Романовский Владимир. Добронега

   — Я могла бы это устроить.
   — Я это знаю, княжна.
   — Но для этого мне надо знать, что это все-таки за поручение.
   — Вовсе нет, — сказал Хелье.
   — Как так — нет?
   — Так — нет.
   — Не понимаю.
   — Чтобы Вальдемар меня принял, достаточно твоего слова. Или грамоты, тобою подписанной. Суть поручения значения не имеет.
   Княжна рассмеялась тихо.
   — Ты мне все-таки расскажи, — попросила она.
   — Нет.
   — Важное что-то? Тайна великая?
   — Ничего особенно важного, но все равно не скажу. Не хочу обременять тебя, княжна, лишними знаниями.
   Мария нахмурилась.
   — Ну хорошо. Помимо поручения, никаких дел у тебя в Киеве нет?
   — Не только в Киеве. Вообще нигде. Я совершенно свободен.
   — И весь к моим услугам?
   Хелье приподнялся.
   — Э, нет, сиди, сиди, — возмутилась Мария. — Не забывайся. Я тебе не деревенская девка, не скогда уличная. Наглец.
   Хелье покраснел, сел на лавицу, и отвел глаза. Как все сложно, какие здесь запутанные отношения между людьми.
   — Где ты остановился в Киеве?
   — В доме купца из межей.
   — Как зовут купца?
   Хелье чуть помедлил.
   — Авраам.
   — Вот как?
   — Да. А что?
   — Авраам человек известный. Он далеко не всех к себе в дом приглашает, тем более на ночлег.
   — Я с другом к нему попал. Друг мой знает Авраама давно.
   — А как зовут друга?
   — Не скажу.
   — Почему?
   — Откуда мне знать, княжна, может друг мой не хочет, чтобы ты о нем знала. Вот спрошу у него разрешения, тогда и…
   — Скрытный ты какой. Мне кажется, я тебя где-то видела раньше.
   — Это так и есть.
   — Ну да? Где же?
   Хелье помолчал, прикидывая, стоит ли такое говорить. И решил, что стоит. Это была его личная тайна, и он имел полное право ее открыть.
   — Три года назад в Хардангер-Фьорде.
   — В Хардангер-Фьорде? Постой, постой…
   — С тобой было несколько сопровождающих. Ты зашла в церковь во время службы. Ты забыла слова молитвы. Я подал тебе молитвенник, и ты погладила меня по голове.
   После чего, подумал он мрачно, я нашел, что Матильда очень похожа на киевскую княжну, и влюбился. Нисколько не похожа. Вообще ничего похожего. Матильда — дура веснушчатая, много о себе мнит. Пусть живет со своим греком, растит ему греческих детей. Не до нее сейчас.
   — Не помню, — сказала Мария, подумав. — Впрочем, это все равно. Хочешь ли ты послужить мне, Хелье?
   — Послужить?
   — Поступить ко мне на службу.
   — А что я должен буду делать? Что за служба?
   Улыбка Марии из домашней превратилась в светскую.
   — Не хуже других служб, — сказала она по-славянски, и затем снова перешла на шведский. — Есть правители явные, такие, как конунги Олаф и Ярислиф, или отец мой Вальдемар. А есть правители и правительницы тайные, о власти которых не знают и не говорят.
   — Но догадываются и сплетничают, — добавил Хелье.
   — Нет уж, насмешливость тебе придется оставить, — заверила его ледяным тоном Мария, как по щеке хлестнула.
   Возникла пауза. Хелье отвел глаза.
   …Или отец мой Вальдемар. Вальдемар? Позволь, то есть как? Это — дочь Владимира? Мария… Как же это… э… Добронега! вот я дурак неотесанный, подумал он с отчаянием. Вперся к ней в светелку. Ничего себе! Как я посмел. Но, вроде, ничего. Вроде, она не сердится. Добронега. Легендарная Добронега. Та самая. Он знал и слышал разное. Но ни разу ему не пришло в голову за все это время, что поразившая его тогда в Сигтуне киевская княжна как раз и есть Добронега.
