кивнул и прибавил: -- Мы все вернемся в Сан-Франциско, Лич, и я
вместе с вами пойду повидать Матта Мак-Карти.
"I'd like to believe you," he answered, shaking my hand, "but I can't.
Wolf Larsen 'll do for me, I know it; and all I can hope is, he'll do it
quick."
-- Хорошо, кабы так, -- отвечал он, пожимая мне руку. -- Да не верю я в
это. Волк Ларсен прикончит меня, я знаю. Да пусть бы уж поскорее!
And as he left me I was aware of the same desire at my heart. Since it
was to be done, let it be done with despatch. The general gloom had gathered
me into its folds. The worst appeared inevitable; and as I paced the deck,
hour after hour, I found myself afflicted with Wolf Larsen's repulsive
ideas. What was it all about? Where was the grandeur of life that it should
permit such wanton destruction of human souls? It was a cheap and sordid
thing after all, this life, and the sooner over the better. Over and done
with! I, too, leaned upon the rail and gazed longingly into the sea, with
the certainty that sooner or later I should be sinking down, down, through
the cool green depths of its oblivion.
Он ушел, а я почувствовал, что и сам желаю того же. Пусть неизбежное
случится поскорее. Общая подавленность передалась и мне. Гибель казалась
неотвратимой. И час за часом шагая по палубе, я чувствовал все отчетливее,
что начинаю поддаваться отвратительным идеям Волка Ларсена. К чему ведет все
на свете? Где величие жизни, раз она допускает такое разрушение человеческих
душ по какому-то бессмысленному капризу? Жизнь -- дешевая и скверная штука,
и чем скорее придет ей конец, тем лучше. Покончить с ней, и бастаПо примеру
Джонсона я перегнулся через борт и не отрывал глаз от моря, испытывая
глубокую уверенность в том, что рано или поздно буду опускаться вниз, вниз,
вниз, в холодные зеленые пучины забвения.
Strange to say, in spite of the general foreboding, nothing of especial
moment happened on the Ghost. We ran on to the north and west till we raised
the coast of Japan and picked up with the great seal herd. Coming from no
man knew where in the illimitable Pacific, it was travelling north on its
annual migration to the rookeries of Bering Sea. And north we travelled with
it, ravaging and destroying, flinging the naked carcasses to the shark and
salting down the skins so that they might later adorn the fair shoulders of
the women of the cities.
Как ни странно, но, несмотря на мрачные предчувствия, овладевшие всеми,
на "Призраке" пока никаких особенных событий еще не произошло. Мы плыли на
северо-запад, пока не достигли берегов Японии и не наткнулись на большое
стадо котиков. Явившись сюда откуда-то из безграничных Просторов Тихого
океана, они совершали свое ежегодное переселение на север, к лежбищам у
берегов Берингова моря. Повернули за ними к северу и мы, свирепствуя и
истребляя, бросая ободранные туши акулам и засаливая шкуры, которые
впоследствии должны были украсить прелестные плечи горожанок.
It was wanton slaughter, and all for woman's sake. No man ate of the
seal meat or the oil. After a good day's killing I have seen our decks
covered with hides and bodies, slippery with fat and blood, the scuppers
running red; masts, ropes, and rails spattered with the sanguinary colour;
and the men, like butchers plying their trade, naked and red of arm and
hand, hard at work with ripping and flensing-knives, removing the skins from
the pretty sea-creatures they had killed.
Это было безжалостное избиение, совершавшееся во славу женщин. Мяса и
жира никто не ел. После дня успешной охоты наши палубы были завалены тушами
и шкурами, скользкими от жира и крови, и в шпигаты стекали алые ручейки.
Мачты, снасти и борта -- все было забрызгано кровью. А люди с обнаженными
окровавленными руками, словно мясники, усердно работали ножами, сдирая шкуры
с убитых ими красивых морских животных.
It was my task to tally the pelts as they came aboard from the boats,
to oversee the skinning and afterward the cleansing of the decks and
bringing things ship-shape again. It was not pleasant work. My soul and my
stomach revolted at it; and yet, in a way, this handling and directing of
many men was good for me. It developed what little executive ability I
possessed, and I was aware of a toughening or hardening which I was
undergoing and which could not be anything but wholesome for "Sissy" Van
Но он только улыбнулся, словно вопрос уже был решен.
"I won't be mate on this hell-ship!" I cried defiantly.
-- Да не хочу я быть помощником на этом дьявольском корабле! -- с
возмущением вскричал я.
