Страница:
— Ну уж загубить. Ты подумай, дура — не зря ведь сказано — чти родителей своих. Подумай. Не зря.
— Я чту.
— Не чтишь.
— Чту. Я против тебя плохого не замышляла, в сговоры ни с кем не вступала, любила тебя и служила тебе. Ты мой отец. Мужа ты мне не заменишь.
— Ну какой он тебе будет муж! — возмутился Владимир. — Он всегда в походах, а когда дома, так ведь не сладок! Он уж двух жен в могилу загнал. Его родные дети не любят.
— Тебя тоже. Касательно же жен…
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал князь, боясь, что она заговорит об Анне. Анну он в могилу не загонял, это точно, но Анна все равно умерла, не так ли. — Езжай, — сказал он устало. — Охрану тебе дам, грамоту сопроводительную… эх…
Не веря ушам своим, Предслава выпрямилась и подошла к отцу.
— Фу, — возмутился Илларион. — Сейчас она будет тебя целовать. Фу.
Он стоял и старался не смотреть, как дочь с отцом обнимаются, как дочь рыдает, как отец гладит ее по голове. Стыдоба.
— Пойдем, Илларион, — сказал Владимир упавшим голосом. — Пойдем я тебя на ладье покатаю.
Илларион оживился.
— На червленой? — спросил он.
— Можно и на червленой. Пропади оно все пропадом.
Гонец из Берестова подлетел к самому входу в терем, непрерывно выкрикивая страшную новость. Все, кто был в детинце, и стражники, и купцы, и монахи, замерли. Владимир, оставив Иллариона, подбежал и с размаху хлопнул гонца по потной щеке.
— Что ты орешь на весь огород, скот! — сказал он. — Докладывают сперва князю! Что мне с вами делать со всеми, бараны! Эка липец выдался в этом году.
Швела поклонился Владимиру в гашник. Александр, с мокрыми после бани волосами, в длинной робе, сидел в своем зале со статуями, пил бодрящий свир, и что-то читал, какой-то очень умный фолиант. Он был уже осведомлен.
— Сядь, князь, — сказал он. — Сядь, не мельтеши, с мысли сбиваешь. Выпей вот бодрящего свира. Илларион, иди в сад, поиграй там.
Владимир сел на римский скаммель и отрешенно посмотрел на обезглавленную статую. Кто ж это все-таки так постарался, подумал он. Я помню эту статую с головой. Вот ведь варвары. На жену его думать глупо — она брюхата. У Швелы-управляющего отношение к вещам трепетное. Небось Илларион, сам, лично. Но как? Если бы он ее просто столкнул с пьедестала, она бы вся рассыпалась. А тут только голова. Все-таки я как-нибудь спрошу у Алешки. Добрыня… Добрыня…
— Плохи дела, Владимир, — сказал Александр. — Выход есть, но тебе он не понравится.
— Добрыня…
— Подожди. Добрыня — это частности.
Владимир вытаращил на него глаза.
— Частности?
— Да, — жестко сказал Александр. — Когда у нас с тобой найдется время погоревать о Добрыне, погорюем, не бойся. Я его, между прочим, тоже знал с очень давних пор. Но сейчас времени нет. Положение твое, князь, безвыходное.
— Да… — неопределенно сказал Владимир.
— Не да, а действительно безвыходное. Дело в том, что, похоже, ты потерял власть.
Владимир затравленно посмотрел на него. Ему и самому приходила в голову такая мысль, но он не хотел ее, гнал от себя, пытался над ней смеяться. Он, Владимир, потерял власть? Глупо.
— Правитель остается правителем до тех пор, пока его воспринимает всерьез бесспорное большинство, — сказал Александр, морщась. — Н-да, оригинальная мысль… Ну да ладно… Ты больше не правитель. Просто потому, что в этом городе, как видишь, уже начали драться за престол. То есть, тебя как бы нет. Святополк прячется и ждет вестей. Мария ждет вестей. Болеслав у себя в Гнезно, если, конечно, он именно туда уехал, ждет вестей. Неустрашимые колеблются — кого поддержать. Ярослав… — Александр покривился. — Даже говорить не хочется. Я его давеча хвалил, и именно поэтому теперь опасаюсь. И Новгород…
— О чем говорить? Ярослав в Новгороде…
— Ярослав не в Новгороде, но дело не в этом. Есть еще и правитель Новгорода. Не Ярослав, Ярославу Новгород не особо-то и нужен, но настоящий властелин Новгорода.
— Это кто?
— Житник.
— Первый раз слышу.
— Это потому, что ты больше не правитель.
— Что ты мелешь!
— Кто-то из них убил Добрыню. Все равно кто. Тебе нужно кое-что понять. Уж постарайся. Тебя убьют скоро — любые из этих сил, просто между делом. Понимаешь?
— Ты что, пугаешь меня, что ли?
— Между делом. Когда у них найдется на это время. Тебя. И Бориса.
— При чем тут Борис? — спросил Владимир, холодея.
— Путается под ногами. Мешает.
А ведь похоже, подумал Владимир, еще больше холодея. Когда именно я потерял власть? Недавно. Когда я отдал приказ собирать войска, власть у меня еще была, это точно. Сегодня власти нет. Что будет с Борисом! Он где-то там… охотится на печенегов… там его и найдут! Надо ехать, спасать… Но как? С кем?
— Как мало верных людей! — пожаловался он.
— Да, — подтвердил Александр. — Позор какой-то. Все продажные. Тебе нужно собираться в Берестово. Один больше никуда не ходи. Я все время буду с тобой. — Он вдруг выругался. — Diabolo! Мало. Меня одного — мало. Еще бы кого-нибудь, или двух. Ладно. Я могу тебя спасти. Не власть твою, но тебя. И Бориса. Понимаешь?
— Я поговорю с воеводами.
— Добрыня тоже говорил с ними — и видишь, чем кончилось. Теряя власть, правитель теряет также и неприкосновенность. Никакие воеводы не защитят тебя от стрелы, пущенной с пятидесяти шагов, от ножа или сверда ночью, от яда, подсыпанного в блюдо в обеденное время.
— Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю… Можно было бы сбежать. Не впервой. Но тебе бежать нельзя. Тебя никто не примет к себе. Посему тебе нужно исчезнуть.
Владимир улыбнулся.
— Сделать так, чтобы тебя не искали. Тоже самое нужно произвести с Борисом.
— Не понимаю.
— Имя у тебя будет новое. Средства я тебе предоставлю какие угодно. И Бориса с собой возьмешь.
— Алешка, это несерьезно. Я не могу бросить страну. Она погрязнет в междоусобицах, утонет в крови, задохнется.
— Страна бросила тебя. Недели три назад. Пойми ты это.
