Страница:
Ночью началось страшное. Драккар кидало из стороны в сторону, вскидывало на неимоверную высоту и сбрасывало в глубокую пропасть, заливало сверху и с боков. Годрик сокрушался, кутал гусли в промасленную материю и кожу и снова прятал под палубу. Эржбета и Дир сидели рядышком, вцепившись руками в борт. Несколько раз Яван с Годриком убирали парус, чтобы не перевернуться и не сломать мачту, а Хелье, следуя их указаниям, передвигался от руля к носу, от носа к стьйор-борду, от стьйор-борда корме, перемещал балласт, тащил Дира, мало что соображающего, на противоположный борт для равновесия. К утру все неожиданно успокоилось. Таврическое Море, одно из самых капризных в мире, решило дать путникам передышку. Парус развернули и при сильном, но не яростном, ветре, по гладкой, а не зубчатой, волне, пошли напрямик к Корсуни. Дир съел почти весь запас провианта, но к вину не прикоснулся. Годрик был очень рад, что гусли не пострадали. Эржбета, бледная, но независимая, с достоинством попросила спутников отвернуться. Яван чувствовал неимоверное облегчение — ночью ему было страшно, и он клял себя, что не пошли вдоль берега.
К вечеру на горизонте проявился, наконец, берег, и еще через три часа, в сумерки, драккар вплыл в небольшую, очень уютную гавань, над которой высились эффектно городские стены.
Пока Годрик швартовал драккар, к путникам приблизились три ратника, одетых очень легко, но с увесистыми свердами.
— Кто такие и зачем пожаловали? — последовал строгий вопрос.
— Мы друзья Антония, — ответил Яван, возясь с торбами и делая вид, что ему теперь не до глупых вопросов. — Сообщите Антонию, что прибыл Яван с компанией.
Ратники переглянулись, потоптались, и ушли.
— Кто такой Антоний? — спросил Хелье.
— Не важно, — ответил Яван.
Пока ждали Антония, совсем стемнело. Вскоре к посланцам Марии приблизилась группа людей с ховрегами.
— Яван! — сказал кто-то, очевидно, Антоний. — Какой серьезный да суровый ты стал! А это друзья твои? Хорошо, хорошо…
Антоний оказался средних лет мужчиной крепкого сложения. Говорил он с греческим акцентом. Он и Яван обнялись.
— Нам очень нужно в Константинополь, — объяснил Яван. — Кто из твоих идет туда в ближайшее время?
Антоний поразмыслил.
— Ряха и Антиной пошли вокруг, — сообщил он загадочно. — Ул вот ходил к болгарам, скоро должен вернуться. Завтра к полудню ждем. До вечера он будет отдыхать, а к вечеру как раз и сберется. Ну, пойдем в город, чего тут стоять. Ночевать будете, как всегда, в Драгоценной?
— Хозяйка та же? — спросил Яван.
— Та же.
— Тогда именно там и заночуем.
Драгоценная оказалась крогом с пристройкой, в которой имелись комнаты в наем. Хозяйка была старая, толстая, порочного вида — из тех людей, для которых корысть составляет весь смысл жизни. В кроге толпились подозрительные личности в грязной одежде, пили и ели стоя, столов не хватало на всех. Яван переговорил с хозяйкой на непонятном языке и получил в обмен на несколько монет ключи от двух комнат.
Эржбета потребовала себе целую комнату. Никто не возразил. Дир, зайдя и увидев постель, стащил с себя рубаху и сапоги, повалился ничком, и тут же уснул. Второе ложе было широкое, и Хелье с Яваном на нем прекрасно уместились. Годрик устроился в углу на соломе.
Хелье уснул последним.
Наутро все пятеро позавтракали в кроге, после чего Хелье изъявил желание побродить по городу.
— Вернись до вечера, — сказал Яван. — Вечером отплываем.
— Куда это ты? — спросила Эржбета мрачно. — Лучше б здесь сидел. Ищи тебя потом.
— Люблю гулять в одиночестве, — ответил Хелье.
Здравствуй, Корсунь независимый, гордый Херсонес, город славный и древний! Всем-то до тебя есть дело, всем-то ты нужен.
В легендарные времена, после Троянской Войны, но, возможно до того еще, как Гомер составил об этой войне игривый свой опус, хаживали сюда греки, строили, по своему обыкновению, гладкие здания из камня. Успел ты, город, побывать и независимой греческой республикой, и диктатурой богатых. Хаживали и римляне, и ссылали неугодных, как, к примеру, будущих римских пап Клементия и Мартина. Византия приняла Корсунь во владение и вскоре сослала к берегам Моря Таврического неугодного императора Юстиниана Второго, предварительно отрезав ему часть носа. Живали здесь и хазары, и строили крепости, а наблюдали за строительством Рим и Константинополь. Приходил Владимир Красное Солнышко с войском, брал город штурмом, и, говорят, именно здесь нашли на него и слепота, и откровение, и прозрение, и крещение, а потом передал он владение городом той же самой Византии. И по сию пору им владела Византия, но не плотно, поскольку плотно владеть Корсунем было во время оно невозможно, да и не очень нужно. Располагаясь на отшибе мира, будучи конечной точкой запутанного лабиринта путей, Корсунь был облюбован всеми недовольными окрестных держав, как убежище. Сюда съезжались люди мечтательные и люди разочарованные, здесь рождались вольнодумцы, здесь шли споры великие о том, кто на самом деле правит миром земным. Сюда же шли скоморохи, актеры, мастера ремесел, и здесь же, как часто бывает в вольнодумных отдаленных городах, устраивали себе притоны пираты и разбойники, говорящие на ста разных языках. Встречались и проповедники. Святость и порок сосуществовали в Корсуне столетиями, время от времени вступая в конфликт, иногда кровавый. Проезжий человек мог за один день, проведенный в Корсуне, полюбоваться на причудливые сгустки архитектуры, дикую смесь Рима, Византии, и романского севера, познакомиться с весьма образованными людьми, вкусно поесть в одном из прибрежных крогов, посетить один из четырех действующих театров, поразиться новой манерой игры актеров, быть ограбленным на улице, завести любовный роман с местной девушкой или женщиной, отдохнуть в прекрасном парке на плато, помыться в бане римского образца или в парной новгородского, пообщаться с варангами, русами, греками, римлянами, франками, хазарами, арабами, иудеями, болгарами, придти на мессу, посетить греческую службу, купить редкий фолиант, и услышать неимоверное количество местных легенд о славных древних временах, которые не чета нашим.
