Страница:
— Да? А ты уверена, что он появился там случайно? — враждебно спросил Васс, держась за голову.
— Да. А тебя, конечно же, обуревают сомнения?
— Представь себе. Обуревают.
— Так-таки обуревают?
— Именно.
— Ну хорошо. Перестань держаться за голову.
— Если я перестану, она отвалится.
— Что ты такое заподозрил? Говори.
Васс помычал, размышляя и держась за голову.
— Его вполне могли подослать. И даже нападение могло быть инсценировано. Может, это и есть их цель — чтобы ты его пригласила к себе.
— Нельзя быть таким подозрительным, Васс. Это может привести к комическим результатам, — объяснила Мария, улыбаясь.
— Как знаешь. Я против того, чтобы брать… хорла, как болит-то… брать юношу в Вышгород. Если тебе совершенно необходимо его отблагодарить, найди ему какую-нибудь службу при князе.
— Котором князе?
— Любом, — сказал Васс, держась за голову.
Он сразу понял, что ляпнул лишнее. Мария хорошо понимала шутки, и даже иногда смеялась, и умела шутить сама, но только тогда, когда дело не касалось уже принятых ею решений. Мгновение назад она еще колебалась, доводы Васса казались ей убедительными, подозрения оправданными. Теперь же она пригласила бы Хелье поехать с ними в Вышгород даже если бы он сам сказал, что подослан лично Базилем Вторым. Или Ярославом, то есть Житником. Оставалось смириться с мыслью, что какое-то время придется терпеть присутствие этого… возможно, спьена.
Пока они разговаривали, что-то произошло между слугами и предполагаемым спьеном. Приблизившись, Васс и Мария увидели, что рубаха одного из слуг распорота сверху до низу, а второй слуга отошел от повозки на десять шагов и готов бежать очень быстро.
— Изволь, матушка-добродетельница, видишь… — запричитал слуга.
— Молчи, — велела Мария и, обратясь к Хелье, спросила: — Ты зачем моих слуг обижаешь?
— Не обижаю, — возразил Хелье, — а учу правильному поведению в присутствии людей порядочных.
— А оно у них неправильное?
— Вопиюще.
А он не простой, подумала Мария, вглядываясь в это странное, еще детское, лицо с глазами вполне взрослыми и скулами высокими.
— Чем же? — спросила она.
— Чрезмерной развязностью, — ответил он.
Хелье, несмотря на то, что его отвлекло поведение слуг, прекрасно уловил суть разговора Васса и Марии. При других обстоятельствах он бы обиделся и ушел. Но не теперь. Не сейчас. Раздражение Васса совершенно его не волновало.
Редкий мужчина, видевший Марию хоть раз, находил в себе достаточно благоразумия, чтобы остаться равнодушным. Дело было вовсе не в красоте Марии. Напротив, именно красотой она не отличалась. Темно-русые волосы уже во время событий, описываемых в нашем повествовании, частично поседели, несмотря на молодость, а густыми они не были никогда. Чересчур крупные брови нависали над зелеными глазами — расстояние между веком и бровью почти мужское. Глаза округлы, а нос широкий, с небольшой, не украшающей его, горбинкой, рот крупный, губы толстые, овал лица неправильный, кожа не очень гладкая. Тело Марии было самое обыкновенное, без особых красот, и дополнительно его портили отсутствие талии и коротковатые ноги с большими ступнями и тяжелыми бедрами. Тем не менее и теперь, в двадцатилетнем возрасте, и впоследствии, четверть века спустя, где бы она ни появлялась, все мужские взгляды тут же направлялись именно на нее, даже если вокруг было множество ослепительных красавиц. Власть притягательна, а Мария рождена была властвовать, создана повелевать, и только стальная воля Владимира сдерживала амбиции ее и ее поклонников, давя в зародыше периодически пробуждающийся, вызванный брожением умов под влиянием Марии, правительственный кризис. Единственный мужчина эпохи, относящийся к Марии с оттенком снисходительного пренебрежения, был Васс. Уникальность его и Марии отношений давала Вассу преимущества, которыми он дорожил и которые старался сохранить до поры до времени. Он не ревновал Марию, нет. Он просто не хотел терять то, что имел, и терпеть не мог, когда простое и ясное состояние его дел усложнялось из-за пополнения кружка Марии за счет бездельников и проходимцев. Ему казалось, что она слишком неразборчива в знакомствах.
Бездельник и проходимец сидел теперь вместе с ними в повозке, влекомой двумя не старыми еще лошадьми и тупо смотрел на мерцающий справа по ходу Днепр. Волосы проходимца расчесаны были на пробор, угри, прыщи и рытвины на лице, обычные среди людей низших сословий, отсутствовали, боевой клинок, судя по состоянию рукояти, пускался в дело регулярно, либо в ежедневных упражнениях, либо в стычках, а вот одеждой молодой невежа мало чем отличался от обыкновенного укупа, прибывшего из северных земель в поисках заработка. Подослан? Возможно. А если нет? Если нет, следует считать, что проходимец спас ему, Вассу, жизнь. Или не следует? Да и вообще, к чему это обязывает? Ну спас, подумаешь. Мало ли жизней спас сам Васс!
— Ты ведь не местный, — обратилась Мария к Хелье. — Откуда ты?
Хелье решил, что врать опасно. Из-за противостояния, ранее скрытого, а теперь уже явного, Киева и Новгорода, земли восточных славян опутаны интригами и заговорами. Сказать, что он из Ростова, или даже из Смоленска, вполне могло быть равносильно признанию в том, что он спьен. Правда была, вроде бы, безопаснее.
— Из Сигтуны, — признался он.
Васс и Мария посмотрели на него странно.
— Ага, — сказала Мария. — А для чего же ты к нам пожаловал?
— По поручению? — предположил Васс подозрительно.
— По желанию, — заявил Хелье. — Надоело мне в Сигтуне.
Нет, подумала Мария, он не может быть посланником Неустрашимых. Это было бы остроумно, а Неустрашимые остроумием не отличаются.
— Надолго? — спросил Васс.
— Пока не надоест, — ответил Хелье.
Через два часа повозка съехала с хувудвага к реке, где путников ждала большая добротная ладья. Возница развернул повозку и куда-то уехал. Гребцы, их было в ладье шестеро, взялись за весла. На другом берегу в лунном свете проявились призрачные очертания Вышгорода — маленького городка с большой историей.
