Осеева Валентина. Динка

   Динка пришла с пристани наплакавшаяся и усталая; еле волоча ноги, она добралась до своей постели и сразу уснула. Никто не обращал на нее внимания, одна Мышка, ложась спать, подошла к сестре и попробовала сунуть ей под мышку градусник; но Динка так брыкнула во сне ногами, что Мышка . отошла ни с чем... Подумав, она поставила градусник себе и, проспав с ним до утра, отнесла в мамину комнату. Бедной Мышке казалось, что все больны; она мало что знала о происходящих событиях, но видела вокруг себя бледные, осунувшиеся лица, слышала тревожные тихие голоса в комнате матери... Мышка знала, что все разговоры сейчас касаются Кости, который арестован и сидит в тюрьме... Страдая за всех и за каждого и отдельности, Мышка плохо спала, в тревожные ночи огромная жалость разрывала ее сердце, топила в слезах подушку. Увидев, как младшая сестра бессильно свалилась вечером на постель, Мышка решила, что она заболела. Но утром Динка встала, умылась, помыла в луже ноги и, захолодав на ветру, вернулась в комнату.
   - Ты здорова? - с беспокойством спросила ее Мышка.
   - Да, - коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
   - У тебя какое-то длинное лицо... - испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры. - Улыбнись скорей, не смотри так! - взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки. Динка махнула рукой и ничего не ответила. Чай пили в комнате... На столе нарезанный большими кусками хлеб и чашки без блюдец выглядели скучно и неуютно. Масла не было.
   - Посоли хлеб и ешь... Вот горбушечку бери, - сказал Динке Никич.
   - Я посолю сахаром, - отодвигая соль, сказала Динка. Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
   Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
   - Проголодаетесь, так съедите, - спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
   "Мы, наверное, стали очень бедные", - равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе "Надежда" знатный "харч", повеселела.
   Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома... Ее тянуло к утесу... на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька... Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину... На обрыве Динка остановилась... Внизу сердито шумела Волга... Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
   "Сяду в пещере, там сухо", - подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки... Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода... Динка села около этих двух половинок.
   "Одна моя, одна Ленькина..." - подумала она и снова взглянула на утес.
   Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай... Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки;
   "Не ходи!.."
   - Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся! - громко ответила она и задумалась.
   "Недельку-другую..." - сказал капитан. Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
   - Четырнадцать дней, четырнадцать дней, - повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук. - Даже пальцев не хватает у меня...
   Домой Динка пришла промокшая насквозь, с красными, окоченевшими руками, но ни от дождя, ни от ветра она не пряталась и от калитки шла не спеша, покусывая сорванную по пути травинку.
   - Вот бесчувственная! Дождь идет, а ее вроде и не касается! - ворчал, стоя на террасе, Никич и, не выдержав, прикрикнул: - Чего разгуливаешь? И так вся мокрая как мышь! Схватишь насморк или кашель, тогда возись с тобой!
   - Это у тебя все насморки да кашли... - буркнула Динка и, войдя на крыльцо, встряхнулась, обдавая Никича фонтаном брызг.
   - Стой, стой! Чтоб тебя мухи съели! Чего встряхиваешься, как кудлатка... Снимай с себя все мокрое. Не ходи в комнату - наследишь везде! Несуразница ты эдакая! - замахал на нее руками старик.
   Динка встряхнулась еще раз и громко засмеялась. Это был первый смех после отъезда Леньки.
   Из комнаты вышла Алина и велела сестре немедленно раздеться. Мышка принесла сухое платье, чулки... Динка переоделась и хотела уже идти в комнату, как калитка стукнула и Алина громко ахнула:
   - Катя!
   Катя, согнувшись под тяжестью узла и надвинув на лоб мокрый шарфик, с трудом шла по дорожке. Никич бросился к ней навстречу, за ним поспешила Алина... Мышка, не смея высунуться под дождь, ждала на крыльце... Только что переодетая и высушенная Динка стояла у перил и смотрела на подходившую тетку... Лицо у Кати было усталое, измученное.
   - Назад? - спросил Никич, указывая на узел и взваливая его себе на спину.
   - Костю увезли... сегодня ночью... - чужим, упавшим голосом сказала Катя.
   Алина испуганно метнула глазами на Никича и, опустив голову, пошла рядом с Катей.
   - Марина знает? - спросил Никич, подходя к террасе.
   - Знает... Мы были вместе.