Хелье город очень понравился, и он подумал, что здесь неплохо бы остаться жить. Кругом было много молодых людей и девушек, и смотрели они приветливо, и не судили по лицу и одежке. Ограбить его попытались всего один раз, но при нем был сверд, поэтому ничего у грабителей не вышло, и вынуждены они были ретироваться, прибитые и в порезанной одежде.
На небольшой уютной площади Хелье залюбовался на танец, исполняемый двумя очень тоненькими, очень трогательными девчушками под руководством толстого но весьма подвижного наставника — и тут к нему вдруг обратились по-славянски. Выговор обратившегося был замечателен своею безупречною ясностью и чистотой.
— Позволь, добрый человек, задать тебе вопрос. Прошу у тебя прощения, если досаждаю.
— Нисколько, — ответил Хелье.
Обратившемуся было чуть за тридцать. Ростом он был немногим меньше Дира, волосы имел светлые, а тонкий с небольшой горбинкой нос, большие серые глаза, высокие скулы, мелкий но выразительный рот, и изящное (как показалось Хелье) телосложение говорили о знатном происхождении. Одет человек был богато и со вкусом, хотя наблюдатель более опытный, чем Хелье, сразу бы отметил легкое несоответствие между покроем одежды и ее состоянием. Покрой был безупречный, но костюм — явно не с иголочки.
— Ты не из Киева ли сюда прибыл?
Спьен, подумал Хелье. Вот оно. Нас хотят остановить.
— Нет, — ответил он. — Из Пскова.
— Но ведь ты был в Киеве проездом, не так ли?
— Был. Но давно.
Человек кивнул вежливо.
— Понимаю. Есть ли в Киеве доброе вино?
Вопрос удивил Хелье.
— Есть, конечно, — сказал он. — И даже дома есть. На улицах. И люди, и церкви.
Спрашивающий улыбнулся.
— Да, — согласился он. — Но, видишь ли, по наличию доброго вина можно определить и все остальное. Ценители достойного виноделия как правило — люди с хорошим вкусом. И если они достаточно многочисленны, то в добавлении к доброму вину в городе почти наверняка наличествуют фолианты, хорошая кухня, театральные представления, и интересные разговоры. Есть с кем пообщаться. А мне скорее всего придется скоро перебраться в Киев. С одной стороны, это не так уж плохо. Корсунь мне надоел ужасно. Здесь неимоверное количество плебеев с дурными манерами, они постоянно путаются под ногами и громко разговаривают. С другой стороны, в Киеве их может оказаться не меньше, но больше, а это было бы неприятно. Позволь представиться. Меня зовут Гостемил. Родом я из Мурома. А тебя?
Хелье решил, что это все-таки не спьен.
— Хелье. Родом из Смоленска.
— Судя по выговору, ты провел некоторое время у шведов.
— Да.
— Иначе бы ты звался Олегом. Есть ли у тебя время, Хелье?
— До вечера.
— Это хорошо. Пойдем, я покажу тебе мой самый любимый притон.
— Притон?
— Крог. Но я их называю притонами. Крог — слишком банально.
Любимый притон Гостемила находился на полукруглой площади, украшенной неработающим но очень изящным фонтаном.
— Присядем? — предложил Гостемил, указывая на лавицу и столик, вынесенные на улицу. — Здесь подают очень неплохое вино.
Тут же к ним выбежала служанка и осведомилась, что угодно дорогим гостям.
— Друг мой, — сказал Гостемил служанке, — умоляю тебя, принеси нам вина, не сопровождая действие сие потоком бессмысленных слов.
Служанка поклонилась и удалилась.
— С простым народом следует вести себя строго, — объяснил Гостемил. — Иначе общение с ними становится утомительным.
Хелье засмеялся.
Гостемил оказался весьма приятным собеседником. Поговорили о древней Римской Империи, об архитектуре, в которой Гостемил оказался чрезвычайно сведущ, о сравнительных достоинствах скандинавских и славянских песнопений. Гостемил обратил внимание на рукоять сверда Хелье.
— Ты, наверное, много упражняешься, — сказал он.
— Да. По часу в день. Привычка.
— Вот как? Не утомляет?
Назойливого любопытства Гостемил не проявлял — это, очевидно, было ниже его достоинства, но Хелье, не считавший годы, проведенные в Старой Роще, тайною великой, рассказал ему об обычаях и порядках легендарного поселения, последнего оплота викингов, и Гостемил заинтересовался.
— Жаль, что тебе нужно сегодня уезжать, — сказал он. — Я бы с удовольствием взял у тебя несколько уроков владения свердом, хоть это и очень утомительно. Это может мне пригодиться в будущем. Впрочем, если ты вернешься в Киев и не будешь против, мы это как-нибудь устроим. Не даром, конечно.
Хелье улыбнулся. Очевидно, Гостемил так и не поверил, что он, Хелье, живет во Пскове.
— А зачем тебе? — спросил он.
— Скорее всего, мне нужно будет поступить на какую-нибудь военную службу, — сказал Гостемил, грустя. — А уж на военной службе всякое может пригодиться. Последнее время я очень стеснен в средствах. Я должен был бы поехать в Константинополь и слегка развеяться, а вместо этого выбрал этот неуклюжий плебейский город. Я мог бы стать священником, но мысль о том, что мне придется целый день иметь дело с плебеями всех мастей меня совершенно не радует, увы. Поэтому, увы, военное дело — то, что мне нужно. Увы.
— Почему же увы?
— Как тебе сказать, Хелье… Ты еще очень молод и представления о людской деятельности у тебя пока что очень… за неимением лучшего слова — радужные. На самом деле видов человеческой деятельности, которыми может заняться благородный мужчина, не рискуя заскучать, мало. Вернее, совсем нет. Я бы предпочел путешествовать — по цивилизованным местам, естественно — и получать эстетическое, как говорят греки, хвоеволие от тех или иных проявлений человеческого гения и божественного провидения. Но для этого нужны большие средства, коими в данный момент я не располагаю.
— Слушай, Гостемил, — сказал Хелье, которому стало жалко терять связь с таким интересным человеком, — ты, пожалуй, когда будешь в Киеве, наведывайся иногда в Римский Крог. Я там часто бываю.
— Римский Крог? — переспросил Гостемил. — Хорошо. Какое, однако, вычурное название, не находишь? Я так и думал. Киев — город очень молодой еще, и поэтому очень вульгарный. Впрочем, какая разница, плебеи везде есть. Зайдем ко мне? У меня не прибрано, но дело не в этом. Ты слышал легенду о скифах?
