Страница:
строки звучать восторженно, даже ликующе. Читал он правильно и хорошо. Едва
он умолк, как Луис просунул голову в люк и сказал негромко:
"Be easy, will ye? The fog's lifted, an' 'tis the port light iv a
steamer that's crossin' our bow this blessed minute."
-- Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен,
пересекает сейчас наш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
Wolf Larsen sprang on deck, and so swiftly that by the time we followed
him he had pulled the steerage-slide over the drunken clamour and was on his
way forward to close the forecastle-scuttle. The fog, though it remained,
had lifted high, where it obscured the stars and made the night quite black.
Directly ahead of us I could see a bright red light and a white light, and I
could hear the pulsing of a steamer's engines. Beyond a doubt it was the
Macedonia.
Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы
присоединились к нему, он уже успел, задвинув крышку люка, заглушить пьяный
рев, несшийся из кубрика охотников, и спешил на бак, чтобы закрыть люк там.
Туман рассеялся не вполне -- он поднялся выше, закрыв собою звезды, и сделал
мрак совсем непроницаемым. И прямо впереди из мрака на меня глянули два
огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание машины парохода.
Несомненно, это была "Македония".
Wolf Larsen had returned to the poop, and we stood in a silent group,
watching the lights rapidly cross our bow.
Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании, следя за
быстро скользившими мимо нас огнями.
"Lucky for me he doesn't carry a searchlight," Wolf Larsen said.
-- На мое счастье, у него нет прожектора, -- промолвил Волк Ларсен.
"What if I should cry out loudly?" I queried in a whisper.
-- А что, если я закричу? -- шепотом спросил я.
"It would be all up," he answered. "But have you thought upon what
would immediately happen?"
-- Тогда все пропало, -- отвечал он. -- Но вы подумали о том, что сразу
же за этим последует?
Before I had time to express any desire to know, he had me by the
throat with his gorilla grip, and by a faint quiver of the muscles - a hint,
as it were - he suggested to me the twist that would surely have broken my
neck. The next moment he had released me and we were gazing at the
Macedonia's lights.
Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу, он
уже держал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва заметно
напряглись, и это был весьма выразительный намек на то, что ему ничего не
стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы снова стали
следить за огнями "Македонии".
"What if I should cry out?" Maud asked.
-- А если бы крикнула я? -- спросила Мод.
"I like you too well to hurt you," he said softly - nay, there was a
tenderness and a caress in his voice that made me wince. "But don't do it,
just the same, for I'd promptly break Mr. Van Weyden's neck."
-- Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, -- мягко
сказал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня
передернуло. -- Но лучше не делайте этого, потому что я тут же сверну шею
мистеру Ван-Вейдену, -- добавил он.
"Then she has my permission to cry out," I said defiantly.
-- В таком случае я разрешаю ей крикнуть, -- вызывающе сказал я.
"I hardly think you'll care to sacrifice the Dean of American Letters
the Second," he sneered.
-- Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника
американской литературы номер два", -- с издевкой проговорил Волк Ларсен.
We spoke no more, though we had become too used to one another for the
silence to be awkward; and when the red light and the white had disappeared
we returned to the cabin to finish the interrupted supper.
Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли
друг к другу, что не испытывали неловкости от наступившего молчания. Когда
красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию, чтобы
закончить прерванный ужин.
Again they fell to quoting, and Maud gave Dowson's "Impenitentia
Ultima." She rendered it beautifully, but I watched not her, but Wolf
Larsen. I was fascinated by the fascinated look he bent upon Maud. He was
quite out of himself, and I noticed the unconscious movement of his lips as
he shaped word for word as fast as she uttered them. He interrupted her when
she gave the lines:
Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла "Impenitentia
Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за
Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так поразил меня его
взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно поглощен ею; губы
его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова:
"And her eyes should be my light while the sun went out behind me, And
the viols in her voice be the last sound in my ear."
... И когда погаснет солнце,
Пусть ее глаза мне светят,
Скрипки в голосе любимой
Пусть поют в последний час...
"There are viols in your voice," he said bluntly, and his eyes flashed
their golden light.
-- В вашем голосе поют скрипки! -- неожиданно произнес он, и в глазах
его опять сверкнули золотые искорки.
I could have shouted with joy at her control. She finished the
concluding stanza without faltering and then slowly guided the conversation
into less perilous channels. And all the while I sat in a half-daze, the
drunken riot of the steerage breaking through the bulkhead, the man I feared
and the woman I loved talking on and on. The table was not cleared. The man
who had taken Mugridge's place had evidently joined his comrades in the
forecastle.
Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею
самообладания... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем
постепенно перевела разговор в более безопасное русло. Я был как в дурмане.
Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного разгула, а мужчина,
который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо мной и
говорили, говорили... Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший Магриджа,
очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
If ever Wolf Larsen attained the summit of living, he attained it then.
From time to time I forsook my own thoughts to follow him, and I followed in
amaze, mastered for the moment by his remarkable intellect, under the spell
of his passion, for he was preaching the passion of revolt. It was
inevitable that Milton's Lucifer should be instanced, and the keenness with
which Wolf Larsen analysed and depicted the character was a revelation of
his stifled genius. It reminded me of Taine, yet I knew the man had never
heard of that brilliant though dangerous thinker.
Если Волк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так это сейчас.
Временами я отвлекался от своих мыслей, с изумлением прислушиваясь к его
словам, поражаясь незаурядности его ума и силе страсти, с которой он
отдавался проповеди мятежа. Разговор коснулся Люцифера из поэмы Мильтона, и
острота анализа, который давал этому образу Волк Ларсен, и красочность
некоторых его описаний показывали, что он загубил в себе несомненный талант.
Мне невольно пришел на память Тэн, хотя я и знал, что Ларсен никогда не
читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
"He led a lost cause, and he was not afraid of God's thunderbolts,"
Wolf Larsen was saying. "Hurled into hell, he was unbeaten. A third of God's
angels he had led with him, and straightway he incited man to rebel against
God, and gained for himself and hell the major portion of all the
generations of man. Why was he beaten out of heaven? Because he was less
brave than God? less proud? less aspiring? No! A thousand times no! God was
more powerful, as he said, Whom thunder hath made greater. But Lucifer was a
free spirit. To serve was to suffocate. He preferred suffering in freedom to
all the happiness of a comfortable servility. He did not care to serve God.
He cared to serve nothing. He was no figure-head. He stood on his own legs.
He was an individual."
-- Он возглавил борьбу за дело, обреченное на неудачу, и не устрашился
громов небесных, -- говорил Ларсен. -- Низвергнутый в ад, он не был сломлен.
Он увел за собой треть ангелов, взбунтовал человека против бога и целые
поколения людей привлек на свою сторону и обрек аду. Почему был он изгнан из
рая? Был ли он менее отважен, менее горд, менее велик в своих замыслах, чем
господь бог? НетТысячу раз нет! Но бог был могущественнее. Как это сказано?
"Он возвеличился лишь силою громов". Но Люцифер -- свободный дух. Для него
служить было равносильно гибели. Он предпочел страдания и свободу
беспечальной жизни и рабству. Он не хотел служить богу. Он ничему не хотел
служить. Он не был безногой фигурой вроде той, что украшает нос моей шхуны.
Он стоял на своих ногах. Это была личность!
"The first Anarchist," Maud laughed, rising and preparing to withdraw
to her state-room.
-- Он был первым анархистом, -- рассмеялась Мод, вставая и направляясь
к себе в каюту.