Во время переправы два гребца вдруг поссорились и чуть не подрались, и Вассу пришлось дать каждому по два крепких подзатыльника.
Терем, в который проследовали в сопровождении все тех же двух слуг Мария, Васс и Хелье, степенно возвышался над остальными постройками прибрежной улицы. Центральная часть его отдаленно напоминала киевские богатые дома, но пристройки были деревянные. Крепкий забор из хорошо оструганных досок белел свежей краской, которая, очевидно, и соблазнила того, кто лихо начертал углем слева от калитки слово «хвой». Хелье плохо разбирался в славянской вязи, но букву «х» знал, и догадался по ней об остальном.
Внутри терема повсюду горели светильники и ховреги, было, к удивлению Хелье, людно. Ночные сборища, хоть и существовали в разных формах всю историю человечества, в одиннадцатом веке организовывались не часто. Марию приветствовали веселыми возгласами, поднятыми кубками, восхищенными улыбками. Наиболее близкие ей (наверное) люди подходили ближе и кланялись в гашник. Большинство присутствовавших были молоды и очень богато и со вкусом одеты — стиль одежды в основном местный, но то и дело в толпе мелькали италийские, греческие, франкские и польские фасоны.
Хелье представили нескольким гостям. Одежда его вызвала много недоуменных улыбок и скрытых насмешек, но он не обратил на них внимания. О том, что он только что поучаствовал в спасении чести, а может быть и жизни, Марии, не упоминалось. Хелье не обиделся. Улучив момент, он приблизился к Марии, болтавшей легкомысленно с несколькими гостями. Зайдя сбоку и наклонясь к самому ее уху, он тихо сказал:
— Княжна, мне необходимо с тобой поговорить наедине.
Лицо Марии на мгновение застыло маской, а затем изменило выражение — из домашнего стало светским. Так улыбаются хорошо воспитанные отпрыски знатных родов представителям держав и зарвавшимся смердам. (О том, что он, Хелье, прибыл в Киев именно как представитель державы, Мария знать не могла).
— Да, конечно, — ответила она. — Сейчас?
— Через четверть часа.
— Хорошо. Я поднимусь в светелку.
Васс наблюдал обмен интимными репликами с расстояния в пятнадцать шагов и основательно разозлился.
Меж тем к длинному столу, стоящему близко к стене, за которым сидели, очевидно, самые родовитые из присутствующих, приблизился некто в холщовой рубахе и сапогах, без сленгкаппы, с гуслями в правой руке. Подражателей Баяна хватало везде. Для самого Баяна парень был слишком молод. Ему едва исполнилось двадцать.
— А где же Мария, добродетельница наша? — проскандировал малый нарочито подобострастным голосом.
Голоса стихли. Мария махнула парню рукой.
— Здесь я, Порука.
Порука улыбнулся сладко.
— Здравствовать тебе, Мария, три века! — провозгласил он. — У нас в Смоленске только о тебе и говорят, только тебя, милую, и хвалят!
Вранье, подумал Хелье, с интересом разглядывая земляка. Я, правда, в Смоленске был совсем ребенком, но все равно вранье. Смоленские себе на уме, что им киевская княжна.
Гости смотрели на Поруку, предвкушая. Очевидно, знали, на что он способен. Порука сел прямо на досчатый пол и провел пальцем по струнам. Диотонная гамма заставила замолчать последних перешептывающихся. У гостей был такой вид, будто они боятся упустить даже полслова.
Никакого заговора, конечно же, не было. Происходящее являлось разрешенной формой оппозиционерства, и Владимиру обо всем, что здесь происходит, конечно же докладывали спьены. Но Хелье об этом не знал.
А певец тем временем бравировал своей крамольностью, опьяненный иллюзией собственного мужества, побеждающего страх. Парень он был сметливый и наверняка предполагал, что если волею злой судьбы Мария получит настоящую власть, ему тут же вырвут за былое удальство язык. Вот только в получение Марией действительной власти он, как и большинство присутствовавших, не верил.
Он стал ждать. Последователь Баяна завершил былину торжественным перебором по квинтам вниз, и еще раз по квинтам вниз, и сразу затянул веселую песенку фривольного содержания. Хелье стал было слушать, но вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Сперва он не смог определить, кто именно из гостей смотрел на него с большим интересом мгновение назад, но вскоре увидел женскую фигуру, продвигающуюся к одному из выходов, ведущему во внутренние помещения.
Ничего особенного в том, что женщина на него смотрела, не было. Женщины любят смотреть на мужчин, прикидывая возможности устройства своей жизни за их счет. А только взгляд именно этой женщины был особенный, вовсе не марьяжного виду. Хелье показалось, что он узнал и походку, и поворот головы, и что-то еще, не поддающееся описанию, что-то, что отличало именно эту женщину от любой другой. Он вспомнил ховрег, который именно эта (эта?) женщина держала возле его лица, вспомнил простуженный ее голос. Вспомнил пожар в Евлампиевом Кроге. Самое разумное было — выйти из терема и за четыре-пять часов одолеть пешком шестнадцать аржей, отделяющих Киев от Вышгорода.
Гости засмеялись, реагируя на какую-то шутку в песенном тексте. Посматривая на темный проход, в котором скрылась рыжая женщина, Хелье начал передвигаться по помещению от одной группы гостей к другой, будто ища кого-то. Вскоре в проходе показались двое рослых парней и тоже стали передвигаться, таким же способом. При этом один из них передвигался в сторону входной двери, явно опасаясь, что искомый может, не спросясь, воспользоваться ею, что, очевидно, противоречило планам того, кто организовал поиск.
Придерживая сверд левой рукой, чтобы он не зацепился за кого-нибудь и чтобы иметь возможность выхватить его в любой момент, Хелье приблизился к темному проходу, чего от него, по-видимому, не ожидали, и, отделившись от очередной группы, члены которой попытались завязать с ним беседу, шагнул в полумрак.
