Страница:
Подождав, пока он перестанет дергаться, она слезла с него — приподнялась и ступила на пол. И потянулась за рубахой.
— Подожди, куда же ты спешишь, — сказал он.
— Время дорого, — объяснила она.
— Ты ведь будешь там стоять и ждать кого-нибудь. А я уже здесь.
— Здесь? А. Ты хочешь еще?
— Ну да.
Она улыбнулась лучезарно.
— Понравилось? — спросила она.
— Очень, — признался он.
Он сунул руку в кошель и вытащил сразу три гривны. Она искренне, без излияний, его поблагодарила, спрятала куда-то деньги, и затем повторила все те же движения, что и в первый раз — встала сначала одним круглым нежным коленом, а потом другим, на ховлебенк, потерлась о Хелье мягкой теплой грудью и животом, будто ритуал какой-то рутинный выполняла, но он тем не менее был ужасно всем этим возбужден. На этот раз дело пошло лучше, без спешки и преждевременности, и вскоре Лучинка начала слегка стонать. Притворяется, подумал Хелье. А может и нет. А какая разница?
Действительно, в случае Лучинки, разницы не было никакой. На большее рассчитывать не приходилось, а то, что происходило, было в самый-самый раз, и очень приятно, очень уютно, очень тепло. Хелье переполняла нежность. Он провел рукой по мягкой спине Лучинки, нащупал ленту, развязал ее, и в несколько движений расплел тяжелую соломенно-пепельную косу. Волосы у Лучинки были такие же мягкие и уютные, как ее тело. Хелье гладил их, восхищаясь, и ужасно хотел Лучинку поцеловать. И поцеловал, притянув к себе, заставив ее чуть согнуться. Губы у нее оказались мягкие, а язык прохладный. Она совершенно не была похожа на Марию, с чего он взял! А даже если и была похожа, то представлять себе сейчас Марию, как он рассчитывал изначально, было бы глупо — у Лучинки были свои немалые достоинства. Прижавшись губами к ее шее возле ключицы, Хелье снова пережил выброс семени. Он был почти удовлетворен. Он бы остался еще, или заплатил бы Лучинке за весь день, и они пошли бы куда-нибудь поесть, а потом сняли бы комнату в каком-нибудь кроге, но в заведении при торге ждал брат Артем, и ждал давно. Нельзя бросать попутчика. Хелье оделся, привязал сверд, натянул робу, и Лучинка тоже оделась.
— Выйди ты первый, — сказала она.
И тут она сама поцеловала его — в щеку. И он тоже ее поцеловал. В щеку.
И вышел.
Брат Артем был основательно пьян, приглашал Хелье выпить вместе с ним, клялся ему в симпатии и дружбе, и не желал никуда идти, но Хелье настоял. Ветер был вовсе не попутный, Хелье боялся один расправлять парус, взялся за весла, и пошел на север, стараясь держаться линии, где течение не такое сильное — как ему казалось. К концу путешествия мускулы будут огромные как у Дира, подумал он неодобрительно, а руки в мозолях. Брат Артем распевал какой-то греческий церковный гимн, привалившись к борту. Вскоре он уснул.
День выдался особый. Хелье только что исполнилось двадцать лет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ УСИЛИЯ
— Подожди, куда же ты спешишь, — сказал он.
— Время дорого, — объяснила она.
— Ты ведь будешь там стоять и ждать кого-нибудь. А я уже здесь.
— Здесь? А. Ты хочешь еще?
— Ну да.
Она улыбнулась лучезарно.
— Понравилось? — спросила она.
— Очень, — признался он.
Он сунул руку в кошель и вытащил сразу три гривны. Она искренне, без излияний, его поблагодарила, спрятала куда-то деньги, и затем повторила все те же движения, что и в первый раз — встала сначала одним круглым нежным коленом, а потом другим, на ховлебенк, потерлась о Хелье мягкой теплой грудью и животом, будто ритуал какой-то рутинный выполняла, но он тем не менее был ужасно всем этим возбужден. На этот раз дело пошло лучше, без спешки и преждевременности, и вскоре Лучинка начала слегка стонать. Притворяется, подумал Хелье. А может и нет. А какая разница?
