Осеева Валентина. Динка

   Марина, мельком взглянув на младшую дочку, подозвала ее к себе:
   - Возьми щетку, почисти вот это платье!
   Динка схватила платье - она была рада хоть что-нибудь сделать для Кати.
   Платье было серое, шерстяное. Марина готовила его сестре в дорогу, Динка, размахивая щеткой, изо всех сил трясла и чистила это платье, потом, подбежав к матери, обняла ее за шею и взволнованно прошептала:
   - Скажи Кате, чтобы она не забыла обнять меня, мама... Я ведь тоже люблю ее...
   Марина удивленно вскинула на нее глаза, грустная тень пробежала по ее лицу, и, не найдя других слов, она тихо сказала:
   - Катя вспомнит сама...
   Но Катя не вспомнила сама. Присев около нее на полу, Марина с горьким упреком зашептала, склонясь над чемоданом:
   - Ты забыла Динку... Ты забыла, как она старалась спасти Костю... Катя закрыла лицо руками.
   - Динка, Диночка... - позвала она.
   Динка оторвалась от перил, бросилась в ее объятия... Они плакали вместе, крепко обнимая друг друга.
   - Я буду хорошей девочкой... - захлебываясь от слез, бормотала Димка.
   - Прости меня, прости меня, маленькая, родная моя... - шептала Катя.
   На вокзал поехали все вместе. Олега не было. Наступало время охоты, и его сиятельство граф потребовал, чтобы умелый стрелок-лесничий неотступно сопровождал его на охоте... О внезапном отъезде младшей сестры Олег не знал...
   Сиротливой кучкой стояли около поезда дети... Катя и Марина молча смотрели друг на друга.
   - Я никогда не говорила тебе... но я преклоняюсь перед твоим мужеством, Марина... - не отрывая глаз от лица сестры, сказала Катя.
   Марина улыбнулась ей, голубые глаза ее, обведенные темными кругами, просияли. И, как всегда в самые трудные минуты жизни, она твердо сказала:
   - Я верю, Катя... Верь и ты...
   Когда поезд двинулся, дети бросились за ним... Катя замахала платком.
   - Пойдемте, - сказала Марина, положив руки на головы младших детей. Пойдем, Алина!
   Глава семьдесят седьмая
   ОПУСТЕВШЕЕ ГНЕЗДО
   Снова идут дни... Динка уже потеряла им счет на своих пальцах... По-прежнему прибегает она на обрыв, садится на сухую порыжелую траву и, опустив голову в колени, ждет. И кажется ей, что, пока она так сидит на обрыве, время идет да идет, шумит над ее головой осенними ветрами, окрашивает в желтые и красные цвета листья, покрывает рябью темные волны реки... Динка вспоминает густую сочную траву с колокольчиками, с крупными ромашками, вспоминает белые нежные кувшинки на желтом откосе и, протянув руку, ласково дотрагивается до сухих, мертвых цветов. Ей не жаль уходящего лета. Пусть идет время...
   "Пусть скорей идет время", - думает она и медленно плетется домой. Ей нельзя надолго отлучаться из дому. Все изменилось там теперь. Нет Кати... нет Лины... Правда, мама уже не ездит на службу, она целый день проводит с детьми. Накинув на голову платочек, она готовит обед. Алина, Мышка и
   Динка втроем вертятся вокруг нее, стараясь изо всех сил помогать маме.
   - Идите, Никич! Нас много, мы сварим! Отдыхайте! - говорит старику Марина.
   Никич, качая головой, смотрит, как все четверо толкутся около плиты, как суп с шумом выбрасывается из-под крышки, как бешено бурлит каша...
   - Все поставлено, теперь оно само будет вариться! Пойдем почитаем до обеда! - весело говорит Марина.
   Она усаживается на гамак вместе с Мышкой, Алина и Динка устраиваются около нее на стульях. Мышка на особом положений.
   - Не давайте ей плакать! - говорит мама. - Она очень тоскует по Кате...
   По Кате тоскуют все, но Мышка больше всех... Она часто забирается в свою кровать и, спрятав голову под подушку, тихонько плачет. Но Алина и Динка неусыпно следят за сестрой.