Жил Гостемил в просторном доме, чистом, с изящной меблировкой, с одним весьма презентабельного вида слугой из местных. Хелье, обычно по-юношески стеснявшийся новых для него жилых помещений, чувствовал себя очень свободно — гостеприимство Гостемила отличалось искренностью. Фолиант о скифах оказался ужасно интересным. На каждой третьей странице помещался рисунок, и Гостемил объяснял, что вот это — наверняка римская подделка, а вот это похоже на правду. Затем он попросил Хелье дать ему краткий урок владения свердом. У Гостемила оказалась очень крепкая рука и мгновенная реакция, и он тут же научился у Хелье нескольким приемам.
— У меня был учитель, — сообщил он, — но, как ты сам понимаешь, учитель — одно, а Старая Роща — совсем другое. Благодарю тебя. Продолжим, если приведется, в Киеве.
Ближе к вечеру Хелье вернулся в крог. Знакомые Явана, пираты (Хелье был уверен, что они пираты) отдохнули, поели, погуляли, и были готовы к отплытию. Пиратское судно выглядело внушительно, как и сама команда. Годрик смотрел на команду с опаской, Эржбета и Дир делали вид, что ничего особенного не находят ни в судне, ни в экипаже, Яван рассуждал с капитаном на каком-то непонятном наречии. Годриковы гусли заинтересовали пиратов, а недовольство Годрика и нежелание его передать гусли кому-то в руки посмотреть — рассмешили. Отчалили в сумерки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
К вечеру на горизонте проявился, наконец, берег, и еще через три часа, в сумерки, драккар вплыл в небольшую, очень уютную гавань, над которой высились эффектно городские стены.
Пока Годрик швартовал драккар, к путникам приблизились три ратника, одетых очень легко, но с увесистыми свердами.
— Кто такие и зачем пожаловали? — последовал строгий вопрос.
— Мы друзья Антония, — ответил Яван, возясь с торбами и делая вид, что ему теперь не до глупых вопросов. — Сообщите Антонию, что прибыл Яван с компанией.
Ратники переглянулись, потоптались, и ушли.
— Кто такой Антоний? — спросил Хелье.
— Не важно, — ответил Яван.
Пока ждали Антония, совсем стемнело. Вскоре к посланцам Марии приблизилась группа людей с ховрегами.
— Яван! — сказал кто-то, очевидно, Антоний. — Какой серьезный да суровый ты стал! А это друзья твои? Хорошо, хорошо…
Антоний оказался средних лет мужчиной крепкого сложения. Говорил он с греческим акцентом. Он и Яван обнялись.
— Нам очень нужно в Константинополь, — объяснил Яван. — Кто из твоих идет туда в ближайшее время?
Антоний поразмыслил.
— Ряха и Антиной пошли вокруг, — сообщил он загадочно. — Ул вот ходил к болгарам, скоро должен вернуться. Завтра к полудню ждем. До вечера он будет отдыхать, а к вечеру как раз и сберется. Ну, пойдем в город, чего тут стоять. Ночевать будете, как всегда, в Драгоценной?
— Хозяйка та же? — спросил Яван.
— Та же.
— Тогда именно там и заночуем.
Драгоценная оказалась крогом с пристройкой, в которой имелись комнаты в наем. Хозяйка была старая, толстая, порочного вида — из тех людей, для которых корысть составляет весь смысл жизни. В кроге толпились подозрительные личности в грязной одежде, пили и ели стоя, столов не хватало на всех. Яван переговорил с хозяйкой на непонятном языке и получил в обмен на несколько монет ключи от двух комнат.
Эржбета потребовала себе целую комнату. Никто не возразил. Дир, зайдя и увидев постель, стащил с себя рубаху и сапоги, повалился ничком, и тут же уснул. Второе ложе было широкое, и Хелье с Яваном на нем прекрасно уместились. Годрик устроился в углу на соломе.
Хелье уснул последним.
Наутро все пятеро позавтракали в кроге, после чего Хелье изъявил желание побродить по городу.
— Вернись до вечера, — сказал Яван. — Вечером отплываем.
— Куда это ты? — спросила Эржбета мрачно. — Лучше б здесь сидел. Ищи тебя потом.
— Люблю гулять в одиночестве, — ответил Хелье.
Здравствуй, Корсунь независимый, гордый Херсонес, город славный и древний! Всем-то до тебя есть дело, всем-то ты нужен.
В легендарные времена, после Троянской Войны, но, возможно до того еще, как Гомер составил об этой войне игривый свой опус, хаживали сюда греки, строили, по своему обыкновению, гладкие здания из камня. Успел ты, город, побывать и независимой греческой республикой, и диктатурой богатых. Хаживали и римляне, и ссылали неугодных, как, к примеру, будущих римских пап Клементия и Мартина. Византия приняла Корсунь во владение и вскоре сослала к берегам Моря Таврического неугодного императора Юстиниана Второго, предварительно отрезав ему часть носа. Живали здесь и хазары, и строили крепости, а наблюдали за строительством Рим и Константинополь. Приходил Владимир Красное Солнышко с войском, брал город штурмом, и, говорят, именно здесь нашли на него и слепота, и откровение, и прозрение, и крещение, а потом передал он владение городом той же самой Византии. И по сию пору им владела Византия, но не плотно, поскольку плотно владеть Корсунем было во время оно невозможно, да и не очень нужно. Располагаясь на отшибе мира, будучи конечной точкой запутанного лабиринта путей, Корсунь был облюбован всеми недовольными окрестных держав, как убежище. Сюда съезжались люди мечтательные и люди разочарованные, здесь рождались вольнодумцы, здесь шли споры великие о том, кто на самом деле правит миром земным. Сюда же шли скоморохи, актеры, мастера ремесел, и здесь же, как часто бывает в вольнодумных отдаленных городах, устраивали себе притоны пираты и разбойники, говорящие на ста разных языках. Встречались и проповедники. Святость и порок сосуществовали в Корсуне столетиями, время от времени вступая в конфликт, иногда кровавый. Проезжий человек мог за один день, проведенный в Корсуне, полюбоваться на причудливые сгустки архитектуры, дикую смесь Рима, Византии, и романского севера, познакомиться с весьма образованными людьми, вкусно поесть в одном из прибрежных крогов, посетить один из четырех действующих театров, поразиться новой манерой игры актеров, быть ограбленным на улице, завести любовный роман с местной девушкой или женщиной, отдохнуть в прекрасном парке на плато, помыться в бане римского образца или в парной новгородского, пообщаться с варангами, русами, греками, римлянами, франками, хазарами, арабами, иудеями, болгарами, придти на мессу, посетить греческую службу, купить редкий фолиант, и услышать неимоверное количество местных легенд о славных древних временах, которые не чета нашим.