Действительно, в случае Лучинки, разницы не было никакой. На большее рассчитывать не приходилось, а то, что происходило, было в самый-самый раз, и очень приятно, очень уютно, очень тепло. Хелье переполняла нежность. Он провел рукой по мягкой спине Лучинки, нащупал ленту, развязал ее, и в несколько движений расплел тяжелую соломенно-пепельную косу. Волосы у Лучинки были такие же мягкие и уютные, как ее тело. Хелье гладил их, восхищаясь, и ужасно хотел Лучинку поцеловать. И поцеловал, притянув к себе, заставив ее чуть согнуться. Губы у нее оказались мягкие, а язык прохладный. Она совершенно не была похожа на Марию, с чего он взял! А даже если и была похожа, то представлять себе сейчас Марию, как он рассчитывал изначально, было бы глупо — у Лучинки были свои немалые достоинства. Прижавшись губами к ее шее возле ключицы, Хелье снова пережил выброс семени. Он был почти удовлетворен. Он бы остался еще, или заплатил бы Лучинке за весь день, и они пошли бы куда-нибудь поесть, а потом сняли бы комнату в каком-нибудь кроге, но в заведении при торге ждал брат Артем, и ждал давно. Нельзя бросать попутчика. Хелье оделся, привязал сверд, натянул робу, и Лучинка тоже оделась.
— Выйди ты первый, — сказала она.
И тут она сама поцеловала его — в щеку. И он тоже ее поцеловал. В щеку.
И вышел.
Брат Артем был основательно пьян, приглашал Хелье выпить вместе с ним, клялся ему в симпатии и дружбе, и не желал никуда идти, но Хелье настоял. Ветер был вовсе не попутный, Хелье боялся один расправлять парус, взялся за весла, и пошел на север, стараясь держаться линии, где течение не такое сильное — как ему казалось. К концу путешествия мускулы будут огромные как у Дира, подумал он неодобрительно, а руки в мозолях. Брат Артем распевал какой-то греческий церковный гимн, привалившись к борту. Вскоре он уснул.
День выдался особый. Хелье только что исполнилось двадцать лет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ УСИЛИЯ
В Киев его тянуло ужасно, и рано или поздно, понял он, он туда поедет — если не примет какие-нибудь меры. Любеч — в противоположной от Киева стороне, и Ярослав зачем-то хочет меня видеть. Это лучше, чем просто бездействие. Это отвлечет. Может быть.
Он пришел к игумену Иоанну и сказал, что будет отсутствовать неопределенное время. Игумен налил в кружки бодрящего свира и они выпили.
— Не горюй так, — напутствовал игумен. — Может, все обставится.
Образуется, понял Хелье.
— Может быть, — ответил он. — А скажи мне, игумен, любил ли ты когда-нибудь?
Игумен улыбнулся греческими своими зубами, хлебнул бодрящего свира, и сказал так:
— Конечно любил, я ведь в степени смысла сын Эллады.
— Но потом ты решил, — развил Хелье эту мысль, — что любовь — суета.
— Нет, — игумен покачал головой, неодобрительно смотря в кружку. — Брату кружкомою голову надо отдернуть. Плохо моет.
— Но если не суета, то как же?
— Если тебе отвечают взаимно, то не суета. А если не отвечают — суета.
— Тебе не ответили?
— Почему же? Ответили.
— Но ведь ты монах.
— Сейчас да. А тогда я не был монах.
— А почему ты стал монахом?
— Призвание.
— Ничего не понимаю.
— И не надо. Что бы я тебе сейчас не молвил, все поймешь превратно, во вред тебе.
— А Бог справедлив?
— А?
— Справедлив ли Бог, игумен?
Игумен помолчал некоторое время.
— Думаю, что в степени смысла — да, — сказал он. — И еще думаю, что Он на лодке катается много, очень любит.
Оба засмеялись.
— Но я серьезно спрашиваю, — попытался возмутиться Хелье.
— Я, Хелье, сын мой, уже выбрался из возраста, когда народ серьезно спрашивает и отвечает.
— Устал?
— Нет. Просто убедился, увидел доказательства, что серьезно спрашивают глупости. Не всегда. Почти всегда. И сердце мое переполняется жалостью, когда я думаю, сколько пришлось толер… терпеть Наставнику… то есть, Учителю… которого постоянно серьезно спрашивали. Он им молвит о Царствии Небесном, а они спрашивают, как обмануть соседа или привести жену в повиновение безусловное. В Киеве есть парень местный, десять годов всего, у Ипполита учится, зовут Илларион. Знаешь?
