Романовский Владимир. Добронега

   — Подстилки, шлюхи славянские! — кричала она хрипло. — Вот я вас, проклятое семя!
   Выгоняла их спать под открытое небо, а сама храпела и пердела в шатре. Отгоняла их от стола, когда соседки-печенежки, сжалившись над долей соломенных вдов, приносили им поесть. Махала кнутом, каким погоняют лошадей, норовя попасть по груди, по шее, по лицу, по икрам. Наступала им на ноги, царапалась. Не мылась она никогда, и от нее отвратительно пахло. И пришлось Светланке с Анхвисой в одну прекрасную ночь, как стала старуха их гнать опять из шатра под звезды, придушить слегка свою мучительницу. Не до конца. Анхвиса села на старуху сверху, чтобы та не дергалась, а Светланка врезала ей пару раз, выбив последние зубы. После чего они старуху связали, заткнули ей рот тряпкой, взяли с собой в мешок столько золота, сколько можно было нести не особо утруждаясь, и ушли в степь.
   Всю ночь они шли, дрожа от холода, не смея остановиться, и не зная, как далеко еще нужно идти. Когда начался рассвет, они увидели, что идут не на запад, но на северо-запад, и, поспорив немного о географии и астрономии, все-таки сменили направление. Погони не было. Ветер стих. Потеплело.
   — Нет уж, с печенегами больше не связываемся, — сказала Светланка. — Дикий народ.
   — Может, обратно к Диру? — спросила Анхвиса.
   — Вот еще! Во-первых, он нам никогда не простит, что мы от него ушли. Сделает только вид, а потом всю жизнь пилить будет и насмехаться. И издеваться. А во-вторых, с ним опять нужно будет мотаться по весям, надоело. Нужно найти богатого домоседа, ласкового. У меня есть один на примете, в Киеве. Мы ему понравились как-то, он целый день с нас глаз не спускал. Не помнишь?
   — Нет.
   — У тетки Доробы.
   — А! Кряжистый такой?
   — Точно. Не слишком большого ума, и это хорошо, и он, вроде бы, добрый. И дома устраивает всякие вечеринки, приемы. Вот было бы здорово, а? Просто охвоительно было бы. Ну, если подвернется кто из знати, тогда еще лучше.
   — Дир был из знати.
   — Да ну тебя! Дир и Дир. Какая это знать — ростовская! Знать бывает в Киеве. На худой конец в Новгороде.
   — Эти, пожалуй, на нас не позарятся, — объяснила Анхвиса.
   — Это почему же?
   — Ликами мы не вышли. Ты межиха, а я из полей-лесов. Морды у нас не знатные.
   — Дура ты, Анхвиса. Не в морде дело, а в одежке.
   — Сомневаюсь. Вот, помню, видела я богатую одну бабищу. Да, кстати, у той же тетки Доробы. Разодетая, расфуфыренная — Добронеге не снилось. Все на ней дорогое, камешки-сережки так и сверкают. А видно, что из простых. Сидит себе, как квашня, с ней заговаривают, а она стесняется и грудь свою мнет. А почему? Ликом не вышла. Лик очень простой.
   — Лик от окружения зависит. Когда лик привыкает к окружению, — поучительно сказала Светланка, — он сам меняется, подделываясь под окружение. Ну да ладно, дойти бы до селения какого-нибудь, не упасть бы по дороге да не околеть.
   — Это да, — согласилась Анхвиса, стуча зубами.
   Они одновременно остановились и бросились друг другу в объятия.
   — Бедные мы с тобою бедные, — запричитала Светланка. — Несчастные, неприкаянные.
   — О-хо-хо-хо, — подвыла Анхвиса.
   Они поплакали и пообнимались еще какое-то время, а затем продолжили путешествие. До селения они дошли.

