Страница:
"But that was long ago," she continued. "And you would scarcely demand
a little girl of nine to earn her own living."
-- Но это было давно, -- продолжала она, -- и навряд ли вы станете
требовать, чтобы девятилетняя девочка зарабатывала себе на хлеб.
"At present, however," she said, after another slight pause, "I earn
about eighteen hundred dollars a year."
И, немного помедлив, она добавила: -- А сейчас я зарабатываю около
тысячи восьмисот долларов в год.
With one accord, all eyes left the plates and settled on her. A woman
who earned eighteen hundred dollars a year was worth looking at. Wolf Larsen
was undisguised in his admiration.
Все, как по команде, оторвали глаза от тарелок и уставились на нее. На
женщину, зарабатывающую тысячу восемьсот долларов в год, стоило
посмотретьВолк Ларсен не скрывал своего восхищения.
"Salary, or piece-work?" he asked.
-- Это жалованье или сдельно? -- спросил он.
"Piece-work," she answered promptly.
-- Сдельно, -- тотчас ответила она.
"Eighteen hundred," he calculated. "That's a hundred and fifty dollars
a month. Well, Miss Brewster, there is nothing small about the Ghost.
Consider yourself on salary during the time you remain with us."
-- Тысяча восемьсот. Полтораста долларов в месяц, -- подсчитал он. --
Ну что ж, мисс Брустер, у нас здесь на "Призраке" широкий размах. Считайте
себя на жалованье все время, пока вы остаетесь с нами.
She made no acknowledgment. She was too unused as yet to the whims of
the man to accept them with equanimity.
Она ничего не ответила. Неожиданные выверты этого человека были для нее
еще внове, и она не знала, как к ним отнестись.
"I forgot to inquire," he went on suavely, "as to the nature of your
occupation. What commodities do you turn out? What tools and materials do
you require?"
-- Я забыл спросить о вашей профессии, -- вкрадчиво продолжал он. --
Какие предметы вы изготовляете? Какие вам потребуются материалы и
инструменты?
"Paper and ink," she laughed. "And, oh! also a typewriter."
-- Бумага и чернила, -- рассмеялась она. -- Ну и, разумеется, пишущая
машинка!
"You are Maud Brewster," I said slowly and with certainty, almost as
though I were charging her with a crime.
-- Так вы -- Мод Брустер! -- медленно и уверенно проговорил я, словно
обвиняя ее в преступлении.
Her eyes lifted curiously to mine.
Она с любопытством взглянула на меня.
"How do you know?"
-- Почему вы так думаете?
"Aren't you?" I demanded.
-- Ведь я не ошибся? -- настаивал я.
She acknowledged her identity with a nod. It was Wolf Larsen's turn to
be puzzled. The name and its magic signified nothing to him. I was proud
that it did mean something to me, and for the first time in a weary while I
was convincingly conscious of a superiority over him.
Она кивнула. Теперь уже Волк Ларсен был озадачен. Это магическое имя
ничего не говорило ему. Я же гордился тем, что мне оно говорило очень много,
и впервые за время этой томительной беседы почувствовал свое превосходство.
"I remember writing a review of a thin little volume - " I had begun
carelessly, when she interrupted me.
-- Помнится, мне как-то пришлось писать рецензию на маленький томик...
-- начал я небрежно, но она перебила меня.
"You!" she cried. "You are - "
-- Вы? -- воскликнула она. -- Так вы...
She was now staring at me in wide-eyed wonder.
Она смотрела на меня во все глаза.
I nodded my identity, in turn.
Я кивком подтвердил ее догадку.
"Humphrey Van Weyden," she concluded; then added with a sigh of relief,
and unaware that she had glanced that relief at Wolf Larsen, "I am so glad."
-- Хэмфри Ван-Вейден! -- закончила она со вздохом облегчения и, бросив
невольный взгляд в сторону Волка Ларсена, воскликнула: -- Как я рада!..
"I remember the review," she went on hastily, becoming aware of the
awkwardness of her remark; "that too, too flattering review."
Ощутив некоторую неловкость, когда эти слова сорвались у нее с губ, она
поспешила добавить: -- Я помню эту чересчур лестную для меня рецензию...
"Not at all," I denied valiantly. "You impeach my sober judgment and
make my canons of little worth. Besides, all my brother critics were with
me. Didn't Lang include your 'Kiss Endured' among the four supreme sonnets
by women in the English language?"
-- Вы не правы, -- галантно возразил я. -- Говоря так, вы сводите на
нет мою беспристрастную оценку и ставите под сомнение мои критерии. А ведь
все наши критики были согласны со мной. Разве Лэнг не отнес ваш "Вынужденный
поцелуй" к числу четырех лучших английских сонетов, вышедших из-под
пера женщины?
"But you called me the American Mrs. Meynell!"
-- Но вы сами при этом назвали меня американской миссис Мейнелл! [12]
"Was it not true?" I demanded.
-- А разве это неверно?
"No, not that," she answered. "I was hurt."
-- Не в том дело, -- ответила она. -- Просто мне было обидно.
"We can measure the unknown only by the known," I replied, in my finest
academic manner. "As a critic I was compelled to place you. You have now
become a yardstick yourself. Seven of your thin little volumes are on my
shelves; and there are two thicker volumes, the essays, which, you will
pardon my saying, and I know not which is flattered more, fully equal your
verse. The time is not far distant when some unknown will arise in England
and the critics will name her the English Maud Brewster."
-- Неизвестное измеримо только через известное, -- пояснил я в
наилучшей академической манере. -- Я, как критик, обязан был тогда
определить ваше место в литературе. А теперь вы сами стали мерой вещей. Семь
ваших томиков стоят у меня на полке, а рядом с ними две книги потолще --
очерки, о которых я, если позволите, скажу, что они не уступают вашим
стихам, причем я, пожалуй, не возьмусь определить, для каких ваших
произведений это сопоставление более лестно. Недалеко то время, когда в
Англии появится никому не известная поэтесса и критики назовут ее английской
Мод Брустер.
"You are very kind, I am sure," she murmured; and the very
conventionality of her tones and words, with the host of associations it
aroused of the old life on the other side of the world, gave me a quick
thrill - rich with remembrance but stinging sharp with home-sickness.
-- Вы, право, слишком любезны, -- мягко проговорила она, и сама
условность этого оборота и манера, с которой она произнесла эти слова,
пробудили во мне множество ассоциаций, связанных с моей прежней жизнью
далеко, далеко отсюда. Я был глубоко взволнован. И в этом волнении была не
только сладость воспоминаний, но и внезапная острая тоска по дому.
"And you are Maud Brewster," I said solemnly, gazing across at her.
-- Итак, вы -- Мод Брустер! -- торжественно произнес я, глядя на нее
через стол.
"And you are Humphrey Van Weyden," she said, gazing back at me with
equal solemnity and awe. "How unusual! I don't understand. We surely are not
to expect some wildly romantic sea-story from your sober pen."
-- Итак, вы -- Хэмфри Ван-Вейден! -- отозвалась она, глядя на меня
столь же торжественно и с уважением. -- Как все это странноНичего не
понимаю. Может быть, надо ожидать, что из-под вашего трезвого пера выйдет
какая-нибудь безудержно романтическая морская история?
"No, I am not gathering material, I assure you," was my answer. "I have
neither aptitude nor inclination for fiction."
-- О нет, уверяю вас, я здесь не занимаюсь собиранием материала, --
отвечал я. -- У меня нет ни способностей, ни склонности к беллетристике.
"Tell me, why have you always buried yourself in California?" she next
asked. "It has not been kind of you. We of the East have seen to very little
of you - too little, indeed, of the Dean of American Letters, the Second."
-- Скажите, почему вы погребли себя в Калифорнии? -- спросила она,
помолчав. -- Это, право, нелюбезно с вашей стороны. Вас, нашего второго
"наставника американской литературы", почти не было видно у нас на Востоке.
I bowed to, and disclaimed, the compliment.
