Осеева Валентина. Динка

   Лицо старика сияет. Ну вот, наконец уговорил он мамашеньку, и все пошло нормальным ходом. "Девочки ничего, послушные, задору, правда, в работе у них нет, от себя ничего не придумают, но старание есть. Обвыкнут помаленьку, смелей будут браться - может, и задор явится... А приедет Саша и скажет: "Я думал, белоручки у меня растут, ан нет! Видно, повернул их мой Никич на свою трудовую стезю..." - глядя вслед своим ученицам, радостно думает старик. Спасибо скажет Саша... скажет спасибо", - приговаривает он про себя, готовясь к завтрашнему уроку.
   Глава двадцать восьмая
   ХОРОШИЕ И ПЛОХИЕ КОНЦЫ КНИГ
   Окончив занятия с Никичем, Динка наскоро позавтракала и пошла в комнату. Она вспомнила, что обещала Леньке поискать "Пещеру Лихтвейса".
   "Надо посмотреть в той пачке, что привезла мама", - думает она.
   Книжки, аккуратно сложенные, лежат на этажерке около пианино. В комнате никого нет.
   Динка усаживается на полу около этажерки и кладет на колени несколько книжек.
   - "Толстой, - читает она. - "Бог правду видит, да не скоро скажет". Интересно, про что это? Заглянуть или не заглянуть? Может, лучше не надо...
   Динка смотрит на книжку боязливо и недоверчиво. Кто знает, какая это книга... Может, у нее плохой конец и все герои умирают или еще что-нибудь с ними случается. Тогда будешь долго ходить как потерянная и все будешь думать, думать, а помочь все равно ничем нельзя.
   Динка осторожно листает страницы - первую... последнюю... "Наверное, с плохим концом, - думает она, - лучше не читать..."
   У девочки много неприятностей из-за таких книг.
   Один раз, когда она была еще маленькой, Марина принесла из библиотеки "Хижину дяди Тома" и читала ее детям. Все плакали. Динка тоже плакала. Сначала тихо, а потом, когда умерла Ева, она вскочила, затопала ногами и хотела разорвать книгу. Алина и Мышка изо всех сил пытались успокоить ее, мать гладила ее по голове и говорила, что всем жалко добрую девочку Еву и все плачут над ней, горе часто выражается слезами, но зачем же так злиться и рвать книгу? Чем виновата сама книга?
   Динку с трудом уложили спать в тот вечер и по секрету от нее договорились завтра, во время чтения, отправить ее с Линой на прогулку. Но вышло иначе. Утром Динка забралась к матери в комнату, вытащила оттуда злополучную книгу и убежала с ней в дальний угол двора. Там она бросила книгу на землю и, топча ее ногами, в ярости кричала:
   "Вот тебе! Вот тебе за Еву!"
   Арсеньевы жили тогда в городе, и на дворе было много детей. Дочка дворника, Машутка, в ужасе бросилась в дом:
   "Тетенька! Динка книжку бьет! Ужасти, как она ее треплет!"
   Матери дома не было. Катя и Лина выбежали во двор. Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. Катя молча собрала разбросанные страницы и крепко взяла Динку за руку:
   "Пойдем!"
   Но Динка не шевельнулась. Тогда Лина, онемевшая от удивления, вдруг пришла в себя и разразилась громкими упреками:
   "Да что же это ты содеяла здесь, страмница эдакая, а? Ведь книга-то не своя, а на время даденная! Это какие же деньги матери теперь платить за такую книжищу, а? Ох, ты ж бессовестное дитё! Нет, чтобы какую махонькую книжонку взять, дак она эдакую библию, прости господи, стащила!"
   "Пойдем!" - сердито повторила тетка и дернула Динку за руку.
   Маленькая детская рука беззащитно натянулась, но Динка не встала. Жалкая фигурка ее не выражала никаких желаний, не было в ней и сопротивления.
   "Ах ты Мазепа, Мазепа..." - укоряла Лина.
   Из кучки ребят выдвинулся слюнявый Егорка и, вынув изо рта пальцы, важно пояснил:
   "Она тую книгу ногами топтала".
   Машутка, подскочив сзади, дала ему крепкий подзатыльник;
   "А ты молчи, черт!"
