Страница:
грота-шкоты, выбрал тали гиков и поставил паруса так, чтобы принять добрый
попутный ветер. Ветер был свежий, даже слишком свежий, но я решил идти под
всеми парусами, пока это не станет опасно. К сожалению, при попутном ветре
нельзя закрепить штурвал, и поэтому мне предстояла бессменная вахта до утра.
Мод требовала, чтобы я позволил ей сменить меня, но вскоре сама убедилась,
что ей будет не под силу держать курс при такой высокой волне, даже если б
она и сумела в столь короткий срок овладеть этой премудростью. Открытие это
чрезвычайно огорчило ее, но вскоре она утешилась, свертывая в бухты тали,
фалы и подбирая концы, валявшиеся на палубе. Да к тому же ей ведь нужно было
еще готовить еду, стелить постели, ухаживать за Волком Ларсеном. Свой
трудовой день она закончила генеральной уборкой кают-компании и кубрика.
All night I steered, without relief, the wind slowly and steadily
increasing and the sea rising. At five in the morning Maud brought me hot
coffee and biscuits she had baked, and at seven a substantial and piping hot
breakfast put new lift into me.
Всю ночь я бессменно простоял у штурвала. Ветер понемногу крепчал, и
волнение усиливалось. В пять утра Мод принесла мне горячего кофе и лепешку,
которую испекла сама, а в семь часов плотный горячий завтрак придал мне
новые силы.
Throughout the day, and as slowly and steadily as ever, the wind
increased. It impressed one with its sullen determination to blow, and blow
harder, and keep on blowing. And still the Ghost foamed along, racing off
the miles till I was certain she was making at least eleven knots. It was
too good to lose, but by nightfall I was exhausted. Though in splendid
physical trim, a thirty-six-hour trick at the wheel was the limit of my
endurance. Besides, Maud begged me to heave to, and I knew, if the wind and
sea increased at the same rate during the night, that it would soon be
impossible to heave to. So, as twilight deepened, gladly and at the same
time reluctantly, I brought the Ghost up on the wind.
Целый день ветер крепчал и крепчал. Казалось, он был преисполнен
упрямой решимости дуть и дуть безостановочно и все сильнее и сильнее.
"Призрак" мчался вперед, пеня волны и глотая мили, и я был уверен, что
теперь мы делаем не меньше одиннадцати узлов. Мне до смерти жаль было терять
такой ход, но к вечеру я изнемог. Хоть я и очень закалился и окреп, но
тридцатичасовая вахта за рулем была пределом моей выносливости. Мод
уговаривала меня положить шхуну в дрейф, да я и сам понимал, что, если ветер
и волнение за ночь еще усилятся, мне будет уже не под силу сделать это.
Поэтому, когда на море пали сумерки, я с чувством досады и вместе с тем
облегчения начал приводить "Призрак" к ветру.
But I had not reckoned upon the colossal task the reefing of three
sails meant for one man. While running away from the wind I had not
appreciated its force, but when we ceased to run I learned to my sorrow, and
well-nigh to my despair, how fiercely it was really blowing. The wind balked
my every effort, ripping the canvas out of my hands and in an instant
undoing what I had gained by ten minutes of severest struggle. At eight
o'clock I had succeeded only in putting the second reef into the foresail.
At eleven o'clock I was no farther along. Blood dripped from every finger-
end, while the nails were broken to the quick. From pain and sheer
exhaustion I wept in the darkness, secretly, so that Maud should not know.
Однако я никак не предполагал, что взять рифы у трех парусов столь
неимоверно трудное дело для одного человека. Пока шхуна шла бакштаг, я не
мог ощутить всей силы ветра и, только начав приводиться, почувствовал с
испугом, если не сказать с отчаянием, всю его свирепую мощь. Ветер
парализовал каждое мое усилие, рвал парус у меня из рук и мгновенно сводил
на нет все, чего мне удавалось достигнуть ценою упорной, ожесточенной борьбы
с ним. К восьми часам я успел взять лишь второй риф у фока. К одиннадцати
часам дело не подвинулось ни на йоту. Я только в кровь ободрал себе пальцы и
обломал ногти до самого мяса. От боли и изнеможения я тихонько плакал в
темноте, прячась от Мод.