ЭПИЛОГ. СМОТРИНЫ

   — Подведем же итоги, сын мой, — сказала Рагнхильд, повернувшись по обыкновению профилем к собеседнику. — Тиран мертв, дети его в ссоре, любимый сын, которого он хотел сделать своим наследником, тоже мертв, ты правишь в Новгороде, пока только от имени Ярослава, но Неустрашимые признают в тебе равного.
   — Более того, матушка, — ответил Житник, улыбаясь.
   — Вот как? Ты можешь влиять на их решения?
   — Еще лучше.
   — Ты хочешь сказать, что ты — их лидер?
   — Да.
   — Тебя избрали?
   — Совершенно законно. По законам Содружества.
   — А что сталось с Эймундом?
   — Он впал в немилость великую.
   — Не без твоей помощи.
   — Признаться, да. Что делать! Таков жребий властителей.
   — До меня дошли какие-то темные слухи о смерти тирана. Будто бы его долго не показывали народу, хоронили в закрытом гробу, а в Киев доставляли закатанным в ковер в санях.
   Житник улыбнулся.
   — Какие сани летом? — настаивала Рагнхильд.
   — Не обращай внимания, матушка. Издержки производства слухов. И ковер и сани действительно были. Но не в случае Владимира.
   — Что за сани?
   — Стояли сани под полом. Но лошадей в них не запрягали, конечно же.
   — Хорошо. Далее. Что думает Ярослав?
   — Не знаю. Это уже не важно. Новгородом владею я. А Святополк владеет Киевом.
   — Да, жалко Святополка. Ты все-таки очень жесток, Житник.
   — Нет, просто практичен. Весь в тебя, матушка.
   — Что ж. В этом месте мы скорее всего видимся последний раз. Как переместимся, я дам тебе знать. Теперь это менее опасно. Езжай, и да хранят тебя боги.
   Она повернулась к нему. Ему вдруг пришла в голову мысль что, возможно, мать его вовсе не слепа, но притворяется слепой.
   В Новгород Житник возвращался в глубокой задумчивости. Ярослав стал опасен.
   Они дружили ранее, шутили, много путешествовали вместе, доверяли друг другу свои секреты. Ему казалось, что он знает все слабости новгородского посадника. Он, Житник, возвысился благодаря Ярославу, правил в городе от его имени, и совершенно не рассчитывал, что в слабом, нерешительном, брезгливом себялюбце, любителе редких фолиантов и одиночества, проснуться вдруг амбиции. Что он вдруг сам поедет в Киев — улаживать разрыв с отцом, к которому его все это время толкал Житник. Что под Киевом он натворит дел. И даже, кажется, узнает, что сам Житник тоже в Киеве, и тоже активен. И даже воспротивится этому. Что ж. Он сам напросился. И он получит сполна. Его не устраивала роль дорогой игрушки, за которой присматривают и с которой сдувают пылинки — пусть познает, что на самом деле есть жизнь в большой политике. Ни знание, ни жизнь не будут недолгими. Сам виноват.
   В детинце Житник узнал, что Горясер дожидается его вот уже третий час.
   Войдя в палаты, Житник кивнул Горясеру, скинул слегнкаппу, уселся на ховлебенк, и сказал:
   — Ну?
   Горясер — небольшого роста, юркий молодой человек, улыбнулся наглой улыбкой.
   — Привез я вести, господин мой, — сказал он. — Интересные вести. Дорогие вести.
   — Ты получишь столько денег, сколько заслуживаешь, — откликнулся Житник. — Не помню, чтобы я когда-нибудь проявил скупость, когда дело касалось твоих услуг. Ты просто негодяй и вымогатель. Говори, что за вести.
   — Под Киевом наступило что-то вроде перемирия.
   — Вот как?
   — Святополк и Болеслав вернулись в город и там хозяйничают, и, надо отдать им должное, весьма неплохо. Один из первых приказов Святополка — об устройстве публичных нужников и системе стоков.
   — Ну да?
   — Брезглив Святополк. А Болеслав меж тем строит монетный двор. Собирается чеканить монеты, и, поговаривают, со своим профилем. То есть, он себя считает полновластным хозяином города, а Святополка держит при себе просто из жалости.
