Осеева Валентина. Динка

   Это был отчаянный, бешеный бег; ветер свистел в ушах мальчика; Динка из последних сил старалась не отстать от него; какая-то безумная надежда, что не все еще потеряно, что можно еще догнать или опередить смерть, вырвать из ее рук Марьяшку, гнала ее вперед. И плач ее постепенно смолкал, вырываясь теперь из груди короткими, редкими всхлипами.
   - Бежим, бежим! - задыхаясь, кричал Ленька, но, споткнувшись о корни старого дуба, они оба упали и долго не могли подняться.
   Потом сели рядом. Динка больше не плакала. Она сидела, согнувшись, придавленная горем, безучастная ко всему на свете... Ленька расстегнул ворот рубашки; Худенькая грудь его нервно вздымалась, из посиневших губ вырывалось прерывистое дыхание... В лесу уже сумеречно темнели кусты, деревья почернели, и где-то, за дальней зеленью, в одной из дач вспыхнул огонек.
   - Матерю твою жалко... - неожиданно сказал Ленька, и девочка, беспокойно шевельнувшись, подняла на него выплаканные глаза. - Мать одна за всех... Бьется она с вами как рыба об лед. Вот придешь ты, закричишь, а за тобой и Алина, а за Алиной - Мышка... Гроб матери с вами! - тихо закончил Ленька, вытирая рукавом слезы.
   За лесом вспыхнул еще один огонек, за ним другой, третий...
   - Я домой пойду... - тихо сказала Динка. Ленька встал и огляделся. В лесу, словно красные светлячки, просвечивали сквозь деревья освещенные окна дач,
   - Далеко зашли, - сказал Ленька и, взяв девочку за руку, вышел с ней на дорогу.
   Они шли долго, и Ленька тихо, не повышая голоса, все говорил и говорил Динке о матери, о больной Алине, слабенькой Мышке... И, по его словам, выходило так, что, сраженные горем, они все могут умереть, цепляясь один за другого... Стоит только ей, Динке, закричать и заплакать еще раз, поднимется за ней Алина, потом Мышка, и всех их свалят эти слезы в одну общую могилу. А Марьяшка еще, может, выздоровеет, потому что у нее сидят доктор и Марина.
   Динка молча слушала, молча кивала головой. У лазейки Ленька бросил на траву свой пиджак:
   - Я здесь всю ночь буду. Коль испугаешься чего, беги сюда. Только слышь, Макака, чтоб слезы твои ни сестры, ни мать не видели.
   Динка пролезла в лазейку и пошла к дому, потом остановилась, оглянулась.
   - Иди, иди! Я здесь буду, - ласково повторил Ленька. Динка ложилась одна. Катя сидела у постели Мышки и даже не повернула головы в ее сторону. И, только когда дыхание Мышки стало ровнее, она принесла Динке чашку молока и печенье. Динка взяла чашку, бросила туда печенье... Но густой, терпкий комок слез сжал ей горло: вот так же клали печенье в молоко для Марьяшки, девочка болтала в чашке своей ложкой.
   "Где ложка?.. Марьяшкина ложка... Она так плакала всегда без нее..." - с тревогой вспоминала Динка и, поставив на пол чашку с молоком, отвернулась к стене.
   Глава тридцать первая
   МАРЬЯШКИНА ЛОЖКА
   Утром Лина встала, сварила манную кашу на воде и вызвала Катю:
   - Вот, накорми детей. Не ходила я за молоком нынче, - тихо сказала она и, помолчав, добавила: - Уехать отсюда надо. Нет тут больше покоя...
   Катя бросила взгляд на распухшие от бессонной ночи глаза Лины и, жалея ее, кивнула головой.
   - Уедем... Уедем, - повторила Катя. - Только не показывайся сейчас детям.
   Лина махнула рукой:
   - Я не пойду...
   Вытирая набегавшие на глаза слезы, она помогла Кате собрать стопку тарелок, нарезала хлеб.
   - Кто ж ее в больницу-то повезет? Ты, что ли?
   - Мы с Мариной... Костя и Никич посидят с детьми...
   - Господи, укрепи веру мою... - простонала Лина, грузно валясь на измятую постель и утыкаясь лицом в подушку.
