Страница:
— Откуда их столько в этих краях, — озабоченно сказал, а не спросил, Эрик, молчаливый против обыкновения.
Хелье не ответил, хоть и знал — откуда и почему. Ранее неосновательность его положения как-то не приходила ему в голову, было не до того. Теперь же, когда Эрик примолк, а непосредственная опасность исчезла, у Хелье было время подумать о дальнейших планах, и планы эти были зыбкие, какие-то туманные, непрочные, необоснованные.
Средств нет. Есть две серебряные монеты в сапоге, на них можно предположительно раза четыре поесть, и все. Знакомых у него в Хольмгарде нет. Письмо от Олофа потеряно. Заявиться в потрепанном виде к Ярислифу, без письма — немыслимо. Возвращаться назад? Это было бы самым разумным решением, но тогда он опоздает в Киев, и Матильда уедет неизвестно куда. Может, действительно плюнуть на все и поехать с Эриком, попытать счастья в дальних краях.
«Найдем что-нибудь» прозвучало достаточно неопределенно но, приглядевшись к уверенному шагу Эрика и выбору улиц, на которые они сворачивали не останавливаясь, Хелье решил, что Эрик знает, куда идет. В одном из темных окраинных переулков Эрик остановился, вглядываясь в двухэтажное строение за изгородью, деревянное, как большинство строений, но с претензией на стиль.
— Похоже на постоялый двор, — сказал Хелье.
— Не совсем, — откликнулся Эрик. — Но это именно то, что нам нужно. Обыкновенный крог, а хозяйка весьма необыкновенная, да и некоторые посетители тоже.
Пройдя через незапертую калитку во двор, они постучались. Дверь им открыла средних лет плотная, ширококостная женщина с румяным и радушным лицом, волосами цвета соломы, и большим бревнообразным носом, не слишком ее портящим.
— Эрик! — тихо воскликнула она, густо покраснела, и сверкнула синими глазами.
— Здравствуй, Евлампия, — Эрик улыбнулся.
Женщине хотелось обнять Эрика, но она не решилась. Некоторое время они молчали, любуясь друг другом.
— Кто это с тобой? — спросила Евлампия. — Заходите, заходите.
— Попутчик. Звать Хелье.
— Как?
— Хелье.
— Красивый мальчик. Норвежец?
— Он говорит, что он славянин.
— Да ну? Пусть скажет что-нибудь по-славянски.
— Хелье, не откажи, — попросил Эрик, забавляясь.
— Зачем?
— Действительно, чисто говорит, не то, что ты, — одобрила женщина и улыбнулась обворожительно, сверкнув глазами.
Теперь покраснел Хелье.
— Жрать будете?
За сенями оказалось большое помещение с несколькими столами и большой печкой в центре, и со множеством посетителей.
— Это не срочно, — ответил Эрик к неудовлетворению Хелье, который был голоден до звона в ушах. — Нам нужны постели, и нам совершенно необходима новая одежда. Пошли человека к Луке Франку.
— Это мигом, — пообещала Евлампия. — Крайняя комната слева свободна. Гречин!
Откуда-то материализовался сонный и флегматичный малый с выступающей вперед нижней губой.
— Пойдешь к Луке, — строго сказала Евлампия. — Одежда. Два полных набора.
Эрик выволок из кармана кошель и дал Гречину четыре золотые монеты.
— Мне как обычно, — сказал он. — А для Хелье… — он критически оглядел Хелье. — А пожалуй… да… пусть подберет что-нибудь из местных фасонов. Будешь ты, Хелье, новгородский купец. А только вот что… — он подумал, и к четырем монетам прибавил сходу еще пятнадцать. — К нужным людям иду завтра.
— Э! — заметила Евлампия, наблюдавшая за действиями. — Это ж десять сапов, милый мой! Княжеский корзно купить надумал?
— Двенадцать, — поправил Эрик. — Встречают по одежке. Если я вместо одежки покажу нужным людям эти самые двенадцать сапов, эффект будет совсем другой. Так что, Гречин, рассветный мой, бери побогаче. Чего у Луки есть из богатого платья, то и бери.
Гречин не возражал и не удивлялся. Ему было все равно.
Посетители оглядели новоприбывших, и, в отличие от обычных завсегдатаев крогов, не попытались вступить с ними в разговор. Прав Эрик — необычное место.
— Я посижу в уголку немного, ладно? — спросил он.
Евлампия улыбнулась радостно.
— Бодрящего свира хочешь?
— Да.
Сидя в углу, пробуя бодрящий свир и морщась, Хелье заметил, что Евлампия украдкой, но с большим интересом, его разглядывает.
Непроизвольным движением он поправил длинные белокурые волосы, а затем, уже сознательно, пригладил пушок над верхней губой, заменяющий ему в данной стадии физиологического развития усы, от чего Евлампия хихикнула в кулак и стрельнула глазами.
Допив, Хелье спросил хозяйку, нет ли на заднем дворе бани.
— Есть, — сказала Евлампия. — Натопить?
— Нет ли в доме сверда?
— Есть, как не быть. А что?
— Так, ничего. Я еще спущусь.
Озадачив таким образом хозяйку, Хелье поднялся обратно в комнату, подошел к кровати Эрика, и перевернул спутника со спины на бок, чтобы тот не так зычно храпел. Сев на свою кровать, он долгое время смотрел в одну точку.
Он выполнял поручение Олофа, но почему бы заодно не воспользоваться случаем и не устроить свои дела? Сходить за свердом. Отрубить голову человеку, который спас тебе жизнь. Вернуться в Сигтуну, представить страшное доказательство, получить выкуп от тестя убиенного.
Нет, не выйдет. И дело даже не в том, что нельзя, выполняя поручение конунга, заниматься чем-то еще. Хелье был уже не тот Хелье, что выехал намедни из Старой Рощи, уверенный в себе, спокойный и храбрый в меру. Да, за ним погнались лихие люди, ищущие легкой добычи. Он так думал. Теперь он знал, что гнались вовсе не за ним, а искали Эрика — и это было еще унизительнее. Он потерял контроль над событиями. По неумелости, уходя, как он думал тогда, от пиратов, он позволил смехотворно пологой волне подтащить легкое судно к берегу и хрястнуть его килем о прибрежную скалу. Он потерял сверд, кошель с деньгами, и письмо Олофа к Ярислифу, и был настолько поражен этим бесцеремонным вмешательством судьбы, или Провидения, в его планы, что позволил течению отнести себя на аржу в открытое море. Нет, он, конечно же, греб одной рукой и колотил ногами, но как-то вяло. И надо же было такому случиться — именно в этом месте Эрик, дабы избавиться от преследования, повернул свою посудину к горизонту и выловил его, Хелье, из воды в тот самый момент, когда к посланнику Олофа вернулась воля к жизни и одновременно стало понятно, что до берега он уже не доберется. Он прекрасно плавал, но окончательно замерз и еле двигался. В тех переделках, в каких он бывал раньше, всегда был шанс выжить. В море этого шанса не было.