— Дай-ка мне чего-нибудь выпить. Покрепче. — Немного подумав, он добавил: — Надо бы завещание написать.
— Напиши. Скажи-ка мне, князь… Тот парень, который тебе Предславу… Хелье… э… ты его к себе на службу определил?
— Да. Но он, неблагодарный, исчез куда-то, вместе с другом своим. Я им дал комнаты в тереме. Дом, где они жили раньше, сгорел. Пес их знает, где они. Ты прав, люди хорошие.
— Где Хелье, я знаю.
— Знаешь?
— Его видели в Римском Кроге. Он часто туда наведывается.
— Пьяница. Такой молодой, а уже по крогам ходит. Человек верный, но сладить с ним сложно, как оказалось.
— Мы за ним пошлем, когда придет время. Пиши, князь, вот тебе чистая хартия.
Сразу за вестью по городу побежали темные слухи о том, что весть для чего-то скрывали, что тело закатывали в ковер и опускали в подпол, и волокли в санях.
— Какие еще сани? — с недоумением спрашивал кто-то, но ему не отвечали, было не до того.
Тело Великого Князя доставлено было не в Десятинную, но в Михайловскую церковь. Ипполит давал указания. Выставили стражу.
К вечеру к Михайловской неожиданно прибыл Святополк в сопровождении пяти дружинников. Он желал видеть тело. Ипполит отвел князя в сторону и некоторое время тихо с ним говорил. Святополк мертвенно побледнел и, взглянув на закрытый гроб, не стал настаивать, чтобы его открыли.
О болезни князя и скорой кончине ходила молва, говорили разное. Говорили, что князь был отравлен. Говорили также, что он был убит и обезображен. Вскоре стали говорить, что сделано это было по приказу Ярослава Новгородского.
Мария, бледная, осунувшаяся, пришла в Михайловскую одна, без служанки, и о чем-то долго шепталась, споря, со Святополком.
На улицах раздавался плач. Плакали не только женщины — плакали воины, ремесленники, купцы. Плакали священники — греки вместе со славянами. Плакали прижившиеся в Киеве мигранты из разных стран. Оставшиеся в городе дружинники ходили подавленные.
Не все эти слезы были искренни, не все исходили от души. Оплакивали не человека — символ, не отца — князя, не благодетеля — правителя. В состоянии подавленности, в мрачном беспокойстве, первые приказы были все-таки отданы и мрачно выполнены. Половину Косой Сотни взяли под стражу. Остальная половина затаилась. Им было не до плача — каратели при перемене власти часто становятся первыми жертвами.
Но были и искренние слезы.
В самом дальнем углу жилой пристройки, отделенной от Михайловского Храма плетнем, босая тощая Маринка утешала лежащего на полу, пузом вниз, Иллариона, робко и неумело гладя его по голове. Общегородской плач ее напугал, а не расстроил, а с Владимиром она лично не общалась. Илларион скулил, сопливился, чесал взлохмаченную голову, и тер, привставая, грязным кулаком глаза и щеки.
Князя хоронили с почестями. Глава Десятинной Анастас заявил было о своих правах, но Ипполит так на него глянул, что Анастас поспешно замолчал и отошел в сторону. Ипполит прочел молитву, и еще молитву, по-гречески.
Прошло три дня.
На четвертый биричи объявили о принятии присяги новым правителем, Великим Князем Святополком. Благословился на правление он в Десятинной, у Анастаса.
— Вопреки сложившемуся у людей вульгарных мнению, никакая пища, друг мой Хелье, не является на самом деле вредной. Все дело в количестве поглощаемого и скорости поглощения.
К столику подошел гусляр и, проведя рукой по струнам, хотел было затянуть песнь.
— Ах, нет, друг мой, — прервал его Гостемил. — Ни в коем случае. Ты уж пожалуйста не пой. Поешь ты очень скверно, к тому же всему свое время. Когда нам захочется послушать плохую музыку, мы сразу дадим тебе знать. Отойди, пожалуйста.
Хелье слушал, комментировал, пробовал по совету Гостемила разные кушанья, и находил, что новый его знакомый — удивительно приятный человек. Отвлекает от дурных мыслей по поводу амулетов, норвежцев, кончины Великого Князя, и прочего всякого.
Гонец из детинца сразу привлек к себе внимание. Он вел себя так, как будто хотел скрыть, что он — гонец из детинца, и, возможно, именно в связи с этим это тут же стало всем понятно. Подойдя к хозяйке, он начал что-то выспрашивать у нее, и в конце концов она кивнула в сторону столика Хелье. Гонец сделал вид, что ему нет до Хелье никакого дела, сел неподалеку за свободный столик, выпил бодрящего свира, громко сказал «эх, хорошо-то как!» чем снова привлек к себе внимание всего крога, и, когда все глаза устремлены были на него, встал, и независимым шагом направился к сигтунцу, будто только сейчас его увидел и что-то в увиденном его заинтриговало.
— Тебя зовут Хелье? — спросил он, садясь и оглядываясь по сторонам.
— Да, только не кричи так, — ответил Хелье, а Гостемил улыбнулся.
— Тебя приглашает к себе один вельможа знатный, — сообщил гонец, делая большие глаза. — Тебя и друга твоего.
— А зачем?
— Это тайна.
— Как все-таки комичны простые люди, — заметил Гостемил, подумал, и добавил, — Впрочем, благородные бывают не менее комичны.
— Кто же этот вельможа? — спросил Хелье.
Гонец наклонился совсем близко к Хелье и тихо сказал:
— Друг почившего Великого Князя.
Хелье нахмурился.
— Грек? — спросил он.
— Не знаю, — честно признался гонец.
— А где он живет?
— А зачем тебе это знать?
— Но ведь он приглашает меня к себе. Как же я к нему пойду, не зная, где он живет.
— А я тебя туда поведу.
— А я хочу идти сам.
Гонец нахмурился.
— Ну, хорошо, — согласился он. — Живет он… есть такая улица, все дома каменные…
— Понял, — сказал Хелье. — Передай ему, что он негодяй и видеть я его не желаю, и пусть он утонет в пруду.
— Хелье, — сказал укоризненно Гостемил. — Так нельзя, это невежливо. Я понимаю — на улице жарко, идти неохота, и горе там, на улицах. Но отказываться в данном случае — дурной тон.
— Мне все равно.
Гостемил поморщился и налил себе бодрящего свира.
— Хорошо, — сказал Хелье гонцу. — Передай ему, что я вовсе не считаю его негодяем, но идти к нему не расположен, и пусть, если он начнет тонуть в пруду, то выплывет.
— Это Александр? — спросил его Гостемил.