   Катя разложила на тарелки кашу, но никто не притронулся к еде. Дети уже знали, что ночью Марьяшке было очень плохо и что доктор велел везти ее в больницу.
   "Сейчас мама и Катя повезут ее", - думала Динка и, вспомнив опять про Марьяшкину ложку, пошла к Леньке.
   Продрогший за ночь Ленька, кутаясь в отсыревший пиджак, ходил вдоль забора. Он молча помог Динке вылезти через лазейку и, взяв ее за руку, повел к утесу. Но Динка остановилась на тропинке и потянула его назад.
   - Марьяшку в больницу повезут... Ложку ей надо... - тихо прошептала она, глядя на него умоляющими глазами.
   - Не надо! - испугался Ленька. - Не нужна она ей там...
   - Нет, нужна... Марьяшка всегда плакала без нее. Пойдем, Лень... Я только отдам ей и уйду... - настойчиво тянула его Динка.
   Глаза ее стали влажными, и Ленька, боясь, что она расплачется, повернул назад.
   - Ведь плакать опять будешь... - в отчаянии сказал он. - И где она теперь, эта ложка?
   - Я найду! - прошептала Динка.
   Они дошли до решетчатой ограды.
   Калитка была открыта.
   Около сторожки все еще лежали сваленные в кучу обгоревшие тряпки, перевернутый чугун, грязные миски... Динка несмело подошла к ним, присела на корточки... Слезы застилали ей глаза.
   - На память что-нибудь взять хотите? - стоя на пороге и с сочувствием глядя на девочку, опросила какая-то женщина.
   - Ложку ищет. Марьяшка к ним всегда с ложкой ходила... - взволнованно пояснил Ленька.
   - А! Знаю, знаю... Мы и то смеялись, бывало... Это, значит, от Арсеньевых девчушка-то?.. Ну, не плачь, не плачь, милушка. Есть ложечка, есть. Вот тут она. Я как пол мыла, так под кроватью нашла. Сейчас я тебе вынесу, заторопилась женщина и, шлепая босыми ногами по полу, подошла к стенному шкафчику.
   - Нашла она, сейчас вынесет, - помогая Динке ВСТАТЬ, сказал Ленька.
   Женщина вынесла ложку, обтерла ее фартуком и протянула Динке.
   - А где Марьяшка? - несмело спросила Динка, заглядывая в сторожку.
   - На пристань ее понесли. В больницу повезут. Бегите туда - может, еще не уехали! Только-только пошли они...
   - Пойдем! - встрепенулась Динка. - Пойдем скорей, Лень!
   И, прижав к груди ложку, девочка бросилась бежать.
   - Несчастный я с тобой... - пробормотал измученный Ленька, догоняя ее у калитки.
   Парохода еще не было. На пристани толпился народ, бросая любопытные и соболезнующие взгляды на забинтованного больного ребенка. Нюра, сидя на скамейке, держала Марьяшку на руках и, не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, тихонько шептала ей ласковые слова.
   Марина и Катя, стоя у билетной кассы, о чем-то разговаривали с кассиром.
   - Иди, не бойся! Отдай ей ложечку-то... - вдруг донесся до них тихий голос.
   Ленька, держа за руку свою подружку, осторожно подвел ее к Нюре.
   - Марьяшечка, родненькая... вот ложка... - звенящим от волнения голосом сказала Динка и положила на грудь девочки ложку.
   - Доченька, ложечку твою принесли! Вот она, ложечка-то... - вкладывая в руку девочки ложку, зашептала мать. Марьяшка пошевелила головкой и тяжко застонала. Губы у Динки задрожали.
   - Не плачь! - строго остановил ее Ленька. - Скажи: "выздоравливай, Марьяшка!.."
   - Выздоравливай, Марьяшка! - прошептала за ним Динка.
   - Ворочайся, мол, скорее из больницы, - снова сказал Ленька.
   Серые глаза его неотступно и настороженно следили за каждым движением девочки. Тонкие темные брови узеньким Мостиком сошлись у переносья и придавали его бледному лицу строгое и трагическое выражение.
   - Поцелуй ее в ручку, и пойдем! - крепко держа за руку девочку и не замечая никого вокруг, тихо шептал Ленька.. Нюра плакала. Стоявшие вокруг женщины вытирали глаза. Марина и Катя, онемев от удивления, Смотрели иа обоих детей.