Теперь Хелье был человеком, видевшим смерть в лицо. Спасение его иначе как чудом назвать было нельзя. Балтика очень велика, а в каждых сутках есть двадцать четыре часа, в любой из которых можно пройти по любой точке Балтики. Вероятность встречи двух объектов в одном месте — никакая, особенно если учесть, что курсирующие по Балтике суда предпочитают ходить близко к берегу и не углубляться в серые и страшные водные пространства.
А как же Матильда, спросил он себя.
Он оглянулся, чтобы посмотреть на спящего Эрика. Вовсе не Эрик убил племянника конунга, но именно Эрик взял вину на себя. Благородный Эрик. Как же. Да, они видели друг друга в Ютланде. Год назад.
Кстати, зря он так боится. Земля большая, и Север большой, и встретить на одном из хувудвагов внимательного человека из Хардангер-Фьорда, где об эриковом статусе объявили официально, или из Сигтуны, где об его статусе знали несколько интересующихся такими делами охотников, почти невозможно, даже если очень стараешься. Большинство населения не знает в лицо даже конунга. Поэтому нечего шарахаться от каждого, кто в кольчуге, тем более, что в Новгороде славян, носящих кольчугу, не меньше, чем варангов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РАГНХИЛЬД
Хелье не ответил, хоть и знал — откуда и почему. Ранее неосновательность его положения как-то не приходила ему в голову, было не до того. Теперь же, когда Эрик примолк, а непосредственная опасность исчезла, у Хелье было время подумать о дальнейших планах, и планы эти были зыбкие, какие-то туманные, непрочные, необоснованные.
Средств нет. Есть две серебряные монеты в сапоге, на них можно предположительно раза четыре поесть, и все. Знакомых у него в Хольмгарде нет. Письмо от Олофа потеряно. Заявиться в потрепанном виде к Ярислифу, без письма — немыслимо. Возвращаться назад? Это было бы самым разумным решением, но тогда он опоздает в Киев, и Матильда уедет неизвестно куда. Может, действительно плюнуть на все и поехать с Эриком, попытать счастья в дальних краях.
«Найдем что-нибудь» прозвучало достаточно неопределенно но, приглядевшись к уверенному шагу Эрика и выбору улиц, на которые они сворачивали не останавливаясь, Хелье решил, что Эрик знает, куда идет. В одном из темных окраинных переулков Эрик остановился, вглядываясь в двухэтажное строение за изгородью, деревянное, как большинство строений, но с претензией на стиль.
— Похоже на постоялый двор, — сказал Хелье.
— Не совсем, — откликнулся Эрик. — Но это именно то, что нам нужно. Обыкновенный крог, а хозяйка весьма необыкновенная, да и некоторые посетители тоже.
Пройдя через незапертую калитку во двор, они постучались. Дверь им открыла средних лет плотная, ширококостная женщина с румяным и радушным лицом, волосами цвета соломы, и большим бревнообразным носом, не слишком ее портящим.
— Эрик! — тихо воскликнула она, густо покраснела, и сверкнула синими глазами.
— Здравствуй, Евлампия, — Эрик улыбнулся.
Женщине хотелось обнять Эрика, но она не решилась. Некоторое время они молчали, любуясь друг другом.
— Кто это с тобой? — спросила Евлампия. — Заходите, заходите.
— Попутчик. Звать Хелье.
— Как?
— Хелье.
— Красивый мальчик. Норвежец?
— Он говорит, что он славянин.
— Да ну? Пусть скажет что-нибудь по-славянски.
— Хелье, не откажи, — попросил Эрик, забавляясь.
— Зачем?
— Действительно, чисто говорит, не то, что ты, — одобрила женщина и улыбнулась обворожительно, сверкнув глазами.
Теперь покраснел Хелье.
— Жрать будете?
За сенями оказалось большое помещение с несколькими столами и большой печкой в центре, и со множеством посетителей.
— Это не срочно, — ответил Эрик к неудовлетворению Хелье, который был голоден до звона в ушах. — Нам нужны постели, и нам совершенно необходима новая одежда. Пошли человека к Луке Франку.
— Это мигом, — пообещала Евлампия. — Крайняя комната слева свободна. Гречин!
Откуда-то материализовался сонный и флегматичный малый с выступающей вперед нижней губой.
— Пойдешь к Луке, — строго сказала Евлампия. — Одежда. Два полных набора.
Эрик выволок из кармана кошель и дал Гречину четыре золотые монеты.
— Мне как обычно, — сказал он. — А для Хелье… — он критически оглядел Хелье. — А пожалуй… да… пусть подберет что-нибудь из местных фасонов. Будешь ты, Хелье, новгородский купец. А только вот что… — он подумал, и к четырем монетам прибавил сходу еще пятнадцать. — К нужным людям иду завтра.
— Э! — заметила Евлампия, наблюдавшая за действиями. — Это ж десять сапов, милый мой! Княжеский корзно купить надумал?
— Двенадцать, — поправил Эрик. — Встречают по одежке. Если я вместо одежки покажу нужным людям эти самые двенадцать сапов, эффект будет совсем другой. Так что, Гречин, рассветный мой, бери побогаче. Чего у Луки есть из богатого платья, то и бери.
Гречин не возражал и не удивлялся. Ему было все равно.
Посетители оглядели новоприбывших, и, в отличие от обычных завсегдатаев крогов, не попытались вступить с ними в разговор. Прав Эрик — необычное место.
