Страница:
Иногда по пути попадались им подозрительные личности. Один раз Хелье чуть не ступил в кучу навоза, хотя лошади и повозки были в этой части города редки.
Прямо по ходу показалась черная полоса, контрастирующая с домами и небом. Городская стена, понял Хелье. Не доходя до стены, Яван свернул в какой-то проулок, который вывел его в маленький римского типа сквер с остатками мраморного фонтана посередине. Яван постучался в одну из дверей. Ему открыли, и он исчез в доме. Хелье прислонился к стене и стал ждать.
— К госпоже, — сказал он.
Вдвоем они прошли по темному коридору. Тип открыл неприметную дверь, которую Яван не помнил, справа по ходу, и, сказав, «К тебе, госпожа» пропустил Явана внутрь. Дверь за Яваном закрылась.
Комната освещалась тремя свечами в медном подсвечнике. За небольшим столом сидела сурового вида женщина средних лет, с черными с проседью волосами, большими темными глазами, полной грудью, и руками в золотых перстнях.
— А, вот кого не ждали, — сказала она насмешливо. — Явился. Здравствуй, Ликургус, здравствуй.
— Здравствуй, Юстиния.
— Садись, садись напротив. Не зря ты приехал, не зря. И вовремя. Погадать тебе, что ли?
— Не нужно. Ты знаешь, я не люблю.
— Знаю, знаю, победитель. Любишь ты селения жечь, всходы конем топтать, невинных…
— Юстиния, с твоим мнением по этому поводу я уже знаком.
— …а гадать не любишь, нет, не любишь. Один только раз дрогнуло сердце твое, и спас ты аж десять человек от огня. Сам Базиль проклятый удивился такому действу. И вот теперь ты снова по делу к нам пожаловал, военачальник.
— Уж я давно не военачальник.
— Думаешь, с годами проходит? — спросила она. — Нет. И тебе отвечать придется за все, как и Базилю, наравне, хоть он тебя и выгнал.
— Юстиния, мне нужно знать…
— Вижу. Ищешь ты человека. Не один ищешь, друзей с собой привез. Человек, правда, дрянь, но ведь и ты не лучше. И хочешь у человека этого забрать то, что тебе не принадлежит. Ну, правда, и ему тоже не принадлежит. Но все-таки.
Яван даже не возмутился. Он просто ждал, пока она выговорится. Женщина имела в своем подчинении дюжину притонов, и все воры Константинополя и окрестностей платили ей долю. С ней бы давно расправилось правосудие, если бы не делилась она частью доходов своих с вершителями оного. Даже колдовство и ворожбу она бросила — за ненадобностью. Ан вишь ты — попрекает. Военачальник… У военачальников есть приказ, и они ему подчиняются. И жива она осталась только потому, что он, военачальник Ликургус, этому самому приказу не подчинился.
— А кровопийца-то опять в Болгарию ездил. Мало Базиль нашей крови пил, еще захотел.
Теперь Базиль ездил в Болгарию в основном собирать дань. Воевать в данный момент там было не с кем.
— Вот деньги. — Яван положил на стол кожаный кошель. — Золотом. Скажи мне, где он, и где прячет хартии. Знаешь?
— Знаю, Ликургус, знаю. Да и скажу, пожалуй. А только деньгами ты в этот раз меня не купишь. Денег мне твоих не нужно.
Какого-то купца ограбили, очень богатого, решил Яван. Не моего отца ли? Вряд ли. Она бы по-другому со мной разговаривала.
— Что же тебе нужно? — спросил он.
— О! Мне много чего нужно. Жизнь мне моя нужна, та, что ты и твои убийцы отняли у меня, военачальник. Старая, добрая, размеренная жизнь.
— Это когда ты не греков грабила, но болгар? Оно как-то привычнее, наверное.
— Придержи язык, Ликургус. Согласен ли ты?
— На что?
— Заплатить.
— Назначай цену.
— Не очень и высокая, цена-то, — заметила Юстиния. — Но денег не возьму. Пойдем со мной.
— Куда?
— Да здесь же, вон за той дверью.
Чего это она задумала, подумал Яван. Странно.
Юстиния тяжело поднялась. Была она телом полна и неловка. Дошла до двери и открыла ее.
— Заходи, Ликургус. Не поправляй сверд, не нужен он тебе сейчас. Опасности нет.
Яван и не думал, что опасность есть — до того момента, когда ее, опасность, упомянули. Он поднялся, посмотрел внимательно на Юстинию, и вытащил сверд.
— Не веришь мне, стало быть, — сказала Юстиния, улыбаясь злобной улыбкой. — Ну, это ничего. Заходи. Свечи захвати.
Яван взял со стола подсвечник и вошел вслед за Юстинией в большую комнату, хорошо прибранную, с просторным ложем и красивым большим окном.
— Дверь прикрой.
Яван прикрыл.
— Оглянись по сторонам, нет ли кого.
Никого кроме них в комнате не было.
— Убедился? Запри дверь.
Яван запер.
— Положи сверд. Положи, военачальник.
Яван вложил сверд в ножны, стянул перевязь через голову, и опустил оружие на пол.
— Садись на ложе.
Яван поколебался, но все-таки сел. Юстиния стояла рядом, насмешливо на него глядя.
— Такая моя цена. Будет у нас с тобой дочь, Ликургус, и будет она красива, а ты, Ликургус, будешь к ней привязан.
— Э, нет, — возразил Яван, поднимаясь, и тут же почувствовал слабость в ногах.
— Не спеши, военачальник. Сядь.
Яван попытался шагнуть вперед, но получилось наоборот — в следующий момент он снова сидел на ложе. Слабость расползлась по телу. Он упал на спину. Его взяли под мышки и перетащили к изголовью.
— Не бойся, ничего плохого не будет, — пообещала Юстиния, стаскивая с него сленгкаппу, развязывая тесемки на рубахе, и легко отодвигая бессильную его руку, пытавшуюся ей помешать.
Она стащила с него сапоги. Затем порты. Затем рубаху. Он лежал на спине, голый, и был не в силах двинуться с места.
Тяжелая Юстиния встала рядом с ним на колени, на ложе, присела на пятки, и развязала тесемки на своей накидке. Комната вдруг стала преображаться, раздвигаться вширь и вверх, забелела мрамором. Вместо грубой холстины на ложе возник тонкий шелк. Сама Юстиния посветлела и порусела волосами, стала легче телом. Большие тяжелые груди с большими пигментными пятнами слегка уменьшились. Правда, когда она развязала пояс и стащила с себя порты, нижняя часть ее тела оказалась такой же тяжелой, как раньше. Лицо Юстинии стало менее зловещим, толстые брови утончились, а глаза перестали быть бездонными. Губы ее коснулись его шеи, прошли по груди, приостановились на животе.