— Знаю очень хорошо.
— Он знаменит в киевской церковной администрации тем, что поставил всех на тупик вопросом про пряники.
Хелье засмеялся.
— Вот ты видишь, — сказал Иоанн. — Ты смеешься, а не серьезнишься. Из этого я могу заключить, что вопрос про пряники важен более, чем многие серьезные вопросы.
— А что за вопрос? — спросил Хелье.
— Почему дети не получают пряников, если они поступают не как велит им владыка Ипполит, но по совести? Если перевести это на более… доставательный?… нам язык… нет, не доставательный…
— Доступный, — подсказал Хелье.
— Корректно. Доступны. Если перевести, на более доступный взрослым людям, то вопрос есть так — почему церковная администрация считает, что покупка детской души за пряники — не такой большой грех, чем покупка взрослой души за деньги? То есть, у каждого священнослужителя есть долг наперед администрации. Но ведь есть еще и долг христианина, а он важнее. Думаешь?
— Да ну, — сказал Хелье. — Все это глупости. Просто Илларион сластена и за пряники готов на все.
— Точнейше, — подтвердил Иоанн. — Но ведь пряники, сравнение с другими — очень невинная страсть.
Хелье помрачнел и побледнел. Да, подумал он. Тут он прав. Куда мне до Иллариона, Илларион по сравнению со мною — святой.
— Благослови меня, святой отец, — попросил он.
— Это всегда. Не откажу.
— Не очень там, в миру, буйствуй, — наставительно произнес брат Артем. — А как припечет, закручинишься, так всегда пожалуйста к нам. Не обидим. И вот еще что. Игумен велит, чтобы робу-то ты мне отдал, потому ты нам… э…
— Порчу репутацию, — сказал Хелье. — Это он прав.
Тут же на берегу он скинул робу, натянул шерстяную рубаху, купленную в Киеве, и закутался в сленгкаппу. Брат Артем перекрестил его и поехал обратно через Днепр.
Легкий мороз раздражал ноздри. Хелье следовал к Любечу маршевым шагом, напевая какую-то глуповатую песенку, слышанную им в Корсуне. Все дальше и дальше от Киева. С каждым шагом все дальше.
Показался холм с детинцем на вершине. Все как у взрослых, подумал Хелье, детинец вон, стенка, башенки, терем. Церковь еще не управились построить, ну да это не беда, славянские территории велики, поэтому время течет медленнее.
На подходе к холму его окружили всадники — восемь человек. Он схватился было за сверд, но в него целились из трех луков.
— Наконец-то! — сказал Эймунд, спешиваясь. — И как вовремя! Не бойся, здесь тебя никто убивать не будет. Веревку мне.
Один из всадников, наклонившись с седла, протянул ему веревку, но Хелье решил, что как только этот гад, любовник Марии, протянет руку за его, Хелье, свердом, он перережет ему глотку, а дальше — пусть с ним делают, что пожелают.
— Тебя нужно показать князю, — доверительно сказал Эймунд, приближаясь. — А, плотник? Думал ли ты, что такая честь тебе выпадет — сам Князь Новгородский назначит тебе наказание. И в твоих силах облегчить участь свою. Для этого…
— Новгородский? — переспросил Хелье.
— Молчи, подлец. Давай сюда сверд.
Левой рукой Хелье медленно вытащил сверд вместе с ножнами из-за пояса и протянул его Эймунду поммелем. Эймунд передал оружие одному из конников.
— Руки вперед, — сказал он.
Хелье протянул вперед руки, и Эймунд связал ему запястья, а конец веревки намотал на луку своего седла, после чего он стукнул Хелье кулаком в скулу, и сигтунец рухнул на землю.
— Это в счет будущего, — неопределенно произнес Эймунд.
Они было поехали в гору шагом, как вдруг с реки раздался чей-то басовитый голос:
— Ого-го-го-го-гооооо!
Всадники остановились и обернулись. Ладья шла точно поперек течения, явно нацеливаясь на Любеч.