Хелье город очень понравился, и он подумал, что здесь неплохо бы остаться жить. Кругом было много молодых людей и девушек, и смотрели они приветливо, и не судили по лицу и одежке. Ограбить его попытались всего один раз, но при нем был сверд, поэтому ничего у грабителей не вышло, и вынуждены они были ретироваться, прибитые и в порезанной одежде.
На небольшой уютной площади Хелье залюбовался на танец, исполняемый двумя очень тоненькими, очень трогательными девчушками под руководством толстого но весьма подвижного наставника — и тут к нему вдруг обратились по-славянски. Выговор обратившегося был замечателен своею безупречною ясностью и чистотой.
— Позволь, добрый человек, задать тебе вопрос. Прошу у тебя прощения, если досаждаю.
— Нисколько, — ответил Хелье.
Обратившемуся было чуть за тридцать. Ростом он был немногим меньше Дира, волосы имел светлые, а тонкий с небольшой горбинкой нос, большие серые глаза, высокие скулы, мелкий но выразительный рот, и изящное (как показалось Хелье) телосложение говорили о знатном происхождении. Одет человек был богато и со вкусом, хотя наблюдатель более опытный, чем Хелье, сразу бы отметил легкое несоответствие между покроем одежды и ее состоянием. Покрой был безупречный, но костюм — явно не с иголочки.
— Ты не из Киева ли сюда прибыл?
Спьен, подумал Хелье. Вот оно. Нас хотят остановить.
— Нет, — ответил он. — Из Пскова.
— Но ведь ты был в Киеве проездом, не так ли?
— Был. Но давно.
Человек кивнул вежливо.
— Понимаю. Есть ли в Киеве доброе вино?
Вопрос удивил Хелье.
— Есть, конечно, — сказал он. — И даже дома есть. На улицах. И люди, и церкви.
Спрашивающий улыбнулся.
— Да, — согласился он. — Но, видишь ли, по наличию доброго вина можно определить и все остальное. Ценители достойного виноделия как правило — люди с хорошим вкусом. И если они достаточно многочисленны, то в добавлении к доброму вину в городе почти наверняка наличествуют фолианты, хорошая кухня, театральные представления, и интересные разговоры. Есть с кем пообщаться. А мне скорее всего придется скоро перебраться в Киев. С одной стороны, это не так уж плохо. Корсунь мне надоел ужасно. Здесь неимоверное количество плебеев с дурными манерами, они постоянно путаются под ногами и громко разговаривают. С другой стороны, в Киеве их может оказаться не меньше, но больше, а это было бы неприятно. Позволь представиться. Меня зовут Гостемил. Родом я из Мурома. А тебя?
Хелье решил, что это все-таки не спьен.
— Хелье. Родом из Смоленска.
— Судя по выговору, ты провел некоторое время у шведов.
— Да.
— Иначе бы ты звался Олегом. Есть ли у тебя время, Хелье?
— До вечера.
— Это хорошо. Пойдем, я покажу тебе мой самый любимый притон.
— Притон?
— Крог. Но я их называю притонами. Крог — слишком банально.
Любимый притон Гостемила находился на полукруглой площади, украшенной неработающим но очень изящным фонтаном.
— Присядем? — предложил Гостемил, указывая на лавицу и столик, вынесенные на улицу. — Здесь подают очень неплохое вино.
Тут же к ним выбежала служанка и осведомилась, что угодно дорогим гостям.
— Друг мой, — сказал Гостемил служанке, — умоляю тебя, принеси нам вина, не сопровождая действие сие потоком бессмысленных слов.
Служанка поклонилась и удалилась.
— С простым народом следует вести себя строго, — объяснил Гостемил. — Иначе общение с ними становится утомительным.
Хелье засмеялся.
Гостемил оказался весьма приятным собеседником. Поговорили о древней Римской Империи, об архитектуре, в которой Гостемил оказался чрезвычайно сведущ, о сравнительных достоинствах скандинавских и славянских песнопений. Гостемил обратил внимание на рукоять сверда Хелье.
— Ты, наверное, много упражняешься, — сказал он.
— Да. По часу в день. Привычка.
— Вот как? Не утомляет?
Назойливого любопытства Гостемил не проявлял — это, очевидно, было ниже его достоинства, но Хелье, не считавший годы, проведенные в Старой Роще, тайною великой, рассказал ему об обычаях и порядках легендарного поселения, последнего оплота викингов, и Гостемил заинтересовался.
— Жаль, что тебе нужно сегодня уезжать, — сказал он. — Я бы с удовольствием взял у тебя несколько уроков владения свердом, хоть это и очень утомительно. Это может мне пригодиться в будущем. Впрочем, если ты вернешься в Киев и не будешь против, мы это как-нибудь устроим. Не даром, конечно.
Хелье улыбнулся. Очевидно, Гостемил так и не поверил, что он, Хелье, живет во Пскове.
— А зачем тебе? — спросил он.
— Скорее всего, мне нужно будет поступить на какую-нибудь военную службу, — сказал Гостемил, грустя. — А уж на военной службе всякое может пригодиться. Последнее время я очень стеснен в средствах. Я должен был бы поехать в Константинополь и слегка развеяться, а вместо этого выбрал этот неуклюжий плебейский город. Я мог бы стать священником, но мысль о том, что мне придется целый день иметь дело с плебеями всех мастей меня совершенно не радует, увы. Поэтому, увы, военное дело — то, что мне нужно. Увы.
— Почему же увы?
— Как тебе сказать, Хелье… Ты еще очень молод и представления о людской деятельности у тебя пока что очень… за неимением лучшего слова — радужные. На самом деле видов человеческой деятельности, которыми может заняться благородный мужчина, не рискуя заскучать, мало. Вернее, совсем нет. Я бы предпочел путешествовать — по цивилизованным местам, естественно — и получать эстетическое, как говорят греки, хвоеволие от тех или иных проявлений человеческого гения и божественного провидения. Но для этого нужны большие средства, коими в данный момент я не располагаю.
— Слушай, Гостемил, — сказал Хелье, которому стало жалко терять связь с таким интересным человеком, — ты, пожалуй, когда будешь в Киеве, наведывайся иногда в Римский Крог. Я там часто бываю.
— Римский Крог? — переспросил Гостемил. — Хорошо. Какое, однако, вычурное название, не находишь? Я так и думал. Киев — город очень молодой еще, и поэтому очень вульгарный. Впрочем, какая разница, плебеи везде есть. Зайдем ко мне? У меня не прибрано, но дело не в этом. Ты слышал легенду о скифах?