I saw his face grow hard and the merciless glitter come into his eyes.
He walked to the door of his room, saying:
Его лицо сразу стало жестким, глаза холодно блеснули. Он подошел к
двери каюты и сказал:
"And now, Mr. Van Weyden, good-night."
-- Ну, мистер Ван-Вейден, доброй ночи!
"Good-night, Mr. Larsen," I answered weakly.
-- Доброй ночи, мистер Ларсен, -- чуть слышно пробормотал я.
I cannot say that the position of mate carried with it anything more
joyful than that there were no more dishes to wash. I was ignorant of the
simplest duties of mate, and would have fared badly indeed, had the sailors
not sympathized with me. I knew nothing of the minutiae of ropes and
rigging, of the trimming and setting of sails; but the sailors took pains to
put me to rights, - Louis proving an especially good teacher, - and I had
little trouble with those under me.
Не могу сказать, чтобы положение помощника было мне хоть
сколько-нибудь приятно, хотя я и избавился от мытья посуды. Я не знал самых
элементарных обязанностей штурмана, и мне пришлось бы туго, не будь матросы
расположены ко мне. Я ничего не смыслил в оснастке судна и не понимал, как
надо ставить паруса. Но матросы старались подучить меня, и особенно хорошим
учителем оказался Луис. Столкновений с моими подчиненными у меня не было.
With the hunters it was otherwise. Familiar in varying degree with the
sea, they took me as a sort of joke. In truth, it was a joke to me, that I,
the veriest landsman, should be filling the office of mate; but to be taken
as a joke by others was a different matter. I made no complaint, but Wolf
Larsen demanded the most punctilious sea etiquette in my case, - far more
than poor Johansen had ever received; and at the expense of several rows,
threats, and much grumbling, he brought the hunters to time. I was "Mr. Van
Weyden" fore and aft, and it was only unofficially that Wolf Larsen himself
ever addressed me as "Hump."
Другое дело -- охотники. Все они были более или менее знакомы с морем и
смотрели на мое назначение, как на шутку. Мне и самому было смешно, что я,
сухопутная крыса, исполнял обязанности помощника, однако быть посмешищем в
глазах других мне вовсе не хотелось. Я не жаловался, но Волк Ларсен сам
требовал по отношению ко мне соблюдения самого строгого морского этикета,
чего никогда не удостаивался бедный Иогансен. Ценою неоднократных стычек и
угроз он привел недовольных охотников к повиновению. От носа до кормы меня
титуловали "мистер Ван-Вейден", и только в неофициальных беседах Волк Ларсен
называл меня Хэмпом.
It was amusing. Perhaps the wind would haul a few points while we were
at dinner, and as I left the table he would say, "Mr. Van Weyden, will you
kindly put about on the port tack." And I would go on deck, beckon Louis to
me, and learn from him what was to be done. Then, a few minutes later,
having digested his instructions and thoroughly mastered the manoeuvre, I
would proceed to issue my orders. I remember an early instance of this kind,
when Wolf Larsen appeared on the scene just as I had begun to give orders.
He smoked his cigar and looked on quietly till the thing was accomplished,
and then paced aft by my side along the weather poop.
Это было забавно. Иной раз, пока мы обедали, ветер менял направление на
несколько румбов, и когда я вставал из-за стола, капитан говорил: "Мистер
ВанВейден, будьте добры лечь на левый галс". Я выходил на палубу, подзывал
Луиса и спрашивал у него, что нужно делать. Через несколько минут, усвоив
его указания и уяснив себе сущность маневра, я начинал отдавать
распоряжения. Помнится, однажды Волк Ларсен появился на палубе как раз в ту
минуту, когда я отдавал команду. Он остановился с сигарой в зубах и принялся
спокойно наблюдать за выполнением маневра. Затем поднялся ко мне на ют.
"Hump," he said, "I beg pardon, Mr. Van Weyden, I congratulate you. I
think you can now fire your father's legs back into the grave to him. You've
discovered your own and learned to stand on them. A little rope-work,
sail-making, and experience with storms and such things, and by the end of
the voyage you could ship on any coasting schooner."
-- Хэмп, -- сказал он. -- Виноват, мистер Ван-Вейден. Поздравляю вас!
Сдается мне, что отцовские ноги вам теперь больше не понадобятся. Вы,
кажется, уже научились стоять на своих собственных. Немного практики в
такелажных работах и с парусами, небольшой шторм, и к концу плавания вы
сумеете наняться на любую каботажную шхуну.