   Житник улыбнулся. Если это действительно так, то Болеслав еще более наивен, чем он, Житник, предполагал. Детей Рагнхильд недооценивать не стоит — как он, Житник, убедился на собственном опыте.
   — Еще что?
   — По слухам, Марьюшка завела себе нового любовника. Из какого-то знатного рода. Кажется, Моровичи.
   — Моровичи? Я знаю многих. Как зовут любовника?
   — Доказательств, что он действительно ее любовник, пока что нет. Зовут его Гостемил.
   — Знаю такого. Не может быть. Он разве в Киеве?
   — Да.
   — Удивительно. Более убежденного домоседа я никогда не видел. Если это тот же самый Гостемил, которого знаю я, ему должно быть чуть за тридцать.
   — Да.
   — Ты видел его?
   — Издали.
   — Каков он собой?
   — Высокий, стройный, надменная осанка, волосы светлые, нос с горбинкой, рот маленький.
   — Похоже. Как меняются люди! Стало быть, надоело ему в Муроме, и решил он… Ладно, придется спросить у Неустрашимых. Что еще?
   — В Киеве объявился новый городской сумасшедший. Говорит, хоронил Бориса безвинно убиенного. Убили его братья собственные, власть деля, а он его сам хоронил в Вышгороде, а Борис перед смертью очнулся и сказал ему, что хочет видеть Глеба, а ему сказали, что Глеб убит, и Борис заплакал и снова умер.
   — Кто ему платит?
   — В том-то и дело, что, вроде бы, никто. Я порасспрашивал народ, говорят это какой-то морковник.
   — Мы заплатим морковнику и он будет говорить более связно, только и всего. Еще что?
   — Ярослав покинул Любеч и едет.
   — Домой?
   — Нет. В Швецию.
   — Что он там забыл?
   — Смотрины. Он собирается там жениться.
   — Ярослав!
   — Да.
   — На ком?
   — На дочери конунга.
   — Правильно, именно это я и хотел ему предложить. Но почему он не посоветовался со мной?
   Горясер засмеялся.
   — Что ты гогочешь, подлец? Говори.
   — Он тебе больше не доверяет, господин мой.
   — Совсем?
   — Совсем. И когда вернется в Новгород…
   — Договаривай.
   — Будет трудно. Тебе.
   — Что ж. Придется прибегнуть к убеждению.
   — Если он не прибегнет к нему раньше тебя.
   — Не посмеет, — заверил его Житник. — Кто едет с ним? Сейчас ты за ними последуешь.
   — Не проси.
   — А?
   — Не последую, — сказал Горасер. — В городе — пожалуйста, сколько угодно. А в междугородье — слишком много открытых пространств, а вокруг Ярослава слишком много упрямого народу. Ты это знаешь, недаром ведь спросил — кто едет с ним.
   — Кто же?
   — Во-первых, небезызвестный Жискар.
   — Вот ведь сволочь какая франкская! Кто еще?
   — Ляшко.
   — Несерьезно. Еще?
   — Тот парень, который чуть не сорвал убийство Бориса. Хелье.
   — Мне с ним пора познакомиться.
   — Вы знакомы.
   — Вот как?
   — Помнишь, он якобы приезжал в Киев с миссией от Неустрашимых? Ты его и взял, а потом передал им обратно, чтобы они его прикончили за провал?
   — Постой, постой. Тощий такой, вертлявый?
   — Да.
   — И это он чуть не сорвал план Эймунда?
   — Он.
   — Эка дела творятся. Кто еще?
   — Сам Эймунд.
   — Сам! А он знает, кто такой Хелье?
   — Да. И не возражает. Ярослав их помирил.
   Житник побледнел от досады. Пока он торчит в Новгороде, события на территориях идут своим чередом. Нет, Рагнхильд не права — из Новгорода править можно только Землей Новгородской. Если тебе хочется большего, нужен Киев.
   — Как скоро он вернется? — спросил Житник.
   — Ярослав? Я думаю, через месяц, полтора.
   — Мы должны быть готовы, — сказал Житник. — Слышишь? Нанимай и подкупай, сколько хочешь, но мы должны быть готовы. Он ведь наверняка вернется не только с женой, но и с варангами. Приведет тысячи три, четыре. Свежих. Ты понял ли меня, Горясер?
   — Понял.
   — Иди.