   Они вошли на крыльцо; Никич положил на стол узел-Мышка бросилась к Кате, обхватила обеими руками ее мокрый жакетик. Катя нагнулась, обняла девочку.
   Наступило тягостное молчание...
   Никич закашлялся.
   - Д-да... вот так... значит... Без суда и следствия... - пробормотал он.
   Катя выпрямилась, блеснула зелеными глазами.
   - По высочайшему повелению... В тобольскую тюрьму... Как государственного преступника!.. - отрывисто, с ядовитой усмешкой и ненавистью сказала она.
   Алина, прижав к груди руки, большими остановившимися глазами смотрела на тетку. Динка вспомнила, как ласково прощался с ней Костя... В горле у нее защекотало, она отвернулась... У Никича затряслась голова, и, пробежав мелкими, старческими шажками через террасу, он схватил со стола самовар и потащил его в кухню...
   Холодный ветер вместе с дождем полоснул Динку по лицу, она отодвинулась от перил и тревожно спросила:
   - А где это тобольская тюрьма? Это далеко? Там холодно?
   Но ей никто не ответил. Катя молча обнимала старших девочек, и все трое молчали.
   Динка потрогала Катин узел и тревожно заходила по террасе, припоминая вслух, в чем был одет Костя, когда его увела полиция.
   - На нем была куртка... и летнее пальто... А шапку он не мог найти... его увели без шапки... - Она вдруг остановилась посреди террасы и тихо попросила: - Скажите же кто-нибудь, где тобольская тюрьма? Там холодно? Там Сибирь?
   Но вопросы ее казались праздным и неуместным любопытством в этот тяжелый момент.
   - Молчи! - отрываясь от плеча тетки, сказала Алина. - Стыдно тебе! У нас горе, а ты...
   Динка широко раскрыла глаза, растерянно улыбнулась.
   - У вас горе?.. - переспросила она и, почувствовав себя одинокой и лишней, поспешно вышла.
   Глава семьдесят третья
   ГДЕ ЛЕНЯ?
   К вечеру приехала Марина. Как всегда, она внесла в поникшие сердца бодрость и надежду. Костя действительно был выслан, но никаких важных улик против него не было. Вызванная на очную ставку квартирная хозяйка показала, что жилец, по фамилии Мордуленко, был человек пожилой и ничего общего с Костей не имеет.
   "Этого я и в глаза не видела... Напрасно вы меня и побеспокоили", обиженно говорила вдова, не глядя на Костю.
   Улик не было; но среди рабочих, которые хорошо знали и любили Костю, начались волнения. Испуганное тюремное начальство доложило о беспорядках, и по "высочайшему повелению" Костя был срочно выслан в Тобольск.
   Марина рассказывала все это громко, не скрывая от детей.
   - Единственная улика - это карточка Кости, доставленная в свое время Меркурием. Но сыщик исчез, и доказательств нет... - взволнованно заключила Марина, глядя на сестру.
   - Да, но полиция ведет розыски... И ей уже известно, что в день своего исчезновения этот Меркурий был здесь. Известно и про ночные выстрелы, и про то, что Костя в это время был на даче у Крачковских... - с опасением сказала Катя.
   - Ну и что ж? - пожала плечами Марина. - Мало ли кто был на даче! Все это недоказуемо... А Меркурий уже не появится!
   - Конечно, не появится! - вдруг весело сказала Динка. - Его давно съели раки.
   Взрослые с удивлением переглянулись; на щеках Марины вспыхнул румянец.
   - Не смей говорить о том, чего ты не знаешь! - потеряв на минуту самообладание, закричала она на девочку. - Не смей! Слышишь, не смей!
   Динка испуганно попятилась, она никогда не видела мать такой сердитой.
   - Я же молчу... я только вам сказала... Но Марина уже взяла себя в руки:
   - Ты большая девочка, Дина, и если мы что-нибудь говорим при тебе, то это только потому, что мы знаем, что ты все понимаешь и будешь молчать. Всякая лишняя болтовня может очень повредить Косте...
   Марина, чувствуя себя виноватой, не нашла больше слов и с досадой замолчала. Бледное лицо Кати выражало упрек и недовольство. Никич тоже хмурился. Алина обиженно дулась... И все молчали...
   Динка не могла перенести этого молчания.
   - Я знаю больше всех вас, но я никому не скажу, потому что это страшная тайна, а я не выдавальщица! - с обидой сказала она и, уткнувшись в плечо матери, заплакала.