— Да, — ответил Хелье. — Откуда ты знаешь?
— Ты мне про него рассказывал. С его стороны было бы приличнее придти сюда самому, но он об этом, наверное, просто не подумал. Также, возможно есть обстоятельства, о которых сей добрый простолюдин, поставщик вестей, забыл нам сообщить.
— Я не слуга Александру, — возразил Хелье. — Чего это я буду к нему бегать.
— Из любопытства, — подсказал Гостемил. — Хотя, конечно же, лень. Жара на улице, идти куда-то… теперь… а тут прохладно, тихо.
А ведь Александр не имеет никакого отношения к убийству племянника Олофа, подумал Хелье. Вот я дурак — возненавидел человека ни за что. Впрочем, возненавидел я его за то, что он увел Матильду… которая, как оказалось… А что, схожу-ка я к Александру. С другом.
— Пойдем, — сказал он Гостемилу.
— Куда?
— К вельможному греку.
— Нет, я уж лучше здесь тебя подожду. На улице жара такая…
— Сказано — меня и друга моего. Так что придется тебе со мной идти.
— Да? — неуверенно спросил Гостемил. — Ах ты… ну вот… сидели, разговаривали… Эх!
Он тяжело вздохнул и встал.
— Суетный какой город, этот Киев, — сказал он. — Все время надо куда-то ходить, с кем-то встречаться, кому-то врать… А у женщин запросы большие… подарков требуют… и внимания… Ну, пойдем. Чай, у нас теперь тут новый великий князь, следует посмотреть на настроения народные иногда.
Настроения народные выглядели покамест весьма неопределенно. Помимо крогов, вернулись к работе некоторые ремесленники, купцы открыли лавки, но большинство, на взгляд Гостемила, продолжало «шляться по улицам без толку». Святополк, едва успев сказать перед народом речь о том, как он будет с некоторыми поправками продолжать дело великого отца, ускакал в Берестово воодушевлять войска, оставив город на тысяцника. Стремительно росло количество краж и грабежей.
Швела поджал губы, поклонился нехотя гостям, и сказал, что хозяин ждет. Хелье и Гостемил прошли в помещение с обезглавленной статуей. Александр поднялся им навстречу.
— Здравствуй, Хелье, — сказал он. — Позволь, но это…
— Это мой друг, — объяснил Хелье. — Зовут его Гостемил. Ты нас звал?
Гостемил поклонился вежливо и изящно.
— Что-то он похудел, вроде бы, друг твой, — заметил Александр. — Друзья мои, подождите меня здесь, пожалуйста, мне только жену проведать, она наверху, ей нездоровится. У меня к Вам есть очень важное дело, нужны верные люди… Пожалуйста подождите.
Александр быстро вышел.
— Он, очевидно, ожидал увидеть Дира, — предположил Гостемил, рассматривая статую без головы.
— Наверное. Что-то мне хочется уйти отсюда. Я ему не мальчик…
— У тебя что, дел много важных сегодня?…
— Положим, особых дел нет, но все-таки. А тебе не кажется, что все это унизительно? Позвал, мы пришли, а он вдруг уходит. Что за наглость!
— Наглые люди тоже бывают интересны, — откликнулся рассеянно Гостемил, обходя статую кругом. — Забавная грунка. Очевидно, подделка. Под, опять же, римскую копию с греческого оригинала.
У вернувшегося Александра выражение лица было странное — будто ему указали на глупую ошибку и ему стало стыдно. В руке он держал свернутую в трубку грамоту.
— Из какого ты роду, Гостемил? — спросил он.
— Интересная статуя, — заметил Гостемил задумчиво. — А? Что?
— Из какого ты роду?
— Моровичей. А ты?
— Из тех самых… Моровичей… а? ты что-то спросил?
— Я тебе ответил. Ответь и ты мне.
— Ага, — сказал Александр. — Да, собственно, род мой не очень известный. Славяне из Греции, греки из Италии. Я сын местного священника, да, так вот, это те самые Моровичи, легендарные? Потомки скифов?
— Уж больно ты развязен, друг мой, — холодно сказал Гостемил, не глядя на Александра. — Что тебе за дело до рода моего.
— Прости, это не праздное любопытство.
— От Авента Храброго произошел наш род, — Гостемил провел по ноге статуи ладонью.
Хелье никогда об Авенте Храбром не слыхал, и с интересом посмотрел на Гостемила.
— Именно, — подтвердил Александр. — Авент Храбрый с друзьями, римский вассал.
— Ничьими вассалами мы никогда не были, — холодным тоном, ни разу дотоле не слышанным Хелье, сказал Гостемил. — И не намерены быть впредь. Служить — служим, но всегда добровольно.
— Разногласия с Олегом были.
— Не было.
— Были.
— У нас не могло быть разногласий со шведской сволочью, ибо ни о чем мы с нею не договаривались, — спокойно, почти лениво, с оттенком равнодушного презрения к нижестоящему ответил Гостемил.
— Не сердись, Гостемил, — предложил Александр миролюбиво. — Ни огорчить, ни тем более оскорбить тебя у меня и в мыслях не было. Род твой настолько древний и благородный, что любое общение с тобою для меня — честь великая.
Гостемил кивнул с великолепным достоинством. Хелье восхищенно смотрел на друга.
— Так вот, друзья мои, — сказал Александр. — Оставил Владимир мне вот эту грамоту. И о вас там написано. Об обоих. И я — всего лишь исполнитель последней воли Великого Князя. На, Хелье, читай.
Хелье развернул грамоту.
— Я не понимаю славянское письмо, — сказал он. — Гостемил, не прочтешь ли?
— Нет, зачем же, — возразил Гостемил, снова воззрясь на статую. — Не мне писано, не мне и читать…
— С позволения хозяина грамоты, — поспешил добавить Хелье.
— Конечно, конечно, — согласился Александр.
Гостемил с сожалением оторвался от созерцания статуи и взял грамоту у Хелье.
— Здесь не с начала, — сказал он брезгливо.
— Да, — Александр кивнул. — Начало касается только меня лично. Пожалуйста, читай вслух.
— «…и, друг мой Александр», — начал читать Гостемил, — «…доверься в деле спасения и укрытия сына моего Бориса человеку, которого ты знаешь, сигтунцу по имени Хелье. Человек он верный, а вот сладить с ним трудно. Но уж ты попытайся. И пусть возьмет с собою, если нужно, друга своего». Тут дальше какие-то грязные сплетни, — сообщил Гостемил, — а про меня, вроде бы, ничего нет.
— Ближе к концу, — подсказал Александр.
— А, — сказал Гостемил. — Вижу.
