Осеева Валентина. Динка

   - Здесь все такое хорошее, а я никак не могу привыкнуть... Люди улыбаются, а спросишь что-нибудь и не понимаешь, что они такое говорят... У меня еще ни с кем ни одного разговора не вышло, - шепотом добавила она.
   Сестры говорили шепотом, чтоб не обидеть маму, ведь Украина была маминой родиной и мама так мечтала о Киеве.
   - Я тоже никак не могу привыкнуть, - соглашалась Мышка. - Но ты молчи...
   - Да я молчу... Мне надо скорей Днепр посмотреть... Мне бы увидеть большую воду, такую же, как у Волги...
   - Днепр тоже большой, - тихо говорила Мышка.
   - Ох, нет, нет, нет...
   Динка садилась на пол и, натянув на коленки платье, крепко зажмуривала глаза. В ушах ее с тихим шумом плескалась желтенькая водичка...
   - Волга, Волженька, голубочка моя родная, зачем же мы от тебя уехали?..
   Динка вспоминала пароход, который вез ее мимо утеса...
   Уехали, уехали...
   - Днепр тоже очень красивый... Мама нам покажет его... - утешала сестру Мышка.
   - Все равно я никогда не обживусь в этом Киеве... Я здесь как чужая хожу... - хныкала Динка.
   Марина читала детям "Кобзаря" на украинском языке, объясняла отдельные слова.
   - Вот я покажу вам мой; Днепр! - с гордостью обещала она, а перед глазами девочек во всю ширь вставала Волга. И Динка, тоскуя, говорила:
   - Мы уже десять дней как приехали, почему же мама не побежала сразу к своему Днепру? Если бы мы вернулись назад, я бы сейчас же помчалась на берег и каталась бы по песку; я бросилась бы в воду, обняла ее обеими руками. И пускай бы я захлебнулась этой водичкой... Бей меня, топи меня, Волга, Волженька, голубушка моя, родненькая...
   Динка бросалась ничком на пол, Мышка крепко обнимала ее, и, обнявшись, они вместе плакали...
   От сестры Динка шла к Леньке. Леня, на которого в первые дни приезда свалилось много самых разнообразных и неожиданных дел, хмуро смотрел на ее расстроенное лицо:
   - Ты что это изревелась вся?
   - Да-а... Изревелась, изревелась... А ты не изревелся, ты уже забыл нашу Волгу, ходишь тут как ни в чем не бывало! - с упреком говорила Динка.
   - Как это я Волгу могу забыть? - удивлялся мальчик. Динка умоляюще складывала руки.
   - Лень, давай скажем маме, что мы не можем жить без Волги? Мы с Мышкой скажем, и ты... Может быть, мама тебя послушает... Давай, Лень!
   - Да ты что, с ума сошла? Мать бьется как рыба об лед, кое-как сюда нас всех перетащила, да тут еще пропасть делов на нее навалилось, а они, смотри-ка, с какими фокусами к ней! Вези их назад! И как только не совестно та кое выдумать!
   - Ну и пускай мне будет совестно, я все равно буду реветь, реветь и от чахотки умру, вот тогда и оставайся в своем Киеве! - угрожала Динка.
   Леньке становилось жаль ее. Он звал Мышку и убеждал обеих девочек отложить свою тоску по Волге до той поры, когда он, Леня, окончит гимназию, найдет какую-никакую прибыльную работенку и, заплатив самолично за билеты, на самом курьерском поезде доставит их в любое место на Волге...
   - Куда захочете, туда и поедем! Хоть в Казань, хоть на курган Стеньки Разина!
   Как-то в осенний солнечный день, когда Алина с Леней пошли покупать учебники, Марина неожиданно отложила все свои дела и поехала с младшими детьми на Днепр. По дороге она очень волновалась и говорила:
   - Вот сейчас, сейчас вы увидите его... мой Днепр! И они увидели его... Сначала с Владимирской Горки, а потом у самого берега.