Жил Гостемил в просторном доме, чистом, с изящной меблировкой, с одним весьма презентабельного вида слугой из местных. Хелье, обычно по-юношески стеснявшийся новых для него жилых помещений, чувствовал себя очень свободно — гостеприимство Гостемила отличалось искренностью. Фолиант о скифах оказался ужасно интересным. На каждой третьей странице помещался рисунок, и Гостемил объяснял, что вот это — наверняка римская подделка, а вот это похоже на правду. Затем он попросил Хелье дать ему краткий урок владения свердом. У Гостемила оказалась очень крепкая рука и мгновенная реакция, и он тут же научился у Хелье нескольким приемам.
— У меня был учитель, — сообщил он, — но, как ты сам понимаешь, учитель — одно, а Старая Роща — совсем другое. Благодарю тебя. Продолжим, если приведется, в Киеве.
Ближе к вечеру Хелье вернулся в крог. Знакомые Явана, пираты (Хелье был уверен, что они пираты) отдохнули, поели, погуляли, и были готовы к отплытию. Пиратское судно выглядело внушительно, как и сама команда. Годрик смотрел на команду с опаской, Эржбета и Дир делали вид, что ничего особенного не находят ни в судне, ни в экипаже, Яван рассуждал с капитаном на каком-то непонятном наречии. Годриковы гусли заинтересовали пиратов, а недовольство Годрика и нежелание его передать гусли кому-то в руки посмотреть — рассмешили. Отчалили в сумерки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Пиратская посудина средиземноморского типа являлась прямым потомком знаменитого трирема, грозного военно-морского монстра античности, и имела вместительный трюм, куда гости не допускались. Хелье мучился любопытством и в конце концов спросил Явана, что же там, в трюме, все-таки, везут. Яван замялся.
— Рабов? — предположил Хелье.
— Да.
Стало еще интереснее.
Небо было ясное и днем, и ночью, волны небольшие, ветер вполне попутный. Ночью гости спали в удобной нише ближе к корме, все вместе на всякий случай, и следующей ночью тоже. Улучив момент, Хелье поднялся и, оставив спутников, прошел по палубе вперед, ища капитана. Капитан бодрствовал у мачты. Был он из ломбардцев, и Хелье заговорил с ним на наречии, которому научился по верхам во время паломничества в Рим. Капитан отвечал скупо, сопел недружелюбно, посматривал подозрительно на перстень у Хелье на пальце, но в конце концов смягчился. Вспомнили и Ломбардию, и враждебную ей Венецию, и Рим. Хелье делал восхищенные глаза и махал восторженно рукой, когда не мог вспомнить нужное слово или выражение. Проболтали они почти до утра.
Следующей ночью Хелье снова подсел к капитану, и тот встретил собеседника радушнее, чем давеча. Капитан рассказал о том, как гадка и вероломна Византия, какие кругом подлые и продажные люди, а Хелье сочувственно кивал и возмущался вместе с капитаном. Затем Хелье поведал капитану, как умел, одну из норвежских саг, в которой заменил происхождение антагонистов (они были в оригинале бритты) на греческое. Сага повествовала о том, как норвежцы с помощью недюжинной силы, верности, и коварства, поставленного на службу силе и верности, всех антагонистов победили и пожгли, и привела капитана в восхищение. Капитан спустился в трюм и вернулся с бутылью. Выпили. Капитан продолжил рассказ про подлых греков. Луна уже заходила, когда капитан неожиданно предложил Хелье воспользоваться услугами миньотта белиссима. Ну, не в полном смысле миньотта, хотя конечно, тутте ле донне из северных деревень соно, в некотором смысле, вполне именно таковы, но совершенно точно белиссима, не хочешь ли, а то можно? А хоть бы и норвежку.
И пошел ко входу в трюм, маня Хелье за собой. Хелье идея заинтересовала, и он последовал за капитаном.
Запалили ховрег. Капитан отодвинул надсмотрщика, дремавшего возле двери, вступил в трюм, и снял со стены длинный хлыст. Хелье придержал сверд и наклонил голову — проход был узкий и низкий. Он сразу понял, что из затеи ничего не выйдет — в трюме стояла невыносимая вонь. Хелье закрыл лицо от переносицы вниз краем сленгкаппы.
У правого борта помещались мужчины-рабы. Все они были прикованы к кольцам, вделанным в борт, железными цепями. Выглядели они не здорово, находились в разных степенях одетости, и одежда висела на них грязными рваными тряпками. Все черноволосые и короткобородые — очевидно, капитан совершил недавно налет на печенежское поселение. Бороды еще не успели отрасти. Слева помещались женщины, разные — молодые и постарше, плотные, рыхлые, тонкие, светлые, темные, рыжие. Очень грязные. И прикованы они были странным образом — каждая третья. А к ней приковывались, за ноги, две других. Тут и там в трюме стояли отхожие бочонки. Некоторые женщины проснулись и сели. Многие были совершенно голые. Капитан прошел вдоль левого борта, высматривая что-то, светя себе ховрегом и помахивая хлыстом. Кто-то из мужчин напротив попытался что-то выкрикнуть и капитан, не глядя, махнул рукой. Длинный хлыст задел сразу нескольких мужчин, последовало два вскрика, и все стихло. Еще несколько женщин проснулись. Капитан остановился возле одной, почти полностью одетой в явно скандинавского покроя костюм. Она тихо произнесла ровную фразу ровным голосом, и Хелье понял, что капитан ошибается — женщина происходила из богатой новгородской семьи. Ну, может, не из самого Хольмгарда, но явно какая-то новгородчина. Черты лица правильные, глаза синие, большие и ясные, тонкие руки, ноги чуть коротковаты. Капитан глянул на нее с похабным одобрением, щелкнул языком, и посмотрел на Хелье, приглашая разделить восхищение. Хелье соображал плохо из-за густого запаха и сказал об этом капитану. Капитан понял неправильно и объяснил, как мог, что мыть живой товар каждый день не представляется целесообразным, долго, нужно каждого по одному выводить на палубу, а лучше всего их помыть да причесать перед самой продажей, чтобы они имели товарный вид. Он взял женщину за волосы и поднял ее на ноги. Лицо ее застыло маской — от боли, но она не вскрикнула. Хелье вдруг захотелось убить капитана. А капитан расхваливал товар. Тогда Хелье подошел к нему совсем близко и поведал доверительным тоном, что в Константинополе ждет его строгая ревнивая жена, которая всегда знает, были ли у него с кем-нибудь сношения, и всегда устраивает ему сцены и грозит, а возразить ей нельзя по той причине, что родители ее дженте рикка, деньгами обложились со всех сторон. Капитан понял, заулыбался, хлопнул Хелье по плечу, сочувственно покачал головой, и отпустил женщину.