"Then it is good to be an anarchist!" he cried. He, too, had risen, and
he stood facing her, where she had paused at the door of her room, as he
went on:
-- Значит, быть анархистом хорошо! -- воскликнул Волк Ларсен. Он тоже
поднялся и, стоя перед ней у двери в ее каюту, продекламировал:
"'Here at least We shall be free; the Almighty hath not built Here for
his envy; will not drive us hence; Here we may reign secure; and in my
choice To reign is worth ambition, though in hell: Better to reign in hell
than serve in heaven."
... По крайней мере здесь
Свободны будем. Нам здесь бог не станет
Завидовать и нас он не изгонит.
Здесь будем править мы. И хоть в аду,
Но все же править стоит, ибо лучше
Царить в аду, чем быть рабом на небе.
It was the defiant cry of a mighty spirit. The cabin still rang with
his voice, as he stood there, swaying, his bronzed face shining, his head up
and dominant, and his eyes, golden and masculine, intensely masculine and
insistently soft, flashing upon Maud at the door.
Это был гордый вызов могучего духа. Когда он умолк, голос его,
казалось, продолжал звучать в стенах каюты, а он стоял, слегка покачиваясь,
откинув назад голову, бронзовое лицо его сияло, в глазах плясали золотые
искорки, и он смотрел на Мод, как смотрит на женщину мужчина, -- зовущим,
ласковым и властным взглядом.
Again that unnamable and unmistakable terror was in her eyes, and she
said, almost in a whisper, "You are Lucifer."
И снова я отчетливо прочел в ее глазах безотчетный ужас, когда она
почти шепотом произнесла:
The door closed and she was gone. He stood staring after her for a
minute, then returned to himself and to me.
-- Вы сами ЛюциферДверь за нею закрылась. Несколько секунд Волк Ларсен
продолжал стоять, глядя ей вслед, потом, как бы очнувшись, обернулся ко мне.
"I'll relieve Louis at the wheel," he said shortly, "and call upon you
to relieve at midnight. Better turn in now and get some sleep."
-- Я сменю Луиса у штурвала и в полночь разбужу вас. А пока ложитесь и
постарайтесь выспаться.
He pulled on a pair of mittens, put on his cap, and ascended the
companion-stairs, while I followed his suggestion by going to bed. For some
unknown reason, prompted mysteriously, I did not undress, but lay down fully
clothed. For a time I listened to the clamour in the steerage and marvelled
upon the love which had come to me; but my sleep on the Ghost had become
most healthful and natural, and soon the songs and cries died away, my eyes
closed, and my consciousness sank down into the half-death of slumber.
Он натянул рукавицы, надел фуражку и поднялся по трапу, а я последовал
его совету и лег. Не знаю почему, словно повинуясь какому-то тайному
побуждению, я лег не раздеваясь. Некоторое время я еще прислушивался к шуму
в кубрике охотников и с восторгом и изумлением размышлял о своей неожиданной
любви. Но на "Призраке" я научился спать крепким, здоровым сном, и
постепенно пение и крики стали уплывать куда-то, веки мои смежились, и
глубокий сон погрузил меня в небытие.
I knew not what had aroused me, but I found myself out of my bunk, on
my feet, wide awake, my soul vibrating to the warning of danger as it might
have thrilled to a trumpet call. I threw open the door. The cabin light was
burning low. I saw Maud, my Maud, straining and struggling and crushed in
the embrace of Wolf Larsen's arms. I could see the vain beat and flutter of
her as she strove, pressing her face against his breast, to escape from him.
All this I saw on the very instant of seeing and as I sprang forward.
Не знаю, что разбудило меня и подняло с койки, но очнулся я уже на
ногах. Сон как рукой сняло; я весь трепетал от ощущения неведомой опасности
-- настойчивого, словно громкий зов трубы. Я распахнул дверь. Лампа в
кают-компании была притушена. Я увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в железных
объятиях Волка Ларсена. Она тщетно старалась вырваться, руками и головой
упираясь ему в грудь. Я бросился к ним.
I struck him with my fist, on the face, as he raised his head, but it
was a puny blow. He roared in a ferocious, animal-like way, and gave me a
shove with his hand. It was only a shove, a flirt of the wrist, yet so
tremendous was his strength that I was hurled backward as from a catapult. I
struck the door of the state-room which had formerly been Mugridge's,
splintering and smashing the panels with the impact of my body. I struggled
to my feet, with difficulty dragging myself clear of the wrecked door,
unaware of any hurt whatever. I was conscious only of an overmastering rage.
I think I, too, cried aloud, as I drew the knife at my hip and sprang
forward a second time.
Волк Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в лицо. Но это был
слабый удар. Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул меня. Этим толчком, легким
взмахом его чудовищной руки я был отброшен в сторону с такой силой, что
врезался в дверь бывшей каюты Магриджа, и она разлетелась в щепы. С трудом
выкарабкавшись из-под обломков, я вскочил и, не чувствуя боли -- ничего,
кроме овладевшей мной бешеной ярости, -- снова бросился на Ларсена.
Помнится, я тоже зарычал и выхватил висевший у бедра нож.
But something had happened. They were reeling apart. I was close upon
him, my knife uplifted, but I withheld the blow. I was puzzled by the
strangeness of it. Maud was leaning against the wall, one hand out for
support; but he was staggering, his left hand pressed against his forehead
and covering his eyes, and with the right he was groping about him in a
dazed sort of way. It struck against the wall, and his body seemed to
express a muscular and physical relief at the contact, as though he had
found his bearings, his location in space as well as something against which
to lean.
Но случилось что-то непонятное. Капитан и Мод Брустер стояли теперь
поодаль друг от друга. Я уже занес нож, но рука моя застыла в воздухе. Меня
поразила эта неожиданная и странная перемена. Мод стояла, прислонившись к
переборке, придерживаясь за нее откинутой в сторону рукой, а Волк Ларсен,
шатаясь, прикрыв левой рукой глаза, правой неуверенно, как слепой, шарил
вокруг себя. Наконец он нащупал переборку и, казалось, испытал огромное
физическое облегчение, словно не только нашел опору, но и понял, где
находится.
Then I saw red again. All my wrongs and humiliations flashed upon me
with a dazzling brightness, all that I had suffered and others had suffered
at his hands, all the enormity of the man's very existence. I sprang upon
him, blindly, insanely, and drove the knife into his shoulder. I knew, then,
that it was no more than a flesh wound, - I had felt the steel grate on his
shoulder-blade, - and I raised the knife to strike at a more vital part.
А затем ярость вновь овладела мной. Все перенесенные мною унижения и
издевательства, все, что выстрадали от Волка Ларсена я и другие, нахлынуло
на меня, и я внезапно с необыкновенной отчетливостью осознал, сколь
чудовищен самый факт существования этого человека на земле. Не помня себя, я
кинулся на него и вонзил ему нож в плечо. Я сразу понял, что ранил его легко
-- нож только скользнул по лопатке, -- и я снова занес его, чтобы поразить
Ларсена насмерть.
But Maud had seen my first blow, and she cried, "Don't! Please don't!"
Но Мод, которая видела все, с криком бросилась ко мне:
I dropped my arm for a moment, and a moment only. Again the knife was
raised, and Wolf Larsen would have surely died had she not stepped between.
Her arms were around me, her hair was brushing my face. My pulse rushed up
in an unwonted manner, yet my rage mounted with it. She looked me bravely in
the eyes.
-- Не надо! Умоляю вас, не надо! Я опустил руку, но только на миг. Я
замахнулся еще раз и, вероятно, убил бы Ларсена, если бы Мод не встала между
нами. Ее руки обвились вокруг меня, я ощутил ее волосы на моем лице. Кровь
закипела во мне, но и ярость вспыхнула с удесятеренной силой. Мод заглянула
мне в глаза.
"For my sake," she begged.