* * *

   Тридцать конников проследовали на северо-запад, мимо Новгорода, не заезжая в него. Пошел снег, восстановились санные пути. В небольшом селении у Лапландской Лужи наняли три драккара, пересекли Лужу с юга на север, и пошли вдоль берега. Балтика оказалась в ту неделю на удивление спокойной и мирной — хороший знак. Сошли с драккаров в Сигтуне.
   Толстый Олаф, предчувствуя неудачу, бросил войско в Италии и с небольшим отрядом, переехав Альпы, кратчайшим путем проследовал через территории сперва Хайнриха, а затем Робера, в Ютланд. На десяти кнеррир норвежцы пересекли воды и высадились близ Сигтуны. Опоздали они всего на два дня.
   Конунг Олоф принял конунга Ярислифа со свитой в деревянном своем дворце. Помимо славян, в свите Ярислифа присутствовал один неприятный норвежец, один уроженец франкских земель, и Хелье.
   — Где ты пропадал все это время? — спросил Олоф, не рассчитывавший больше увидеть дальнего своего родственника.
   — Ты хотел Ярислифа, вот тебе Ярислиф, — ответил Хелье. — Он хочет жениться на твоей дочери и заключить с тобою немаловажный, очень ответственный союз.
   Ингегерд, присутствовавшая тут же, не проявила ожидаемого ярко выраженного интереса к жениху. Хелье отметил про себя, что она выросла и заметно округлилась с тех пор, как они виделись последний раз, а движения ее стали точнее и сдержаннее — что в равной степени можно было приписать взрослению и времени, проведенному в Старой Роще, куда, очевидно, и приезжал на свидания с нею пылкий порочнолицый Рагнвальд. Да, она вела себя сдержанно, и поглядывала на Ярислифа с недоверием, осторожно. Небольшого роста, красивый, мужественный, стройный, с длинными светлыми волосами и щегольской короткой бородой — князь, возможно, ей нравился. Возможно.
   Также вопреки ожиданиям, сам конунг Ярислиф глаз не сводил со своей невесты. Едва закончив обмен любезностями с Олофом, он подошел к ней и заговорил. Она ответила. Он прокомментировал ответ. Она засмеялась и снова ответила, и теперь засмеялся конунг. Жених и невеста опоздали к ужину — гуляли в морозном вечернем саду за дворцом и болтали. Старый Олоф не верил своему счастью.
   — Хелье, — сказал он. — Мы сделали с тобою огромное дело. Боюсь даже говорить, но, кажется, моя дочь может быть счастлива с этим человеком. Благодарю тебя, Хелье. Хочешь, я сделаю тебя ярлом?
   — Не сейчас, — ответил Хелье. — Я должен сопровождать Ярислифа.
   — Как же ты изменился, мальчик мой! Возмужал, раздался в плечах, окреп. И даже борода стала пробиваться. А одет ты просто замечательно. Где это ты такую сленгкаппу купил? И шапку?
   — В Киеве, — ответил Хелье.
   — Красивый небось город — Киев?
   — Да.
   — А где еще был?
   — В разных местах.
   — Эх! Ну и скрытный ты стал. Ладно. У Ярислифа ты в милости?
   — Вроде бы да.
   — Поговори с ним. Пусть берет Ингегерд и едет скорее. Неспокойно мне. Норвежец письмо прислал, и собирается тут скоро быть. Шестьдесят тысяч войска. Шутка ли.
   — Я скажу Ярислифу.