Я ответил на ее комплимент поклоном, но тут же возразил:
"I nearly met you, once, in Philadelphia, some Browning affair or other
- you were to lecture, you know. My train was four hours late."
-- Тем не менее я однажды чуть не встретился с вами в Филадельфии. Там
отмечали какой-то юбилей Браунинга, и вы выступали с докладом. Но мой поезд
опоздал на четыре часа.
And then we quite forgot where we were, leaving Wolf Larsen stranded
and silent in the midst of our flood of gossip. The hunters left the table
and went on deck, and still we talked. Wolf Larsen alone remained. Suddenly
I became aware of him, leaning back from the table and listening curiously
to our alien speech of a world he did not know.
Мы так увлеклись, что совсем забыли окружающее, забыли о Волке Ларсене,
безмолвно внимавшем нашей беседе. Охотники поднялись из-за стола и ушли на
палубу, а мы все сидели и разговаривали. Один Волк Ларсен остался с нами.
Внезапно я снова ощутил его присутствие: откинувшись на стуле, он с
любопытством прислушивался к чужому языку неведомого ему мира.
I broke short off in the middle of a sentence. The present, with all
its perils and anxieties, rushed upon me with stunning force. It smote Miss
Brewster likewise, a vague and nameless terror rushing into her eyes as she
regarded Wolf Larsen.
Я оборвал незаконченную фразу на полуслове. Настоящее, со всеми его
опасностями и тревогами, грозно встало предо мной. Мисс Брустер, видимо,
почувствовала то же, что и я: она взглянула на Волка Ларсена, и я снова
прочел затаенный ужас в ее глазах.
He rose to his feet and laughed awkwardly. The sound of it was
metallic.
Ларсен встал и деланно рассмеялся. Смех его звучал холодно и
безжизненно.
"Oh, don't mind me," he said, with a self-depreciatory wave of his
hand. "I don't count. Go on, go on, I pray you."
-- О, не обращайте на меня внимания! -- сказал он, с притворным
самоуничижением махнув рукой. -- Я в счет не иду. Продолжайте, продолжайте,
прошу вас!
But the gates of speech were closed, and we, too, rose from the table
and laughed awkwardly.
Но поток нашего красноречия сразу иссяк, и мы тоже натянуто рассмеялись
и встали из-за стола.
The chagrin Wolf Larsen felt from being ignored by Maud Brewster and me
in the conversation at table had to express itself in some fashion, and it
fell to Thomas Mugridge to be the victim. He had not mended his ways nor his
shirt, though the latter he contended he had changed. The garment itself did
not bear out the assertion, nor did the accumulations of grease on stove and
pot and pan attest a general cleanliness.
Волк Ларсен был чрезвычайно раздосадован тем, что мы с Мод Брустер не
обращали на него внимания во время нашей застольной беседы, и ему нужно было
сорвать на ком-то злобу. Жертвой ее пал Томас Магридж. Кок не изменил своим
привычкам, как не сменил он и своей рубашки. Насчет рубашки он, впрочем,
утверждал обратное, но вид ее опровергал его слова. Засаленные же кастрюли и
сковородки и грязная плита также отнюдь не свидетельствовали о том, что
камбуз содержится в чистоте.
"I've given you warning, Cooky," Wolf Larsen said, "and now you've got
to take your medicine."
-- Я тебя предупреждал, -- сказал ему Волк Ларсен. -- Теперь пеняй на
себя.
Mugridge's face turned white under its sooty veneer, and when Wolf
Larsen called for a rope and a couple of men, the miserable Cockney fled
wildly out of the galley and dodged and ducked about the deck with the
grinning crew in pursuit. Few things could have been more to their liking
than to give him a tow over the side, for to the forecastle he had sent
messes and concoctions of the vilest order. Conditions favoured the
undertaking. The Ghost was slipping through the water at no more than three
miles an hour, and the sea was fairly calm. But Mugridge had little stomach
for a dip in it. Possibly he had seen men towed before. Besides, the water
was frightfully cold, and his was anything but a rugged constitution.
Лицо Магриджа побледнело под слоем сажи, а когда Волк Ларсен позвал
двух матросов и велел принести конец, злополучный кок выскочил, как
ошпаренный, из камбуза и заметался по палубе, увиливая от матросов, с
хохотом пустившихся за ним в погоню. Вряд ли чтонибудь могло доставить им
большее удовольствие. У всех чесались руки выкупать его в море, ведь именно
в матросский кубрик посылал он самую омерзительную свою стряпню. Погода
благоприятствовала затее. "Призрак" скользил по тихой морской глади со
скоростью не более трех миль в час. Но Магридж был не из храброго десятка, и
купание ему не улыбалось. Возможно, ему уже доводилось видеть, как
провинившихся тащат за кормой на буксире. К тому же вода была холодна, как
лед, а кок не мог похвалиться крепким здоровьем.
As usual, the watches below and the hunters turned out for what
promised sport. Mugridge seemed to be in rabid fear of the water, and he
exhibited a nimbleness and speed we did not dream he possessed. Cornered in
the right-angle of the poop and galley, he sprang like a cat to the top of
the cabin and ran aft. But his pursuers forestalling him, he doubled back
across the cabin, passed over the galley, and gained the deck by means of
the steerage- scuttle. Straight forward he raced, the boat-puller Harrison
at his heels and gaining on him. But Mugridge, leaping suddenly, caught the
jib-boom-lift. It happened in an instant. Holding his weight by his arms,
and in mid-air doubling his body at the hips, he let fly with both feet. The
oncoming Harrison caught the kick squarely in the pit of the stomach,
groaned involuntarily, and doubled up and sank backward to the deck.
Как всегда в таких случаях, подвахтенные и охотники высыпали на палубу,
предвкушая потеху. Магридж, должно быть, смертельно боялся воды и проявил
такую юркость и проворство, каких никто от него не ожидал. Загнанный в угол
между камбузом и ютом, он, как кошка, вскочил на палубу рубки и побежал к
корме. Матросы бросились ему наперерез, но он повернул, промчался по крыше
рубки, перескочил на камбуз и спрыгнул на палубу. Тут он понесся на бак,
преследуемый по пятам гребцом Гаррисоном. Тот уже почти настиг его, как
вдруг Магридж подпрыгнул, ухватился за снасти, повис на них и, выбросив
вперед обе ноги, угодил подбежавшему Гаррисону в живот. Матрос глухо охнул,
согнулся пополам и повалился на палубу.
Hand-clapping and roars of laughter from the hunters greeted the
exploit, while Mugridge, eluding half of his pursuers at the foremast, ran
aft and through the remainder like a runner on the football field. Straight
aft he held, to the poop and along the poop to the stern. So great was his
speed that as he curved past the corner of the cabin he slipped and fell.
Nilson was standing at the wheel, and the Cockney's hurtling body struck his
legs. Both went down together, but Mugridge alone arose. By some freak of
pressures, his frail body had snapped the strong man's leg like a pipe-stem.
Охотники приветствовали подвиг кока аплодисментами и взрывом хохота, а
Магридж, увернувшись у фок-мачты от доброй половины своих преследователей,
опять побежал к корме, проскальзывая между остальными матросами, как
нападающий между игроками на футбольном поле. Кок стремительно мчался по юту
к корме. Он удирал с такой поспешностью, что, заворачивая за угол рубки,
поскользнулся и упал. У штурвала стоял Нилсон, и кок, падая, сшиб его с ног.
Оба покатились по палубе, но встал один Магридж. По странной игре случая,
его тщедушное тело не пострадало, а здоровенный матрос при этом столкновении
сломал себе ногу.
Parsons took the wheel, and the pursuit continued. Round and round the
decks they went, Mugridge sick with fear, the sailors hallooing and shouting
directions to one another, and the hunters bellowing encouragement and
laughter. Mugridge went down on the fore-hatch under three men; but he
emerged from the mass like an eel, bleeding at the mouth, the offending
shirt ripped into tatters, and sprang for the main-rigging. Up he went,
clear up, beyond the ratlines, to the very masthead.