— Посол от Великого Князя к посаднику новгородскому! — раздалось над рекой. — Пленника везу менять, хорла еть!
— Так, — сказал Эймунд. — Ларс, — обратился он к одному из конников. — Скачи за князем, быстро.
Ларс ринулся вверх по склону, к детинцу. Ладья приблизилась, заскочила килем на берег, и Дир в роскошной сленгкаппе выпрыгнул из нее и потянул за веревку связанного Рагнвальда. Эймунд побледнел от ярости.
— Где там наш поляк? — спросил Дир делово. — Меняю его вот на этого… Э! Хелье! Чего это они тебя, заметь, связали?
— Мучители они, — объяснил Хелье. — Смысл жизни у них — мучить людей. Ежели за целый день никого не свяжут — звереть начинают, на людей кидаться.
— Ага, — понял Дир. — Ну, ничего, я и тебя увезу вместе с поляком. Развяжите его.
— Ты глуп, — сказал ему Эймунд, сдерживаясь. — И я с тобою еще посчитаюсь.
— Ты мне зубы не заговаривай! Развязывай Хелье.
— А, его зовут Хелье?
— Да. Развязывай.
— Такого уговору не было.
— А уговору пока что вообще нет.
— Не меняют двух на одного.
— А я меняю.
— Тебя послал Святополк.
— И что же?
— Послы выполняют волю пославших их, не более.
— Ничего, ничего, — заверил его Дир. — Не бойся. Выполним и перевыполним.
— Эймунд… — сказал Рагнвальд.
— А ты заткнись, — велел ему Дир. — Развязывай Хелье, Эймунд, не то я сейчас твоего дружка мучить буду, кости его варангские ломать по одной. Ну? — он притянул связанного Рагнвальда к себе.
— Не имеешь права! — крикнул Эймунд. — Не смей! У тебя поручение и приказ!
— А я срал, — сказал Дир.
Взяв Рагнвальда за плечо и кисть, он сделал движение, и Рагнвальд взвыл.
— Эймунд! — крикнул он.
— Хорошо, постой, — попросил Эймунд.
— Развяжите мне руки, — потребовал Хелье. — Я не собираюсь никуда идти. Мне нужно видеть князя.
— Не торгуйся с ними, Хелье, — покровительственно сказал Дир. — Я здесь, и, стало быть, все в порядке. Ежели очень нужно, то я их тут, заметь, всех просто покрошу в кубышки.
Все эймундовы всадники были люди бывалые и смелые, но Дир был очень большой, а говорил спокойным убедительным басом. Кто знает — вдруг действительно покрошит? Вон ручищи какие здоровенные.
Эймунд ножом разрезал веревку, связывающую запястья Хелье и с раздражением снял конец ее с луки седла. И стал наматывать его на локоть.
Наверху открылись ворота и Ярослав, сопровождаемый Ляшко и Жискаром, стал спускаться вниз на белом коне. Белый конь — дань тщеславию, подумал Хелье.
Племянник Болеслава сидел позади Жискара на крупе. Подъехав к живописной группе, Ярослав сделал приветственный знак рукой. Все поклонились. Дир поклонился тоже и, взяв Рагнвальда за шею, пригнул его к земле. Ярослав закусил губу, пряча улыбку, зато Хелье засмеялся искренне, и все к нему повернулись.
— Не обращайте внимания, — сказал он. — Это я так. Все очень мило и как подобает в случаях.
Он опять засмеялся.
— Позволь, да ведь я тебя знаю! — удивился Ярослав, глядя сверху вниз из седла.
— Это, князь, тот самый плотник, о котором я тебя рассказывал, — тихо сообщил Эймунд.
— Да? Что ж. Ну, посол, вот тебе пленный, отдавай нам Рагнвальда.
— И второго я тоже возьму, — сказал Дир.
— Дир, не надо, — попросил Хелье.
— Надо. Честное слово — надо. Святополк будет к тебе милостив. Будешь служить у меня под началом. Много я с тебя не потребую, не бойся.
Хелье так возмутился, что не нашелся, что ответить.
— Нет, — сказал Ярослав. — Такого уговору не было.
— А уговору… — начал было Дир, и повторил бы весь монолог до конца, включая кубышки, если бы Хелье не прервал его:
— Я остаюсь, Дир.
— Остаешься?