Через десять шагов полумрак сгустился, но впереди, справа по ходу, неяркий свет сочился в темноту из-под какой-то двери. Решив, что это и есть нужная ему дверь, Хелье двинулся к ней. До двери было шагов тридцать. Позади послышалось движение. Стиснув зубы, Хелье бросился вперед. За ним не побежали. Он надавил на дверь плечом. Она оказалась заперта. Отступив на шаг и выхватив сверд в целях упреждения атаки с тыла, если таковая все-таки последует, Хелье пнул дверь ногой. Засов оказался несерьезным, крепление вылетело из паза, дверь распахнулась. Он метнулся внутрь и прикрыл дверь за собой. Приглядевшись, он взялся за второй, куда более добротный засов, который ему не удалось бы так просто выбить, и задвинул его. Комната освещена была тремя свечами, горевшими на чем-то, напоминающем ночной столик. Такие столики были популярны тогда в некоторых частях Альбиона и какое-то время распространены были в Сигтуне. У племянника конунга был такой.
На ложе задвигались, завозились, зарычали мужским голосом и всполошились женским.
— Прошу прощения, — тихо но звучно сказал Хелье, открывая ставню. — Я просто прохожу мимо, а то в обход долго…
— Чтоб тебя разорвало, пьяная рожа! — крикнули ему с ложа баритонально по-польски.
— Зачем же так грубо, — откликнулся Хелье, улавливая смысл фразы и вставая на подоконник.
С подоконника он заступил на карниз, прошел боком некоторое расстояние, взялся за уступ, попросил помощи, и прыгнул вперед и вверх, перемахивая узкий проход между стенами и удачно, мягко падая ладонями и локтями на широкий карниз светелки. Закинув ногу на карниз, он подтянулся, встал на колени, повернулся боком, а затем спиной к стене. Окно светелки было тускло освещено. Хелье приблизился к нему и осторожно, чтобы не сверзиться (внизу было совершенно темно, и как далеко земля — неизвестно), воспользовавшись тем, что одна из створок ставни была приоткрыта, заглянул внутрь. Он тут же отдернулся, очень надеясь, что его не заметили. Нет — не заметили. Разговор продолжался, ритм не нарушился. В светелке горела печь, трещали поленья — возможно поэтому.
— Твое легкомыслие к хорошему не приведет! — уверял Марию Васс. — Вот и Эржбета его знает.
— Не то, чтобы знаю, — уточнила Эржбета. — Но я видела его в Новгороде и здесь. Он постоянно участвует в событиях. Он подослан.
— Может, его Неустрашимые подослали следить, как идут их дела, — предположил Васс. — Наблюдателем.
— Сомнительно, — сказала Эржбета.
— Что скажешь, Мария?
— Он слишком молод для такой миссии, — ответила Мария, помолчав. — Здесь что-то другое. Оставим его пока что. Что у нас с Борисом?
— Все готово, — сказал Васс. — Всем, кому нужно, заплачено. Можно его умыкнуть прямо из войска.
— Нет, — возразила Мария. — Лишний шум. Нужно выждать момент, когда он пойдет на Подол пить.
— Он теперь туда долго не пойдет, — возразил Васс. — Ему Владимир запретил.
Мария засмеялась.
— Сколько всяких передвижений из-за одного пьяницы, — возмутилась Эржбета. — Прости меня, княжна, но как-то нелепо это. Да и не верю я, что Владимира можно таким образом запугать.
— Можно, — возразил Васс. — Еще как можно. Ты этого можешь и не знать, это давно было, года четыре назад. Как Борис тогда загулял где-то, пропал из виду, Владимир извелся. Думал, что греки выкрали, хотел уж войско собирать, на Царьград по старинке идти. Даже олегов щит где-то для него откопали, для пущего устрашения.
— И что же? — спросила Эржбета без особого энтузиазма.
— Ничего. Появился Борис через неделю. На ногах стоял не очень твердо, но живой и здоровый. Отоспался потом. Нет, Владимир обязательно должен уступить.
— Да, — сказала Мария. — Вот ты и пойдешь к Владимиру.
— А?
— К Владимиру пойдешь. Предъявлять условия.
— Почему я? Нет уж, Владимир меня не любит, да и я его не жалую. Найди кого-нибудь еще.
— Пойдешь, — заверила его Мария.
— Нет.
— Значит, не уверен ты в себе. А раз не уверен, значит так и скажем Неустрашимым. Да? Все было готово, но Вассу не хватило решимости. Вот пусть Неустрашимые потом и думают, что делать.
— Это нечестно, Мария! — возмутился Васс. — Пусть Эржбета идет! Да мало ли у нас людей!
— У Эржбеты другие дела есть. Я заинтересована в том, чтобы планам нашим следовали добросовестно. А если ты ничем не рискуешь — какая может быть добросовестность, Васс, помилуй? А так ты будешь стараться. Да и чего тебе бояться? Скажешь Владимиру, что тебя заставили, что ты не при чем. Ты знаешь, как это все преподать, не впервой тебе.
— А знаешь, что? — вскинулся Васс. — А вот не пойду я никуда. Не желаю. И последствий не боюсь. Хочешь ябедать Неустрашимым — ябедай. Раскомандовалась!
Он протопал к двери и обиженно ею хлопнул, выходя.
— Пойдет, — заверила Эржбету Мария. — Это он просто капризничает.
— Я знаю, княжна, — согласилась Эржбета. — Что-то долго не ведут нашего спьена.
— Может, он убежал.
— Нет, я верных людей послала. Убегать здесь некуда. Пойду-ка я посмотрю, что там к чему.
— Иди.
Эржбета вышла. Мария сладко потянулась и присела на кровать.
Сейчас меня будут искать по всему терему, подумал Хелье. То есть, уже ищут. Глаза его привыкли к темноте. Широкий карниз находился на расстоянии в три человеческих роста от земли. Если повиснуть на руках и удачно спрыгнуть, можно остаться целым. Но это всегда успеется. Тьма-то какая. Как в Сигтуне.
Он стал смотреть, как Мария стаскивает сапожки, развязывает гашник, расплетает кокетливую италийскую косу. Неужели у нее нет служанки? Независимая особа. Но как хороша! Как хороша, поселяне! И даже понятно, почему нет служанки. Служанки все — дуры завистливые, будут языком трепать промеж своего хорлова сословия, мол, у княжны ноги коротки, зад тяжелый, и вообще она вся нескладная. А зачем? Вот и нет у гордой Марии служанки.
Юбку она небрежно бросила на стул. Потащила рубаху через голову. Распрямилась, тряхнула негустыми волосами, отбрасывая их назад — гибкая и тонкая, несмотря на широкие бедра. Не снимая портов, Мария забралась под покрывало и некоторое время нежилась, потягиваясь. Взяла какую-то грамоту с прикроватного столика. Выбралась из-под одеяла, прошлепала босыми ногами к круглому столу у печи, взяла свечку. Вернулась. Водрузила свечку на прикроватный столик. Опять забралась под покрывало. Читает.