Then, in desperation, I abandoned the attempt to reef the mainsail and
resolved to try the experiment of heaving to under the close- reefed
foresail. Three hours more were required to gasket the mainsail and jib, and
at two in the morning, nearly dead, the life almost buffeted and worked out
of me, I had barely sufficient consciousness to know the experiment was a
success. The close- reefed foresail worked. The Ghost clung on close to the
wind and betrayed no inclination to fall off broadside to the trough.
Совсем придя в отчаяние, я отказался от попыток взять рифы у грота и
решил попробовать лечь в дрейф под одним зарифленным фоком. Три часа ушло у
меня на то, чтобы закрепить спущенный грот и кливер, а в два часа ночи, еле
живой, едва не теряя сознания от усталости, я понял, что попытка удалась, и
с трудом поверил своим глазам. Зарифленный фок делал свое дело, и шхуна
держалась круто к ветру, не проявляя стремления повернуть бортом к волне.
I was famished, but Maud tried vainly to get me to eat. I dozed with my
mouth full of food. I would fall asleep in the act of carrying food to my
mouth and waken in torment to find the act yet uncompleted. So sleepily
helpless was I that she was compelled to hold me in my chair to prevent my
being flung to the floor by the violent pitching of the schooner.
Я был страшно голоден, но Мод тщетно старалась заставить меня
что-нибудь съесть: я засыпал с куском во рту, а не то так даже не успев
донести его до рта. Потом вдруг вздрагивал, и просыпался в смятении, и
видел, что рука моя с вилкой еще висит в воздухе. Я был так беспомощен и
слаб, что Мод приходилось поддерживать меня, чтобы я не свалился со стула
при первом же крене судна.
Of the passage from the galley to the cabin I knew nothing. It was a
sleep-walker Maud guided and supported. In fact, I was aware of nothing till
I awoke, how long after I could not imagine, in my bunk with my boots off.
It was dark. I was stiff and lame, and cried out with pain when the
bed-clothes touched my poor finger- ends.
Не помню, как добрался я из камбуза до своей каюты. Верно, я был похож
на лунатика, когда Мод вела меня туда. Очнулся я уже на своей койке и
заметил, что башмаки с меня сняты. Сколько прошло времени, я не знал. В
каюте было темно. Все тело у меня ломило, и я с трудом мог пошевелиться, а
прикосновение одеяла к моим израненным пальцам причиняло нестерпимую боль.
Morning had evidently not come, so I closed my eyes and went to sleep
again. I did not know it, but I had slept the clock around and it was night
again.
Я решил, что утро еще не настало, и, закрыв глаза, мгновенно снова
погрузился в сон. Я не знал, что проспал почти сутки и что уже опять
наступил вечер.
Once more I woke, troubled because I could sleep no better. I struck a
match and looked at my watch. It marked midnight. And I had not left the
deck until three! I should have been puzzled had I not guessed the solution.
No wonder I was sleeping brokenly. I had slept twenty-one hours. I listened
for a while to the behaviour of the Ghost, to the pounding of the seas and
the muffled roar of the wind on deck, and then turned over on my ride and
slept peacefully until morning.
Я проснулся вторично, оттого что сон мой стал неспокоен. Чиркнув
спичкой, я посмотрел на часы. Они показывали полночь. А я ушел с палубы в
три часа ночи. В первую минуту это меня озадачило, но я тут же сообразил, в
чем дело. Немудрено, что сон мой стал беспокоен, ведь я проспал двадцать
один час! Я еще полежал, прислушиваясь, как завывает ветер и волны бьют о
борт, а потом повернулся на бок и мирно проспал до утра.