   Динка с радостью отметила, что на берегу Днепра ноги так же проваливаются в песок, как и на Волге, только волжский песочек, показалось ей, был немного желтее... Марина близко-близко подошла к воде, сняла шляпку и тихо сказала:
   - Ох, Днепро!
   Динка жадным и ревнивым взглядом окинула волнистую гладь реки, зачерпнула ладонью воду. Вода была чистая, с легкой голубизной...
   - Ох, Днепро... - громко повторила вслед за матерью Динка, но голос у нее был пустой и сердце молчало... В смущении она пошла вдоль берега, останавливаясь и убеждая себя, что это - река ее мамы, река Тараса Шевченко, которого она так любит... Но сердце ее молчало, и под равнодушным взглядом осенний, разбавленный дождями, захолодавший на ветру мамин Днепр не пробуждал в ней никаких чувств. Динке стало чего-то жаль... Она оглянулась на мать. Марина все так же неподвижно стояла на берегу и смотрела куда-то на дальний берег. Лицо ее порозовело, ветер трепал длинные распустившиеся косы...
   Хто це, хто це на тим боци.
   Чеше довги косы...
   вспомнилось вдруг Динке.
   И снова, как в раннем детстве, когда мама читала эти стихи, Динка ясно увидела, как волны Днепра расступились и на берег вышла русалка... Тихими звенящими струйками сбегала с ее темных волос хрустальная вода... Взгляд Динки вдруг ожил, глаза ее словно прозрели... Издалека неторопливо, перекатываясь с волны на волну и расплескивая на гребне серебряные брызги, в желтой рамке берегов, на Динку шел невиданный до этой минуты сказочный красавец Днепр! Динка уловила шумливую музыку в глубине днепровской воды и, взволнованная, подозвала Мышку.
   - Смотри, это перламутровая река... Мышка кивнула головой.
   - Мама плачет, - сказала она.
   - У этой реки полным-полно рыб, они все время плещутся, и потому волны у ней такие серебряно-чешуйчатые...
   - С этого берега наш лапа увез нашу маму... - тихо вздохнула Мышка.
   - С этого самого берега? Вот с этого? - радостно взволновалась Динка.
   Сестре не хотелось разочаровывать ее.
   - Мама привела нас сюда... - уклончиво сказала она.
   - С этого самого берега! - в восторге повторила Динка, оглядываясь вокруг. Ей казалось, что она уже ясно различает на песке следы отца... Вот здесь он спрыгнул с коня...
   Динка никогда не слышала, чтоб папа скакал на коне, но если сказано "увез", то как же иначе? Вот здесь он спрыгнул с коня и взял маму на руки... Конечно, это было здесь, и Днепр видел, как обрадовалась мама...
   Сердце Динки растопилось от умиления. Она зачерпнула пригоршню воды и торжественно, протянула сестре:
   - Выпей и умойся! Мышка покорно выпила и умылась. Динка тоже выпила и умылась.
   - Теперь мы породнились! - весело сказала она и, подкинув вверх свою матросскую шапку, звонко крикнули:
   - Здравствуй, Днепр!
   Громкий, счастливый смех Марины с готовностью откликнулся на голос дочки. Сестры возвращались домой примирившиеся с Днепром, но любовь к Волге оставалась незыблемой и огромной, как сама эта река, и каждый раз, когда Динку постигало горе, она жаловалась ей, как жалуются родному, близкому человеку, называя ее голубенькой, Волженькой...
   Глава вторая
   НА НОВУЮ ЖИЗНЬ!
   Марина просто сбилась с ног. Нужно было устроить детей в гимназию, первым долгом старших девочек. Алина нервничала и упрекала мать, что теперь она уже никогда не догонит своих одноклассниц и не будет первой ученицей; Мышка молчала, но ей тоже было страшно отстать от своего класса.
   - Бросьте вы ныть, на самом деле! Побегали бы сами по гимназиям! Загоняли мать совсем! - возмущался Леня.
   - А ты не вмешивайся! Тебе не надо в гимназию, и молчи! - огрызалась Алина.
