Романовский Владимир. Добронега

   — Зайдем, зайдем, — пообещал Дир покровительственно. — А насчет терема ты, Хелье, не прав.
   — Глуп ты все-таки, Дир, — заметил Хелье. — Сколько народу давеча в Вышгороде положил?
   — Служба…
   — Холопство это, а не служба.
   — Хелье!
   — Служить надо с умом. Князь думал, что ты, как я, откажешься. И мне об этом сказал. Но ты напялил на себя этот хорлов невод железный и побежал людей убивать.
   — Князь?…
   — Да. Проверял он нас, Дир, на что мы годимся. Ты оказался годным только на душегубство.
   — А ты?
   — А мне князь сказал, что когда будет важное дело, он даст мне знать.
   — А мне?
   — А тебе нет.
   Дир опечалился.
   Втроем, сопровождаемые Годриком с гуслями, они направились к Римскому Крогу в четырех кварталах от авраамова дома. Потерзавшись сомнениями, Дир все-таки снял с себя кольчугу и уложил ее в небольшую походную суму.
   Народу в кроге было мало — действительно, как сказал Хелье, все побежали смотреть на пожар. Сели за столик, а Годрик, постояв в стороне, отошел к стене, сел на пол, и стал чистить гусли рукавом. Приблизился чашник и осведомился, что угодно дорогим гостям в смысле подчевания. Крог был из дорогих — чистый, опрятный, и слишком светлый, чтобы быть уютным.
   Яван охотно пил вино из греческих виноградников и был на удивление спокоен, будто это вовсе не его дом горел в десяти минутах ходьбы от крога. Дир думал о том, что ему сказал Хелье. Хелье помалкивал, предчувствуя перемены. События сгущались.
   — Не горюй, Дир, — Яван хлопнул его по плечу. — Будет и тебе честь и слава.
   — Не знаю, — усомнился Дир.
   — Еще не поздно. Сходи к Владимиру и скажи, что тебе нужно поразмыслить. Месяц отпуску. А за месяц, глядишь, появится важное дело, князь даст Хелье знать, ты присоединишься к Хелье, и покроются имена ваши славой.
   Дир проворчал что-то неразборчиво.
   — А самое главное и смешное на самом деле то, что выгоду от всех этих событий получают только межи, — продолжал Яван. — Вот уж заговор — всем заговорам заговор.
   — Нет никакого заговора, — сказал Дир раздраженно, думая о своем.
   — Нельзя отрицать очевидное. Великие мира сего знают и поступают в соответствии.
   — Перестаньте припираться, — поприсил Хелье. — Может, великие и поступают, но нам до этого дела нет. Отношение великих к нам простое — они говорят «я дам тебе знать», и на этом дело кончается. Есть ли заговоры, нет ли их — нас не спросят, а устроят все, как им нравится.
   — К тебе пришли, — сказал Яван будничным тоном.
   — А?
   Хелье обернулся и резко отодвинулся, чуть не опрокинув лавицу.
   — Нам нужно поговорить, — произнесла возникшая рядом с ним Эржбета, глядя на него сверху вниз. — Пойдем со мной. Времени мало.
   Внимание ее привлек перстень на пальце Хелье. Хелье заметил взгляд.
   — У меня время есть, но с тобой мне разговаривать не о чем.
   — Есть, уверяю тебя, — сказала она спокойно. — Вон в том углу столик свободный.
   Хелье посмотрел на Дира и Явана. Дир улыбался, а Яван разглядывал Эржбету с подозрением.
   — Здравствуй.
   — Здравствуй, — откликнулась она. — Не до тебя сейчас.
   Она ушла к угловому столику. Сигтунец встал и направился за ней. Убийца, подумал он. Убийца невинных женщин. Ишь, шагает, хорла. Но кто я такой, чтобы ее осуждать. Я нынче сам убийца. Тоскливо-то как.
   — Что тебе от меня нужно? — спросил Хелье, присаживаясь и неприязненно глядя на Эржбету.
   — Не бойся.
   — Я ничего не боюсь.