В дверь постучали.
— Да! — громко произнесла Мария. — Входи!
Эржбета вошла — мрачная, озабоченная.
— Не нашли пока что.
— Ну да?
— Да, — подтвердила Эржбета. — Уйти из дома он не мог. Он где-то здесь. Они уже там ищут, впятером, по всем помещениям. Куда-то он спрятался.
— Может, он здесь, у меня? — спросила Мария, делая серьезное лицо. — Загляни под кровать.
Эржбета поджала губы.
— Ладно, — смилостивилась Мария. — Как найдут, негодяйства над ним не учинять. Пусть постерегут до завтра. Утром я сама его расспрошу.
— Да, — сказала Эржбета неопределенно.
— Слышишь? Пусть он будет утром целый и невредимый. Я не шучу, Эржбета.
— Хорошо, — Эржбета кивнула.
— Счастливых поисков, — пожелала ей Мария.
Эржбета, поклонившись, вышла.
Некоторое время Мария читала, иногда поднимая голову и размышляя о прочитанном. Хелье раздумывал, что ему делать, и совсем уже собрался прыгать вниз и, пробежав, полагаясь на удачу, четверть аржи открытого пространства, отделяющую терем от рощи, пробираться обратно в Киев, как вдруг его позвали.
— Ну, хватит на карнизе сидеть, ногами болтать, — сказала Мария сурово. — Залезай в помещение, спаситель мой.
Хелье зашевелился, отодвинул створку, скользнул внутрь, и замер у окна. Ему казалось, что он и раньше чувствовал — она знает о его присутствии. Его оглядели, оценив по достоинству слегка смущенный его вид.
— Задвинь засов, — велела Мария. — А то ведь войдет кто-нибудь.
— Без спросу, княжна? — робко спросил Хелье, чтобы что-нибудь спросить, проходя к двери и задвигая тяжелый засов.
— Бывает, что и без спросу заходят, если думают, что дело неотложное. Садись. Вот на эту лавицу. Говори тихо.
Придерживая сверд, Хелье присел почтительно на край лавицы, стоящей близко к кровати.
— Что ты делал в Новгороде? — строго спросила Мария. — Отвечай не таясь.
— Я был там проездом, — ответил Хелье, прикидывая, знает ли Мария, что он видел ее раздевающейся. И знала ли, когда раздевалась.
— Эржбета утверждает, что ты вмешался в ее дела.
— А ей ничего другого не остается, как утверждать, — заметил Хелье. — Женщины не любят признавать свои ошибки.
— Только женщины? — улыбаясь спросила княжна.
— Мужчины тоже не любят. Но женщины, как правило, последовательнее в своей нелюбви.
— Это как же?
— Пока женщина не признала ошибку, — объяснил Хелье, — она считает, что никакой ошибки не было, и уверена, что другие считают также.
Придерживая покрывало у подбородка одной рукой, княжна села в постели и, прищурившись, внимательно рассмотрела собеседника. В свете свечи, один на один с ней, молодой человек отличался и от давешнего уличного спасителя, нагловатого, самоуверенного, и от провинциала, не очень робкого, но стесняющегося своей провинциальности, следовавшего с нею и Вассом в Вышгород в повозке. Хелье, сидящий перед ней, смотрел на нее глазами своевольного, плохо управляемого, но очень верного обожателя. О том, чтобы этот безродный скандинавский мальчишка стал ее любовником, речи не было. Но приручить его, возможно, стоило. Себялюбцы, окружавшие Марию — Васс, Эржбета, и прочие — видели во всем только свою выгоду. Содружество Неустрашимых, могущественная клика, признавала в Марии достойного союзника, но легко пожертвовала бы киевской княжной, если бы нашелся другой, более выгодный союзник. Хелье был явно из иной категории людей. Нет, он не спьен, решила Мария. Никем он не подослан. Возможно, у него есть какие-то амбиции, которые нетрудно удовлетворить.
— Я никогда не забуду услуги, которую ты мне оказал, — сказала княжна. — Судя по всему, ты никому пока что не служишь.
Голос у Марии был особенный — чуть надменный, завораживающий, внушающий надежду нижестоящим. Хелье решил сказать правду.
— Я прибыл по поручению.
— Вот как?
— Конунг Олоф поручил мне посетить сперва Ярислифа, а затем Вальдемара.
— Ты служишь Олофу?
— Нет. Я согласился выполнить поручение просто так. Из уважения к конунгу и из сочувствия к его дочери.
— Поручение секретное?
— И да, и нет.
— А мне ты можешь сказать, что за поручение?
— Это тайна.
— Обещаю не выдавать.
Хелье улыбнулся.
— Моему слову можно верить. Что ты так смотришь? Что ж мне, поклясться, что ли?
— Нет, — сказал Хелье. — Я не люблю клятв. В клятвах есть что-то ханжеское. Поручение я выполнил лишь наполовину. Вторую половину я, быть может, еще выполню. Для этого мне надо встретиться с Вальдемаром.
— Да. А тебя, конечно же, обуревают сомнения?
— Представь себе. Обуревают.
— Так-таки обуревают?
— Именно.
— Ну хорошо. Перестань держаться за голову.
— Если я перестану, она отвалится.
— Что ты такое заподозрил? Говори.
Васс помычал, размышляя и держась за голову.
— Его вполне могли подослать. И даже нападение могло быть инсценировано. Может, это и есть их цель — чтобы ты его пригласила к себе.
— Нельзя быть таким подозрительным, Васс. Это может привести к комическим результатам, — объяснила Мария, улыбаясь.
— Как знаешь. Я против того, чтобы брать… хорла, как болит-то… брать юношу в Вышгород. Если тебе совершенно необходимо его отблагодарить, найди ему какую-нибудь службу при князе.
— Котором князе?
— Любом, — сказал Васс, держась за голову.
Он сразу понял, что ляпнул лишнее. Мария хорошо понимала шутки, и даже иногда смеялась, и умела шутить сама, но только тогда, когда дело не касалось уже принятых ею решений. Мгновение назад она еще колебалась, доводы Васса казались ей убедительными, подозрения оправданными. Теперь же она пригласила бы Хелье поехать с ними в Вышгород даже если бы он сам сказал, что подослан лично Базилем Вторым. Или Ярославом, то есть Житником. Оставалось смириться с мыслью, что какое-то время придется терпеть присутствие этого… возможно, спьена.
