Страница:
отправился в Сан-Франциско на злополучном "Мартинесе".
As the boat ascended on a sea, her feet touched and I released her
hands. I cast off the tackles and leaped after her. I had never rowed in my
life, but I put out the oars and at the expense of much effort got the boat
clear of the Ghost. Then I experimented with the sail. I had seen the
boat-steerers and hunters set their spritsails many times, yet this was my
first attempt. What took them possibly two minutes took me twenty, but in
the end I succeeded in setting and trimming it, and with the steering-oar in
my hands hauled on the wind.
Набежавшая волна подхватила шлюпку, ноги Мод коснулись банки, и я
отпустил ее руку. Затем я отдал тали и сам спрыгнул в шлюпку. Мне еще
никогда в жизни не приходилось грести, но я вставил весла в уключины и ценою
больших усилий отвел шлюпку от "Призрака". Затем я стал поднимать парус. Мне
не раз приходилось видеть, как ставят парус матросы и охотники, но сам я
брался за это дело впервые. Если им достаточно было двух минут, то у меня
ушло на это по крайней мере минут двадцать, но в конце концов я сумел
поставить и натянуть парус, после чего, взявшись за рулевое весло, привел
шлюпку к ветру.
"There lies Japan," I remarked, "straight before us."
-- Вон там, прямо перед нами, Япония, -- сказал я.
"Humphrey Van Weyden," she said, "you are a brave man."
-- Хэмфри Ван-Вейден, вы храбрый человек, -- сказала Мод.
"Nay," I answered, "it is you who are a brave woman."
-- Нет, -- отвечал я. -- Это вы храбрая женщина.
We turned our heads, swayed by a common impulse to see the last of the
Ghost. Her low hull lifted and rolled to windward on a sea; her canvas
loomed darkly in the night; her lashed wheel creaked as the rudder kicked;
then sight and sound of her faded away, and we were alone on the dark sea.
Точно сговорившись, мы одновременно обернулись, чтобы взглянуть в
последний раз на "Призрак". Невысокий корпус шхуны покачивало на волнах с
наветренной стороны от нас, паруса смутно выступали из темноты, а
подвязанное колесо штурвала скрипело, когда в руль ударяла волна. Потом
очертания шхуны и эти звуки постепенно растаяли вдали, и мы остались одни
среди волн и мрака.
Day broke, grey and chill. The boat was close-hauled on a fresh breeze
and the compass indicated that we were just making the course which would
bring us to Japan. Though stoutly mittened, my fingers were cold, and they
pained from the grip on the steering- oar. My feet were stinging from the
bite of the frost, and I hoped fervently that the sun would shine.
Забрезжило утро, серое, промозглое. Дул свежий бриз, и шлюпка шла
бейдевинд. Компас показывал, что мы держим курс прямо на Японию. Теплые
рукавицы все же не спасали от холода, и пальцы у меня стыли на кормовом
весле. Ноги тоже ломило от холода, и я с нетерпением ждал, когда встанет
солнце.
Before me, in the bottom of the boat, lay Maud. She, at least, was
warm, for under her and over her were thick blankets. The top one I had
drawn over her face to shelter it from the night, so I could see nothing but
the vague shape of her, and her light-brown hair, escaped from the covering
and jewelled with moisture from the air.
Передо мной на дне шлюпки спала Мод. Я надеялся, что ей тепло, так как
она была укутана в толстые одеяла. Краем одеяла я прикрыл ей лицо от ночного
холода, и мне были видны лишь смутные очертания ее фигуры да прядь
светло-каштановых волос, сверкавшая капельками осевшей на них росы.
Long I looked at her, dwelling upon that one visible bit of her as only
a man would who deemed it the most precious thing in the world. So insistent
was my gaze that at last she stirred under the blankets, the top fold was
thrown back and she smiled out on me, her eyes yet heavy with sleep.
Я долго, не отрываясь, смотрел на эту тоненькую прядку волос, как
смотрят на драгоценнейшее из сокровищ. Под моим пристальным взглядом Мод
зашевелилась, отбросила край одеяла и улыбнулась мне, приподняв тяжелые от
сна веки.
"Good-morning, Mr. Van Weyden," she said. "Have you sighted land yet?"
-- Доброе утро, мистер Ван-Вейден, -- сказала она. -- Земли еще не
видно?
"No," I answered, "but we are approaching it at a rate of six miles an
hour."
-- Нет, -- отвечал я. -- Но мы приближаемся к ней со скоростью шести
миль в час.
She made a MOUE of disappointment.
Она сделала разочарованную гримаску.
"But that is equivalent to one hundred and forty-four miles in
twenty-four hours," I added reassuringly.
-- Но это сто сорок четыре мили в сутки, -- постарался я приободрить
ее.
Her face brightened. "And how far have we to go?"
Лицо Мод просветлело.
-- А как далеко нам еще плыть?
"Siberia lies off there," I said, pointing to the west. "But to the
south-west, some six hundred miles, is Japan. If this wind should hold,
we'll make it in five days."
-- Вон там -- Сибирь, -- указал я на запад. -- И примерно в шестистах
милях отсюда на юго-запад -- Япония. При этом ветре мы доберемся туда за
пять дней.
"And if it storms? The boat could not live?"
-- А если поднимется буря? Шлюпка не выдержит?
Мод умела требовать правды, глядя вам прямо в глаза, и наши взгляды
встретились.
"It would have to storm very hard," I temporized.
-- Только при очень сильной буре, -- уклончиво сказал я.
"And if it storms very hard?" I nodded my head.
-- А если будет очень сильная буря? Я молча наклонил голову.
"But we may be picked up any moment by a sealing-schooner. They are
plentifully distributed over this part of the ocean."
-- Но нас в любой момент может подобрать какаянибудь промысловая шхуна.
Их много сейчас в этой части океана.
"Why, you are chilled through!" she cried. "Look! You are shivering.
Don't deny it; you are. And here I have been lying warm as toast."
-- Да вы совсем продрогли! -- вдруг воскликнула она. -- Смотрите, вас
трясетНе спорьте, я же вижу. А я-то греюсь под одеялами!
"I don't see that it would help matters if you, too, sat up and were
chilled," I laughed.
-- Не знаю, какая была бы польза, если бы вы тоже сидели и мерзли, --
рассмеялся я.
"It will, though, when I learn to steer, which I certainly shall."
-- Польза будет, если я научусь управлять шлюпкой, а я непременно
научусь!
She sat up and began making her simple toilet. She shook down her hair,
and it fell about her in a brown cloud, hiding her face and shoulders. Dear,
damp brown hair! I wanted to kiss it, to ripple it through my fingers, to
bury my face in it. I gazed entranced, till the boat ran into the wind and
the flapping sail warned me I was not attending to my duties. Idealist and
romanticist that I was and always had been in spite of my analytical nature,
yet I had failed till now in grasping much of the physical characteristics
of love. The love of man and woman, I had always held, was a sublimated
something related to spirit, a spiritual bond that linked and drew their
souls together. The bonds of the flesh had little part in my cosmos of love.
But I was learning the sweet lesson for myself that the soul transmuted
itself, expressed itself, through the flesh; that the sight and sense and
touch of the loved one's hair was as much breath and voice and essence of
the spirit as the light that shone from the eyes and the thoughts that fell
from the lips. After all, pure spirit was unknowable, a thing to be sensed
and divined only; nor could it express itself in terms of itself. Jehovah
was anthropomorphic because he could address himself to the Jews only in
terms of their understanding; so he was conceived as in their own image, as
a cloud, a pillar of fire, a tangible, physical something which the mind of
the Israelites could grasp.