   - Мама, иди скорей! Мышка плачет! - взволнованно сообщает Алина.
   - Мышка, Мышенька! Вот мама! Мама с нами! Она всегда будет с нами! обнимая сестру, утешает ее Динка.
   - Мышенька! - говорит мама, присаживаясь на кровать. - Катя скоро напишет нам письмо, а летом она приедет! Не плачь, моя голубочка! Мама с тобой...
   - И мы тут, Мышка... Вот мы с Динкой... - успокаивает ее Алина.
   Никто теперь не претендует на самое лучшее место около мамы, там всегда из-под маминой руки торчит острый носик осиротевшей Мышки.
   Марина читает веселую книжку, громко смеется... Дети смотрят на мать растерянными глазами и улыбаются... Им почему-то не хочется смеяться, и мамин смех звучит так одиноко, что у Динки щекочет в горле.
   "Бедная мама! Она хочет нас развеселить, а самой ей еще хуже, чем нам..."
   За обедом Никич сердито выговаривает хозяйкам за пригоревшую кашу и выбежавший суп.
   - "Ложись, Никич! Ложись! Отдыхай!" А чего тут отдыхать, когда в кухне дым и чад! Как теперь кашу будете есть? - ворчит старик,
   - Так и будем есть! Правда? - накладывая на тарелки пригоревшую кашу и с улыбкой глядя на детей, говорит Марина.
   - Правда! Правда! - кричат все трое, хватая ложки.
   - Ешь, не подводи маму, - шепчет Мышке старшая сестра, торопясь доесть спою порцию.
   - Ничего! - весело заявляет Динка. - Если сильно проголодаться, то и черта можно проглотить!
   На завтрак, по совету Динки, варится картошка в мундире, на второе и третье блюдо появляются на столе арбузы.
   - Дин-ка, вый-ди! Вый-ди! - по-прежнему выкликают девочку Минька и Трошка, являясь под забор со своими дарами.
   Со времени отъезда Кати пошел уже пятый день...
   - Мама, - шепотом спрашивает Алина, - когда же мы переедем в город?
   Марина уходит с дочерью на большую скамейку и долго что-то объясняет ей. Они сидят рядышком, как две подружки, Алина изо всех сил старается заменить маме Катю.
   - Мы пойдем посоветоваться. Не ходите за нами, - строго говорит она младшим сестрам.
   Но они не советуются. Мама сама ждет совета.
   - Я сказала товарищам, что хочу уехать на Украину... Сейчас они решают вопрос, как помочь нам. А пока просили меня посидеть с вами на даче...
   - Но почему же так долго, мамочка? Ведь уже становится холодно. И потом, я пропускаю гимназию... - зябко поводя плечами, говорит Алина.
   Но мать ничего не может ей сказать. Она сама беспокоится, что так долго нет никаких указаний от товарищей.
   - Подождем еще недельку... Кстати, вернется Леня... Мне надо с ним серьезно поговорить, - отвечает она дочери.
   Алина замолкает. Ей кажется, что уже давно все ее подруги учатся, одна она все еще сидит на даче. Алине не нравится и переезд на Украину: ей жаль расстаться со своими подругами и особенно с Бебой. Алина любит свою гимназию, но она молчит. Ей жаль маму. Маме так тяжело без Кати... И от папы уже давно-давно нет писем... Алина уже не спрашивает о нем...
   - Будем ждать, Алина, - поднимаясь со скамьи, устало говорит мать.
   Девочка смотрит на нее с глубокой грустью, но, верная Катиному завету, безропотно отвечает:
   - Конечно, подождем, мама.
   Оставшись одна, Марина неподвижно сидит в кресле. Она думает о Кате, о муже, думает о своей трудной жизни, о детях, которые так болезненно чувствуют свое одиночество.
   Но Марина не плачет. Тонкая морщинка прорезает ее лоб, темные ободки вокруг ее светлых глаз с каждым днем становятся глубже, в длинных косах серебрятся новые ниточки... Марина не думает о себе, она думает о детях... Она всегда там, где готовы брызнуть, слезы... Чаще всего она с Мышкой. Но однажды, спрятавшись в уголок террасы, тихонько всхлипывает Динка.