   — У меня к тебе поручение. Вот.
   Снова глянув на перстень, подарок Марии, она протянула ему перевязанную голубой лентой депешу. Хелье с опаской взял ее в руки, повертел, развязал ленту, и развернул письмо. Писано было по-шведски.

   «…как еще одно доказательство твоей преданности», —

   писала Мария.

   «Порученица моя нуждается в надежном сопровождающем. Зная о твоей храбрости и находчивости…»

   Сердце Хелье отчаянно забилось. Он взглянул на подпись и обмер. На какое-то мгновение он забыл обо всем. Рука Марии писала эти строки. Это было главное. И единственное. Совладав с собой, он продолжил чтение.

   «…расскажет о подробностях. По возвращении, при успешном окончании миссии, я докажу тебе, что умею быть благодарной. Благоволящая тебе Мария, помнящая о событиях в Хардангер-Фьорде трехлетней давности».

   У Хелье возникло сильное желание поцеловать строки, написанные ее рукой, но он сдержался.
   — Что я должен делать?
   — Собираться в путь. Выезжаем на рассвете.
   — Могу ли я осведомиться, куда именно мы направляемся?
   — Это я тебе скажу, когда мы отъедем на достаточное расстояние от Киева.
   — На ладье или в повозке?
   — Сперва на ладье. А там видно будет.
   — А цель какая?
   — Ты очень любопытен.
   — Это плохо?
   — Да.
   — Послушай… э… Эржбета, да?… странное какое имя. Не то польское, не то венгерское. Да, так вот. Сперва я поговорю с Марией.
   — Нельзя.
   — Почему?
   — Потому что Марию заперли в светелке.
   — Ну и что?
   — Тебя к ней не пустят.
   — Посмотрим. Что за светелка? В детинце? В тереме?
   — Сядь. Сядь! И не кричи так. Ты все испортишь.
   — Но Мария…
   — Не кричи. Тише. Мария не останется взаперти долго. И дело вовсе не в этом. Но жизнь ее в опасности.
   — Жизнь?
   — Честь. Свобода. Ты выручишь Марию, если поедешь со мной и не будешь задавать дурацких вопросов. Красивый перстень.
   Хелье покраснел и убрал руку под стол. Письмо не могло быть подделкой — о Хардангер-Фьорде знали только Мария и он сам.
   Марию заперли в светелке. Ее жизни грозит опасность. Эржбета — приближенная Марии, это он и раньше знал. Мария просит о помощи. Мария доверяет ему. И благодарность ее будет безгранична. Пожалуй, надо ехать. А то, что теперь ему придется иметь дело с убийцей — что ж. Не такая уж это тяжелая плата за его собственное поведение. Путешествие обещает быть опасным — вот и хорошо. Есть все шансы наскочить на чей-нибудь клинок или поймать спиной стрелу — вот и славно. Безграничную благодарность следует заслужить.
   — Ладно, — сказал он. — Посиди здесь. Я сейчас.
   — Постой. Ничего никому не говори.
   — Не скажу.
   Подойдя к друзьям, которые наблюдали за ним все это время, он посмотрел на обоих, улыбнулся, и сказал:
   — Мне нужно отлучиться.
   — Надолго? — спросил Дир. — Мы подождем.
   — Недель на шесть.
   — Ого, — удивился Яван.
   — А как же служба? — спросил Дир. — Ты должен ждать, пока князь не даст тебе знать.
   — Как нибудь.
   — Подожди, Дир, — попросил Яван. — Служба, надо же… Хелье, я не собираюсь вмешиваться в твои дела. У меня только один вопрос. Та, с которой ты сейчас говорил. Она едет с тобой?
   — Я бы не хотел это обсуждать.
   — Значит, едет. Так вот — никуда ты не едешь с нею, либо мы едем все вместе.
   — Почему же? — спросил Хелье.