   "Пойдем домой, Дина!" - уже мягче сказала Катя. Девочка подняла голову и посмотрела на нее пустыми, словно выцветшими глазами, потом повернула голову к Лине. Липа не вынесла ее взгляда:
   "Крохотка ты моя! Ведь сама не своя стала! Иди ко мне, дитятко ты мое выхоженное!"
   Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.
   "Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага - она и есть бумага, а дитё напугать недолго, - бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. - Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! - ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье. Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой!.
   Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?"
   "Не-ет", - капризно тянула Динка.
   "А чего хошь? Изюмцу коль дам?"
   "Я спать хочу. У меня голова болит..." - заплакала Динка.
   Тетка шла сзади, вглядываясь в лежащую на плече Лины знакомую вихрастую голову Динки, и на душе у нее было тревожно. Она понимала, что поступок с книгой - это не обычный каприз и не баловство.
   "Это такой характер, упрямый, настойчивый... Вот разозлилась на книгу и порвала ее! Ну что я могу сделать? Наказать? Но она и так наказана - ревет, и голова у нее болит", - думала Катя, испуганная и озадаченная поступком Динки.
   "Уложи ее спать", - сказала она Лине, так и не решив, как надо поступить с провинившейся девочкой.
   Динка охотно легла в постель и заснула крепким сном здорового ребенка. Но, по мере того как она спала, в Кате росло раздражение:
   "Безобразие! Устроила такую пакость и спит как ни в чем не бывало!"
   Сестру она встретила выговором:
   "Не знаю, о чем ты думаешь, Марина, таская из библиотеки эти книги! Можно потерять голову с твоими ангелочками!
   Вот, полюбуйся!" - Она бросила на стол разбухшую и растрепанную книгу.
   Вечером, когда дети заснули, сестры допоздна обсуждали этот случай.
   "Да, я, кажется, сделала большую глупость... Она еще слишком мала для такой грустной книги", - каялась мать.
   "Но зачем же вообще читать такие книги, даже и старшим детям? Зачем это нужно, чтоб они сидели перед тобой и плакали? Почему не читать им сказки, какие-нибудь веселые стихи, наконец..." - волновалась младшая сестра.
   "Подожди... Я читаю и сказки и стихи, - нетерпеливо прервала ее Марина. Но этого мало. Они должны знать, что в жизни бывает много горя и несправедливостей. И если они плачут, так что хорошие слезы. Значит, они понимают, жалеют, они будут бороться против этих несправедливостей Я же воспитываю их, Катя, на этих книгах!"
   "Воспитываешь? - Катя насмешливо улыбнулась и подвинула к сестре растрепанную книгу. - Вот, пожалуйста, наглядный результат твоего воспитания!"
   "Ну, это Динка... - улыбнулась Марина. - Она еще мала". "Мала? Ну, знаешь... Будь это мой ребенок, так я бы как взяла ремень да вздула ее один раз..."
   Щеки Марины вспыхивают ярким румянцем. "Конечно, тебе, видно, кажется идеалом воспитания плетка нашей мачехи, - горько напоминает сестра, - а я вот даже кричать на ребенка не могу, я не могу и не хочу видеть испуганные лица, я не хочу, чтобы меня боялись! Они должны бояться не меня, а своих поступков, которые могут оттолкнуть меня от них... И зачем ты врешь. Катя, что ты будешь бить своего ребенка? Ты и пальцем не тронешь его, потому что тебе всю жизнь помнятся мачехины побои. Нет! Ты не будешь бить, но ты вырастишь его таким эгоистом, Катя..."
   "Ну конечно, я выращу эгоистов, а ты замечательных людей! Ну, не будем спорить! Давай лучше подумаем о Дине... Что это за поступок, по-твоему? Озорство, шалость, просто желание побезобразничать?"
   Катя выжидающе смотрит на сестру. Марина задумчиво качает головой:
   "Нет, Катя, это не шалость. Это отчаяние! Динка еще не умеет владеть своими чувствами. Она не хочет примириться со смертью Евы! Она протестует, кричит, топает ногами, но Ева все-таки умирает! И Динка набрасывается на книгу. Она считает ее виновной в этом плохом конце..." - медленно, словно думая вслух, разбирает поступок Динки мать.