К штурвалу стал Парсонс, и преследование продолжалось. Магридж,
обезумев от страха, носился по всему судну -- с носа на корму и обратно.
Матросы с криками, с улюлюканьем гонялись за ним, а охотники гоготали и
подбадривали кока. У носового люка на Магриджа навалились было трое
матросов, но он тут же, как угорь, выскользнул из-под этой кучи тел и с
окровавленной губой и разодранной в клочья рубахой -- виновницей всех его
бед -- прыгнул на грот-ванты. Он карабкался все выше и выше, на самую
верхушку мачты.
Half-a-dozen sailors swarmed to the crosstrees after him, where they
clustered and waited while two of their number, Oofty-Oofty and Black (who
was Latimer's boat-steerer), continued up the thin steel stays, lifting
their bodies higher and higher by means of their arms.
Человек шесть матросов преследовали его до салинга, где часть их и
осталась, выжидая, а дальше, по тонким стальным штагам, полезли,
подтягиваясь на руках, только двое -- Уфти-Уфти и Блэк, гребец Лэтимера.
It was a perilous undertaking, for, at a height of over a hundred feet
from the deck, holding on by their hands, they were not in the best of
positions to protect themselves from Mugridge's feet. And Mugridge kicked
savagely, till the Kanaka, hanging on with one hand, seized the Cockney's
foot with the other. Black duplicated the performance a moment later with
the other foot. Then the three writhed together in a swaying tangle,
struggling, sliding, and falling into the arms of their mates on the
crosstrees.
Это было рискованное предприятие: они висели в воздухе в ста футах над
палубой, и в таком положении им трудно было защищаться от ног Магриджа. А
тот лягался, и весьма свирепо. Наконец Уфти-Уфти, держась одной рукой,
изловчился и схватил кока за ногу; почти тотчас Блэк схватил его за другую
ногу, и все трое, сплетясь в один качающийся клубок и продолжая бороться,
начали скользить вниз, пока не свалились прямо на руки поджидавших их на
салинге товарищей.
The aerial battle was over, and Thomas Mugridge, whining and gibbering,
his mouth flecked with bloody foam, was brought down to deck. Wolf Larsen
rove a bowline in a piece of rope and slipped it under his shoulders. Then
he was carried aft and flung into the sea. Forty, - fifty, - sixty feet of
line ran out, when Wolf Larsen cried "Belay!"
Борьба в воздухе окончилась, и Томаса Магриджа спустили на палубу. Он
визжал и выкрикивал что-то невнятное, на губах у него выступила кровавая
пена. Волк Ларсен завязал петлю на конце троса и продел ее под мышки коку.
Затем Магриджа потащили на корму и швырнули за борт. Трос начали травить:
сорок, пятьдесят, шестьдесят футов, -- и только тогда Волк Ларсен крикнул:
-- Довольно!
Oofty-Oofty took a turn on a bitt, the rope tautened, and the Ghost,
lunging onward, jerked the cook to the surface.
Уфти-Уфти закрепил трос. "Призрак" качнуло носом вниз, трос натянулся и
вытащил кока на поверхность.
It was a pitiful spectacle. Though he could not drown, and was
nine-lived in addition, he was suffering all the agonies of half- drowning.
The Ghost was going very slowly, and when her stern lifted on a wave and she
slipped forward she pulled the wretch to the surface and gave him a moment
in which to breathe; but between each lift the stern fell, and while the bow
lazily climbed the next wave the line slacked and he sank beneath.
Нельзя было не пожалеть беднягу. Пусть он и не мог утонуть, пусть даже
у него, как у кошки, было "девять жизней", но он испытывал все муки
утопающего. "Призрак" шел медленно; когда волна поднимала корму и судно
скользило носом вниз, трос вытаскивал несчастного на поверхность и он мог
немного отдышаться; но затем судно начинало лениво взбираться на другую
волну, корма опускалась, трос ослабевал, и кок снова погружался в воду.
I had forgotten the existence of Maud Brewster, and I remembered her
with a start as she stepped lightly beside me. It was her first time on deck
since she had come aboard. A dead silence greeted her appearance.
Я совсем забыл о существовании Мод Брустер и вспомнил о ней лишь в ту
минуту, когда она внезапно появилась рядом со мной. Она подошла так
неслышно, что я вздрогнул от неожиданности, увидев ее. Она впервые
показывалась на палубе, и команда встретила ее гробовым молчанием.
"What is the cause of the merriment?" she asked.
-- Что тут за веселье? -- спросила она.
"Ask Captain Larsen," I answered composedly and coldly, though inwardly
my blood was boiling at the thought that she should be witness to such
brutality.
-- Спросите капитана Ларсена, -- холодно ответил я, стараясь сохранить
самообладание, хотя вся кровь во мне закипела при мысли, что женщине
предстоит стать свидетельницей этой жестокой потехи.
She took my advice and was turning to put it into execution, when her
eyes lighted on Oofty-Oofty, immediately before her, his body instinct with
alertness and grace as he held the turn of the rope.
Мод Брустер повернулась, чтобы последовать моему совету, и взгляд ее
упал на Уфти-Уфти. Он стоял в двух шагах от нее, держа в руке конец троса,
вся его подобранная, настороженная фигура дышала природным изяществом.
"Are you fishing?" she asked him.
-- Вы ловите рыбу? -- спросила она матроса.
He made no reply. His eyes, fixed intently on the sea astern, suddenly
flashed.
Он не отвечал. Глаза его, внимательно оглядывавшие море за кормой,
внезапно расширились.
"Shark ho, sir!" he cried.
-- Акула, сэр! -- крикнул он.
"Heave in! Lively! All hands tail on!" Wolf Larsen shouted, springing
himself to the rope in advance of the quickest.
-- Тащи! ЖивоБерись все разом! -- скомандовал Волк Ларсен и сам,
опередив других, подскочил к тросу.
Mugridge had heard the Kanaka's warning cry and was screaming madly. I
could see a black fin cutting the water and making for him with greater
swiftness than he was being pulled aboard. It was an even toss whether the
shark or we would get him, and it was a matter of moments. When Mugridge was
directly beneath us, the stern descended the slope of a passing wave, thus
giving the advantage to the shark. The fin disappeared. The belly flashed
white in swift upward rush. Almost equally swift, but not quite, was Wolf
Larsen. He threw his strength into one tremendous jerk. The Cockney's body
left the water; so did part of the shark's. He drew up his legs, and the
man-eater seemed no more than barely to touch one foot, sinking back into
the water with a splash. But at the moment of contact Thomas Mugridge cried
out. Then he came in like a fresh-caught fish on a line, clearing the rail
generously and striking the deck in a heap, on hands and knees, and rolling
over.
Магридж услыхал предостерегающий крик УфтиУфти и дико заорал. Я уже мог
разглядеть черный плавник, рассекавший воду и настигавший кока быстрее, чем
мы успевали подтаскивать его к шхуне. У нас и у акулы шансы были равны --
вопрос решали доли секунды. Когда Магридж был уже под самой кормой, нос
шхуны взмыл на гребень волны. Корма опустилась, и это дало преимущество
акуле. Плавник скрылся, в воде мелькнуло белое брюхо. Волк Ларсен действовал
почти столь же стремительно. Всю свою силу он вложил в один могучий рывок.
Тело кока взвилось над водой, а за ним высунулась голова хищника. Магридж
поджал ноги. Акула, казалось, едва коснулась одной из них и тут же с
всплеском ушла под воду. Но в этот миг Томас Магридж издал пронзительный
вопль. В следующую секунду он, как пойманная на удочку рыба, перелетел через
борт, упал на четвереньки и перекувырнулся раза два.