— Здесь.
— Но зачем?
— Так надо.
— Тебя убьют.
— Вряд ли. Бери пленного и езжай.
Он попытался подмигнуть, но глаз болел.
— Вон у тебя под глазом как вспухло, — заметил Дир.
— Это мой личный счет, — сказал Хелье. — Мне и платить.
Эймунд криво улыбнулся.
— Не желаю я, — заупрямился Дир. — Хорошо, не хочешь ко мне под начало — не надо. Но поедем вместе. А?
— Я хотел бы… — сказал Ярослав.
— Помолчи, князь, — сердито перебил его Дир. — Я этому человеку жизнью обязан. А тебе — ничем. Помолчи.
Ярослав сузил глаза. Это было все, что он мог сделать в данный момент. В его распоряжении было полтораста воинов. На противоположном берегу ждали команды тысячи ратников.
— Дир, бери пленного и езжай, — сказал Хелье строго. — Меня не убьют. Не такие дураки.
— А! — что-то понял Дир. — О! — он прищурился заговорщически и улыбнулся. — Ладно. Тогда ничего. Тогда я поеду. Вот вам ваш Рагнвальд. Поляка давайте сюда.
Когда ладья отошла на достаточное расстояние от берега, Ярослав спешился и подошел к Хелье.
— Второй раз ко мне едешь, и второй раз цели не достиг. Понятно, почему ты отказался ехать с послом.
— Почему же? — нагло удивился Хелье.
— Потому что второй провал тебе бы не простили. Решил стать перебежчиком. Ты не дурак, поэтому наверняка что-то знаешь. С пустыми руками ты бы не сунулся ко мне, скорее бы с послом поехал и попытался бы убежать, не доезжая до другого берега. Говори.
— Что говорить?
— То, что мне нужно знать.
— Продажных женщин обижать стыдно, — сказал Хелье.
— Это ты к чему?
— Я сказал то, что тебе нужно знать. Не знаю, знал ли ты это раньше. Но знать нужно.
— Ясно. Хватит. Привяжите ему камень потяжелее и скиньте в реку, — сказал Ярослав.
— Не спеши, князь, — тихо посоветовал Жискар.
— Не вмешивайся, — огрызнулся Ярослав.
— Так-то ты людей к себе приглашаешь, князь, — заметил Хелье. — Вот оно, твое гостеприимство. Шлешь приглашение, приглашенный приходит, а ты ему камень на шею. — Он представил себе Гостемила в этой ситуации и добавил: — Как это с твоей стороны вовсе не элегантно!
— Приглашение? Друг мой, — сказал Ярослав, — я не приглашаю к себе наемных убийц. Иногда, увы, они приходят сами, без приглашения.
— Что и доказывает, что я вовсе не наемный убийца, ибо меня ты пригласил.
Ярослав вставил ногу в стремя.
— Чего ждете? — спросил он.
— Князь, — сказал Жискар.
— Ну?
Жискар кивком указал ему на Хелье. Ярослав обернулся. Сигтунец протягивал ему какую-то грамоту. Князь вынул ногу из стремени.
— Это что?
— Приглашение.
— Кто же его написал?
— Ты сам, кто же еще, — сказал Хелье.
Ярослав приблизился и взял грамоту из руки Хелье. Прочел.
— И что же? — спросил он мрачно.
— Это ведь ты писал.
— Я. Но адресовано приглашение вовсе не тебе. Его перехватили.
— Не мне?
— Нет. Вот, посмотри, — он повернул грамоту текстом к Хелье и указал пальцем на слово. — Написано — Хелье. Не будешь же ты утверждать, что Хелье — это ты.
— Почему же. Буду.
— Ты — Хелье?
Хелье кивнул.
Ярослав потрогал бороду. У великих мира сего этот жест означает державные раздумья.
— Кто может это подтвердить? — спросил он.
— Тот, кто доставил мне эту грамоту.
— Я могу, — сказал вдруг Ляшко.
Ярослав круто обернулся.
— Он Хелье, — сказал Ляшко. — Я его видел несколько раз в Римском Кроге.
— Это ничего не меняет, — сказал Эймунд. — Впрочем, посол этот… тоже его только что так назвал. Но все равно не меняет.
Ярослав оборотился к Эймунду.