   - Теперь пойдем, - ласково сказал Ленька.
   Девочка не противилась, по, отойдя на несколько шагов, остановилась, неуверенно оглядываясь назад... Ленька, наклонившись над ней, что-то сказал. Динка послушалась и, держась за его руку, тихо пошла рядом. Потом снова остановилась, и снова он что-то сказал ей... Потом их детские фигурки замешались в толпе и скрылись из глаз...
   Сестры долго молчали. Потом Марина подняла на сестру удивленные глаза:
   - Это был тот же мальчик... Жаль, если они видели нас...
   - Они не видели... Она ничего не видела из-за слез, а он ничего не видел, кроме ее слез, - тихо ответила Катя.
   Глава тридцать вторая
   ГОРЕЧЬ РАЗЛУКИ
   Потянулись длинные, печальные дни. Несчастье, случившееся с Марьяшкой, оставило глубокий след в сердцах детей. Никому не хотелось шутить, смеяться, разговаривать громким голосом. Мышка, боясь растравить свое горе, избегала всяких разговоров с сестрой; Динка, скучая, бродила одна по саду и ждала Леньку... Алина теперь держалась особняком, не допуская ни слез, ни воспоминаний. Но, когда приезжала мать, все трое бросались к ней с расспросами:
   "Ну, как Марьяшка? Плачет она? Больно ей? Узнала она тебя?"
   Марина не скрывала правды.
   "Марьяшке уже лучше... Только глазки у нее еще забинтованы", - отвечала она в первые дни.
   Дети огорченно замолкали. Всем было страшно, что Марьяшка останется слепой.
   Катя, привыкшая с детства к суровой скрытности чувств, казалась прежней и только по вечерам, оставаясь наедине с сестрой, плакала:
   "Я не могу представить себе этого ребенка слепым..." "Почему слепым? Ведь доктор еще не сказал этого. Надо всегда надеяться на лучшее... Перестань плакать. Катя! Посмотри, как борются со своим горем дети", - мягко упрекала ее сестра.
   Но боролись только Алина и Мышка. Динка не боролась, за нее боролся Ленька. Уцепившись за его руку, она тащилась за ним всюдуич, тоскуя по Марьяшке, без умолку говорила о ней. В эти дни Ленька стал ее добровольной нянькой, кротким утешителем, самоотверженным другом. Терпеливо перенося ее жалобы, он тысячу раз повторял одни и те же слова
   - Доктора в больнице есть, они не допустят, чтоб Марьяшка слепая осталась. А вернется она, и все опять по-хорошему будет... Ложечку ты ей отнесла... И раньше всегда играла с ней, конфеты давала... Веночек в тот раз на голову сплела... И поцеловала она тебя... И меня поцеловала. Чего еще ей нужно? Не плачь больше, выздоровеет Марьяшка...
   Девочка действительно выздоравливала. Однажды Mарина приехала веселая и сказала, что глазки у Марьяшки не пострадали, повязку доктор снял и девочка уже бегает по всей палате.
   - Бегает! Бегает! - в восторге кричала Динка, тормоша сестер.
   Мышка и Алина смеялись.
   - Ну, камень с души свалился! - радовалась Катя. А Лина, глубоко вздыхая, говорила:
   - Ведь эдакую муку мученическую перенес ребенок... Безгрешная ангельская душа... - и, думая о чем-то своем, скорбно глядела на богородицу...
   В один из солнечных дней приехала портниха Нюра. Завидев ее на дорожке, Динка взмахнула руками и бросилась к сестрам.
   - Марьяшку привезли! Марьяшку привезли! - кричала она.
   Алина и Мышка выбежали на крыльцо, из кухни заспешила Катя.
   Но Нюра приехала одна.
   - Уезжаем мы с дочкой, - смущаясь, объяснила она. - К матери моей в деревню. Там Марьяшке будет хорошо. У матери и корова есть, и курочки... Нюра долго перечисляла все, что есть в хозяйстве у ее матери, а девочки сидели молчаливые, огорченные неожиданным сообщением.
   - А сюда, к нам, вы не привезете Марьяшку? Хоть попрощаться? - робко спросила Мышка.