— Нет, — сказала она, выпрямляя спину, глядя на него сверху вниз. — Я честнее тебя, Ликургус. Слово свое я держу. И коль скоро ты согласился на мое условие…
Он хотел крикнуть, что ни на что он не соглашался, но не смог даже рта открыть.
— …то и я твое условие выполню. Прямо сейчас, чтобы ты не подумал чего. Посейдонов Проход знаешь? Прикрой глаза, а потом открой, если знаешь. Правильно. Второй дом от угла, фронтон над дверью. Там спрятано то, что ты ищешь. Не только спрятано, но охраняется. А человек, которого ты ищешь, там не живет. Но он обязательно туда вернется. Там много разных комнат, и я не знаю, в какой именно спрятано то, что ты ищешь. Запомнил? Прикрой глаза, если запомнил. Ну вот и хорошо. С друзьями твоими, правда, худо нынче. Темное дело замышляется. Против них. Но это ничего. Всех не перебьют, кто-то да проснется ведь. А теперь — перестань сопротивляться.
Она села на него сверху, и тело ее не показалось ему тяжелым. Было очень странно, и было приятно. И были видения.
Светило солнце на лугу, и они шли по лугу, обнявшись — он и Юстиния, и ему казалось, что он ее любит. Были какие-то мраморные ступени, они поднимались по ним — голые, свежие после прогулки. Были какие-то фонтаны, большие светлые помещения. Потом почему-то стало страшно. Яван невольно схватился было за сверд, но сверда не было. По мраморному полу ползли змеи, а Юстиния прижималась к нему и хихикала похабно. Резко потемнело, и из бокового проема вылезло нечто совершенно страшное и несуразное — огромное, зеленое, с жуткими красными глазами. Чудовище медленно направлялось к ним. Яван хрипло закричал, пытаясь отшатнуться, но Юстиния, наделенная вдруг чудовищной, нечеловеческой силой, держала его крепко, и сколько он не рвался — не мог шевельнуться. В проеме позади чудовища видны были языки пламени. Яван понял, что это конец.
И в этот момент с другой стороны помещения зазвучал голос — юношеский баритон, резковатый, насмешливый.
— Интересно ты проводишь время, — сказал Хелье, свободно шествуя к ним по залу, не обращая никакого внимания ни на извивающихся змей, ни на чудовище. Он был одет, и у бедра его болтался сверд. — Одевайся, пойдем.
— Хелье, — слабо позвал Яван.
— Ты, Яван, очнись, — строго сказал Хелье. — Сейчас не до глупостей. У нас дело есть. Слышишь? Эй!
Подойдя вплотную, он хлопнул Явана по щеке.
Хватка Юстинии ослабла, и сама Юстиния вдруг поникла, отпустила Явана, отшатнулась, стала пятиться задом, и вдруг побежала. Исчезло чудовище, исчезло пламя, исчезли рептилии, исчез мрамор. Яван лежал на спине на ложе, в спальне Юстинии, а рядом с ним сидел Хелье, намеревающийся еще раз треснуть его по щеке.
Яван резко сел на постели. Холщовая простынь.
Хелье усмехнулся.
— Если бы я за тобой не пошел, ты бы здесь неизвестно сколько бы еще провалялся, — сказал он. — А тебе нужно узнать кое-что, связи свои использовать, не так ли. У межей везде связи. Помнишь? Вот. Только что-то никаких межей в этом доме нет. Хозяйка явно из болгар, дура какая-то, выскочила мне навстречу, ах, говорит, ах, и куда-то скрылась. А уж остальные обитатели дома — любо-дорого, воры, убийцы какие-то, сводники. Ну и знакомство у тебя. Неужто не мог получше да почище хорлов терем найти?
— Одежка моя где? — спросил Яван.
— Вон там, на ховлебенке.
Яван вскочил и стал быстро одеваться.
— Спешим, — сказал он.
— Куда?
— Обратно в крог. Только бы успеть. Где мой сверд?
— Вон лежит.
— Кидай его сюда.
Яван выскочил из спальни, пробежал через пустую приемную Юстинии, в коридоре сбил с ног привратника. Хелье едва поспевал за ним.
Луна освещала сквер и близлежащие улицы. Вдвоем бежали они обратно, к морю, к крогу. Редкие подозрительные личности шарахались в стороны.
— Что за спешка? — спросил Хелье на бегу.
— Только бы успеть. Не отставай. Сейчас, возможно, придется драться.
Снова появились огни. Некоторые части города вели ночной образ жизни. Тут и там сновали повозки, народу на улице прибавилось.
Яван влетел в крог, на ходу вытаскивая сверд. Хелье вбежал за ним. За одним из столов сидел Дир в одной рубахе и что-то пил.
— Где это вы были? — спросил он.
— Где Эржбета? — спросил Яван, переводя дыхание.
— Спит она.
— Все было спокойно?
— Да. Правда, ломились какие-то двое, наверное к Эржбете, но попали ко мне. Наглые твари. Ну я их об стену пару раз долбанул, выволок и выкинул на улицу. Хозяйка проснулась, вышла, увидела, и вот мне от щедрот налила задаром вина. Гораздо лучше, чем та дрянь, которой нас тут давеча поили. Попробуйте, ребята.
Яван упал на стул и вытер лоб. Хелье вложил сверд в ножны и тоже присел к столу.
— Обошлось, — сказал Яван. — Будем надеяться, что обошлось.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ПЛАНЫ И ДЕЙСТВИЕ
Прямо по ходу показалась черная полоса, контрастирующая с домами и небом. Городская стена, понял Хелье. Не доходя до стены, Яван свернул в какой-то проулок, который вывел его в маленький римского типа сквер с остатками мраморного фонтана посередине. Яван постучался в одну из дверей. Ему открыли, и он исчез в доме. Хелье прислонился к стене и стал ждать.
* * *
Новый привратник оказался отвратительным, грязным типом с корыстными глазами. Яван сунул ему в руку монету.— К госпоже, — сказал он.
Вдвоем они прошли по темному коридору. Тип открыл неприметную дверь, которую Яван не помнил, справа по ходу, и, сказав, «К тебе, госпожа» пропустил Явана внутрь. Дверь за Яваном закрылась.
Комната освещалась тремя свечами в медном подсвечнике. За небольшим столом сидела сурового вида женщина средних лет, с черными с проседью волосами, большими темными глазами, полной грудью, и руками в золотых перстнях.
— А, вот кого не ждали, — сказала она насмешливо. — Явился. Здравствуй, Ликургус, здравствуй.
— Здравствуй, Юстиния.
— Садись, садись напротив. Не зря ты приехал, не зря. И вовремя. Погадать тебе, что ли?