   - О чем ты? - спрашивает мама.
   - Я боюсь... что... Ленькин... пароход вдруг... утонет... - безутешно шепчет Динка.
   Мама, всплеснув руками, поднимает ее голову, смеясь вытирает ей лицо своим платком.
   - Пароход не утонет, - говорит она, и Динка успокаивается.
   Пароход и правда не тонет, но откуда же может знать Марина, сколько горьких слез еще готовит судьба ее дочке...
   Глава семьдесят восьмая
   ПАДАЮТ ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ...
   Марина сидит на крыльце. Сбоку, под большим теплым платком матери, прилепилась Мышка. По другую сторону - Алина. А около колен, как всегда, сжалась в комочек Динка...
   Солнце уже давно спряталось. Свежий ветер сметает в кучи сухие листья... Желтыми листьями усыпано и крыльцо... Медленно кружась, падают они на головы детей, на пушистые косы Марины...
   Поредел и словно вымер сад. Опустели цветочные клумбы. Пусто и грустно в маленькой даче. Давно-давно не слышно здесь веселого шума голосов, детского смеха. Все реже и реже бегает на обрыв Динка.
   "Нас и так мало осталось..." - думает она, глядя на печальные лица сестер и матери. Каждый вечер сидят они теперь на крылечке, но все грустней и грустней это тихое сидение на опустевшей даче. Лежит на коленях Марины раскрытая книга...
   - Не надо читать, мамочка! Посидим так... - просят дети. Марина смотрит на их осунувшиеся, вытянутые лица, глубокая усталость охватывает ее. Кажется, что иссякли все слова утешения, не звучит смех, и вместо веселой улыбки горькая складочка ложится у губ.
   - Давайте споем что-нибудь... - предлагает Марина, стараясь вспомнить бодрую, веселую песню, но вместо этой песни на память невольно приходят другие. - "Поздняя осень, грачи улетели..." - запевает она и, с невеселым смехом обрывая себя, машет рукой: - Нет, не эту!
   - Давайте дяди Лекину: "Так ветер всю красу наряда с деревьев осенью сорвет..." - тихо начинает Динка.
   - Нет-нет, я сейчас вспомню... - говорит Марина, но песни, веселые песни, не приходят ей на ум. - Давайте я скажу вам стихи, - предлагает она. - Вот Шевченко. Вы ведь любите Шевченко?
   - Мы любим... - хором откликаются дети. Марина читает стихи. На последних строчках голос ее звучит все тише и неуверенней:
   ...i не знаю,
   Чи я живу, чи доживаю,
   Чи так по свiту волочусь,
   Бо вже не плачу и не смiюсь...
   Нет, не читается сегодня, - решительно говорит Марина. Маленькая сиротливая кучка сдвигается ближе...
   - Мы не можем петь, мамочка. Нас так мало... Нас было много раньше, жалобно говорит Мышка.
   Никто не отвечает ей... Стучит оторванной ставней ветер, а кажется всем, что в уголке террасы стучит швейная машинка, а может, это стучит в калитке Марьяшка своей неизменной ложкой... А может, в кухне месит тесто Лина, налегая на доску...
   Динка смотрит на сад, и каждый падающий лист представляется ей цветным флажком, взлетающим над забором И Динка не выдерживает.
   - Мама, почему у нас все время какое-то горе? - уткнувшись в колени матери, спрашивает она.
   - У нас нет горя! - резко отвечает Марина, словно встряхнувшись от тяжкого сна. - У нас никто не умер... Папа жив, Костя жив... Лина недавно приезжала... У нас нет горя... а если бы даже оно и было, то мы не поддались бы ему, не опустили головы... Надо думать о хорошем, а не о плохом, Дина!
   - Конечно... - неуверенно поддерживает ее Алина. - Если Катя поехала, так ведь она поможет Косте и другим несчастным людям...
   - А Лина вышла замуж за хорошего человека. Малайку, - это ведь тоже надо радоваться, да, мама? - стараясь попасть в тон сестре, предположила Динка.
   - А папа наш любит нас... и тоже мы радуемся... - высунув из-под платка распухший нос, добавила Мышка. Марина откинула назад голову и засмеялась.