-- Ради меня! -- взмолилась она.
"I would kill him for your sake!" I cried, trying to free my arm
without hurting her.
-- Ради вас? Ради вас я и убью его! -- крикнул я, пытаясь высвободить
руку и боясь вместе с тем сделать девушке больно.
"Hush!" she said, and laid her fingers lightly on my lips. I could have
kissed them, had I dared, even then, in my rage, the touch of them was so
sweet, so very sweet. "Please, please," she pleaded, and she disarmed me by
the words, as I was to discover they would ever disarm me.
-- Успокойтесь! -- шепнула она, закрывая мне рот рукой. Прикосновение
ее пальцев к моим губам было так сладостно, так необычайно сладостно, что,
несмотря на владевшее мною бешенство, я готов был расцеловать их, но не
посмел.
-- Пожалуйста, прошу вас! -- молила она, и я почувствовал, что слова ее
обезоруживают меня и что так будет отныне всегда.
I stepped back, separating from her, and replaced the knife in its
sheath. I looked at Wolf Larsen. He still pressed his left hand against his
forehead. It covered his eyes. His head was bowed. He seemed to have grown
limp. His body was sagging at the hips, his great shoulders were drooping
and shrinking forward.
Я отступил, вложил свой тесак в ножны и взглянул на Волка Ларсена. Он
все еще стоял, прижав левую руку ко лбу, прикрывая ею глаза. Голова его
свесилась на грудь. Он весь как-то обмяк, могучие плечи ссутулились, спина
согнулась.
"Van, Weyden!" he called hoarsely, and with a note of fright in his
voice. "Oh, Van Weyden! where are you?"
-- Ван-Вейден! -- хрипло, с оттенком страха в голосе позвал он. -- Эй,
Ван-Вейден! Где вы?
I looked at Maud. She did not speak, but nodded her head.
Я взглянул на Мод. Она молча кивнула мне.
"Here I am," I answered, stepping to his side. "What is the matter?"
-- Я здесь, -- ответил я и подошел к нему. -- Что с вами?
"Help me to a seat," he said, in the same hoarse, frightened voice.
-- Помогите мне сесть, -- сказал он тем же хриплым, испуганным голосом.
"I am a sick man; a very sick man, Hump," he said, as he left my
sustaining grip and sank into a chair.
-- Я болен, очень болен, Хэмп! -- добавил он, опускаясь на стул, к
которому я подвел его.
His head dropped forward on the table and was buried in his hands. From
time to time it rocked back and forward as with pain. Once, when he half
raised it, I saw the sweat standing in heavy drops on his forehead about the
roots of his hair.
Он уронил голову на стол, обхватил ее руками и мотал ею из стороны в
сторону, словно от боли. Когда он приподнял ее, я увидел крупные капли пота,
выступившие у него на лбу у корней волос.
"I am a sick man, a very sick man," he repeated again, and yet once
again.
-- Я болен, очень болен, -- повторил он несколько раз.
"What is the matter?" I asked, resting my hand on his shoulder. "What
can I do for you?"
-- Да что с вами такое? -- спросил я, кладя ему руку на плечо. -- Чем я
могу помочь вам?
But he shook my hand off with an irritated movement, and for a long
time I stood by his side in silence. Maud was looking on, her face awed and
frightened. What had happened to him we could not imagine.
Но он раздраженно сбросил мою руку, и я долго молча стоял возле него.
Мод, испуганная, растерянная, смотрела на нас. Она тоже не могла понять, что
с ним случилось.
"Hump," he said at last, "I must get into my bunk. Lend me a hand. I'll
be all right in a little while. It's those damn headaches, I believe. I was
afraid of them. I had a feeling - no, I don't know what I'm talking about.
Help me into my bunk."
-- Хэмп, -- сказал он наконец, -- мне надо добраться до койки. Дайте
мне руку. Скоро все пройдет. Верно, опять эта проклятая головная боль. Я
всегда боялся ее. У меня было предчувствие... Да нет, вздор, я сам не знаю,
что говорю. Помогите мне добраться до койки.
But when I got him into his bunk he again buried his face in his hands,
covering his eyes, and as I turned to go I could hear him murmuring, "I am a
sick man, a very sick man."
Но когда я уложил его, он опять прикрыл глаза рукой, и, уходя, я
слышал, как он пробормотал:
-- Я болен, очень болен!
Maud looked at me inquiringly as I emerged. I shook my head, saying:
Я вернулся к Мод; она встретила меня вопросительным взглядом. Я в
недоумении пожал плечами.
"Something has happened to him. What, I don't know. He is helpless, and
frightened, I imagine, for the first time in his life. It must have occurred
before he received the knife-thrust, which made only a superficial wound.
You must have seen what happened."
-- Что-то с ним стряслось, а что -- не знаю. Он совершенно беспомощен
и, должно быть, впервые в жизни по-настоящему напуган. Случилось это,
конечно, еще до того, как я ударил его ножом, да это и не рана, а царапина.
Вы, верно, видели, как это с ним началось?
She shook her head. "I saw nothing. It is just as mysterious to me. He
suddenly released me and staggered away. But what shall we do? What shall I
do?"
Она покачала головой.
"If you will wait, please, until I come back," I answered.
-- Я ничего не видела. Для меня это такая же загадка. Он вдруг выпустил
меня и пошатнулся. Но что нам теперь делать? Что я должна делать?
I went on deck. Louis was at the wheel.
-- Пожалуйста, подождите меня здесь. Я скоро вернусь, -- отвечал я и
вышел на палубу. Луис стоял у штурвала.
"You may go for'ard and turn in," I said, taking it from him.
-- Можешь идти спать, -- сказал я ему, становясь на его место.
He was quick to obey, and I found myself alone on the deck of the
Ghost. As quietly as was possible, I clewed up the topsails, lowered the
flying jib and staysail, backed the jib over, and flattened the mainsail.
Then I went below to Maud. I placed my finger on my lips for silence, and
entered Wolf Larsen's room. He was in the same position in which I had left
him, and his head was rocking - almost writhing - from side to side.
Он охотно исполнил приказание, и я остался на палубе один. Стараясь
производить как можно меньше шума, я взял топселя на гитовы, спустил
бом-кливер и стаксель, вынес кливер на подветренный борт и выбрал грот.
Затем я вернулся к Мод. Сделав ей знак молчать, я прошел в каюту Волка
Ларсена. Он лежал в том же положении, в каком я его оставил, и голова его
все так же перекатывалась из стороны в сторону по подушке.
"Anything I can do for you?" I asked.
-- Могу я чем-нибудь помочь вам? -- спросил я.
He made no reply at first, but on my repeating the question he
answered, "No, no; I'm all right. Leave me alone till morning."
Он сперва ничего не ответил, но, когда я повторил вопрос, сказал:
But as I turned to go I noted that his head had resumed its rocking
motion. Maud was waiting patiently for me, and I took notice, with a thrill
of joy, of the queenly poise of her head and her glorious, calm eyes. Calm
and sure they were as her spirit itself.
-- Нет, нет, мне ничего не надоОставьте меня одного до утра.
"Will you trust yourself to me for a journey of six hundred miles or
so?" I asked.
Но, выходя из каюты, я заметил, что он опять мечется по подушке. Мод
терпеливо ждала меня, и когда я увидел ее горделивую головку, ее ясные,
лучистые глаза, радость охватила меня. Глаза ее были так же ясны и
невозмутимы, как ее душа.
"You mean - ?" she asked, and I knew she had guessed aright.
-- Готовы ли вы доверить мне свою жизнь и отважиться на путешествие
примерно в шестьсот миль?
"Yes, I mean just that," I replied. "There is nothing left for us but
the open boat."