— Не нужно. Ты знаешь, я не люблю.
— Знаю, знаю, победитель. Любишь ты селения жечь, всходы конем топтать, невинных…
— Юстиния, с твоим мнением по этому поводу я уже знаком.
— …а гадать не любишь, нет, не любишь. Один только раз дрогнуло сердце твое, и спас ты аж десять человек от огня. Сам Базиль проклятый удивился такому действу. И вот теперь ты снова по делу к нам пожаловал, военачальник.
— Уж я давно не военачальник.
— Думаешь, с годами проходит? — спросила она. — Нет. И тебе отвечать придется за все, как и Базилю, наравне, хоть он тебя и выгнал.
— Юстиния, мне нужно знать…
— Вижу. Ищешь ты человека. Не один ищешь, друзей с собой привез. Человек, правда, дрянь, но ведь и ты не лучше. И хочешь у человека этого забрать то, что тебе не принадлежит. Ну, правда, и ему тоже не принадлежит. Но все-таки.
Яван даже не возмутился. Он просто ждал, пока она выговорится. Женщина имела в своем подчинении дюжину притонов, и все воры Константинополя и окрестностей платили ей долю. С ней бы давно расправилось правосудие, если бы не делилась она частью доходов своих с вершителями оного. Даже колдовство и ворожбу она бросила — за ненадобностью. Ан вишь ты — попрекает. Военачальник… У военачальников есть приказ, и они ему подчиняются. И жива она осталась только потому, что он, военачальник Ликургус, этому самому приказу не подчинился.
— А кровопийца-то опять в Болгарию ездил. Мало Базиль нашей крови пил, еще захотел.
Теперь Базиль ездил в Болгарию в основном собирать дань. Воевать в данный момент там было не с кем.
— Вот деньги. — Яван положил на стол кожаный кошель. — Золотом. Скажи мне, где он, и где прячет хартии. Знаешь?
— Знаю, Ликургус, знаю. Да и скажу, пожалуй. А только деньгами ты в этот раз меня не купишь. Денег мне твоих не нужно.
Какого-то купца ограбили, очень богатого, решил Яван. Не моего отца ли? Вряд ли. Она бы по-другому со мной разговаривала.
— Что же тебе нужно? — спросил он.
— О! Мне много чего нужно. Жизнь мне моя нужна, та, что ты и твои убийцы отняли у меня, военачальник. Старая, добрая, размеренная жизнь.
— Это когда ты не греков грабила, но болгар? Оно как-то привычнее, наверное.
— Придержи язык, Ликургус. Согласен ли ты?
— На что?
— Заплатить.
— Назначай цену.
— Не очень и высокая, цена-то, — заметила Юстиния. — Но денег не возьму. Пойдем со мной.
— Куда?
— Да здесь же, вон за той дверью.
Чего это она задумала, подумал Яван. Странно.
Юстиния тяжело поднялась. Была она телом полна и неловка. Дошла до двери и открыла ее.
— Заходи, Ликургус. Не поправляй сверд, не нужен он тебе сейчас. Опасности нет.
Яван и не думал, что опасность есть — до того момента, когда ее, опасность, упомянули. Он поднялся, посмотрел внимательно на Юстинию, и вытащил сверд.
— Не веришь мне, стало быть, — сказала Юстиния, улыбаясь злобной улыбкой. — Ну, это ничего. Заходи. Свечи захвати.
Яван взял со стола подсвечник и вошел вслед за Юстинией в большую комнату, хорошо прибранную, с просторным ложем и красивым большим окном.
— Дверь прикрой.
Яван прикрыл.
— Оглянись по сторонам, нет ли кого.
Никого кроме них в комнате не было.
— Убедился? Запри дверь.
Яван запер.
— Положи сверд. Положи, военачальник.
Яван вложил сверд в ножны, стянул перевязь через голову, и опустил оружие на пол.
— Садись на ложе.
Яван поколебался, но все-таки сел. Юстиния стояла рядом, насмешливо на него глядя.
— Такая моя цена. Будет у нас с тобой дочь, Ликургус, и будет она красива, а ты, Ликургус, будешь к ней привязан.
— Э, нет, — возразил Яван, поднимаясь, и тут же почувствовал слабость в ногах.
— Не спеши, военачальник. Сядь.
Яван попытался шагнуть вперед, но получилось наоборот — в следующий момент он снова сидел на ложе. Слабость расползлась по телу. Он упал на спину. Его взяли под мышки и перетащили к изголовью.
— Не бойся, ничего плохого не будет, — пообещала Юстиния, стаскивая с него сленгкаппу, развязывая тесемки на рубахе, и легко отодвигая бессильную его руку, пытавшуюся ей помешать.
Она стащила с него сапоги. Затем порты. Затем рубаху. Он лежал на спине, голый, и был не в силах двинуться с места.
Тяжелая Юстиния встала рядом с ним на колени, на ложе, присела на пятки, и развязала тесемки на своей накидке. Комната вдруг стала преображаться, раздвигаться вширь и вверх, забелела мрамором. Вместо грубой холстины на ложе возник тонкий шелк. Сама Юстиния посветлела и порусела волосами, стала легче телом. Большие тяжелые груди с большими пигментными пятнами слегка уменьшились. Правда, когда она развязала пояс и стащила с себя порты, нижняя часть ее тела оказалась такой же тяжелой, как раньше. Лицо Юстинии стало менее зловещим, толстые брови утончились, а глаза перестали быть бездонными. Губы ее коснулись его шеи, прошли по груди, приостановились на животе.
— Нет, — сказала она, выпрямляя спину, глядя на него сверху вниз. — Я честнее тебя, Ликургус. Слово свое я держу. И коль скоро ты согласился на мое условие…
Он хотел крикнуть, что ни на что он не соглашался, но не смог даже рта открыть.
— …то и я твое условие выполню. Прямо сейчас, чтобы ты не подумал чего. Посейдонов Проход знаешь? Прикрой глаза, а потом открой, если знаешь. Правильно. Второй дом от угла, фронтон над дверью. Там спрятано то, что ты ищешь. Не только спрятано, но охраняется. А человек, которого ты ищешь, там не живет. Но он обязательно туда вернется. Там много разных комнат, и я не знаю, в какой именно спрятано то, что ты ищешь. Запомнил? Прикрой глаза, если запомнил. Ну вот и хорошо. С друзьями твоими, правда, худо нынче. Темное дело замышляется. Против них. Но это ничего. Всех не перебьют, кто-то да проснется ведь. А теперь — перестань сопротивляться.
Она села на него сверху, и тело ее не показалось ему тяжелым. Было очень странно, и было приятно. И были видения.