   Он вдруг почувствовал неодолимую усталость. День выдался трудный.
   — Подданые мои не слишком многочисленны, но влиятельны и вездесущи, — веско сообщила Мария. — Я предлагаю тебе, Хелье, не просто службу, но и расположение мое. А это многого стоит. Многие за такое предложение полжизни отдали бы с радостью великой.
   Хелье промолчал. Правый глаз у него начал закрываться сам собой. Он потер его кулаком.
   — Что же я должен буду делать, все-таки? — спросил он. Можно было выразиться изящнее и вежливее, но голова отказывалась соображать.
   Притворяется, подумала Мария. На самом деле он не глупый. Из него может выйти толк. А может и нет.
   — Ты должен будешь выполнять мои поручения.
   — В обмен на что? — спросил Хелье, поддерживая разговор.
   Мария улыбнулась — теплее, чем раньше.
   — Совсем другое дело, — одобрила она. — Не вдруг, но постепенно, если ты будешь доказывать раз от раза свою преданность мне, выпадут тебе, Хелье, и награды, и почести. И земли и слуги.
   Теперь у Хелье начал закрываться левый глаз. Плохо дело, подумал он, надавливая на веко двумя пальцами.
   — А на большее, стало быть, рассчитывать не приходится, — сказал он, с натугой подавляя зевок.
   — Большее? Что ты имеешь в виду?
   Хелье тряхнул головой. В голове от этого яснее не стало.
   — Ты знаешь, княжна, что я имею в виду, — произнес он с задержками, зевая. — Если б не знала, не куталась бы так в покрывало…
   Мария покраснела, но в тусклом свете одинокой свечи сонные глаза Хелье этого не заметили.
   Помолчали.
   — Прости меня, княжна. Я очень дерзок, но это потому, что я соображаю плохо. Устал.
   — Ты поступишь к Владимиру ратником, — сказала Мария, овладевая собой. — В Косую Сотню. Под начало к Добрыне.
   Никогда я не слышал ни о каких косых сотнях, подумал Хелье.
   — Что-то я не пойму, — произнес он недоуменно. — То я тебе служу, то Владимиру.
   — Почти все, кто находится на службе тайной, несут также службу явную. Во избежание лишних толков.
   — Для отвода глаз.
   — Что ж, это определение тоже подходит.
   — Меня не возьмут, — вспомнил Хелье предупреждение Эрика.
   — Я пошлю тебя к человеку, который все устроит. Когда ты мне понадобишься, а понадобишься ты мне, возможно, очень скоро, я дам тебе знать.
   — Ага, — тупо сказал Хелье.
   — А за сегодняшнее мне бы хотелось отблагодарить тебя отдельно. Видишь сундук в углу?
   Хелье посмотрел в угол.
   — Вижу.
   — Открой его.
   Хелье тяжело поднялся и проследовал к сундуку. Внутри оказалось множество секций. Рябило в глазах, да и темно было, приходилось напрягать зрение.
   — Слева крайняя секция, — наставляла Мария. — Шкатулку видишь?
   — Вижу.
   — Неси ее сюда.
   Хелье вынул шкатулку и понес к кровати.
   — Поставь на лавицу. Открой.
   Внутри оказался широкий золотой браслет с крупным алым камнем.
   — Это подарок италийского посла, — сообщила Мария. Она сразу спохватилась, поняв, что именно это говорить как раз и не стоило, но было поздно. Из любовного сувенира браслет превратился в обыкновенную драгоценность, которую можно было продать. — Возьми себе и делай с ним, что хочешь. Это за службу. А вот это — от меня лично, в знак расположения, — и Мария, исправляя ошибку, высунула из-под покрывала руку. Большой и указательный пальцы держали только что снятый под покрывалом тонкой работы перстень.
   Хелье сунул браслет в карман портов, а в перстень без особых усилий вдел безымянный палец. Кажется, Мария носила его на среднем пальце.
   — По возвращении в Киев ты обратишься к священнику по имени Ипполит, скажешь, что от меня, и что тебе хотелось бы служить в сотне у Добрыни.