-- Вы хотите сказать... -- проговорила Мод, и я понял, что она угадала
мое намерение.
"For me, you mean," she said. "You are certainly as safe here as you
have been."
-- Да, -- подтвердил я, -- я хочу сказать, что нам ничего другого не
остается, как пуститься в море на парусной шлюпке.
"No, there is nothing left for us but the open boat," I iterated
stoutly. "Will you please dress as warmly as you can, at once, and make into
a bundle whatever you wish to bring with you."
-- Вернее, мне? Вам-то здесь по-прежнему ничто не грозит.
"And make all haste," I added, as she turned toward her state-room.
-- Нет, это единственное спасение для нас обоих, -- твердо повторил я.
-- Оденьтесь, пожалуйста, как можно теплее и быстро соберите все, что вы
хотите взять с собой. Поспешите! -- добавил я, когда она направилась в свою
каюту.
The lazarette was directly beneath the cabin, and, opening the
trap-door in the floor and carrying a candle with me, I dropped down and
began overhauling the ship's stores. I selected mainly from the canned
goods, and by the time I was ready, willing hands were extended from above
to receive what I passed up.
Кладовая находилась непосредственно под каюткомпанией. Открыв люк, я
спрыгнул вниз, зажег свечу и принялся отбирать из судовых запасов самое для
нас необходимое, главным образом консервы. А когда дело подошло к концу,
вверх ко мне протянулись две руки, и я начал передавать все Мод.
We worked in silence. I helped myself also to blankets, mittens,
oilskins, caps, and such things, from the slop-chest. It was no light
adventure, this trusting ourselves in a small boat to so raw and stormy a
sea, and it was imperative that we should guard ourselves against the cold
and wet.
Мы работали молча. Я запасся также одеялами, рукавицами, клеенчатой
одеждой, зюйдвестками... Нам предстояло тяжелое испытание -- пуститься в
плавание по бурному, суровому океану в открытой шлюпке, и, чтобы выдержать
его, нужно было как можно лучше защитить себя от холода, дождя и морских
брызг.
We worked feverishly at carrying our plunder on deck and depositing it
amidships, so feverishly that Maud, whose strength was hardly a positive
quantity, had to give over, exhausted, and sit on the steps at the break of
the poop. This did not serve to recover her, and she lay on her back, on the
hard deck, arms stretched out, and whole body relaxed. It was a trick I
remembered of my sister, and I knew she would soon be herself again. I knew,
also, that weapons would not come in amiss, and I re-entered Wolf Larsen's
state-room to get his rifle and shot-gun. I spoke to him, but he made no
answer, though his head was still rocking from side to side and he was not
asleep.
Мы работали с лихорадочной поспешностью. Вынесли всю нашу добычу на
палубу и уложили ее возле одной из шлюпок. Мод так устала, что вскоре совсем
обессилела и в изнеможении присела на ступеньки юта. Но и это не принесло ей
облегчения, и тогда она легла прямо на голые доски палубы, раскинув руки,
чтобы дать полный отдых всему телу. Я вспомнил, что моя сестра всегда
отдыхала точно так же, и знал, что силы Мод скоро восстановятся. Необходимо
было запастись также оружием, и я спустился в каюту Волка Ларсена за его
винтовкой и дробовиком. Я заговорил с ним, но он не ответил мне ни слова,
хотя голова его по-прежнему перекатывалась по подушке и он, по-видимому, не
спал.
"Good-bye, Lucifer," I whispered to myself as I softly closed the door.
-- Прощай, Люцифер! -- прошептал я и тихонько прикрыл за собой дверь.
Next to obtain was a stock of ammunition, - an easy matter, though I
had to enter the steerage companion-way to do it. Here the hunters stored
the ammunition-boxes they carried in the boats, and here, but a few feet
from their noisy revels, I took possession of two boxes.
Теперь предстояло раздобыть еще патроны, что было нетрудно, хотя и
пришлось спуститься для этого в кубрик охотников. Там у них хранились
ящики с патронами, которые они брали с собой в шлюпки, когда шли на охоту.
Взяв два ящика, я унес их из-под самого носа разгулявшихся кутил.
Next, to lower a boat. Not so simple a task for one man. Having cast
off the lashings, I hoisted first on the forward tackle, then on the aft,
till the boat cleared the rail, when I lowered away, one tackle and then the
other, for a couple of feet, till it hung snugly, above the water, against
the schooner's side. I made certain that it contained the proper equipment
of oars, rowlocks, and sail. Water was a consideration, and I robbed every
boat aboard of its breaker. As there were nine boats all told, it meant that
we should have plenty of water, and ballast as well, though there was the
chance that the boat would be overloaded, what of the generous supply of
other things I was taking.
Оставалось спустить шлюпку -- нелегкая задача для одного человека.
Отдав найтовы, я налег сперва на носовые тали, потом на кормовые, чтобы
вывалить шлюпку за борт, а затем, потравливая по очереди те и другие тали,
спустил ее на два-три фута, так что она повисла над водой, прижимаясь к
борту шхуны. Я проверил, на месте ли парус, весла и уключины. Запастись
пресной водой было, пожалуй, важнее всего, и я забрал бочонки со всех
шлюпок. На борту находилось теперь уже девять шлюпок, и нам должно было
хватить этой воды, а кстати, и балласта. Впрочем, я столько запас всего, что
даже побаивался -- не перегрузил ли я шлюпку.
While Maud was passing me the provisions and I was storing them in the
boat, a sailor came on deck from the forecastle. He stood by the weather
rail for a time (we were lowering over the lee rail), and then sauntered
slowly amidships, where he again paused and stood facing the wind, with his
back toward us. I could hear my heart beating as I crouched low in the boat.
Maud had sunk down upon the deck and was, I knew, lying motionless, her body
in the shadow of the bulwark. But the man never turned, and, after
stretching his arms above his head and yawning audibly, he retraced his
steps to the forecastle scuttle and disappeared.
Когда Мод начала передавать мне в шлюпку провизию, из кубрика вышел на
палубу матрос. Он постоял у наветренного борта (шлюпку мы спускали с
подветренного), потом медленно побрел на середину палубы и еще немного
постоял, повернувшись лицом к ветру и спиной к нам. Я притаился на дне
шлюпки; сердце у меня бешено колотилось. Мод лежала совершенно неподвижно,
вытянувшись в тени фальшборта. Но матрос так и не взглянул в нашу сторону.
Закинув руки за голову, он потянулся, громко зевнул и снова ушел на бак, где
и исчез, нырнув в люк.
A few minutes sufficed to finish the loading, and I lowered the boat
into the water. As I helped Maud over the rail and felt her form close to
mine, it was all I could do to keep from crying out, "I love you! I love
you!" Truly Humphrey Van Weyden was at last in love, I thought, as her
fingers clung to mine while I lowered her down to the boat. I held on to the
rail with one hand and supported her weight with the other, and I was proud
at the moment of the feat. It was a strength I had not possessed a few
months before, on the day I said good-bye to Charley Furuseth and started
for San Francisco on the ill-fated Martinez.
Через несколько минут я погрузил все в шлюпку и спустил ее на воду.
Помогая Мод перелезть через планшир, я на мгновение ощутил ее совсем близко
возле себя, и слова: "Я люблю васЛюблю!" -- чуть не слетели с моих губ. "Да,
Хэмфри Ван-Вейден, вот ты и влюблен наконец!" -- подумал я. Ее пальцы
переплелись с моими, и я, одной рукой держась за планшир, другой поддерживал
ее и благополучно спустил в шлюпку. При этом я невольно испытывал чувство
гордости -- я почувствовал в себе силу, какой совсем не обладал еще
несколько месяцев назад, в тот день, когда простившись с Чарли Фэрасетом,
он умолк, как Луис просунул голову в люк и сказал негромко:
"Be easy, will ye? The fog's lifted, an' 'tis the port light iv a
steamer that's crossin' our bow this blessed minute."
-- Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен,
пересекает сейчас наш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
Wolf Larsen sprang on deck, and so swiftly that by the time we followed
him he had pulled the steerage-slide over the drunken clamour and was on his
way forward to close the forecastle-scuttle. The fog, though it remained,
had lifted high, where it obscured the stars and made the night quite black.
Directly ahead of us I could see a bright red light and a white light, and I
could hear the pulsing of a steamer's engines. Beyond a doubt it was the
Macedonia.
Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы
присоединились к нему, он уже успел, задвинув крышку люка, заглушить пьяный
рев, несшийся из кубрика охотников, и спешил на бак, чтобы закрыть люк там.
Туман рассеялся не вполне -- он поднялся выше, закрыв собою звезды, и сделал
мрак совсем непроницаемым. И прямо впереди из мрака на меня глянули два
огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание машины парохода.
Несомненно, это была "Македония".
Wolf Larsen had returned to the poop, and we stood in a silent group,
watching the lights rapidly cross our bow.
Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании, следя за
быстро скользившими мимо нас огнями.
"Lucky for me he doesn't carry a searchlight," Wolf Larsen said.
-- На мое счастье, у него нет прожектора, -- промолвил Волк Ларсен.
"What if I should cry out loudly?" I queried in a whisper.
-- А что, если я закричу? -- шепотом спросил я.
"It would be all up," he answered. "But have you thought upon what
would immediately happen?"
-- Тогда все пропало, -- отвечал он. -- Но вы подумали о том, что сразу
же за этим последует?
Before I had time to express any desire to know, he had me by the
throat with his gorilla grip, and by a faint quiver of the muscles - a hint,
as it were - he suggested to me the twist that would surely have broken my
neck. The next moment he had released me and we were gazing at the
Macedonia's lights.
Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу, он
уже держал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва заметно
напряглись, и это был весьма выразительный намек на то, что ему ничего не
стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы снова стали
следить за огнями "Македонии".
"What if I should cry out?" Maud asked.
-- А если бы крикнула я? -- спросила Мод.
"I like you too well to hurt you," he said softly - nay, there was a
tenderness and a caress in his voice that made me wince. "But don't do it,
just the same, for I'd promptly break Mr. Van Weyden's neck."
-- Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, -- мягко
сказал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня
передернуло. -- Но лучше не делайте этого, потому что я тут же сверну шею
мистеру Ван-Вейдену, -- добавил он.
"Then she has my permission to cry out," I said defiantly.
-- В таком случае я разрешаю ей крикнуть, -- вызывающе сказал я.
"I hardly think you'll care to sacrifice the Dean of American Letters
the Second," he sneered.
-- Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника
американской литературы номер два", -- с издевкой проговорил Волк Ларсен.
We spoke no more, though we had become too used to one another for the
silence to be awkward; and when the red light and the white had disappeared
we returned to the cabin to finish the interrupted supper.
Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли
друг к другу, что не испытывали неловкости от наступившего молчания. Когда
красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию, чтобы
закончить прерванный ужин.
Again they fell to quoting, and Maud gave Dowson's "Impenitentia
Ultima." She rendered it beautifully, but I watched not her, but Wolf
Larsen. I was fascinated by the fascinated look he bent upon Maud. He was
quite out of himself, and I noticed the unconscious movement of his lips as
he shaped word for word as fast as she uttered them. He interrupted her when
she gave the lines:
Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла "Impenitentia
Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за
Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так поразил меня его
взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно поглощен ею; губы
его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова:
"And her eyes should be my light while the sun went out behind me, And
the viols in her voice be the last sound in my ear."
... И когда погаснет солнце,
Пусть ее глаза мне светят,
Скрипки в голосе любимой
Пусть поют в последний час...
"There are viols in your voice," he said bluntly, and his eyes flashed
their golden light.
-- В вашем голосе поют скрипки! -- неожиданно произнес он, и в глазах
его опять сверкнули золотые искорки.
I could have shouted with joy at her control. She finished the
concluding stanza without faltering and then slowly guided the conversation
into less perilous channels. And all the while I sat in a half-daze, the
drunken riot of the steerage breaking through the bulkhead, the man I feared
and the woman I loved talking on and on. The table was not cleared. The man
who had taken Mugridge's place had evidently joined his comrades in the
forecastle.
Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею
самообладания... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем
постепенно перевела разговор в более безопасное русло. Я был как в дурмане.
Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного разгула, а мужчина,
который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо мной и
говорили, говорили... Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший Магриджа,
очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
If ever Wolf Larsen attained the summit of living, he attained it then.
From time to time I forsook my own thoughts to follow him, and I followed in
amaze, mastered for the moment by his remarkable intellect, under the spell
of his passion, for he was preaching the passion of revolt. It was
inevitable that Milton's Lucifer should be instanced, and the keenness with
which Wolf Larsen analysed and depicted the character was a revelation of
his stifled genius. It reminded me of Taine, yet I knew the man had never
heard of that brilliant though dangerous thinker.
Если Волк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так это сейчас.
Временами я отвлекался от своих мыслей, с изумлением прислушиваясь к его
словам, поражаясь незаурядности его ума и силе страсти, с которой он
отдавался проповеди мятежа. Разговор коснулся Люцифера из поэмы Мильтона, и
острота анализа, который давал этому образу Волк Ларсен, и красочность
некоторых его описаний показывали, что он загубил в себе несомненный талант.
Мне невольно пришел на память Тэн, хотя я и знал, что Ларсен никогда не
читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
"He led a lost cause, and he was not afraid of God's thunderbolts,"
Wolf Larsen was saying. "Hurled into hell, he was unbeaten. A third of God's
angels he had led with him, and straightway he incited man to rebel against
God, and gained for himself and hell the major portion of all the
generations of man. Why was he beaten out of heaven? Because he was less
brave than God? less proud? less aspiring? No! A thousand times no! God was
more powerful, as he said, Whom thunder hath made greater. But Lucifer was a
free spirit. To serve was to suffocate. He preferred suffering in freedom to
all the happiness of a comfortable servility. He did not care to serve God.
He cared to serve nothing. He was no figure-head. He stood on his own legs.
He was an individual."
-- Он возглавил борьбу за дело, обреченное на неудачу, и не устрашился
громов небесных, -- говорил Ларсен. -- Низвергнутый в ад, он не был сломлен.
Он увел за собой треть ангелов, взбунтовал человека против бога и целые
поколения людей привлек на свою сторону и обрек аду. Почему был он изгнан из
рая? Был ли он менее отважен, менее горд, менее велик в своих замыслах, чем
господь бог? НетТысячу раз нет! Но бог был могущественнее. Как это сказано?
"Он возвеличился лишь силою громов". Но Люцифер -- свободный дух. Для него
служить было равносильно гибели. Он предпочел страдания и свободу
беспечальной жизни и рабству. Он не хотел служить богу. Он ничему не хотел
служить. Он не был безногой фигурой вроде той, что украшает нос моей шхуны.
Он стоял на своих ногах. Это была личность!
"The first Anarchist," Maud laughed, rising and preparing to withdraw
to her state-room.
-- Он был первым анархистом, -- рассмеялась Мод, вставая и направляясь
к себе в каюту.