Хелье был, противу ожидания, настолько польщен, что чуть не пропустил мимо ушей следующее:
— «Если сведет тебя случай с кем-то из Моровичей, а особливо с младшим их сыном, верь этому роду. Не обманут они, хотя на службу уговорить их будет трудно — горды».
Хелье нахмурился.
— А это точно Владимир писал? — спросил он напрямик, глядя на Александра.
— Точно, — согласился Гостемил, разглядывая грамоту. — Это его рука.
— А откуда ты это знаешь? — Хелье повернулся к Гостемилу.
— Я по его письмам читать учился, — ответил Гостемил. — На.
Он протянул грамоту Хелье и тот, с сожалением на нее посмотрев и пообещав себе при первом же удобном случае выучиться славянскому письму, вернул ее Александру.
— Как вы поняли из письма, друзья мои, речь идет о спасении жизни Бориса, сына Владимира, — сказал тот. — Но это не все. Его нужно увести прямо из войска. И это не все. Действовать следует таким способом, чтобы его никто потом не стал искать. Я с вами совершенно откровенен. Я бы очень хотел сделать все это сам, но к сожалению, по причинам, о которых я не имею права вам сказать, я должен оставаться в Киеве еще некоторое время.
Удивительно, подумал Хелье. Живут себе люди, живут, и вдруг положение, нужно куда-то бежать, и кого-то спасать, и зовут меня, поскольку у всех остальных, крайне заинтересованных, всегда находятся какие-то иные совершенно неотложные дела.
— Насколько я понял, нужно куда-то ехать, — сказал Гостемил. — Возможно, далеко.
— Не очень, — уверил его Александр. — Аржей тридцать.
— Ну вот, — тоскуя, протянул Гостемил. — А я только переехал в Киев, еще и обжиться как следует не успел. Эх! Что ж, Хелье, поедем, что ли. Спасем княжеского сына. Речь ведь, насколько я понимаю, идет о престолонаследии. Кто-то боится, что Борис займет без спросу престол, да? Как все-таки примитивны люди.
— Дня два еще есть, — попытался утешить его Александр.
— Нет, — возразил Хелье. — К сожалению нет. Ни двух дней, ни даже одного. К сожалению, Борис попал в поле внимания Неустрашимых.
— Э… — сказал Александр. — Это догадка такая?
— Нет, это так на самом деле и есть.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. По причинам, о которых я не имею права тебе сказать.
Некоторое время Александр и Хелье смотрели друг другу в глаза.
— Хорошо, — согласился Александр. — Есть несколько способов…
— Есть один, — сказал Хелье. — Но для этого мне понадобится амулет.
— Какой амулет? — Александр нахмурился.
— Ты знаешь, какой. И нужен он мне прямо сейчас. Не волнуйся, я тебе его верну.
Возникла тяжелая пауза.
— Откуда ты знаешь об амулете? — спросил Александр строго.
— Как-нибудь на досуге, не сейчас, и даже не завтра, ты спросишь об этом свою жену.
— Хорошо, — неожиданно быстро согласился Александр, будто не хотел продолжения этого разговора. — Что еще нужно, помимо амулета?
— На всякий случай деньги, гривен пятьдесят или сто. Возможно, придется кого-нибудь подкупить. И хорошие лошади.
— Все-таки выслушай меня. У меня есть план…
— У меня тоже есть план, — сказал Хелье веско. — И нам пора начинать действовать. Соглашайся, или ищи себе других.
Александр задумался.
— Я тебя чем-то обидел в Сигтуне? — спросил он наконец.
— Да.
— Чем же?
— Длинный ты очень. Долговязый. Не люблю.
Александр даже не нашелся сперва, что на такое сказать.
— Друг твой Гостемил одного со мной роста, — сказал он наконец.
— Так то Гостемил. А то ты.
Гостемил едва сдержался, чтобы не засмеяться.
— Хорошо, — сказал Александр. — Посидите здесь, пожалуйста. Не позвать ли Швелу, он вам сбитень принесет?
— И три сапы даст. Может, сразу на кухню нас определишь, к холопам, — спросил Хелье, — а то мы тут тебе интерьер портим своим присутствием?
— Трудно с тобой сладить, Хелье, — сказал Александр.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ТРИ СТАРШИХ БРАТА
— Я чту.
— Не чтишь.
— Чту. Я против тебя плохого не замышляла, в сговоры ни с кем не вступала, любила тебя и служила тебе. Ты мой отец. Мужа ты мне не заменишь.
— Ну какой он тебе будет муж! — возмутился Владимир. — Он всегда в походах, а когда дома, так ведь не сладок! Он уж двух жен в могилу загнал. Его родные дети не любят.
— Тебя тоже. Касательно же жен…
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал князь, боясь, что она заговорит об Анне. Анну он в могилу не загонял, это точно, но Анна все равно умерла, не так ли. — Езжай, — сказал он устало. — Охрану тебе дам, грамоту сопроводительную… эх…
Не веря ушам своим, Предслава выпрямилась и подошла к отцу.
— Фу, — возмутился Илларион. — Сейчас она будет тебя целовать. Фу.
Он стоял и старался не смотреть, как дочь с отцом обнимаются, как дочь рыдает, как отец гладит ее по голове. Стыдоба.
— Пойдем, Илларион, — сказал Владимир упавшим голосом. — Пойдем я тебя на ладье покатаю.
Илларион оживился.
— На червленой? — спросил он.
— Можно и на червленой. Пропади оно все пропадом.
Гонец из Берестова подлетел к самому входу в терем, непрерывно выкрикивая страшную новость. Все, кто был в детинце, и стражники, и купцы, и монахи, замерли. Владимир, оставив Иллариона, подбежал и с размаху хлопнул гонца по потной щеке.
— Что ты орешь на весь огород, скот! — сказал он. — Докладывают сперва князю! Что мне с вами делать со всеми, бараны! Эка липец выдался в этом году.
* * *
Детей нельзя обижать просто так, поэтому на червленой ладье они все-таки покатались. Владимиру было не по себе. Каков ни был Добрыня — он был огромной частью его, Владимира, жизни. Всей сознательной жизни. Часть эта не всегда была светлой и приятной, иногда от этой части хотелось даже избавиться, иногда мечталось — как бы это было хорошо, мир без Добрыни, жизнь без Добрыни — но никуда не денешься! И вот Добрыни больше нет. И в жизни образовалась пустота, и чем она заполнится — еще неизвестно, и заполнится ли. Такие были у Владимира мысли — еще не рациональные, отрывочные, вязкие.Швела поклонился Владимиру в гашник. Александр, с мокрыми после бани волосами, в длинной робе, сидел в своем зале со статуями, пил бодрящий свир, и что-то читал, какой-то очень умный фолиант. Он был уже осведомлен.