But a fountain of blood was gushing forth. The right foot was missing,
amputated neatly at the ankle. I looked instantly to Maud Brewster. Her face
was white, her eyes dilated with horror. She was gazing, not at Thomas
Mugridge, but at Wolf Larsen. And he was aware of it, for he said, with one
of his short laughs:
На палубу брызнул фонтан крови. Правой ступни Магриджа как не бывало:
акула отхватила ее по самую щиколотку. Я взглянул на Мод Брустер. Ее лицо
побелело, глаза расширились от ужаса. Но она смотрела не на Томаса Магриджа,
а на Волка Ларсена. Он заметил это и сказал с обычным коротким смешком:
"Man-play, Miss Brewster. Somewhat rougher, I warrant, than what you
have been used to, but still-man-play. The shark was not in the reckoning.
It - "
-- У мужчин свои развлечения, мисс Брустер. Может, они грубее, чем те,
к которым вы привыкли, но это наши, мужские развлечения. Акула не входила в
расчет. Она...
But at this juncture, Mugridge, who had lifted his head and ascertained
the extent of his loss, floundered over on the deck and buried his teeth in
Wolf Larsen's leg. Wolf Larsen stooped, coolly, to the Cockney, and pressed
with thumb and finger at the rear of the jaws and below the ears. The jaws
opened with reluctance, and Wolf Larsen stepped free.
В этот миг Магридж приподнял голову и, оценив размеры своей потери,
переполз по палубе и со всей мочи впился зубами в ногу капитана. Ларсен
спокойно нагнулся и большим и указательным пальцами сдавил ему шею чуть
пониже ушей. Челюсти кока медленно разжались, и Ларсен высвободил ногу.
"As I was saying," he went on, as though nothing unwonted had happened,
"the shark was not in the reckoning. It was - ahem - shall we say
Providence?"
-- Как я уже сказал, -- продолжал он, будто ничего не произошло, --
акула не входила в расчет. То была... ну, скажем, воля провидения!
She gave no sign that she had heard, though the expression of her eyes
changed to one of inexpressible loathing as she started to turn away. She no
more than started, for she swayed and tottered, and reached her hand weakly
out to mine. I caught her in time to save her from falling, and helped her
to a seat on the cabin. I thought she might faint outright, but she
controlled herself.
Мод Брустер словно не слышала его слов, но в глазах у нее появилось
новое выражение -- гнева и отвращения. Она хотела уйти, сделала шага два,
пошатнулась и протянула ко мне руку. Я подхватил ее и усадил на палубу
рубки. Я боялся, что она лишится чувств, но она овладела собой.
"Will you get a tourniquet, Mr. Van Weyden," Wolf Larsen called to me.
-- Принесите турникет, мистер Ван-Вейден! -- крикнул Волк Ларсен.
I hesitated. Her lips moved, and though they formed no words, she
commanded me with her eyes, plainly as speech, to go to the help of the
unfortunate man.
Я колебался. Губы мисс Брустер зашевелились, и, хотя она не могла
вымолвить ни слова, ее глаза ясно приказывали мне прийти на помощь
пострадавшему.
"Please," she managed to whisper, and I could but obey.
-- Прошу вас! -- собравшись с силами, пробормотала она, и я не мог
ослушаться.
By now I had developed such skill at surgery that Wolf Larsen, with a
few words of advice, left me to my task with a couple of sailors for
assistants. For his task he elected a vengeance on the shark. A heavy
swivel-hook, baited with fat salt-pork, was dropped overside; and by the
time I had compressed the severed veins and arteries, the sailors were
singing and heaving in the offending monster. I did not see it myself, but
my assistants, first one and then the other, deserted me for a few moments
to run amidships and look at what was going on. The shark, a sixteen-footer,
was hoisted up against the main-rigging. Its jaws were pried apart to their
greatest extension, and a stout stake, sharpened at both ends, was so
inserted that when the pries were removed the spread jaws were fixed upon
it. This accomplished, the hook was cut out. The shark dropped back into the
sea, helpless, yet with its full strength, doomed - to lingering starvation
- a living death less meet for it than for the man who devised the
punishment.
Я уже приобрел некоторый навык в хирургии, и Волк Ларсен, дав мне в
помощь двоих матросов и сделав несколько указаний, тут же занялся другим
делом -- он решил отомстить акуле. За борт бросили на тросе массивный
крюк, насадив на него в качестве приманки жирный кусок солонины. Я едва
успел зажать Магриджу все поврежденные вены и артерии, как матросы, помогая
себе песней, уже вытаскивали провинившегося хищника из воды. Я не видел, что
происходило у грот-мачты, но мои "ассистенты" поочередно бегали туда
поглядеть. Шестнадцатифутовую акулу подтянули к грот-вантам. Рычагами ей до
предела раздвинули челюсти, вставили в пасть заостренный с обоих концов
крепкий кол, и челюсти уже не могли сомкнуться. После этого, вытащив из
пасти засевший там крюк, акулу бросили в море. Все еще полная сил, но
совершенно беспомощная, она была обречена на медленную голодную смерть,
которой заслуживала куда меньше, чем человек, придумавший для нее эту кару.
I knew what it was as she came toward me. For ten minutes I had watched
her talking earnestly with the engineer, and now, with a sign for silence, I
drew her out of earshot of the helmsman. Her face was white and set; her
large eyes, larger than usual what of the purpose in them, looked
penetratingly into mine. I felt rather timid and apprehensive, for she had
come to search Humphrey Van Weyden's soul, and Humphrey Van Weyden had
nothing of which to be particularly proud since his advent on the Ghost.
Когда Мод Брустер направилась ко мне, я уже знал, о чем пойдет речь.
Минут десять я наблюдал, как она толкует о чем-то с механиком, и теперь
молча поманил ее в сторону, подальше от рулевого. Лицо ее было бледно и
решительно, глаза, расширившиеся от волнения, казались особенно большими и
смотрели на меня испытующе. Я почувствовал какую-то робость и даже страх,
так как знал, что она хочет заглянуть в душу Хэмфри Ван-Вейдена, а Хэмфри
Ван-Вейден едва ли мог особенно гордиться собой, с тех пор как ступил на
борт "Призрака".
We walked to the break of the poop, where she turned and faced me. I
glanced around to see that no one was within hearing distance.
Мы подошли к краю юта, и девушка повернулась и взглянула на меня в
упор. Я осмотрелся: не подслушивают ли нас.
"What is it?" I asked gently; but the expression of determination on
her face did not relax.
-- В чем дело? -- участливо спросил я, но лицо ее оставалось все таким
же решительным и суровым.
"I can readily understand," she began, "that this morning's affair was
largely an accident; but I have been talking with Mr. Haskins. He tells me
that the day we were rescued, even while I was in the cabin, two men were
drowned, deliberately drowned - murdered."
-- Я готова допустить, -- начала она, -- что утреннее происшествие было
просто несчастным случаем. Но я только что говорила с мистером Хэскинсом. Он
рассказал мне, что в тот день, когда нас спасли, в то самое время, когда я
спала в каюте, двух человек утопили, преднамеренно утопили, попросту говоря
-- убили.
There was a query in her voice, and she faced me accusingly, as though
I were guilty of the deed, or at least a party to it.
В голосе ее звучал вопрос, и она все так же смотрела на меня в упор,
словно обвиняя в этом преступлении или по крайней мере в соучастии в нем.
"The information is quite correct," I answered. "The two men were
murdered."
-- Вам сказали правду, -- ответил я. -- Их действительно убили.
"And you permitted it!" she cried.
-- И вы допустили это! -- воскликнула она.
"I was unable to prevent it, is a better way of phrasing it," I
replied, still gently.
-- Вы хотите сказать, что я не мог этого предотвратить? -- мягко
возразил я.
"But you tried to prevent it?" There was an emphasis on the "tried,"
and a pleading little note in her voice.
-- Но вы пытались? -- Она сделала ударение на "пытались"; в голосе ее
звучала надежда. --
"Oh, but you didn't," she hurried on, divining my answer. "But why
didn't you?"