* * *

   Улучив момент, Хелье отозвал Ингегерд в сторону и, сняв с пальца перстень, надел ей.
   — Ой, что это? — спросила она. — Какая прелесть! Это ты из Новгорода привез?
   — Из Вышгорода. Носи или храни. Вдруг пригодится когда-нибудь.
   Ни пиров, ни празднеств устраивать не стали. Наскоро составили несколько хартий, подписали их, и расстались. Крещение Ингегерд в веру константинопольскую и венчание должно было состояться в Новгороде. Помимо свиты, Ярослава сопровождали три тысячи всадников.
   Когда ехали морем, Ярислиф, из приличия не севший в один драккар с Ингегерд, подозвал к себе Хелье. Они уединились у кормы.
   — Похоже, ты оказал мне огромную услугу, друг мой. Мне бы хотелось тебя отблагодарить. Помимо места в войске или при мне — эти места твои, когда пожелаешь — отдельно мне…
   — Да, я понимаю.
   После некоторого молчания и созерцания Балтики, Хелье сказал:
   — Хольмгард. Новгород. Есть такой город.
   — Есть, — согласился Ярислиф.
   — У самой окраины был там такой крог. Назывался Евлампиев Крог.
   — Был такой, но он сгорел, — сказал Ярислиф. Город свой он знал неплохо и следил за тем, что в нем происходит.
   — На том месте ничего пока не построили?
   — Я долго отсутствовал, но при мне — нет.
   — Если хочешь меня наградить…
   — Да?
   — Вели построить там церковь.
   — На самой окраине? — с сомнением спросил Ярислиф.
   Хелье кивнул.
   Некоторое время Ярислиф внимательно смотрел на него.
   — Обещаю, — сказал он.
   Когда князь с невестой пересели в сани, уже в Новгородчине, показался незнакомый конник, приблизился к ним, весь в шерстяном и в латах, с лицом красным от холода, и обратился к князю по-немецки.
   — Жискар, — позвал князь. — Что он говорит?
   Жискар прошлой ночью в селении перепил браги, отстал от князя и войска, догонял их в одиночку пешком, и по дороге ему пришлось драться с волками и даже залезать на какое-то хвойное дерево, и он был раздражен.
   — Говорит, что он посол великого императора дурных краутов, — объяснил он. — Только дурные крауты посылают послов, не знающих языка местности. — (Ярослав покраснел). — Ненавижу их. Корчевщики грязные. Говорит, у него к тебе какая-то грязная краутская корчевная грамота и он грязно хочет ее тебе вручить корчевными своими клещами. Путан бордель, везде успеют.
   Князь взял грамоту из рук посланца и развернул ее. Хайнрих Второй согласен был на союз с Ярославом.

* * *

   Но что же было дальше, спрашиваешь ты, читатель, в недоумении. Что сталось с новгородкой Иоанной, странное имя, которую Хелье по случаю освободил от пиратов? И кто заходит нынче к Гостемилу? И как сложилась дальнейшая жизнь князя и его невесты? А Дир? А Мария? А Эржбета? А Предслава! И что именно сталось с теми, о ком радел Александр, да и с самим Александром? И вернулся ли из путешествия Эрик Рауде?
   Много, много всякого было. Терпение, читатель, терпение! Это все — следующая история. Читай ее, следующую, читатель, друг мой.
 

Конец романа

 