When I arose at seven I saw no sign of Maud and concluded she was in
the galley preparing breakfast. On deck I found the Ghost doing splendidly
under her patch of canvas. But in the galley, though a fire was burning and
water boiling, I found no Maud.
Я встал в семь часов и, не обнаружив Мод в кают-компании, решил, что
она в камбузе готовит завтрак. Выйдя на палубу, я убедился, что "Призрак"
отлично держится под своим маленьким парусом. В камбузе топилась плита и
кипел чайник, но Мод не было и там.
I discovered her in the steerage, by Wolf Larsen's bunk. I looked at
him, the man who had been hurled down from the topmost pitch of life to be
buried alive and be worse than dead. There seemed a relaxation of his
expressionless face which was new. Maud looked at me and I understood.
Я нашел ее в кубрике у койки Волка Ларсена. Я вгляделся в него и
подумал: вот человек, который в полном расцвете сил потерпел крушение и
оказался погребенным заживо. Что-то новое почудилось мне в смягчившихся
чертах его застывшего тела. Мод посмотрела на меня, и я понял.
"His life flickered out in the storm," I said.
-- Его жизнь угасла во время шторма, -- сказал я.
"But he still lives," she answered, infinite faith in her voice.
-- Но она не окончена для него, -- промолвила с глубоким убеждением
Мод.
"He had too great strength."
-- Сила его была чрезмерна.
"Yes," she said, "but now it no longer shackles him. He is a free
spirit."
-- Да, -- сказала Мод. -- Но теперь она уже не обременяет его. Дух его
свободен.
"He is a free spirit surely," I answered; and, taking her hand, I led
her on deck.
-- Да, теперь дух его свободен, -- повторил я и, взяв ее за руку, увел
на палубу.
The storm broke that night, which is to say that it diminished as
slowly as it had arisen. After breakfast next morning, when I had hoisted
Wolf Larsen's body on deck ready for burial, it was still blowing heavily
and a large sea was running. The deck was continually awash with the sea
which came inboard over the rail and through the scuppers. The wind smote
the schooner with a sudden gust, and she heeled over till her lee rail was
buried, the roar in her rigging rising in pitch to a shriek. We stood in the
water to our knees as I bared my head.
За ночь шторм заметно утих. Но он затихал так же постепенно, как и
нарастал, и утром, когда я поднял на палубу приготовленное к погребению тело
Волка Ларсена, был еще довольно сильный ветер и большие волны. Вода
поминутно заливала палубу и стекала в шпигаты. Внезапный порыв ветра
накренил шхуну, и она зарылась в воду по планшир подветренного борта. Ветер
истошно выл в снастях. Мы с Мод стояли по колено в воде. Я обнажил голову.
"I remember only one part of the service," I said, "and that is, 'And
the body shall be cast into the sea.'"
-- Я помню только часть похоронной службы, -- сказал я. -- Она гласит:
"И тело да будет предано морю".
Maud looked at me, surprised and shocked; but the spirit of something I
had seen before was strong upon me, impelling me to give service to Wolf
Larsen as Wolf Larsen had once given service to another man. I lifted the
end of the hatch cover and the canvas-shrouded body slipped feet first into
the sea. The weight of iron dragged it down. It was gone.
Мод взглянула на меня удивленно и негодующе. Но передо мною воскресла
сцена, свидетелем которой я был когда-то, и это воспоминание властно
побуждало меня отдать последний долг Волку Ларсену именно так, как он отдал
его в тот памятный день своему помощнику. Я приподнял крышку люка, и
завернутое в брезент тело соскользнуло ногами вперед в море. Привязанный к
нему груз потянул его вниз. Оно исчезло.
"Good-bye, Lucifer, proud spirit," Maud whispered, so low that it was
drowned by the shouting of the wind; but I saw the movement of her lips and
knew.
-- Прощай, Люцифер, гордый дух! -- прошептала Мод так тихо, что ее
слова затонули в реве ветра, и я разгадал их лишь по движению ее губ.