— Нет, не меняет?
— Нет.
Ярослав обвел взглядом воинов. Взгляд его остановился на всаднике со свердом в руках и другим свердом у бедра.
— Верни сверд, — потребовал он.
— Князь… — предупреждающе произнес Эймунд.
Ярослав поднял руку по направлению к нему, и Эймунд умолк.
— Пойдем в детинец, поговорим, — сказал Ярослав.
— Итак, — сказал Ярослав, — я ошибся. Я мог бы сказать — меня дважды ввели в заблуждение. Но это было бы полуправдой. Заблуждение — та же ошибка. Правитель не должен позволять вводить себя в заблуждение, тем более дважды. Но все мы люди, и все мы ошибаемся. Ответь — ты тот самый Хелье, который ездил в Константинополь?
Хелье кивнул.
— И тот самый, который присутствовал у реки Скальд?
Хелье снова кивнул. Эймунд оскалился.
— И в Вышгороде бывал, в окна лазил?
Хелье пожал плечами.
— Ты действительно прибыл в Новгород с предложением от конунга Олофа?
— У тебя превосходная память, князь, — заметил Хелье.
— Приношу тебе мои извинения, — сказал Ярослав. — Сердечно прошу тебя меня простить.
Ляшко, Жискар и Рагнвальд переглянулись, а Эймунд вдруг просветлел. Какой блистательный дипломатический ход, подумал он. О, я сделал очень правильный выбор! Князья, конунги — как дети малые, надуют щеки и ни за что свою вину ни перед кем не признают, разве что на плахе или под пытками. А этот взял и попросил прощения — у сопляка тощего безродного! Не сегодня-завтра он себе, князь наш, весь мир подчинит. Этот сопляк расплылся — эвон как, он уже любит Ярослава без памяти, он готов жизнь за него отдать. А ведь сопляк — парень крепкий, целеустремленный, целый день я с ним торчал у Скальда, а он помогал, показывал — и хоть бы бровь дрогнула. И сам же уволок Бориса на плече. И вот Ярослав его без всяких усилий очаровал. И ведь знал, перед кем извиниться! Ляшко вот князь будет без всякой провинности пилить, просто так, от плохого настроения, и никогда прощения не попросит, если не прав — потому что Ляшко никогда такой жест не оценит. А сопляка Хелье он купил сейчас, у всех на виду, всего, с потрохами. Это замечательно. Пусть он подчинит себе мир — я ему помогу, конечно же, еще как помогу! А когда подчинит, я буду править миром от его имени. Очаровывать он умеет и любит, а для правления деятельного слишком мягок и рассудителен. Поэтому в Хольмгарде есть Житник. А в мире вместо Житника буду я.
— Вот и Эймунд мне говорит, что конунг Олоф не прочь выдать замуж дщерь свою, — сказал Ярослав. — Впрочем, с тех пор, как ты мне это предложил, много времени прошло. Но если ты свое предложение сейчас подтвердишь — что ж, поедем в Сигтуну. Не откладывая.
Рагнвальд выставил вперед правую ногу.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Ярослав.
— Да. — Рагнвальд расправил плечи. — Не ко времени это, конунг. Это поссорит тебя с Норвегией.
— Рагнвальд, запахни рот, — велел ему Эймунд.
— Я…
— Рот запахни. — Он повернулся к князю. — За Норвегию отвечаю я. Не бойся, не поссоримся.
— Я и не боюсь, — уверил его Ярослав. — Что ж. Завтра же утром едем.
— Нет, — сказал Рагнвальд.
— Рот…
— Князь, она некрасивая, и девочка совсем.
Возникло неловкое молчание.
— Это межгосударственный брак, — попытался спасти положение Жискар. — Мон сюзерен, не обращай внимания на.
Не слушая его, Рагнвальд повысил голос:
— Князь, я видел, как к тебе по ночам, здесь, ходит женщина!
Неловкое молчание стало еще более неловким.
— И что же? — спросил наконец Ярослав.
— Ты — обыкновенный мужчина.
На это ответить было нечего. Ярослав ничего и не ответил.
— Она совсем девочка, — упавшим голосом повторил Рагнвальд.
Не вставая, Ярослав подтянул одну ногу, поставил ее на лавицу, обхватил рукой, а подбородок положил на колено, и воззрился на Рагнвальда, ожидая, что, может быть, он еще что-нибудь скажет.