СЛОВАРЬ ДОБРОНЕЖНОЙ ТЕТРАЛОГИИ

   Альд — мироздание
   Аржа — мера длины, чуть меньше километра
   Арсель — жопа (в том смысле, в каком употреблял это слово А. С. Пушкин, русский поэт девятнадцатого века)
   Астеры — так называют новгородцев киевляне
   Бальтирад — перевязь через плечо, в основном для носки меча, слово старофранкское (до завоевания франками Галлии).
   Бжевака — новгородская придумка, предшественник сегодняшнего французского крем-брюле (взбитые желтки яиц, взбитые сливки, ваниль, мед (в последствии — сахар), верхний запеченый слой — карамель). В отличии от крем-брюле, бжевака не запекалась. Благодаря более густой констистенции, придающей ей сходство с английским кустардом (или кастардом, от custard), бжеваку можно было нарезать порционно, и ею же можно было кидаться, тоже порционно. Возможно, новгородцы добавляли в эту сласть тмин. Всё вышесказанное придумал сам автор, но, возможно, историки найдут какой-то эквивалент, ежели постараются.
   Бирич — глашатай
   Болярин, болярыня — люди благородного происхождения
   Брошетт — куски мяса на коротком вертеле
   Варанг — личность скандинавского происхождения (вне зависимости от места рождения)
   Вестибулум — прихожая любых размеров в странах, сохранивших остатки влияния Римской Империи
   Видоки — свидетели, в Земле Новгородской и в Киевской Руси
   Викинг — воин, порвавший с окружением и посвятивший себя целиком военному делу
   Волок — путь (как правило между двемя реками), по которому путешественники сухопутно передвигают (волокут) судна
   Гашник — пояс
   Гладиус — меч
   Годарики (также Годарике) — скандинавское (больше норвежское, чем шведское) название восточно-славянских земель
   Годсейгаре — землевладелец
   Грамота — рукописный документ
   Гривна — мера денег
   Грунка — вещь, штука
   Дерье — зад, в странах, на которые произвело большое впечатление наречие франков
   Детинец — резиденция правителя города и области, с прилегающими постройками и дворами, обнесенная укреплениями для защиты от недоброжелюбно настроенных. Впоследствии стало употребительным слово «кремль».
   Драпежник — польский вариант слова «ровдир».
   Замек — замок, в Польше (Полонии)
   Запона — предмет женской одежды
   Зодчий — архитектор
   Ильд — огонь
   Каза — дом в Италии
   Калита — большой кошель, либо плоская небольшая сума
   Кап — корокий плащ во Франции
   Кархваж — Карфаген
   Кнеррир — множественное число от «кнорр»
   Кнорр — торговое судно с более или менее плоским дном, в Норвегии, Дании, Швеции, Земле Новгородской, и Киевской Руси
   Княгиня — жена князя
   Княжна — дочь князя
   Князь — правитель в Земле Новгородской и Киевской Руси
   Ковши — так называют киевлян новгородцы
   Конец — район города, не всегда на окраине
   Конунг — правитель в Дании, Швеции, Земле Новгородской
   Корзно — княжеский плащ
   Корсунь — полулегендарный сегодня город в Крыму, к северу от Севастополя
   Крог — заведение, где за плату кормят и поят, в Швеции, Земле Новгородской, и Киевской Руси
   Крыдло — флигель, пристройка
   Лапландская Лужа — Финский Залив
   Мантелло — плащ в Италии и Франции
   Мезон — дом во Франции
   Нагрудник — часть женского туалета, надеваетя поверх рубахи и запоны.
   Насущные контрибуции — так Дир переиначивает словосочетание «несущие конструкции», употребленное зодчим Ротко
   Ниддинг — человек, официально объявленный изгоем в странах Скандинавии и на Руси
   Палаццо — дворец, а также просто большое здание, в Италии
   Пале — дворец во Франции
   Панчине — скамья, в италийских землях
   Пахолек — парень, в польских землях
   Пегалина — новгородский кулинарный изыск, распространенный, но не очень любимый, вне пределов Земли Новгородской
   Пейзан — человек, занятый полевыми работами, во Франции
   Погжебач — кочерга, в польских землях
   Понева — юбка
   Ровдир — хищник. Часто — лев.
   Рольник — крестьянин, в польских землях
   Рут — дорога (во Франции)
   Рю — улица (во Франции)
   Сапа — монета определенного достоинства (в Киевской Руси)
   Сверд — меч
   Свир — алкогольный напиток (в Земле Новгородской и Киевской Руси)
   Сентур — пояс (в странах, затронутых влиянием Римской Империи)
   Сигтуна — столица Швеции
   Скаммель — сидение (почти кресло) хорошей работы
   Скога — уличная проститутка (в Киевской Руси)
   Скожить — проституировать на улице
   Скринда — плоская длинная тележка
   Скуя — вертел
   Сленгкаппа — плащ
   Слотт — замок (в странах Скандинавии)
   Спьен — шпион (слово, заимствованное старошведским, стародатским, и старославянским языками из древнегерманского, а в древнегерманский пришло, очевидно, из санскрита)
   Стегуны под рустом — новгородское блюдо
   Страда — большая дорога на территории бывшей Римской Империи
   Страт — улица (во Франции, заимствовано из латыни)
   Стьйор-борд — правый борт судна
   Судариум — подобие шарфа или толстого шейного платка (на территориях бывшей Римской Империи)
   Сунди роуст — старое йоркширское блюдо
   Таврическое Море — ныне Черное Море
   Толмач — переводчик
   Торг — рынок
   Тиун — человек, ведающий юриспруденцией
   Фермье — фермер (во Франции)
   Феррум — меч (из латыни)
   Фейт — празднество
   Фишу — шаль, накидка (во Франции)
   Фрейденхаус — публичный дом (в Саксонии)
   Хартия — лист (бумаги или бересты)
   Хвелаш — половое сношение оральным способом. Слово используется только одним персонажем, и совершенно неизвестно, было ли оно в ходу, или придумано данным персонажем
   Ховрег — факел
   Хвербасина — один из новгородских кулинарных изысков
   Хвест — пир
   Хвита — женский половой орган (скорее всего от греческого «фита» и древнешведского «фитта»)
   Хвоеволие — удовольствие
   Хвой — мужской половой орган
   Ховлебенк — лавка
   Хольмгард — Новгород
   Хорла — блядь
   Хувудваг — большая дорога
   Шансон де жест — героическая песня
   Шез — скамья
   Эйгор — поместье