   - Ну, будет, будет! - нахмурилась Марина и быстро переменила разговор. Завтра воскресенье, я буду дома. Скажи своему Лене, чтобы он обязательно пришел. Мне надо очень серьезно поговорить с ним.
   - Он придет, - всхлипывая, сказала Динка, - только не завтра... Он придет в новой одёже, у него уже есть ненадеванный матросский воротник... и бескозырка... Он придет...
   - Какая бескозырка? Я ничего не понимаю! Скажи, чтоб обязательно пришел завтра, Дина... Я буду дома... - нетерпеливо перебила ее Марина.
   Динка вытерла слезы и глубоко вздохнула:
   - Он уехал, мама... На пароходе "Надежда". Его взял хороший капитан... Там будут давать знатный харч...
   - Подожди! - взволнованно остановила ее Марина; Катя и Никич тоже вопросительно смотрели на девочку. - Говори правду! Где Леня? Послушай меня внимательно! Ты знаешь, кто такой дядя Коля? Ты слышала о нем когда-нибудь?
   Динка снисходительно усмехнулась:
   - Конечно, слышала.
   - Тебе говорил Леня? Так вот, дядя Коля хочет, чтоб мальчик учился и стал настоящим человеком... Он просил всех своих товарищей устроить Леню в хорошую семью, чтобы он ни в чем не нуждался, - стараясь объяснить Динке, чтобы она не упорствовала и говорила правду, волновалась Марина. - И если ты не приведешь его завтра, когда я свободна...
   - Но я же говорю тебе, мама, что он уехал! Он нанялся служить матросом! взволновалась, в свою очередь, Динка и, чувствуя на себе недоверчивые взгляды, сердито добавила: - И он ни в какую семью не пойдет! Он не нищий. У него есть новая одёжа и харч... И подвесная койка. Он поехал в Казань. Это такой город на Волге... Но он приедет. И привезет мне красные сапожки, вот! - с гордостью глядя на всех, закончила Динка.
   Взрослые переглянулись.
   - Это, очевидно, правда... - неуверенно сказала Марина. Катя чуть приметно улыбнулась:
   - Фантазия... Какие-то красные сапожки... Неужели ты веришь?
   Динка между тем быстро считала что-то по пальцам.
   - Один день уже прошел. Осталось тринадцать, - задумчиво, словно про себя, сказала она.
   - Мама, - раздраженно крикнула Алина, - она все врет!
   - Нет, - выскальзывая из-под теплой руки Кати, вдруг откликнулась Мышка. Она не врет! Я знаю по ее лицу. Динка не врет!
   - Хорошо. Мы поговорим с ней наедине, - глядя на девочку, сказала Марина.
   Но Динка была занята своим трудным счетом; капитан сказал: недельку-другую... Другую это не наверное, это только в крайнем случае, если на Волге будет буря или еще что-нибудь. В общем, одна неделька... И уже прошла ночь...
   Динка вдруг засмеялась и громко сказала;
   - Теперь моих пальцев даже больше, чем нужно. Осталось шесть дней...
   - Шесть дней до чего? - быстро спросила Марина.
   - До приезда Леньки! - гордо пояснила Динка.
   - Значит, все правда, - сказала Марина, бросив взгляд на Катю. - Но какая же досада, что я не поговорила с ним раньше...
   - А может быть, это к лучшему. Сейчас столько всяких дел и волнений... поверив наконец, сказала Катя.
   А Динка уже забыла о разговоре с матерью и, сбежав в сад, уселась на мокрый гамак.
   - Ленька при... Ленька при... приедет! При-едет!.. - раскачиваясь изо всех сил, напевала она, забыв обо всем на свете.
   Глава семьдесят четвертая
   СВЕТЛОЕ ОТКРОВЕНИЕ
   Под вечер дождик утих, но скамейки в саду были мокрые, с веток сыпались дождевые капли.
   - Здесь негде сесть, - оглянувшись, сказала Марина.
   Динка сбегала за одеялом, постелила его на гамак. Она была счастлива, что мама захотела побыть с ней наедине.
   Марина накинула на девочку один конец своего теплого платка и, усевшись вместе с ней на гамак, сказала:
   - Я хочу поговорить с тобой о Лёне... И если ты считаешь себя настоящим другом этого мальчика, то будешь говорить мне только правду.
   Динка высунула из-под платка лохматую голову, лицо ее посветлело, и синие глаза засияли глубоким, проникновенным чувством:
   - Я и так буду говорить правду!.. Я уже давно, очень давно ничего не врала, мама!