   — Потому что эту бабу я достаточно хорошо знаю. Она пожертвует твоей жизнью за булавку для заколки волос. Нет, я не имею в виду, что она стяжательница и продажная тварь. Просто если завтра у нее недостанет булавки, а волосы заколоть нужно, и кто-нибудь пронырливый предложит ей эту булавку в обмен на твою жизнь, она не задумается ни на миг. Зови ее сюда. Нет. Сядь. Эй, красавица! — крикнул Яван. — А подойди-ка к нам!
   Эржбета вспыхнула, глаза ее сверкнули. Тем не менее она поднялась, пересекла помещение, и остановилась у стола.
   — Ты, я смотрю, не унимаешься, — сказал ей Яван. — Тебе все равно кто, когда, и зачем. Ты на его рожу-то поглядела? Он вчера только по деревьям лазил и девчонок деревенских за косы таскал. А ты его, стало быть, с собой, и сразу в темные дела.
   — Я никого не беру с собой! — возмутилась Эржбета. — Что ты городишь! — Она повернулась к Хелье. — Что ты им наплел, гаденыш?
   — Ничего он не наплел, — веско возразил Яван. — Это и так ясно. Едешь ты в Константинополь. И едешь ты туда, чтобы отнять у Васса то, что он схвитил у Марии. Тоже мне, вселенская тайна. Сегодня утром прискакал гонец от моего отца. Смеялся, рассказывал, как Васс лошадей и людей мучает по пути.
   — Ты знаешь, Яван, что бывает с людьми, которые громко рассуждают о таких грунках? — спросила Эржбета, глядя на Явана зловеще.
   — Мне тут давеча дом спалили, — сообщил Яван. — Самого чуть не убили. Одним врагом больше, одним меньше, какая разница. А тебе я так скажу. Либо мы с Диром едем с вами. Либо ты поедешь одна.
   Эржбета продолжала злобно смотреть на Явана. С другой стороны, путь был опасный. Придется несколько раз иметь дело с незнакомыми людьми, нанимать ладьи и лошадей, останавливаться на постой, может даже уходить от печенегов. Надежных людей, как справедливо сказала Мария, в ее распоряжении нет. Что ж. Вот только язык у Явана длинный. Впрочем, его никто не слушает.
   — Язык у тебя длинный, торгаш, — заметила она.
   — Это все хорошо, — вмешался Дир, думавший все это время о своем, — но как-то мне неудобно, заметь, теперь отлучаться. Служба.
   — Ну и оставайся, — сказал Яван.
   — Дир, тебе нужно ехать с нами, — объявил вдруг Хелье.
   Все посмотрели на него.
   — Насколько я понимаю, нам следует спешить, не так ли, — продолжал сигтунец. — Также, возможно, многие заинтересованы в том, чтобы наше путешествие прервалось бы на самом интересном месте. А?
   Он посмотрел на Эржбету. Эржбета улыбнулась неприятно.
   — Нам нужен человек, который бы смог грести за четверых, — объяснил Хелье. — А также опрокидывать повозки, а опрокинутые повозки ставить на колеса. А также выбивать двери плечом, вырывать с корнем деревья и волочь на себе раненых не замедляя шаг. Нам в любом случае придется такого человека где-нибудь найти. И было бы лучше, если бы мы могли этому человеку довериться. Лучше Дира мы не найдем, а время ограничено.
   Резонно, подумала Эржбета.
   — Кроме того, — добавил Хелье, — у Дира есть холоп по имени Годрик. Вон он у стены сидит. Неоценимый человек. Находит пропитание для всех в местах, где пропитания нет. Улаживает любые неувязки с одеждой и оружием. Сам ни в чем не нуждается. Просыпаешься — готов завтрак. Только подумаешь, что неплохо бы помыться — в полуарже уже найдена баня, и в этой бане уже топится печь. Не знаю, когда лично Дир последний раз точил сверд, может, год назад, но сверд у него всегда свеженаточен. А одежда чистая.
   Дир с удивлением смотрел на Хелье.
   — Хорошо, пусть увалень едет с нами, — согласилась Эржбета.
   — И Яван тоже.
   — А он-то зачем?