* * *
Через час Эрик и Хелье, поев и выпив бодрящего свира и получив два свертка с одеждой, ушли в отведенную им комнату. Еще через час гости разошлись, а Гречин, позевав и поглядев, как хозяйка Евлампия что-то подсчитывает, отмечает, и царапает длинным стилом на бересте, растянулся на лавице и задремал. Вскоре из внутреннего прохода в крог вышел славянин Хелье в новой одежде. Для новгородского купца он, пожалуй, слишком молодо выглядел. Хорошие сапоги, отороченные мехом, длинная вышитая рубаха, а поверх рубахи — сленгкаппа на легком меху. Шапку с меховым околышем держал он в руке так, как будто боялся ее помять.— Я посижу в уголку немного, ладно? — спросил он.
Евлампия улыбнулась радостно.
— Бодрящего свира хочешь?
— Да.
Сидя в углу, пробуя бодрящий свир и морщась, Хелье заметил, что Евлампия украдкой, но с большим интересом, его разглядывает.
Непроизвольным движением он поправил длинные белокурые волосы, а затем, уже сознательно, пригладил пушок над верхней губой, заменяющий ему в данной стадии физиологического развития усы, от чего Евлампия хихикнула в кулак и стрельнула глазами.
Допив, Хелье спросил хозяйку, нет ли на заднем дворе бани.
— Есть, — сказала Евлампия. — Натопить?
— Нет ли в доме сверда?
— Есть, как не быть. А что?
— Так, ничего. Я еще спущусь.
Озадачив таким образом хозяйку, Хелье поднялся обратно в комнату, подошел к кровати Эрика, и перевернул спутника со спины на бок, чтобы тот не так зычно храпел. Сев на свою кровать, он долгое время смотрел в одну точку.
Он выполнял поручение Олофа, но почему бы заодно не воспользоваться случаем и не устроить свои дела? Сходить за свердом. Отрубить голову человеку, который спас тебе жизнь. Вернуться в Сигтуну, представить страшное доказательство, получить выкуп от тестя убиенного.
Нет, не выйдет. И дело даже не в том, что нельзя, выполняя поручение конунга, заниматься чем-то еще. Хелье был уже не тот Хелье, что выехал намедни из Старой Рощи, уверенный в себе, спокойный и храбрый в меру. Да, за ним погнались лихие люди, ищущие легкой добычи. Он так думал. Теперь он знал, что гнались вовсе не за ним, а искали Эрика — и это было еще унизительнее. Он потерял контроль над событиями. По неумелости, уходя, как он думал тогда, от пиратов, он позволил смехотворно пологой волне подтащить легкое судно к берегу и хрястнуть его килем о прибрежную скалу. Он потерял сверд, кошель с деньгами, и письмо Олофа к Ярислифу, и был настолько поражен этим бесцеремонным вмешательством судьбы, или Провидения, в его планы, что позволил течению отнести себя на аржу в открытое море. Нет, он, конечно же, греб одной рукой и колотил ногами, но как-то вяло. И надо же было такому случиться — именно в этом месте Эрик, дабы избавиться от преследования, повернул свою посудину к горизонту и выловил его, Хелье, из воды в тот самый момент, когда к посланнику Олофа вернулась воля к жизни и одновременно стало понятно, что до берега он уже не доберется. Он прекрасно плавал, но окончательно замерз и еле двигался. В тех переделках, в каких он бывал раньше, всегда был шанс выжить. В море этого шанса не было.
Теперь Хелье был человеком, видевшим смерть в лицо. Спасение его иначе как чудом назвать было нельзя. Балтика очень велика, а в каждых сутках есть двадцать четыре часа, в любой из которых можно пройти по любой точке Балтики. Вероятность встречи двух объектов в одном месте — никакая, особенно если учесть, что курсирующие по Балтике суда предпочитают ходить близко к берегу и не углубляться в серые и страшные водные пространства.
А как же Матильда, спросил он себя.
Он оглянулся, чтобы посмотреть на спящего Эрика. Вовсе не Эрик убил племянника конунга, но именно Эрик взял вину на себя. Благородный Эрик. Как же. Да, они видели друг друга в Ютланде. Год назад.
Кстати, зря он так боится. Земля большая, и Север большой, и встретить на одном из хувудвагов внимательного человека из Хардангер-Фьорда, где об эриковом статусе объявили официально, или из Сигтуны, где об его статусе знали несколько интересующихся такими делами охотников, почти невозможно, даже если очень стараешься. Большинство населения не знает в лицо даже конунга. Поэтому нечего шарахаться от каждого, кто в кольчуге, тем более, что в Новгороде славян, носящих кольчугу, не меньше, чем варангов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РАГНХИЛЬД
Два всадника, один рыжий, в одежде немецкого купца, второй русый, в одежде варангско-воинского типа, пронеслись по хувудвагу вдоль Волхова на север, прочь от Новгорода. На седьмой арже к ним присоединился третий, блондин вельможного вида. Вскоре тройка углубилась в лес, не по тропе, но напрямую. Впереди ехал рыжий купец, ориентируясь по каким-то одному ему известным меткам или особенностям ландшафта. Ехали около трех часов, не рысью, но и не шагом, молча. Внезапно ведущий остановился, и ведомые остановились рядом.
— Где-то здесь, — сказал рыжий, озираясь по сторонам. — Надо привязать коней.
Всадники спешились. Некоторое время они шли через лес по прямой спокойным шагом, но вскоре начался подъем, а лес сделался гуще, что затрудняло продвижение. Наконец ведущий остановился.
— Вот, — сказал рыжий, показывая рукой.
Между деревьев чернело что-то, в чем угадывались прямые линии.
— Житник, — сказал вельможа, обращаясь к воину, — посмотри, что там. А мы с Эриком здесь подождем, флору поразглядываем.
Воин, носящий странное это имя, вынул из ножен сверд, отстегнул сленгкаппу, бросил его вместе с ножнами на землю, присыпанную хвоей, и произвел нечто вроде обходного маневра, в результате которого он вдруг исчез из поля зрения.
— Ежели действительно правда, — сказал вельможа, — будет тебе, Эрик, вознаграждение. Ты молодец.
— Какая мне выгода тебе врать? — возразил Эрик.
— Не знаю. Скорее всего никакой, как и большинству людей. Но люди все равно врут постоянно. А что тебе обещал Житник?
— Ничего.
— Вот видишь — врешь.
— Да.
— Ну так что же?
— Да так, пустяки всякие.
— Не хочешь, не говори, — вельможа пожал плечами, провел рукой по светлой, коротко подстриженной и ухоженной бороде, и присел на землю, уперев спину в ствол березы. — Что слышно на северо-западе?
Эрик повел плечами и посмотрел вверх. Какая-то местная птица заверещала недовольно в ветвях.