   - Да нет уж, милые мои... Пошто ее сюда возить... Вещи я нынче заберу... Вот зашла спасибо вам сказать. Уж очень хорошие вы люди...
   Нюра посидела недолго. Рассказывая о Марьяшке, она не забыла упомянуть и о Марьяшкиной ложке.
   - Как только сняли повязки с нее, так сейчас же она ручку выпростала и просит: "Лозку". Давай, значит, ей ложку... А потом постучит, бывало, ею по кроватке и засмеется...
   Девочкам мгновенно вспомнился стук в калитку и звонкий детский голосок: "Кисей есть?"
   Динка поймала растерянный взгляд Мышки и, присев на нижнюю ступеньку, крепко обняла сестру.
   - Все вас поминает... Проснется и начнет кликать: "Мышка... Динка... Ку-ку!.. Ку-ку!" Все думает - спрятались вы от нее. Просто беда с ней!.. умилялась Нюра, не замечая, что ее слова, как шипы, вонзаются в любящие сердца девочек.
   Когда она собралась уходить, Динка вытащила из своего ящика лучшие игрушки, Мышка - ленточки, Алина - цветные карандаши.
   - Батюшки мои! Задарили вы мою Марьяшку! Век я этого не забуду... растрогалась Нюря и, уходя, долго обнимала девочек, благодарила Катю и вспоминала Марину. - Мамашеньке-то низкий поклон! Недостойны мы с Марьяшкой хлопот ее. Берегите вы ее, деточки, за ради Христа... Особый она человек...
   Нюра ушла. Стоя у калитки, дети смотрели ей вслед. Потом Динка повернулась к сестрам и горько сказала:
   - Это не Нюра, это Марьяшка ушла от нас...
   - Что ж делать? - серьезно, совсем как мама, ответила Алина
   - Марьяшка не наша. Мать всегда может увезти свою дочку, - словно примиряясь, вздохнула Мышка.
   - Нет-нет! - гневно запротестовала вдруг Динка. - Мы ее тоже любили... Она не только Нюрина..
   Вечером, положив голову на колени матери, девочка грустно сказала:
   - Неправильно делают люди.. - Но объяснить, что значат эти слова, она не захотела.
   Глава тридцать третья
   ПОСЛЕДНИЙ ШКВАЛ
   Стоя у горячей плиты, Лина равнодушно смотрела, как выбегает из кастрюли кипящий суп, как пригорают котлеты Нечесаные волосы ее были кое-как заткнуты под платок неубранная постель дыбилась скомканным ватным одеялом измятыми подушками, в углах кухни лежал невыметенный сор.
   В один из таких дней приехал Малайка. Он приехал без обычных гостинцев, печальный и озабоченный
   Узнав о случившемся и о тяжелом состоянии Лины, он еще больше загрустил и, безнадежно почмокав языком, сказал:
   - Ай, беда! Очень сильный беда!.. Кругом беда, Малайке тоже беда... Хозяин сказал: "Берем птица, привози бабу, чтобы он ухаживал за птицей. Дадим хороший квартиру, будем платить деньги. А не привезешь бабу, будем уволнять и брать женатого..." - Малайка глубоко вздохнул и развел руками; - Ой, беда! Кругом беда! Лина не хочет, другую не берем!
   - Ну, пойди еще раз поговори с Линой! А потом я еще поговорю, - сказала Марина.
   Малайка нерешительно встал, поправил на бритой голове тюбетейку.
   - Пойдем, Малаечка! - потянула его за руку Мышка.
   - Иди поговори... - повторила Марина.
   Малайка медленно пошел по дорожке, нерешительно приблизился к кухне Мышка забежала вперед и, распахнув дверь, как вкопанная застыла на пороге.
   Лина, распростершись перед иконой, билась лбом об пол...
   Перед глазами Мышки мгновенно встало страдальческое личико Марьяшки, обгорелые гирлянды бумажных цветов и покрытое черной копотью лицо богородицы...
   - Лина! - в отчаянии крикнула Мышка. - Не молись ей, Лина! Ведь это она за бумажные цветочки...
   Лина шарахнулась в сторону, вскочила с колен.
   - Да-да! Она не пожалела Марьяшку! - со слезами и гневом кричала Мышка. Она своего ребенка на руках держала, а Марьяшку бедную... Я никогда не прощу ей, Лина!