Сидя на дне шлюпки. Мод занялась своим нехитрым туалетом. Она
распустила волосы, и они пушистым облаком закрыли ей лицо и плечи. Как
хотелось мне зарыться в них лицом, целовать эти милые влажные каштановые
пряди, играть ими, пропускать их между пальцами! Очарованный, я не сводил с
нее глаз. Но вот шлюпка повернулась боком к ветру, парус захлопал и напомнил
мне о моих обязанностях. Идеалист и романтик, я до этой поры, несмотря на
свой аналитический склад ума, имел лишь смутные представления о физической
стороне любви. Любовь между мужчиной и женщиной я воспринимал как чисто
духовную связь, как некие возвышенные узы, соединяющие две родственные души.
Плотским же отношениям в моем представлении о любви отводилась лишь самая
незначительная роль. Однако теперь полученный мною сладостный урок открыл
мне, что душа выражает себя через свою телесную оболочку и что вид, запах,
прикосновение волос любимой -- совершенно так же, как свет ее глаз или
слова, слетающие с ее губ, -- являются голосом, дыханием, сутью ее души.
Ведь дух в чистом виде -- нечто неощутимое, непостижимое и лишь угадываемое
и не может выражать себя через себя самого. Антропоморфизм Иеговы выразился
в том, что он мог являться иудеям только в доступном для их восприятия виде.
И в представлении израильтян он вставал как образ и подобие их самих, как
облако, как огненный столп, как нечто осязаемое, физически реальное,
доступное их сознанию.
And so I gazed upon Maud's light-brown hair, and loved it, and learned
more of love than all the poets and singers had taught me with all their
songs and sonnets. She flung it back with a sudden adroit movement, and her
face emerged, smiling.
Так и я, глядя на светло-каштановые волосы Мод и любуясь ими, познавал
смысл любви глубже, чем могли меня этому научить песни и сонеты всех певцов
и поэтов. Вдруг Мод, тряхнув головой, откинула волосы назад, и я увидел ее
улыбающееся лицо.
"Why don't women wear their hair down always?" I asked. "It is so much
more beautiful."
-- Почему женщины подбирают волосы, почему они не носят их
распущенными? -- сказал я. -- Так красивее.
"If it didn't tangle so dreadfully," she laughed. "There! I've lost one
of my precious hair-pins!"
-- Но они же страшно путаются! -- рассмеялась Мод. -- Ну вот, потеряла
одну из моих драгоценных шпилек!
I neglected the boat and had the sail spilling the wind again and
again, such was my delight in following her every movement as she searched
through the blankets for the pin. I was surprised, and joyfully, that she
was so much the woman, and the display of each trait and mannerism that was
characteristically feminine gave me keener joy. For I had been elevating her
too highly in my concepts of her, removing her too far from the plane of the
human, and too far from me. I had been making of her a creature goddess-like
and unapproachable. So I hailed with delight the little traits that
proclaimed her only woman after all, such as the toss of the head which
flung back the cloud of hair, and the search for the pin. She was woman, my
kind, on my plane, and the delightful intimacy of kind, of man and woman,
was possible, as well as the reverence and awe in which I knew I should
always hold her.
И снова парус захлопал на ветру, а я, забыв о шлюпке, любовался каждым
движением Мод, пока она разыскивала затерявшуюся в одеялах шпильку. Она
делала это чисто по-женски, и я испытывал изумление и восторг: мне вдруг
открылось, что она истая женщина, женщина до мозга костей. До сих пор я
слишком возносил ее в своем представлении, ставил ее на недосягаемую высоту
над всеми смертными и над самим собой. Я создал из нее богоподобное,
неземное существо. И теперь я радовался каждой мелочи, в которой она
проявляла себя как обыкновенная женщина, радовался тому, как она откидывает
назад волосы или ищет шпильку. Да, она была просто женщиной, так же как я --
мужчиной, она была таким же земным существом, как я, и я мог обрести с нею
эту восхитительную близость двух родственных друг другу существ -- близость
мужчины и женщины, -- навсегда сохранив (в этом я был убежден наперед)
чувство преклонения и восторга перед нею.
She found the pin with an adorable little cry, and I turned my
attention more fully to my steering. I proceeded to experiment, lashing and
wedging the steering-oar until the boat held on fairly well by the wind
without my assistance. Occasionally it came up too close, or fell off too
freely; but it always recovered itself and in the main behaved
satisfactorily.
С радостным возгласом, пленительным для моего слуха, она нашла,
наконец, шпильку, и я сосредоточил свое внимание на управлении шлюпкой. Я
сделал опыт -- подвязал и закрепил рулевое весло -- и добился того, что
шлюпка без моей помощи шла бейдевинд. По временам она приводилась к ветру
или, наоборот, уваливалась, но, в общем, недурно держалась на курсе.
"And now we shall have breakfast," I said. "But first you must be more
warmly clad."
-- А теперь давайте завтракать! -- сказал я. -- Но сперва вам
необходимо одеться потеплее.
I got out a heavy shirt, new from the slop-chest and made from blanket
goods. I knew the kind, so thick and so close of texture that it could
resist the rain and not be soaked through after hours of wetting. When she
had slipped this on over her head, I exchanged the boy's cap she wore for a
man's cap, large enough to cover her hair, and, when the flap was turned
down, to completely cover her neck and ears. The effect was charming. Her
face was of the sort that cannot but look well under all circumstances.
Nothing could destroy its exquisite oval, its well-nigh classic lines, its
delicately stencilled brows, its large brown eyes, clear-seeing and calm,
gloriously calm.
Я достал толстую фуфайку, совсем новую, сшитую из теплой ткани, из
которой шьют одеяла; ткань была очень плотная, и я знал, что она не скоро
промокнет под дождем. Когда Мод натянула фуфайку, я дал ей вместо ее фуражки
зюйдвестку, которая, если отогнуть низ поля, закрывала не только волосы и
уши, но даже шею. Мод в этом уборе выглядела очаровательно. У нее было одно
из тех лиц, которые ни при каких обстоятельствах не теряют
привлекательности. Ничто не могло испортить прелесть этого лица -- его
изысканный овал, правильные, почти классические черты, тонко очерченные
брови и большие карие глаза, проницательные и ясные, удивительно ясные.
A puff, slightly stronger than usual, struck us just then. The boat was
caught as it obliquely crossed the crest of a wave. It went over suddenly,
burying its gunwale level with the sea and shipping a bucketful or so of
water. I was opening a can of tongue at the moment, and I sprang to the
sheet and cast it off just in time. The sail flapped and fluttered, and the
boat paid off. A few minutes of regulating sufficed to put it on its course
again, when I returned to the preparation of breakfast.
Внезапно резкий порыв ветра подхватил шлюпку, когда она наискось
пересекала гребень волны. Сильно накренившись, она зарылась по самый планшир
во встречную волну и черпнула бортом воду. Я вскрывал в это время банку
консервов и, бросившись к шкоту, едва успел отдать его. Парус захлопал,
затрепетал, и шлюпка у валилась под ветер. Провозившись еще несколько минут
с парусом, я снова положил шлюпку на курс и возобновил приготовления к
завтраку.
"It does very well, it seems, though I am not versed in things
nautical," she said, nodding her head with grave approval at my steering
contrivance.
-- Действует как будто неплохо, -- сказала Мод, одобрительно кивнув
головой в сторону моего рулевого приспособления. -- Впрочем, я ведь ничего
не смыслю в мореходстве.
"But it will serve only when we are sailing by the wind," I explained.
"When running more freely, with the wind astern abeam, or on the quarter, it
will be necessary for me to steer."
-- Это устройство будет служить, только пока мы идем бейдевинд, --
объяснил я. -- При более благоприятном ветре -- с кормы, галфвинд или
бакштаг -- мне придется править самому.
"I must say I don't understand your technicalities," she said, "but I
do your conclusion, and I don't like it. You cannot steer night and day and
for ever. So I shall expect, after breakfast, to receive my first lesson.
And then you shall lie down and sleep. We'll stand watches just as they do
on ships."