   - Значит, у нас нет горя? - весело сказала она. - Вот видите! Надо уметь во всем находить хорошее! Горе - это враг человека, с ним надо бороться не слезами, а мужеством! - твердо закончила Марина.
   - Ну да! - вдохновленная ее словами, встряхнула головой Динка, - Горе это враг! Но мы не поддадимся! - И, решив сразу проявить мужество, она вскочила и показала сестрам шиш. - Вот ему!
   Алина шутя хлопнула ее по руке, все засмеялись. э - и еще... - сказала Марина, радуясь, что дети развеселились. - Еще часто бывает, что за горем следует радость... Вот как на небе: тучи, тучи, и вдруг солнышко...
   - Динка! Вый-ди! Вый-ди! - вдруг раздалось за забором.
   - Арбузы кричат! - засмеялась Динка и побежала к калитке.
   Навстречу ей выдвинулся Трошка; круглая физиономия его лоснилась от удовольствия.
   - Погоди, я скажу... - оттолкнув выпрыгнувшего из кустов Миньку, заторопился он. - Слышь, Динка! Пароход "Надежда" вышел из Казани! Мы от Минькиного отца узнали! Динка взвизгнула, хлопнула калиткой и помчалась к даче,
   - Мама, мама! Ленька едет! - кричала в буйной радости Динка - Ленька едет! - повторяла она, ликуя и кружась.
   - Ну вот, и пришла радость! - сказала с облегченным сердцем Марина.
   - Но ведь это только для Динки... - разочарованно откликнулась старшая девочка.
   - И для меня! - выскочила вдруг Мышка.
   - И для нас! - строго сказала Марина. - Нам всем нужен такой верный, стойкий товарищ, как Леня.
   - Он старше меня? - ревниво спросила Алина. Мать ничего не ответила. Она смотрела на младшую дочку и радовалась ее радости. Широко раскрыв руки и закинув голову, Динка смеялась и пела, кружилась и падала, надувая пузырем платье... Скучные осенние листья вдруг ожили. Красные, желтые, оранжевые, как разноцветные птицы, они веселыми стайками слетали с деревьев на голову и плечи девочки.
   И Марине снова захотелось, чтобы на крыльце бодро и радостно зазвучали голоса детей.
   - Ах, как же я не могу вспомнить ни одной хорошей песни! - с досадой сказала она, проводя ладонью по лбу и тщетно роясь в своей памяти. - Вспомните хоть вы, Алина, Мышка!
   Но девочки тоже не могли попомнить веселой песни, все, что они предлагали, в конце, или в середине, или с самого начала было грустное... А звонкий голос Динки раздавался уже в другом углу сада, и желтые печальные листья снова медленно и скучно падали на крыльцо.
   Глава семьдесят девятая
   КРАСНЫЕ САПОЖКИ
   Вот и Казань... Ленька стоит на борту парохода и смотрит на кривые улички предместья, убогие домишки с плоскими крышами.
   - Это еще, брат, не Казань... Это так коло берега беднота ютится. Сама Казань эвон где! - говорит повар Никифорович, указывая рукой на затонувшие в желтеющих садах золотые маковки церквей. - Старинный город... Казань-матушка!
   - А сколько здесь стоять будем? - спрашивает мальчик. ему кажется, что прошло уже много дней и ночей, с тех пор как пароход "Надежда" отчалил от родной пристани... Сильно скучает Ленька. Плохо ест, не идет ему "знатный матросский харч" на пользу.
   - Не в коня корм... - ворчит толстый кок Никифорович, подкладывая Леньке не в очередь лучшие куски. - Не могу откормить, ваше благородие, - говорит он капитану. - Шибко задумывается мальчонка...
   Не радовала Леньку и подвесная койка. По ночам тяжело ворочался он с боку на бок, слышался ему горький плач покинутой Макаки... Представлялось ему, что идет она по берегу одна-одинешенька, остановится, оглянется... Нет Леньки!
   Больше всего мучили мальчика ночные кошмары: никак не мог он забыть перекинутую на утес и оставленную второпях доску. Снилось: идет по этой доске Макака, пошатнулась, взмахнула руками: "Лень!.. Лень!.."