Весь следующий день Хелье провел в дичайшем напряжении, ругая себя за глупость. Нашел кому сказать про богатых родителей жены, живущих в Константинополе! А ну побросают теперь пираты, а их двадцать человек, всех его спутников в воду, несмотря на дружбу Явана с капитаном, а у него, Хелье, потребуют, чтобы назвал место проживания жены, чтобы послать кого-нибудь и попросить выкуп за жизнь и свободу муженька. Еще и перстень этот, как доказательство того, что жена богата. К счастью, все обошлось, и к вечеру, еще до захода солнца, пиратская посудина вошла в Босфор.
Золотой Рог, залив, омывающий северную часть Константинополя, был до отказа набит судами всех мастей, и место швартовки пришлось долго искать.
Не будь Хелье подготовлен киевскими впечатлениями, он на несколько дней потерял бы дар речи — настолько великолепен был древний город, созданный по указу первого христианского императора. Огромные здания, огромные стены, величественная София, роскошная широкая улица, соединяющая Софию с Буколеонским Дворцом, по которой слонялось огромное количество ослепительно красиво одетого народа, и везде, в сумерках — огни, огни, огни, ховреги, светильники. Огромное количество, как и предполагалось, конных экипажей. Неимоверный шум и веселье на улицах. Деревянные дома отсутствуют, везде только камень. На всех улицах деревья. Перед Софией роскошный парк. Хелье хотелось сбегать и посмотреть на знаменитый Ипподром, но он постеснялся об этом сказать.
Откуда-то сбоку, из темноты, хриплый густой голос заканючил вдруг по-шведски:
— Земляк, не обессудь! Три дня я ничего не ел. Я кровь проливал за Олофа, Владимира, и Базиля, и мне жить негде.
Все это было сказано нестерпимо фальшивым тоном. Хелье вгляделся в темноту, но там, вроде бы, никого не было.
Неподалеку от входа в город, несмотря на поздний час, несколько торговцев зазывали посетителей, разложив свои товары прямо на земле. Хелье чрезвычайно понравился воздушный змей, холщовый, с интересным рисунком, изображающим деву у колодца — не Электру ли? У змея имелся длинный синий хвост. Хелье, немного подумав, купил змея, расплатившись с торговцем золотой монетой. Сдачи торговец не дал, но Хелье не стал спорить.
Дир остался совершенно равнодушен к великолепию города, сказав, что в Ростове, дай им только волю, еще и не такое построят.
Тут же в гавани, где Явана знали, как оказалось, многие, было выяснено, что они чуть не опоздали, несмотря на спешку. Император Базиль Второй все еще отсутствует, но ожидается завтра во второй половине дня.
— Ничего себе, — сказал Хелье, когда Яван сообщил спутникам то, что ему сказали.
— Увы.
— Ночуем у твоего отца? — спросил Хелье.
— Нет, — ответил Яван. — Во-первых, неизвестно, здесь ли он. Ехали мы быстро и вполне могли его обогнать. Во-вторых, неизвестно, сюда ли он собирался. Мог и повернуть, у него дела везде есть. В третьих, ему совершенно не нужно знать, что я из Киева уехал, а дом спалили. Начнутся вздохи да причитания, а я их терпеть не могу. В четвертых, мы здесь, судя по всему, не в гостях, а по делу. А для людей деловых имеются комнаты в наем. И в этот раз я буду спать один, а не с тобой вповалку. И еще неплохо было бы в баню сходить, здесь неплохие бани, особенно где берут дороже, как раз сейчас у них вечерний прием. Но сперва нужно найти жилье и, наверное, составить план действий, не так ли?
— Так.
— И, между прочим, мне пришлось дать одному негодяю тридцать сапов лишних, чтобы у него поубавилось интересу к богатым женам в Константинополе и к их мужьям, путешествующим на лихих посудинах.
Хелье покраснел до корней белесых своих волос. Так стыдно ему еще не было никогда в жизни. Он ничего не сказал.
Ужинать и ночевать устроились в италийском кроге (некоторые кроги в Константинополе организовывались в соответствии с обычаями какой-нибудь иной страны, и в них приезжие из этой страны могли чувствовать себя, как будто никуда не уезжали, а местные имели возможность побывать, будто бы, в другой стране, никуда не уезжая). В траттории было относительно чисто и не очень людно. Вино оказалось настолько дрянным, что Хелье чуть не разочаровался в Константинополе — до момента, как он это вино попробовал, он и представить себе не мог, что в этом городе что-то может быть не самого высшего качества. Годрик отошел и сел в угол со своими гуслями.
— Нужен план действий, — сказал Яван. — Насколько я понимаю, нам нужен не сам Васс, но хартии.
— И амулет, — добавила Эржбета нехотя.
— Какой еще амулет?
— Серебряный, с цепочкой.
— Первый раз слышу, — сказал Хелье.
— И я тоже, — присоединился Дир.
— С одной стороны число три, — сообщила Эржбета таким голосом, будто собиралась есть ложкой горчицу. — С другой сверд и полумесяц.
— Откуда у него этот амулет? — спросил Хелье.
— От Марии. Глупый вопрос.
— А у Марии откуда?
— Не твое дело.
— Давно он у нее?
— Давно.
В конце концов, есть же на свете похожие амулеты, подумал Хелье. Бывают в мире совпадения. Мария не может знать Матильду. Нереально. Глупо. Абсурд.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Как мы будем искать Васса? Расспрашивать народ?
— Нет, зачем же, — возразила Эржбета строго. — Вассу совершенно не обязательно знать, что за ним следят.
— Он в любом случае что-нибудь заподозрит.
— Подозревать — не значит знать.
— Ладно. А как?
— Я знаю места, где он мог остановиться. И я знаю места, где он мог спрятать хартии и амулет.
— Если он подозревает, что за ним следят, — сказал Хелье, — именно в этих местах он не будет ни останавливаться, ни прятать хартии. Если он, конечно, не законченный дурак. А он, вроде бы, таковым не является. Туповат, но не так чтобы разительно.
Эржбета промолчала.
— Я его вам найду, — сказал Яван. — Завтра к утру, если он в городе, мы будем точно знать, где именно.
— Каким образом? — спросил Хелье.
— У межей везде есть связи. А вы пока спать ложитесь. Комнаты нам дали, белье свежее. Завтра будет трудный день.