   — Яван знает море, как никто из нас, — объяснил Хелье. — Он этим путем сорок раз ходил. Подозреваю, что у него есть знакомые лихие люди, и на суше, и на море, а это никогда не вредит. Есть, Яван?
   — Есть.
   — Яван знает о море все. О том, как люди себя ведут на море. О штормах. Об управлении ладьей и людьми при шторме. А мы с Диром ничего не знаем. И ты не знаешь.
   — Я только два дня, как служу, — вмешался Дир.
   — Но успел уже наделать дел, — заметил Хелье.
   Поразмыслив, Дир спросил:
   — А кому нужно, чтобы мы не доехали? И за кого мы, собственно, едем рисковать шкурой?
   — Насколько я понимаю, — сказал Хелье, — Новгород очень заинтересован в том, чтобы предприятие наше закончилось провалом. А рискуем мы… не все ли тебе равно, Дир? Как сказал Яван, наши имена переврут и покроют славой летописцы, и сотни благородных семей будут драться люто за честь считаться нашими побочными потомками.
   — Я такого не говорил, — возразил Яван.
   — Ну так я говорю. У Явана есть, видимо, причины убраться на время из Киева, которые он не желает обсуждать.
   Яван наклонил голову в знак не то одобрения, не то удивления. Межи — сложный народ.
   — И все-таки служба — она служба и есть, — предположил Дир не очень убежденно.
   В этот момент в крог вошли двое ратников. Вид их говорил о том, что пришли они не пить и веселиться. Оглядевшись, оба направились прямо к спорящим. Эржбета, менее увлеченная спором, чем остальные, заметила их первой. Как бы невзначай она запустила пальцы правой руки в рукав левой, одновременно прикидывая, что бежать лучше всего через боковую дверь крога, предварительно уложив одного из ратников. Но ратники искали вовсе не ее.
   — Здравствуйте, люди добрые, — сказал один из них. — Мы ищем человека по имени Дир. Знаете такого? Его срочно требует к себе Добрыня. Нам сказали, что видели его, когда он направлялся к этому крогу. В кольчуге.
   — Нет, — сразу откликнулся Яван, предупреждая ответ Дира. — Я знаю Дира. Но он сюда не заходил.
   Краем глаза Хелье заметил, как верный Годрик, сидящий у стены, оставил гусли и медленно, не очень заметно, поднялся, сунув руку в карман.
   Дир уже хотел что-то сказать, и наверняка выдал бы себя фальшивой интонацией, но Хелье его опередил, приходя на помощь Явану.
   — А зачем он вам нужен? — спросил он.
   — А это не твое дело, парень, — ответил ратник. — Дело тайное, государственное. Так не видели?
   Яван, Дир и Хелье отрицательно покачали головами. Эржбета виновато улыбнулась.
   — Стало быть, печенег соврал, — обратился ратник к товарищу.
   — Наверное, этот подлец его подкупил. А, хорла!
   — Точно! Бежим за печенегом, пока он не спрятался.
   Ратники выбежали из крога не прощаясь.
   — Я еду с вами, — заявил Дир.
   — Вот как? — удивился Яван. — А мы-то думали у тебя служба. А оно вон чего. Нехорошо от службы отлынивать.
   — Мало того, что душегубствовал, — сказал Хелье, — так еще и натворить чего-то успел, и с начальством поссориться. Ужасно ты неуживчивый тип, Дир. Я это сразу заметил.
   — Ничего такого особенного…
   — Потом расскажешь, — сказал Хелье. — Следующий вопрос — деньги. У меня есть сто пятьдесят сапов. С собой. И все. Путь дальний.
   — Двадцать гривен, — сообщил Яван. — Я мог бы сходить и принести еще, но, боюсь, много времени займет.
   — Пожалуй, — сказал Хелье. — Дир?
   Дир, пристыженный, красный, дернул себя за ус, поморщился, поглядел исподлобья на присутствующих, и позвал:
   — Годрик!
   Годрик подошел к столику.
   — Сколько у нас денег? С собой?
   — Тридцать кун и шесть римских динариев.