It was during this period, between the death of Johansen and the
arrival on the sealing grounds, that I passed my pleasantest hours on the
Ghost. Wolf Larsen was quite considerate, the sailors helped me, and I was
no longer in irritating contact with Thomas Mugridge. And I make free to
say, as the days went by, that I found I was taking a certain secret pride
in myself. Fantastic as the situation was, - a land-lubber second in
command, - I was, nevertheless, carrying it off well; and during that brief
time I was proud of myself, and I grew to love the heave and roll of the
Ghost under my feet as she wallowed north and west through the tropic sea to
the islet where we filled our water-casks.
В этот период моего плавания на "Призраке" -- после смерти Иогансена и
вплоть до прибытия к месту охоты -- я чувствовал себя не так уж плохо. Волк
Ларсен был ко мне не слишком строг, матросы мне помогали, и я был избавлен
от неприятного общества Томаса Магриджа. Должен признаться, что мало-помалу
я начал даже втайне гордиться собой. Как ни фантастично было мое положение
-- я, сухопутная крыса, вдруг занял второе по рангу место на судне! --
Однако справлялся я с делом неплохо. И я был доволен собой и даже полюбил
плавное покачивание под ногами палубы "Призрака", который все так же держал
курс от тропиков на северо-запад, к тому островку, где нам предстояло
пополнить запас пресной воды.
But my happiness was not unalloyed. It was comparative, a period of
less misery slipped in between a past of great miseries and a future of
great miseries. For the Ghost, so far as the seamen were concerned, was a
hell-ship of the worst description. They never had a moment's rest or peace.
Wolf Larsen treasured against them the attempt on his life and the drubbing
he had received in the forecastle; and morning, noon, and night, and all
night as well, he devoted himself to making life unlivable for them.
Но это было лишь время сравнительного благополучия. Такие же муки,
какие я испытал вначале, ждали Меня и впереди. А для команды, особенно для
матросов, "Призрак" по-прежнему оставался ужасным, сатанинским кораблем.
Никто не знал на нем ни минуты покоя. Волк Ларсен не простил матросам
покушения на его жизнь и трепки, которую они задали ему в кубрике. И днем и
ночью он всячески старался отравить им существование.
He knew well the psychology of the little thing, and it was the little
things by which he kept the crew worked up to the verge of madness. I have
seen Harrison called from his bunk to put properly away a misplaced
paintbrush, and the two watches below haled from their tired sleep to
accompany him and see him do it. A little thing, truly, but when multiplied
by the thousand ingenious devices of such a mind, the mental state of the
men in the forecastle may be slightly comprehended.
Он хорошо понимал психологическое значение мелочей и умел мелкими
придирками доводить матросов до Исступления. Я видел, как он поднял
Гаррисона с койки, как тот убрал валявшуюся не на месте малярную кисть. Но и
этого ему показалось мало, и он разбудил еще всех подвахтенных и велел им
пойти за Гаррисоном и поглядеть, как он будет это делать. Это был, конечно,
пустяк, но его изобретательный ум придумывал их тысячи, и легко можно себе
представить, какое настроение царило на баке.
Of course much grumbling went on, and little outbursts were continually
occurring. Blows were struck, and there were always two or three men nursing
injuries at the hands of the human beast who was their master. Concerted
action was impossible in face of the heavy arsenal of weapons carried in the
steerage and cabin. Leach and Johnson were the two particular victims of
Wolf Larsen's diabolic temper, and the look of profound melancholy which had
settled on Johnson's face and in his eyes made my heart bleed.
Понятно, что команда роптала, и отдельные столкновения повторялись
снова и снова. Капитан продолжал избивать матросов, и ежедневно двое-трое из
них врачевали, как могли, нанесенные им увечья. Однако на решительное
выступление они не отваживались, так как, в кубрике у охотников и в
кают-компании хранился большой запас оружия. Больше всего доставалось от
Волка Ларсена Личу и Джонсону: на них он вымещал свою дьявольскую злобу, и
глубокая тоска, которую я читал в глазах Джонсона, заставляла сжиматься мое
сердце.
With Leach it was different. There was too much of the fighting beast
in him. He seemed possessed by an insatiable fury which gave no time for
grief. His lips had become distorted into a permanent snarl, which at mere
sight of Wolf Larsen broke out in sound, horrible and menacing and, I do
believe, unconsciously. I have seen him follow Wolf Larsen about with his
eyes, like an animal its keeper, the while the animal-like snarl sounded
deep in his throat and vibrated forth between his teeth.