— Да так, все по-прежнему, — ответил он. — Болото.
— У нас болот больше.
— Это я в философском смысле.
— Ага.
— Спит северо-запад, — сообщил Эрик легкомысленно. — Спит себе и спит. Данию тряхнули при обращении, покуражилась Дания, покрасовалась, и снова уснула. Все как-то медленно происходит, даже несправедливость — и ту творят медленно.
Легкомыслие его было явно напускное. Что-то очень личное угадывалось в кажущейся беззаботности.
— Какая ж несправедливость?
— Да так… Не обращай внимания.
— Да ты меня не стесняйся, Эрик. Мы с тобой знакомы еще с Ростова. Ты что-то натворил, да? С кем-то хвиту не поделил, небось?
— И такое было.
— Ниддингом заделали?
Эрик некоторое время молчал. Он и раньше знал, что князь — человек проницательный. Но и это ему было уже неинтересно.
— Хочется чего-то нового, — честно признался он. — Уехать куда-нибудь в неизведанные края. Чтобы ничего привычного вокруг. Мне этого всегда хотелось, но сейчас особенно.
Да, подумал князь, страшнейший он непоседа, этот Эрик. И службу ему предлагать — пустое дело, завтра же сбежит. Жалко. Очень интересный собеседник. Всюду бывал, многое видел. Ему бы все это записать и оставить на память потомству. Писца, что ли, к нему пристроить? Теперь вот еще и в ниддинги попал.
Житник вернулся через четверть часа.
— Все так, как Эрик говорит, — доложил он князю. — Все ушли на какой-то праздник, кроме трех стражей, но это несерьезно. Засады нигде нет.
— Что за праздник? — спросил князь, поднимаясь.
— Языческий какой-то. Где-то у них тут есть место, где много идолов спрятано. Эрик наверняка знает, где.
— Может и знает, — ответил за Эрика князь, — но ведь не скажет. И правильно, что не скажет. А то ведь, как тоска найдет, сразу это место вспомнится, и придется собирать ораву, нестись сюда, убивать, жечь — а зачем? Они тут безвредные. Спрятались от Владимира, выжили — ну и ладно, пусть дальше живут. Варанги-язычники вон по территориям шляются, и ничего. Чем славяне хуже? Пусть. Пойдем, Эрик, с нами.
— Нет уж, — Эрик мотнул головой. — Вы идите, а я пока поразмышляю тут. Мне там делать нечего. Еще узнают, что это я вас туда привел. Мне потом сюда носа не покажи.
— Ну, как хочешь, — сказал князь.
Житник подозрительно посмотрел на Эрика, ничего не сказал, но вкладывать сверд в ножны не стал.
— Живы? — тихо спросил князь.
— Живы, — лаконично ответил Житник.
Житник был умный и понимал, что трупы и приезд гостя, соединившись в сознании обитателей тайного поселения, дали бы этим обитателям неблагоприятные представления о вежливости князя.
Житник уверенно повел князя по левостороннему проходу. У четвертого полога он остановился.
— Заходите, гости, — раздался женский голос из-за полога.
Князь вздрогнул. Последний раз он слышал этот голос четверть века назад. Голос почти не изменился.
Старая женщина смотрела прямо перед собой в невидимый другим горизонт на уровне глаз. Располагалась она на соломенном низком ложе, сидела, прислонившись к стене и держась с максимально возможным для слепой женщины достоинством.
— День добрый, — сказала она просто. Интонация и выговор у нее были не простонародные варанговые, но чеканные, аристократические. Так говорили варанги, приближенные ко двору короля датского, будучи проездом в Киеве, Ростове и Новгороде.
— Здравствуй, — ответил Житник, явно во второй раз за день.
— День добрый, — тихо сказал князь.
Женщина повернула голову в сторону князя. На ее лице появилась улыбка — то ли радостная, то ли зловещая. Некоторые зубы отсутствовали.
— Не обманул меня Житник, — сказала она. Здравствуй, Святополк.
— Здравствуй, матушка, — отозвался князь.
— Не подходи, — предупредила старуха. — Не хочу, чтобы люди меня касались. Особенно мужчины, даже если они мои дети. А ты, Житник, выйди. Ты выйди, выйди. И учти, что от моего слуха не скроешься. Так что лучше не подслушивай.
— А я и не собирался, — Житник, стараясь придать голосу приветливую интонацию, шагнул к пологу и скрылся за ним.
— Давно мы не встречались, Святополк, — сказала старая женщина. — Совета, стало быть, пришел просить ты у меня. Дело хорошее. Давно пора. Будет тебе совет, Святополк, будет.
Князь молчал и ждал. Женщина запахнулась в свои нищенского вида тряпки, поерзала на ложе, и повернулась к князю боком. Профиль ее до сих пор сохранял сходство с греческими статуями, вот только нос, ранее почти идеально правильной формы, загибался теперь концом к губам.
— Много, много времени прошло, Святополк, — сказала женщина. — Что не говорят мне мирские, то сообщают волхвы. Знаю я все, что происходит в мире. Не быть тебе, Святополк, князем киевским, не быть. Не тебе владеть Градом Олеговым, не тебе.
Какая неприятная женщина, подумал князь.
— Но знай, сын мой, — продолжала она, — будет тебе счастье. Будет много счастья. Отстранись, сын мой, от властителей земных. Братья твои, владимирово семя, не любят тебя, и убьют, если не отойдешь. Найди себе хорошую, работящую девушку из норвежек и уезжай, подальше, хоть в Польшу, хоть в Рим, и живи как обычный боляр. Пусть землей этой владеют владимировы хорлинги, пусть. Земля эта и они — друг друга стоят. А тебе — да помогут тебе боги. Уедешь?
— Вот так, сразу? — удивился князь. — Но я ведь, матушка, старший.
— Старший-то ты старший, да не от Владимира. Уезжай. Уедешь?
Князь не ответил.
Старая ведьма, подумал он. Эка Владимир с тобой натерпелся. Раз в год навещал. Спал с тобой. Неделями задерживался, теремок твой содержал с подхалимами и кухаркой. А я вот и часу не провел еще, и четверть века до этого тебя не видел, а уже тошно. Хорлинги, стало быть, владимировы. Ну-ну.
— Нравится тебе совет мой? — спросила старуха.
— Не знаю, — сказал князь, помолчав. — Не нужно ли тебе чего, матушка?