"Then it is good to be an anarchist!" he cried. He, too, had risen, and
he stood facing her, where she had paused at the door of her room, as he
went on:
-- Значит, быть анархистом хорошо! -- воскликнул Волк Ларсен. Он тоже
поднялся и, стоя перед ней у двери в ее каюту, продекламировал:
"'Here at least We shall be free; the Almighty hath not built Here for
his envy; will not drive us hence; Here we may reign secure; and in my
choice To reign is worth ambition, though in hell: Better to reign in hell
than serve in heaven."
... По крайней мере здесь
Свободны будем. Нам здесь бог не станет
Завидовать и нас он не изгонит.
Здесь будем править мы. И хоть в аду,
Но все же править стоит, ибо лучше
Царить в аду, чем быть рабом на небе.
It was the defiant cry of a mighty spirit. The cabin still rang with
his voice, as he stood there, swaying, his bronzed face shining, his head up
and dominant, and his eyes, golden and masculine, intensely masculine and
insistently soft, flashing upon Maud at the door.
Это был гордый вызов могучего духа. Когда он умолк, голос его,
казалось, продолжал звучать в стенах каюты, а он стоял, слегка покачиваясь,
откинув назад голову, бронзовое лицо его сияло, в глазах плясали золотые
искорки, и он смотрел на Мод, как смотрит на женщину мужчина, -- зовущим,
ласковым и властным взглядом.
Again that unnamable and unmistakable terror was in her eyes, and she
said, almost in a whisper, "You are Lucifer."
И снова я отчетливо прочел в ее глазах безотчетный ужас, когда она
почти шепотом произнесла:
The door closed and she was gone. He stood staring after her for a
minute, then returned to himself and to me.
-- Вы сами ЛюциферДверь за нею закрылась. Несколько секунд Волк Ларсен
продолжал стоять, глядя ей вслед, потом, как бы очнувшись, обернулся ко мне.
"I'll relieve Louis at the wheel," he said shortly, "and call upon you
to relieve at midnight. Better turn in now and get some sleep."
-- Я сменю Луиса у штурвала и в полночь разбужу вас. А пока ложитесь и
постарайтесь выспаться.
He pulled on a pair of mittens, put on his cap, and ascended the
companion-stairs, while I followed his suggestion by going to bed. For some
unknown reason, prompted mysteriously, I did not undress, but lay down fully
clothed. For a time I listened to the clamour in the steerage and marvelled
upon the love which had come to me; but my sleep on the Ghost had become
most healthful and natural, and soon the songs and cries died away, my eyes
closed, and my consciousness sank down into the half-death of slumber.
Он натянул рукавицы, надел фуражку и поднялся по трапу, а я последовал
его совету и лег. Не знаю почему, словно повинуясь какому-то тайному
побуждению, я лег не раздеваясь. Некоторое время я еще прислушивался к шуму
в кубрике охотников и с восторгом и изумлением размышлял о своей неожиданной
любви. Но на "Призраке" я научился спать крепким, здоровым сном, и
постепенно пение и крики стали уплывать куда-то, веки мои смежились, и
глубокий сон погрузил меня в небытие.
I knew not what had aroused me, but I found myself out of my bunk, on
my feet, wide awake, my soul vibrating to the warning of danger as it might
have thrilled to a trumpet call. I threw open the door. The cabin light was
burning low. I saw Maud, my Maud, straining and struggling and crushed in
the embrace of Wolf Larsen's arms. I could see the vain beat and flutter of
her as she strove, pressing her face against his breast, to escape from him.
All this I saw on the very instant of seeing and as I sprang forward.
Не знаю, что разбудило меня и подняло с койки, но очнулся я уже на
ногах. Сон как рукой сняло; я весь трепетал от ощущения неведомой опасности
-- настойчивого, словно громкий зов трубы. Я распахнул дверь. Лампа в
кают-компании была притушена. Я увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в железных
объятиях Волка Ларсена. Она тщетно старалась вырваться, руками и головой
упираясь ему в грудь. Я бросился к ним.
I struck him with my fist, on the face, as he raised his head, but it
was a puny blow. He roared in a ferocious, animal-like way, and gave me a
shove with his hand. It was only a shove, a flirt of the wrist, yet so
tremendous was his strength that I was hurled backward as from a catapult. I
struck the door of the state-room which had formerly been Mugridge's,
splintering and smashing the panels with the impact of my body. I struggled
to my feet, with difficulty dragging myself clear of the wrecked door,
unaware of any hurt whatever. I was conscious only of an overmastering rage.
I think I, too, cried aloud, as I drew the knife at my hip and sprang
forward a second time.
Волк Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в лицо. Но это был
слабый удар. Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул меня. Этим толчком, легким
взмахом его чудовищной руки я был отброшен в сторону с такой силой, что
врезался в дверь бывшей каюты Магриджа, и она разлетелась в щепы. С трудом
выкарабкавшись из-под обломков, я вскочил и, не чувствуя боли -- ничего,
кроме овладевшей мной бешеной ярости, -- снова бросился на Ларсена.
Помнится, я тоже зарычал и выхватил висевший у бедра нож.
But something had happened. They were reeling apart. I was close upon
him, my knife uplifted, but I withheld the blow. I was puzzled by the
strangeness of it. Maud was leaning against the wall, one hand out for
support; but he was staggering, his left hand pressed against his forehead
and covering his eyes, and with the right he was groping about him in a
dazed sort of way. It struck against the wall, and his body seemed to
express a muscular and physical relief at the contact, as though he had
found his bearings, his location in space as well as something against which
to lean.
Но случилось что-то непонятное. Капитан и Мод Брустер стояли теперь
поодаль друг от друга. Я уже занес нож, но рука моя застыла в воздухе. Меня
поразила эта неожиданная и странная перемена. Мод стояла, прислонившись к
переборке, придерживаясь за нее откинутой в сторону рукой, а Волк Ларсен,
шатаясь, прикрыв левой рукой глаза, правой неуверенно, как слепой, шарил
вокруг себя. Наконец он нащупал переборку и, казалось, испытал огромное
физическое облегчение, словно не только нашел опору, но и понял, где
находится.
Then I saw red again. All my wrongs and humiliations flashed upon me
with a dazzling brightness, all that I had suffered and others had suffered
at his hands, all the enormity of the man's very existence. I sprang upon
him, blindly, insanely, and drove the knife into his shoulder. I knew, then,
that it was no more than a flesh wound, - I had felt the steel grate on his
shoulder-blade, - and I raised the knife to strike at a more vital part.
А затем ярость вновь овладела мной. Все перенесенные мною унижения и
издевательства, все, что выстрадали от Волка Ларсена я и другие, нахлынуло
на меня, и я внезапно с необыкновенной отчетливостью осознал, сколь
чудовищен самый факт существования этого человека на земле. Не помня себя, я
кинулся на него и вонзил ему нож в плечо. Я сразу понял, что ранил его легко
-- нож только скользнул по лопатке, -- и я снова занес его, чтобы поразить
Ларсена насмерть.
But Maud had seen my first blow, and she cried, "Don't! Please don't!"
Но Мод, которая видела все, с криком бросилась ко мне:
I dropped my arm for a moment, and a moment only. Again the knife was
raised, and Wolf Larsen would have surely died had she not stepped between.
Her arms were around me, her hair was brushing my face. My pulse rushed up
in an unwonted manner, yet my rage mounted with it. She looked me bravely in
the eyes.
-- Не надо! Умоляю вас, не надо! Я опустил руку, но только на миг. Я
замахнулся еще раз и, вероятно, убил бы Ларсена, если бы Мод не встала между
нами. Ее руки обвились вокруг меня, я ощутил ее волосы на моем лице. Кровь
закипела во мне, но и ярость вспыхнула с удесятеренной силой. Мод заглянула
мне в глаза.
"For my sake," she begged.
-- Ради меня! -- взмолилась она.