Светило солнце на лугу, и они шли по лугу, обнявшись — он и Юстиния, и ему казалось, что он ее любит. Были какие-то мраморные ступени, они поднимались по ним — голые, свежие после прогулки. Были какие-то фонтаны, большие светлые помещения. Потом почему-то стало страшно. Яван невольно схватился было за сверд, но сверда не было. По мраморному полу ползли змеи, а Юстиния прижималась к нему и хихикала похабно. Резко потемнело, и из бокового проема вылезло нечто совершенно страшное и несуразное — огромное, зеленое, с жуткими красными глазами. Чудовище медленно направлялось к ним. Яван хрипло закричал, пытаясь отшатнуться, но Юстиния, наделенная вдруг чудовищной, нечеловеческой силой, держала его крепко, и сколько он не рвался — не мог шевельнуться. В проеме позади чудовища видны были языки пламени. Яван понял, что это конец.
И в этот момент с другой стороны помещения зазвучал голос — юношеский баритон, резковатый, насмешливый.
— Интересно ты проводишь время, — сказал Хелье, свободно шествуя к ним по залу, не обращая никакого внимания ни на извивающихся змей, ни на чудовище. Он был одет, и у бедра его болтался сверд. — Одевайся, пойдем.
— Хелье, — слабо позвал Яван.
— Ты, Яван, очнись, — строго сказал Хелье. — Сейчас не до глупостей. У нас дело есть. Слышишь? Эй!
Подойдя вплотную, он хлопнул Явана по щеке.
Хватка Юстинии ослабла, и сама Юстиния вдруг поникла, отпустила Явана, отшатнулась, стала пятиться задом, и вдруг побежала. Исчезло чудовище, исчезло пламя, исчезли рептилии, исчез мрамор. Яван лежал на спине на ложе, в спальне Юстинии, а рядом с ним сидел Хелье, намеревающийся еще раз треснуть его по щеке.
Яван резко сел на постели. Холщовая простынь.
Хелье усмехнулся.
— Если бы я за тобой не пошел, ты бы здесь неизвестно сколько бы еще провалялся, — сказал он. — А тебе нужно узнать кое-что, связи свои использовать, не так ли. У межей везде связи. Помнишь? Вот. Только что-то никаких межей в этом доме нет. Хозяйка явно из болгар, дура какая-то, выскочила мне навстречу, ах, говорит, ах, и куда-то скрылась. А уж остальные обитатели дома — любо-дорого, воры, убийцы какие-то, сводники. Ну и знакомство у тебя. Неужто не мог получше да почище хорлов терем найти?
— Одежка моя где? — спросил Яван.
— Вон там, на ховлебенке.
Яван вскочил и стал быстро одеваться.
— Спешим, — сказал он.
— Куда?
— Обратно в крог. Только бы успеть. Где мой сверд?
— Вон лежит.
— Кидай его сюда.
Яван выскочил из спальни, пробежал через пустую приемную Юстинии, в коридоре сбил с ног привратника. Хелье едва поспевал за ним.
Луна освещала сквер и близлежащие улицы. Вдвоем бежали они обратно, к морю, к крогу. Редкие подозрительные личности шарахались в стороны.
— Что за спешка? — спросил Хелье на бегу.
— Только бы успеть. Не отставай. Сейчас, возможно, придется драться.
Снова появились огни. Некоторые части города вели ночной образ жизни. Тут и там сновали повозки, народу на улице прибавилось.
Яван влетел в крог, на ходу вытаскивая сверд. Хелье вбежал за ним. За одним из столов сидел Дир в одной рубахе и что-то пил.
— Где это вы были? — спросил он.
— Где Эржбета? — спросил Яван, переводя дыхание.
— Спит она.
— Все было спокойно?
— Да. Правда, ломились какие-то двое, наверное к Эржбете, но попали ко мне. Наглые твари. Ну я их об стену пару раз долбанул, выволок и выкинул на улицу. Хозяйка проснулась, вышла, увидела, и вот мне от щедрот налила задаром вина. Гораздо лучше, чем та дрянь, которой нас тут давеча поили. Попробуйте, ребята.
Яван упал на стул и вытер лоб. Хелье вложил сверд в ножны и тоже присел к столу.
— Обошлось, — сказал Яван. — Будем надеяться, что обошлось.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ПЛАНЫ И ДЕЙСТВИЕ
Хелье и Дир ушли спать. Яван бодрствовал всю ночь, мучаясь неопределенностью, угрызениями совести, сомнениями, не находил себе места. Он не мог вспомнить, сколько ни старался, что произошло до появления рептильных видений и прихода в них Хелье — что успело произойти, и насколько это теперь связывает военачальника Ликургуса с Юстинией, не закабален ли он? Бежать? Но мир так мал, не говоря уж о том, что Юстиния, возможно, будет контролировать его сны — сновидения, которые бывают при множестве забот, по Екклесиасту. От снов никуда не спрячешься, не уедешь, не зальешь их вином, не растеряешь в беспорядочных отношениях с противоположным полом, не оттенишь блеском золота.
Утром сели завтракать. Яван поведал, что знает, где хранится спрятанное, и объяснил, как туда пройти. И замолчал.
Какое-то время молчали и остальные, а затем Хелье, видя, что все чего-то ждут, решил — пора брать дело в свои руки. Раз больше никто не желает. Ни Эржбета, ни Яван.
— Вот что, — сказал он, и все посмотрели на него, как по команде, и перестали есть, даже Дир. — Раз мы все, что нужно, знаем, следует составить план дальнейших действий. Совершенно очевидно, что город кишит спьенами.
— Ну да? — удивился Дир.
— Чьими спьенами? — спросил Яван, желая проверить на всякий случай, совпадает ли его мнение с мнением Хелье.
Эржбета промолчала.
— Во-первых, спьенами Неустрашимых, — сказал Хелье. — Это само собой разумеется, этой дряни везде полно.
Эржбета подняла брови и обратилась снова к хлебу, огурцам, грудинке, и яблокам.
— Затем, конечно, есть спьены из Киева, то бишь добрынины ухари, а также из Новгорода. Есть также запад и север, но они нас не очень смущают. И, к сожалению, у самого Васса наверняка есть несколько человек в городе, которые следят за тем, чтобы кто-нибудь не начал следить за Вассом. Так? — спросил он, глядя на Эржбету.
Эржбета кивнула мрачно.
— Если Васс обнаружит, что мы здесь, и поймет зачем, провал обеспечен. Он примет меры. Васс знает в лицо меня и Эржбету.
— Меня тоже, — сказал Яван.