   Только этого не хватало, сонно подумал Хелье.
   — А теперь я с тобой прощаюсь. Время позднее. Как спрыгнешь с карниза, ступай прямо к роще. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Эржбета упряма. Я уговорю ее, что ты не враг, но не сегодня. Сегодня опасно. Как доберешься до рощи, иди себе вдоль реки. На полпути тебе попадется сторожка. Там в стойлах четыре лошади. Возьмешь себе одну, доедешь по понтонному пути до следующей сторожки, у самой переправы. Отдашь лошадь сторожу, скажешь, что ты от меня, он тебя перевезет.
   — Понял, — сказал Хелье. — Но все это я проделаю позже. Не сейчас.
   — Почему же? — надменно удивилась Мария. Дерзость этого мальчишки перешла уже все известные ей границы.
   — Что за дверью? — спросил дерзкий.
   — Малая столовая, — высокомерно ответила Мария, поднимая брови.
   — А за нею?
   — Выход в общий коридор.
   — А вон та узкая дверь?
   — Нужник, — зло сказала княжна.
   — Прекрасно, — одобрил Хелье, двигая лавицу к стене, ближе к окну. — Я тут посплю немного, княжна. Не обращай на меня никакого внимания. Сплю я очень крепко и во сне ничего не соображаю и не разбираю. Только не пускай сюда никого. А ежели тебе с кем переговорить надо будет утром по неотложному тайновластительному делу, так ты их прямо в малой столовой принимай.
   — Позволь, позволь… — растерянно сказала Мария, и затем, придя в себя, возмутилась. — То есть как!
   Хелье не ответил. Он был занят пряжкой. Пряжка ни за что не хотела отцепляться. То сама спадает, то теперь не отцепляется. Беда с пряжкой. Хелье решил, что будет спать прямо в сленгкаппе, как в походе. Левый сапог удалось стянуть. На правый не хватило сил. Хелье вытащил из ножен сверд и вонзил его рядом с лавицей в хитроумно отделанный резной пол. Привалившись на бок, правую руку он положил себе под щеку, а левую запястьем на кильон сверда, и тут же уснул.
   Некоторое время Мария ошарашено на него смотрела. Вскоре любопытство взяло верх над вельможным негодованием. Княжна встала, натянула через голову давешнюю рубаху и, не подпоясываясь гашником, но взяв со столика свечу, чтобы лучше видеть, подошла к лавице.
   Лицо у Хелье во сне стало совсем детским. Дыхание ровное и чистое, без всхрапов. Он действительно крепко спал. Мария взяла его за плечо и попробовала растолкать. Юноша, желающий рассчитывать на большее, чем почести и земли, недовольно замычал, снял руку с кильона, поморщился, и перевернулся на другой бок. Мария еще немного его поразглядывала, а затем, взглянув на его ноги, покривилась брезгливо, вздохнула, отодвинула засов, и вышла в малую столовую. Одна из дверей столовой вела в каморку прислуги. Мария разбудила служанку, толстую глуповатую девку с круглыми от непрерывного недоумевания глазами, и велела ей нести в спальню моющие средства.
   Вскоре служанка, сонно таращась, вовлеклась в помещение с ведром, льняными полотенцами, и кружкой галльского бальзама. Следуя указаниям госпожи, она стянула с Хелье второй сапог, размотала онучи, смочила конечности поступившего на службу к Марии влажным полотенцем, натерла бальзамом, и в несколько приемов бальзам смыла. Она собралась уж было снова намотать онучи на чистые ноги, но княжна ее остановила и велела онучи, грязные и пропотелые, выбросить вместе с сапогами. Все это время Хелье мирно спал, иногда счастливо и благодарно улыбаясь — очевидно, сонному, ему нравилась процедура, было приятно. Мария отправила служанку досыпать и легла сама, не гася свечу и не снимая на всякий случай рубаху. Уснула она быстро, а когда проснулась, солнце было уже высоко, а Хелье все еще спал на лавице.