Все молча согласились и почти одновременно поднялись из-за стола.
Закрывшись в отведенной ему комнате, Хелье не стал раздеваться, а сел на постель и начал ждать. Вскоре дверь в комнату Явана открылась и закрылась, раздались шаги. Хелье неслышно вышел, прикрыл за собой дверь, и последовал за Яваном.
На улице Яван огляделся, поправил сверд, и повернул на северо-запад. Хелье двинулся за ним на расстоянии пятидесяти шагов. Затем расстояние пришлось сократить — светильников становилось все меньше. Начались какие-то мрачные закоулки, грязные, обшарпанные, малолюдные, и иллюминированные только светом тут и там светящихся окон. Яван все больше углублялся в противную эту часть города, и Хелье даже подумал, не повернуть ли ему назад — пусть Яван идет, куда хочет, сам. Но любопытство взяло свое. Что за связи?
— Рабов? — предположил Хелье.
— Да.
Стало еще интереснее.
Небо было ясное и днем, и ночью, волны небольшие, ветер вполне попутный. Ночью гости спали в удобной нише ближе к корме, все вместе на всякий случай, и следующей ночью тоже. Улучив момент, Хелье поднялся и, оставив спутников, прошел по палубе вперед, ища капитана. Капитан бодрствовал у мачты. Был он из ломбардцев, и Хелье заговорил с ним на наречии, которому научился по верхам во время паломничества в Рим. Капитан отвечал скупо, сопел недружелюбно, посматривал подозрительно на перстень у Хелье на пальце, но в конце концов смягчился. Вспомнили и Ломбардию, и враждебную ей Венецию, и Рим. Хелье делал восхищенные глаза и махал восторженно рукой, когда не мог вспомнить нужное слово или выражение. Проболтали они почти до утра.
Следующей ночью Хелье снова подсел к капитану, и тот встретил собеседника радушнее, чем давеча. Капитан рассказал о том, как гадка и вероломна Византия, какие кругом подлые и продажные люди, а Хелье сочувственно кивал и возмущался вместе с капитаном. Затем Хелье поведал капитану, как умел, одну из норвежских саг, в которой заменил происхождение антагонистов (они были в оригинале бритты) на греческое. Сага повествовала о том, как норвежцы с помощью недюжинной силы, верности, и коварства, поставленного на службу силе и верности, всех антагонистов победили и пожгли, и привела капитана в восхищение. Капитан спустился в трюм и вернулся с бутылью. Выпили. Капитан продолжил рассказ про подлых греков. Луна уже заходила, когда капитан неожиданно предложил Хелье воспользоваться услугами миньотта белиссима. Ну, не в полном смысле миньотта, хотя конечно, тутте ле донне из северных деревень соно, в некотором смысле, вполне именно таковы, но совершенно точно белиссима, не хочешь ли, а то можно? А хоть бы и норвежку.
И пошел ко входу в трюм, маня Хелье за собой. Хелье идея заинтересовала, и он последовал за капитаном.
Запалили ховрег. Капитан отодвинул надсмотрщика, дремавшего возле двери, вступил в трюм, и снял со стены длинный хлыст. Хелье придержал сверд и наклонил голову — проход был узкий и низкий. Он сразу понял, что из затеи ничего не выйдет — в трюме стояла невыносимая вонь. Хелье закрыл лицо от переносицы вниз краем сленгкаппы.
У правого борта помещались мужчины-рабы. Все они были прикованы к кольцам, вделанным в борт, железными цепями. Выглядели они не здорово, находились в разных степенях одетости, и одежда висела на них грязными рваными тряпками. Все черноволосые и короткобородые — очевидно, капитан совершил недавно налет на печенежское поселение. Бороды еще не успели отрасти. Слева помещались женщины, разные — молодые и постарше, плотные, рыхлые, тонкие, светлые, темные, рыжие. Очень грязные. И прикованы они были странным образом — каждая третья. А к ней приковывались, за ноги, две других. Тут и там в трюме стояли отхожие бочонки. Некоторые женщины проснулись и сели. Многие были совершенно голые. Капитан прошел вдоль левого борта, высматривая что-то, светя себе ховрегом и помахивая хлыстом. Кто-то из мужчин напротив попытался что-то выкрикнуть и капитан, не глядя, махнул рукой. Длинный хлыст задел сразу нескольких мужчин, последовало два вскрика, и все стихло. Еще несколько женщин проснулись. Капитан остановился возле одной, почти полностью одетой в явно скандинавского покроя костюм. Она тихо произнесла ровную фразу ровным голосом, и Хелье понял, что капитан ошибается — женщина происходила из богатой новгородской семьи. Ну, может, не из самого Хольмгарда, но явно какая-то новгородчина. Черты лица правильные, глаза синие, большие и ясные, тонкие руки, ноги чуть коротковаты. Капитан глянул на нее с похабным одобрением, щелкнул языком, и посмотрел на Хелье, приглашая разделить восхищение. Хелье соображал плохо из-за густого запаха и сказал об этом капитану. Капитан понял неправильно и объяснил, как мог, что мыть живой товар каждый день не представляется целесообразным, долго, нужно каждого по одному выводить на палубу, а лучше всего их помыть да причесать перед самой продажей, чтобы они имели товарный вид. Он взял женщину за волосы и поднял ее на ноги. Лицо ее застыло маской — от боли, но она не вскрикнула. Хелье вдруг захотелось убить капитана. А капитан расхваливал товар. Тогда Хелье подошел к нему совсем близко и поведал доверительным тоном, что в Константинополе ждет его строгая ревнивая жена, которая всегда знает, были ли у него с кем-нибудь сношения, и всегда устраивает ему сцены и грозит, а возразить ей нельзя по той причине, что родители ее дженте рикка, деньгами обложились со всех сторон. Капитан понял, заулыбался, хлопнул Хелье по плечу, сочувственно покачал головой, и отпустил женщину.
Весь следующий день Хелье провел в дичайшем напряжении, ругая себя за глупость. Нашел кому сказать про богатых родителей жены, живущих в Константинополе! А ну побросают теперь пираты, а их двадцать человек, всех его спутников в воду, несмотря на дружбу Явана с капитаном, а у него, Хелье, потребуют, чтобы назвал место проживания жены, чтобы послать кого-нибудь и попросить выкуп за жизнь и свободу муженька. Еще и перстень этот, как доказательство того, что жена богата. К счастью, все обошлось, и к вечеру, еще до захода солнца, пиратская посудина вошла в Босфор.