— Жаль. Если он просто увидит кого-то из нас, беда небольшая. Но если он увидит нас всех вместе, вряд ли мы его потом найдем. Посему в город нам следует выйти по отдельности и стараться поменьше попадаться людям на глаза — до того момента, когда мы начнем действовать, а действовать мы будем очень быстро. Единственный, кого не знает Васс — Дир. Учтем это. Далее. Нужен план быстрого ухода из города, на все случаи. Кораблики нам более не подходят.
— Почему же? — спросил Яван.
— Потому что пока мы дойдем до корабликов, погрузимся и отчалим, пройдет немало времени. Нас просто убьют. Странно, что уже утро, а мы все еще живы, хотя даже не удосужились переменить крог, прежде чем завтракать. Есть другой способ, и я о нем позабочусь.
Он выдержал паузу. Никто не возразил. Дир смотрел на Хелье во все глаза.
— Далее, — продолжил Хелье. — Яван вполне мог приехать в Константинополь по своим делам. Меня знает только сам Васс. А вот Эржбету, помимо Васса, могут знать многие из его, Васса, людей. Здесь, в этом городе. Васс здесь не в первый раз — и Эржбета тоже. Не так ли?
Подумав, Эржбета сказала:
— Так.
— Эржбета могла бы не выходить из крога, не из этого, из другого, но приехать в Константинополь и сидеть безвыходно в кроге — подозрительное поведение, а люди болтливы, и несмотря на внушительные размеры города, сплетни распространяются здесь так же быстро, как в Киеве. Поэтому давайте предположим, что она приехала, чтобы приятно провести время с новым любовником. Это, само собой, Дир. Вдвоем они прогуливаются не очень близко к дому, где хранится нужное нам, но и не очень далеко от него. В семи кварталах.
— Это глупо, — сказала Эржбета.
— Почему же? — спросил Дир, неприязненно на нее глядя.
— Да, это глупо, — согласился Хелье. — Зато правдоподобно, как большинство глупостей. Далее. Если все-таки Васс прячет хартии не там, где мы предполагаем, и не зайдет в дом, а явится прямо во дворец, нужно, чтобы кто-то ждал его у входа. Это последняя мера, отчаянная попытка спасти положение, и я бы взял это на себя, но Васс выше и тяжелее меня, и мне, чтобы отнять хартии и скрыться, придется вытащить сверд, что приведет в недоумение дворцовую охрану. А Дир не знает Васса в лицо. Остается Яван. Нужно незаметно встать где-нибудь сбоку, незаметно пойти Вассу наперерез, выяснить, в руке ли у него хартии, в суме ли, в кармане ли, или за пазухой, незаметно вывести его из равновесия, забрать хартии, и уйти. Яван, хотелось бы, чтобы до всего этого не дошло. Но возможность есть. Возьмешься?
— Возьмусь, — согласился Яван.
— Прекрасно. Каким образом ты собираешься это сделать?
— Разберусь на месте.
— Тебе приходилось делать такое раньше?
— Да.
— Хорошо. Далее. Судно императора и сопровождающие корыта появятся на северо-востоке, как обещано, во второй половине дня. Глашатаи тут же разнесут приятную эту весть по городу. Васс выждет некоторое время и пойдет — сперва забрать хартии, затем в Буколеон. Мне и Диру нужно тут же бежать к дому, в котором находится тайник, и схватить Васса там же. Но не раньше, иначе мы себя выдадим. Нам нужен сигнал. И Явану тоже. Сигнал, который все мы увидим, одновременно. Сигнал нам даст Годрик.
Он снова замолчал.
— Каким образом? — спросил Дир.
— Годрик, — позвал Хелье.
Годрик поднялся с пола и подошел к столу.
— Змеев пускать умеешь? — спросил Хелье.
— Змеев? Наверное. Давно не пускал. С детства.
— Видел ли ты Софию?
— Кто это такая?
— Это церковь. Большая такая.
— Та, что у моря?
— Да.
— Тогда видел.
— Тебе нужно будет забраться повыше. Лучше всего к самому куполу. Но так, чтобы тебя не видели. Да? Понял?
— Да. А зачем?
— Ты будешь следить, не входит ли человек, внешность которого мы тебе опишем, в некий дом на некой улице. И если он войдет, ты запустишь змея. Прямо от купола. Подождешь некоторое время, а потом выпустишь веревку и спустишься вниз. И постараешься, чтобы тебя не поймали. А если поймают, не говори им, кто ты.
— Это опасно, — сказал Годрик.
— Да, — сказал Хелье.
— Не хочу, — заупрямился Годрик. — Я не маленький, чтобы змеев пускать. С кошелька придержателем такого договора у нас не было.
— А я вот тебя выпорю! — пригрозил Дир.
— Хозяин мой гневается напрасно, — заметил Годрик.
— Совершенно верно, — подтвердил Хелье. — Все гораздо проще. Если ты не согласишься, твой хозяин просто отдаст тебя мне. Отдашь, Дир?
— С хвоеволием великим, — сказал Дир. — Надоел он мне ужасно. Хамье бриттское.
— Это как же! — возмутился Годрик.
— Так, — сказал Хелье.
— Да у тебя же и денег-то нет никаких.
— Нет.
— Тебе не на что меня содержать!
— Правильно. Поэтому я и не собираюсь.
— А зачем же я буду тебе служить?
— Исключительно из рвения и преданности.
— Нет, так не пойдет.
— Пойдет. Дир, даешь его мне?
— Даю.
— Нет, не надо, — сказал Годрик. — Так и быть. Будем змеев пускать, как дети малые.
— Будем.
— А как он отличит человека на таком расстоянии? — спросила Эржбета с сомнением.
— Да, действительно, — спохватился Дир. — С такой высоты, да так далеко.
Хелье посмотрел на Дира и засмеялся.
— Отличит, — заверил он. — Как ты, Годрик, запустишь змея, слезай вниз и беги к Тибериевым Воротам. Там и встретимся. Яван, если через полчаса после взлета змея Васс не появится у дворца, значит все хорошо, и тебе нужно быстро идти к Тибериевым Воротам. У них мы все и встретимся.
— Слушаю тебя внимательно.
— Прости, что тревожу тебя, патриарх. Там какой-то странный человек… лезет.
— Где и куда лезет?
— Наверх.
— Наверх?
— Под купол.
— Зачем?
— Не знаю.
Патриарха это позабавило.
— Вооружен? — спросил он.
— Нет. Но при нем…
— Что?
— Змей.
— Змей?
— Змей.
— Это который был хитрее всех зверей полевых?
— Нет, — серьезно ответил дьякон. — Каких дети запускают.
Патриарх отвел глаза, стараясь не засмеяться.
— Ну, значит, ему захотелось запустить змея с большой высоты.
— Может и так. Но что же делать?
— А разве нужно что-то делать?
— Ну как же. Он ведь…
— Что?