   Губы Марины дрогнули, на щеке вспрыгнула ямочка.
   - Ты как будто жалеешь об этом, Диночка?
   - Он, нет, мама, нет! Я никогда не хотела врать тебе, но у меня была такая трудная жизнь... - порывисто прижимаясь к плечу матери, сказала Динка, и вдруг, словно желая оправдаться или покаяться во всех своих грехах, она сбивчиво и лихорадочно стала рассказывать о себе, о Леньке, о злом бородатом хозяине, о заработках, которые так плохо кормили Леньку, о своем хождении по дачам со стариком шарманщиком. - Я знаю, я плохая, - говорила она, заглядывая в лицо матери. - Но я сейчас все расскажу и тогда сразу исправлюсь... - И, стараясь ничего не забыть, Динка вспомнила даже сухие корки, которые не мог разжевать старик шарманщик. - Мама, он не дал мне мои денежки, и я очень плакала, но сейчас, мамочка, он, наверное, голодает, потому что все дачники уехали...
   Динка рассказывала, часто перебивая себя... Дойдя до того места, как Ленька познакомился со Степаном, она вдруг припомнила базар:
   - Я торговала там рыбой... Я кричала: "Сахарная, сахарная!" - и у меня покупали...
   Мать слушала ее затаив дыхание и не прерывая ни единым вопросом, но, по мере того как раскрывалась перед ней глубоко скрытая от взрослых, трудная жизнь ее девочки, глаза ее широко раскрывались и по лицу медленно катились слезы.
   - Не плачь, мамочка, не плачь, - припадая к ней, бормотала Динка. - Я исправлюсь, я сейчас исправлюсь...
   Она рассказала про утес и про то, как они пили там чай с Ленькой и как Ленька разменял полтинник, чтоб купить бубликов... В эти бублики он прятал запрещенные бумажки, я она, Динка, макала в чай ниточки и перевязывала эти бублики...
   Динка близко наклонилась к матери, понижая голос и тревожно оглядываясь.. Потом зашептала ей в самое ухо про спрятанный на утесе револьвер и, захлебнувшись от своих беспорядочных, взволнованных слов, вдруг примолкла.
   Тогда, вспомнив непонятное замечание девочки, что сыщика, верно, уже "съели раки", Марина тихо спросила:
   - А почему ты сказала, что сыщик уже не появится? Разве ты знаешь что-нибудь о нем?
   Лицо Динки вдруг потемнело, и сияющее, светлое откровение ее души померкло.
   - Нет, мама... я ничего не знаю... Я просто так сболтнула...
   Перед ней снова встала тайна... Это была Ленькина страшная, вечная тайна, о которой никому и никогда нельзя сказать... Но мать ни о чем больше не допытывалась. Она крепко прижала к своей груди голову Динки и молча старалась побороть волнение, вызванное рассказом девочки.
   - Диночка! - сказала она, помолчав. - Мы возьмем к себе Леню... Я всегда мечтала иметь сына... И мне будет очень жаль, если он не захочет...
   - Он захочет, мама! Я скажу ему, чтоб он захотел! - радостно откликнулась Динка.
   - Да... И ты скажешь ему, что это не чужой хлеб... Я буду ему только матерью, а деньги нам дадут наши товарищи, они дадут их Леньке-Бублику... О нем просил дядя Коля. Леня будет учиться, вы вместе пойдете учиться...
   - Опять? - упавшим голосом переспросила Динка, и в глазах Марины снова промелькнула улыбка.
   - А ты считаешь, что уже выучилась? - тихо спросила она.
   Обе засмеялись.
   - Ну ладно! - весело тряхнув головой, сказала Динка. - Я, мамочка, с Ленькой хоть к черту на кулички пойду! Только ты купи нам ранцы. Знаешь, такие меховые ранцы, в которые можно все класть, - заглядывая в лицо матери, попросила она и тут же добавила: - А если они очень дорого стоят, то хотя бы одному Леньке. Ладно, мамочка?
   Глава семьдесят пятая
   ОЖИДАНИЕ
   Дни шли, Динка загибала уже третий палец, но ей казалось, что с отъезда Леньки прошло уже тысячу дней. Тысячу дней и тысячу ночей! Она садилась на обрыве и, обхватив руками коленки, смотрела на Волгу... Осеннее солнце золотило темные волны; по-прежнему шли по реке баржи, тащились нагруженные плоты, стрекотал буксирный пароходик... Динка смотрела всегда в ту сторону, куда ушел пароход "Надежда". Где-то там, за дальней далью, был город Казань... Динка подробно расспросила маму, какой это город, и на карте видела маленький кружочек. Но это не уменьшило ее тоски, и только об одном думала она, глядя на Волгу: если бы там, за желтыми обрывистыми берегами, показался белый пароход! Динка вскакивала и, прикрыв глаза рукой, смотрела вдаль...