   А доска тихо поворачивается под ней...
   Ленька вскакивал, крупный пот катился по его лицу...
   "Нет, не работа это, не жизнь это .." - тоскливо думал он.
   А все было бы хорошо, когда б не тоска по оставленной подружке. Матросы относятся к Леньке бережно и любовно: каждому бросается на помощь Ленька, не гнушается никакой работой. И промеж взрослых держится скромно; сидя за общим котлом, хлебает щи аккуратно, позади всех протягивает ложку...
   - Хороший малец! Старательный, только уж больно невеселый, - докладывают капитану матросы.
   Капитан зовет мальчика к себе в каюту, подолгу разговаривает с ним.
   - Скучаешь, Леня? - часто спрашивает он. Ленька молчит и смущенно улыбается.
   - Ты, малец, к нам привыкай. Дружба - она, конечно, первеющее дело, только на воде подружек забывать надо. Не до них тут!.. - глядя на Леньку, говорят старые матросы.
   Без шуток, конечно, тоже не обходилось.
   - Ну, вот пел ты ей... Пел не пел, а кричал чегой-то во всю глотку... начинает, посмеиваясь, какой-нибудь молодой матрос. - Ну ладно! Сейчас она девчонка маленькая... И дружба у вас, видать, крепкая... А вот как подрастет, тогда песней не утешишь... - Матрос смотрит на Леньку смеющимися глазами и подталкивает локтем соседа. - Да, подрастет и, глядишь, сменит тебя на какого ни на есть сухопутного Ваньку... А ты скучаешь...
   - Не сменит! - гордо отвечает Ленька, и губы его растягиваются в улыбку.
   - Чего там - не сменит! - сердито прикусывая хлеб, вступает пожилой матрос. - Подружка твоя с господского дому. Барышня! А ты - сирота без роду, без племени... Тебе за ней не гоняться, вот что!
   - Верно, верно! - качает головой молодой матрос. - Она себе подберет почище... Вот как ездят у нас пассажиры иногда... Чудные имена у барчат... Все Мунчик да Пунчик, али Гогуся какой-либо... Вот и бросит она тебя ради Гогуси али Пунчика... Эх, ты!
   - Не бросит! - повторяет Ленька, и, представив себе, как сердито налетает Макака на неугодных ей пунчиков и гогусек, он вдруг звонко хохочет. - Вот знала б она!
   - Ну, вот и развеселился! - добродушно улыбаются матросы. - А как повернем назад от Казани, так и вовсе запрыгаешь!
   Ленька ждет Казани. Долго стоит пароход в Симбирске. Капитан снова берет груз... Матросы носят на плечах мешки с зерном, ящики с сушеной рыбой.
   Ленька суетится вместе со всеми, тянет на плечи тяжелый мешок.
   - Иди, иди! - гонят его матросы. - Куда лезешь? Не подужаешь ведь.
   Ленька выходит на пристань. Заработать бы тут, да пассажиров мало, и, того гляди, капитан рассердится. "Ты, - скажет, - сыт, чего матросскую честь мараешь? Как нищий за пассажирами вяжешься..." Эх! Не на что Леньке купить обещанные красные сапожки, негде заработать ему на эту покупку...
   Перед Казанью капитан вызывает мальчика в каюту:
   - Пойдешь со мной в город. В Казани сейчас выставка. Вот тебе рубль - купи что-нибудь на память!
   - Спасибо, - сияя, говорит Ленька и бежит чистить своя новые брюки.
   По всей форме нарядили Леньку матросы. Портной Силыч перешил ему брюки и рубаху, воротник пришлось сзади присобрать, бескозырка нашлась в аккурат.
   Гордо сходит на берег Ленька. Рядом с ним идет капитан в своем белом нарядном кителе. Кажется мальчику, что все встречные пялят глаза на его капитана. Да и на него, Леньку, тоже небось посматривают - матрос! По всей форме матрос, только ростом маловат. Ленька выпячивает грудь, тянется вверх, непривычные к ботинкам ноги его зажаты как в колодки, но он все готов стерпеть! И на душе у него радостно. Целый рубль дал ему капитан! На это не только сапожки купишь, а и тюбетеечку Макаке можно привезти.