— Оскорбляет… святыню…
— Чем же?
— Тем, что лезет.
— У тебя, дьякон, дел сегодня совсем нет?
— Как же нет? Много дел. Император возвращается.
— Так тебе есть чем заняться? Помимо ситуации с тем, который лезет?
— Есть.
— Займись.
Дьякон постоял, посомневался, поклонился, и пошел прочь из кабинета. У двери он остановился.
— И все-таки…
— Да?
— Может, позвать охрану?
— Обязательно, — сказал патриарх. — И в Киев еще надо бы сообщить, пусть шлют подкрепление. А то если каждый начнет лазить да змеев пускать… совсем страх потеряли…
— Но все же, Патриарх…
— Не серди меня, дьякон. Мне нужно приветственное слово Базилю говорить, я как об этом подумаю, у меня язык деревенеет. Ужас, как мне Базиль наш опостылел. Может, ты скажешь? Ты скажи!
— Это не входит… в обязанности.
— В мои ведь тоже не входит, а надо. А змеепускателей ловить, наверное, входит — а не надо. Постигаешь?
— Постигаю.
— Ну вот и иди.
Дьякон вышел. Патриарх поднялся со скаммеля и представил себе, как он подходит к Буколеону, как останавливается, как видит Базиля, и стало ему тошно. Пойти, что ли, купить змея, забраться к куполу, да запустить? О! Мысль! На змее написать крупно — «Приветствую тебя, о Базиль!» И всё. Патриарх грустно улыбнулся.
Годрик, сердитый, мрачный, прятался за перилами у самого купола. Он заметил ладью первым в городе и ему стало тоскливо — возможно, скоро придется пускать змея. Ладья двигалась неспеша.
Город совершенно не нравился Годрику. Слишком много больших каменных сооружений, слишком пестрая и бесстыжая толпа на улицах, шум, лошади кругом, цены высокие. Чувствовалось, что охотничьи традиции здесь слабые и примитивные.
Пропащий я человек, подумал Годрик. Вытащив из сапога нож, он попробовал пальцем острие. Единственное оружие. Змей лежал в сложенном виде у ног. Прибьют меня здесь, как не было, подумал он. Памяти не останется. Эх, жизнь!
Он потрогал рукой перила. С мрачной злобой, работая острием, он нацарапал на перилах «Годрик был здесь». Полюбовался. И начал собирать змея. Было мало места, и это мешало.
О театре он подумал потому, что оказался рядом с одним из четырех театров Константинополя. Над входом красовались барельефы, изображающие маски. Внутри, подумал Хелье — амфитеатр, небось, сцена, восторженная публика, актеры, идет представление. Интересно, бывают ли представления во время дождя? Или делают перерыв и ждут, пока дождь кончится? Жалко, что времени мало, а то бы я все это разузнал. Какая тут плата за вход?
Он вздохнул и зашагал дальше.
Еще одна интересная деталь — большое количество радостных лиц на улице. Радость — сестра надежды. Константинополь: город надежд. Многие надежды, конечно же, рушатся, но тут же появляются новые. Вообще приятно, когда много людей вокруг, и часть их радуется. Все-таки люди не должны жить разрозненно. Отшельники не правы. Хотя, кто его знает — может, иногда от толчеи нужно отдыхать?
Очень красивые, мощные, высокие дома, с выдумкой построены. Римский стиль, но и местная окраска есть — пестрее всё, праздничнее, несмотря на изящество линий, на резные архитравы, на колонны — вот не припомню, какого ордена, дорического? коринфского? Дьякон мне объяснял когда-то разницу, да я подзабыл с тех пор. А под ногами — отшлифованные камни, теплые.
Вот идет красивая пара, он и она. Он чуть старше, она чуть практичнее, но они рады присутствию друг друга, и наверное им все время очень хочется остановиться и обняться. Может, они свернут в какой-нибудь закоулок и обнимутся. А вот стоит какой-то, хвой его знает, философ, не философ, что-то он такое себе придумал и восхищается придумкой, глаза сверкают, но не смотрят, погружен в себя. А вот торговка спешит на торг с торбой — радостная, разодетая как кукла, смешная. Вот марширует вояка — гордый весь, а сверд такой тяжелый, что кроме как рубить наотмашь — ни для чего не годится. И тоже чему-то рад. А вот явно член городской администрации, под мышкой дощечки, озабочен. Ну, эти никогда ничему не радуются, разве что несчастьям коллег. А вот художник. Нет, действительно художник — стоит с дощечкой и что-то украдкой рисует, может, лица прохожих? Два дьякона спорят. О чем? Поди ж ты, греческий я плохо понимаю, но, вроде, о теологии. У нас в Сигтуне дьяконы спорят о том, кто кому сколько должен. Потому и народ дикий. А вот девочка лет двенадцати просто радуется солнцу. До чего прелестный город, хорла еть!
Один из прохожих заинтересовал Хелье своим видом. Одет прохожий был в ниспадающее прямоугольное. Волосы его, неприкрытые, иссиня-черные, стрижены были коротко, а борода свисала до уровня пупа. Цвет кожи — светло-коричневый, но не загарный, а, очевидно, врожденный. Нос толстый, чем-то отдаленно напоминает носы межей. Глаза глубоко посажены и округлы.
Утром сели завтракать. Яван поведал, что знает, где хранится спрятанное, и объяснил, как туда пройти. И замолчал.
Какое-то время молчали и остальные, а затем Хелье, видя, что все чего-то ждут, решил — пора брать дело в свои руки. Раз больше никто не желает. Ни Эржбета, ни Яван.
— Вот что, — сказал он, и все посмотрели на него, как по команде, и перестали есть, даже Дир. — Раз мы все, что нужно, знаем, следует составить план дальнейших действий. Совершенно очевидно, что город кишит спьенами.
— Ну да? — удивился Дир.
— Чьими спьенами? — спросил Яван, желая проверить на всякий случай, совпадает ли его мнение с мнением Хелье.
Эржбета промолчала.
— Во-первых, спьенами Неустрашимых, — сказал Хелье. — Это само собой разумеется, этой дряни везде полно.
Эржбета подняла брови и обратилась снова к хлебу, огурцам, грудинке, и яблокам.
— Затем, конечно, есть спьены из Киева, то бишь добрынины ухари, а также из Новгорода. Есть также запад и север, но они нас не очень смущают. И, к сожалению, у самого Васса наверняка есть несколько человек в городе, которые следят за тем, чтобы кто-нибудь не начал следить за Вассом. Так? — спросил он, глядя на Эржбету.
Эржбета кивнула мрачно.
— Если Васс обнаружит, что мы здесь, и поймет зачем, провал обеспечен. Он примет меры. Васс знает в лицо меня и Эржбету.