   Мария оделась и вышла в малую столовую завтракать. После завтрака она вернулась в светелку, убедилась, что Хелье еще спит, переоделась, и покинула апартаменты свои вместе со служанкой, заперев светелку на ключ. Если Хелье проснется, пусть выбирается сам, как хочет.
   Хелье проснулся к полудню от того, что ему дико хотелось ссать. Сообразив, где находится нужник, он прошел в него, долго примеривался к бадье напряженным хвоем, пытаясь высчитать траекторию, отступил на какое-то расстояние, и выдал в конце концов дугу, удачно попав в бадью и почти не забрызгав пол вокруг. Постояв немного, тупо глядя перед собой, он вернулся в светелку. Тело ломило от долгого лежания на твердой лавице. Хелье сообразил, что постель свободна и тут же ее занял, сладко потягиваясь и с хвоеволием устраиваясь под покрывалом, пахнущим кожей Марии. Запах очень возбудил его, и Хелье решил, что теперь не уснет, но тут же уснул.
   В следующий раз он проснулся уже в сумерки. Оглядевшись и вспомнив, где находится, Хелье поспешно вскочил и сунулся к окну — оглядеть местность и возможные пути ухода живым. Уговорила Мария Эржбету или нет — совершенно неизвестно, и не было у Хелье никакой охоты это выяснять. Роща, обещанная Марией, действительно виднелась в полуарже от терема. Карниз, с которого он давеча так ловко прыгал через проход между строениями, показался ему опасно узким. До земли было не очень далеко, и кругом не было ни души. Только птицы пели, надрываясь истошно.
   Надев рубаху и подпоясавшись, Хелье обнаружил, что отсутствуют сверд, сленгкаппа, онучи и сапоги. Сверд и сленгкаппа нашлись под лавицей. Сапог нигде не было видно. Браслет по-прежнему лежал в кармане, а перстень поблескивал на пальце. Хелье задумался, обхватив голову руками.
   Идти в Киев босиком — неудобно, да и глупо. По пути в роще мало ли какой дряни понасыпалось везде — хвоя, ветки всякие, камни. Да и холодно. Нет, сапоги нужны, и желательно с онучами вместе, а то ноги сотрутся.
   Послужи мне, послужи, подумал Хелье. Послужи ей, надо же. А сама мои сапоги куда-то уволокла. И ноги мне вымыла. Мария неприступная, высокородная. Впрочем, дело не в этом. Ишь, какой перстенек забавный. Так и сверкает.
   На этом мысли Хелье оборвались. В малой столовой послышались чьи-то шаги. Поступь была явно мужская. Встреча с мужчиной в светелке Марии не входила в планы Хелье. Быстро положив сверд на пол, он бесшумно припал грудью к резной поверхности, в три приема боком перебрался под кровать. Вытянул руку, подтащил сверд к себе.
   Лязгнул замок. Дверь отворилась. Пара ног прогрохотала мимо лица Хелье. Посол Олофа, выполнивший поручение лишь наполовину, присмотрелся к сапогам. Размер ему, похоже, подходил.
   Меж тем вошедший, оказывается, вовсе не встречи с Хелье пришел искать. По звуку Хелье определил, что сундук в углу открыли и теперь что-то в нем перебирают. Дощечки, бересту, пергамент — письмена. Хелье прикинул, в чем дело, и нашел, что возможны два варианта. Первый — пришедший явился по поручению Марии, которой что-то понадобилось из ее сундука. Второй — пришедший здесь по собственному почину, без ведома хозяйки. В первом случае следовало оглушить гостя, стянуть с него сапоги, и убираться. Во втором можно было дождаться прихода Марии и предъявить ей еще одно доказательство преданности в виде оглушенного гостя. Второй вариант показался Хелье наиболее практичным. Бесшумно выскользнув из-под кровати, он метнулся вправо в то время как гость, спиной почувствовав чье-то присутствие, а может просто заметив движение тени, повернулся влево. Рукоять сверда готова была уже соединиться с головой гостя, но в этот момент Хелье его узнал. Замешкавшись, он дал возможность Вассу увидеть его, Хелье, и тоже узнать. Лицо Васса исказилось злобой и Хелье, поняв, что ничего хорошего от этого человека ждать ему не приходится, приложился поммелем к упрямой коротко остриженной голове. Васс рухнул на пол.