— Сядь, князь, — сказал он. — Сядь, не мельтеши, с мысли сбиваешь. Выпей вот бодрящего свира. Илларион, иди в сад, поиграй там.
Владимир сел на римский скаммель и отрешенно посмотрел на обезглавленную статую. Кто ж это все-таки так постарался, подумал он. Я помню эту статую с головой. Вот ведь варвары. На жену его думать глупо — она брюхата. У Швелы-управляющего отношение к вещам трепетное. Небось Илларион, сам, лично. Но как? Если бы он ее просто столкнул с пьедестала, она бы вся рассыпалась. А тут только голова. Все-таки я как-нибудь спрошу у Алешки. Добрыня… Добрыня…
— Плохи дела, Владимир, — сказал Александр. — Выход есть, но тебе он не понравится.
— Добрыня…
— Подожди. Добрыня — это частности.
Владимир вытаращил на него глаза.
— Частности?
— Да, — жестко сказал Александр. — Когда у нас с тобой найдется время погоревать о Добрыне, погорюем, не бойся. Я его, между прочим, тоже знал с очень давних пор. Но сейчас времени нет. Положение твое, князь, безвыходное.
— Да… — неопределенно сказал Владимир.
— Не да, а действительно безвыходное. Дело в том, что, похоже, ты потерял власть.
Владимир затравленно посмотрел на него. Ему и самому приходила в голову такая мысль, но он не хотел ее, гнал от себя, пытался над ней смеяться. Он, Владимир, потерял власть? Глупо.
— Правитель остается правителем до тех пор, пока его воспринимает всерьез бесспорное большинство, — сказал Александр, морщась. — Н-да, оригинальная мысль… Ну да ладно… Ты больше не правитель. Просто потому, что в этом городе, как видишь, уже начали драться за престол. То есть, тебя как бы нет. Святополк прячется и ждет вестей. Мария ждет вестей. Болеслав у себя в Гнезно, если, конечно, он именно туда уехал, ждет вестей. Неустрашимые колеблются — кого поддержать. Ярослав… — Александр покривился. — Даже говорить не хочется. Я его давеча хвалил, и именно поэтому теперь опасаюсь. И Новгород…
— О чем говорить? Ярослав в Новгороде…
— Ярослав не в Новгороде, но дело не в этом. Есть еще и правитель Новгорода. Не Ярослав, Ярославу Новгород не особо-то и нужен, но настоящий властелин Новгорода.
— Это кто?
— Житник.
— Первый раз слышу.
— Это потому, что ты больше не правитель.
— Что ты мелешь!
— Кто-то из них убил Добрыню. Все равно кто. Тебе нужно кое-что понять. Уж постарайся. Тебя убьют скоро — любые из этих сил, просто между делом. Понимаешь?
— Ты что, пугаешь меня, что ли?
— Между делом. Когда у них найдется на это время. Тебя. И Бориса.
— При чем тут Борис? — спросил Владимир, холодея.
— Путается под ногами. Мешает.
А ведь похоже, подумал Владимир, еще больше холодея. Когда именно я потерял власть? Недавно. Когда я отдал приказ собирать войска, власть у меня еще была, это точно. Сегодня власти нет. Что будет с Борисом! Он где-то там… охотится на печенегов… там его и найдут! Надо ехать, спасать… Но как? С кем?
— Как мало верных людей! — пожаловался он.
— Да, — подтвердил Александр. — Позор какой-то. Все продажные. Тебе нужно собираться в Берестово. Один больше никуда не ходи. Я все время буду с тобой. — Он вдруг выругался. — Diabolo! Мало. Меня одного — мало. Еще бы кого-нибудь, или двух. Ладно. Я могу тебя спасти. Не власть твою, но тебя. И Бориса. Понимаешь?
— Я поговорю с воеводами.
— Добрыня тоже говорил с ними — и видишь, чем кончилось. Теряя власть, правитель теряет также и неприкосновенность. Никакие воеводы не защитят тебя от стрелы, пущенной с пятидесяти шагов, от ножа или сверда ночью, от яда, подсыпанного в блюдо в обеденное время.
— Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю… Можно было бы сбежать. Не впервой. Но тебе бежать нельзя. Тебя никто не примет к себе. Посему тебе нужно исчезнуть.
Владимир улыбнулся.
— Сделать так, чтобы тебя не искали. Тоже самое нужно произвести с Борисом.
— Не понимаю.
— Имя у тебя будет новое. Средства я тебе предоставлю какие угодно. И Бориса с собой возьмешь.
— Алешка, это несерьезно. Я не могу бросить страну. Она погрязнет в междоусобицах, утонет в крови, задохнется.
— Страна бросила тебя. Недели три назад. Пойми ты это.
— Дай-ка мне чего-нибудь выпить. Покрепче. — Немного подумав, он добавил: — Надо бы завещание написать.
— Напиши. Скажи-ка мне, князь… Тот парень, который тебе Предславу… Хелье… э… ты его к себе на службу определил?
— Да. Но он, неблагодарный, исчез куда-то, вместе с другом своим. Я им дал комнаты в тереме. Дом, где они жили раньше, сгорел. Пес их знает, где они. Ты прав, люди хорошие.
— Где Хелье, я знаю.
— Знаешь?
— Его видели в Римском Кроге. Он часто туда наведывается.
— Пьяница. Такой молодой, а уже по крогам ходит. Человек верный, но сладить с ним сложно, как оказалось.
— Мы за ним пошлем, когда придет время. Пиши, князь, вот тебе чистая хартия.
* * *
Неделю в Киеве царило странное напряженное затишье, какое бывает перед большим событием, а на восьмой день в Десятинной ударили в колокол. Страшная весть облетела город еще до того, как биричи объявили о ней на площадях. Это не укладывалось в головах населения, большинство которого родилось уже во время правления Владимира, этому трудно было поверить — даже печенеги примолкли, а кроги стояли пустые.Сразу за вестью по городу побежали темные слухи о том, что весть для чего-то скрывали, что тело закатывали в ковер и опускали в подпол, и волокли в санях.
— Какие еще сани? — с недоумением спрашивал кто-то, но ему не отвечали, было не до того.
Тело Великого Князя доставлено было не в Десятинную, но в Михайловскую церковь. Ипполит давал указания. Выставили стражу.
К вечеру к Михайловской неожиданно прибыл Святополк в сопровождении пяти дружинников. Он желал видеть тело. Ипполит отвел князя в сторону и некоторое время тихо с ним говорил. Святополк мертвенно побледнел и, взглянув на закрытый гроб, не стал настаивать, чтобы его открыли.