As we clung to the lee rail and worked our way aft, I happened to
glance to leeward. The Ghost, at the moment, was uptossed on a sea, and I
caught a clear view of a small steamship two or three miles away, rolling
and pitching, head on to the sea, as it steamed toward us. It was painted
black, and from the talk of the hunters of their poaching exploits I
recognized it as a United States revenue cutter. I pointed it out to Maud
and hurriedly led her aft to the safety of the poop. I started to rush below
to the flag-locker, then remembered that in rigging the Ghost. I had
forgotten to make provision for a flag- halyard.
Держась за планшир, мы пробирались на ют, и я случайно бросил взгляд в
подветренную сторону. В эту минуту "Призрак" взмыл на высокую волну, и я
совершенно отчетливо увидел милях в двух-трех от нас небольшой пароход.
Ныряя и снова взлетая на гребни волн, он шел прямо на нас. Он был окрашен в
черный цвет, и мне сразу припомнились рассказы охотников об их браконьерских
похождениях. Я понял, что это таможенное судно Соединенных Штатов. Я показал
на него Мод и поспешил проводить ее на ют, где меньше заливало водой.
Оставив Мод там, я кинулся было вниз к сигнальному шкафу, но тут же
вспомнил, что при оснащении "Призрака" не позаботился о сигнальном фале.
"We need no distress signal," Maud said. "They have only to see us."
-- Нам незачем поднимать сигнал бедствия, -- сказала Мод. -- Они все
поймут, увидев нас!
"We are saved," I said, soberly and solemnly. And then, in an
exuberance of joy, "I hardly know whether to be glad or not."
-- Мы спасены, -- спокойно и торжественно сказал я. Я ликовал, радость
меня душила... И вдруг я прибавил: -- Мы спасены -- и вот я не знаю,
радоваться мне или нет?
I looked at her. Our eyes were not loath to meet. We leaned toward each
other, and before I knew it my arms were about her.
Я посмотрел на Мод. Теперь мы больше не боялись встретиться взглядами.
Нас властно толкнуло друг к другу, и уже не помню как, но Мод очутилась в
моих объятиях.
"Need I?" I asked.
-- Нужно ли говорить? -- спросил я.
And she answered, "There is no need, though the telling of it would be
sweet, so sweet."
Она ответила:
-- Не нужно... Но услышать это было бы так приятно...
Her lips met the press of mine, and, by what strange trick of the
imagination I know not, the scene in the cabin of the Ghost flashed upon me,
when she had pressed her fingers lightly on my lips and said, "Hush, hush."
Губы ее слились с моими. Не знаю почему, но перед моими глазами вдруг
встала кают-компания "Призрака" и мне вспомнилось, как Мод однажды
прикоснулась кончиками пальцев к моим губам, шепча: "Успокойтесь,
успокойтесь!"
"My woman, my one small woman," I said, my free hand petting her
shoulder in the way all lovers know though never learn in school.
-- Жена моя, моя единственная! -- сказал я, нежно гладя ее плечо, как
делают это все влюбленные, хотя никто их этому не учил. -- Моя малышка!
"My man," she said, looking at me for an instant with tremulous lids
which fluttered down and veiled her eyes as she snuggled her head against my
breast with a happy little sigh.
-- Муж мой! -- сказала она, на мгновение подняв на меня глаза, и, тут
же опустив затрепетавшие ресницы, с тихим счастливым вздохом прильнула к
моей груди.
I looked toward the cutter. It was very close. A boat was being
lowered.
Я посмотрел на таможенный пароход. Он был совсем близко. С него уже
спускали шлюпку.
"One kiss, dear love," I whispered. "One kiss more before they come."
-- Еще поцелуй, любовь моя! -- прошептал я. -- Еще один поцелуй, прежде
чем они подойдут...
"And rescue us from ourselves," she completed, with a most adorable
smile, whimsical as I had never seen it, for it was whimsical with love.
-- И спасут нас от нас самих, -- докончила она с пленительной улыбкой,
исполненной нового, еще не знакомого мне лукавства -- лукавства любви.