Пока они разговаривали, что-то произошло между слугами и предполагаемым спьеном. Приблизившись, Васс и Мария увидели, что рубаха одного из слуг распорота сверху до низу, а второй слуга отошел от повозки на десять шагов и готов бежать очень быстро.
— Изволь, матушка-добродетельница, видишь… — запричитал слуга.
— Молчи, — велела Мария и, обратясь к Хелье, спросила: — Ты зачем моих слуг обижаешь?
— Не обижаю, — возразил Хелье, — а учу правильному поведению в присутствии людей порядочных.
— А оно у них неправильное?
— Вопиюще.
А он не простой, подумала Мария, вглядываясь в это странное, еще детское, лицо с глазами вполне взрослыми и скулами высокими.
— Чем же? — спросила она.
— Чрезмерной развязностью, — ответил он.
Хелье, несмотря на то, что его отвлекло поведение слуг, прекрасно уловил суть разговора Васса и Марии. При других обстоятельствах он бы обиделся и ушел. Но не теперь. Не сейчас. Раздражение Васса совершенно его не волновало.
Редкий мужчина, видевший Марию хоть раз, находил в себе достаточно благоразумия, чтобы остаться равнодушным. Дело было вовсе не в красоте Марии. Напротив, именно красотой она не отличалась. Темно-русые волосы уже во время событий, описываемых в нашем повествовании, частично поседели, несмотря на молодость, а густыми они не были никогда. Чересчур крупные брови нависали над зелеными глазами — расстояние между веком и бровью почти мужское. Глаза округлы, а нос широкий, с небольшой, не украшающей его, горбинкой, рот крупный, губы толстые, овал лица неправильный, кожа не очень гладкая. Тело Марии было самое обыкновенное, без особых красот, и дополнительно его портили отсутствие талии и коротковатые ноги с большими ступнями и тяжелыми бедрами. Тем не менее и теперь, в двадцатилетнем возрасте, и впоследствии, четверть века спустя, где бы она ни появлялась, все мужские взгляды тут же направлялись именно на нее, даже если вокруг было множество ослепительных красавиц. Власть притягательна, а Мария рождена была властвовать, создана повелевать, и только стальная воля Владимира сдерживала амбиции ее и ее поклонников, давя в зародыше периодически пробуждающийся, вызванный брожением умов под влиянием Марии, правительственный кризис. Единственный мужчина эпохи, относящийся к Марии с оттенком снисходительного пренебрежения, был Васс. Уникальность его и Марии отношений давала Вассу преимущества, которыми он дорожил и которые старался сохранить до поры до времени. Он не ревновал Марию, нет. Он просто не хотел терять то, что имел, и терпеть не мог, когда простое и ясное состояние его дел усложнялось из-за пополнения кружка Марии за счет бездельников и проходимцев. Ему казалось, что она слишком неразборчива в знакомствах.
Бездельник и проходимец сидел теперь вместе с ними в повозке, влекомой двумя не старыми еще лошадьми и тупо смотрел на мерцающий справа по ходу Днепр. Волосы проходимца расчесаны были на пробор, угри, прыщи и рытвины на лице, обычные среди людей низших сословий, отсутствовали, боевой клинок, судя по состоянию рукояти, пускался в дело регулярно, либо в ежедневных упражнениях, либо в стычках, а вот одеждой молодой невежа мало чем отличался от обыкновенного укупа, прибывшего из северных земель в поисках заработка. Подослан? Возможно. А если нет? Если нет, следует считать, что проходимец спас ему, Вассу, жизнь. Или не следует? Да и вообще, к чему это обязывает? Ну спас, подумаешь. Мало ли жизней спас сам Васс!
— Ты ведь не местный, — обратилась Мария к Хелье. — Откуда ты?
Хелье решил, что врать опасно. Из-за противостояния, ранее скрытого, а теперь уже явного, Киева и Новгорода, земли восточных славян опутаны интригами и заговорами. Сказать, что он из Ростова, или даже из Смоленска, вполне могло быть равносильно признанию в том, что он спьен. Правда была, вроде бы, безопаснее.
— Из Сигтуны, — признался он.
Васс и Мария посмотрели на него странно.
— Ага, — сказала Мария. — А для чего же ты к нам пожаловал?
— По поручению? — предположил Васс подозрительно.
— По желанию, — заявил Хелье. — Надоело мне в Сигтуне.
Нет, подумала Мария, он не может быть посланником Неустрашимых. Это было бы остроумно, а Неустрашимые остроумием не отличаются.
— Надолго? — спросил Васс.
— Пока не надоест, — ответил Хелье.
Через два часа повозка съехала с хувудвага к реке, где путников ждала большая добротная ладья. Возница развернул повозку и куда-то уехал. Гребцы, их было в ладье шестеро, взялись за весла. На другом берегу в лунном свете проявились призрачные очертания Вышгорода — маленького городка с большой историей.
Во время переправы два гребца вдруг поссорились и чуть не подрались, и Вассу пришлось дать каждому по два крепких подзатыльника.
Терем, в который проследовали в сопровождении все тех же двух слуг Мария, Васс и Хелье, степенно возвышался над остальными постройками прибрежной улицы. Центральная часть его отдаленно напоминала киевские богатые дома, но пристройки были деревянные. Крепкий забор из хорошо оструганных досок белел свежей краской, которая, очевидно, и соблазнила того, кто лихо начертал углем слева от калитки слово «хвой». Хелье плохо разбирался в славянской вязи, но букву «х» знал, и догадался по ней об остальном.
Внутри терема повсюду горели светильники и ховреги, было, к удивлению Хелье, людно. Ночные сборища, хоть и существовали в разных формах всю историю человечества, в одиннадцатом веке организовывались не часто. Марию приветствовали веселыми возгласами, поднятыми кубками, восхищенными улыбками. Наиболее близкие ей (наверное) люди подходили ближе и кланялись в гашник. Большинство присутствовавших были молоды и очень богато и со вкусом одеты — стиль одежды в основном местный, но то и дело в толпе мелькали италийские, греческие, франкские и польские фасоны.