О болезни князя и скорой кончине ходила молва, говорили разное. Говорили, что князь был отравлен. Говорили также, что он был убит и обезображен. Вскоре стали говорить, что сделано это было по приказу Ярослава Новгородского.
Мария, бледная, осунувшаяся, пришла в Михайловскую одна, без служанки, и о чем-то долго шепталась, споря, со Святополком.
На улицах раздавался плач. Плакали не только женщины — плакали воины, ремесленники, купцы. Плакали священники — греки вместе со славянами. Плакали прижившиеся в Киеве мигранты из разных стран. Оставшиеся в городе дружинники ходили подавленные.
Не все эти слезы были искренни, не все исходили от души. Оплакивали не человека — символ, не отца — князя, не благодетеля — правителя. В состоянии подавленности, в мрачном беспокойстве, первые приказы были все-таки отданы и мрачно выполнены. Половину Косой Сотни взяли под стражу. Остальная половина затаилась. Им было не до плача — каратели при перемене власти часто становятся первыми жертвами.
Но были и искренние слезы.
В самом дальнем углу жилой пристройки, отделенной от Михайловского Храма плетнем, босая тощая Маринка утешала лежащего на полу, пузом вниз, Иллариона, робко и неумело гладя его по голове. Общегородской плач ее напугал, а не расстроил, а с Владимиром она лично не общалась. Илларион скулил, сопливился, чесал взлохмаченную голову, и тер, привставая, грязным кулаком глаза и щеки.
Князя хоронили с почестями. Глава Десятинной Анастас заявил было о своих правах, но Ипполит так на него глянул, что Анастас поспешно замолчал и отошел в сторону. Ипполит прочел молитву, и еще молитву, по-гречески.
Прошло три дня.
На четвертый биричи объявили о принятии присяги новым правителем, Великим Князем Святополком. Благословился на правление он в Десятинной, у Анастаса.
* * *
В Римском Кроге в тот день посетителей было мало. Разделывая изящным пониардом седло барашка, Гостемил говорил:— Вопреки сложившемуся у людей вульгарных мнению, никакая пища, друг мой Хелье, не является на самом деле вредной. Все дело в количестве поглощаемого и скорости поглощения.
К столику подошел гусляр и, проведя рукой по струнам, хотел было затянуть песнь.
— Ах, нет, друг мой, — прервал его Гостемил. — Ни в коем случае. Ты уж пожалуйста не пой. Поешь ты очень скверно, к тому же всему свое время. Когда нам захочется послушать плохую музыку, мы сразу дадим тебе знать. Отойди, пожалуйста.
Хелье слушал, комментировал, пробовал по совету Гостемила разные кушанья, и находил, что новый его знакомый — удивительно приятный человек. Отвлекает от дурных мыслей по поводу амулетов, норвежцев, кончины Великого Князя, и прочего всякого.
Гонец из детинца сразу привлек к себе внимание. Он вел себя так, как будто хотел скрыть, что он — гонец из детинца, и, возможно, именно в связи с этим это тут же стало всем понятно. Подойдя к хозяйке, он начал что-то выспрашивать у нее, и в конце концов она кивнула в сторону столика Хелье. Гонец сделал вид, что ему нет до Хелье никакого дела, сел неподалеку за свободный столик, выпил бодрящего свира, громко сказал «эх, хорошо-то как!» чем снова привлек к себе внимание всего крога, и, когда все глаза устремлены были на него, встал, и независимым шагом направился к сигтунцу, будто только сейчас его увидел и что-то в увиденном его заинтриговало.
— Тебя зовут Хелье? — спросил он, садясь и оглядываясь по сторонам.
— Да, только не кричи так, — ответил Хелье, а Гостемил улыбнулся.
— Тебя приглашает к себе один вельможа знатный, — сообщил гонец, делая большие глаза. — Тебя и друга твоего.
— А зачем?
— Это тайна.
— Как все-таки комичны простые люди, — заметил Гостемил, подумал, и добавил, — Впрочем, благородные бывают не менее комичны.
— Кто же этот вельможа? — спросил Хелье.
Гонец наклонился совсем близко к Хелье и тихо сказал:
— Друг почившего Великого Князя.
Хелье нахмурился.
— Грек? — спросил он.
— Не знаю, — честно признался гонец.
— А где он живет?
— А зачем тебе это знать?
— Но ведь он приглашает меня к себе. Как же я к нему пойду, не зная, где он живет.
— А я тебя туда поведу.
— А я хочу идти сам.
Гонец нахмурился.
— Ну, хорошо, — согласился он. — Живет он… есть такая улица, все дома каменные…
— Понял, — сказал Хелье. — Передай ему, что он негодяй и видеть я его не желаю, и пусть он утонет в пруду.
— Хелье, — сказал укоризненно Гостемил. — Так нельзя, это невежливо. Я понимаю — на улице жарко, идти неохота, и горе там, на улицах. Но отказываться в данном случае — дурной тон.
— Мне все равно.
Гостемил поморщился и налил себе бодрящего свира.
— Хорошо, — сказал Хелье гонцу. — Передай ему, что я вовсе не считаю его негодяем, но идти к нему не расположен, и пусть, если он начнет тонуть в пруду, то выплывет.
— Это Александр? — спросил его Гостемил.
— Да, — ответил Хелье. — Откуда ты знаешь?
— Ты мне про него рассказывал. С его стороны было бы приличнее придти сюда самому, но он об этом, наверное, просто не подумал. Также, возможно есть обстоятельства, о которых сей добрый простолюдин, поставщик вестей, забыл нам сообщить.
— Я не слуга Александру, — возразил Хелье. — Чего это я буду к нему бегать.
— Из любопытства, — подсказал Гостемил. — Хотя, конечно же, лень. Жара на улице, идти куда-то… теперь… а тут прохладно, тихо.
А ведь Александр не имеет никакого отношения к убийству племянника Олофа, подумал Хелье. Вот я дурак — возненавидел человека ни за что. Впрочем, возненавидел я его за то, что он увел Матильду… которая, как оказалось… А что, схожу-ка я к Александру. С другом.
— Пойдем, — сказал он Гостемилу.
— Куда?
— К вельможному греку.
— Нет, я уж лучше здесь тебя подожду. На улице жара такая…
— Сказано — меня и друга моего. Так что придется тебе со мной идти.
— Да? — неуверенно спросил Гостемил. — Ах ты… ну вот… сидели, разговаривали… Эх!
Он тяжело вздохнул и встал.
— Суетный какой город, этот Киев, — сказал он. — Все время надо куда-то ходить, с кем-то встречаться, кому-то врать… А у женщин запросы большие… подарков требуют… и внимания… Ну, пойдем. Чай, у нас теперь тут новый великий князь, следует посмотреть на настроения народные иногда.