попутный ветер. Ветер был свежий, даже слишком свежий, но я решил идти под
всеми парусами, пока это не станет опасно. К сожалению, при попутном ветре
нельзя закрепить штурвал, и поэтому мне предстояла бессменная вахта до утра.
Мод требовала, чтобы я позволил ей сменить меня, но вскоре сама убедилась,
что ей будет не под силу держать курс при такой высокой волне, даже если б
она и сумела в столь короткий срок овладеть этой премудростью. Открытие это
чрезвычайно огорчило ее, но вскоре она утешилась, свертывая в бухты тали,
фалы и подбирая концы, валявшиеся на палубе. Да к тому же ей ведь нужно было
еще готовить еду, стелить постели, ухаживать за Волком Ларсеном. Свой
трудовой день она закончила генеральной уборкой кают-компании и кубрика.
All night I steered, without relief, the wind slowly and steadily
increasing and the sea rising. At five in the morning Maud brought me hot
coffee and biscuits she had baked, and at seven a substantial and piping hot
breakfast put new lift into me.
Всю ночь я бессменно простоял у штурвала. Ветер понемногу крепчал, и
волнение усиливалось. В пять утра Мод принесла мне горячего кофе и лепешку,
которую испекла сама, а в семь часов плотный горячий завтрак придал мне
новые силы.
Throughout the day, and as slowly and steadily as ever, the wind
increased. It impressed one with its sullen determination to blow, and blow
harder, and keep on blowing. And still the Ghost foamed along, racing off
the miles till I was certain she was making at least eleven knots. It was
too good to lose, but by nightfall I was exhausted. Though in splendid
physical trim, a thirty-six-hour trick at the wheel was the limit of my
endurance. Besides, Maud begged me to heave to, and I knew, if the wind and
sea increased at the same rate during the night, that it would soon be
impossible to heave to. So, as twilight deepened, gladly and at the same
time reluctantly, I brought the Ghost up on the wind.
Целый день ветер крепчал и крепчал. Казалось, он был преисполнен
упрямой решимости дуть и дуть безостановочно и все сильнее и сильнее.
"Призрак" мчался вперед, пеня волны и глотая мили, и я был уверен, что
теперь мы делаем не меньше одиннадцати узлов. Мне до смерти жаль было терять
такой ход, но к вечеру я изнемог. Хоть я и очень закалился и окреп, но
тридцатичасовая вахта за рулем была пределом моей выносливости. Мод
уговаривала меня положить шхуну в дрейф, да я и сам понимал, что, если ветер
и волнение за ночь еще усилятся, мне будет уже не под силу сделать это.
Поэтому, когда на море пали сумерки, я с чувством досады и вместе с тем
облегчения начал приводить "Призрак" к ветру.
But I had not reckoned upon the colossal task the reefing of three
sails meant for one man. While running away from the wind I had not
appreciated its force, but when we ceased to run I learned to my sorrow, and
well-nigh to my despair, how fiercely it was really blowing. The wind balked
my every effort, ripping the canvas out of my hands and in an instant
undoing what I had gained by ten minutes of severest struggle. At eight
o'clock I had succeeded only in putting the second reef into the foresail.
At eleven o'clock I was no farther along. Blood dripped from every finger-
end, while the nails were broken to the quick. From pain and sheer
exhaustion I wept in the darkness, secretly, so that Maud should not know.
Однако я никак не предполагал, что взять рифы у трех парусов столь
неимоверно трудное дело для одного человека. Пока шхуна шла бакштаг, я не
мог ощутить всей силы ветра и, только начав приводиться, почувствовал с
испугом, если не сказать с отчаянием, всю его свирепую мощь. Ветер
парализовал каждое мое усилие, рвал парус у меня из рук и мгновенно сводил
на нет все, чего мне удавалось достигнуть ценою упорной, ожесточенной борьбы
с ним. К восьми часам я успел взять лишь второй риф у фока. К одиннадцати
часам дело не подвинулось ни на йоту. Я только в кровь ободрал себе пальцы и
обломал ногти до самого мяса. От боли и изнеможения я тихонько плакал в
темноте, прячась от Мод.