Хелье представили нескольким гостям. Одежда его вызвала много недоуменных улыбок и скрытых насмешек, но он не обратил на них внимания. О том, что он только что поучаствовал в спасении чести, а может быть и жизни, Марии, не упоминалось. Хелье не обиделся. Улучив момент, он приблизился к Марии, болтавшей легкомысленно с несколькими гостями. Зайдя сбоку и наклонясь к самому ее уху, он тихо сказал:
— Княжна, мне необходимо с тобой поговорить наедине.
Лицо Марии на мгновение застыло маской, а затем изменило выражение — из домашнего стало светским. Так улыбаются хорошо воспитанные отпрыски знатных родов представителям держав и зарвавшимся смердам. (О том, что он, Хелье, прибыл в Киев именно как представитель державы, Мария знать не могла).
— Да, конечно, — ответила она. — Сейчас?
— Через четверть часа.
— Хорошо. Я поднимусь в светелку.
Васс наблюдал обмен интимными репликами с расстояния в пятнадцать шагов и основательно разозлился.
Меж тем к длинному столу, стоящему близко к стене, за которым сидели, очевидно, самые родовитые из присутствующих, приблизился некто в холщовой рубахе и сапогах, без сленгкаппы, с гуслями в правой руке. Подражателей Баяна хватало везде. Для самого Баяна парень был слишком молод. Ему едва исполнилось двадцать.
— А где же Мария, добродетельница наша? — проскандировал малый нарочито подобострастным голосом.
Голоса стихли. Мария махнула парню рукой.
— Здесь я, Порука.
Порука улыбнулся сладко.
— Здравствовать тебе, Мария, три века! — провозгласил он. — У нас в Смоленске только о тебе и говорят, только тебя, милую, и хвалят!
Вранье, подумал Хелье, с интересом разглядывая земляка. Я, правда, в Смоленске был совсем ребенком, но все равно вранье. Смоленские себе на уме, что им киевская княжна.
Гости смотрели на Поруку, предвкушая. Очевидно, знали, на что он способен. Порука сел прямо на досчатый пол и провел пальцем по струнам. Диотонная гамма заставила замолчать последних перешептывающихся. У гостей был такой вид, будто они боятся упустить даже полслова.
затянул парень хриплым тенором. Внимание гостей приобрело благоговейно-мистический оттенок. Ага, понял Хелье. Это оппозиция. Вот он, заговор.
Ой ты гой еси мой Полоцк, город праведный!
Ой ты полоцкая доля завидная! —
Никакого заговора, конечно же, не было. Происходящее являлось разрешенной формой оппозиционерства, и Владимиру обо всем, что здесь происходит, конечно же докладывали спьены. Но Хелье об этом не знал.
Певец ни разу не назвал ни Владимира, ни Рагнхильд по имени, но, конечно же, речь шла именно о них. Лет сорок или около того прошло с давних тех пор, события подернулись исторической дымкой, никто не знал толком правды, и каждый верил в то, во что хотел верить. В доме Марии верили, следуя неписаным законам разрешенной оппозиции, в то, что порочило киевского князя и одновременно бросало тень на всех детей Рагнхильд, включая хозяйку. По тем же законам Марии предписывалось относиться спокойно к оскорблению ее родителей, ибо лидер оппозиции не может позволить себе казаться необъективным, а доказывать свою непричастность к грехам родителей — ниже достоинства лидера. Лидер не имеет права допускать ситуацию, в которой его можно сразить словами «но ведь это же правда» просто потому, что доказательствам обратного никто не поверит. И Мария терпела.
…Больно родом мелок ты, посадник астеров,
Больно ликом неуклюж, да вот и ростом мал.
А не буду я тебе женою, страстный мой,
Не бывать, холопьев сын, в палатах полоцких,
Не лежать тебе со мной на ложе княжеском,
И холопскою десницей до моей груди
Благородной во век не дотрагиваться.
А певец тем временем бравировал своей крамольностью, опьяненный иллюзией собственного мужества, побеждающего страх. Парень он был сметливый и наверняка предполагал, что если волею злой судьбы Мария получит настоящую власть, ему тут же вырвут за былое удальство язык. Вот только в получение Марией действительной власти он, как и большинство присутствовавших, не верил.
Делая вид, что приходят в ужас от описания сцены, гости с восторгом слушали певца, особенно мужчины, живо представляющие себя на месте сына холопского. Очевидная неровность стиля и корявость некоторых строк (какой еще заветный лоскут, что за глупости!) искупалась смысловым эффектом. Краем глаза Хелье заметил, что Мария удалилась — ушла вглубь терема, туда, где по его расчетам должна была находиться светелка. Он направился было за ней, но вдруг увидел, что Васс опередил его. Но позволь! Она же только что обещала! Может, она выпроводит Васса? Может, следует еще немного подождать? А может Васс заметил быстрый обмен репликами и взревновал?
Ой ты гой еси, мой Полоцк, город брошенный,
Разбежалися защитники да ратники,
И остались лишь властитель да с близкими,
И осталась дочь властителя да в гриднице.
А пришед холопьев сын да с дружиною,
Выбивал он двери в гридницу дубовые,
А и связывал властителя с женой его,
Сыновей его с очами орлиными
Он ко притолоке вервием привязывал.
И схватил он дочь властителя за волосы,
И дружины не стыдясь, ни пленных родичей
Он срывал с нее одежды шелкувые,
До последнего до лоскута заветного,
А бросал он дочь правителя на хладный пол,
Рассупонивал порты свои холопския…
Он стал ждать. Последователь Баяна завершил былину торжественным перебором по квинтам вниз, и еще раз по квинтам вниз, и сразу затянул веселую песенку фривольного содержания. Хелье стал было слушать, но вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Сперва он не смог определить, кто именно из гостей смотрел на него с большим интересом мгновение назад, но вскоре увидел женскую фигуру, продвигающуюся к одному из выходов, ведущему во внутренние помещения.
Ничего особенного в том, что женщина на него смотрела, не было. Женщины любят смотреть на мужчин, прикидывая возможности устройства своей жизни за их счет. А только взгляд именно этой женщины был особенный, вовсе не марьяжного виду. Хелье показалось, что он узнал и походку, и поворот головы, и что-то еще, не поддающееся описанию, что-то, что отличало именно эту женщину от любой другой. Он вспомнил ховрег, который именно эта (эта?) женщина держала возле его лица, вспомнил простуженный ее голос. Вспомнил пожар в Евлампиевом Кроге. Самое разумное было — выйти из терема и за четыре-пять часов одолеть пешком шестнадцать аржей, отделяющих Киев от Вышгорода.