   Все повернулись к Эржбете.
   — Пятьдесят сапов, — сказала она. — И по пути есть несколько тайников.
   — Достаточно, — определил Хелье. — Пойдем, что ли, нанимать ладью. Как раз стемнело.
   Практичный Годрик, все слышавший и почти все понявший, знал, что лучше всех в ладьях для таких путешествий разбирается Яван и не стал оспаривать выбор торговца, несмотря на то, что сам бы он выбрал посудину поменьше и поновее. Старое судно напоминало чем-то драккар, но было шире. Борта подгнили, палуба скрипела, пахло плесенью. Эржбета, в привычной ей мужской одежде, держалась независимо. Она легко ступила на палубу сразу за Годриком и села у стьйор-борда, кутаясь в сленгкаппу. Дир и Хелье вступили на палубу и стали прилаживать весла. Яван, поторговавшись и расплатившись с хозяином судна, взошел на палубу последним.
   Вскоре все убедились в правильном выборе Явана. Как только Дир и Хелье вывели ладью на середину Днепра, а затем Годрик и Дир, следуя указаниям Явана, подняли и развернули парус, шаткая на первый взгляд посудина полетела вниз по реке со скоростью, сравнимой со скоростью доброго коня, следующего ровной рысью.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. САМУИЛОВА РАТЬ

   Ближе к полуночи Хелье и Дир завалились спать, Яван и Годрик остались править, а Эржбета задремала, пристроившись у кормы, подтянув колени к подбородку, и обхватив их руками. Ладью покачивало на пологой волне Днепра, мачта поскрипывала, вода шелестела под килем — чем не колыбельная. В три часа пополуночи Яван разбудил Хелье, и тот сменил его у руля. Изменились направление и сила ветра, и Годрик некоторое время, бормоча себе под нос, ворочал парус и делал Хелье знаки — куда поворачивать руль. Ближе к рассвету, Хелье растолкал Дира и разбудил Явана, и снова уснул. На этот раз уснул и Годрик.
   Взошло солнце. Дир высказался по поводу пустоты в животе и томления духа в связи с этим, и предусмотрительный Годрик, порывшись в своем походном мешке, протянул хозяину краюху хлеба, и тут же снова уснул.
   Хелье открыл глаза незадолго до полудня, убедился, что никто не спит, потянулся, перегнулся через борт, зачерпнул рукой воды и протер лицо.
   — Где мы? — спросил он.
   — Дроздецк в двух часах пути, — сообщил Яван.
   — Это сколько аржей от Киева?
   — Около двухсот.
   — Нас там накормят? — вмешался Дир.
   — Вряд ли, — сказал Яван. — Дроздецк нынче населен в основном печенегами.
   — А где мы будем завтракать? — не унимался Дир.
   — Завтракать мы не будем, — ответил Яван.
   — Обедать?
   — И обедать скорее всего не будем.
   — А ужинать? — упавшим голосом спросил Дир.
   Яван засмеялся.
   — Что ты ржешь, — возмутился Дир. — Я жрать хочу, сил нет.
   — Поймай рыбу.
   — Чем?
   Яван красноречиво посмотрел на него. Дир перевел взгляд на Хелье и понял по выражению лица сигтунца, что он одобряет эту мысль. Диру так хотелось есть, что он не удержался и посмотрел на Эржбету, пересевшую ночью ближе к носу ладьи. Эржбета презрительно пожала плечами.
   Не стесняясь присутствием Эржбеты, Хелье отошел к корме и с удовольствием поссал в кильватер. Как управлялись поссать остальные, включая Эржбету, пока он спал, он не знал. Как-то управлялись.
   Годрик выволок из-под палубы холщовый мешок, вытащил из него гусли, кои он спас давеча от пожара, и уединился у борта, тихо перебирая струны и даже вроде бы разговаривая с инструментом. Хелье подсел к нему.
   — Хозяин твой всегда такой, когда голоден? — спросил он.
   — Да. Это не страшно. Скоро будет селение.
   — Откуда ты знаешь?