Then, in desperation, I abandoned the attempt to reef the mainsail and
resolved to try the experiment of heaving to under the close- reefed
foresail. Three hours more were required to gasket the mainsail and jib, and
at two in the morning, nearly dead, the life almost buffeted and worked out
of me, I had barely sufficient consciousness to know the experiment was a
success. The close- reefed foresail worked. The Ghost clung on close to the
wind and betrayed no inclination to fall off broadside to the trough.
Совсем придя в отчаяние, я отказался от попыток взять рифы у грота и
решил попробовать лечь в дрейф под одним зарифленным фоком. Три часа ушло у
меня на то, чтобы закрепить спущенный грот и кливер, а в два часа ночи, еле
живой, едва не теряя сознания от усталости, я понял, что попытка удалась, и
с трудом поверил своим глазам. Зарифленный фок делал свое дело, и шхуна
держалась круто к ветру, не проявляя стремления повернуть бортом к волне.
I was famished, but Maud tried vainly to get me to eat. I dozed with my
mouth full of food. I would fall asleep in the act of carrying food to my
mouth and waken in torment to find the act yet uncompleted. So sleepily
helpless was I that she was compelled to hold me in my chair to prevent my
being flung to the floor by the violent pitching of the schooner.
Я был страшно голоден, но Мод тщетно старалась заставить меня
что-нибудь съесть: я засыпал с куском во рту, а не то так даже не успев
донести его до рта. Потом вдруг вздрагивал, и просыпался в смятении, и
видел, что рука моя с вилкой еще висит в воздухе. Я был так беспомощен и
слаб, что Мод приходилось поддерживать меня, чтобы я не свалился со стула
при первом же крене судна.
Of the passage from the galley to the cabin I knew nothing. It was a
sleep-walker Maud guided and supported. In fact, I was aware of nothing till
I awoke, how long after I could not imagine, in my bunk with my boots off.
It was dark. I was stiff and lame, and cried out with pain when the
bed-clothes touched my poor finger- ends.
Не помню, как добрался я из камбуза до своей каюты. Верно, я был похож
на лунатика, когда Мод вела меня туда. Очнулся я уже на своей койке и
заметил, что башмаки с меня сняты. Сколько прошло времени, я не знал. В
каюте было темно. Все тело у меня ломило, и я с трудом мог пошевелиться, а
прикосновение одеяла к моим израненным пальцам причиняло нестерпимую боль.
Morning had evidently not come, so I closed my eyes and went to sleep
again. I did not know it, but I had slept the clock around and it was night
again.
Я решил, что утро еще не настало, и, закрыв глаза, мгновенно снова
погрузился в сон. Я не знал, что проспал почти сутки и что уже опять
наступил вечер.
Once more I woke, troubled because I could sleep no better. I struck a
match and looked at my watch. It marked midnight. And I had not left the
deck until three! I should have been puzzled had I not guessed the solution.
No wonder I was sleeping brokenly. I had slept twenty-one hours. I listened
for a while to the behaviour of the Ghost, to the pounding of the seas and
the muffled roar of the wind on deck, and then turned over on my ride and
slept peacefully until morning.
Я проснулся вторично, оттого что сон мой стал неспокоен. Чиркнув
спичкой, я посмотрел на часы. Они показывали полночь. А я ушел с палубы в
три часа ночи. В первую минуту это меня озадачило, но я тут же сообразил, в
чем дело. Немудрено, что сон мой стал беспокоен, ведь я проспал двадцать
один час! Я еще полежал, прислушиваясь, как завывает ветер и волны бьют о
борт, а потом повернулся на бок и мирно проспал до утра.
When I arose at seven I saw no sign of Maud and concluded she was in
the galley preparing breakfast. On deck I found the Ghost doing splendidly
under her patch of canvas. But in the galley, though a fire was burning and
water boiling, I found no Maud.