   Мальчик замолкал. Гимназия была его мечтой, но такой далекой и недосягаемой, что о ней даже страшно было думать. Лене нужен был репетитор, с которым он мог бы учиться и учиться. Об этом они часто говорили с Мариной.
   - Да вы не думайте обо мне сейчас. Нам бы их вон скорей к месту пристроить! - кивал на сестер Леня.
   - Всех надо устроить, и самой мне на службу поступить скорей, - озабоченно говорила Марина, с беспокойством заглядывая в свою сумочку. - Эти проклятые деньги как вода...
   - А вы каждый день считайте, чтоб лишку не тратить, - волновался Леня.
   - Нет уж! Лучше не пересчитывать... Все равно - что осталось, то осталось, больше не сделаешь. Надо бы на квартиру скорей переехать, - задумчиво оглядывая грязные обои дешевой гостиницы, где на первое время остановились Арсеньевы, говорила Марина.
   - А я про что говорю! Вон сколько наклеек у меня! - Леня вытаскивал из кармана кучу смятых бумажек. Это были объявления о сдаче внаем квартир.
   - Ах, боже мой! Где ты их берешь? - ужасалась Марина. - Нельзя же так делать? Люди вешали, а ты сдираешь. Да еще дворник какой-нибудь поймает...
   - Не в дворнике дело... А вот пойдемте, поглядите, да и переедем отсюда. Тут вон, я посчитал, сколько один день стоит! И обед дорогой. А Мышка с Алиной поковыряют, поковыряют да и встанут ни с чем... Вы тоже за неделю истаяли совсем, - хмуро говорит Леня.
   - Конечно, я целый день бегаю по делам. Некогда и квартиру посмотреть... Только ведь мебель наша тоже не скоро придет, что мы будем делать в пустой квартире?
   - Хоть и в пустой, пересидим как-нибудь. Никич мебель следом выслал, может, ждать-то каких два-три дня.
   Леню беспокоила еще Макака. Ей было строго-настрого запрещено уходить куда-нибудь из гостиницы и гулять по незнакомым улицам. Тем более, что рядом был шумный вокзал...
   Скучая, Динка лазила по всей гостинице, заводила разговор с коридорным пожилым плутоватым человеком в сером фартуке.
   - Скажите, пожалуйста, у вас есть тут такое место, где всякие баржи стоят... Ну, пристань, что ли. И какой-нибудь "Букет", а может, он тут иначе называется... Там грузчики едят... Есть у вас такое место?
   Коридорный пожимал плечами.
   - Есть, почему нет... Это всё больше на Подоле да на базарах тоже... Самая босота собирается...
   - Какая босота? - с трепещущим сердцем спрашивала Динка.
   - Ну, босяки, иначе сказать. Шмыгают промеж людей - где что украсть, где выпросить. Ох и вредный народ!
   Перед глазами Динки вставал волжский берег, залитый утренним солнцем; он неудержимо манил ее к себе, как широкая, доброжелательная улыбка на усыпанном веснушками лице...
   Издалека, перебирая, как струны, бегущие волны, разливалась волжская песня, ее перебивал длинный гудок парохода, мальчишки, опережая друг друга, бежали к берегу, и на бревнах сидели грузчики, закусывающие воблой.
   И с затаенной надеждой снова вернуться в эти родные края и в это избранное ею общество Динка лихорадочно выспрашивала:
   - Эти люди ходят босиком?
   - Кто босиком, а кто в обувке. Ну, а зачем она вам, тая босота? удивлялся коридорный. Динка глубоко вздыхала:
   - Так... перевидаться...
   - И с кем?! - сморщив лоб и даже подскакивая от неожиданности, пугался коридорный. В глазах Динки потухал интерес.
   - С кем, с кем... - безнадежно говорила она и, махнув рукой, удалялась в свой номер.
   Коридорный смотрел ей вслед.
   "И что вона за дивчина?" - думал он, потирая двумя Пальцами лоб.
   Один раз Леня спросил:
   - Ты что, Макака, этому дураку в фартуке наговорила?
   - Ничего не наговорила.