— Нет. Сама о себе позабочусь. А Житнику доверяй. Он слуга хороший, ты его с собой возьми. Будет он служить тебе верой и правдой. А я дам ему талисман, чтобы вас обоих охранял.
Это еще что такое, подумал князь. Какой еще талисман? Ладно, Житник потом расскажет.
— Ничего не заподозрил? — спросила она.
— Вроде нет. Но кто ж его знает.
— Да. Хитрый он, весь в отца. Но если и заподозрил, это нам не повредит. Лучше бы ты, конечно, действительно Святополка привел.
— В темнице он, в Киеве.
— Да… Жалко его. Ну, слушай меня, сынок. Слушай. — Женщина вдруг усмехнулась, качая головой. — Насмеялась надо мной Фрея. Над гордостью моей. Столько сыновей, столько дочерей, и только один благородный, и он же слабый. Другие все рабского роду, хитрые да подлые, а единственный удавшийся — от безродного вятича произведен. Подойди да сядь.
Житнику не очень понравилось напоминание о его происхождении от безродного вятича, но делать было нечего, он подошел и сел. Мать и сын обнялись. Рагнхильд всплакнула по-старушечьи, беззвучно.
— Все равно мне, кто землей этой владеть будет. Все равно. Одно меня гложет, сын мой. Только одно. Жив аспид, жив. И нет ему, аспиду, наказания. Нет возмездия. Как вошел сюда давеча Ярослав, так холодом повеяло. Все я сразу вспомнила. Обещала я тебя, сын мой, наследником рода моего сделать. И сделаю. Но сперва заслужить должен ты милость мою.
— А я не заслужил? — спросил Житник, поддерживая разговор.
— Сыновний долг ты чтишь. Но есть еще долг родовой. Есть возмездие. Приведешь его, возмездие, в исполнение — будут у тебя богатства несметные и власть великая.
Платье золотое и морда красная, подумал Житник. О чем это она?
— Спасла меня Фрея, спасла, но не так, как я хотела. Фрея — шутница большая, — доверительно объяснила старуха.
Житник вдруг осознал, что не помнит, кто такая Фрея. Вроде — богиня какая-то.
— Привела она меня к вятичам этим. Они хоть и дикие, но добрые. Спасла, дабы сохранился и продолжился род наш.
Да, подумал Житник. Вот только Фрея ли — неизвестно. Языческие поселения все пожгли, а это осталось. Они, правда, с места на место передвигаются, будто степные печенеги, и понадобился Эрик, чтобы след их отыскать. Ну так Эрик нашел, значит, мог бы и кто-нибудь другой найти. Не один же Эрик такой прыткий. Так вот — не сам ли Владимир, а вовсе не Фрея, уберег наложницу бывшую, не сам ли Красное Солнышко, душу свою темную христовым учением разворошив, позаботился о судьбе Рагнхильд? Нет ли княжеского приказа, мол, не трогайте дуру, пусть живет, как знает. Все может быть. Плохо то, что Владимир, где бы не появился, оставляет после себя своих людей. Спьенов, соглядатаев — а то и просто местных вербует. Чтобы знать, что было потом. И если узнает он об этом нашем визите — то совершенно неизвестно, что подумает и предпримет. Плохо дело. Я думал — действительно скрываются. А тут все на виду.
— Род наш богат, Житник. Богат и знатен. Беда только, что остались от роду этого ты да я. К самым именитым родам Содружества Неустрашимых принадлежим мы.
И она туда же, подумал он. Рассказывали волхвы, в детстве, а теперь каждого второго спроси — только о Содружестве и говорят. Содружество, впрочем, действительно существует. Вот только в смысле действенности оно — никакое. Использовать в своих целях его никак нельзя, даже если очень хочется.
— Я слышал о таком, но никогда не верил.
Женщина долго молчала, и он не хотел нарушать ее молчание. Она стала вспыльчива с годами. Следовало еще забрать у нее обещанный Эрику свиток с письменами и рисунками. И убираться отсюда по добру, по здорову, пока дикие не вернулись с празднества.
Женщина начала говорить. Говорила она долго и складно, иногда вставляя в плавную сигтунскую речь хлесткие славянские фразы. Славянский язык был ей знаком, как родной. Собственно, он и был ей родным, поскольку родилась она в Полоцке. Рагнхильд говорила о разложении и распаде Содружества Неустрашимых. По ее словам, варанги стали жадными, и это послужило причиной распада. У Житника по поводу жадности любых правителей были свои соображения, но он опять промолчал. Главная сила, по мнению Рагнхильд, состояла в сохранении коренных родов, на которых все держится. Пока жива аристократия — будет и империя жить. Но в крепнущую империю варангов вдруг принесли христову веру монахи из пустыни. И тогда засомневались лучшие воины. Зачем, мол, быть воином, если можно быть купцом или даже смердом, честь одна и та же в глазах бога христиан? Перестали варанги верить в судьбу. Христовы рабы им сказали — каждый своей судьбы хозяин. Родился смердом — можешь стать воином. Родился воином — можешь стать купцом, если это кажется тебе удобнее и приятнее. И некому стало продолжать великое дело. И даже последние отпрыски коренных родов, льнущие к Сигтуне, нанимаются в войско за награды и деньги, а не за свою воинскую честь. И то сказать — сам конунг Олоф христианин. Воинской доблестью стали торговать. Воинов всегда меньше, чем смердов. Смерды всегда знали свое, судьбой им отведенное, место. Но христовы рабы сказали им, что ничем они не хуже воинов. И смердам это польстило, и они поверили, и подчиняться перестали.
Старые люди склонны романтизировать прошлое, подумал Житник. Не за деньги, а за воинскую честь. Которую за деньги не купишь, естественно, и вообще раньше реки не замерзали и коровы сами доились. Надо же. Одно верно — раньше она была умнее.
Помолчав, Рагнхильд добавила, сменив высокопарный тон на прозаический, что, мол, экспансия все равно продолжается, но это просто по инерции. Может и присоединят варанги еще какие-нибудь территории, но центр потерян. Датский конунг Гарольд Синезуб не только себя, но и всю Данию одним махом обратил в христову веру. Во всех колониях, по всему Славланду, обратились все до одного князья, и особенно старались потомки Рюрика. Рюрик-то, заговорщически понижая голос, поведала Рагнхильд, сам из простых был, власть получил обманом! И все его потомки — жалкие, алчные хапуги.