Рагнвальд шагнул к князю, как шагают мужчины, желающие сказать своим соперникам несколько угрожающих слов тихим зловещим голосом прямо в лицо. Хелье и Эймунд, ближе всего стоявшие к князю, одновременно заступили Рагнвальду путь.
— Пропустите, — потребовал Рагнвальд.
— Назад, — сказал Эймунд.
Рагнвальд отступил и положил руку на рукоять. Два сверда одновременно сверкнули, выхваченные из ножен. Хелье и Эймунд прошли подготовку в одной и той же школе.
— Не беспокойтесь, дети мои, — сказал Ярослав. — Рагнвальд не собирается меня убивать. Речь идет о его двоюродной сестре, и он просто обеспокоен ее благосостоянием и желает видеть в ее будущем муже человека достойного. Женат ли ты, Рагнвальд?
Рагнвальд затравленно посмотрел на князя.
— Нет, — пробормотал он. — То есть, да. То есть…
— На собственном примере убедясь, что такое постоянно отсутствующий муж — он даже не помнит, женат ли он — Рагнвальд не хотел бы, чтобы его родственница находилась в том же положении, что и его собственная жена, — сказал Ярослав. — Видимо, ему нужны уверения в том, что ничего подобного допущено не будет. Дети мои, оставьте нас вдвоем.
Поколебавшись, Ляшко и Жискар двинулись к двери.
— Дай мне свой сверд, — приказал Эймунд Рагнвальду.
Рагнвальд молчал. Хелье, стоявший рядом, был согласен с Эймундом. Они ждали.
— Не нужно, дети мои, — Ярослав улыбнулся. — За меня не беспокойтесь.
— Князь, — сказал Хелье, — этот человек…
— Идите, — строго велел ему Ярослав.
Когда они остались одни,
— Рагнвальд, — сказал Ярослав, — знаю тебя, как мужа храброго и достойного. Бывают в жизни порывы и страсти, но они приходят и уходят, а достоинство непреходяще. Поэтому я уверен, что никогда не бросишь ты тень на доброе имя своей родственницы. В приданое Олоф дает Ладогу — возьми ее себе. Поезжай туда прямо сейчас, построй себе там дом, детинец, городище — все, что захочешь. И никогда — никогда — не смей показываться мне на глаза.
Рагнвальд сжал зубы. На скулах заходили у него желваки.
— Ты, князь, жесток, — заметил он. — Но и в твоей броне есть бреши.
— Есть, — согласился Ярослав. — Поэтому говорю тебе открыто — упаси тебя Создатель, Рагнвальд, вместо Ладоги поехать в Хольмгард к Житнику и договариваться там с ним о чем бы то ни было.
Рагнвальд опустил голову. Он сразу понял, откуда Ярославу известно про этот альтернативный план.
— Ты написал ему, — сказал Ярослав. — Это было очень неосторожно с твоей стороны. И твое счастье, что грамоту перехватили и доставили лично мне. Есть люди на свете, которые даже рады, что они ниддинги, которые умеют как-то с этим жить. Например, Эрик Рауде. А ты, Рагнвальд, не сумел бы. Тебя очень беспокоит собственный престиж, и мнение о тебе посторонних людей.
Рагнвальд мрачно смотрел на князя.
— Что ж, — сказал Ярослав. — Был у дочери конунга и другой кузен, племянник самого конунга. Лет на пять ее старше. Они вместе росли. Что подумает она, когда узнает, что ты женат на убийце ее любимого кузена?
Глаза Рагнвальда, и без того круглые от природы, округлились еще больше. Отрицать бессмысленно — Ярослав явно слишком хорошо осведомлен.
— Откуда тебе это известно? — спросил он на всякий случай.
— А как ты думаешь.
— Эймунд, — понял Рагнвальд.
Ярослав промолчал.
— Я убью ее! — сказал Рагнвальд.
— Это ничего не изменит.
Рагнвальд стоял перед Ярославом понурый, уже не яростный, уже не безумный.
— Что же делать, — пробормотал он растерянно.
— Ехать в Ладогу.
Но ничего не поделаешь.