   Однажды она действительно увидела дымок... По Волге шел большой белый пароход... Девочка помчалась по краю оврага; царапая руки, спустилась на берег; задыхаясь, добежала до пристани... Но пароход шел мимо, и на борту его было написано большими буквами: "Витязь".
   Динка повернула обратно... Она шла и плакала, а сзади нее тихо тащились Минька и Трошка. Трошка держал в руках большой арбуз и каждый раз, когда Динка замедляла шаг, уныло повторял:
   - Поешь арбуза-то, слышь? Смерть какой сладкий... Разбить тебе об камень?
   Но Динка молча махала рукой.
   Так они дошли до обрыва. Динка, цепляясь за корни, полезла наверх, а мальчики остались внизу. Трошка, прижимая к груди полосатый арбуз, смотрел вслед плачущей девочке, и на его расстроенном круглом лице блестели капельки пота.
   С тех пор под вечер у Динкиной калитки всегда появлялся большой арбуз. Иногда его вкатывали прямо на дорожку, и за забором слышались мальчишеские голоса:
   - Дин-ка! Выйди! Дин-ка, выйди! Если на террасе появлялась Алина или кто-нибудь из взрослых, голоса мгновенно стихали, но арбуз оставался.
   - Мама! Какие-то мальчики носят Динке арбузы! - широко раскрывая глаза, жаловалась матери Алина.
   - Это мои арбузы. Им велел Ленька, - без всяких объяснений заявляла Динка.
   - Знатный арбуз! - хвалил Никич, раскладывая по тарелкам красные сахаристые ломти. - Я сам мальчишкой, бывало, на баштаны лазил...
   Марина рассеянно смотрела на Никича, на арбуз, на Динку... В последние дни она стала озабоченной и молчаливой. Катя тоже притихла... Один раз Динка проснулась утром от стука швейной машинки... Она испуганно прислушалась, протерла глаза и бросилась к Мышке:
   - Мышка, слышишь? Катя опять шьет какое-то приданое... Что это, кому это Мышка?
   Мышка открыла сонные глаза и, не успев еще окончательно проснуться, глубоко вздохнула:
   - Катя уезжает... Разве ты не знаешь? Она уезжает к Косте... И это не приданое... Она шьет нам формы, чтобы маме не пришлось отдавать портнихе...
   Динка вышла на цыпочках из комнаты, выглянула на террасу... Катя шила, склонив над коричневой материей бледное, грустное лицо. У Динки больно сжалось сердце. Катя уезжает? Она представила себе опустевший дом без Кати, без Лины...
   Что же это такое? Как они будут жить, как будут жить без Кати мама, Мышка?.. Ей захотелось вдруг броситься к Кате, Обнять ее, просить не уезжать, не оставлять их одних...
   Но на террасе была уже Мышка. Посиневшая от холода, В белой ночной рубашонке, она стояла около Кати, обхватив обеими руками ее шею.
   Динка поспешно спряталась за дверью...
   После завтрака она покорно стояла перед Катей, примеряла старую Мышкину форму, черный передник... Катя подшивала подол, подрезала рукава, закалывала булавками продольный шов... Динка стояла молча и терпеливо, чтоб хоть чем-нибудь угодить Кате... Она словно в первый раз вдруг почувствовала нежную и горячую привязанность к своей тетке.
   "Катя, Катя, неужели ты уезжаешь? Как же ты будешь жить без нас? Как будем мы жить без тебя?.." - горько думала Динка, не смея ничего спросить и с трудом удерживая слезы... О Катином отъезде никто не говорил... Может, Мышка ошиблась?
   В воскресенье приезжала Лина, мыла, стирала, торопилась, уговаривала бросать дачу.
   - В городе я почаще забегать буду, а сюда пока доберешься! И чего сидите? Все добрые люди уже давно переехали... - выговаривала она Кате.
   Динка по-прежнему льнула к Лине, и Лина, закармливая ее гостинцами, жалобно говорила:
   - Господи! Похудел ребенок, нос как пуговка, ручки тоненькие... Переезжайте скорей, за ради Христа...