Вообще-то, подумал Житник, то, что они хапуги — правда ё. Но ведь, опять же, все властители так или иначе хапуги, вне зависимости от происхождения.
— Эка гамаюн какой, — заметил Ярослав. — Яйца кладет размером с кулак, небось.
— Это самец, — сообщил Эрик. — Ну как, ты, стало быть, вышел раздышаться, а Житника оставил разговоры разговаривать?
— Вроде бы, — сказал Ярослав. — Секретничает старушка забавно, но очень длинно. Наконец-то представился случай.
— О чем секретничает?
— Я бы тебе сказал, да что-то не с руки. Тебе эти знания ни к чему.
Эрик усмехнулся.
— О Содружестве Неустрашимых она говорит, о чем же еще, — сказал он.
— Откуда ты знаешь? — удивился Ярослав. — Вовсе нет. При чем тут Содружество Неустрашимых?
— А она ни о чем другом ни говорить, ни думать не может. Это характерно для всех, кто воспринимает Содружество всерьез. Такая трясина — без остатка засасывает.
— А тебе откуда известно о Содружестве?
— Покажи мне человека, которому Содружество не известно. Ты ведь тоже знаешь. И знал до прихода сюда.
— Знал. Но не очень верил. И сейчас не очень верю. А ты?
— А мне-то что? — гамаюнов самец вдруг посмотрел на Эрика с огромным удивлением, будто Эрик, всегда, в понимании гамаюна обходительный, позволил себе непростительную бестактность. Самец расправил крылья и улетел с достоинством, не желая, очевидно, слушать дальнейшие рассуждения рыжего хама. — Есть ли Содружество Неустрашимых, нет его, какая мне разница? Мне средства нужны.
— Ты бы взял средства у Содружества?
— Предложили бы — взял ё бы.
— Не предлагают?
— Вот ведь сволочи, — продолжил Эрик мысль Ярослава.
— Где-то здесь, — сказал рыжий, озираясь по сторонам. — Надо привязать коней.
Всадники спешились. Некоторое время они шли через лес по прямой спокойным шагом, но вскоре начался подъем, а лес сделался гуще, что затрудняло продвижение. Наконец ведущий остановился.
— Вот, — сказал рыжий, показывая рукой.
Между деревьев чернело что-то, в чем угадывались прямые линии.
— Житник, — сказал вельможа, обращаясь к воину, — посмотри, что там. А мы с Эриком здесь подождем, флору поразглядываем.
Воин, носящий странное это имя, вынул из ножен сверд, отстегнул сленгкаппу, бросил его вместе с ножнами на землю, присыпанную хвоей, и произвел нечто вроде обходного маневра, в результате которого он вдруг исчез из поля зрения.
— Ежели действительно правда, — сказал вельможа, — будет тебе, Эрик, вознаграждение. Ты молодец.
— Какая мне выгода тебе врать? — возразил Эрик.
— Не знаю. Скорее всего никакой, как и большинству людей. Но люди все равно врут постоянно. А что тебе обещал Житник?
— Ничего.
— Вот видишь — врешь.
— Да.
— Ну так что же?
— Да так, пустяки всякие.
— Не хочешь, не говори, — вельможа пожал плечами, провел рукой по светлой, коротко подстриженной и ухоженной бороде, и присел на землю, уперев спину в ствол березы. — Что слышно на северо-западе?
Эрик повел плечами и посмотрел вверх. Какая-то местная птица заверещала недовольно в ветвях.
— Да так, все по-прежнему, — ответил он. — Болото.
— У нас болот больше.
— Это я в философском смысле.
— Ага.
— Спит северо-запад, — сообщил Эрик легкомысленно. — Спит себе и спит. Данию тряхнули при обращении, покуражилась Дания, покрасовалась, и снова уснула. Все как-то медленно происходит, даже несправедливость — и ту творят медленно.
Легкомыслие его было явно напускное. Что-то очень личное угадывалось в кажущейся беззаботности.
— Какая ж несправедливость?
— Да так… Не обращай внимания.
— Да ты меня не стесняйся, Эрик. Мы с тобой знакомы еще с Ростова. Ты что-то натворил, да? С кем-то хвиту не поделил, небось?
— И такое было.
— Ниддингом заделали?
Эрик некоторое время молчал. Он и раньше знал, что князь — человек проницательный. Но и это ему было уже неинтересно.
— Хочется чего-то нового, — честно признался он. — Уехать куда-нибудь в неизведанные края. Чтобы ничего привычного вокруг. Мне этого всегда хотелось, но сейчас особенно.
Да, подумал князь, страшнейший он непоседа, этот Эрик. И службу ему предлагать — пустое дело, завтра же сбежит. Жалко. Очень интересный собеседник. Всюду бывал, многое видел. Ему бы все это записать и оставить на память потомству. Писца, что ли, к нему пристроить? Теперь вот еще и в ниддинги попал.
Житник вернулся через четверть часа.
— Все так, как Эрик говорит, — доложил он князю. — Все ушли на какой-то праздник, кроме трех стражей, но это несерьезно. Засады нигде нет.
— Что за праздник? — спросил князь, поднимаясь.
— Языческий какой-то. Где-то у них тут есть место, где много идолов спрятано. Эрик наверняка знает, где.
— Может и знает, — ответил за Эрика князь, — но ведь не скажет. И правильно, что не скажет. А то ведь, как тоска найдет, сразу это место вспомнится, и придется собирать ораву, нестись сюда, убивать, жечь — а зачем? Они тут безвредные. Спрятались от Владимира, выжили — ну и ладно, пусть дальше живут. Варанги-язычники вон по территориям шляются, и ничего. Чем славяне хуже? Пусть. Пойдем, Эрик, с нами.
— Нет уж, — Эрик мотнул головой. — Вы идите, а я пока поразмышляю тут. Мне там делать нечего. Еще узнают, что это я вас туда привел. Мне потом сюда носа не покажи.
— Ну, как хочешь, — сказал князь.
Житник подозрительно посмотрел на Эрика, ничего не сказал, но вкладывать сверд в ножны не стал.