   — Слева по ходу дерево с подпаленными ветками. Кто-то не очень умный разводил костер. Значит, где-то здесь люди живут.
   Хелье приподнялся и вгляделся.
   — Где? Не вижу.
   — Впереди, слева.
   Хелье вгляделся пристальнее.
   — Все равно не вижу.
   Годрик не ответил.
   — Не знаю, не знаю, — усомнился Дир. — На что мы будем годны, ежели загнемся от голода посередине реки.
   — Терпение, друг мой, терпение, — сказал Яван безразличным тоном. — Хелье, у тебя остались в Смоленске знакомые?
   — Нет, — ответил Хелье. — Я там был-то только два раза, и лет мне было очень мало.
   — Есть в Смоленске добротные дома?
   — Есть, но мало. Все больше по старинке, каждый строит свой, как умеет.
   — А в детинце?
   — Не помню. Внутри не был, снаружи, вроде, видно, что одна церква торчит каменная.
   — Ага.
   Наступил полдень, но на реке было прохладно. Яван всматривался в левый берег. В какой-то момент он подошел к борту, что-то высмотрел, и сказал:
   — Годрик, поворачиваем.
   Ладья пошла к берегу. Диру очень хотелось спросить, нет ли там, куда они идут, еды, но он молчал, суеверно боясь спугнуть саму возможность.
   Хелье понял, что Годрик не кривил душой, когда говорил о подпаленных ветках. Как он их разглядел с середины реки, да еще только на одном дереве — понять было трудно.
   Парус убрали. Дир взялся за весла и стал грести с такой неимоверной силой, что никакого паруса не надо. Ладью загнали в камыши, кладь оставили под палубой. Разувшись (Эржбета не возражала, не обращала на себя, в отличие от большинства женщин в походных ситуациях, особого внимания, и соскользнула с ладьи в воду по бедра сразу вслед за Яваном и Диром), все пятеро путников выбрались на берег и вскоре вышли к небольшому срубу вполне приличного вида. Яван стукнул несколько раз в дверь.
   Открыла им крепкая, кряжистая тетка с лицом мясистым и в какой-то мере приветливым, хотя углы рта у нее загибались к низу, что, как правило, не является признаком добродушия.
   — А! Яван! — сказала она приветливо. — Заходи, милый. Заходите все. Дай я тебя обниму, соколик. Уж год нас не навещал.
   — Здравствуй, тетя Цветана, — поприветствовал ее Яван. — Вот, знакомься, спутники мои.
   Каких только людей не увидишь в славянских землях, подумал Годрик, заходя последним и неся гусли.
   Не межиха, не печенежка, но и не славянка, да и кряжистая больно, в дело не годится, но, наверное, накормит, подумал Дир.
   Далеко бежали болгары от Базиля, подумала Эржбета.
   Хм, подумал Хелье.
   Славянское наречие, на котором говорила высоким мелодичным своим голосом кряжистая Цветана, было похоже и на киевский певучий говорок, и на польское мягкое языкошуршание, и даже на новгородский монотон, но Хелье понимал меньше половины слов, и слова эти никак не удавалось связать в подобие смысла. Дир, вроде бы, понимал больше. А с Эржбетой сложно — не поймешь, что она себе думает.
   — Что же это у вас девушка в мужском наряде? — спросила Цветана. — Нехорошо.
   Эржбета произнесла, не глядя на Цветану, короткую фразу на непонятном языке, и Цветана изменилась лицом и примолкла.
   — Хозяюшка, — попросил Дир. — Очень есть хочется.
   — Да, да, — рассеянно сказала Цветана. — Это мы мигом. Скоро муж мой вернется, — и вышла в соседнее помещение, где, по-видимому, хранились припасы.
   — Что ты ей сказала? — недовольно спросил Дир. — Эка напугала бедную.
   — Поставила ее на место, — ответила Эржбета. — Много воли забирают нынче жены изгнанников.
   Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.
   Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.
   Жареная рыба и кролик, много странных ягод — понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино у афинян?) — откуда? Впрочем, все это вскоре объяснилось.