Да нет, вы и не пытались! -- тут же добавила она, предвосхитив мой
a little girl of nine to earn her own living."
-- Но это было давно, -- продолжала она, -- и навряд ли вы станете
требовать, чтобы девятилетняя девочка зарабатывала себе на хлеб.
"At present, however," she said, after another slight pause, "I earn
about eighteen hundred dollars a year."
И, немного помедлив, она добавила: -- А сейчас я зарабатываю около
тысячи восьмисот долларов в год.
With one accord, all eyes left the plates and settled on her. A woman
who earned eighteen hundred dollars a year was worth looking at. Wolf Larsen
was undisguised in his admiration.
Все, как по команде, оторвали глаза от тарелок и уставились на нее. На
женщину, зарабатывающую тысячу восемьсот долларов в год, стоило
посмотретьВолк Ларсен не скрывал своего восхищения.
"Salary, or piece-work?" he asked.
-- Это жалованье или сдельно? -- спросил он.
"Piece-work," she answered promptly.
-- Сдельно, -- тотчас ответила она.
"Eighteen hundred," he calculated. "That's a hundred and fifty dollars
a month. Well, Miss Brewster, there is nothing small about the Ghost.
Consider yourself on salary during the time you remain with us."
-- Тысяча восемьсот. Полтораста долларов в месяц, -- подсчитал он. --
Ну что ж, мисс Брустер, у нас здесь на "Призраке" широкий размах. Считайте
себя на жалованье все время, пока вы остаетесь с нами.
She made no acknowledgment. She was too unused as yet to the whims of
the man to accept them with equanimity.
Она ничего не ответила. Неожиданные выверты этого человека были для нее
еще внове, и она не знала, как к ним отнестись.
"I forgot to inquire," he went on suavely, "as to the nature of your
occupation. What commodities do you turn out? What tools and materials do
you require?"
-- Я забыл спросить о вашей профессии, -- вкрадчиво продолжал он. --
Какие предметы вы изготовляете? Какие вам потребуются материалы и
инструменты?
"Paper and ink," she laughed. "And, oh! also a typewriter."
-- Бумага и чернила, -- рассмеялась она. -- Ну и, разумеется, пишущая
машинка!
"You are Maud Brewster," I said slowly and with certainty, almost as
though I were charging her with a crime.
-- Так вы -- Мод Брустер! -- медленно и уверенно проговорил я, словно
обвиняя ее в преступлении.
Her eyes lifted curiously to mine.
Она с любопытством взглянула на меня.
"How do you know?"
-- Почему вы так думаете?
"Aren't you?" I demanded.
-- Ведь я не ошибся? -- настаивал я.
She acknowledged her identity with a nod. It was Wolf Larsen's turn to
be puzzled. The name and its magic signified nothing to him. I was proud
that it did mean something to me, and for the first time in a weary while I
was convincingly conscious of a superiority over him.
Она кивнула. Теперь уже Волк Ларсен был озадачен. Это магическое имя
ничего не говорило ему. Я же гордился тем, что мне оно говорило очень много,
и впервые за время этой томительной беседы почувствовал свое превосходство.
"I remember writing a review of a thin little volume - " I had begun
carelessly, when she interrupted me.
-- Помнится, мне как-то пришлось писать рецензию на маленький томик...
-- начал я небрежно, но она перебила меня.
"You!" she cried. "You are - "
-- Вы? -- воскликнула она. -- Так вы...
She was now staring at me in wide-eyed wonder.
Она смотрела на меня во все глаза.
I nodded my identity, in turn.
Я кивком подтвердил ее догадку.
"Humphrey Van Weyden," she concluded; then added with a sigh of relief,
and unaware that she had glanced that relief at Wolf Larsen, "I am so glad."
-- Хэмфри Ван-Вейден! -- закончила она со вздохом облегчения и, бросив
невольный взгляд в сторону Волка Ларсена, воскликнула: -- Как я рада!..
"I remember the review," she went on hastily, becoming aware of the
awkwardness of her remark; "that too, too flattering review."
Ощутив некоторую неловкость, когда эти слова сорвались у нее с губ, она
поспешила добавить: -- Я помню эту чересчур лестную для меня рецензию...
"Not at all," I denied valiantly. "You impeach my sober judgment and
make my canons of little worth. Besides, all my brother critics were with
me. Didn't Lang include your 'Kiss Endured' among the four supreme sonnets
by women in the English language?"
-- Вы не правы, -- галантно возразил я. -- Говоря так, вы сводите на
нет мою беспристрастную оценку и ставите под сомнение мои критерии. А ведь
все наши критики были согласны со мной. Разве Лэнг не отнес ваш "Вынужденный
поцелуй" к числу четырех лучших английских сонетов, вышедших из-под
пера женщины?
"But you called me the American Mrs. Meynell!"
-- Но вы сами при этом назвали меня американской миссис Мейнелл! [12]
"Was it not true?" I demanded.
-- А разве это неверно?
"No, not that," she answered. "I was hurt."
-- Не в том дело, -- ответила она. -- Просто мне было обидно.
"We can measure the unknown only by the known," I replied, in my finest
academic manner. "As a critic I was compelled to place you. You have now
become a yardstick yourself. Seven of your thin little volumes are on my
shelves; and there are two thicker volumes, the essays, which, you will
pardon my saying, and I know not which is flattered more, fully equal your
verse. The time is not far distant when some unknown will arise in England
and the critics will name her the English Maud Brewster."
-- Неизвестное измеримо только через известное, -- пояснил я в
наилучшей академической манере. -- Я, как критик, обязан был тогда
определить ваше место в литературе. А теперь вы сами стали мерой вещей. Семь
ваших томиков стоят у меня на полке, а рядом с ними две книги потолще --
очерки, о которых я, если позволите, скажу, что они не уступают вашим
стихам, причем я, пожалуй, не возьмусь определить, для каких ваших
произведений это сопоставление более лестно. Недалеко то время, когда в
Англии появится никому не известная поэтесса и критики назовут ее английской
Мод Брустер.
"You are very kind, I am sure," she murmured; and the very
conventionality of her tones and words, with the host of associations it
aroused of the old life on the other side of the world, gave me a quick
thrill - rich with remembrance but stinging sharp with home-sickness.
-- Вы, право, слишком любезны, -- мягко проговорила она, и сама
условность этого оборота и манера, с которой она произнесла эти слова,
пробудили во мне множество ассоциаций, связанных с моей прежней жизнью
далеко, далеко отсюда. Я был глубоко взволнован. И в этом волнении была не
только сладость воспоминаний, но и внезапная острая тоска по дому.
"And you are Maud Brewster," I said solemnly, gazing across at her.
-- Итак, вы -- Мод Брустер! -- торжественно произнес я, глядя на нее
через стол.
"And you are Humphrey Van Weyden," she said, gazing back at me with
equal solemnity and awe. "How unusual! I don't understand. We surely are not
to expect some wildly romantic sea-story from your sober pen."
-- Итак, вы -- Хэмфри Ван-Вейден! -- отозвалась она, глядя на меня
столь же торжественно и с уважением. -- Как все это странноНичего не
понимаю. Может быть, надо ожидать, что из-под вашего трезвого пера выйдет
какая-нибудь безудержно романтическая морская история?
"No, I am not gathering material, I assure you," was my answer. "I have
neither aptitude nor inclination for fiction."
-- О нет, уверяю вас, я здесь не занимаюсь собиранием материала, --
отвечал я. -- У меня нет ни способностей, ни склонности к беллетристике.
"Tell me, why have you always buried yourself in California?" she next
asked. "It has not been kind of you. We of the East have seen to very little
of you - too little, indeed, of the Dean of American Letters, the Second."
-- Скажите, почему вы погребли себя в Калифорнии? -- спросила она,
помолчав. -- Это, право, нелюбезно с вашей стороны. Вас, нашего второго
"наставника американской литературы", почти не было видно у нас на Востоке.
I bowed to, and disclaimed, the compliment.