* * *
Внутренние помещения языческого оплота дверей не имели, а имели пологи да занавеси. Двое охранников, лежащие лицами вниз благодаря трудам предусмотрительного Житника, хорошо вписывались в сонно-тревожную атмосферу сеней. Вправо и влево тянулись проходы — вообще-то, подумал князь, язычники много взяли от христианских отшельников. Наверное и пещеры вырыты где-нибудь. Полом служила голая утрамбованная земля. Прямо по ходу угадывалась лестница, ведущая, очевидно, не в гридницу, и не в светелку, но в сторожевую вышку, скрытую от посторонних глаз разлапистой хвоей. У самой лестницы помещался темный силуэт — третий охранник — тоже лицом вниз.— Живы? — тихо спросил князь.
— Живы, — лаконично ответил Житник.
Житник был умный и понимал, что трупы и приезд гостя, соединившись в сознании обитателей тайного поселения, дали бы этим обитателям неблагоприятные представления о вежливости князя.
Житник уверенно повел князя по левостороннему проходу. У четвертого полога он остановился.
— Заходите, гости, — раздался женский голос из-за полога.
Князь вздрогнул. Последний раз он слышал этот голос четверть века назад. Голос почти не изменился.
Старая женщина смотрела прямо перед собой в невидимый другим горизонт на уровне глаз. Располагалась она на соломенном низком ложе, сидела, прислонившись к стене и держась с максимально возможным для слепой женщины достоинством.
— День добрый, — сказала она просто. Интонация и выговор у нее были не простонародные варанговые, но чеканные, аристократические. Так говорили варанги, приближенные ко двору короля датского, будучи проездом в Киеве, Ростове и Новгороде.
— Здравствуй, — ответил Житник, явно во второй раз за день.
— День добрый, — тихо сказал князь.
Женщина повернула голову в сторону князя. На ее лице появилась улыбка — то ли радостная, то ли зловещая. Некоторые зубы отсутствовали.
— Не обманул меня Житник, — сказала она. Здравствуй, Святополк.
— Здравствуй, матушка, — отозвался князь.
— Не подходи, — предупредила старуха. — Не хочу, чтобы люди меня касались. Особенно мужчины, даже если они мои дети. А ты, Житник, выйди. Ты выйди, выйди. И учти, что от моего слуха не скроешься. Так что лучше не подслушивай.
— А я и не собирался, — Житник, стараясь придать голосу приветливую интонацию, шагнул к пологу и скрылся за ним.
— Давно мы не встречались, Святополк, — сказала старая женщина. — Совета, стало быть, пришел просить ты у меня. Дело хорошее. Давно пора. Будет тебе совет, Святополк, будет.
Князь молчал и ждал. Женщина запахнулась в свои нищенского вида тряпки, поерзала на ложе, и повернулась к князю боком. Профиль ее до сих пор сохранял сходство с греческими статуями, вот только нос, ранее почти идеально правильной формы, загибался теперь концом к губам.
— Много, много времени прошло, Святополк, — сказала женщина. — Что не говорят мне мирские, то сообщают волхвы. Знаю я все, что происходит в мире. Не быть тебе, Святополк, князем киевским, не быть. Не тебе владеть Градом Олеговым, не тебе.
Какая неприятная женщина, подумал князь.
— Но знай, сын мой, — продолжала она, — будет тебе счастье. Будет много счастья. Отстранись, сын мой, от властителей земных. Братья твои, владимирово семя, не любят тебя, и убьют, если не отойдешь. Найди себе хорошую, работящую девушку из норвежек и уезжай, подальше, хоть в Польшу, хоть в Рим, и живи как обычный боляр. Пусть землей этой владеют владимировы хорлинги, пусть. Земля эта и они — друг друга стоят. А тебе — да помогут тебе боги. Уедешь?
— Вот так, сразу? — удивился князь. — Но я ведь, матушка, старший.
— Старший-то ты старший, да не от Владимира. Уезжай. Уедешь?
Князь не ответил.
Старая ведьма, подумал он. Эка Владимир с тобой натерпелся. Раз в год навещал. Спал с тобой. Неделями задерживался, теремок твой содержал с подхалимами и кухаркой. А я вот и часу не провел еще, и четверть века до этого тебя не видел, а уже тошно. Хорлинги, стало быть, владимировы. Ну-ну.
— Нравится тебе совет мой? — спросила старуха.
— Не знаю, — сказал князь, помолчав. — Не нужно ли тебе чего, матушка?
— Нет. Сама о себе позабочусь. А Житнику доверяй. Он слуга хороший, ты его с собой возьми. Будет он служить тебе верой и правдой. А я дам ему талисман, чтобы вас обоих охранял.
Это еще что такое, подумал князь. Какой еще талисман? Ладно, Житник потом расскажет.
* * *
Когда Житник и старуха остались вдвоем, она повернулась к воину в фас и улыбнулась, на этот раз откровенно зловеще.— Ничего не заподозрил? — спросила она.
— Вроде нет. Но кто ж его знает.
— Да. Хитрый он, весь в отца. Но если и заподозрил, это нам не повредит. Лучше бы ты, конечно, действительно Святополка привел.
— В темнице он, в Киеве.
— Да… Жалко его. Ну, слушай меня, сынок. Слушай. — Женщина вдруг усмехнулась, качая головой. — Насмеялась надо мной Фрея. Над гордостью моей. Столько сыновей, столько дочерей, и только один благородный, и он же слабый. Другие все рабского роду, хитрые да подлые, а единственный удавшийся — от безродного вятича произведен. Подойди да сядь.
Житнику не очень понравилось напоминание о его происхождении от безродного вятича, но делать было нечего, он подошел и сел. Мать и сын обнялись. Рагнхильд всплакнула по-старушечьи, беззвучно.
— Все равно мне, кто землей этой владеть будет. Все равно. Одно меня гложет, сын мой. Только одно. Жив аспид, жив. И нет ему, аспиду, наказания. Нет возмездия. Как вошел сюда давеча Ярослав, так холодом повеяло. Все я сразу вспомнила. Обещала я тебя, сын мой, наследником рода моего сделать. И сделаю. Но сперва заслужить должен ты милость мою.
— А я не заслужил? — спросил Житник, поддерживая разговор.
— Сыновний долг ты чтишь. Но есть еще долг родовой. Есть возмездие. Приведешь его, возмездие, в исполнение — будут у тебя богатства несметные и власть великая.
Платье золотое и морда красная, подумал Житник. О чем это она?
— Спасла меня Фрея, спасла, но не так, как я хотела. Фрея — шутница большая, — доверительно объяснила старуха.
Житник вдруг осознал, что не помнит, кто такая Фрея. Вроде — богиня какая-то.