Я встал в семь часов и, не обнаружив Мод в кают-компании, решил, что
она в камбузе готовит завтрак. Выйдя на палубу, я убедился, что "Призрак"
отлично держится под своим маленьким парусом. В камбузе топилась плита и
кипел чайник, но Мод не было и там.
I discovered her in the steerage, by Wolf Larsen's bunk. I looked at
him, the man who had been hurled down from the topmost pitch of life to be
buried alive and be worse than dead. There seemed a relaxation of his
expressionless face which was new. Maud looked at me and I understood.
Я нашел ее в кубрике у койки Волка Ларсена. Я вгляделся в него и
подумал: вот человек, который в полном расцвете сил потерпел крушение и
оказался погребенным заживо. Что-то новое почудилось мне в смягчившихся
чертах его застывшего тела. Мод посмотрела на меня, и я понял.
"His life flickered out in the storm," I said.
-- Его жизнь угасла во время шторма, -- сказал я.
"But he still lives," she answered, infinite faith in her voice.
-- Но она не окончена для него, -- промолвила с глубоким убеждением
Мод.
"He had too great strength."
-- Сила его была чрезмерна.
"Yes," she said, "but now it no longer shackles him. He is a free
spirit."
-- Да, -- сказала Мод. -- Но теперь она уже не обременяет его. Дух его
свободен.
"He is a free spirit surely," I answered; and, taking her hand, I led
her on deck.
-- Да, теперь дух его свободен, -- повторил я и, взяв ее за руку, увел
на палубу.
The storm broke that night, which is to say that it diminished as
slowly as it had arisen. After breakfast next morning, when I had hoisted
Wolf Larsen's body on deck ready for burial, it was still blowing heavily
and a large sea was running. The deck was continually awash with the sea
which came inboard over the rail and through the scuppers. The wind smote
the schooner with a sudden gust, and she heeled over till her lee rail was
buried, the roar in her rigging rising in pitch to a shriek. We stood in the
water to our knees as I bared my head.
За ночь шторм заметно утих. Но он затихал так же постепенно, как и
нарастал, и утром, когда я поднял на палубу приготовленное к погребению тело
Волка Ларсена, был еще довольно сильный ветер и большие волны. Вода
поминутно заливала палубу и стекала в шпигаты. Внезапный порыв ветра
накренил шхуну, и она зарылась в воду по планшир подветренного борта. Ветер
истошно выл в снастях. Мы с Мод стояли по колено в воде. Я обнажил голову.
"I remember only one part of the service," I said, "and that is, 'And
the body shall be cast into the sea.'"
-- Я помню только часть похоронной службы, -- сказал я. -- Она гласит:
"И тело да будет предано морю".
Maud looked at me, surprised and shocked; but the spirit of something I
had seen before was strong upon me, impelling me to give service to Wolf
Larsen as Wolf Larsen had once given service to another man. I lifted the
end of the hatch cover and the canvas-shrouded body slipped feet first into
the sea. The weight of iron dragged it down. It was gone.
Мод взглянула на меня удивленно и негодующе. Но передо мною воскресла
сцена, свидетелем которой я был когда-то, и это воспоминание властно
побуждало меня отдать последний долг Волку Ларсену именно так, как он отдал
его в тот памятный день своему помощнику. Я приподнял крышку люка, и
завернутое в брезент тело соскользнуло ногами вперед в море. Привязанный к
нему груз потянул его вниз. Оно исчезло.
"Good-bye, Lucifer, proud spirit," Maud whispered, so low that it was
drowned by the shouting of the wind; but I saw the movement of her lips and
knew.
-- Прощай, Люцифер, гордый дух! -- прошептала Мод так тихо, что ее
слова затонули в реве ветра, и я разгадал их лишь по движению ее губ.