   Леня недоверчиво сдвинул брови:
   - А что же это он меня спросил: не малохольная ли у вас барышня?
   - Не знаю. Это, может, про Алину...
   - Ну-ну! Со мной не хитри! Про Алину этого никто не скажет!
   - А ты тоже в Киеве какой-то вредный стал! Никуда меня не пускаешь и с собой не берешь! А мне тут одни эти обои в клетку так надоели, что я скоро начну в них плевать - вот и все!
   Леня пугался.
   - Погоди плевать, скоро мы съедем отсюда! Ты что распустилась как, я за тебя прямо огнем горю! Хорошо, матерь не знает!
   Но Марина все знала и видела. Она понимала, что переезд и неустроенная жизнь, четыре стены грязного номера и запрещение выходить со двора раздражали девочку и выбили ее из обычной колеи.
   - Диночка, - один раз сказала она, - мне кажется, ты стала какой-то неприятной девочкой.
   - Я? - испугалась Динка.
   - Ну да! Ты знаешь, есть такие противные дети, которые не обращают внимания, что взрослым трудно, а все что-то требуют для себя, лезут во всякие дела, угрожают, выкрикивают что-то... Ты бы сама последила за собой, Дина!
   - Я послежу, мама! - согласилась притихшая Динка.
   На ее счастье, Лёне наконец повезло, и он нашел на Владимирской улице чистенькую, уютную и недорогую квартирку.
   Неподалеку был Николаевский сквер, в котором, как мечтал Ленька, будет безопасно гулять его Макака, с обручем или с мячиком, как все приличные дети, которых он видел, проходя мимо.
   Переезжать решили немедленно. Динка ожила, захлопотала. Нагрузившись картонками и мелкими вещами, она гордо прошла мимо коридорного и, высвободив одну руку, многозначительно постучала пальцем по лбу...
   Владимирская улица с непрерывно позванивающим трамваем, спускающимся с горы, ей очень понравилась, а во дворе новой квартиры Динка заметила мальчика. Он был в форме реального училища и стоял у ворот без шапки. Ветер шевелил у него надо лбом темный хохолок. Он с интересом смотрел на приезжих, и смешливые губы его растягивались в улыбку. Динке это не понравилось.
   "Надо сказать Леньке; чтобы отлупил его", - подумала она.
   В этой квартире было пять маленьких, уютных комнатушек с белыми, только что оштукатуренными стенами. Алина оживленно и весело говорила:
   - Вот это для Динки с Мышкой, вот эта - маме, вот эта - мне, а вот эта столовая, здесь может на диване спать Леня...
   - Лёне надо отдельную комнату, ведь он будет заниматься! Вот эту угловую светлую комнату дадим Лёне... Вот здесь поставим стол, два стула... кровать... - распределяла Марина и вдруг, оглянувшись на пустые стены, всплеснула руками: - Вот так въехали! Ни стола, ни стула!
   Динка взвизгнула от удовольствия, и все неудержимо расхохотались. Это был первый веселый смех на новом месте.
   - Ничего, переживем! Сейчас все печки затопим! Здесь одна старуха прямо во дворе дрова продает. Я сейчас сбегаю! - кричал Леня.
   - Вот как удобно! Дрова прямо по дворе!
   - На дворе трава, на траве дрова... - начала скороговоркой Динка.
   Вечер был веселый, уютный. Леня добросовестно натопил все печи, девочки сварили на плите горячую картошку, вскипятили чай. Марина расстелила прямо на полу скатерть.
   - Как дома! Как дома! - радовались девочки, обещая храбро пережить время, пока придет мебель.
   К счастью, мебель пришла на другой же день. Леня с прилипшими ко лбу волосами метался по вокзалу, вместе с грузчиками таскал вещи, отстранив Марину, торговался и расплачивался и вечером, когда вся мебель была уже на местах, торжественно заявил:
   - Началась новая жизня!
   - Ах ты, моя "жизня"! - расхохоталась Марина и, растрепав пыльные светлые волосы Лени, крепко поцеловала его в переносье, где сурово сходились кончики его темных бровей. - Ну, если б не Леня, - сказала она, обращаясь к детям, мне бы не преодолеть этот день! За это мы первым долгом устроим комнату Лёне.