-- Я, признаться, не понимаю всех этих терминов, но вывод ясен, и он
мне не очень-то нравится. Не можете же вы круглые сутки бессменно сидеть на
руле! После завтрака извольте дать мне первый урок. А потом вам нужно будет
лечь поспать. Мы установим вахты как на корабле.
"I don't see how I am to teach you," I made protest. "I am just
learning for myself. You little thought when you trusted yourself to me that
I had had no experience whatever with small boats. This is the first time I
have ever been in one."
-- Ну как я буду учить вас, -- запротестовал я, -- когда я сам еще
только учусь! Вы доверились мне и, верно, не подумали, что у меня нет
никакого опыта в управлении парусной шлюпкой. Я впервые в жизни попал на
нее.
"Then we'll learn together, sir. And since you've had a night's start
you shall teach me what you have learned. And now, breakfast. My! this air
does give one an appetite!"
-- В таком случае, сэр, мы будем учиться вместе. И так как вы на целую
ночь опередили меня, вам придется поделиться со мной всем, что вы уже успели
постичь. А теперь завтракатьНа воздухе разыгрывается аппетит!
"No coffee," I said regretfully, passing her buttered sea-biscuits and
a slice of canned tongue. "And there will be no tea, no soups, nothing hot,
till we have made land somewhere, somehow."
-- Да, но кофе не будет! -- с сокрушением сказал я, передавая ей
намазанные маслом галеты с ломтиками языка. -- Не будет ни чая, ни супа --
никакой горячей еды, пока мы где-нибудь и когда-нибудь не пристанем к
берегу.
After the simple breakfast, capped with a cup of cold water, Maud took
her lesson in steering. In teaching her I learned quite a deal myself,
though I was applying the knowledge already acquired by sailing the Ghost
and by watching the boat-steerers sail the small boats. She was an apt
pupil, and soon learned to keep the course, to luff in the puffs and to cast
off the sheet in an emergency.
После нашего незамысловатого завтрака, завершившегося чашкой холодной
воды, я дал Мод урок вождения шлюпки. Обучая ее, я учился сам, хотя
кое-какие познания у меня уже были, -- я приобрел их, управляя "Призраком" и
наблюдая за действиями рулевых на шлюпках. Мод оказалась способной ученицей
и быстро научилась держать курс, приводиться к ветру и отдавать, когда
нужно, шкот.
Having grown tired, apparently, of the task, she relinquished the oar
to me. I had folded up the blankets, but she now proceeded to spread them
out on the bottom. When all was arranged snugly, she said:
Потом, устав, как видно, она передала мне весло и принялась расстилать
на дне шлюпки одеяла, которые я успел свернуть. Устроив все как можно
удобнее, она сказала:
"Now, sir, to bed. And you shall sleep until luncheon. Till
dinner-time," she corrected, remembering the arrangement on the Ghost.
-- Ну, сэр, постель готова! И спать вы должны до второго завтрака. То
есть до обеда, -- поправилась она, вспомнив распорядок дня на "Призраке".
What could I do? She insisted, and said, "Please, please," whereupon I
turned the oar over to her and obeyed. I experienced a positive sensuous
delight as I crawled into the bed she had made with her hands. The calm and
control which were so much a part of her seemed to have been communicated to
the blankets, so that I was aware of a soft dreaminess and content, and of
an oval face and brown eyes framed in a fisherman's cap and tossing against
a background now of grey cloud, now of grey sea, and then I was aware that I
had been asleep.
Что мне оставалось делать? Она так настойчиво повторяла: "Пожалуйста,
прошу вас", что я в конце концов подчинился и отдал ей кормовое весло.
Забираясь в постель, постланную ее руками, я испытал необычайное
наслаждение. Казалось, в этих одеялах было что-то успокаивающее и
умиротворяющее, словно это передалось им от нее самой, и чувство покоя сразу
охватило меня. Сквозь сладкую дрему я видел нежный овал ее лица и большие
карие глаза... Обрамленное зюйдвесткой лицо ее колыхалось передо мной,
вырисовываясь то на фоне серого моря, то на фоне таких же серых облаков... и
я уснул.
I looked at my watch. It was one o'clock. I had slept seven hours! And
she had been steering seven hours! When I took the steering-oar I had first
to unbend her cramped fingers. Her modicum of strength had been exhausted,
and she was unable even to move from her position. I was compelled to let go
the sheet while I helped her to the nest of blankets and chafed her hands
and arms.
Я понял, что крепко спал, когда, внезапно очнувшись, взглянул на часы.
Был час дня. Я проспал целых семь часов! И целых семь часов она одна правила
шлюпкойПринимая от нее весло, я должен был помочь ей разогнуть окоченевшие
пальцы. Она исчерпала весь небольшой запас своих сил и теперь не могла даже
приподняться. Я вынужден был бросить парус, чтобы помочь ей добраться до
постели, и, уложив ее, принялся растирать ей руки.
"I am so tired," she said, with a quick intake of the breath and a
sigh, drooping her head wearily.
-- Как я устала! -- произнесла она с глубоким вздохом и бессильно
поникла головой.
But she straightened it the next moment. "Now don't scold, don't you
dare scold," she cried with mock defiance.
Но через секунду она встрепенулась.
-- Только не вздумайте браниться, не смейте, слышите! -- с шутливым
вызовом сказала она.
"I hope my face does not appear angry," I answered seriously; "for I
assure you I am not in the least angry."
-- Разве у меня такой сердитый вид? -- отозвался я без улыбки. --
Уверяю вас, я не сержусь.
"N-no," she considered. "It looks only reproachful."
-- Да-а... -- протянула она. -- Не сердитый, но укоризненный.
"Then it is an honest face, for it looks what I feel. You were not fair
to yourself, nor to me. How can I ever trust you again?"
-- Значит, мое лицо только честно выражает то, что я чувствую. А вот вы
поступили нечестно -- и по отношению к себе и ко мне. Как теперь прикажете
доверять вам?
She looked penitent. "I'll be good," she said, as a naughty child might
say it. "I promise - "
Она виновато взглянула на меня.
-- Я буду паинькой, -- сказала она, как напроказивший ребенок. --
Обещаю вам...
"To obey as a sailor would obey his captain?"
-- Повиноваться, как матрос повинуется капитану?
"Yes," she answered. "It was stupid of me, I know."
-- Да, -- ответила она. -- Я знаю: это было глупо.
"Then you must promise something else," I ventured.
-- Раз так, обещайте мне еще кое-что.
"Readily."
-- Охотно!
"That you will not say, 'Please, please,' too often; for when you do
you are sure to override my authority."
-- Обещайте мне не так часто говорить: "Пожалуйста, прошу вас". А то вы
быстро сведете власть капитана на нет.
She laughed with amused appreciation. She, too, had noticed the power
of the repeated "please."
Она рассмеялась, и я почувствовал, что моя просьба не только позабавила
ее, но и польстила ей. Она уже сама заметила, какую власть имеют надо мной
эти слова.
"It is a good word - " I began.
-- Пожалуйста -- хорошее слово... -- начал я.
"But I must not overwork it," she broke in. But she laughed weakly, and
her head drooped again. I left the oar long enough to tuck the blankets
about her feet and to pull a single fold across her face. Alas! she was not
strong. I looked with misgiving toward the south-west and thought of the six
hundred miles of hardship before us - ay, if it were no worse than hardship.
On this sea a storm might blow up at any moment and destroy us. And yet I
was unafraid. I was without confidence in the future, extremely doubtful,
and yet I felt no underlying fear. It must come right, it must come right, I
repeated to myself, over and over again.