Я ответил на ее комплимент поклоном, но тут же возразил:
"I nearly met you, once, in Philadelphia, some Browning affair or other
- you were to lecture, you know. My train was four hours late."
-- Тем не менее я однажды чуть не встретился с вами в Филадельфии. Там
отмечали какой-то юбилей Браунинга, и вы выступали с докладом. Но мой поезд
опоздал на четыре часа.
And then we quite forgot where we were, leaving Wolf Larsen stranded
and silent in the midst of our flood of gossip. The hunters left the table
and went on deck, and still we talked. Wolf Larsen alone remained. Suddenly
I became aware of him, leaning back from the table and listening curiously
to our alien speech of a world he did not know.
Мы так увлеклись, что совсем забыли окружающее, забыли о Волке Ларсене,
безмолвно внимавшем нашей беседе. Охотники поднялись из-за стола и ушли на
палубу, а мы все сидели и разговаривали. Один Волк Ларсен остался с нами.
Внезапно я снова ощутил его присутствие: откинувшись на стуле, он с
любопытством прислушивался к чужому языку неведомого ему мира.
I broke short off in the middle of a sentence. The present, with all
its perils and anxieties, rushed upon me with stunning force. It smote Miss
Brewster likewise, a vague and nameless terror rushing into her eyes as she
regarded Wolf Larsen.
Я оборвал незаконченную фразу на полуслове. Настоящее, со всеми его
опасностями и тревогами, грозно встало предо мной. Мисс Брустер, видимо,
почувствовала то же, что и я: она взглянула на Волка Ларсена, и я снова
прочел затаенный ужас в ее глазах.
He rose to his feet and laughed awkwardly. The sound of it was
metallic.
Ларсен встал и деланно рассмеялся. Смех его звучал холодно и
безжизненно.
"Oh, don't mind me," he said, with a self-depreciatory wave of his
hand. "I don't count. Go on, go on, I pray you."
-- О, не обращайте на меня внимания! -- сказал он, с притворным
самоуничижением махнув рукой. -- Я в счет не иду. Продолжайте, продолжайте,
прошу вас!
But the gates of speech were closed, and we, too, rose from the table
and laughed awkwardly.
Но поток нашего красноречия сразу иссяк, и мы тоже натянуто рассмеялись
и встали из-за стола.
The chagrin Wolf Larsen felt from being ignored by Maud Brewster and me
in the conversation at table had to express itself in some fashion, and it
fell to Thomas Mugridge to be the victim. He had not mended his ways nor his
shirt, though the latter he contended he had changed. The garment itself did
not bear out the assertion, nor did the accumulations of grease on stove and
pot and pan attest a general cleanliness.
Волк Ларсен был чрезвычайно раздосадован тем, что мы с Мод Брустер не
обращали на него внимания во время нашей застольной беседы, и ему нужно было
сорвать на ком-то злобу. Жертвой ее пал Томас Магридж. Кок не изменил своим
привычкам, как не сменил он и своей рубашки. Насчет рубашки он, впрочем,
утверждал обратное, но вид ее опровергал его слова. Засаленные же кастрюли и
сковородки и грязная плита также отнюдь не свидетельствовали о том, что
камбуз содержится в чистоте.
"I've given you warning, Cooky," Wolf Larsen said, "and now you've got
to take your medicine."
-- Я тебя предупреждал, -- сказал ему Волк Ларсен. -- Теперь пеняй на
себя.
Mugridge's face turned white under its sooty veneer, and when Wolf
Larsen called for a rope and a couple of men, the miserable Cockney fled
wildly out of the galley and dodged and ducked about the deck with the
grinning crew in pursuit. Few things could have been more to their liking
than to give him a tow over the side, for to the forecastle he had sent
messes and concoctions of the vilest order. Conditions favoured the
undertaking. The Ghost was slipping through the water at no more than three
miles an hour, and the sea was fairly calm. But Mugridge had little stomach
for a dip in it. Possibly he had seen men towed before. Besides, the water
was frightfully cold, and his was anything but a rugged constitution.
Лицо Магриджа побледнело под слоем сажи, а когда Волк Ларсен позвал
двух матросов и велел принести конец, злополучный кок выскочил, как
ошпаренный, из камбуза и заметался по палубе, увиливая от матросов, с
хохотом пустившихся за ним в погоню. Вряд ли чтонибудь могло доставить им
большее удовольствие. У всех чесались руки выкупать его в море, ведь именно
в матросский кубрик посылал он самую омерзительную свою стряпню. Погода
благоприятствовала затее. "Призрак" скользил по тихой морской глади со
скоростью не более трех миль в час. Но Магридж был не из храброго десятка, и
купание ему не улыбалось. Возможно, ему уже доводилось видеть, как
провинившихся тащат за кормой на буксире. К тому же вода была холодна, как
лед, а кок не мог похвалиться крепким здоровьем.
As usual, the watches below and the hunters turned out for what
promised sport. Mugridge seemed to be in rabid fear of the water, and he
exhibited a nimbleness and speed we did not dream he possessed. Cornered in
the right-angle of the poop and galley, he sprang like a cat to the top of
the cabin and ran aft. But his pursuers forestalling him, he doubled back
across the cabin, passed over the galley, and gained the deck by means of
the steerage- scuttle. Straight forward he raced, the boat-puller Harrison
at his heels and gaining on him. But Mugridge, leaping suddenly, caught the
jib-boom-lift. It happened in an instant. Holding his weight by his arms,
and in mid-air doubling his body at the hips, he let fly with both feet. The
oncoming Harrison caught the kick squarely in the pit of the stomach,
groaned involuntarily, and doubled up and sank backward to the deck.
Как всегда в таких случаях, подвахтенные и охотники высыпали на палубу,
предвкушая потеху. Магридж, должно быть, смертельно боялся воды и проявил
такую юркость и проворство, каких никто от него не ожидал. Загнанный в угол
между камбузом и ютом, он, как кошка, вскочил на палубу рубки и побежал к
корме. Матросы бросились ему наперерез, но он повернул, промчался по крыше
рубки, перескочил на камбуз и спрыгнул на палубу. Тут он понесся на бак,
преследуемый по пятам гребцом Гаррисоном. Тот уже почти настиг его, как
вдруг Магридж подпрыгнул, ухватился за снасти, повис на них и, выбросив
вперед обе ноги, угодил подбежавшему Гаррисону в живот. Матрос глухо охнул,
согнулся пополам и повалился на палубу.
Hand-clapping and roars of laughter from the hunters greeted the
exploit, while Mugridge, eluding half of his pursuers at the foremast, ran
aft and through the remainder like a runner on the football field. Straight
aft he held, to the poop and along the poop to the stern. So great was his
speed that as he curved past the corner of the cabin he slipped and fell.
Nilson was standing at the wheel, and the Cockney's hurtling body struck his
legs. Both went down together, but Mugridge alone arose. By some freak of
pressures, his frail body had snapped the strong man's leg like a pipe-stem.
Охотники приветствовали подвиг кока аплодисментами и взрывом хохота, а
Магридж, увернувшись у фок-мачты от доброй половины своих преследователей,
опять побежал к корме, проскальзывая между остальными матросами, как
нападающий между игроками на футбольном поле. Кок стремительно мчался по юту
к корме. Он удирал с такой поспешностью, что, заворачивая за угол рубки,
поскользнулся и упал. У штурвала стоял Нилсон, и кок, падая, сшиб его с ног.
Оба покатились по палубе, но встал один Магридж. По странной игре случая,
его тщедушное тело не пострадало, а здоровенный матрос при этом столкновении
сломал себе ногу.
Parsons took the wheel, and the pursuit continued. Round and round the
decks they went, Mugridge sick with fear, the sailors hallooing and shouting
directions to one another, and the hunters bellowing encouragement and
laughter. Mugridge went down on the fore-hatch under three men; but he
emerged from the mass like an eel, bleeding at the mouth, the offending
shirt ripped into tatters, and sprang for the main-rigging. Up he went,
clear up, beyond the ratlines, to the very masthead.