   - Господи... Дочечка... дитятко мое... Малай Иваныч! Голубчик! простонала Лина, беспомощно оглядываясь вокруг.
   - Не заступилась! Не спасла! - гневно кричала Мышка.
   - Мышенька! Хороший мой! Что он может? Он ничего не может... - испуганно забормотал Малайка и, подскочив к иконе, постучал по ней черным пальцем. Какой это бог? Это дерево? Зачем плакать?
   Лина, широко раскрыв глаза, машинально гладила по голове припавшую к ней Мышку.
   - Малай Иваныч, обгорела у нас девчоночка! На глазах божьей матери обгорела...
   - Ай, Лина, Лина, миленький мой... - закачал головой Малайка, глядя на обеих круглыми жалостливыми глазами
   - Малай Иваныч! Изболелось мое сердце... Ото всего я отказалась И себя и вас обездолила... Обидела меня богородица... Не отвела беды от девчушки... тихо сказали ЛИНА И, подняв глаза на икону, добавила словами Мышки: - Своего ребенка на руках держала, а чужого не пожалела...
   - Лина! Унеси ее, Лина... Я не хочу, чтоб она была тут! Я не буду приходить к тебе, Лина! - цепляясь за ее шею, кричала Мышка.
   Лина молча смотрела на икону. Малайка тоже молчал, потом, присев на кончик табуретки, расстроенно покачал головой:
   - Нету здесь никакого бога, Лина... Один обман... Почему не понимаешь...
   - Малай Иваныч! - строго прервала его Лина. - Не в нашем разумении, есть бог или нет... и не достойны мы обсуждать это... Только не могу я молиться с чистым сердцем... - Голос ее дрогнул, на щеке остановилась крупная слеза. Сыми икону, Малай Иваныч...
   Малайка растерянно заморгал, глазами и не двинулся с места.
   - Сыми, говорю, - повторила Лина. - Отдай верующему... - И голос ее зазвучал строже. - Не для хулы и насмешки отдаю. Сама от себя сердце отрываю! Гляди же и ты... не обидь меня глупым словом...
   Мышка из-под широкого рукава Лины жадно следила за обоими.
   Малайка осторожно снял икону; на пол посыпалась известка, на стене остались тонкие ниточки паутины.
   - Сичас, пожаласта, берем... - держа икону прямо перед собой и выходя с ней за дверь, неуверенно бормотал Малайка. И, словно боясь, что Лина одумается, рассердится, раскричится, еще раз заглянул в кухню. - Совсем несть, Лина?
   Лина, погруженная в свои мысли, не ответила. Малайка; прижимая к груди икону, на цыпочках прошел мимо окна и скрылся за деревьями.
   - Ну вот, - сказала Лина. - Унес... Теперь пустой угол...
   - Лина... - умоляюще прошептала Мышка.
   - Ничего, доченька... не корю я тебя...
   Лина оправила кровать, взбила подушки. Не спеша двигаясь по кухне, прибрала в углу сор и, открыв дверь, поглядела в сад. Малайки все не было.
   - Небось в саму Волгу затащил, нехристь эдакий... возрадовался! - грустно усмехнулась Лина.
   Но Малайка вернулся, весь пропыленный, с портретом в руках.
   - Сичас, пожаласта... - промычал он, держа во рту гвозди, а под мышкой молоток.
   - Что это ты, Малай Иваныч? Кого это приташил? - удтвленно спросила Лина.
   Круглое лицо Малайки расцвело смущенной улыбкой:
   - Один очень умный человек... будешь скучать - смотри портрет.
   На Лину глянуло лицо незнакомого человека. Глаза его смотрели умно и проницательно.
   - Батюшки! Да где же ты его взял? - всплеснула руками Лина.
   - На чердаке. В папином ящике, - тихо сказала Мышка. Малайка, причмокнув языком от удовольствия, повесил портрет. Лина поглядела еще раз и глубоко вздохнула.
   - Ничего, симпатичный, - равнодушно сказала она, махнув рукой.
   - Это Чернышевский! - серьезно пояснила Мышка.