— Меня тоже, — сказал Яван.
— Жаль. Если он просто увидит кого-то из нас, беда небольшая. Но если он увидит нас всех вместе, вряд ли мы его потом найдем. Посему в город нам следует выйти по отдельности и стараться поменьше попадаться людям на глаза — до того момента, когда мы начнем действовать, а действовать мы будем очень быстро. Единственный, кого не знает Васс — Дир. Учтем это. Далее. Нужен план быстрого ухода из города, на все случаи. Кораблики нам более не подходят.
— Почему же? — спросил Яван.
— Потому что пока мы дойдем до корабликов, погрузимся и отчалим, пройдет немало времени. Нас просто убьют. Странно, что уже утро, а мы все еще живы, хотя даже не удосужились переменить крог, прежде чем завтракать. Есть другой способ, и я о нем позабочусь.
Он выдержал паузу. Никто не возразил. Дир смотрел на Хелье во все глаза.
— Далее, — продолжил Хелье. — Яван вполне мог приехать в Константинополь по своим делам. Меня знает только сам Васс. А вот Эржбету, помимо Васса, могут знать многие из его, Васса, людей. Здесь, в этом городе. Васс здесь не в первый раз — и Эржбета тоже. Не так ли?
Подумав, Эржбета сказала:
— Так.
— Эржбета могла бы не выходить из крога, не из этого, из другого, но приехать в Константинополь и сидеть безвыходно в кроге — подозрительное поведение, а люди болтливы, и несмотря на внушительные размеры города, сплетни распространяются здесь так же быстро, как в Киеве. Поэтому давайте предположим, что она приехала, чтобы приятно провести время с новым любовником. Это, само собой, Дир. Вдвоем они прогуливаются не очень близко к дому, где хранится нужное нам, но и не очень далеко от него. В семи кварталах.
— Это глупо, — сказала Эржбета.
— Почему же? — спросил Дир, неприязненно на нее глядя.
— Да, это глупо, — согласился Хелье. — Зато правдоподобно, как большинство глупостей. Далее. Если все-таки Васс прячет хартии не там, где мы предполагаем, и не зайдет в дом, а явится прямо во дворец, нужно, чтобы кто-то ждал его у входа. Это последняя мера, отчаянная попытка спасти положение, и я бы взял это на себя, но Васс выше и тяжелее меня, и мне, чтобы отнять хартии и скрыться, придется вытащить сверд, что приведет в недоумение дворцовую охрану. А Дир не знает Васса в лицо. Остается Яван. Нужно незаметно встать где-нибудь сбоку, незаметно пойти Вассу наперерез, выяснить, в руке ли у него хартии, в суме ли, в кармане ли, или за пазухой, незаметно вывести его из равновесия, забрать хартии, и уйти. Яван, хотелось бы, чтобы до всего этого не дошло. Но возможность есть. Возьмешься?
— Возьмусь, — согласился Яван.
— Прекрасно. Каким образом ты собираешься это сделать?
— Разберусь на месте.
— Тебе приходилось делать такое раньше?
— Да.
— Хорошо. Далее. Судно императора и сопровождающие корыта появятся на северо-востоке, как обещано, во второй половине дня. Глашатаи тут же разнесут приятную эту весть по городу. Васс выждет некоторое время и пойдет — сперва забрать хартии, затем в Буколеон. Мне и Диру нужно тут же бежать к дому, в котором находится тайник, и схватить Васса там же. Но не раньше, иначе мы себя выдадим. Нам нужен сигнал. И Явану тоже. Сигнал, который все мы увидим, одновременно. Сигнал нам даст Годрик.
Он снова замолчал.
— Каким образом? — спросил Дир.
— Годрик, — позвал Хелье.
Годрик поднялся с пола и подошел к столу.
— Змеев пускать умеешь? — спросил Хелье.
— Змеев? Наверное. Давно не пускал. С детства.
— Видел ли ты Софию?
— Кто это такая?
— Это церковь. Большая такая.
— Та, что у моря?
— Да.
— Тогда видел.
— Тебе нужно будет забраться повыше. Лучше всего к самому куполу. Но так, чтобы тебя не видели. Да? Понял?
— Да. А зачем?
— Ты будешь следить, не входит ли человек, внешность которого мы тебе опишем, в некий дом на некой улице. И если он войдет, ты запустишь змея. Прямо от купола. Подождешь некоторое время, а потом выпустишь веревку и спустишься вниз. И постараешься, чтобы тебя не поймали. А если поймают, не говори им, кто ты.
— Это опасно, — сказал Годрик.
— Да, — сказал Хелье.
— Не хочу, — заупрямился Годрик. — Я не маленький, чтобы змеев пускать. С кошелька придержателем такого договора у нас не было.
— А я вот тебя выпорю! — пригрозил Дир.
— Хозяин мой гневается напрасно, — заметил Годрик.
— Совершенно верно, — подтвердил Хелье. — Все гораздо проще. Если ты не согласишься, твой хозяин просто отдаст тебя мне. Отдашь, Дир?
— С хвоеволием великим, — сказал Дир. — Надоел он мне ужасно. Хамье бриттское.
— Это как же! — возмутился Годрик.
— Так, — сказал Хелье.
— Да у тебя же и денег-то нет никаких.
— Нет.
— Тебе не на что меня содержать!
— Правильно. Поэтому я и не собираюсь.
— А зачем же я буду тебе служить?
— Исключительно из рвения и преданности.
— Нет, так не пойдет.
— Пойдет. Дир, даешь его мне?
— Даю.
— Нет, не надо, — сказал Годрик. — Так и быть. Будем змеев пускать, как дети малые.
— Будем.
— А как он отличит человека на таком расстоянии? — спросила Эржбета с сомнением.
— Да, действительно, — спохватился Дир. — С такой высоты, да так далеко.
Хелье посмотрел на Дира и засмеялся.
— Отличит, — заверил он. — Как ты, Годрик, запустишь змея, слезай вниз и беги к Тибериевым Воротам. Там и встретимся. Яван, если через полчаса после взлета змея Васс не появится у дворца, значит все хорошо, и тебе нужно быстро идти к Тибериевым Воротам. У них мы все и встретимся.
* * *
Патриарх закрыл молитвенник и, не вставая, воззрился на дьякона.— Слушаю тебя внимательно.
— Прости, что тревожу тебя, патриарх. Там какой-то странный человек… лезет.
— Где и куда лезет?
— Наверх.
— Наверх?
— Под купол.
— Зачем?
— Не знаю.
Патриарха это позабавило.
— Вооружен? — спросил он.
— Нет. Но при нем…
— Что?
— Змей.
— Змей?
— Змей.