   Но Катя не верит. Она считает сестру безнадежной фантазеркой.
   "Ну предположим, - говорит она. - Но в этом "отчаянии" Динка порвала книгу. Так, может, все-таки надо наказать ее?"
   "Да она сама себя накажет. Я объясню ей, что она не умеет слушать, кричит, рвет книги - значит, ее нельзя пускать на чтения. Вот и все! Она прекрасно поймет..."
   "Значит, она на твоих чтениях больше не будет?" - настойчиво переспросила Катя.
   "Пока не будет". "Как это "пока"?"
   "Ну, пока не научится владеть собой", - спокойно пояснила старшая сестра.
   "Ну, посмотрим! В общем, я думаю, это ненадолго, она найдет какой-нибудь выход..." - насмешливо улыбнулась Катя.
   На другой день Марина объяснила Динке, почему она не должна больше приходить на чтения. Беседа была тихая, спокойная; растрепанная книга лежала тут же, и Динка помогала матери собирать и подклеивать страницы.
   "А теперь иди, - сказала ей мать, когда страницы были подобраны. - Мы будем читать".
   Динка ушла, но потом вернулась и стала около двери. Она не рвалась в комнату, не просила, не плакала. Но с тех пор как только Алина и Мышка усаживались около матери, Динка усаживалась за дверью и, приоткрыв щелочку, жадно ловила мамин голос.
   Когда в комнате раздавался смех, она тоже тихонько смеялась, а когда Мышка начинала шмыгать носом, девочка отходила подальше. Потом снова возвращалась и, приоткрыв щелку, испытующе смотрела на лица. Иногда, забывшись, она просовывала в дверь свою лохматую голову и, стоя в таком неудобном положении, слушала.
   "Мама, она мешает!" - недовольно говорила Алина. "Пустим ее", - просила Мышка. "Рано еще", - вздыхала мать.
   Один раз мать читала очень грустную повесть о мальчике, которого отдали из приюта в деревню к очень злой женщине. Динка сидела на порожке и слушала. Она сидела тихо, размазывая на щеках слезы, и только в самых грустных местах повести молча ударяла себя кулачком в грудь.
   "Пустим ее..." - как всегда, попросила Мышка.
   "Попробуем... Диночка, ты уже научилась хорошо слушать?" - опросила мама.
   "Научилась, - серьезно ответила Динка. - Но только мне лучше сидеть на порожке, потому что я иногда ухожу за дверь и что-нибудь меняю". "Как это?" удивилась мать.
   "Ну, просто я сама все меняю... Плохие у меня сразу умирают, а хорошие ходят гулять и все самое вкусное едят, и я там с ними... мед-пиво пью, по усам течет", - задумчиво сказала Динка.
   "Но ведь ты плакала сейчас, - напомнила мать. Она была совершенно озадачена тем "выходом", который нашла для себя Динка. - Почему же ты плакала?"
   Динка вздохнула:
   "Я не успела переменить, он уже умер".
   Видимо, придуманные ею самой "хорошие концы" все же не удовлетворяли ее, она предпочитала, чтобы это сделал сам автор книги, и, если бывало, что все кончалось хорошо, она хватала у матери книжку и, прыгая с ней по комнате, кричала:
   "Мед-пиво пьем! Мед-пиво пьем!"
   С тех пор как только Динка во время чтения, поднималась и уходила за дверь, Мышка тихо говорила:
   "Пошла уже... варить мед-пиво..."
   * * *
   Солнце золотило склоненную голову Динки. Вокруг нее на полу в беспорядке валялись книги.
   "Пещера Лихтвейса... Пещера Лихтвейса..." - тихо повторяла про себя Динка. Ей очень хотелось принести Леньке эту книгу. Но "пещера" не попадалась. Взамен нее внимание девочки приковывали другие книги, с интересными названиями.
   Но кто знает, какие это книги? Например, "Гуттаперчевый мальчик"?..
   Динка долго держала в руках эту книжку, ощущая тянущее беспокойство за судьбу "гуттаперчевого мальчика", потом, отложив ее в сторону, снова занялась поисками "Пещеры Лихтвейса". Но в это время в комнату вошла Мышка.