— Привела она меня к вятичам этим. Они хоть и дикие, но добрые. Спасла, дабы сохранился и продолжился род наш.
Да, подумал Житник. Вот только Фрея ли — неизвестно. Языческие поселения все пожгли, а это осталось. Они, правда, с места на место передвигаются, будто степные печенеги, и понадобился Эрик, чтобы след их отыскать. Ну так Эрик нашел, значит, мог бы и кто-нибудь другой найти. Не один же Эрик такой прыткий. Так вот — не сам ли Владимир, а вовсе не Фрея, уберег наложницу бывшую, не сам ли Красное Солнышко, душу свою темную христовым учением разворошив, позаботился о судьбе Рагнхильд? Нет ли княжеского приказа, мол, не трогайте дуру, пусть живет, как знает. Все может быть. Плохо то, что Владимир, где бы не появился, оставляет после себя своих людей. Спьенов, соглядатаев — а то и просто местных вербует. Чтобы знать, что было потом. И если узнает он об этом нашем визите — то совершенно неизвестно, что подумает и предпримет. Плохо дело. Я думал — действительно скрываются. А тут все на виду.
— Род наш богат, Житник. Богат и знатен. Беда только, что остались от роду этого ты да я. К самым именитым родам Содружества Неустрашимых принадлежим мы.
И она туда же, подумал он. Рассказывали волхвы, в детстве, а теперь каждого второго спроси — только о Содружестве и говорят. Содружество, впрочем, действительно существует. Вот только в смысле действенности оно — никакое. Использовать в своих целях его никак нельзя, даже если очень хочется.
— Я слышал о таком, но никогда не верил.
Женщина долго молчала, и он не хотел нарушать ее молчание. Она стала вспыльчива с годами. Следовало еще забрать у нее обещанный Эрику свиток с письменами и рисунками. И убираться отсюда по добру, по здорову, пока дикие не вернулись с празднества.
Женщина начала говорить. Говорила она долго и складно, иногда вставляя в плавную сигтунскую речь хлесткие славянские фразы. Славянский язык был ей знаком, как родной. Собственно, он и был ей родным, поскольку родилась она в Полоцке. Рагнхильд говорила о разложении и распаде Содружества Неустрашимых. По ее словам, варанги стали жадными, и это послужило причиной распада. У Житника по поводу жадности любых правителей были свои соображения, но он опять промолчал. Главная сила, по мнению Рагнхильд, состояла в сохранении коренных родов, на которых все держится. Пока жива аристократия — будет и империя жить. Но в крепнущую империю варангов вдруг принесли христову веру монахи из пустыни. И тогда засомневались лучшие воины. Зачем, мол, быть воином, если можно быть купцом или даже смердом, честь одна и та же в глазах бога христиан? Перестали варанги верить в судьбу. Христовы рабы им сказали — каждый своей судьбы хозяин. Родился смердом — можешь стать воином. Родился воином — можешь стать купцом, если это кажется тебе удобнее и приятнее. И некому стало продолжать великое дело. И даже последние отпрыски коренных родов, льнущие к Сигтуне, нанимаются в войско за награды и деньги, а не за свою воинскую честь. И то сказать — сам конунг Олоф христианин. Воинской доблестью стали торговать. Воинов всегда меньше, чем смердов. Смерды всегда знали свое, судьбой им отведенное, место. Но христовы рабы сказали им, что ничем они не хуже воинов. И смердам это польстило, и они поверили, и подчиняться перестали.
Старые люди склонны романтизировать прошлое, подумал Житник. Не за деньги, а за воинскую честь. Которую за деньги не купишь, естественно, и вообще раньше реки не замерзали и коровы сами доились. Надо же. Одно верно — раньше она была умнее.
Помолчав, Рагнхильд добавила, сменив высокопарный тон на прозаический, что, мол, экспансия все равно продолжается, но это просто по инерции. Может и присоединят варанги еще какие-нибудь территории, но центр потерян. Датский конунг Гарольд Синезуб не только себя, но и всю Данию одним махом обратил в христову веру. Во всех колониях, по всему Славланду, обратились все до одного князья, и особенно старались потомки Рюрика. Рюрик-то, заговорщически понижая голос, поведала Рагнхильд, сам из простых был, власть получил обманом! И все его потомки — жалкие, алчные хапуги.
Вообще-то, подумал Житник, то, что они хапуги — правда ё. Но ведь, опять же, все властители так или иначе хапуги, вне зависимости от происхождения.
* * *
Эрика Ярослав застал за изучением местной фауны. Какая-то значительных размеров и пестрой окраски птица помещалась на одной из нижних веток. Эрик разглядывал ее с интересом, а птица разглядывала Эрика с недоверием.— Эка гамаюн какой, — заметил Ярослав. — Яйца кладет размером с кулак, небось.
— Это самец, — сообщил Эрик. — Ну как, ты, стало быть, вышел раздышаться, а Житника оставил разговоры разговаривать?
— Вроде бы, — сказал Ярослав. — Секретничает старушка забавно, но очень длинно. Наконец-то представился случай.
— О чем секретничает?
— Я бы тебе сказал, да что-то не с руки. Тебе эти знания ни к чему.
Эрик усмехнулся.
— О Содружестве Неустрашимых она говорит, о чем же еще, — сказал он.
— Откуда ты знаешь? — удивился Ярослав. — Вовсе нет. При чем тут Содружество Неустрашимых?
— А она ни о чем другом ни говорить, ни думать не может. Это характерно для всех, кто воспринимает Содружество всерьез. Такая трясина — без остатка засасывает.
— А тебе откуда известно о Содружестве?
— Покажи мне человека, которому Содружество не известно. Ты ведь тоже знаешь. И знал до прихода сюда.
— Знал. Но не очень верил. И сейчас не очень верю. А ты?
— А мне-то что? — гамаюнов самец вдруг посмотрел на Эрика с огромным удивлением, будто Эрик, всегда, в понимании гамаюна обходительный, позволил себе непростительную бестактность. Самец расправил крылья и улетел с достоинством, не желая, очевидно, слушать дальнейшие рассуждения рыжего хама. — Есть ли Содружество Неустрашимых, нет его, какая мне разница? Мне средства нужны.
— Ты бы взял средства у Содружества?
— Предложили бы — взял ё бы.
— Не предлагают?
— Вот ведь сволочи, — продолжил Эрик мысль Ярослава.