Лич относился к своему положению иначе. Он был затравлен, но не
сдавался. Он весь горел неукротимой яростью, не оставлявшей места для
скорби. На его губах застыла злобная усмешка, и при виде Волка Ларсена с них
всякий раз -- как видно, бессознательно -- срывалось угрожающее ворчание. Он
следил глазами за капитаном, как зверь следит из клетки за своим стражем, и
злоба, клокотавшая в его груди, рвалась наружу сквозь стиснутые зубы.
I remember once, on deck, in bright day, touching him on the shoulder
as preliminary to giving an order. His back was toward me, and at the first
feel of my hand he leaped upright in the air and away from me, snarling and
turning his head as he leaped. He had for the moment mistaken me for the man
he hated.
Помню, как однажды на палубе я средь бела дня тронул его за плечо,
собираясь отдать какое-то приказание. Он стоял ко мне спиной, и, когда моя
рука коснулась его, отпрянул с диким возгласом. Он принял меня за
ненавистного ему человека.
Both he and Johnson would have killed Wolf Larsen at the slightest
opportunity, but the opportunity never came. Wolf Larsen was too wise for
that, and, besides, they had no adequate weapons. With their fists alone
they had no chance whatever. Time and again he fought it out with Leach who
fought back always, like a wildcat, tooth and nail and fist, until
stretched, exhausted or unconscious, on the deck. And he was never averse to
another encounter. All the devil that was in him challenged the devil in
Wolf Larsen. They had but to appear on deck at the same time, when they
would be at it, cursing, snarling, striking; and I have seen Leach fling
himself upon Wolf Larsen without warning or provocation. Once he threw his
heavy sheath-knife, missing Wolf Larsen's throat by an inch. Another time he
dropped a steel marlinspike from the mizzen crosstree. It was a difficult
cast to make on a rolling ship, but the sharp point of the spike, whistling
seventy-five feet through the air, barely missed Wolf Larsen's head as he
emerged from the cabin companion-way and drove its length two inches and
over into the solid deck-planking. Still another time, he stole into the
steerage, possessed himself of a loaded shot-gun, and was making a rush for
the deck with it when caught by Kerfoot and disarmed.
Лич и Джонсон убили бы Волка Ларсена при первой возможности, только она
им никогда не представлялась, -- Волк Ларсен был слишком хитер. К тому же у
них не было сподручного оружия. На одни кулаки им никак не приходилось
рассчитывать. Время от времени капитан показывал свою силу Личу, и тот
всегда давал сдачи и кидался на него, как дикая кошка, пуская в ход и зубы,
и ногти, и кулаки, но в конце концов всякий раз падал на палубу без сил и
часто даже без сознания. И все же он никогда не старался избежать схватки.
Дьявол, сидевший в нем, бросал вызов дьяволу в Волке Ларсене. Стоило им
только столкнуться на палубе, и поднималась драка. Мне случалось видеть, как
Лич кидался на Волка Ларсена без всякого предупреждения или внешнего повода.
Однажды от метнул в капитана тяжелый кортик и промахнулся всего на
какой-нибудь дюйм, а еще как-то уронил на него с салинга стальную свайку. Не
простая это была задача -- попасть в цель при качке, с высоты семидесяти
пяти футов, но острие инструмента, просвистав в воздухе, мелькнуло почти у
самой головы Волка Ларсена, когда тот показался из люка, и вонзилось на
целых два дюйма в толстые доски палубы. В другой раз Лич пробрался в кубрик
охотников, завладел чьим-то заряженным дробовиком и уже хотел выскочить с
ним на палубу, но тут его перехватил и обезоружил Керфут.
I often wondered why Wolf Larsen did not kill him and make an end of
it. But he only laughed and seemed to enjoy it. There seemed a certain spice
about it, such as men must feel who take delight in making pets of ferocious
animals.
Я часто задавал себе вопрос, почему Волк Ларсен не убьет Лича и не
положит этому конец. Но он только смеялся и, казалось, наслаждался
опасностью. В этой игре была для него особая прелесть; быть может, он
чувствовал себя в роли укротителя диких зверей.
"It gives a thrill to life," he explained to me, "when life is carried
in one's hand. Man is a natural gambler, and life is the biggest stake he
can lay. The greater the odds, the greater the thrill. Why should I deny
myself the joy of exciting Leach's soul to fever-pitch? For that matter, I
do him a kindness. The greatness of sensation is mutual. He is living more
royally than any man for'ard, though he does not know it. For he has what
they have not - purpose, something to do and be done, an all-absorbing end
to strive to attain, the desire to kill me, the hope that he may kill me.