   Приезжал Олег и тоже озабоченно спрашивал Марину:
   - Когда же ты переедешь в город?.. Что это значит, наконец?
   Марина показывала ему записку, читала ее вслух... Кто-то писал, что товарищи беспокоятся о судьбе Марины и детей, что через несколько дней вопрос этот окончательно решится.
   - Я сама не хочу сейчас переезжать в город. Мне так противна наша городская квартира, там все перевернуто вверх дном после обыска и так живо напоминает арест Кости... - говорила Марина.
   Олег с болью смотрел на обеих сестер; он уже знал, что Катя уезжает... В его глазах Катя была все еще маленькой девочкой, той Катюшкой, которую они вместе с Мариной вырвали из рук мачехи и воспитывали, стараясь постоянной лаской и нежностью заглушить в ней тяжелые воспоминания раннего детства. Она казалась Олегу совсем еще юной и беспомощной... Его пугала далекая, занесенная снегом Сибирь, неизвестная судьба заброшенной туда младшей сестренки... Но он знал, что ехать ей необходимо, что Костя ей так же дорог, как брат и сестра. Олег переводил глаза на Марину... Она всегда удивляла его своей стойкостью и мужеством! Так держалась она и теперь, но брат хорошо понимал, чего стоит ей разлука с Катей и как одиноко и тяжело старшей сестре остаться одной с тремя детьми... А может, и с четырьмя, если она возьмет этого сироту, мальчика Леню...
   Но Марина ничего не боялась; спокойно и грустно улыбалась она брату, спокойно говорила об отъезде Кати.
   В последний день перед разлукой с сестрой на Марину свалилась еще одна беда.
   - Меня уволили со службы, - сообщила она домашним и, глядя на пораженные, остолбеневшие лица, вдруг громко и весело расхохоталась.
   - Марина! - всплеснула руками Катя. - Как ты можешь смеяться?
   - Ну, а что мне делать? Плакать? - Марина пожала плечами. - С какой стати!
   - Но как же ты будешь жить? - в отчаянии прошептала Катя.
   Марина посмотрела на детей.
   - Как мы будем жить? - с улыбкой повторила она. - Сначала, верно, плохо, а потом я снова найду работу! Мы ничего не боимся, правда, дети?
   - Конечно, мамочка! Мы не боимся, мы ничего не боимся! - закричала Мышка.
   - Мы не боимся! - гордо заявила Алина, хотя большие голубые глаза ее были полны тревоги.
   - Я заработаю! - весело махнула рукой Динка.
   - Вот и хорошо! Посиди немножко дома, - сказал, узнав о Маринином увольнении, Олег. - Пока я жив, никто с голоду не пропадет!
   Все эти события дома Динка переживала глубоко и горько. Мечтая о Ленькином возвращении, она верила, что ее друг и товарищ принесет успокоение в их грустный, опустевший дом.
   Глава семьдесят шестая
   ТЯЖКОЕ ПРОЩАНИЕ
   Катя уехала внезапно. Из Тобольска пришло известие, что Костя в дороге заболел и лежит в тюремном лазарете. Никича послали за билетом. Катя молча, без слез, запихивала в чемоданы какие-то вещи, Марина укладывала в портплед теплое одеяло, шерстяные носки, беличью телогрейку. Дети толклись около взрослых. Алина пыталась чем-то помочь. Мышка не отходила от Кати, Динка, прижимаясь спиной к перилам, растерянно смотрела на разбросанные вещи, на связанные узлы и раскрытые чемоданы, на Катю, которая одной рукой прижимала к себе Мышку, а другой укладывала вещи. Потом, оторвавшись от Мышки, она обнимала Алину, и обе они, вытирая слезы, что-то обещали друг другу.
   - Мама останется одна... - доносился до Динки взволнованный шепот Кати.
   - Я буду помогать ей, не беспокойся за маму, - серьезно отвечала Алина.
   Динка ежилась и, чувствуя себя лишней, смотрела в сад. Больше всего она боялась, что Катя забудет попрощаться с ней, забудет обнять ее, как обнимала Мышку и Алину. И, может быть, никогда уже не придется Динке попросить у нее прощения за все плохое, что она делала, и никогда не придется сказать, что она, Динка, так же любит Катю, как Алина к Мышка...
   А Катя, замученная беспокойством за Костю, убитая горем от разлуки со своей любимицей Мышкой, встревоженная мыслью, что старшая сестра останется одна с детьми, действительно забыла о Динке.