   - Лёне! Лёне! - подхватили сестры.
   Веселая суматоха с расстановкой мебели и распаковкой ящиков с посудой затянулась до поздней ночи. Зато каждая знакомая вещь встречалась с неистовой радостью.
   - Мама, кофейник! И чашка! Те, что у нас на даче были! Динка лезла ко всем со своим железным лошадиным гребнем, но никто не сердился, только Ленька укоряюще шептал:
   - Ну чего зря страмишь меня перед людьми?
   Поздно ночью, когда все, усталые и счастливые, укладывались наконец в свои собственные кровати, Динка вдруг весело крикнула:
   - Мама! Вот посмотришь, теперь начнется полоса везения!
   - Я тоже так думаю, - поддержала ее Мышка, - В новой квартире новая судьба!
   - Мне бы только скорей в гимназию... - вздохнула
   Алина.
   Марина тоже откликнулась тихим вздохом, но по другому поводу... И, словно поймав ее тревожные мысли, Леня успокаивающе сказал:
   - Теперь как-нибудь проживем! Это не в гостинице, завтра мы с Алиной сходим на базар, наварим чего-нибудь и сыты будем! Не зря поговорка есть: дома и стены кормят...
   - Спи уж, - сонно улыбнулась Марина и, закрывая глаза, подумала: "Боже, какое счастье для меня этот мальчик... Что бы я делала без него?"
   Глава третья
   ПОЛОСА ВЕЗЕНИЯ
   Леня смотрел на свою комнату, как на чудо. Никогда в жизни он не мог представить себе, что у что у него будет своя, отдельная комната... Правда, она была невелика, в ней помещались только кровать, стол и два стула. Один стул предназначался будущему репетитору. Леня то задвигал его под стол, то ставил ближе к окну и, засыпая, с волнением представлял себе чью-то неясную фигуру в студенческой тужурке, сидящую на этом стуле...
   Для уюта Марина повесила на окно занавеску и, остановившись на пороге, сказала:
   - Ну, комната готова! Теперь дело только за репетитором!
   И в тот же вечер она написала несколько объявлений.
   - Хорошо бы какой-нибудь симпатичный студент пришел! Леня старательно расклеил объявления и начал ждать. В передней ему то и дело слышались звонки, но симпатичный студент почему-то не шел.. С поступлением девочек в гимназию тоже не ладилось. Верноподданнические чувства начальницы женской гимназии не позволяли ей принять в число своих учениц дочерей опасного революционера; по той же причине одна из частных фирм отказала Марине в приеме на службу... Набегавшись за день, промокшая и усталая, Марина только к вечеру добиралась домой. К ее приходу девочки вместе с Леней затапливали печи, готовили ужин. Вся семья собиралась у жаркого огонька, и Марина, никогда не позволявшая себе унывать, подбадривала детей.
   - Время изменится, все переменится... - весело запевала она и, обрывая себя, говорила; - Все может перемениться в один день: и в гимназию вас примут, и служба мне найдется, и симпатичный студент к Лёне придет!
   Марина оказалась права. Все три события последовали одно за другим. Сначала девочек приняли в частную гимназию: Алина попала в шестой класс, Мышка - в четвертый, Динку после небольшой проверки взяли во второй класс.
   В доме все пришло в движение. Алина с красными щеками носилась из комнаты в кухню, примеряла на себя и на сестер старые формы, шумно радовалась, что форма в этой гимназии коричневая и, значит, не надо шить новую. Мышка, все время теряя то иголку, то нитки, помогала матери пришивать воротнички и нарукавники, Леня раздувал утюг и обертывал бумагой новые учебники... Одна Динка хмуро стояла у окна и, глядя на бегущие по стеклу дождевые ручейки, тяжело вздыхала.
   - Ты чего дуешься? - пробегая мимо, спросил ее Леня. - Не рада, что ли?