Really, Hump, he is living deep and high. I doubt that he has ever lived so
swiftly and keenly before, and I honestly envy him, sometimes, when I see
him raging at the summit of passion and sensibility."
-- Жизнь получает особую остроту, -- объяснял он мне, -- когда висит на
волоске. Человек по природе игрок, а жизнь -- самая крупная его ставка. Чем
больше риск, тем острее ощущение. Зачем мне отказывать себе в удовольствии
доводить Лича до белого каления? Этим я ему же оказываю услугу. Мы оба
испытываем весьма сильные ощущения. Его жизнь богаче, чем у любого матроса
на баке, хотя он этого и не сознает. Он имеет то, чего нет у них, -- цель,
поглощающую его: он стремится убить меня и не теряет надежды, что это ему
удастся. Право, Хэмп, он живет полной, насыщенной жизнью. Я сомневаюсь,
чтобы когда-либо его жизнь протекала так напряженно и остро, и порой
искренне завидую ему, когда вижу его на вершине страсти и исступления.
"Ah, but it is cowardly, cowardly!" I cried. "You have all the
advantage."
-- Но ведь это низостьНизость! -- воскликнул я. -- Все преимущества на
вашей стороне.
"Of the two of us, you and I, who is the greater coward?" he asked
seriously. "If the situation is unpleasing, you compromise with your
conscience when you make yourself a party to it. If you were really great,
really true to yourself, you would join forces with Leach and Johnson. But
you are afraid, you are afraid. You want to live. The life that is in you
cries out that it must live, no matter what the cost; so you live
ignominiously, untrue to the best you dream of, sinning against your whole
pitiful little code, and, if there were a hell, heading your soul straight
for it. Bah! I play the braver part. I do no sin, for I am true to the
promptings of the life that is in me. I am sincere with my soul at least,
and that is what you are not."
-- Кто из нас двоих, вы или я, более низок? -- нахмурившись, спросил
он. -- Попадая в неприятное положение, вы вступаете в компромисс с вашей
совестью. Если бы вы действительно были на высоте и оставались верны себе,
вы должны были бы объединиться с Личем и Джонсоном. Но вы боитесь, боитесь!
Вы хотите жить. Жизнь в вас кричит, что она хочет жить, чего бы это ни
стоило. Вы влачите презренное существование, изменяете вашим идеалам,
грешите против своей жалкой морали и, если есть ад, прямым путем ведете туда
свою душу. Я выбрал себе более достойную роль. Я не грешу, так как остаюсь
верен велениям жизни во мне. Я по крайней мере не поступаю против совести,
чего вы не можете сказать о себе.
There was a sting in what he said. Perhaps, after all, I was playing a
cowardly part. And the more I thought about it the more it appeared that my
duty to myself lay in doing what he had advised, lay in joining forces with
Johnson and Leach and working for his death. Right here, I think, entered
the austere conscience of my Puritan ancestry, impelling me toward lurid
deeds and sanctioning even murder as right conduct. I dwelt upon the idea.
It would be a most moral act to rid the world of such a monster. Humanity
would be better and happier for it, life fairer and sweeter.
В том, что он говорил, была неприятная правда. Быть может, я и в самом
деле праздновал труса. Чем больше я размышлял об этом, тем яснее сознавал,
что мой долг перед самим собой -- сделать то, к чему Ларсен подстрекает
меня, то есть примкнуть к Джонсону и Личу и вместе с ними постараться убить
его. В этом, мне кажется, сказалось наследие моих суровых предков пуритан,
оправдывавших даже убийство, если оно совершается для благой цели. Я не мог
отделаться от этих мыслей. Освободить мир от такого чудовища казалось мне
актом высшей морали. Человечество станет от этого только лучше и счастливее,
а жизнь чище и приятнее.
I pondered it long, lying sleepless in my bunk and reviewing in endless
procession the facts of the situation. I talked with Johnson and Leach,
during the night watches when Wolf Larsen was below. Both men had lost hope
- Johnson, because of temperamental despondency; Leach, because he had
beaten himself out in the vain struggle and was exhausted. But he caught my
hand in a passionate grip one night, saying:
Я раздумывал об этом, ворочаясь на своей койке в долгие бессонные ночи,
и снова и снова перебирал в уме все события. Во время ночных вахт, когда
Волк Ларсен был внизу, я беседовал с Джонсоном и Личем. Оба они потеряли
всякую надежду: Джонсон -- по мрачному складу своего характера, а Лич --
потому, что истощил силы в тщетной борьбе. Однажды он взволнованно схватил
мою руку и сказал:
"I think yer square, Mr. Van Weyden. But stay where you are and keep
yer mouth shut. Say nothin' but saw wood. We're dead men, I know it; but all
the same you might be able to do us a favour some time when we need it damn
bad."