-- ...Но я не должна злоупотреблять им, -- докончила она за меня. Она
снова рассмеялась, но уже чуть слышно, и уронила голову. Я оставил весло,
чтобы закутать одеялом ее ноги и прикрыть ей лицо. Увы, у нее было так мало
сил! С недобрым предчувствием посмотрел я на юго-запад и подумал о шестистах
милях, отделявших нас от берега, и о всех предстоявших нам испытаниях. Да и
бог весть, что еще ждало нас впередиВ этой части океана в любую минуту мог
разыграться гибельный для нас шторм. И все же я не испытывал страха. Я не
был спокоен за будущее, о нет, -- самые тяжкие сомнения грызли меня, -- но
за всем этим не было страха. "Все обойдется, -- твердил я себе, -- все
обойдется!"
The wind freshened in the afternoon, raising a stiffer sea and trying
the boat and me severely. But the supply of food and the nine breakers of
water enabled the boat to stand up to the sea and wind, and I held on as
long as I dared. Then I removed the sprit, tightly hauling down the peak of
the sail, and we raced along under what sailors call a leg-of-mutton.
После полудня ветер посвежел и поднял большие волны, которые
основательно трепали шлюпку и задавали мне работу. Впрочем, запасенная нами
провизия и девять бочонков воды придавали шлюпке достаточную устойчивость, и
я шел под парусом, пока это не стало слишком опасным. Тогда я убрал шпринт,
туго притянул и закрепил верхний угол паруса, превратив его в треугольный, и
мы поплыли дальше.
Late in the afternoon I sighted a steamer's smoke on the horizon to
leeward, and I knew it either for a Russian cruiser, or, more likely, the
Macedonia still seeking the Ghost. The sun had not shone all day, and it had
been bitter cold. As night drew on, the clouds darkened and the wind
freshened, so that when Maud and I ate supper it was with our mittens on and
with me still steering and eating morsels between puffs.
Под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны дымок парохода.
Это мог быть либо русский крейсер, либо скорее всего "Македония", все еще
разыскивающая шхуну. Солнце за весь день ни разу не выглянуло из-за облаков,
и было очень холодно. К ночи облака сгустились еще больше, ветер окреп, и
нам пришлось ужинать, не снимая рукавиц, причем я не мог выпустить из рук
рулевого весла и ухитрялся отправлять в рот кусочки пищи только в
промежутках между порывами ветра.
By the time it was dark, wind and sea had become too strong for the
boat, and I reluctantly took in the sail and set about making a drag or
sea-anchor. I had learned of the device from the talk of the hunters, and it
was a simple thing to manufacture. Furling the sail and lashing it securely
about the mast, boom, sprit, and two pairs of spare oars, I threw it
overboard. A line connected it with the bow, and as it floated low in the
water, practically unexposed to the wind, it drifted less rapidly than the
boat. In consequence it held the boat bow on to the sea and wind - the
safest position in which to escape being swamped when the sea is breaking
into whitecaps.
Когда стемнело, шлюпку стало так швырять на волнах, что я вынужден был
убрать парус и принялся мастерить плавучий якорь. Это была нехитрая штука, о
которой я знал из рассказов охотников. Сняв мачту, я завернул ее вместе с
шпринтом, гиком и двумя парами запасных весел в парус, накрепко обвязал
веревкой и бросил за борт. Конец веревки я закрепил на носу, и плавучий
якорь был готов. Мало выступая из воды и почти не испытывая влияния ветра,
он тормозил шлюпку и удерживал ее носом к ветру. Когда море покрывается
белыми барашками, это наилучший способ, чтобы шлюпку не захлестнуло волной.
"And now?" Maud asked cheerfully, when the task was accomplished and I
pulled on my mittens.
-- А теперь что? -- весело спросила Мод, когда я справился со своей
задачей и снова натянул рукавицы.
"And now we are no longer travelling toward Japan," I answered. "Our
drift is to the south-east, or south-south-east, at the rate of at least two
miles an hour."
-- А теперь мы уже не плывем к Японии, -- сказал я. -- Мы дрейфуем на
юго-восток или на юго-юго-восток со скоростью по крайней мере двух миль в
час.
"That will be only twenty-four miles," she urged, "if the wind remains
high all night."
-- До утра это составит всего двадцать четыре мили, -- заметила она, --
да и то, если ветер не утихнет.
"Yes, and only one hundred and forty miles if it continues for three
days and nights."
-- Верно. А всего сто сорок миль, если этот ветер продержится трое
суток.
"But it won't continue," she said with easy confidence. "It will turn
around and blow fair."
-- Не продержится! -- бодро заявила Мод. -- Он непременно повернет и
будет дуть как следует.
"The sea is the great faithless one."
-- Море -- великий предатель.
"But the wind!" she retorted. "I have heard you grow eloquent over the
brave trade-wind."
-- А ветер? -- возразила она. -- Я ведь слышала, как вы пели дифирамбы
"бравым пассатам".
"I wish I had thought to bring Wolf Larsen's chronometer and sextant,"
I said, still gloomily. "Sailing one direction, drifting another direction,
to say nothing of the set of the current in some third direction, makes a
resultant which dead reckoning can never calculate. Before long we won't
know where we are by five hundred miles."
-- Жаль, что я не захватил сектант и хронометр Ларсена, -- мрачно
произнес я. -- Когда мы сами плывем в одном направлении, ветер сносит нас в
другом, а течение, быть может, -- в третьем, и равнодействующая не поддается
точному исчислению. Скоро мы не сможем определить, где находимся, не сделав
ошибки в пятьсот миль.
Then I begged her pardon and promised I should not be disheartened any
more. At her solicitation I let her take the watch till midnight, - it was
then nine o'clock, but I wrapped her in blankets and put an oilskin about
her before I lay down. I slept only cat- naps. The boat was leaping and
pounding as it fell over the crests, I could hear the seas rushing past, and
spray was continually being thrown aboard. And still, it was not a bad
night, I mused - nothing to the nights I had been through on the Ghost;
nothing, perhaps, to the nights we should go through in this cockle-shell.
Its planking was three-quarters of an inch thick. Between us and the bottom
of the sea was less than an inch of wood.
После этого я попросил у Мод прощения и обещал больше не падать духом.
Уступив ее уговорам, я ровно в девять оставил ее на вахте до полуночи, но,
прежде чем лечь спать, хорошенько закутался в одеяла, а поверх них -- в
непромокаемый плащ. Спал я лишь урывками. Шлюпку швыряло, с гребня на
гребень, волны гулко ударялись о дно. Я слышал, как они ревут за бортом, и
брызги ежеминутно обдавали мне лицо. И все же, размышлял я, не такая уж это
скверная ночь -- ничто по сравнению с тем, что мне ночь за ночью приходилось
переживать на "Призраке", и с тем, что нам, быть может, предстоит еще
пережить, пока нас будет носить по океану на этом утлом суденышке. Я знал,
что обшивка у него всего в три четверти дюйма толщиной. Слой дерева тоньше
дюйма отделял нас от морской пучины.
And yet, I aver it, and I aver it again, I was unafraid. The death
which Wolf Larsen and even Thomas Mugridge had made me fear, I no longer
feared. The coming of Maud Brewster into my life seemed to have transformed
me. After all, I thought, it is better and finer to love than to be loved,
if it makes something in life so worth while that one is not loath to die
for it. I forget my own life in the love of another life; and yet, such is
the paradox, I never wanted so much to live as right now when I place the
least value upon my own life. I never had so much reason for living, was my
concluding thought; and after that, until I dozed, I contented myself with
trying to pierce the darkness to where I knew Maud crouched low in the
stern-sheets, watchful of the foaming sea and ready to call me on an
instant's notice.