   - Что это ты роешься тут? - с испугом спросила она. - Разве можно класть книги на пол? И руки у тебя, верно, грязные...
   Динка показала руки. Мышка придирчиво и обиженно ткнула пальцем в темное пятно на ее ладони:
   - А вот, вот!..
   - Это ничего! Это сухая грязь... Не толкайся... Это же просто пыль, пыль! - защищаясь, кричала Динка. - Отстань от меня, какая... Гогша!
   Динка не могла простить сестре ее дружбу с Тогой и, сердясь на нее, называла ее "Гогшей".
   Но, когда дело касалось книг. Мышка становилась яростной.
   - Ну и пускай я буду Гогша! А ты уходи! Не трогай!
   Разбросала все! Зачем сама полезла? Лучше мне сказала бы! - чуть не плача, кричала она.
   - Ну, дай сама! - не желая с ней ссориться, согласилась Динка. - Мне нужно "Пещеру Лихгвейса", - с трудом выговорила она.
   Мышка сразу насторожилась.
   - Я не знаю такой книги, - с удивлением сказала она.
   - Ну, тогда, может, она на чердаке есть, в папиных книгах? - спросила Динка.
   - Нет... Я там все знаю. Там уже я только одного Фореля не читала да еще всякие инженерные книги, а то все... - в недоумении протянула Мышка и, сморщив лоб, переспросила: - Как называется? Какая пещера?
   - "Пещера Лихтвейса", выпуск пять копеек, - пояснила по складам Динка.
   - Выпуск пять копеек? Ой, подожди... Я один раз купила такую книжку. Это, может быть, Нат Пинкертон? - озабоченно спросила Мышка.
   - Нет, я же тебе говорю: "Пещера Лихтвейса". Но если у тебя ее нет, так давай хоть Нат Пинкертона! - соглашается Динка и, чтоб вызвать сочувствие сестры, добавляет: - Это для одной сироты!
   - Да у меня давно уже нет этой книжки, я ее сейчас же выбросила. Мама сказала, что такую гадость противно взять в руки!
   - Да, мне тоже не очень понравилось. Там все какое-то ненастоящее... Но этот мальчик хочет все-таки почитать!
   - Не надо! Я лучше дам ему другую книжку, настоящую. Я поищу что-нибудь хорошее, - пообещала Мышка.
   Глава двадцать девятая
   ОБЩАЯ ЛЮБИМИЦА
   - Принимайте гостью-то! Два часа ребенок в калитку колотит, а они как глухие! - крикнула из сада Лина.
   - Ой, Марьяшка! А я почитать хотела! - выбегая на террасу, с сожалением говорит Мышка.
   - И у меня всякие дела... Мне тоже некогда! - перегоняя ее, кричит Динка. - Марьяшечка, не стучи, мы идем!
   Но Марьяшка изо всех сил колотит сноси ложкой в калитку.
   - Кисей будет? - привычно осведомляется она.
   Круглая мордочка ее с красной пуговкой посередине, голубые веселые глазки и толстенькие, словно надутые, щечки вызывают в девочках неудержимую нежность.
   - Марьяшенька, поцелуй меня!
   - И меня, Марьяшенька, и меня! Марьяшка громко чмокает то одну, то другую и, размахивая своей ложкой, важно шествует к дому.
   - Марьяшка, вон Лина! Крикни: "Лина, Лина! Дай Марьяшке молочка, булочки..." - нашептывает ей Динка.
   - Ина! Ина! Мальяске мойока, були!.. - кричит Марьяшка.
   - Сахарку! - подсказывает ей Динка.
   - Сахайку! - кричит Марьяшка.
   - Слышу, слышу! Иди уж, топай! С собой, что ли, ложка-то? Ох ты ж, гостья моя неописуемая! - растроганно откликается с террасы Лина, наливая в чашку молока.
   Девочки начинают спорить.
   - Иди, я сама ее покормлю, - говорит Мышка.
   - Ишь какая, сама иди! Ты же читать хотела! Я покормлю, а ты уложи, прижимая к себе девочку, говорит Динка.
   - Хитрая ты! Самое удовольствие кормить... - протестует Мышка.
   - Ну, давай вместе. Неси одеяло на гамак! - командует Динка.