   Сумерки сгущались. Хелье мельком осмотрел письмена, которые разбирал Васс, пожал плечами, и стал стаскивать с неприятного фаворита Марии сапоги. Левый сапог сошел легко. С правым дело оказалось сложнее. В конце концов, придерживая колено Васса ногой, Хелье стащил и этот сапог. При этом в ноге Васса что-то хрустнуло. Онучи Хелье не стал разматывать, а просто разорвал на обмотки половину постельной простыни. Стало совсем темно. Луна еще не взошла. Хелье выбрался на карниз, повис на руках, и спрыгнул, слегка подвернув ногу при приземлении. Завернувшись в сленгкаппу, чтобы белая рубаха не выдала его в темноте, он побежал к роще и вскоре ее достиг.
   Хотелось есть.
   Идти пришлось долго. Наконец Хелье вышел к сторожке у самого берега. Заржала лошадь. Хелье постучался. Сонный сторож открыл ему дверь.
   — Я от Марии, — сказал Хелье. — Мне нужна лошадь.
   Сторож мрачно посмотрел на него, вздохнул, и повел гостя в стойла. Сторожам положено давать монету. Монет у Хелье не было, все пропил. Он решил, что если разговор зайдет о деньгах, он просто задушит корыстного негодяя. Но сторож ничего не сказал. Правда, седлать лошадь он предоставил Хелье, а сам просто стоял и смотрел с немым укором.
   Оставшуюся половину пути Хелье пролетел за полчаса галопом по широкой тропе, обнаружившейся чуть дальше от реки, чем та лесная тропинка, по которой он шел пешком. Замедлить бег коня пришлось только один раз — на пути встала река Десна. Чудо изобретательности — три дюжины широких лодок, связанных вместе и покрытых настилом из досок, составились в плавучий понтонный мост, от берега до острова посередине реки, и столько же лодок служили мостом от острова до противоположного берега. Неустрашимые и Мария обеспечивали себе скорую связь между Вышгородом и Киевом. А может, только Мария.
   Вторая сторожка, у переправы, оказалась меньше первой, и в ней, сторожке, все спали. Пришлось долго колотить в дверь. В конце концов сторож, еще мрачнее предыдущего, вышел к Хелье, принял у него поводья, отвел взмыленную лошадь в стойло (Хелье был все еще неважный наездник), и проводил Хелье к лодке. Кряхтя взялся он за весла. Сидя у стьор-борда, Хелье глядел на черную гладь ночного Днепра. На другом берегу мелькали какие-то огни. Какой-нибудь ночной дозор.
   Причалив к Подолу, сторож с тоской смотрел, как Хелье, не дав ему монеты, выбирается из лодки. Пробормотав что-то нелестное, он отчалил. Взошла луна.
   Едва не заблудившись в закоулках, Хелье вышел в Жидове. В некоторых окнах горели огни. Дом Авраама был, наоборот, светел — во всех комнатах что-то происходило, возможно, какой-то иудейский праздник, на который Авраам пригласил весь квартал. Подают ли на иудейских праздниках к столу еду? Хелье решил, что подают — люди в глубине души все одинаковы, и лучший способ оказать гостеприимство — накормить гостей. От голода сводило челюсти.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПЕРЕМЕНЫ В ДОМЕ АВРААМА

   Дверь ему открыл Яван — не мрачный и не подозрительный, но насмешливый. Странно. Вроде бы он говорил ранее, что не любит шуток. Межей не поймешь. С веселой улыбкой Яван поприветствовал Хелье и провел его в большую столовую. Здесь недавно кончили ужин, и стол был уставлен всякой всячиной.
   — Я поем немного, хорошо? — спросил Хелье по-славянски, прицеливаясь к бараньей голове.
   — Сколько хочешь, — откликнулся Яван. — И вина выпей.
   — Где Дир?
   — Дир спит. Пьяный как землемер.