И тем не менее, готов утверждать это снова и снова, я не боялся. Я
больше уже не испытывал того страха смерти, который когда-то нагонял на меня
Волк Ларсен и даже Томас Магридж. Появление в моей жизни Мод Брустер, как
видно, переродило меня. Любить, думал я, -- ведь это еще лучше и прекраснее,
чем быть любимым! Это чувство дает человеку то, ради чего стоит жить и ради
As the boat ascended on a sea, her feet touched and I released her
hands. I cast off the tackles and leaped after her. I had never rowed in my
life, but I put out the oars and at the expense of much effort got the boat
clear of the Ghost. Then I experimented with the sail. I had seen the
boat-steerers and hunters set their spritsails many times, yet this was my
first attempt. What took them possibly two minutes took me twenty, but in
the end I succeeded in setting and trimming it, and with the steering-oar in
my hands hauled on the wind.
Набежавшая волна подхватила шлюпку, ноги Мод коснулись банки, и я
отпустил ее руку. Затем я отдал тали и сам спрыгнул в шлюпку. Мне еще
никогда в жизни не приходилось грести, но я вставил весла в уключины и ценою
больших усилий отвел шлюпку от "Призрака". Затем я стал поднимать парус. Мне
не раз приходилось видеть, как ставят парус матросы и охотники, но сам я
брался за это дело впервые. Если им достаточно было двух минут, то у меня
ушло на это по крайней мере минут двадцать, но в конце концов я сумел
поставить и натянуть парус, после чего, взявшись за рулевое весло, привел
шлюпку к ветру.
"There lies Japan," I remarked, "straight before us."
-- Вон там, прямо перед нами, Япония, -- сказал я.
"Humphrey Van Weyden," she said, "you are a brave man."
-- Хэмфри Ван-Вейден, вы храбрый человек, -- сказала Мод.
"Nay," I answered, "it is you who are a brave woman."
-- Нет, -- отвечал я. -- Это вы храбрая женщина.
We turned our heads, swayed by a common impulse to see the last of the
Ghost. Her low hull lifted and rolled to windward on a sea; her canvas
loomed darkly in the night; her lashed wheel creaked as the rudder kicked;
then sight and sound of her faded away, and we were alone on the dark sea.
Точно сговорившись, мы одновременно обернулись, чтобы взглянуть в
последний раз на "Призрак". Невысокий корпус шхуны покачивало на волнах с
наветренной стороны от нас, паруса смутно выступали из темноты, а
подвязанное колесо штурвала скрипело, когда в руль ударяла волна. Потом
очертания шхуны и эти звуки постепенно растаяли вдали, и мы остались одни
среди волн и мрака.
Day broke, grey and chill. The boat was close-hauled on a fresh breeze
and the compass indicated that we were just making the course which would
bring us to Japan. Though stoutly mittened, my fingers were cold, and they
pained from the grip on the steering- oar. My feet were stinging from the
bite of the frost, and I hoped fervently that the sun would shine.
Забрезжило утро, серое, промозглое. Дул свежий бриз, и шлюпка шла
бейдевинд. Компас показывал, что мы держим курс прямо на Японию. Теплые
рукавицы все же не спасали от холода, и пальцы у меня стыли на кормовом
весле. Ноги тоже ломило от холода, и я с нетерпением ждал, когда встанет
солнце.
Before me, in the bottom of the boat, lay Maud. She, at least, was
warm, for under her and over her were thick blankets. The top one I had
drawn over her face to shelter it from the night, so I could see nothing but
the vague shape of her, and her light-brown hair, escaped from the covering
and jewelled with moisture from the air.
Передо мной на дне шлюпки спала Мод. Я надеялся, что ей тепло, так как
она была укутана в толстые одеяла. Краем одеяла я прикрыл ей лицо от ночного
холода, и мне были видны лишь смутные очертания ее фигуры да прядь
светло-каштановых волос, сверкавшая капельками осевшей на них росы.
Long I looked at her, dwelling upon that one visible bit of her as only
a man would who deemed it the most precious thing in the world. So insistent
was my gaze that at last she stirred under the blankets, the top fold was
thrown back and she smiled out on me, her eyes yet heavy with sleep.
Я долго, не отрываясь, смотрел на эту тоненькую прядку волос, как
смотрят на драгоценнейшее из сокровищ. Под моим пристальным взглядом Мод
зашевелилась, отбросила край одеяла и улыбнулась мне, приподняв тяжелые от
сна веки.
"Good-morning, Mr. Van Weyden," she said. "Have you sighted land yet?"
-- Доброе утро, мистер Ван-Вейден, -- сказала она. -- Земли еще не
видно?
"No," I answered, "but we are approaching it at a rate of six miles an
hour."
-- Нет, -- отвечал я. -- Но мы приближаемся к ней со скоростью шести
миль в час.
She made a MOUE of disappointment.
Она сделала разочарованную гримаску.
"But that is equivalent to one hundred and forty-four miles in
twenty-four hours," I added reassuringly.
-- Но это сто сорок четыре мили в сутки, -- постарался я приободрить
ее.
Her face brightened. "And how far have we to go?"
Лицо Мод просветлело.
-- А как далеко нам еще плыть?
"Siberia lies off there," I said, pointing to the west. "But to the
south-west, some six hundred miles, is Japan. If this wind should hold,
we'll make it in five days."
-- Вон там -- Сибирь, -- указал я на запад. -- И примерно в шестистах
милях отсюда на юго-запад -- Япония. При этом ветре мы доберемся туда за
пять дней.
"And if it storms? The boat could not live?"
-- А если поднимется буря? Шлюпка не выдержит?
Мод умела требовать правды, глядя вам прямо в глаза, и наши взгляды
встретились.
"It would have to storm very hard," I temporized.
-- Только при очень сильной буре, -- уклончиво сказал я.
"And if it storms very hard?" I nodded my head.
-- А если будет очень сильная буря? Я молча наклонил голову.
"But we may be picked up any moment by a sealing-schooner. They are
plentifully distributed over this part of the ocean."
-- Но нас в любой момент может подобрать какаянибудь промысловая шхуна.
Их много сейчас в этой части океана.
"Why, you are chilled through!" she cried. "Look! You are shivering.
Don't deny it; you are. And here I have been lying warm as toast."
-- Да вы совсем продрогли! -- вдруг воскликнула она. -- Смотрите, вас
трясетНе спорьте, я же вижу. А я-то греюсь под одеялами!
"I don't see that it would help matters if you, too, sat up and were
chilled," I laughed.
-- Не знаю, какая была бы польза, если бы вы тоже сидели и мерзли, --
рассмеялся я.
"It will, though, when I learn to steer, which I certainly shall."
-- Польза будет, если я научусь управлять шлюпкой, а я непременно
научусь!
She sat up and began making her simple toilet. She shook down her hair,
and it fell about her in a brown cloud, hiding her face and shoulders. Dear,
damp brown hair! I wanted to kiss it, to ripple it through my fingers, to
bury my face in it. I gazed entranced, till the boat ran into the wind and
the flapping sail warned me I was not attending to my duties. Idealist and
romanticist that I was and always had been in spite of my analytical nature,
yet I had failed till now in grasping much of the physical characteristics
of love. The love of man and woman, I had always held, was a sublimated
something related to spirit, a spiritual bond that linked and drew their
souls together. The bonds of the flesh had little part in my cosmos of love.
But I was learning the sweet lesson for myself that the soul transmuted
itself, expressed itself, through the flesh; that the sight and sense and
touch of the loved one's hair was as much breath and voice and essence of
the spirit as the light that shone from the eyes and the thoughts that fell
from the lips. After all, pure spirit was unknowable, a thing to be sensed
and divined only; nor could it express itself in terms of itself. Jehovah
was anthropomorphic because he could address himself to the Jews only in
terms of their understanding; so he was conceived as in their own image, as
a cloud, a pillar of fire, a tangible, physical something which the mind of
the Israelites could grasp.