К штурвалу стал Парсонс, и преследование продолжалось. Магридж,
обезумев от страха, носился по всему судну -- с носа на корму и обратно.
Матросы с криками, с улюлюканьем гонялись за ним, а охотники гоготали и
подбадривали кока. У носового люка на Магриджа навалились было трое
матросов, но он тут же, как угорь, выскользнул из-под этой кучи тел и с
окровавленной губой и разодранной в клочья рубахой -- виновницей всех его
бед -- прыгнул на грот-ванты. Он карабкался все выше и выше, на самую
верхушку мачты.
Half-a-dozen sailors swarmed to the crosstrees after him, where they
clustered and waited while two of their number, Oofty-Oofty and Black (who
was Latimer's boat-steerer), continued up the thin steel stays, lifting
their bodies higher and higher by means of their arms.
Человек шесть матросов преследовали его до салинга, где часть их и
осталась, выжидая, а дальше, по тонким стальным штагам, полезли,
подтягиваясь на руках, только двое -- Уфти-Уфти и Блэк, гребец Лэтимера.
It was a perilous undertaking, for, at a height of over a hundred feet
from the deck, holding on by their hands, they were not in the best of
positions to protect themselves from Mugridge's feet. And Mugridge kicked
savagely, till the Kanaka, hanging on with one hand, seized the Cockney's
foot with the other. Black duplicated the performance a moment later with
the other foot. Then the three writhed together in a swaying tangle,
struggling, sliding, and falling into the arms of their mates on the
crosstrees.
Это было рискованное предприятие: они висели в воздухе в ста футах над
палубой, и в таком положении им трудно было защищаться от ног Магриджа. А
тот лягался, и весьма свирепо. Наконец Уфти-Уфти, держась одной рукой,
изловчился и схватил кока за ногу; почти тотчас Блэк схватил его за другую
ногу, и все трое, сплетясь в один качающийся клубок и продолжая бороться,
начали скользить вниз, пока не свалились прямо на руки поджидавших их на
салинге товарищей.
The aerial battle was over, and Thomas Mugridge, whining and gibbering,
his mouth flecked with bloody foam, was brought down to deck. Wolf Larsen
rove a bowline in a piece of rope and slipped it under his shoulders. Then
he was carried aft and flung into the sea. Forty, - fifty, - sixty feet of
line ran out, when Wolf Larsen cried "Belay!"
Борьба в воздухе окончилась, и Томаса Магриджа спустили на палубу. Он
визжал и выкрикивал что-то невнятное, на губах у него выступила кровавая
пена. Волк Ларсен завязал петлю на конце троса и продел ее под мышки коку.
Затем Магриджа потащили на корму и швырнули за борт. Трос начали травить:
сорок, пятьдесят, шестьдесят футов, -- и только тогда Волк Ларсен крикнул:
-- Довольно!
Oofty-Oofty took a turn on a bitt, the rope tautened, and the Ghost,
lunging onward, jerked the cook to the surface.
Уфти-Уфти закрепил трос. "Призрак" качнуло носом вниз, трос натянулся и
вытащил кока на поверхность.
It was a pitiful spectacle. Though he could not drown, and was
nine-lived in addition, he was suffering all the agonies of half- drowning.
The Ghost was going very slowly, and when her stern lifted on a wave and she
slipped forward she pulled the wretch to the surface and gave him a moment
in which to breathe; but between each lift the stern fell, and while the bow
lazily climbed the next wave the line slacked and he sank beneath.
Нельзя было не пожалеть беднягу. Пусть он и не мог утонуть, пусть даже
у него, как у кошки, было "девять жизней", но он испытывал все муки
утопающего. "Призрак" шел медленно; когда волна поднимала корму и судно
скользило носом вниз, трос вытаскивал несчастного на поверхность и он мог
немного отдышаться; но затем судно начинало лениво взбираться на другую
волну, корма опускалась, трос ослабевал, и кок снова погружался в воду.
I had forgotten the existence of Maud Brewster, and I remembered her
with a start as she stepped lightly beside me. It was her first time on deck
since she had come aboard. A dead silence greeted her appearance.
Я совсем забыл о существовании Мод Брустер и вспомнил о ней лишь в ту
минуту, когда она внезапно появилась рядом со мной. Она подошла так
неслышно, что я вздрогнул от неожиданности, увидев ее. Она впервые
показывалась на палубе, и команда встретила ее гробовым молчанием.
"What is the cause of the merriment?" she asked.
-- Что тут за веселье? -- спросила она.
"Ask Captain Larsen," I answered composedly and coldly, though inwardly
my blood was boiling at the thought that she should be witness to such
brutality.
-- Спросите капитана Ларсена, -- холодно ответил я, стараясь сохранить
самообладание, хотя вся кровь во мне закипела при мысли, что женщине
предстоит стать свидетельницей этой жестокой потехи.
She took my advice and was turning to put it into execution, when her
eyes lighted on Oofty-Oofty, immediately before her, his body instinct with
alertness and grace as he held the turn of the rope.
Мод Брустер повернулась, чтобы последовать моему совету, и взгляд ее
упал на Уфти-Уфти. Он стоял в двух шагах от нее, держа в руке конец троса,
вся его подобранная, настороженная фигура дышала природным изяществом.
"Are you fishing?" she asked him.
-- Вы ловите рыбу? -- спросила она матроса.
He made no reply. His eyes, fixed intently on the sea astern, suddenly
flashed.
Он не отвечал. Глаза его, внимательно оглядывавшие море за кормой,
внезапно расширились.
"Shark ho, sir!" he cried.
-- Акула, сэр! -- крикнул он.
"Heave in! Lively! All hands tail on!" Wolf Larsen shouted, springing
himself to the rope in advance of the quickest.
-- Тащи! ЖивоБерись все разом! -- скомандовал Волк Ларсен и сам,
опередив других, подскочил к тросу.
Mugridge had heard the Kanaka's warning cry and was screaming madly. I
could see a black fin cutting the water and making for him with greater
swiftness than he was being pulled aboard. It was an even toss whether the
shark or we would get him, and it was a matter of moments. When Mugridge was
directly beneath us, the stern descended the slope of a passing wave, thus
giving the advantage to the shark. The fin disappeared. The belly flashed
white in swift upward rush. Almost equally swift, but not quite, was Wolf
Larsen. He threw his strength into one tremendous jerk. The Cockney's body
left the water; so did part of the shark's. He drew up his legs, and the
man-eater seemed no more than barely to touch one foot, sinking back into
the water with a splash. But at the moment of contact Thomas Mugridge cried
out. Then he came in like a fresh-caught fish on a line, clearing the rail
generously and striking the deck in a heap, on hands and knees, and rolling
over.
Магридж услыхал предостерегающий крик УфтиУфти и дико заорал. Я уже мог
разглядеть черный плавник, рассекавший воду и настигавший кока быстрее, чем
мы успевали подтаскивать его к шхуне. У нас и у акулы шансы были равны --
вопрос решали доли секунды. Когда Магридж был уже под самой кормой, нос
шхуны взмыл на гребень волны. Корма опустилась, и это дало преимущество
акуле. Плавник скрылся, в воде мелькнуло белое брюхо. Волк Ларсен действовал
почти столь же стремительно. Всю свою силу он вложил в один могучий рывок.
Тело кока взвилось над водой, а за ним высунулась голова хищника. Магридж
поджал ноги. Акула, казалось, едва коснулась одной из них и тут же с
всплеском ушла под воду. Но в этот миг Томас Магридж издал пронзительный
вопль. В следующую секунду он, как пойманная на удочку рыба, перелетел через
борт, упал на четвереньки и перекувырнулся раза два.