-- Вы честный человек, мистер Ван-ВейденНо оставайтесь на своем месте и
помалкивайте. Наша песенка спета, я знаю. И все-таки в трудную минуту вы,
может, сумеете помочь нам.
It was only next day, when Wainwright Island loomed to windward, close
abeam, that Wolf Larsen opened his mouth in prophecy. He had attacked
Johnson, been attacked by Leach, and had just finished whipping the pair of
them.
На следующий день, когда на траверзе у нас с наветренной стороны вырос
остров Уэнрайт, Волк Ларсен изрек пророческие слова. Он только что поколотил
Джонсона, а заодно и Лича, который пришел товарищу на подмогу.
"Leach," he said, "you know I'm going to kill you some time or other,
don't you?"
-- Лич, -- сказал он, -- ты знаешь, что я когда-нибудь убью тебя?
A snarl was the answer.
Матрос в ответ только зарычал.
"And as for you, Johnson, you'll get so tired of life before I'm
through with you that you'll fling yourself over the side. See if you
don't."
-- А тебе, Джонсон, так в конце концов осточертеет жизнь, что ты сам
бросишься за борт, не ожидая, чтобы я тебя прикончил. Помяни мое слово!
"That's a suggestion," he added, in an aside to me. "I'll bet you a
month's pay he acts upon it."
-- Это -- внушение, -- добавил он, обращаясь ко мне. -- Держу пари на
ваше месячное жалованье, что он так и сделает.
I had cherished a hope that his victims would find an opportunity to
escape while filling our water-barrels, but Wolf Larsen had selected his
spot well. The Ghost lay half-a-mile beyond the surf- line of a lonely
beach. Here debauched a deep gorge, with precipitous, volcanic walls which
no man could scale. And here, under his direct supervision - for he went
ashore himself - Leach and Johnson filled the small casks and rolled them
down to the beach. They had no chance to make a break for liberty in one of
the boats.
Я питал надежду, что его жертвы найдут случай бежать, когда мы будем
наполнять водой бочонки, но Волк Ларсен хорошо выбрал место, где бросить
якорь. "Призрак" лег в дрейф в полумиле за линией прибоя, окаймлявшей
пустынный берег. Здесь открывалось глубокое ущелье, окруженное отвесными
скалами вулканического происхождения, по которым невозможно было
вскарабкаться наверх. И здесь, под непосредственным наблюдением самого
капитана, съехавшего на берег, Лич и Джонсон наполняли пресной водой бочонки
и скатывали их к берегу. Удрать на шлюпке у них не было никакой возможности.
Harrison and Kelly, however, made such an attempt. They composed one of
the boats' crews, and their task was to ply between the schooner and the
shore, carrying a single cask each trip. Just before dinner, starting for
the beach with an empty barrel, they altered their course and bore away to
the left to round the promontory which jutted into the sea between them and
liberty. Beyond its foaming base lay the pretty villages of the Japanese
colonists and smiling valleys which penetrated deep into the interior. Once
in the fastnesses they promised, and the two men could defy Wolf Larsen.
Но Гаррисон и Келли сделали такую попытку. На их обязанности лежало
курсировать на своей шлюпке между шхуной и берегом, перевозя каждый раз по
одному бочонку. Перед самым обедом, двинувшись с пустым бочонком к берегу,
они внезапно изменили курс и отклонились влево, стремясь обогнуть мыс,
далеко выступавший в море и отделявший их от свободы. Там, за белыми
пенистыми бурунами, раскинулись живописные деревушки японских колонистов и
приветливые долины, уходящие в глубь острова. Если бы матросам удалось
скрыться туда. Волк Ларсен был бы им уже не страшен.
I had observed Henderson and Smoke loitering about the deck all
morning, and I now learned why they were there. Procuring their rifles, they
opened fire in a leisurely manner, upon the deserters. It was a cold-blooded
exhibition of marksmanship. At first their bullets zipped harmlessly along
the surface of the water on either side the boat; but, as the men continued
to pull lustily, they struck closer and closer.