   — Сколько я тебе должен, тетя Цветана? — спросил Яван.
   — Ничего, милый, ничего. Благодетель наш, батюшка твой, давеча навещал, на целый год всякого разного оставил.
   — А все-таки хотелось бы отблагодарить.
   — Сочтемся, дружок, как нибудь сочтемся.
   Это был, как понял Хелье, просто ритуал. Яван не собирался платить, а Цветана, может, и взяла бы плату, если бы не опасалась выглядеть в глазах Явана неблагодарной. Когда она вышла за следующей порцией припасов, Хелье спросил:
   — Давно ты ее знаешь?
   — С детства, — сказал Яван. — Я как-то у нее полгода прожил, когда мне было лет семь.
   — А отец твой ее подкармливает.
   — Не только ее. Все поселение.
   — Здесь целое поселение?
   — Разрозненное, — объяснил Яван. — Домов двадцать, и все друг от дружки на пол-аржи. Так было изначально придумано. Чтобы подозрений не вызывать.
   — У кого?
   — У подозрительных.
   — А кто они такие, здесь живущие?
   Яван промолчал.
   — Болгары, — сказала Эржбета. — Остатки самуилова войска.
   — Греки тоже есть, — возразил Яван.
   Эржбета не ответила.
   Цветана вернулась и присоединилась к гостям за столом. Гости ели, если не с жадностью, то с большим желанием. Через четверть часа Эржбета, отставив блюдо и выпив полстакана вина, вышла.
   — Нехорошая баба, — заметила Цветана, мрачно глядя на дверь.
   — Тетя, я ж просил тебя! — возмутился Яван.
   — Что бы ты ни говорил, а баба нехорошая. Злая.
   Дир не терял времени. Не участвуя в разговоре, он монополизировал солонину и ветчину, съел половину рыбных изделий, выпил две бутыли вина и теперь приканчивал третью. Годрик лакомился кроличьим мясом, сидя, по обыкновению, на полу в уголку.
   — Долго мы здесь пробудем? — спросил Хелье, раздирая зубами солонину.
   — Не спеши, — сказал Яван. — Скоро пузы наши проснутся. Эржбетино вон уже, как видно, проснулось. И мужа тети Цветаны надо дождаться, а то он обидится, а мне это ни к чему. Коль скоро межи правят миром, а я сам меж, не пользоваться положением глупо.
   — А межи-то здесь при чем? — спросил Хелье.
   — А как же, — удивился Яван. — Вот мы в глуши, на много аржей вокруг ни одного селения, а здесь — пожалуйста, стол и крыша. Это все часть управления миром. Недовольных надо подкармливать. У них рождаются дети, детей обучают благодарности, и куда бы не поехал меж по делам, в любую страну, найдется ему всегда стол и дом, и охрана, и хвоеволие. Задаром ничего не делается, на это только христиане вроде тебя уповают.
   — Это точно, — неожиданно поддержал Явана Дир. — Думают, их Бог ихний защитит.
   — Насчет защиты — это как сказать, — заметил Яван. — Не переходите на славянский, тетку наши разговоры ввергнут в уныние. Так вот, пока что христиан весьма эффективно защищает Базиль Второй. Не всех, но боеспособных и тех, кто его войско снабжает продовольствием.
   — Не слушай его, Хелье, — сказал Дир, ослабляя гашник. — Меня Базилем с детства пугали, а по мне, так лучше десять Базилей, чем печенеги. Печенеги гораздо противнее.
   Хелье почувствовал, что пузо, как и предупреждал Яван, начинает просыпаться.
   — Яван, почему у тебя такое имя странное?
   — Какое?
   — Да так. Странное. Иудейское?
   — Да.
   — Это ведь тоже самое, что Иоханн или Иоанн?
   — Нет.
   — А что оно означает? В переводе?
   — Греция.
   — Что — Греция?
   — Яван в переводе с иудейского означает — Греция.
   — Странно. А почему тебя так назвали?
   — А у меня отец — человек весьма странный. Межи вообще люди странные.