Сидя на дне шлюпки. Мод занялась своим нехитрым туалетом. Она
распустила волосы, и они пушистым облаком закрыли ей лицо и плечи. Как
хотелось мне зарыться в них лицом, целовать эти милые влажные каштановые
пряди, играть ими, пропускать их между пальцами! Очарованный, я не сводил с
нее глаз. Но вот шлюпка повернулась боком к ветру, парус захлопал и напомнил
мне о моих обязанностях. Идеалист и романтик, я до этой поры, несмотря на
свой аналитический склад ума, имел лишь смутные представления о физической
стороне любви. Любовь между мужчиной и женщиной я воспринимал как чисто
духовную связь, как некие возвышенные узы, соединяющие две родственные души.
Плотским же отношениям в моем представлении о любви отводилась лишь самая
незначительная роль. Однако теперь полученный мною сладостный урок открыл
мне, что душа выражает себя через свою телесную оболочку и что вид, запах,
прикосновение волос любимой -- совершенно так же, как свет ее глаз или
слова, слетающие с ее губ, -- являются голосом, дыханием, сутью ее души.
Ведь дух в чистом виде -- нечто неощутимое, непостижимое и лишь угадываемое
и не может выражать себя через себя самого. Антропоморфизм Иеговы выразился
в том, что он мог являться иудеям только в доступном для их восприятия виде.
И в представлении израильтян он вставал как образ и подобие их самих, как
облако, как огненный столп, как нечто осязаемое, физически реальное,
доступное их сознанию.
And so I gazed upon Maud's light-brown hair, and loved it, and learned
more of love than all the poets and singers had taught me with all their
songs and sonnets. She flung it back with a sudden adroit movement, and her
face emerged, smiling.
Так и я, глядя на светло-каштановые волосы Мод и любуясь ими, познавал
смысл любви глубже, чем могли меня этому научить песни и сонеты всех певцов
и поэтов. Вдруг Мод, тряхнув головой, откинула волосы назад, и я увидел ее
улыбающееся лицо.
"Why don't women wear their hair down always?" I asked. "It is so much
more beautiful."
-- Почему женщины подбирают волосы, почему они не носят их
распущенными? -- сказал я. -- Так красивее.
"If it didn't tangle so dreadfully," she laughed. "There! I've lost one
of my precious hair-pins!"
-- Но они же страшно путаются! -- рассмеялась Мод. -- Ну вот, потеряла
одну из моих драгоценных шпилек!
I neglected the boat and had the sail spilling the wind again and
again, such was my delight in following her every movement as she searched
through the blankets for the pin. I was surprised, and joyfully, that she
was so much the woman, and the display of each trait and mannerism that was
characteristically feminine gave me keener joy. For I had been elevating her
too highly in my concepts of her, removing her too far from the plane of the
human, and too far from me. I had been making of her a creature goddess-like
and unapproachable. So I hailed with delight the little traits that
proclaimed her only woman after all, such as the toss of the head which
flung back the cloud of hair, and the search for the pin. She was woman, my
kind, on my plane, and the delightful intimacy of kind, of man and woman,
was possible, as well as the reverence and awe in which I knew I should
always hold her.
И снова парус захлопал на ветру, а я, забыв о шлюпке, любовался каждым
движением Мод, пока она разыскивала затерявшуюся в одеялах шпильку. Она
делала это чисто по-женски, и я испытывал изумление и восторг: мне вдруг
открылось, что она истая женщина, женщина до мозга костей. До сих пор я
слишком возносил ее в своем представлении, ставил ее на недосягаемую высоту
над всеми смертными и над самим собой. Я создал из нее богоподобное,
неземное существо. И теперь я радовался каждой мелочи, в которой она
проявляла себя как обыкновенная женщина, радовался тому, как она откидывает
назад волосы или ищет шпильку. Да, она была просто женщиной, так же как я --
мужчиной, она была таким же земным существом, как я, и я мог обрести с нею
эту восхитительную близость двух родственных друг другу существ -- близость
мужчины и женщины, -- навсегда сохранив (в этом я был убежден наперед)
чувство преклонения и восторга перед нею.
She found the pin with an adorable little cry, and I turned my
attention more fully to my steering. I proceeded to experiment, lashing and
wedging the steering-oar until the boat held on fairly well by the wind
without my assistance. Occasionally it came up too close, or fell off too
freely; but it always recovered itself and in the main behaved
satisfactorily.
С радостным возгласом, пленительным для моего слуха, она нашла,
наконец, шпильку, и я сосредоточил свое внимание на управлении шлюпкой. Я
сделал опыт -- подвязал и закрепил рулевое весло -- и добился того, что
шлюпка без моей помощи шла бейдевинд. По временам она приводилась к ветру
или, наоборот, уваливалась, но, в общем, недурно держалась на курсе.
"And now we shall have breakfast," I said. "But first you must be more
warmly clad."
-- А теперь давайте завтракать! -- сказал я. -- Но сперва вам
необходимо одеться потеплее.
I got out a heavy shirt, new from the slop-chest and made from blanket
goods. I knew the kind, so thick and so close of texture that it could
resist the rain and not be soaked through after hours of wetting. When she
had slipped this on over her head, I exchanged the boy's cap she wore for a
man's cap, large enough to cover her hair, and, when the flap was turned
down, to completely cover her neck and ears. The effect was charming. Her
face was of the sort that cannot but look well under all circumstances.
Nothing could destroy its exquisite oval, its well-nigh classic lines, its
delicately stencilled brows, its large brown eyes, clear-seeing and calm,
gloriously calm.
Я достал толстую фуфайку, совсем новую, сшитую из теплой ткани, из
которой шьют одеяла; ткань была очень плотная, и я знал, что она не скоро
промокнет под дождем. Когда Мод натянула фуфайку, я дал ей вместо ее фуражки
зюйдвестку, которая, если отогнуть низ поля, закрывала не только волосы и
уши, но даже шею. Мод в этом уборе выглядела очаровательно. У нее было одно
из тех лиц, которые ни при каких обстоятельствах не теряют
привлекательности. Ничто не могло испортить прелесть этого лица -- его
изысканный овал, правильные, почти классические черты, тонко очерченные
брови и большие карие глаза, проницательные и ясные, удивительно ясные.
A puff, slightly stronger than usual, struck us just then. The boat was
caught as it obliquely crossed the crest of a wave. It went over suddenly,
burying its gunwale level with the sea and shipping a bucketful or so of
water. I was opening a can of tongue at the moment, and I sprang to the
sheet and cast it off just in time. The sail flapped and fluttered, and the
boat paid off. A few minutes of regulating sufficed to put it on its course
again, when I returned to the preparation of breakfast.
Внезапно резкий порыв ветра подхватил шлюпку, когда она наискось
пересекала гребень волны. Сильно накренившись, она зарылась по самый планшир
во встречную волну и черпнула бортом воду. Я вскрывал в это время банку
консервов и, бросившись к шкоту, едва успел отдать его. Парус захлопал,
затрепетал, и шлюпка у валилась под ветер. Провозившись еще несколько минут
с парусом, я снова положил шлюпку на курс и возобновил приготовления к
завтраку.
"It does very well, it seems, though I am not versed in things
nautical," she said, nodding her head with grave approval at my steering
contrivance.
-- Действует как будто неплохо, -- сказала Мод, одобрительно кивнув
головой в сторону моего рулевого приспособления. -- Впрочем, я ведь ничего
не смыслю в мореходстве.
"But it will serve only when we are sailing by the wind," I explained.
"When running more freely, with the wind astern abeam, or on the quarter, it
will be necessary for me to steer."
-- Это устройство будет служить, только пока мы идем бейдевинд, --
объяснил я. -- При более благоприятном ветре -- с кормы, галфвинд или
бакштаг -- мне придется править самому.
"I must say I don't understand your technicalities," she said, "but I
do your conclusion, and I don't like it. You cannot steer night and day and
for ever. So I shall expect, after breakfast, to receive my first lesson.
And then you shall lie down and sleep. We'll stand watches just as they do
on ships."