Настроения народные выглядели покамест весьма неопределенно. Помимо крогов, вернулись к работе некоторые ремесленники, купцы открыли лавки, но большинство, на взгляд Гостемила, продолжало «шляться по улицам без толку». Святополк, едва успев сказать перед народом речь о том, как он будет с некоторыми поправками продолжать дело великого отца, ускакал в Берестово воодушевлять войска, оставив город на тысяцника. Стремительно росло количество краж и грабежей.
Швела поджал губы, поклонился нехотя гостям, и сказал, что хозяин ждет. Хелье и Гостемил прошли в помещение с обезглавленной статуей. Александр поднялся им навстречу.
— Здравствуй, Хелье, — сказал он. — Позволь, но это…
— Это мой друг, — объяснил Хелье. — Зовут его Гостемил. Ты нас звал?
Гостемил поклонился вежливо и изящно.
— Что-то он похудел, вроде бы, друг твой, — заметил Александр. — Друзья мои, подождите меня здесь, пожалуйста, мне только жену проведать, она наверху, ей нездоровится. У меня к Вам есть очень важное дело, нужны верные люди… Пожалуйста подождите.
Александр быстро вышел.
— Он, очевидно, ожидал увидеть Дира, — предположил Гостемил, рассматривая статую без головы.
— Наверное. Что-то мне хочется уйти отсюда. Я ему не мальчик…
— У тебя что, дел много важных сегодня?…
— Положим, особых дел нет, но все-таки. А тебе не кажется, что все это унизительно? Позвал, мы пришли, а он вдруг уходит. Что за наглость!
— Наглые люди тоже бывают интересны, — откликнулся рассеянно Гостемил, обходя статую кругом. — Забавная грунка. Очевидно, подделка. Под, опять же, римскую копию с греческого оригинала.
У вернувшегося Александра выражение лица было странное — будто ему указали на глупую ошибку и ему стало стыдно. В руке он держал свернутую в трубку грамоту.
— Из какого ты роду, Гостемил? — спросил он.
— Интересная статуя, — заметил Гостемил задумчиво. — А? Что?
— Из какого ты роду?
— Моровичей. А ты?
— Из тех самых… Моровичей… а? ты что-то спросил?
— Я тебе ответил. Ответь и ты мне.
— Ага, — сказал Александр. — Да, собственно, род мой не очень известный. Славяне из Греции, греки из Италии. Я сын местного священника, да, так вот, это те самые Моровичи, легендарные? Потомки скифов?
— Уж больно ты развязен, друг мой, — холодно сказал Гостемил, не глядя на Александра. — Что тебе за дело до рода моего.
— Прости, это не праздное любопытство.
— От Авента Храброго произошел наш род, — Гостемил провел по ноге статуи ладонью.
Хелье никогда об Авенте Храбром не слыхал, и с интересом посмотрел на Гостемила.
— Именно, — подтвердил Александр. — Авент Храбрый с друзьями, римский вассал.
— Ничьими вассалами мы никогда не были, — холодным тоном, ни разу дотоле не слышанным Хелье, сказал Гостемил. — И не намерены быть впредь. Служить — служим, но всегда добровольно.
— Разногласия с Олегом были.
— Не было.
— Были.
— У нас не могло быть разногласий со шведской сволочью, ибо ни о чем мы с нею не договаривались, — спокойно, почти лениво, с оттенком равнодушного презрения к нижестоящему ответил Гостемил.
— Не сердись, Гостемил, — предложил Александр миролюбиво. — Ни огорчить, ни тем более оскорбить тебя у меня и в мыслях не было. Род твой настолько древний и благородный, что любое общение с тобою для меня — честь великая.
Гостемил кивнул с великолепным достоинством. Хелье восхищенно смотрел на друга.
— Так вот, друзья мои, — сказал Александр. — Оставил Владимир мне вот эту грамоту. И о вас там написано. Об обоих. И я — всего лишь исполнитель последней воли Великого Князя. На, Хелье, читай.
Хелье развернул грамоту.
— Я не понимаю славянское письмо, — сказал он. — Гостемил, не прочтешь ли?
— Нет, зачем же, — возразил Гостемил, снова воззрясь на статую. — Не мне писано, не мне и читать…
— С позволения хозяина грамоты, — поспешил добавить Хелье.
— Конечно, конечно, — согласился Александр.
Гостемил с сожалением оторвался от созерцания статуи и взял грамоту у Хелье.
— Здесь не с начала, — сказал он брезгливо.
— Да, — Александр кивнул. — Начало касается только меня лично. Пожалуйста, читай вслух.
— «…и, друг мой Александр», — начал читать Гостемил, — «…доверься в деле спасения и укрытия сына моего Бориса человеку, которого ты знаешь, сигтунцу по имени Хелье. Человек он верный, а вот сладить с ним трудно. Но уж ты попытайся. И пусть возьмет с собою, если нужно, друга своего». Тут дальше какие-то грязные сплетни, — сообщил Гостемил, — а про меня, вроде бы, ничего нет.
— Ближе к концу, — подсказал Александр.
— А, — сказал Гостемил. — Вижу.
Хелье был, противу ожидания, настолько польщен, что чуть не пропустил мимо ушей следующее:
— «Если сведет тебя случай с кем-то из Моровичей, а особливо с младшим их сыном, верь этому роду. Не обманут они, хотя на службу уговорить их будет трудно — горды».
Хелье нахмурился.
— А это точно Владимир писал? — спросил он напрямик, глядя на Александра.
— Точно, — согласился Гостемил, разглядывая грамоту. — Это его рука.
— А откуда ты это знаешь? — Хелье повернулся к Гостемилу.
— Я по его письмам читать учился, — ответил Гостемил. — На.
Он протянул грамоту Хелье и тот, с сожалением на нее посмотрев и пообещав себе при первом же удобном случае выучиться славянскому письму, вернул ее Александру.
— Как вы поняли из письма, друзья мои, речь идет о спасении жизни Бориса, сына Владимира, — сказал тот. — Но это не все. Его нужно увести прямо из войска. И это не все. Действовать следует таким способом, чтобы его никто потом не стал искать. Я с вами совершенно откровенен. Я бы очень хотел сделать все это сам, но к сожалению, по причинам, о которых я не имею права вам сказать, я должен оставаться в Киеве еще некоторое время.
Удивительно, подумал Хелье. Живут себе люди, живут, и вдруг положение, нужно куда-то бежать, и кого-то спасать, и зовут меня, поскольку у всех остальных, крайне заинтересованных, всегда находятся какие-то иные совершенно неотложные дела.
— Насколько я понял, нужно куда-то ехать, — сказал Гостемил. — Возможно, далеко.
— Не очень, — уверил его Александр. — Аржей тридцать.