   - Так она, может, поиграет еще.
   Марьяшка шествует посредине и, поворачивая то к одной, то к другой свое веселое личико, что-то рассказывает непонятное и очень нужное, подкрепляя свои сообщения неожиданным звонким смехом.
   - Ты будешь кормить, а я буду поить молочком, - примиряюще говорит Мышка.
   Но Лина захватывает девочку своими большими теплыми руками, усаживает ее к себе на колени, обтирает мокрым полотенцем Марьяшкину ложку и, зачерпнув каши, шумно дует на нее. Марьяшка, широко открыв свой рот с мелкими белыми зубками и закинув головенку на грудь Лины, терпеливо ждет.
   Девочки стоят по обеим сторонам и, налегая на стол, довольно улыбаются.
   После завтрака начинается веселая игра.
   - Ку-ку! - кричит Марьяшка, прячась за дверью.
   - Ку-ку! - откликается из-под стола Мышка.
   - Где они? Где они? - нарочно не замечая их, мечется по террасе Динка. Где моя Марьяшка?
   Мышка быстро перебегает к Марьяшке и что-то шепчет ей на ухо.
   - Нас нету! - пищит из-за двери тоненький голосок.
   - Зайчики, зайчики! Где моя Марьяшка? - закрывая лицо руками, спрашивает Динка.
   "Зайчики", взявшись под ручку, прыгают ей навстречу. Но в этот момент входит Катя. На бледном, хмуром лице ее появляется рассеянная улыбка.
   - Не спит? - спрашивает она, указывая на Марьяшку, и, неотступно думая о чем-то своем, машинально добавляет: - Уложите ее в гамаке!
   Девочки переплетают руки стульчиком и несут Марьяшку в сад. Уложив девочку в гамак, они тихо покачивают ее, надевая колыбельную:
   Спи, младенец мой прекрасный,
   Баюшки-баю...
   Глаза Марьяшки медленно закрываются, на красные щеки ложится темный ободок пушистых ресниц.
   - Tсc!.. - шепчет Динка, подняв палец. И обе девочки на цыпочках удаляются.
   Глава тридцатая
   ХОРОШЕЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЛУЧШИМ
   За обедом Марина несколько раз взглядывает на сестру:
   - Почему ты такая бледная, Катя? У тебя не болит голова?
   - У меня никогда ничего не болит, - улыбается Катя, но улыбка ее какая-то неживая, деланная.
   - Катя весь день сегодня бледная, - замечает Алина.
   - Катюшенька, почему ты такая? - в сотый раз спрашивает Мышка.
   - Может, ты гладила и угорела? - пытается угадать старшая сестра.
   - Да нет. Вот надо вам всем обращать внимание! Я просто не высыпалась последнее время.
   - Вот это скорей всего, - подтверждает Марина и вдруг звонко, заразительно хохочет. - Я, знаешь, недавно заснула на службе. Хорошо, что наш курьер вошел и сильно хлопнул дверью. Я сразу проснулась и говорю: "Спасибо". А он: "Чего-с?" Ха-ха-ха!
   Дети тоже начинают смеяться.
   - Чего-с? Чего-с? - повторяет Динка, хохоча и балуясь.
   - И главное, что я всегда раньше просила этого курьера, - вытирая выступившие or смеха слезы, говорит Марина, - чтобы он не хлопал так сильно дверью, а тут... вдруг: спасибо! Конечно, он ничего не понял и - чего-с? - под общий смех объясняет она.
   Когда кто-нибудь хорошо рассказывает и все смеются, Динка приходит в неистовое возбуждение. Ей тоже хочется что-нибудь рассказать, или выкинуть какой-нибудь неожиданный фокус, или, на худой конец, хоть высунуть свой нетерпеливый язык и подразнить Мышку: "Мэ-мэ-мэ..."
   Но сейчас ей обязательно хочется что-нибудь рассказать.
   - А я... а я... - кричит она, вскакивая па стул. - А я один раз шла, шла по улице да как засну! Да как налечу на какую-то старушку, да как поддам ей головой в живот! Она только: ой-ой! И мы с ней в разные стороны так и раскатились! Ха-ха! Вот как смешно было! Вот так заснула я!