-- Я, признаться, не понимаю всех этих терминов, но вывод ясен, и он
мне не очень-то нравится. Не можете же вы круглые сутки бессменно сидеть на
руле! После завтрака извольте дать мне первый урок. А потом вам нужно будет
лечь поспать. Мы установим вахты как на корабле.
"I don't see how I am to teach you," I made protest. "I am just
learning for myself. You little thought when you trusted yourself to me that
I had had no experience whatever with small boats. This is the first time I
have ever been in one."
-- Ну как я буду учить вас, -- запротестовал я, -- когда я сам еще
только учусь! Вы доверились мне и, верно, не подумали, что у меня нет
никакого опыта в управлении парусной шлюпкой. Я впервые в жизни попал на
нее.
"Then we'll learn together, sir. And since you've had a night's start
you shall teach me what you have learned. And now, breakfast. My! this air
does give one an appetite!"
-- В таком случае, сэр, мы будем учиться вместе. И так как вы на целую
ночь опередили меня, вам придется поделиться со мной всем, что вы уже успели
постичь. А теперь завтракатьНа воздухе разыгрывается аппетит!
"No coffee," I said regretfully, passing her buttered sea-biscuits and
a slice of canned tongue. "And there will be no tea, no soups, nothing hot,
till we have made land somewhere, somehow."
-- Да, но кофе не будет! -- с сокрушением сказал я, передавая ей
намазанные маслом галеты с ломтиками языка. -- Не будет ни чая, ни супа --
никакой горячей еды, пока мы где-нибудь и когда-нибудь не пристанем к
берегу.
After the simple breakfast, capped with a cup of cold water, Maud took
her lesson in steering. In teaching her I learned quite a deal myself,
though I was applying the knowledge already acquired by sailing the Ghost
and by watching the boat-steerers sail the small boats. She was an apt
pupil, and soon learned to keep the course, to luff in the puffs and to cast
off the sheet in an emergency.
После нашего незамысловатого завтрака, завершившегося чашкой холодной
воды, я дал Мод урок вождения шлюпки. Обучая ее, я учился сам, хотя
кое-какие познания у меня уже были, -- я приобрел их, управляя "Призраком" и
наблюдая за действиями рулевых на шлюпках. Мод оказалась способной ученицей
и быстро научилась держать курс, приводиться к ветру и отдавать, когда
нужно, шкот.
Having grown tired, apparently, of the task, she relinquished the oar
to me. I had folded up the blankets, but she now proceeded to spread them
out on the bottom. When all was arranged snugly, she said:
Потом, устав, как видно, она передала мне весло и принялась расстилать
на дне шлюпки одеяла, которые я успел свернуть. Устроив все как можно
удобнее, она сказала:
"Now, sir, to bed. And you shall sleep until luncheon. Till
dinner-time," she corrected, remembering the arrangement on the Ghost.
-- Ну, сэр, постель готова! И спать вы должны до второго завтрака. То
есть до обеда, -- поправилась она, вспомнив распорядок дня на "Призраке".
What could I do? She insisted, and said, "Please, please," whereupon I
turned the oar over to her and obeyed. I experienced a positive sensuous
delight as I crawled into the bed she had made with her hands. The calm and
control which were so much a part of her seemed to have been communicated to
the blankets, so that I was aware of a soft dreaminess and content, and of
an oval face and brown eyes framed in a fisherman's cap and tossing against
a background now of grey cloud, now of grey sea, and then I was aware that I
had been asleep.
Что мне оставалось делать? Она так настойчиво повторяла: "Пожалуйста,
прошу вас", что я в конце концов подчинился и отдал ей кормовое весло.
Забираясь в постель, постланную ее руками, я испытал необычайное
наслаждение. Казалось, в этих одеялах было что-то успокаивающее и
умиротворяющее, словно это передалось им от нее самой, и чувство покоя сразу
охватило меня. Сквозь сладкую дрему я видел нежный овал ее лица и большие
карие глаза... Обрамленное зюйдвесткой лицо ее колыхалось передо мной,
вырисовываясь то на фоне серого моря, то на фоне таких же серых облаков... и
я уснул.
I looked at my watch. It was one o'clock. I had slept seven hours! And
she had been steering seven hours! When I took the steering-oar I had first
to unbend her cramped fingers. Her modicum of strength had been exhausted,
and she was unable even to move from her position. I was compelled to let go
the sheet while I helped her to the nest of blankets and chafed her hands
and arms.
Я понял, что крепко спал, когда, внезапно очнувшись, взглянул на часы.
Был час дня. Я проспал целых семь часов! И целых семь часов она одна правила
шлюпкойПринимая от нее весло, я должен был помочь ей разогнуть окоченевшие
пальцы. Она исчерпала весь небольшой запас своих сил и теперь не могла даже
приподняться. Я вынужден был бросить парус, чтобы помочь ей добраться до
постели, и, уложив ее, принялся растирать ей руки.
"I am so tired," she said, with a quick intake of the breath and a
sigh, drooping her head wearily.
-- Как я устала! -- произнесла она с глубоким вздохом и бессильно
поникла головой.
But she straightened it the next moment. "Now don't scold, don't you
dare scold," she cried with mock defiance.
Но через секунду она встрепенулась.
-- Только не вздумайте браниться, не смейте, слышите! -- с шутливым
вызовом сказала она.
"I hope my face does not appear angry," I answered seriously; "for I
assure you I am not in the least angry."
-- Разве у меня такой сердитый вид? -- отозвался я без улыбки. --
Уверяю вас, я не сержусь.
"N-no," she considered. "It looks only reproachful."
-- Да-а... -- протянула она. -- Не сердитый, но укоризненный.
"Then it is an honest face, for it looks what I feel. You were not fair
to yourself, nor to me. How can I ever trust you again?"
-- Значит, мое лицо только честно выражает то, что я чувствую. А вот вы
поступили нечестно -- и по отношению к себе и ко мне. Как теперь прикажете
доверять вам?
She looked penitent. "I'll be good," she said, as a naughty child might
say it. "I promise - "
Она виновато взглянула на меня.
-- Я буду паинькой, -- сказала она, как напроказивший ребенок. --
Обещаю вам...
"To obey as a sailor would obey his captain?"
-- Повиноваться, как матрос повинуется капитану?
"Yes," she answered. "It was stupid of me, I know."
-- Да, -- ответила она. -- Я знаю: это было глупо.
"Then you must promise something else," I ventured.
-- Раз так, обещайте мне еще кое-что.
"Readily."
-- Охотно!
"That you will not say, 'Please, please,' too often; for when you do
you are sure to override my authority."
-- Обещайте мне не так часто говорить: "Пожалуйста, прошу вас". А то вы
быстро сведете власть капитана на нет.
She laughed with amused appreciation. She, too, had noticed the power
of the repeated "please."
Она рассмеялась, и я почувствовал, что моя просьба не только позабавила
ее, но и польстила ей. Она уже сама заметила, какую власть имеют надо мной
эти слова.
"It is a good word - " I began.
-- Пожалуйста -- хорошее слово... -- начал я.
"But I must not overwork it," she broke in. But she laughed weakly, and
her head drooped again. I left the oar long enough to tuck the blankets
about her feet and to pull a single fold across her face. Alas! she was not
strong. I looked with misgiving toward the south-west and thought of the six
hundred miles of hardship before us - ay, if it were no worse than hardship.
On this sea a storm might blow up at any moment and destroy us. And yet I
was unafraid. I was without confidence in the future, extremely doubtful,
and yet I felt no underlying fear. It must come right, it must come right, I
repeated to myself, over and over again.