— Это который был хитрее всех зверей полевых?
— Нет, — серьезно ответил дьякон. — Каких дети запускают.
Патриарх отвел глаза, стараясь не засмеяться.
— Ну, значит, ему захотелось запустить змея с большой высоты.
— Может и так. Но что же делать?
— А разве нужно что-то делать?
— Ну как же. Он ведь…
— Что?
— Оскорбляет… святыню…
— Чем же?
— Тем, что лезет.
— У тебя, дьякон, дел сегодня совсем нет?
— Как же нет? Много дел. Император возвращается.
— Так тебе есть чем заняться? Помимо ситуации с тем, который лезет?
— Есть.
— Займись.
Дьякон постоял, посомневался, поклонился, и пошел прочь из кабинета. У двери он остановился.
— И все-таки…
— Да?
— Может, позвать охрану?
— Обязательно, — сказал патриарх. — И в Киев еще надо бы сообщить, пусть шлют подкрепление. А то если каждый начнет лазить да змеев пускать… совсем страх потеряли…
— Но все же, Патриарх…
— Не серди меня, дьякон. Мне нужно приветственное слово Базилю говорить, я как об этом подумаю, у меня язык деревенеет. Ужас, как мне Базиль наш опостылел. Может, ты скажешь? Ты скажи!
— Это не входит… в обязанности.
— В мои ведь тоже не входит, а надо. А змеепускателей ловить, наверное, входит — а не надо. Постигаешь?
— Постигаю.
— Ну вот и иди.
Дьякон вышел. Патриарх поднялся со скаммеля и представил себе, как он подходит к Буколеону, как останавливается, как видит Базиля, и стало ему тошно. Пойти, что ли, купить змея, забраться к куполу, да запустить? О! Мысль! На змее написать крупно — «Приветствую тебя, о Базиль!» И всё. Патриарх грустно улыбнулся.
* * *
Ладья императора с эскортом показалась на горизонте в три часа пополудни.Годрик, сердитый, мрачный, прятался за перилами у самого купола. Он заметил ладью первым в городе и ему стало тоскливо — возможно, скоро придется пускать змея. Ладья двигалась неспеша.
Город совершенно не нравился Годрику. Слишком много больших каменных сооружений, слишком пестрая и бесстыжая толпа на улицах, шум, лошади кругом, цены высокие. Чувствовалось, что охотничьи традиции здесь слабые и примитивные.
Пропащий я человек, подумал Годрик. Вытащив из сапога нож, он попробовал пальцем острие. Единственное оружие. Змей лежал в сложенном виде у ног. Прибьют меня здесь, как не было, подумал он. Памяти не останется. Эх, жизнь!
Он потрогал рукой перила. С мрачной злобой, работая острием, он нацарапал на перилах «Годрик был здесь». Полюбовался. И начал собирать змея. Было мало места, и это мешало.
* * *
За четыре часа до этого Хелье, закинув походный мешок за плечо, пошагал к Тибериевым Воротам, которые находились в юго-восточной части городской стены. При дневном свете город выглядел еще более великолепным, чем ночью. Особенно поражали таверны, траттории, корчмы, кроги — день был теплый, даже жаркий, и столики и лавицы выносили и ставили прямо на улице. Профессионально улыбались посетителям чашники, одетые в специальные балахоны, в каждом кроге своего цвета. Столики чистые, посетители красиво одеты, архитектура прелестная, с выдумкой — арки, фронтоны, портики, балюстрады. Что еще нужно начинающему эпикурейцу? А ведь я, судя по всему, эпикуреец, подумал Хелье. Я бы возле такой таверны, на солнышке, сидел бы днями напролет, беседовал бы с другими посетителями, тянул бы то вино, то пиво, почитывал бы фолиант какой-нибудь. Эх. Не будь Мария княжной, я бы ее сюда привез, и жили бы мы с нею вместе до глубокой старости. В театр бы ходили.О театре он подумал потому, что оказался рядом с одним из четырех театров Константинополя. Над входом красовались барельефы, изображающие маски. Внутри, подумал Хелье — амфитеатр, небось, сцена, восторженная публика, актеры, идет представление. Интересно, бывают ли представления во время дождя? Или делают перерыв и ждут, пока дождь кончится? Жалко, что времени мало, а то бы я все это разузнал. Какая тут плата за вход?
Он вздохнул и зашагал дальше.
Еще одна интересная деталь — большое количество радостных лиц на улице. Радость — сестра надежды. Константинополь: город надежд. Многие надежды, конечно же, рушатся, но тут же появляются новые. Вообще приятно, когда много людей вокруг, и часть их радуется. Все-таки люди не должны жить разрозненно. Отшельники не правы. Хотя, кто его знает — может, иногда от толчеи нужно отдыхать?
Очень красивые, мощные, высокие дома, с выдумкой построены. Римский стиль, но и местная окраска есть — пестрее всё, праздничнее, несмотря на изящество линий, на резные архитравы, на колонны — вот не припомню, какого ордена, дорического? коринфского? Дьякон мне объяснял когда-то разницу, да я подзабыл с тех пор. А под ногами — отшлифованные камни, теплые.
Вот идет красивая пара, он и она. Он чуть старше, она чуть практичнее, но они рады присутствию друг друга, и наверное им все время очень хочется остановиться и обняться. Может, они свернут в какой-нибудь закоулок и обнимутся. А вот стоит какой-то, хвой его знает, философ, не философ, что-то он такое себе придумал и восхищается придумкой, глаза сверкают, но не смотрят, погружен в себя. А вот торговка спешит на торг с торбой — радостная, разодетая как кукла, смешная. Вот марширует вояка — гордый весь, а сверд такой тяжелый, что кроме как рубить наотмашь — ни для чего не годится. И тоже чему-то рад. А вот явно член городской администрации, под мышкой дощечки, озабочен. Ну, эти никогда ничему не радуются, разве что несчастьям коллег. А вот художник. Нет, действительно художник — стоит с дощечкой и что-то украдкой рисует, может, лица прохожих? Два дьякона спорят. О чем? Поди ж ты, греческий я плохо понимаю, но, вроде, о теологии. У нас в Сигтуне дьяконы спорят о том, кто кому сколько должен. Потому и народ дикий. А вот девочка лет двенадцати просто радуется солнцу. До чего прелестный город, хорла еть!
Один из прохожих заинтересовал Хелье своим видом. Одет прохожий был в ниспадающее прямоугольное. Волосы его, неприкрытые, иссиня-черные, стрижены были коротко, а борода свисала до уровня пупа. Цвет кожи — светло-коричневый, но не загарный, а, очевидно, врожденный. Нос толстый, чем-то отдаленно напоминает носы межей. Глаза глубоко посажены и округлы.