   — Чего это он? — спросил Хелье, набивая рот и наливая себе вина.
   — От него его женщины ушли.
   Хелье чуть не поперхнулся.
   — Что? — спросил он, проглотив кусок.
   — Да так…
   — Листья шуршащие! Куда ушли?
   — В условия, кои они сочли более благоприятными для их существования. К печенежскому князьку одному.
   — Когда?
   — Давеча. Но, конечно, с князьком они познакомились раньше. Два года назад, когда последний раз здесь гостили. Отец мой тогда как раз какую-то печенежскую банду обхаживал, хотел что-то через них куда-то доставлять, как всегда, какие-то темные дела. И князек как раз там и был. Я думаю, это Анхвиса его охмурила, или он ее. А Светланка — что ж, Светланка такая, куда Анхвиса, туда и она.
   У Хелье на этот счет было свое мнение, но он не стал его выражать на словах — было не до того.
   — И что же теперь?
   — Ничего.
   — Дир будет их искать?
   — Он бы и хотел. Но печенегов искать трудно. Степь большая, печенежских племен тьмы. Друг о друге они, конечно же, все знают, но славянину не откроются. Даже отец не знает, откуда этот князек взялся, а то сказал бы Диру — все-таки Светланка его дочь. А также моя сестра.
   — Бедный Дир, — наливая себе вина, Хелье посочувствовал другу.
   — Что делать, Хелье. Судьба она — такая штука. Что хочет, то и делает. Но, сказать по правде, жить с Диром несладко, наверное. По всему миру человека мотает, всегда в пути. А женщинам хочется дом да семью иметь, аки птице гнездо. Женщины, они ведь хозяйственные. Я тут Годрика разговорил, так он мне такого про семейную жизнь Дира порассказал, что даже не знаю, утешать ли его, Дира, или говорить ему, что сам виноват. А князек обходительный попался, смотрел на обеих влюбленными глазами целый день.
   — А Годрик что же?
   — А что Годрик? Годрик не против. Годрику оно и лучше — раньше он троим носы утирал да белье стирал, а теперь только Диру будет. Меньше хлопот. Ну а ты как?
   — Я-то? Ничего, неплохо, — ответил Хелье. — Вот что, Яван, ну-ка я у тебя спрошу… — Хелье вынул из кармана браслет. — Сколько такая грунка может на торге стоить?
   Яван взял у него браслет и некоторое время его рассматривал.
   — По-моему, дорогая грунка. Я плохо в этих делах разбираюсь, но, вроде бы, все честь по чести. Тысячу сапов точно выручит. По самой меньшей мере. Я мог бы у отца спросить, это по его части, но он очень занят нынче.
   — Чем же?
   Яван пожал плечами.
   — Уезжает он, со всей семьей. Хозяйство на меня оставляет.
   — Как это — уезжает?
   — По-моему в Италию, но точно не скажу. Может даже в Константинополь. Какие-то опять темные дела. Ну, ты знаешь — иудеи…
   — Знаю. Заговор. Так ты один во всем доме остаешься?
   — Да. Он даже холопьев с собой берет. Нужно будет новых искать. И охрану. Не хочется. Придумаю что-нибудь.
   — А Дир?
   — Что — Дир? Его никто не гонит. Пусть живет, сколько хочет. И ты живи. Все как-то веселее, когда приличные люди в доме. Знаешь, что? Пойду-ка я все-таки покажу это барахло отцу. Может, он и купит — чего тебе по торгам шататься, только неприятности одни, обдерут тебя на торге. Ты сиди, ешь, пей, я сейчас приду.
   Яван вышел с браслетом. Хелье принялся за диковинное блюдо — вроде бы рыба, а внутри какая-то дрянь, но ничего, есть можно. Он налил себе еще вина. Спать не хотелось.
   В столовую вошел Годрик, молча поклонился Хелье, и сел у стены на лавицу. Хелье попробовал пирог. Пирог оказался какой-то очень липкий и приторный. Плюшки на меду были вкуснее.
   — Как Дир? — спросил Хелье, вставая.