-- ...Но я не должна злоупотреблять им, -- докончила она за меня. Она
снова рассмеялась, но уже чуть слышно, и уронила голову. Я оставил весло,
чтобы закутать одеялом ее ноги и прикрыть ей лицо. Увы, у нее было так мало
сил! С недобрым предчувствием посмотрел я на юго-запад и подумал о шестистах
милях, отделявших нас от берега, и о всех предстоявших нам испытаниях. Да и
бог весть, что еще ждало нас впередиВ этой части океана в любую минуту мог
разыграться гибельный для нас шторм. И все же я не испытывал страха. Я не
был спокоен за будущее, о нет, -- самые тяжкие сомнения грызли меня, -- но
за всем этим не было страха. "Все обойдется, -- твердил я себе, -- все
обойдется!"
The wind freshened in the afternoon, raising a stiffer sea and trying
the boat and me severely. But the supply of food and the nine breakers of
water enabled the boat to stand up to the sea and wind, and I held on as
long as I dared. Then I removed the sprit, tightly hauling down the peak of
the sail, and we raced along under what sailors call a leg-of-mutton.
После полудня ветер посвежел и поднял большие волны, которые
основательно трепали шлюпку и задавали мне работу. Впрочем, запасенная нами
провизия и девять бочонков воды придавали шлюпке достаточную устойчивость, и
я шел под парусом, пока это не стало слишком опасным. Тогда я убрал шпринт,
туго притянул и закрепил верхний угол паруса, превратив его в треугольный, и
мы поплыли дальше.
Late in the afternoon I sighted a steamer's smoke on the horizon to
leeward, and I knew it either for a Russian cruiser, or, more likely, the
Macedonia still seeking the Ghost. The sun had not shone all day, and it had
been bitter cold. As night drew on, the clouds darkened and the wind
freshened, so that when Maud and I ate supper it was with our mittens on and
with me still steering and eating morsels between puffs.
Под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны дымок парохода.
Это мог быть либо русский крейсер, либо скорее всего "Македония", все еще
разыскивающая шхуну. Солнце за весь день ни разу не выглянуло из-за облаков,
и было очень холодно. К ночи облака сгустились еще больше, ветер окреп, и
нам пришлось ужинать, не снимая рукавиц, причем я не мог выпустить из рук
рулевого весла и ухитрялся отправлять в рот кусочки пищи только в
промежутках между порывами ветра.
By the time it was dark, wind and sea had become too strong for the
boat, and I reluctantly took in the sail and set about making a drag or
sea-anchor. I had learned of the device from the talk of the hunters, and it
was a simple thing to manufacture. Furling the sail and lashing it securely
about the mast, boom, sprit, and two pairs of spare oars, I threw it
overboard. A line connected it with the bow, and as it floated low in the
water, practically unexposed to the wind, it drifted less rapidly than the
boat. In consequence it held the boat bow on to the sea and wind - the
safest position in which to escape being swamped when the sea is breaking
into whitecaps.
Когда стемнело, шлюпку стало так швырять на волнах, что я вынужден был
убрать парус и принялся мастерить плавучий якорь. Это была нехитрая штука, о
которой я знал из рассказов охотников. Сняв мачту, я завернул ее вместе с
шпринтом, гиком и двумя парами запасных весел в парус, накрепко обвязал
веревкой и бросил за борт. Конец веревки я закрепил на носу, и плавучий
якорь был готов. Мало выступая из воды и почти не испытывая влияния ветра,
он тормозил шлюпку и удерживал ее носом к ветру. Когда море покрывается
белыми барашками, это наилучший способ, чтобы шлюпку не захлестнуло волной.
"And now?" Maud asked cheerfully, when the task was accomplished and I
pulled on my mittens.
-- А теперь что? -- весело спросила Мод, когда я справился со своей
задачей и снова натянул рукавицы.
"And now we are no longer travelling toward Japan," I answered. "Our
drift is to the south-east, or south-south-east, at the rate of at least two
miles an hour."
-- А теперь мы уже не плывем к Японии, -- сказал я. -- Мы дрейфуем на
юго-восток или на юго-юго-восток со скоростью по крайней мере двух миль в
час.
"That will be only twenty-four miles," she urged, "if the wind remains
high all night."
-- До утра это составит всего двадцать четыре мили, -- заметила она, --
да и то, если ветер не утихнет.
"Yes, and only one hundred and forty miles if it continues for three
days and nights."
-- Верно. А всего сто сорок миль, если этот ветер продержится трое
суток.
"But it won't continue," she said with easy confidence. "It will turn
around and blow fair."
-- Не продержится! -- бодро заявила Мод. -- Он непременно повернет и
будет дуть как следует.
"The sea is the great faithless one."
-- Море -- великий предатель.
"But the wind!" she retorted. "I have heard you grow eloquent over the
brave trade-wind."
-- А ветер? -- возразила она. -- Я ведь слышала, как вы пели дифирамбы
"бравым пассатам".
"I wish I had thought to bring Wolf Larsen's chronometer and sextant,"
I said, still gloomily. "Sailing one direction, drifting another direction,
to say nothing of the set of the current in some third direction, makes a
resultant which dead reckoning can never calculate. Before long we won't
know where we are by five hundred miles."
-- Жаль, что я не захватил сектант и хронометр Ларсена, -- мрачно
произнес я. -- Когда мы сами плывем в одном направлении, ветер сносит нас в
другом, а течение, быть может, -- в третьем, и равнодействующая не поддается
точному исчислению. Скоро мы не сможем определить, где находимся, не сделав
ошибки в пятьсот миль.
Then I begged her pardon and promised I should not be disheartened any
more. At her solicitation I let her take the watch till midnight, - it was
then nine o'clock, but I wrapped her in blankets and put an oilskin about
her before I lay down. I slept only cat- naps. The boat was leaping and
pounding as it fell over the crests, I could hear the seas rushing past, and
spray was continually being thrown aboard. And still, it was not a bad
night, I mused - nothing to the nights I had been through on the Ghost;
nothing, perhaps, to the nights we should go through in this cockle-shell.
Its planking was three-quarters of an inch thick. Between us and the bottom
of the sea was less than an inch of wood.
После этого я попросил у Мод прощения и обещал больше не падать духом.
Уступив ее уговорам, я ровно в девять оставил ее на вахте до полуночи, но,
прежде чем лечь спать, хорошенько закутался в одеяла, а поверх них -- в
непромокаемый плащ. Спал я лишь урывками. Шлюпку швыряло, с гребня на
гребень, волны гулко ударялись о дно. Я слышал, как они ревут за бортом, и
брызги ежеминутно обдавали мне лицо. И все же, размышлял я, не такая уж это
скверная ночь -- ничто по сравнению с тем, что мне ночь за ночью приходилось
переживать на "Призраке", и с тем, что нам, быть может, предстоит еще
пережить, пока нас будет носить по океану на этом утлом суденышке. Я знал,
что обшивка у него всего в три четверти дюйма толщиной. Слой дерева тоньше
дюйма отделял нас от морской пучины.
And yet, I aver it, and I aver it again, I was unafraid. The death
which Wolf Larsen and even Thomas Mugridge had made me fear, I no longer
feared. The coming of Maud Brewster into my life seemed to have transformed
me. After all, I thought, it is better and finer to love than to be loved,
if it makes something in life so worth while that one is not loath to die
for it. I forget my own life in the love of another life; and yet, such is
the paradox, I never wanted so much to live as right now when I place the
least value upon my own life. I never had so much reason for living, was my
concluding thought; and after that, until I dozed, I contented myself with
trying to pierce the darkness to where I knew Maud crouched low in the
stern-sheets, watchful of the foaming sea and ready to call me on an
instant's notice.
И тем не менее, готов утверждать это снова и снова, я не боялся. Я
больше уже не испытывал того страха смерти, который когда-то нагонял на меня
Волк Ларсен и даже Томас Магридж. Появление в моей жизни Мод Брустер, как
видно, переродило меня. Любить, думал я, -- ведь это еще лучше и прекраснее,
чем быть любимым! Это чувство дает человеку то, ради чего стоит жить и ради