"I would kill him for your sake!" I cried, trying to free my arm
without hurting her.
-- Ради вас? Ради вас я и убью его! -- крикнул я, пытаясь высвободить
руку и боясь вместе с тем сделать девушке больно.
"Hush!" she said, and laid her fingers lightly on my lips. I could have
kissed them, had I dared, even then, in my rage, the touch of them was so
sweet, so very sweet. "Please, please," she pleaded, and she disarmed me by
the words, as I was to discover they would ever disarm me.
-- Успокойтесь! -- шепнула она, закрывая мне рот рукой. Прикосновение
ее пальцев к моим губам было так сладостно, так необычайно сладостно, что,
несмотря на владевшее мною бешенство, я готов был расцеловать их, но не
посмел.
-- Пожалуйста, прошу вас! -- молила она, и я почувствовал, что слова ее
обезоруживают меня и что так будет отныне всегда.
I stepped back, separating from her, and replaced the knife in its
sheath. I looked at Wolf Larsen. He still pressed his left hand against his
forehead. It covered his eyes. His head was bowed. He seemed to have grown
limp. His body was sagging at the hips, his great shoulders were drooping
and shrinking forward.
Я отступил, вложил свой тесак в ножны и взглянул на Волка Ларсена. Он
все еще стоял, прижав левую руку ко лбу, прикрывая ею глаза. Голова его
свесилась на грудь. Он весь как-то обмяк, могучие плечи ссутулились, спина
согнулась.
"Van, Weyden!" he called hoarsely, and with a note of fright in his
voice. "Oh, Van Weyden! where are you?"
-- Ван-Вейден! -- хрипло, с оттенком страха в голосе позвал он. -- Эй,
Ван-Вейден! Где вы?
I looked at Maud. She did not speak, but nodded her head.
Я взглянул на Мод. Она молча кивнула мне.
"Here I am," I answered, stepping to his side. "What is the matter?"
-- Я здесь, -- ответил я и подошел к нему. -- Что с вами?
"Help me to a seat," he said, in the same hoarse, frightened voice.
-- Помогите мне сесть, -- сказал он тем же хриплым, испуганным голосом.
"I am a sick man; a very sick man, Hump," he said, as he left my
sustaining grip and sank into a chair.
-- Я болен, очень болен, Хэмп! -- добавил он, опускаясь на стул, к
которому я подвел его.
His head dropped forward on the table and was buried in his hands. From
time to time it rocked back and forward as with pain. Once, when he half
raised it, I saw the sweat standing in heavy drops on his forehead about the
roots of his hair.
Он уронил голову на стол, обхватил ее руками и мотал ею из стороны в
сторону, словно от боли. Когда он приподнял ее, я увидел крупные капли пота,
выступившие у него на лбу у корней волос.
"I am a sick man, a very sick man," he repeated again, and yet once
again.
-- Я болен, очень болен, -- повторил он несколько раз.
"What is the matter?" I asked, resting my hand on his shoulder. "What
can I do for you?"
-- Да что с вами такое? -- спросил я, кладя ему руку на плечо. -- Чем я
могу помочь вам?
But he shook my hand off with an irritated movement, and for a long
time I stood by his side in silence. Maud was looking on, her face awed and
frightened. What had happened to him we could not imagine.
Но он раздраженно сбросил мою руку, и я долго молча стоял возле него.
Мод, испуганная, растерянная, смотрела на нас. Она тоже не могла понять, что
с ним случилось.
"Hump," he said at last, "I must get into my bunk. Lend me a hand. I'll
be all right in a little while. It's those damn headaches, I believe. I was
afraid of them. I had a feeling - no, I don't know what I'm talking about.
Help me into my bunk."
-- Хэмп, -- сказал он наконец, -- мне надо добраться до койки. Дайте
мне руку. Скоро все пройдет. Верно, опять эта проклятая головная боль. Я
всегда боялся ее. У меня было предчувствие... Да нет, вздор, я сам не знаю,
что говорю. Помогите мне добраться до койки.
But when I got him into his bunk he again buried his face in his hands,
covering his eyes, and as I turned to go I could hear him murmuring, "I am a
sick man, a very sick man."
Но когда я уложил его, он опять прикрыл глаза рукой, и, уходя, я
слышал, как он пробормотал:
-- Я болен, очень болен!
Maud looked at me inquiringly as I emerged. I shook my head, saying:
Я вернулся к Мод; она встретила меня вопросительным взглядом. Я в
недоумении пожал плечами.
"Something has happened to him. What, I don't know. He is helpless, and
frightened, I imagine, for the first time in his life. It must have occurred
before he received the knife-thrust, which made only a superficial wound.
You must have seen what happened."
-- Что-то с ним стряслось, а что -- не знаю. Он совершенно беспомощен
и, должно быть, впервые в жизни по-настоящему напуган. Случилось это,
конечно, еще до того, как я ударил его ножом, да это и не рана, а царапина.
Вы, верно, видели, как это с ним началось?
She shook her head. "I saw nothing. It is just as mysterious to me. He
suddenly released me and staggered away. But what shall we do? What shall I
do?"
Она покачала головой.
"If you will wait, please, until I come back," I answered.
-- Я ничего не видела. Для меня это такая же загадка. Он вдруг выпустил
меня и пошатнулся. Но что нам теперь делать? Что я должна делать?
I went on deck. Louis was at the wheel.
-- Пожалуйста, подождите меня здесь. Я скоро вернусь, -- отвечал я и
вышел на палубу. Луис стоял у штурвала.
"You may go for'ard and turn in," I said, taking it from him.
-- Можешь идти спать, -- сказал я ему, становясь на его место.
He was quick to obey, and I found myself alone on the deck of the
Ghost. As quietly as was possible, I clewed up the topsails, lowered the
flying jib and staysail, backed the jib over, and flattened the mainsail.
Then I went below to Maud. I placed my finger on my lips for silence, and
entered Wolf Larsen's room. He was in the same position in which I had left
him, and his head was rocking - almost writhing - from side to side.
Он охотно исполнил приказание, и я остался на палубе один. Стараясь
производить как можно меньше шума, я взял топселя на гитовы, спустил
бом-кливер и стаксель, вынес кливер на подветренный борт и выбрал грот.
Затем я вернулся к Мод. Сделав ей знак молчать, я прошел в каюту Волка
Ларсена. Он лежал в том же положении, в каком я его оставил, и голова его
все так же перекатывалась из стороны в сторону по подушке.
"Anything I can do for you?" I asked.
-- Могу я чем-нибудь помочь вам? -- спросил я.
He made no reply at first, but on my repeating the question he
answered, "No, no; I'm all right. Leave me alone till morning."
Он сперва ничего не ответил, но, когда я повторил вопрос, сказал:
But as I turned to go I noted that his head had resumed its rocking
motion. Maud was waiting patiently for me, and I took notice, with a thrill
of joy, of the queenly poise of her head and her glorious, calm eyes. Calm
and sure they were as her spirit itself.
-- Нет, нет, мне ничего не надоОставьте меня одного до утра.
"Will you trust yourself to me for a journey of six hundred miles or
so?" I asked.
Но, выходя из каюты, я заметил, что он опять мечется по подушке. Мод
терпеливо ждала меня, и когда я увидел ее горделивую головку, ее ясные,
лучистые глаза, радость охватила меня. Глаза ее были так же ясны и
невозмутимы, как ее душа.
"You mean - ?" she asked, and I knew she had guessed aright.
-- Готовы ли вы доверить мне свою жизнь и отважиться на путешествие
примерно в шестьсот миль?
"Yes, I mean just that," I replied. "There is nothing left for us but
the open boat."
-- Вы хотите сказать... -- проговорила Мод, и я понял, что она угадала
мое намерение.