Однако Гендерсон и Смок все утро бродили по палубе: и теперь я понял, с
какой целью. Достав винтовки, они неторопливо открыли огонь по беглецам. Это
была хладнокровная демонстрация меткой стрельбы. Сначала их пули, не нанося
вреда, шлепались в воду по обеим сторонам шлюпки. Но матросы продолжали
грести изо всех сил, и тогда пули начали ложиться все ближе и ближе.
"Now, watch me take Kelly's right oar," Smoke said, drawing a more
careful aim.
-- Смотрите, сейчас я прострелю правое весло Келли, -- сказал Смок и
прицелился более тщательно.
I was looking through the glasses, and I saw the oar-blade shatter as
he shot. Henderson duplicated it, selecting Harrison's right oar. The boat
slewed around. The two remaining oars were quickly broken. The men tried to
row with the splinters, and had them shot out of their hands. Kelly ripped
up a bottom board and began paddling, but dropped it with a cry of pain as
its splinters drove into his hands. Then they gave up, letting the boat
drift till a second boat, sent from the shore by Wolf Larsen, took them in
tow and brought them aboard.
Я увидел в бинокль, как лопасть весла разлетелась в щепы. Гендерсон
проделал то же самое с правым веслом Гаррисона. Шлюпку завертело на месте.
Два остальных весла быстро подверглись той же участи. Матросы пытались
грести обломками, но и те были выбиты у них из рук. Тогда Келли оторвал
доску от дна шлюпки и начал было грести этой доской, но тут же выронил ее,
вскрикнув от боли: пуля расщепила доску, и заноза вонзилась ему в руку.
Тогда беглецы покорились своей доле, и шлюпку носило по волнам, пока вторая
шлюпка, посланная Волком Ларсеном, не взяла ее на буксир и не доставила
беглецов на борт.
Late that afternoon we hove up anchor and got away. Nothing was before
us but the three or four months' hunting on the sealing grounds. The outlook
was black indeed, and I went about my work with a heavy heart. An almost
funereal gloom seemed to have descended upon the Ghost. Wolf Larsen had
taken to his bunk with one of his strange, splitting headaches. Harrison
stood listlessly at the wheel, half supporting himself by it, as though
wearied by the weight of his flesh. The rest of the men were morose and
silent. I came upon Kelly crouching to the lee of the forecastle scuttle,
his head on his knees, his arms about his head, in an attitude of
unutterable despondency.
К вечеру мы снялись с якоря. Теперь нам предстояло целых три или четыре
месяца охотиться на котиков. Мрачная перспектива, и я с тяжелым сердцем
занимался своим делом. На "Призраке" царило похоронное настроение. Волк
Ларсен валялся на койке: у него опять был один из этих странных мучительных
приступов головной боли. Гаррисон с унылым видом стоял у штурвала,
навалившись на него всем телом, словно ноги не держали его. Остальные
хранили угрюмое молчание. Я наткнулся на Келли: он сидел с подветренной
стороны у люка матросского кубрика в позе безысходного отчаяния, уронив
голову в колени и охватив ее руками.
Johnson I found lying full length on the forecastle head, staring at
the troubled churn of the forefoot, and I remembered with horror the
suggestion Wolf Larsen had made. It seemed likely to bear fruit. I tried to
break in on the man's morbid thoughts by calling him away, but he smiled
sadly at me and refused to obey.
Джонсон растянулся на самом носу и следил, как пенятся волны у
форштевня. Я с ужасом вспомнил пророчество Волка Ларсена, и у меня мелькнула
мысль, что его внушение начинает действовать. Мне захотелось отвлечь
Джонсона от его дум, и я окликнул его, но он только грустно улыбнулся мне и
не тронулся с места.
Leach approached me as I returned aft.
На корме ко мне подошел Лич.
"I want to ask a favour, Mr. Van Weyden," he said. "If it's yer luck to
ever make 'Frisco once more, will you hunt up Matt McCarthy? He's my old
man. He lives on the Hill, back of the Mayfair bakery, runnin' a cobbler's
shop that everybody knows, and you'll have no trouble. Tell him I lived to
be sorry for the trouble I brought him and the things I done, and - and just
tell him 'God bless him,' for me."
-- Я хочу попросить вас кое о чем, мистер ВанВейден, -- сказал он. --
Если вам повезет и вы вернетесь во Фриско, не откажите разыскать Матта
Мак-Карти. Это мой старик. Он сапожник, живет на горе, за пекарней Мейфера.