   Глава тридцать четвертая
   ОТРЕЧЕНИЕ ЛИНЫ И СЧАСТЬЕ МАЛАЙКИ
   - Мама! - шепотом сказала Динка. - Малайка куда-то унес Линину икону.
   - Что такое? - громко удивилась Марина. Катя подняла голову от шитья, Алина - от книги; но Динке не пришлось повторить свое сообщение, так как из кухни прибежала Мышка и начала сбивчиво рассказывать о том, что произошло:
   - Лина не будет больше молиться... Она сама сказала Малайке, чтобы он снял ее икону... А на месте божьей матери у нее теперь висит Чернышевский! торжествующе закончила Мышка.
   - Чернышевский? - рассеянно переспросила Марина и посмотрела на сестру.
   Катя фыркнула и, пожав плечами, встала.
   - Пойду посмотрю, в чем дело, - сказала она.
   - Только не смейся, Лина очень плакала, - зашептала ей по дороге Мышка.
   - Ничего не понимаю... - глядя на мать, сказала Алина.
   - Я тоже... При чем тут Чернышевский? - ответила ей Марина.
   Но Катя с Мышкой, обнявшись, вошли на террасу. - Марина! - падая в изнеможении на стул и с трудом сдерживая смех, сказала Катя. - Там действительно вместо иконы - Чернышевский...
   Она хотела еще что-то сказать, но из кухни рысцой прибежал Малайка. Круглые глаза его сияли, лицо лоснилось, белые зубы сверкали в восторженной улыбке.
   - Лина согласился! Свадьба будем делать! Сичас едем город, даем деньги попу, ныряем корыто, крестимся и берем Лина! - взволнованно сообщил он и, испуганно оглянувшись, бросился обратно в кухню.
   Дети тихонько прыснули от смеха и вопросительно поглядели на взрослых.
   - Неужели до свадьбы дошло? - удивленно сказала Катя. Марина засмеялась:
   - Свадьба-то свадьбой, но в какое корыто он ныряет? Дети засмеялись еще громче.
   - Мамочка, - сказала Мышка, - это не корыто, это в церкви Малайка будет выкрещиваться!
   - А-а! - захохотала Марина и, вытирая платком выступившие от смеха слезы, сказала: - Ну, это тоже исключительное событие! Не иначе, как Чернышевский помог!
   - Нет, это не Чернышевский... - тихо сказала Мышка.
   Катя вскочила и, взглянув через перила, дернула за рукав сестру:
   - Идут! Малайка и Лина! Вместе идут! Дети, не смейтесь! - быстро предупредила она.
   Девочки бросились к перилам.
   По дорожке чинно шли Малайка и Лина. На Лине был новый сарафан из темно-синего сатинета, отороченный по подолу двумя рядами золотой ленточки, гладко причесанную голову покрывал темный шелковый платочек; свежее лицо ее казалось очень бледным, карие глаза, выплаканные за эти дни, - монашески строгими. Малайка, в застегнутом на все пуговицы пиджаке, важно шествовал с ней рядом, выпятив вперед грудь и глядя прямо перед собой.
   - Ну, это уже не шутка, - пряча смешливую улыбку, тихонько шепнула Марина и, обернувшись к детям, строго погрозила им пальцем.
   Алина отдернула от перил Динку и Мышку, поспешно усадила их за стол и села сама. Все трое с настороженным любопытством ждали приближения какого-то торжественного и незнакомого им момента.
   Перед террасой Лина молча взяла за руку Малайку, медленно поднялась по ступенькам... Марина и Катя двинулись ей навстречу; дети тоже встали со своих мест.
   - Милушки вы мои, родные мои! - зазвенел вдруг голос Лины. - Нет у меня ни отца, ни матери, одни вы у меня на свете! - Она низко поклонилась.
   Малайка, потерявший сразу всю важность, скосил на Лину свой черный глаз и также неловко поклонился.
   - Поблагословите меня, родные мои, на законный брак, на любовь и согласие... - певучим голосом сказала Лина. Марина и Катя бросились к ней, обняли ее.
   - Лина! - в один голос вскрикнули младшие дети. Алина беспокойно заморгала ресницами.
   - Будь счастлива, Линочка... верная, родная моя подруженька! - вспомнив сразу элеватор и прожитые вместе годы, сказала Марина.