"For me, you mean," she said. "You are certainly as safe here as you
have been."
-- Да, -- подтвердил я, -- я хочу сказать, что нам ничего другого не
остается, как пуститься в море на парусной шлюпке.
"No, there is nothing left for us but the open boat," I iterated
stoutly. "Will you please dress as warmly as you can, at once, and make into
a bundle whatever you wish to bring with you."
-- Вернее, мне? Вам-то здесь по-прежнему ничто не грозит.
"And make all haste," I added, as she turned toward her state-room.
-- Нет, это единственное спасение для нас обоих, -- твердо повторил я.
-- Оденьтесь, пожалуйста, как можно теплее и быстро соберите все, что вы
хотите взять с собой. Поспешите! -- добавил я, когда она направилась в свою
каюту.
The lazarette was directly beneath the cabin, and, opening the
trap-door in the floor and carrying a candle with me, I dropped down and
began overhauling the ship's stores. I selected mainly from the canned
goods, and by the time I was ready, willing hands were extended from above
to receive what I passed up.
Кладовая находилась непосредственно под каюткомпанией. Открыв люк, я
спрыгнул вниз, зажег свечу и принялся отбирать из судовых запасов самое для
нас необходимое, главным образом консервы. А когда дело подошло к концу,
вверх ко мне протянулись две руки, и я начал передавать все Мод.
We worked in silence. I helped myself also to blankets, mittens,
oilskins, caps, and such things, from the slop-chest. It was no light
adventure, this trusting ourselves in a small boat to so raw and stormy a
sea, and it was imperative that we should guard ourselves against the cold
and wet.
Мы работали молча. Я запасся также одеялами, рукавицами, клеенчатой
одеждой, зюйдвестками... Нам предстояло тяжелое испытание -- пуститься в
плавание по бурному, суровому океану в открытой шлюпке, и, чтобы выдержать
его, нужно было как можно лучше защитить себя от холода, дождя и морских
брызг.
We worked feverishly at carrying our plunder on deck and depositing it
amidships, so feverishly that Maud, whose strength was hardly a positive
quantity, had to give over, exhausted, and sit on the steps at the break of
the poop. This did not serve to recover her, and she lay on her back, on the
hard deck, arms stretched out, and whole body relaxed. It was a trick I
remembered of my sister, and I knew she would soon be herself again. I knew,
also, that weapons would not come in amiss, and I re-entered Wolf Larsen's
state-room to get his rifle and shot-gun. I spoke to him, but he made no
answer, though his head was still rocking from side to side and he was not
asleep.
Мы работали с лихорадочной поспешностью. Вынесли всю нашу добычу на
палубу и уложили ее возле одной из шлюпок. Мод так устала, что вскоре совсем
обессилела и в изнеможении присела на ступеньки юта. Но и это не принесло ей
облегчения, и тогда она легла прямо на голые доски палубы, раскинув руки,
чтобы дать полный отдых всему телу. Я вспомнил, что моя сестра всегда
отдыхала точно так же, и знал, что силы Мод скоро восстановятся. Необходимо
было запастись также оружием, и я спустился в каюту Волка Ларсена за его
винтовкой и дробовиком. Я заговорил с ним, но он не ответил мне ни слова,
хотя голова его по-прежнему перекатывалась по подушке и он, по-видимому, не
спал.
"Good-bye, Lucifer," I whispered to myself as I softly closed the door.
-- Прощай, Люцифер! -- прошептал я и тихонько прикрыл за собой дверь.
Next to obtain was a stock of ammunition, - an easy matter, though I
had to enter the steerage companion-way to do it. Here the hunters stored
the ammunition-boxes they carried in the boats, and here, but a few feet
from their noisy revels, I took possession of two boxes.
Теперь предстояло раздобыть еще патроны, что было нетрудно, хотя и
пришлось спуститься для этого в кубрик охотников. Там у них хранились
ящики с патронами, которые они брали с собой в шлюпки, когда шли на охоту.
Взяв два ящика, я унес их из-под самого носа разгулявшихся кутил.
Next, to lower a boat. Not so simple a task for one man. Having cast
off the lashings, I hoisted first on the forward tackle, then on the aft,
till the boat cleared the rail, when I lowered away, one tackle and then the
other, for a couple of feet, till it hung snugly, above the water, against
the schooner's side. I made certain that it contained the proper equipment
of oars, rowlocks, and sail. Water was a consideration, and I robbed every
boat aboard of its breaker. As there were nine boats all told, it meant that
we should have plenty of water, and ballast as well, though there was the
chance that the boat would be overloaded, what of the generous supply of
other things I was taking.
Оставалось спустить шлюпку -- нелегкая задача для одного человека.
Отдав найтовы, я налег сперва на носовые тали, потом на кормовые, чтобы
вывалить шлюпку за борт, а затем, потравливая по очереди те и другие тали,
спустил ее на два-три фута, так что она повисла над водой, прижимаясь к
борту шхуны. Я проверил, на месте ли парус, весла и уключины. Запастись
пресной водой было, пожалуй, важнее всего, и я забрал бочонки со всех
шлюпок. На борту находилось теперь уже девять шлюпок, и нам должно было
хватить этой воды, а кстати, и балласта. Впрочем, я столько запас всего, что
даже побаивался -- не перегрузил ли я шлюпку.
While Maud was passing me the provisions and I was storing them in the
boat, a sailor came on deck from the forecastle. He stood by the weather
rail for a time (we were lowering over the lee rail), and then sauntered
slowly amidships, where he again paused and stood facing the wind, with his
back toward us. I could hear my heart beating as I crouched low in the boat.
Maud had sunk down upon the deck and was, I knew, lying motionless, her body
in the shadow of the bulwark. But the man never turned, and, after
stretching his arms above his head and yawning audibly, he retraced his
steps to the forecastle scuttle and disappeared.
Когда Мод начала передавать мне в шлюпку провизию, из кубрика вышел на
палубу матрос. Он постоял у наветренного борта (шлюпку мы спускали с
подветренного), потом медленно побрел на середину палубы и еще немного
постоял, повернувшись лицом к ветру и спиной к нам. Я притаился на дне
шлюпки; сердце у меня бешено колотилось. Мод лежала совершенно неподвижно,
вытянувшись в тени фальшборта. Но матрос так и не взглянул в нашу сторону.
Закинув руки за голову, он потянулся, громко зевнул и снова ушел на бак, где
и исчез, нырнув в люк.
A few minutes sufficed to finish the loading, and I lowered the boat
into the water. As I helped Maud over the rail and felt her form close to
mine, it was all I could do to keep from crying out, "I love you! I love
you!" Truly Humphrey Van Weyden was at last in love, I thought, as her
fingers clung to mine while I lowered her down to the boat. I held on to the
rail with one hand and supported her weight with the other, and I was proud
at the moment of the feat. It was a strength I had not possessed a few
months before, on the day I said good-bye to Charley Furuseth and started
for San Francisco on the ill-fated Martinez.
Через несколько минут я погрузил все в шлюпку и спустил ее на воду.
Помогая Мод перелезть через планшир, я на мгновение ощутил ее совсем близко
возле себя, и слова: "Я люблю васЛюблю!" -- чуть не слетели с моих губ. "Да,
Хэмфри Ван-Вейден, вот ты и влюблен наконец!" -- подумал я. Ее пальцы
переплелись с моими, и я, одной рукой держась за планшир, другой поддерживал
ее и благополучно спустил в шлюпку. При этом я невольно испытывал чувство
гордости -- я почувствовал в себе силу, какой совсем не обладал еще
несколько месяцев назад, в тот день, когда простившись с Чарли Фэрасетом,