As we clung to the lee rail and worked our way aft, I happened to
glance to leeward. The Ghost, at the moment, was uptossed on a sea, and I
caught a clear view of a small steamship two or three miles away, rolling
and pitching, head on to the sea, as it steamed toward us. It was painted
black, and from the talk of the hunters of their poaching exploits I
recognized it as a United States revenue cutter. I pointed it out to Maud
and hurriedly led her aft to the safety of the poop. I started to rush below
to the flag-locker, then remembered that in rigging the Ghost. I had
forgotten to make provision for a flag- halyard.
Держась за планшир, мы пробирались на ют, и я случайно бросил взгляд в
подветренную сторону. В эту минуту "Призрак" взмыл на высокую волну, и я
совершенно отчетливо увидел милях в двух-трех от нас небольшой пароход.
Ныряя и снова взлетая на гребни волн, он шел прямо на нас. Он был окрашен в
черный цвет, и мне сразу припомнились рассказы охотников об их браконьерских
похождениях. Я понял, что это таможенное судно Соединенных Штатов. Я показал
на него Мод и поспешил проводить ее на ют, где меньше заливало водой.
Оставив Мод там, я кинулся было вниз к сигнальному шкафу, но тут же
вспомнил, что при оснащении "Призрака" не позаботился о сигнальном фале.
"We need no distress signal," Maud said. "They have only to see us."
-- Нам незачем поднимать сигнал бедствия, -- сказала Мод. -- Они все
поймут, увидев нас!
"We are saved," I said, soberly and solemnly. And then, in an
exuberance of joy, "I hardly know whether to be glad or not."
-- Мы спасены, -- спокойно и торжественно сказал я. Я ликовал, радость
меня душила... И вдруг я прибавил: -- Мы спасены -- и вот я не знаю,
радоваться мне или нет?
I looked at her. Our eyes were not loath to meet. We leaned toward each
other, and before I knew it my arms were about her.
Я посмотрел на Мод. Теперь мы больше не боялись встретиться взглядами.
Нас властно толкнуло друг к другу, и уже не помню как, но Мод очутилась в
моих объятиях.
"Need I?" I asked.
-- Нужно ли говорить? -- спросил я.
And she answered, "There is no need, though the telling of it would be
sweet, so sweet."
Она ответила:
-- Не нужно... Но услышать это было бы так приятно...
Her lips met the press of mine, and, by what strange trick of the
imagination I know not, the scene in the cabin of the Ghost flashed upon me,
when she had pressed her fingers lightly on my lips and said, "Hush, hush."
Губы ее слились с моими. Не знаю почему, но перед моими глазами вдруг
встала кают-компания "Призрака" и мне вспомнилось, как Мод однажды
прикоснулась кончиками пальцев к моим губам, шепча: "Успокойтесь,
успокойтесь!"
"My woman, my one small woman," I said, my free hand petting her
shoulder in the way all lovers know though never learn in school.
-- Жена моя, моя единственная! -- сказал я, нежно гладя ее плечо, как
делают это все влюбленные, хотя никто их этому не учил. -- Моя малышка!
"My man," she said, looking at me for an instant with tremulous lids
which fluttered down and veiled her eyes as she snuggled her head against my
breast with a happy little sigh.
-- Муж мой! -- сказала она, на мгновение подняв на меня глаза, и, тут
же опустив затрепетавшие ресницы, с тихим счастливым вздохом прильнула к
моей груди.
I looked toward the cutter. It was very close. A boat was being
lowered.
Я посмотрел на таможенный пароход. Он был совсем близко. С него уже
спускали шлюпку.
"One kiss, dear love," I whispered. "One kiss more before they come."
-- Еще поцелуй, любовь моя! -- прошептал я. -- Еще один поцелуй, прежде
чем они подойдут...
"And rescue us from ourselves," she completed, with a most adorable
smile, whimsical as I had never seen it, for it was whimsical with love.
-- И спасут нас от нас самих, -- докончила она с пленительной улыбкой,
исполненной нового, еще не знакомого мне лукавства -- лукавства любви.