   - Будь счастлива, Линочка! - повторила за ней растроганная Катя.
   Лина, плача навзрыд, обняла обеих сестер. Глаза Малайки тревожно забегали по всем лицам.
   - Зачим плакать? - беспомощно засуетился он. - Зачим плакать?!
   - Лина! - расталкивая всех, закричала Динка. - Почему ты плачешь? Я не хочу такой свадьбы! Я не хочу, чтобы ты плакала!
   - Дитятко мое выхоженное... - прижала ее к себе Лина.
   - Конечно! При чем тут слезы? - быстро и весело сказала Марина. - Ведь это радость, что вы поженитесь!.. Дети, поцелуйте Лину и Малайку! У нас большая радость!
   - Поздравляю тебя, Mалайка! Лучшей жены во всем све-те не сыскть тебе! поддерживала сестру Катя.
   - Kакой лучше... где есть лучше?.. заулыбался Малайка, отвечая на объятия и поцелуи.
   Лина перестала плакать. Дети с мокрыми лицами лезли целоваться то к ней, то к Малайке.
   Ой, и что ж то за шум учинився,
   Что комар та на мухе ожинився!
   запел вдруг никем не замеченный и подошедший к террасе Олег.
   Начались новые поздравления, пожелания счастья... Малайка снова засиял как солнце. Лина, обняв детей, тоже улыбалась на громкие шутки Олега, но с лица ее не сходило печальное и торжественное выражение покорности своей будущей судьбе.
   - Ну, Малай, не девушку отдаем мы тебе, а жемчужину! Береги ее пуще глаза! - поздравляя Малайку, сказал Олег.
   - Будем беречь, будем смотреть! Как чуть заплачет, сичас сажаем пароход, везем к барина Мара, чтоб не скучал... поспешно начал уверять Малайка, но от его слов повеяло вдруг близкой разлукой, и лица у всех опечалились.
   - Ты уедешь от нас, Лина?.. Мамочка, Лина уедет от нас? - испуганно спрашивали дети.
   - Лина будит приезжать... А зимой мы будем жить в одном городе... храбрясь, отвечала Марина.
   - Не наездишься, не находишься... Разорвется сердце мое... - тихо шептала Лина, припадая к детям.
   Глава тридцать пятая
   СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
   Дни шли, а Ленька никак не мог выбраться в город. Со времени несчастного происшествия с Марьяшкой Динка так привыкла цепляться за него, что ни на один день не хотела остаться одна, а он, испуганный слезами девочки, боялся оставить ее. С самого раннего утра появлялся Ленька у знакомого забора и ждал, пока кудрявая голова подружки покажется в лазейке. Просунув в его руку свои маленькие жесткие пальчики, она шла за ним, весело болтая и не спрашивая, куда они идут. Чаще всего Ленька торопился на пристань, чтобы заработать две-три копейки на хлеб. Деньги у него давно кончились, и только один заветный и неприкосновенный полтинник лежал на утесе под круглым камушком; в полтиннике этом заключалась единственная надежда мальчика приобрести когда-нибудь лодку.
   А между тем голод уже давно мучил Леньку. От богатого запаса сахара оставался один кусок, который он берег для Динки. Девочка полюбила пить на утесе чай и, усаживаясь на свое место у входа в пещеру, неизменно вынимала из кармана стеклянный шарик, которым Ленька, из подражания Степану, научил ее разбивать сахар. Научил он ее также пить вприкуску, и Динке казалось, что ничего на свете нет вкуснее такого чая. Она называла его волжским, потому что воду Ленька зачерпывал своим котелком прямо из Волги.
   Чая Ленька больше не покупал, так как они с Динкой решили, что вода из Волги и так желтая, но на сахар мальчик потратил все свои последние гроши. Отказать в сахаре Динке было невозможно... Усевшись с миской в руках, она дула на горячую воду и с наслаждением тянула из миски чай, похрустывая куском сахара. При этом весело болтала о доме и о разных вещах, о которых слышала или думала в этот день. О Марьяшке она больше не говорила, словно, затаив в себе горечь этой разлуки, не хотела ее касаться, и только однажды, увидев у разносчика длинные, перевитые ленточками конфеты, отвернулась и грустно сказала:
   - Не покупай их мне никогда, Лень.