   Долго идут по кривым уличкам и переулкам капитан с Ленькой, а города все не видно.
   - Вон город! Там улицы красивые, просторные... Магазины, лавки... Татары прямо на улицах коврами торгуют, тюбетейки, чувяки продают... А на выставке всего много! - говорит капитан.
   "Мне, самое главное, сапожки..." - оглядываясь, думает Ленька.
   Они проходят мимо большой, красивой церкви. На паперти сидят нищие. Из широко раскрытых резных дверей слышен однообразный певучий голос попа.
   Капитан замедляет шаги.
   - Ты богу молишься? - спрашивает он Леньку.
   - Нет, - усмехается Ленька. - Не молюсь.
   - Что ж так? - удивляется капитан
   - Разочаровался я в боге. Два раза просил его заступиться, и оба раза надул он меня, - серьезно говорит Ленька и машет рукой: - Бог с ним, с этим богом!
   - О чем же ты просил его? - с улыбкой спрашивает капитан.
   - Да один раз послал меня хозяин за хлебом и три копейки дал. А я, уж не знаю как, обронил эти три копейки. Ну, думаю, запорет меня злодей... Искал, искал - нету... А тут церковь, народ молится... Бросился я туда; бился, бился головой об пол, плакал, просил: "Господи, подкинь мне мои три копейки либо защити меня от хозяина..." - Ленька грустно усмехнулся и махнул рукой: - Два дня после этого без памяти лежал от побоев...
   Капитан внимательно и серьезно глядел на тонкое, бледное лицо мальчика, на лучистые серые глаза с глубоким, недетским выражением...
   - Бог - это наша совесть, Леня, - сказал он, помолчав. - У каждого человека свой бог.
   Они вышли на главную улицу. Здесь бойко цокали по мостовой экипажи, звенели конки... Встречалось много нарядной публики, между ними важно шествовали богатые татары в пестрых длинных халатах, в расшитых цветной шерстью тюбетейках... Около входа на выставку толпился народ. Капитан взял два билета, и они прошли на главную аллею; от нее шли еще аллеи. Между ними огромная клумба с цветами. Цветочки были всех сортов, но очень маленькие, кукольные; они густо синели, краснели, розовели в поблекшей, но все еще густой бархатной траве. На дощечке было написано: "Американский газон. За топтание штраф!"
   "Сорвать бы Макаке... Не видала она еще таких-то..." - подумал Ленька, но сорвать не посмел.
   Они прошли с капитаном мимо богатых лавок. В одной торговали яркими, расшитыми цветной шерстью коврами; ковры были раскинуты прямо на траве; в другой Ленька увидел, как из зерен какао делают шоколад... Шоколаду было много; среди плиток, уложенных на громадный противень, были белые, зеленые и розовые шоколадины.
   "Не едала еще Макака таких-то, - сжимая в кармане свой рубль, подумал Ленька. - Вот куплю сапожки, тогда уж что останется..."
   Рубль казался Леньке несметным богатством. Он зорко глядел по сторонам, не висят ли, не стоят ли где красные сапожки со светлыми подковками... Эх, обегать бы живо-два всю выставку, да капитан идет рядом...
   Прошли еще аллею. Широкие, усыпанные песком дорожки были тщательно подметены, только кое-где стояли непросохшие лужицы, но день был хороший, солнечный.
   - Последний день выставки, - сказал капитан. - Завтра закроется...
   Ленька беспокойно забегал глазами по раскинутым палаткам, рундукам и лавкам. Около одной, прямо на земле, лежала толстая кошма, люди. сидели на высоких подушках и пили чай из круглых цветных пиал. Тут же продавались восточные сладости: халва, кишмиш и сваренные в сахаре золотистые орехи... Капитан купил пакетик засахаренных орехов, разделил их пополам с Ленькой и сунул свою долю в карман. Ленька осторожно взял в рот один орех, остальные тоже спрятал.
   У лавки с глиняной расписной посудой стояли долго... Ленька соскучился глядеть на чашки, миски и кувшины, искусно раскрашенные и отполированные, словно покрытые лаком.