   — Кошелька придержатель отвлекается сновидениями, — сообщил Годрик. — Молодой господин уж кончил скромный ужин свой?
   — Да. А что?
   — Не позволит ли он мне довольствоваться его остатками?
   — Довольствуйся.
   Годрик присел к краю стола и принялся неторопливо, со знанием дела, есть.
   — Хозяин дома уезжает, — полувопросительно произнес Хелье.
   — Бежит, — ответил Годрик, уплетая куриную грудинку с сельдереем.
   — Как это — бежит?
   — Бежит, — подтвердил Годрик, наливая себе вина. — Когда богатые уезжают, так на проводы весь город приглашается, такой у ковшей обычай. Две недели гуляют, если в пригород уезжает, а ежели дальше, так и на месяц дело затягивается. А когда бегут, так складываются в один вечер, никому ничего не говоря, грузят ладью или две до рассвета, охраны берут дюжину, а что не успели сложить — бросают.
   — От кого же он бежит?
   — Известно от кого. От печенегов. Какие могут быть сделки с дикими людьми? Только алчные тупоголовые межи на такое идут. Алчность их разума лишает.
   — В этом городе у всех сделки с печенегами, — заметил Хелье.
   — То по необходимости, то бишь, из страха. Как к тебе придут двадцать бритых брюнетов, конкуссируя полы топотом многовесным, так хочешь не хочешь, а сделку заключишь. А этот сам к печенегам адвансировался. Предполагал, что они ему путь в Болгары ковром устелят. Ну вот и допредполагался. Лет десять теперь в Киев не сунется. Сам виноват.
   — Он дела на сына оставляет.
   Годрик пожал плечами.
   — Что? — спросил Хелье.
   — Это для виду. Сын-то уж бегал, небось, к соседям, дом продавать. Совсем дешево. Никто, конечно же, не купил. Не только межи, тевтоны откажут! А уж славяне — только смеяться будут. И весь город ждет, когда авраамово жилище загорится. Небось придут всею братией смотреть на пожар.
   — Что-то ты не то говоришь… — сказал Хелье неуверенно.
   В этот момент в столовую, качаясь, вовлекся собственной персоной безутешный Дир с опухшим лицом.
   — Хелье! — закричал он. — Друг моноздравствующий! Как ты мне сейчас нужен, какое счастье, что ты здесь! Годрик, отбеги от стола на десять локтей, иначе быть тебе сегодня в огромнейшей немилости. Вино! Вот оно, Хелье, утешение!
   Дир обнял Хелье, положил ему голову на плечо, и пробормотал что-то возвышенное о вечной дружбе. Хелье пришлось напрячь спину и икры, чтобы удержать навалившегося на него Дира.
   — Посади его на стул, — посоветовал Годрик, — а то он так и уснет.
   — Нет, я не усну, — возразил Дир, опускаясь на стул и ерзая. — Да и вообще я не столько пьян, сколько разочарован. Ночь только началась. Сейчас мы с тобою, Хелье, пойдем погуляем. Все-таки Киев — город возможностей немалых. И Явана надо бы взять с собой, чего ему дома делать.
   В этот момент в столовую вошел Яван. Подойдя к Хелье, он протянул ему кожаный кошель.
   — Тысяча двести, — сказал он. — Наверняка отец присвоил сотни три, уж не без того, но не больше. Это не страшно. Не сегодня-завтра золото упадет в цене, так что считай, что совершил хорошую сделку.
   — А, так ты теперь при деньгах! — одобрительно подал реплику Дир. — Что продал ты ненасытному Аврааму, Хелье? Корону Швеции?
   — Корону Швеции нынче вряд ли кто купит, — ответил Хелье, пряча кошель в карман.
   — Это верно, — подтвердил Яван. — Неходовой товар.
   Хелье не понравился пренебрежительный тон межа, но он промолчал.
   — Пойдем к Стехвании Беспечной, — предложил Дир. — Они там, в преддверии Снепелицы, всем лучшим запаслись. Яван, идем с нами.
   — Мне сейчас не с руки, — сказал Яван. — А вы сходите, ребята.