Его там все знают, и вам не трудно будет его найти. Скажите старику, что не
хотел огорчать его и жалею о том, что я наделал, и... и скажите ему еще так
от меня: "Да хранит тебя бог".
I nodded my head, but said, "We'll all win back to San Francisco,
Leach, and you'll be with me when I go to see Matt McCarthy."
Я кивнул и прибавил: -- Мы все вернемся в Сан-Франциско, Лич, и я
вместе с вами пойду повидать Матта Мак-Карти.
"I'd like to believe you," he answered, shaking my hand, "but I can't.
Wolf Larsen 'll do for me, I know it; and all I can hope is, he'll do it
quick."
-- Хорошо, кабы так, -- отвечал он, пожимая мне руку. -- Да не верю я в
это. Волк Ларсен прикончит меня, я знаю. Да пусть бы уж поскорее!
And as he left me I was aware of the same desire at my heart. Since it
was to be done, let it be done with despatch. The general gloom had gathered
me into its folds. The worst appeared inevitable; and as I paced the deck,
hour after hour, I found myself afflicted with Wolf Larsen's repulsive
ideas. What was it all about? Where was the grandeur of life that it should
permit such wanton destruction of human souls? It was a cheap and sordid
thing after all, this life, and the sooner over the better. Over and done
with! I, too, leaned upon the rail and gazed longingly into the sea, with
the certainty that sooner or later I should be sinking down, down, through
the cool green depths of its oblivion.
Он ушел, а я почувствовал, что и сам желаю того же. Пусть неизбежное
случится поскорее. Общая подавленность передалась и мне. Гибель казалась
неотвратимой. И час за часом шагая по палубе, я чувствовал все отчетливее,
что начинаю поддаваться отвратительным идеям Волка Ларсена. К чему ведет все
на свете? Где величие жизни, раз она допускает такое разрушение человеческих
душ по какому-то бессмысленному капризу? Жизнь -- дешевая и скверная штука,
и чем скорее придет ей конец, тем лучше. Покончить с ней, и бастаПо примеру
Джонсона я перегнулся через борт и не отрывал глаз от моря, испытывая
глубокую уверенность в том, что рано или поздно буду опускаться вниз, вниз,
вниз, в холодные зеленые пучины забвения.
Strange to say, in spite of the general foreboding, nothing of especial
moment happened on the Ghost. We ran on to the north and west till we raised
the coast of Japan and picked up with the great seal herd. Coming from no
man knew where in the illimitable Pacific, it was travelling north on its
annual migration to the rookeries of Bering Sea. And north we travelled with
it, ravaging and destroying, flinging the naked carcasses to the shark and
salting down the skins so that they might later adorn the fair shoulders of
the women of the cities.
Как ни странно, но, несмотря на мрачные предчувствия, овладевшие всеми,
на "Призраке" пока никаких особенных событий еще не произошло. Мы плыли на
северо-запад, пока не достигли берегов Японии и не наткнулись на большое
стадо котиков. Явившись сюда откуда-то из безграничных Просторов Тихого
океана, они совершали свое ежегодное переселение на север, к лежбищам у
берегов Берингова моря. Повернули за ними к северу и мы, свирепствуя и
истребляя, бросая ободранные туши акулам и засаливая шкуры, которые
впоследствии должны были украсить прелестные плечи горожанок.
It was wanton slaughter, and all for woman's sake. No man ate of the
seal meat or the oil. After a good day's killing I have seen our decks
covered with hides and bodies, slippery with fat and blood, the scuppers
running red; masts, ropes, and rails spattered with the sanguinary colour;
and the men, like butchers plying their trade, naked and red of arm and
hand, hard at work with ripping and flensing-knives, removing the skins from
the pretty sea-creatures they had killed.
Это было безжалостное избиение, совершавшееся во славу женщин. Мяса и
жира никто не ел. После дня успешной охоты наши палубы были завалены тушами
и шкурами, скользкими от жира и крови, и в шпигаты стекали алые ручейки.
Мачты, снасти и борта -- все было забрызгано кровью. А люди с обнаженными
окровавленными руками, словно мясники, усердно работали ножами, сдирая шкуры
с убитых ими красивых морских животных.
It was my task to tally the pelts as they came aboard from the boats,
to oversee the skinning and afterward the cleansing of the decks and
bringing things ship-shape again. It was not pleasant work. My soul and my
stomach revolted at it; and yet, in a way, this handling and directing of
many men was good for me. It developed what little executive ability I
possessed, and I was aware of a toughening or hardening which I was
undergoing and which could not be anything but wholesome for "Sissy" Van