But a fountain of blood was gushing forth. The right foot was missing,
amputated neatly at the ankle. I looked instantly to Maud Brewster. Her face
was white, her eyes dilated with horror. She was gazing, not at Thomas
Mugridge, but at Wolf Larsen. And he was aware of it, for he said, with one
of his short laughs:
На палубу брызнул фонтан крови. Правой ступни Магриджа как не бывало:
акула отхватила ее по самую щиколотку. Я взглянул на Мод Брустер. Ее лицо
побелело, глаза расширились от ужаса. Но она смотрела не на Томаса Магриджа,
а на Волка Ларсена. Он заметил это и сказал с обычным коротким смешком:
"Man-play, Miss Brewster. Somewhat rougher, I warrant, than what you
have been used to, but still-man-play. The shark was not in the reckoning.
It - "
-- У мужчин свои развлечения, мисс Брустер. Может, они грубее, чем те,
к которым вы привыкли, но это наши, мужские развлечения. Акула не входила в
расчет. Она...
But at this juncture, Mugridge, who had lifted his head and ascertained
the extent of his loss, floundered over on the deck and buried his teeth in
Wolf Larsen's leg. Wolf Larsen stooped, coolly, to the Cockney, and pressed
with thumb and finger at the rear of the jaws and below the ears. The jaws
opened with reluctance, and Wolf Larsen stepped free.
В этот миг Магридж приподнял голову и, оценив размеры своей потери,
переполз по палубе и со всей мочи впился зубами в ногу капитана. Ларсен
спокойно нагнулся и большим и указательным пальцами сдавил ему шею чуть
пониже ушей. Челюсти кока медленно разжались, и Ларсен высвободил ногу.
"As I was saying," he went on, as though nothing unwonted had happened,
"the shark was not in the reckoning. It was - ahem - shall we say
Providence?"
-- Как я уже сказал, -- продолжал он, будто ничего не произошло, --
акула не входила в расчет. То была... ну, скажем, воля провидения!
She gave no sign that she had heard, though the expression of her eyes
changed to one of inexpressible loathing as she started to turn away. She no
more than started, for she swayed and tottered, and reached her hand weakly
out to mine. I caught her in time to save her from falling, and helped her
to a seat on the cabin. I thought she might faint outright, but she
controlled herself.
Мод Брустер словно не слышала его слов, но в глазах у нее появилось
новое выражение -- гнева и отвращения. Она хотела уйти, сделала шага два,
пошатнулась и протянула ко мне руку. Я подхватил ее и усадил на палубу
рубки. Я боялся, что она лишится чувств, но она овладела собой.
"Will you get a tourniquet, Mr. Van Weyden," Wolf Larsen called to me.
-- Принесите турникет, мистер Ван-Вейден! -- крикнул Волк Ларсен.
I hesitated. Her lips moved, and though they formed no words, she
commanded me with her eyes, plainly as speech, to go to the help of the
unfortunate man.
Я колебался. Губы мисс Брустер зашевелились, и, хотя она не могла
вымолвить ни слова, ее глаза ясно приказывали мне прийти на помощь
пострадавшему.
"Please," she managed to whisper, and I could but obey.
-- Прошу вас! -- собравшись с силами, пробормотала она, и я не мог
ослушаться.
By now I had developed such skill at surgery that Wolf Larsen, with a
few words of advice, left me to my task with a couple of sailors for
assistants. For his task he elected a vengeance on the shark. A heavy
swivel-hook, baited with fat salt-pork, was dropped overside; and by the
time I had compressed the severed veins and arteries, the sailors were
singing and heaving in the offending monster. I did not see it myself, but
my assistants, first one and then the other, deserted me for a few moments
to run amidships and look at what was going on. The shark, a sixteen-footer,
was hoisted up against the main-rigging. Its jaws were pried apart to their
greatest extension, and a stout stake, sharpened at both ends, was so
inserted that when the pries were removed the spread jaws were fixed upon
it. This accomplished, the hook was cut out. The shark dropped back into the
sea, helpless, yet with its full strength, doomed - to lingering starvation
- a living death less meet for it than for the man who devised the
punishment.
Я уже приобрел некоторый навык в хирургии, и Волк Ларсен, дав мне в
помощь двоих матросов и сделав несколько указаний, тут же занялся другим
делом -- он решил отомстить акуле. За борт бросили на тросе массивный
крюк, насадив на него в качестве приманки жирный кусок солонины. Я едва
успел зажать Магриджу все поврежденные вены и артерии, как матросы, помогая
себе песней, уже вытаскивали провинившегося хищника из воды. Я не видел, что
происходило у грот-мачты, но мои "ассистенты" поочередно бегали туда
поглядеть. Шестнадцатифутовую акулу подтянули к грот-вантам. Рычагами ей до
предела раздвинули челюсти, вставили в пасть заостренный с обоих концов
крепкий кол, и челюсти уже не могли сомкнуться. После этого, вытащив из
пасти засевший там крюк, акулу бросили в море. Все еще полная сил, но
совершенно беспомощная, она была обречена на медленную голодную смерть,
которой заслуживала куда меньше, чем человек, придумавший для нее эту кару.
I knew what it was as she came toward me. For ten minutes I had watched
her talking earnestly with the engineer, and now, with a sign for silence, I
drew her out of earshot of the helmsman. Her face was white and set; her
large eyes, larger than usual what of the purpose in them, looked
penetratingly into mine. I felt rather timid and apprehensive, for she had
come to search Humphrey Van Weyden's soul, and Humphrey Van Weyden had
nothing of which to be particularly proud since his advent on the Ghost.
Когда Мод Брустер направилась ко мне, я уже знал, о чем пойдет речь.
Минут десять я наблюдал, как она толкует о чем-то с механиком, и теперь
молча поманил ее в сторону, подальше от рулевого. Лицо ее было бледно и
решительно, глаза, расширившиеся от волнения, казались особенно большими и
смотрели на меня испытующе. Я почувствовал какую-то робость и даже страх,
так как знал, что она хочет заглянуть в душу Хэмфри Ван-Вейдена, а Хэмфри
Ван-Вейден едва ли мог особенно гордиться собой, с тех пор как ступил на
борт "Призрака".
We walked to the break of the poop, where she turned and faced me. I
glanced around to see that no one was within hearing distance.
Мы подошли к краю юта, и девушка повернулась и взглянула на меня в
упор. Я осмотрелся: не подслушивают ли нас.
"What is it?" I asked gently; but the expression of determination on
her face did not relax.
-- В чем дело? -- участливо спросил я, но лицо ее оставалось все таким
же решительным и суровым.
"I can readily understand," she began, "that this morning's affair was
largely an accident; but I have been talking with Mr. Haskins. He tells me
that the day we were rescued, even while I was in the cabin, two men were
drowned, deliberately drowned - murdered."
-- Я готова допустить, -- начала она, -- что утреннее происшествие было
просто несчастным случаем. Но я только что говорила с мистером Хэскинсом. Он
рассказал мне, что в тот день, когда нас спасли, в то самое время, когда я
спала в каюте, двух человек утопили, преднамеренно утопили, попросту говоря
-- убили.
There was a query in her voice, and she faced me accusingly, as though
I were guilty of the deed, or at least a party to it.
В голосе ее звучал вопрос, и она все так же смотрела на меня в упор,
словно обвиняя в этом преступлении или по крайней мере в соучастии в нем.
"The information is quite correct," I answered. "The two men were
murdered."
-- Вам сказали правду, -- ответил я. -- Их действительно убили.
"And you permitted it!" she cried.
-- И вы допустили это! -- воскликнула она.
"I was unable to prevent it, is a better way of phrasing it," I
replied, still gently.
-- Вы хотите сказать, что я не мог этого предотвратить? -- мягко
возразил я.
"But you tried to prevent it?" There was an emphasis on the "tried,"
and a pleading little note in her voice.
-- Но вы пытались? -- Она сделала ударение на "пытались"; в голосе ее
звучала надежда. --
"Oh, but you didn't," she hurried on, divining my answer. "But why
didn't you?"
Да нет, вы и не пытались! -- тут же добавила она, предвосхитив мой