Гости засмеялись, реагируя на какую-то шутку в песенном тексте. Посматривая на темный проход, в котором скрылась рыжая женщина, Хелье начал передвигаться по помещению от одной группы гостей к другой, будто ища кого-то. Вскоре в проходе показались двое рослых парней и тоже стали передвигаться, таким же способом. При этом один из них передвигался в сторону входной двери, явно опасаясь, что искомый может, не спросясь, воспользоваться ею, что, очевидно, противоречило планам того, кто организовал поиск.
Придерживая сверд левой рукой, чтобы он не зацепился за кого-нибудь и чтобы иметь возможность выхватить его в любой момент, Хелье приблизился к темному проходу, чего от него, по-видимому, не ожидали, и, отделившись от очередной группы, члены которой попытались завязать с ним беседу, шагнул в полумрак.
Через десять шагов полумрак сгустился, но впереди, справа по ходу, неяркий свет сочился в темноту из-под какой-то двери. Решив, что это и есть нужная ему дверь, Хелье двинулся к ней. До двери было шагов тридцать. Позади послышалось движение. Стиснув зубы, Хелье бросился вперед. За ним не побежали. Он надавил на дверь плечом. Она оказалась заперта. Отступив на шаг и выхватив сверд в целях упреждения атаки с тыла, если таковая все-таки последует, Хелье пнул дверь ногой. Засов оказался несерьезным, крепление вылетело из паза, дверь распахнулась. Он метнулся внутрь и прикрыл дверь за собой. Приглядевшись, он взялся за второй, куда более добротный засов, который ему не удалось бы так просто выбить, и задвинул его. Комната освещена была тремя свечами, горевшими на чем-то, напоминающем ночной столик. Такие столики были популярны тогда в некоторых частях Альбиона и какое-то время распространены были в Сигтуне. У племянника конунга был такой.
На ложе задвигались, завозились, зарычали мужским голосом и всполошились женским.
— Прошу прощения, — тихо но звучно сказал Хелье, открывая ставню. — Я просто прохожу мимо, а то в обход долго…
— Чтоб тебя разорвало, пьяная рожа! — крикнули ему с ложа баритонально по-польски.
— Зачем же так грубо, — откликнулся Хелье, улавливая смысл фразы и вставая на подоконник.
С подоконника он заступил на карниз, прошел боком некоторое расстояние, взялся за уступ, попросил помощи, и прыгнул вперед и вверх, перемахивая узкий проход между стенами и удачно, мягко падая ладонями и локтями на широкий карниз светелки. Закинув ногу на карниз, он подтянулся, встал на колени, повернулся боком, а затем спиной к стене. Окно светелки было тускло освещено. Хелье приблизился к нему и осторожно, чтобы не сверзиться (внизу было совершенно темно, и как далеко земля — неизвестно), воспользовавшись тем, что одна из створок ставни была приоткрыта, заглянул внутрь. Он тут же отдернулся, очень надеясь, что его не заметили. Нет — не заметили. Разговор продолжался, ритм не нарушился. В светелке горела печь, трещали поленья — возможно поэтому.
— Твое легкомыслие к хорошему не приведет! — уверял Марию Васс. — Вот и Эржбета его знает.
— Не то, чтобы знаю, — уточнила Эржбета. — Но я видела его в Новгороде и здесь. Он постоянно участвует в событиях. Он подослан.
— Может, его Неустрашимые подослали следить, как идут их дела, — предположил Васс. — Наблюдателем.
— Сомнительно, — сказала Эржбета.
— Что скажешь, Мария?
— Он слишком молод для такой миссии, — ответила Мария, помолчав. — Здесь что-то другое. Оставим его пока что. Что у нас с Борисом?
— Все готово, — сказал Васс. — Всем, кому нужно, заплачено. Можно его умыкнуть прямо из войска.
— Нет, — возразила Мария. — Лишний шум. Нужно выждать момент, когда он пойдет на Подол пить.
— Он теперь туда долго не пойдет, — возразил Васс. — Ему Владимир запретил.
Мария засмеялась.
— Сколько всяких передвижений из-за одного пьяницы, — возмутилась Эржбета. — Прости меня, княжна, но как-то нелепо это. Да и не верю я, что Владимира можно таким образом запугать.
— Можно, — возразил Васс. — Еще как можно. Ты этого можешь и не знать, это давно было, года четыре назад. Как Борис тогда загулял где-то, пропал из виду, Владимир извелся. Думал, что греки выкрали, хотел уж войско собирать, на Царьград по старинке идти. Даже олегов щит где-то для него откопали, для пущего устрашения.
— И что же? — спросила Эржбета без особого энтузиазма.
— Ничего. Появился Борис через неделю. На ногах стоял не очень твердо, но живой и здоровый. Отоспался потом. Нет, Владимир обязательно должен уступить.
— Да, — сказала Мария. — Вот ты и пойдешь к Владимиру.
— А?
— К Владимиру пойдешь. Предъявлять условия.
— Почему я? Нет уж, Владимир меня не любит, да и я его не жалую. Найди кого-нибудь еще.
— Пойдешь, — заверила его Мария.
— Нет.
— Значит, не уверен ты в себе. А раз не уверен, значит так и скажем Неустрашимым. Да? Все было готово, но Вассу не хватило решимости. Вот пусть Неустрашимые потом и думают, что делать.
— Это нечестно, Мария! — возмутился Васс. — Пусть Эржбета идет! Да мало ли у нас людей!
— У Эржбеты другие дела есть. Я заинтересована в том, чтобы планам нашим следовали добросовестно. А если ты ничем не рискуешь — какая может быть добросовестность, Васс, помилуй? А так ты будешь стараться. Да и чего тебе бояться? Скажешь Владимиру, что тебя заставили, что ты не при чем. Ты знаешь, как это все преподать, не впервой тебе.
— А знаешь, что? — вскинулся Васс. — А вот не пойду я никуда. Не желаю. И последствий не боюсь. Хочешь ябедать Неустрашимым — ябедай. Раскомандовалась!
Он протопал к двери и обиженно ею хлопнул, выходя.
— Пойдет, — заверила Эржбету Мария. — Это он просто капризничает.
— Я знаю, княжна, — согласилась Эржбета. — Что-то долго не ведут нашего спьена.
— Может, он убежал.
— Нет, я верных людей послала. Убегать здесь некуда. Пойду-ка я посмотрю, что там к чему.