   Но никто не смеется, а мама даже озабоченно спрашивает Катю:
   - Когда это было? Какая старушка?
   - Да никогда этого не было! Врет! И старушка тут ради красного словца. Что ты, не знаешь ее, что ли? - машет рукой Катя.
   - Это она для смеха... - хихикает Мышка.
   - Ну, надо прямо сказать, что тут смеха очень мало, - пожимает плечами мать.
   - Уж какой тут смех! - фыркает Катя.
   И все громко смеются. У Динки растерянно бегают глаза, щеки густо краспеют, она чувствует себя посрамленной и, стараясь скрыть это, смеется вместе со всеми.
   - Ну, довольно, - говорит мать.
   Но Мышка заглядывает Динке в лицо и хлопает а ладоши.
   - А! Покраснела, покраснела! - кричит она.
   - А тебе, Мышка, оказывается, недостаточно, что человек попал в неловкое положение, тебе надо еще подразнить его, да? - улыбаясь, говорит мать, но ой-ой-ой как боятся дети этой улыбки! - Ты радуешься, злорадствуешь, Мышка? Ты совсем как тот голубь в басне Крылова, помнишь?
   Чижа захлопнула злодейка-западня,
   Бедняга в ней и рвался и метался,
   А голубь молодой над ним же издевался.
   Мышка сильно теряется, белые волосы ее приляпают ко лбу, лицо делается маленьким и несчастным.
   - Мама, мамочка, не говори так! - испуганно бормочет она и, закрыв лицо руками, выбегает из-за стола.
   - Ну к чему это, Марина! - обрушивается на сестру Катя. - Что это за издевательство, на самом деле! Кому надо, тому не попадает! Ты просто пользуешься беззащитностью
   Мышки, знаешь, что она хорошая, добрая девочка, и придираешься к ней, как ни к кому!
   - Так вот, если она добрая и такая хорошая, то ей уж совсем не к лицу дразнить сестру, когда она видит, что та и так готова провалиться сквозь землю.
   - "Провалиться сквозь землю"! - с возмущением кричит
   Катя. - Никуда она не провалится, у нее хватит еще дури для трех таких старушек!
   - Надо чувствовать состояние другого человека, а если у Мышки этой чуткости нет!.. - повышает голос мать.
   - Не спорьте, не спорьте! - просит Алина. - Мышка плачет, мама!
   - Она и должна плакать, потому что ей стыдно, - упрямо отвечает мать.
   Катя в сердцах встает из-за стола:
   - Ну, Марина, этого я тебе никогда не прощу! Ты мать и такое выделываешь!
   - Так, может, я "такое выделываю", как ты выражаешься, именно потому, что я мать? - с невеселой усмешкой отвечает ей сестра.
   Катя уходит. Динка исподлобья оглядывает опустевший. стол. Алина сидит потупившись, мама нервно стряхивает со стола крошки, Мышки нет. Мышка где-то тихонько плачет, она совсем не может выносить, когда мама на нее сердится. Динка чувствует себя виновницей всего, что произошло. "Чтоб он пропал, мой несчастный язык, - думает она. - чтоб он распух так, чтобы не повернулся больше во рту! Вот намажу его медом и выставлю пчелам - небось тогда уж не забормочет что попало!.. Лучше уж, правда, было рассказать про трех старушек. Пусть бы они сами между собой столкнулись. Одна немая, другая глухая, а третья слепая". Алина неодобрительно смотрит на младшую сестру.
   - Всегда ты подымаешь целую бучу... - тихо говорит она Динке.
   - Довольно, Алина! - останавливает ее мать и встает из-за стола.
   Она идет к Мышке и приводит ее уже успокоенную. Катя тоже возвращается на свое место. За столом начинается обычный разговор. Приходит Лина и спрашивает, понравился ли ее новый суп с "крикадельками". А мать говорит, что она даже не заметила, что суп был с фрикадельками.
   - Ну, милушка, тебе и вола положи на тарелку, так ты не заметишь, подозрительно оглядывая лица детей, отвечает Лина.
   И понемногу все начинают улыбаться, на заплаканном лице Мышки тоже появляется прежняя улыбка, Катя перестает дуться, Алина шутит с мамой, а Динка сидит подавленная, низко опустив голову, словно ей на шею привязали большой камень и этот камень тянет ее книзу.