   - Совсем не рада... Не лежит у меня сердце к учению. - Динка сморщила нос и пожала плечами. - Вот не лежит и не лежит...
   - Ну и дурочка! - ласково обругал ее Ленька и, поманив пальцем в соседнюю комнату, строго сказал: - Ты этот свой разговор при себе оставь, поняла? Чтоб ни один человек от тебя таких слов не слышал! Потому как стыдно это! Люди за счастье считают ученье, а она какого-то Петрушку из себя корчит!
   - Какого Петрушку? - вспыхнула Динка, но Лёня не стал объяснять.
   - Ладно, Макака! Ты меня поняла, и ладно! А сейчас иди примерь форму. Может, тоже какой воротник мать приладит, чтоб не хуже людей была!
   И вот настал день, когда перед тремя сестрами как последнее препятствие встала тяжелая парадная дверь женской гимназии. Они пришли раньше всех. За толстыми расписными стеклами не спеша маячила внушительная фигура швейцара с золотыми позументами.
   - Там какой-то генерал ходит, - приглядываясь, сказала Динка.
   - Это не генерал, а швейцар, - шепотом поправила ее Алина и, покраснев от натуги, снова налегла на дверь; Мышка попробовала помочь ей.
   - А ну пустите! - нетерпеливо сказала Динка. - Я ее сейчас головой прободаю!
   И, оттолкнув сестер, как бычок, уперлась головой в дверь, которую в этот момент широко распахнул швейцар. Три девочки пулей влетели в переднюю.
   - Ну и гимназия у вас, даже дверь не открывается! - сердито бросила швейцару Динка, на ходу снимая свое пальто.
   Алина сделала строгие глаза, а Мышка тихонько хихикнула.
   "Мы не просто, вошли, а влетели", - рассказывая потом дома, смеялась она.
   Передняя быстро заполнилась ученицами. Младшие, обгоняя старших, со смехом и шумом бежали наверх... .
   Девочки разделись. У подножия широкой, устланной ковром лестницы Алина последний раз оглядела сестер, поправила им воротнички.
   - Ну, пойдемте... Каждая в свой класс... Около второго класса толпились девочки. Динка быстрым взглядом охватила тонкие и толстенькие коричневые фигурки в черных фартуках, прыгающие но плечам коски с пышными бантами, по-детски одутловатые щеки...Девочки эти пришли с начала года, они уже обвыклись, перезнакомились между собой и с любопытством смотрели теперь на новенькую. Динка взялась за ручку двери и, помедлив на пороге, неожиданно для себя сморщила нос, оскалила зубы и с коротким рычанием шагнула в класс. Классная дама, с высоко поднятыми плечами и неподвижно сидящей на шее головой с желтыми буклями, указала Динке ее парту.
   - Вот, девочки, ваша новая подруга, Надежда Арсеньева!
   - Никаких Надежд... - хлопая крышкой парты, проворчала Динка, и, когда классная дама вышла, она громко заявила: - Зовите меня, пожалуйста, просто Динка, я терпеть не могу никаких Надежд! И не сердите меня, потому что я нервная! - Она снова изобразила оскаленную собачью морду и, увидев вокруг испуганных, удивленных и неудержимо хихикающих девочек, с удовлетворением села на свое место.
   В классе поднялся шум. Сбившись в кучку, девочки шептались, прерывая шепот громким смехом и испуганно затыкая себе рты. С Динкой никто не хотел садиться; соседка ее поспешно выгребла из парты свои тетрадки и ушла к подругам... По коридорам прокатился гулкий звонок, но шум в классе не утихал.
   - Мадмуазель! Мадмуазель! - хлопая в ладоши, кричала классная дама.
   Динка сидела тихохонько, подобрав под себя ноги и вперив глаза в черную доску.
   Когда классная дама решительно приказала ее соседке вернуться и дрожащая беленькая девочка присела на краешек парты, Динке стало жаль ее, и она шепотом сказала:
   - Не бойся. Я пошутила...
   Соседка неуверенно кивнула головой и, пересиливая испуг, спросила:
   - А давно это у тебя?