— Иди.
Эржбета вышла. Мария сладко потянулась и присела на кровать.
Сейчас меня будут искать по всему терему, подумал Хелье. То есть, уже ищут. Глаза его привыкли к темноте. Широкий карниз находился на расстоянии в три человеческих роста от земли. Если повиснуть на руках и удачно спрыгнуть, можно остаться целым. Но это всегда успеется. Тьма-то какая. Как в Сигтуне.
Он стал смотреть, как Мария стаскивает сапожки, развязывает гашник, расплетает кокетливую италийскую косу. Неужели у нее нет служанки? Независимая особа. Но как хороша! Как хороша, поселяне! И даже понятно, почему нет служанки. Служанки все — дуры завистливые, будут языком трепать промеж своего хорлова сословия, мол, у княжны ноги коротки, зад тяжелый, и вообще она вся нескладная. А зачем? Вот и нет у гордой Марии служанки.
Юбку она небрежно бросила на стул. Потащила рубаху через голову. Распрямилась, тряхнула негустыми волосами, отбрасывая их назад — гибкая и тонкая, несмотря на широкие бедра. Не снимая портов, Мария забралась под покрывало и некоторое время нежилась, потягиваясь. Взяла какую-то грамоту с прикроватного столика. Выбралась из-под одеяла, прошлепала босыми ногами к круглому столу у печи, взяла свечку. Вернулась. Водрузила свечку на прикроватный столик. Опять забралась под покрывало. Читает.
В дверь постучали.
— Да! — громко произнесла Мария. — Входи!
Эржбета вошла — мрачная, озабоченная.
— Не нашли пока что.
— Ну да?
— Да, — подтвердила Эржбета. — Уйти из дома он не мог. Он где-то здесь. Они уже там ищут, впятером, по всем помещениям. Куда-то он спрятался.
— Может, он здесь, у меня? — спросила Мария, делая серьезное лицо. — Загляни под кровать.
Эржбета поджала губы.
— Ладно, — смилостивилась Мария. — Как найдут, негодяйства над ним не учинять. Пусть постерегут до завтра. Утром я сама его расспрошу.
— Да, — сказала Эржбета неопределенно.
— Слышишь? Пусть он будет утром целый и невредимый. Я не шучу, Эржбета.
— Хорошо, — Эржбета кивнула.
— Счастливых поисков, — пожелала ей Мария.
Эржбета, поклонившись, вышла.
Некоторое время Мария читала, иногда поднимая голову и размышляя о прочитанном. Хелье раздумывал, что ему делать, и совсем уже собрался прыгать вниз и, пробежав, полагаясь на удачу, четверть аржи открытого пространства, отделяющую терем от рощи, пробираться обратно в Киев, как вдруг его позвали.
— Ну, хватит на карнизе сидеть, ногами болтать, — сказала Мария сурово. — Залезай в помещение, спаситель мой.
Хелье зашевелился, отодвинул створку, скользнул внутрь, и замер у окна. Ему казалось, что он и раньше чувствовал — она знает о его присутствии. Его оглядели, оценив по достоинству слегка смущенный его вид.
— Задвинь засов, — велела Мария. — А то ведь войдет кто-нибудь.
— Без спросу, княжна? — робко спросил Хелье, чтобы что-нибудь спросить, проходя к двери и задвигая тяжелый засов.
— Бывает, что и без спросу заходят, если думают, что дело неотложное. Садись. Вот на эту лавицу. Говори тихо.
Придерживая сверд, Хелье присел почтительно на край лавицы, стоящей близко к кровати.
— Что ты делал в Новгороде? — строго спросила Мария. — Отвечай не таясь.
— Я был там проездом, — ответил Хелье, прикидывая, знает ли Мария, что он видел ее раздевающейся. И знала ли, когда раздевалась.
— Эржбета утверждает, что ты вмешался в ее дела.
— А ей ничего другого не остается, как утверждать, — заметил Хелье. — Женщины не любят признавать свои ошибки.
— Только женщины? — улыбаясь спросила княжна.
— Мужчины тоже не любят. Но женщины, как правило, последовательнее в своей нелюбви.
— Это как же?
— Пока женщина не признала ошибку, — объяснил Хелье, — она считает, что никакой ошибки не было, и уверена, что другие считают также.
Придерживая покрывало у подбородка одной рукой, княжна села в постели и, прищурившись, внимательно рассмотрела собеседника. В свете свечи, один на один с ней, молодой человек отличался и от давешнего уличного спасителя, нагловатого, самоуверенного, и от провинциала, не очень робкого, но стесняющегося своей провинциальности, следовавшего с нею и Вассом в Вышгород в повозке. Хелье, сидящий перед ней, смотрел на нее глазами своевольного, плохо управляемого, но очень верного обожателя. О том, чтобы этот безродный скандинавский мальчишка стал ее любовником, речи не было. Но приручить его, возможно, стоило. Себялюбцы, окружавшие Марию — Васс, Эржбета, и прочие — видели во всем только свою выгоду. Содружество Неустрашимых, могущественная клика, признавала в Марии достойного союзника, но легко пожертвовала бы киевской княжной, если бы нашелся другой, более выгодный союзник. Хелье был явно из иной категории людей. Нет, он не спьен, решила Мария. Никем он не подослан. Возможно, у него есть какие-то амбиции, которые нетрудно удовлетворить.
— Я никогда не забуду услуги, которую ты мне оказал, — сказала княжна. — Судя по всему, ты никому пока что не служишь.
Голос у Марии был особенный — чуть надменный, завораживающий, внушающий надежду нижестоящим. Хелье решил сказать правду.
— Я прибыл по поручению.
— Вот как?
— Конунг Олоф поручил мне посетить сперва Ярислифа, а затем Вальдемара.
— Ты служишь Олофу?
— Нет. Я согласился выполнить поручение просто так. Из уважения к конунгу и из сочувствия к его дочери.
— Поручение секретное?
— И да, и нет.
— А мне ты можешь сказать, что за поручение?
— Это тайна.
— Обещаю не выдавать.
Хелье улыбнулся.
— Моему слову можно верить. Что ты так смотришь? Что ж мне, поклясться, что ли?
— Нет, — сказал Хелье. — Я не люблю клятв. В клятвах есть что-то ханжеское. Поручение я выполнил лишь наполовину. Вторую половину я, быть может, еще выполню. Для этого мне надо встретиться с Вальдемаром.