   - Динка, - тихонько шепчет ей Мышка, - я тебе отдам свои ягоды из компота, хочешь?
   Динка мотает головой, и нижняя губа ее набухает от подступающих к глазам слез. Мать незаметно взглядывает в сторону девочек, напряженно прислушиваясь к их разговору.
   - Не сердись, - еще тише шепчет Мышка и, найдя под столом руку сестры, тихонько гладит ее.
   "Не трогай. Мне это еще хуже", - хочет сказать ей Динка, но голос не слушается ее, и, вскочив из-за стола, она быстро убегает в комнату.
   - А это еще что такое? - удивленно и холодно пожимает плечами Катя.
   - А вот такое... чего ты не понимаешь, - тихо отвечает ей сестра.
   - А ты понимаешь? - насмешливо спрашивает ее Катя.
   - Я понимаю, - говорит та и ласково кивает Мышке. - Ешь сама свои ягоды, Мышка.
   - Хорошее должно быть лучшим, - говорит она Кате, когда они остаются наедине. - А у Мышки все-таки не хватает чуткости.
   Глава тридцать первая
   У КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА СВОИ ДЕЛА
   Дни идут, а Костя не приезжает. Алина каждый вечер выходит к калитке и ждет. Динка знает, чего она ждет, и на всякий случай вертится тут же. Но вечером ей хочется побыть с мамой, и она скоро убегает. Алина тоже постоит, постоит и уходит. Она никого не спрашивает, когда приедет Костя, но вечером, ложась спать, долго и беспокойно ворочается в своей постели. То ей кажется, что Костя раздумал давать ей "тайное и важное поручение", что он считает ее, еще маленькой девочкой, не способной участвовать в делах взрослых, то она начинает беспокоиться, что с самим Костей что-то случилось - ведь он обещал приехать очень скоро. Днем, положив на колени книжку, Алина вдруг задумывается об отце. Где он, почему не пишет? Может, его уже арестовали и посадили и тюрьму...
   Алине чудятся толстые железные решетки и за ними дорогое лицо... Алина встает и, опустив книжку, ходит по террасе, по дорожкам сада, стараясь успокоиться. Если бы она была старше, отец взял бы ее с собой, он не побоялся бы дать ей любое поручение, он хорошо знает свою дочку... Он рассказывал ей, что среди политических заключенных в тюрьме и на каторге много девушек... Алина возвращается домой и долго сидит у пианино, тихонько трогая клавиши. Она вспоминает мотив и слова романса, который поет дядя Олег: "Кто мне она?" Там есть такие слова, которые всегда волнуют Алину:
   Чудится мне, что в тюрьме за решеткою,
   В мягкой сырой полутьме,
   Свесились донизу черные, длинные
   Косы тяжелых волос...
   О ком это? Может быть, о Софье Перовской? Алина трогает клавиши, и поющие звуки наполняют ее сердце глубокой грустью. Если бы Костя приехал и дал ей обещанное поручение, если бы ей удалось его выполнить, то она успокоилась бы, она бы написала отцу: "Папа, в одном большом общем деле есть и моя капелька". А может, она написала бы иначе, но так, чтобы никто не понял, кроме отца.
   - "Чудится мне, что в тюрьме за решеткою..." - тихонько напевает Алина знакомый мотив.
   И хочется ей, так хочется что-нибудь сделать настоящее, нужное! Ведь Костя сказал: "важное и тайное поручение". Но Костя не едет. Дни идут... Алина молчит и ждет...
   А мать тревожно говорит Кате:
   - Как мог Костя так опрометчиво обещать? Хоть бы посоветовался со мной... Посмотри, что с ней делается, - она же замучилась от этого напрасного ожидания!
   Но Катя сразу прекращает всякий разговор, если он касается Кости. У Кати свои дела, свое наболевшее сердце, она тоже ждет, но она ждет иначе... Ей хочется бежать, когда хлопает калитка, скрыться, спрятать голову под подушку и ни с кем не разговаривать. А сестра, ничего не зная, уже несколько раз спрашивала, не забыла ли она ответить Виктору.