   В глубине аллеи толпился народ... Капитан и Ленька подошли ближе.
   - "Король и королева с Малайских островов", - громко прочел капитан наверху балагана.
   За железной решеткой на деревянном возвышении сидел высокий курчавый негр. Черное тело его, натертое маслом, лоснилось, на жестких волосах торчали во все стороны цветные перья, сквозь нижнюю губу было продето медное кольцо, на шее брякали бусы, пальцы на руках были унизаны дешевыми кольцами... Рядом с ним сидела такая же пестрая, разукрашенная цветными бусами и лентами черная королева. Костюмы обоих состояли только из коротких юбочек; на женщине был еще красный, расшитый блестками лифчик...
   Черные лица короля и королевы блестели от пота, белки черных глаз медленно поворачивались то вправо, то влево, по тихому звону колокольчика толстые красные губы обоих раздвигались, обнажая блестящие белые зубы... К решетке липла гогочущая толпа, протянутые руки бросали неграм куски сахара, бублики и дешевые побрякушки...
   Капитан быстро вышел из толпы.
   Ленька протиснулся ближе к решетке. Рядом с ним встала какая-то женщина с ребенком. Ребенок, увидев незнакомых черных людей, заплакал. Королева вдруг поднялась и, напряженно прислушиваясь к плачу ребенка, медленно подошла к решетке... Ленька увидел совсем близко от себя огромные, полные слез и тоски черные глаза...
   Он дрогнул, схватился за решетку:
   - Пустите ее! Сволочи!
   Притихшая было толпа громко охнула.
   - Ты что в присутственном месте выражаешься? - накинулась на мальчика стоявшая сзади старуха. - Сейчас полицию позову!
   - Шныряет тут в толпе, жулик эдакий! А еще матрос! - поддержали ее в толпе.
   Ленька, боясь попасть в перебранку и осрамить своего капитана, молча нырнул между людьми и, отойдя подальше, оглянулся. Он был зол и расстроен.
   "Тьфу с ней, с этой выставкой! Знал бы, не ходил..." Он поискал глазами капитана, но капитана нигде не было. "Ну и ладно! - подумал Ленька. - Какой интерес мне с ним ходить... Я один-то быстрее все обегаю да сапожки куплю".
   Он пробежал еще несколько аллей, заплутался, попал к выходу, потом снова обошел все ряды лавок... В одном месте детей катали на осликах, в другом вертелась карусель... Наконец начались ряды лавок с одеждой... Дальше шли палатки с обувью - чувяками, сапожками. Сердце Леньки замерло, остановилось. В одной из палаток, над головой старого татарина в тюбетейке, висели красные сафьяновые сапожки со светлыми подковками. Сапожки были всех размеров, и Ленька, вытянув вперед растопыренную ладонь, несмело подошел к торговцу.
   - Мне сапожки... Вон энти сымите... - охрипшим от волнения голосом сказал он.
   Татарин ловко поддел связанные шнурком сапожки и, бросив их на прилавок, спросил:
   - Какой нога надо?
   Ленька, трепеща, положил на прилавок свою ладонь, примерил подошвы.
   - Велики... Меньше давай...
   Татарин полез под прилавок, вытащил еще две пары. Сапожки были мягкие, с кожаной подошвой и светлыми подковками на каблучках. Наверху голенищ шли зеленые и желтые полоски с двумя кисточками посредине... Ленька поставил один сапожок к себе на ладонь и засмеялся:
   - Как раз! Как раз будут!
   - Ну, бери. Спасибо скажешь - хорош товар. Плати деньги! - обрадовался и торговец.
   - А сколь денег-то? - оробел вдруг Ленька, вытаскивая из кармана свой рубль.
   - Два рубля с полтиной давай, - протягивая руку, сказал торговец.
   Ленька сжал свой рубль, лицо его посерело, глаза испуганно поглядели на продавца.
   - За рубль отдай... Нет у меня больше, - безнадежно прошептал он, крепко держа одной рукой красные сапожки.
   - Чего рубль?! Два с полтиной давай, дешевле нет... Смотри товар, не жалей! - звонко стукнув о прилавок каблуками, нахмурился татарин.