   - После пожара... Дурешка! - сердито обругала ее Динка.
   Девочка снова отодвинулась на край парты и замолчала. Румяная, пухленькая учительница, которую звали Любовь Ивановна, понравилась Динке; лицо у учительницы было круглое, уютное, но голова так же торчала между плеч, как и у классной дамы. Динка заметила, что у обеих в белых стоячих воротниках были воткнуты какие-то палочки. Учительница проверяла заданные на дом стихи. Динка подняла руку.
   - Я тоже знаю эти стихи, - сказала она, выйдя к доске, и с чувством прочитала:
   Поздняя осень, грачи улетели...
   Динка читала хорошо, и, по мере того как она читала, испуг девочек понемногу прошел, и на большой переменке, окруженная со всех сторон новыми подружками, Динка уже, бурно фантазируя, описывала грандиозный пожар на одном из волжских пароходов, после которого она, Динка, начала вот так по-собачьи скалиться... Подружки удивлялись, сочувствовали.
   - А мы так испугались! - говорили они. - Так испугались!
   - Не бойтесь! - великодушно успокаивала их Динка. - У меня это бывает очень редко... И не всегда одно и то же... Бывает просто чиханье или икотка...
   Заинтересованность девочек дошла до высшей точки; особенно прилипла к Динке одна тоненькая вертлявая девочка по прозвищу "Муха". У Мухи были маленькие цепкие ручки, гудливый голосок; разговаривая с подругами, она лезла им прямо в лицо и перелетала от одной парты к другой. И только у доски Муха стояла тихенькая, молча перебирая своими цепкими лапками передник и опустив вниз гладкую, прилизанную головку... Муха первая оценила по достоинству новую подругу.
   - А что с тобой еще делается? А что с тобой еще после пожара было? цепляясь за Динкин передник, жадно выспрашивала Муха.
   В конце концов Динке это надоело, и, оскалившись еще раз, к общему удовольствию девочек, она сердито пригрозила:
   - Отойди, а то я тебе такой пожар устрою, что своих не узнаешь!
   Но напугать Муху было трудно, и с этого дня она стала ходить за Динкой по пятам, с восторгом поддерживая всякие выдумки, которые вызывали дружный хохот в классе.
   - У меня уже есть подружка! - в первый же день похвалилась дома Динка. До сих пор я всегда дружила с мальчиками, а теперь буду дружить с девочками!
   Сестры пришли из гимназии веселые. Алина радовалась, что, занимаясь дома, она почти не отстала от своего класса;
   Мышке понравились ее новые подруги, и все учителя тоже показались ей очень хорошими... А кроме того, она скромно сообщила, что по русскому ее сегодня уже вызывали. Мышка обвела всех сияющим взглядом:
   - Сколько, по-вашему?
   И, не дождавшись ответа, растопырила пять пальцев.
   - Вот!
   Алина растерянно смотрела на ее пальцы.
   - Ого! Так сразу? Да ты и меня опередила! Смотри же держись за эту отметку, ни в коем случае не снижай! Ради папы мы должны быть первыми ученицами. Все трое! Слышите, дети? - Алина все еще в торжественных случаях звала сестер "детьми".
   - Конечно, я буду изо всех сил стараться! - нерешительно согласилась Мышка.
   - И Леня тоже будет стараться! - выскочила Динка. Мальчик покраснел, неловко одернул курточку:
   - Ну, я еще не учусь... Мне пятерки получать негде...
   - Конечно, о Лёне еще рано говорить, - холодно согласилась Алина.
   Младшие сестры, задетые ее равнодушным тоном, хотели ей горячо возразить, но в это время в передней раздался звонок, и Динка бросилась открывать дверь.
   - Это симпатичный студент! - кричала она, вбегая в столовую. - Это какой-то Гулливер по объявлению!
   Вслед за Динкой, наклонив голову, чтоб не стукнуться о притолоку двери, и комнату шагнул высокий, худой юноша в студенческой тужурке.
   - Да, я по объявлению, - спокойно сказал он, глядя сверху вниз на застывших от неожиданности сестер.