— Ну вот, — тоскуя, протянул Гостемил. — А я только переехал в Киев, еще и обжиться как следует не успел. Эх! Что ж, Хелье, поедем, что ли. Спасем княжеского сына. Речь ведь, насколько я понимаю, идет о престолонаследии. Кто-то боится, что Борис займет без спросу престол, да? Как все-таки примитивны люди.
— Дня два еще есть, — попытался утешить его Александр.
— Нет, — возразил Хелье. — К сожалению нет. Ни двух дней, ни даже одного. К сожалению, Борис попал в поле внимания Неустрашимых.
— Э… — сказал Александр. — Это догадка такая?
— Нет, это так на самом деле и есть.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. По причинам, о которых я не имею права тебе сказать.
Некоторое время Александр и Хелье смотрели друг другу в глаза.
— Хорошо, — согласился Александр. — Есть несколько способов…
— Есть один, — сказал Хелье. — Но для этого мне понадобится амулет.
— Какой амулет? — Александр нахмурился.
— Ты знаешь, какой. И нужен он мне прямо сейчас. Не волнуйся, я тебе его верну.
Возникла тяжелая пауза.
— Откуда ты знаешь об амулете? — спросил Александр строго.
— Как-нибудь на досуге, не сейчас, и даже не завтра, ты спросишь об этом свою жену.
— Хорошо, — неожиданно быстро согласился Александр, будто не хотел продолжения этого разговора. — Что еще нужно, помимо амулета?
— На всякий случай деньги, гривен пятьдесят или сто. Возможно, придется кого-нибудь подкупить. И хорошие лошади.
— Все-таки выслушай меня. У меня есть план…
— У меня тоже есть план, — сказал Хелье веско. — И нам пора начинать действовать. Соглашайся, или ищи себе других.
Александр задумался.
— Я тебя чем-то обидел в Сигтуне? — спросил он наконец.
— Да.
— Чем же?
— Длинный ты очень. Долговязый. Не люблю.
Александр даже не нашелся сперва, что на такое сказать.
— Друг твой Гостемил одного со мной роста, — сказал он наконец.
— Так то Гостемил. А то ты.
Гостемил едва сдержался, чтобы не засмеяться.
— Хорошо, — сказал Александр. — Посидите здесь, пожалуйста. Не позвать ли Швелу, он вам сбитень принесет?
— И три сапы даст. Может, сразу на кухню нас определишь, к холопам, — спросил Хелье, — а то мы тут тебе интерьер портим своим присутствием?
— Трудно с тобой сладить, Хелье, — сказал Александр.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ТРИ СТАРШИХ БРАТА
Сколько он себя помнил, Святополк всегда желал дружбы, любви, и покоя, вместо которых в его жизни постоянно наличествовали враждебность, недоверие, и необходимость делать что-то натужно-муторное и противоречащее его натуре и убеждениям. Нынешние события усугубили нехорошую тенденцию — вместо простых радостей где-нибудь в укромном уголке альда, может быть на взморье, с женой, возможно с детьми, он получил власть над одним из трех самых могущественных городов континента, и вместе с властью — дополнительных врагов и дополнительные заботы.
Он не роптал — он решил подчиниться велению судьбы и принять на себя обязанности Великого Князя. Он знал о государственной власти все, что полагается знать правителю — за плечами были многие годы наблюдений за действиями Владимира, Мстислава, Ярослава, и личный богатый опыт правления — Ростовом и Муромом. Ничто в делах правителя не было для него загадкой, ничто не требовало ни выдумки, ни даже энтузиазма. Там, где любой из братьев его тут же проявил бы индивидуальность, наваливая одну чудовищную ошибку на другую, допуская глупые просчеты, ведущие к бессмысленной жестокости, Святополк просто механически выполнял функции. Следовало перевезти тело Владимира из Михайловского Храма в Десятинную и похоронить пышно, и он это совершил. Следовало быть помазанным на власть в Десятинной, и он это сделал. Следовало задобрить Анастаса и подтвердить его контроль над казной — и это было произведено. Следовало обратиться к народу с воодушевляющей речью — сделано, несмотря на то, что речь получилась какая-то вялая, хотя все атрибуты торжественной речи были, вроде бы, в наличии, все вызывающие надежду, умиление, и патриотизм словосочетания произнесены, все кроги в округе ссужены значительными суммами с приказом поить всех посетителей до звезд третьего дня.
К удивлению Святополка, первым его конфликтом в качестве князя получился конфликт с Марией. Заядлая интриганка требовала, чтобы он, Святополк, доверил ей часть государственных дел, дал ей право составлять и утверждать законы и участвовать в переговорах с церковью. Требования показались Святополку дикими хотя бы потому, что он больше не нуждался в Марие, как в союзнице и парламентарии — Неустрашимые в лице Эймунда состояли с ним в непосредственном контакте. Мария оказалась лишней. О связи ее с Эймундом Святополк не знал.
Он не роптал — он решил подчиниться велению судьбы и принять на себя обязанности Великого Князя. Он знал о государственной власти все, что полагается знать правителю — за плечами были многие годы наблюдений за действиями Владимира, Мстислава, Ярослава, и личный богатый опыт правления — Ростовом и Муромом. Ничто в делах правителя не было для него загадкой, ничто не требовало ни выдумки, ни даже энтузиазма. Там, где любой из братьев его тут же проявил бы индивидуальность, наваливая одну чудовищную ошибку на другую, допуская глупые просчеты, ведущие к бессмысленной жестокости, Святополк просто механически выполнял функции. Следовало перевезти тело Владимира из Михайловского Храма в Десятинную и похоронить пышно, и он это совершил. Следовало быть помазанным на власть в Десятинной, и он это сделал. Следовало задобрить Анастаса и подтвердить его контроль над казной — и это было произведено. Следовало обратиться к народу с воодушевляющей речью — сделано, несмотря на то, что речь получилась какая-то вялая, хотя все атрибуты торжественной речи были, вроде бы, в наличии, все вызывающие надежду, умиление, и патриотизм словосочетания произнесены, все кроги в округе ссужены значительными суммами с приказом поить всех посетителей до звезд третьего дня.
К удивлению Святополка, первым его конфликтом в качестве князя получился конфликт с Марией. Заядлая интриганка требовала, чтобы он, Святополк, доверил ей часть государственных дел, дал ей право составлять и утверждать законы и участвовать в переговорах с церковью. Требования показались Святополку дикими хотя бы потому, что он больше не нуждался в Марие, как в союзнице и парламентарии — Неустрашимые в лице Эймунда состояли с ним в непосредственном контакте. Мария оказалась лишней. О связи ее с Эймундом Святополк не знал.