Золотой Рог, залив, омывающий северную часть Константинополя, был до отказа набит судами всех мастей, и место швартовки пришлось долго искать.
Не будь Хелье подготовлен киевскими впечатлениями, он на несколько дней потерял бы дар речи — настолько великолепен был древний город, созданный по указу первого христианского императора. Огромные здания, огромные стены, величественная София, роскошная широкая улица, соединяющая Софию с Буколеонским Дворцом, по которой слонялось огромное количество ослепительно красиво одетого народа, и везде, в сумерках — огни, огни, огни, ховреги, светильники. Огромное количество, как и предполагалось, конных экипажей. Неимоверный шум и веселье на улицах. Деревянные дома отсутствуют, везде только камень. На всех улицах деревья. Перед Софией роскошный парк. Хелье хотелось сбегать и посмотреть на знаменитый Ипподром, но он постеснялся об этом сказать.
Откуда-то сбоку, из темноты, хриплый густой голос заканючил вдруг по-шведски:
— Земляк, не обессудь! Три дня я ничего не ел. Я кровь проливал за Олофа, Владимира, и Базиля, и мне жить негде.
Все это было сказано нестерпимо фальшивым тоном. Хелье вгляделся в темноту, но там, вроде бы, никого не было.
Неподалеку от входа в город, несмотря на поздний час, несколько торговцев зазывали посетителей, разложив свои товары прямо на земле. Хелье чрезвычайно понравился воздушный змей, холщовый, с интересным рисунком, изображающим деву у колодца — не Электру ли? У змея имелся длинный синий хвост. Хелье, немного подумав, купил змея, расплатившись с торговцем золотой монетой. Сдачи торговец не дал, но Хелье не стал спорить.
Дир остался совершенно равнодушен к великолепию города, сказав, что в Ростове, дай им только волю, еще и не такое построят.
Тут же в гавани, где Явана знали, как оказалось, многие, было выяснено, что они чуть не опоздали, несмотря на спешку. Император Базиль Второй все еще отсутствует, но ожидается завтра во второй половине дня.
— Ничего себе, — сказал Хелье, когда Яван сообщил спутникам то, что ему сказали.
— Увы.
— Ночуем у твоего отца? — спросил Хелье.
— Нет, — ответил Яван. — Во-первых, неизвестно, здесь ли он. Ехали мы быстро и вполне могли его обогнать. Во-вторых, неизвестно, сюда ли он собирался. Мог и повернуть, у него дела везде есть. В третьих, ему совершенно не нужно знать, что я из Киева уехал, а дом спалили. Начнутся вздохи да причитания, а я их терпеть не могу. В четвертых, мы здесь, судя по всему, не в гостях, а по делу. А для людей деловых имеются комнаты в наем. И в этот раз я буду спать один, а не с тобой вповалку. И еще неплохо было бы в баню сходить, здесь неплохие бани, особенно где берут дороже, как раз сейчас у них вечерний прием. Но сперва нужно найти жилье и, наверное, составить план действий, не так ли?
— Так.
— И, между прочим, мне пришлось дать одному негодяю тридцать сапов лишних, чтобы у него поубавилось интересу к богатым женам в Константинополе и к их мужьям, путешествующим на лихих посудинах.
Хелье покраснел до корней белесых своих волос. Так стыдно ему еще не было никогда в жизни. Он ничего не сказал.
Ужинать и ночевать устроились в италийском кроге (некоторые кроги в Константинополе организовывались в соответствии с обычаями какой-нибудь иной страны, и в них приезжие из этой страны могли чувствовать себя, как будто никуда не уезжали, а местные имели возможность побывать, будто бы, в другой стране, никуда не уезжая). В траттории было относительно чисто и не очень людно. Вино оказалось настолько дрянным, что Хелье чуть не разочаровался в Константинополе — до момента, как он это вино попробовал, он и представить себе не мог, что в этом городе что-то может быть не самого высшего качества. Годрик отошел и сел в угол со своими гуслями.
— Нужен план действий, — сказал Яван. — Насколько я понимаю, нам нужен не сам Васс, но хартии.
— И амулет, — добавила Эржбета нехотя.
— Какой еще амулет?
— Серебряный, с цепочкой.
— Первый раз слышу, — сказал Хелье.
— И я тоже, — присоединился Дир.
— С одной стороны число три, — сообщила Эржбета таким голосом, будто собиралась есть ложкой горчицу. — С другой сверд и полумесяц.
— Откуда у него этот амулет? — спросил Хелье.
— От Марии. Глупый вопрос.
— А у Марии откуда?
— Не твое дело.
— Давно он у нее?
— Давно.
В конце концов, есть же на свете похожие амулеты, подумал Хелье. Бывают в мире совпадения. Мария не может знать Матильду. Нереально. Глупо. Абсурд.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Как мы будем искать Васса? Расспрашивать народ?
— Нет, зачем же, — возразила Эржбета строго. — Вассу совершенно не обязательно знать, что за ним следят.
— Он в любом случае что-нибудь заподозрит.
— Подозревать — не значит знать.
— Ладно. А как?
— Я знаю места, где он мог остановиться. И я знаю места, где он мог спрятать хартии и амулет.
— Если он подозревает, что за ним следят, — сказал Хелье, — именно в этих местах он не будет ни останавливаться, ни прятать хартии. Если он, конечно, не законченный дурак. А он, вроде бы, таковым не является. Туповат, но не так чтобы разительно.
Эржбета промолчала.
— Я его вам найду, — сказал Яван. — Завтра к утру, если он в городе, мы будем точно знать, где именно.
— Каким образом? — спросил Хелье.
— У межей везде есть связи. А вы пока спать ложитесь. Комнаты нам дали, белье свежее. Завтра будет трудный день.
Все молча согласились и почти одновременно поднялись из-за стола.
Закрывшись в отведенной ему комнате, Хелье не стал раздеваться, а сел на постель и начал ждать. Вскоре дверь в комнату Явана открылась и закрылась, раздались шаги. Хелье неслышно вышел, прикрыл за собой дверь, и последовал за Яваном.
На улице Яван огляделся, поправил сверд, и повернул на северо-запад. Хелье двинулся за ним на расстоянии пятидесяти шагов. Затем расстояние пришлось сократить — светильников становилось все меньше. Начались какие-то мрачные закоулки, грязные, обшарпанные, малолюдные, и иллюминированные только светом тут и там светящихся окон. Яван все больше углублялся в противную эту часть города, и Хелье даже подумал, не повернуть ли ему назад — пусть Яван идет, куда хочет, сам. Но любопытство взяло свое. Что за связи?