Две женские фигуры продвигались, подвывая ветру, поскуливая, но упрямо и неуклонно — на запад.
Богатый печенег, оказавшийся на поверку мужем неласковым, надменным, уехал сражаться под Любеч, оставив женщин своих на попечение престарелой своей матери, и жизнь Анхвисы и Светланки стала совершенно невыносимой. Старуха оказалась бойкая, злобная и коварная. Она и при хозяине, сыне своем, спуску женщинам не давала, все тыкала крючковатым грязным своим пальцем, все сверкала маленькими, кровью налитыми глазками, все требовала, чтобы муж их наказывал, а он ее слушался, и когда маленькая Светланка, поддерживаемая большой Анхвисой, заявляла о правах и протестовала, всегда становился он, подлец, на сторону грязной подлой своей матери. А как хозяин уехал, и вовсе разошлась старуха мерзкая, все кричала на них, все ей было не так, и лезла даже драться, и кнутом охаживала.
Он пришел к игумену Иоанну и сказал, что будет отсутствовать неопределенное время. Игумен налил в кружки бодрящего свира и они выпили.
— Не горюй так, — напутствовал игумен. — Может, все обставится.
Образуется, понял Хелье.
— Может быть, — ответил он. — А скажи мне, игумен, любил ли ты когда-нибудь?
Игумен улыбнулся греческими своими зубами, хлебнул бодрящего свира, и сказал так:
— Конечно любил, я ведь в степени смысла сын Эллады.
— Но потом ты решил, — развил Хелье эту мысль, — что любовь — суета.
— Нет, — игумен покачал головой, неодобрительно смотря в кружку. — Брату кружкомою голову надо отдернуть. Плохо моет.
— Но если не суета, то как же?
— Если тебе отвечают взаимно, то не суета. А если не отвечают — суета.
— Тебе не ответили?
— Почему же? Ответили.
— Но ведь ты монах.
— Сейчас да. А тогда я не был монах.
— А почему ты стал монахом?
— Призвание.
— Ничего не понимаю.
— И не надо. Что бы я тебе сейчас не молвил, все поймешь превратно, во вред тебе.
— А Бог справедлив?
— А?
— Справедлив ли Бог, игумен?
Игумен помолчал некоторое время.
— Думаю, что в степени смысла — да, — сказал он. — И еще думаю, что Он на лодке катается много, очень любит.
Оба засмеялись.
— Но я серьезно спрашиваю, — попытался возмутиться Хелье.
— Я, Хелье, сын мой, уже выбрался из возраста, когда народ серьезно спрашивает и отвечает.
— Устал?
— Нет. Просто убедился, увидел доказательства, что серьезно спрашивают глупости. Не всегда. Почти всегда. И сердце мое переполняется жалостью, когда я думаю, сколько пришлось толер… терпеть Наставнику… то есть, Учителю… которого постоянно серьезно спрашивали. Он им молвит о Царствии Небесном, а они спрашивают, как обмануть соседа или привести жену в повиновение безусловное. В Киеве есть парень местный, десять годов всего, у Ипполита учится, зовут Илларион. Знаешь?
— Знаю очень хорошо.
— Он знаменит в киевской церковной администрации тем, что поставил всех на тупик вопросом про пряники.
Хелье засмеялся.
— Вот ты видишь, — сказал Иоанн. — Ты смеешься, а не серьезнишься. Из этого я могу заключить, что вопрос про пряники важен более, чем многие серьезные вопросы.
— А что за вопрос? — спросил Хелье.
— Почему дети не получают пряников, если они поступают не как велит им владыка Ипполит, но по совести? Если перевести это на более… доставательный?… нам язык… нет, не доставательный…
— Доступный, — подсказал Хелье.
— Корректно. Доступны. Если перевести, на более доступный взрослым людям, то вопрос есть так — почему церковная администрация считает, что покупка детской души за пряники — не такой большой грех, чем покупка взрослой души за деньги? То есть, у каждого священнослужителя есть долг наперед администрации. Но ведь есть еще и долг христианина, а он важнее. Думаешь?
— Да ну, — сказал Хелье. — Все это глупости. Просто Илларион сластена и за пряники готов на все.
— Точнейше, — подтвердил Иоанн. — Но ведь пряники, сравнение с другими — очень невинная страсть.
Хелье помрачнел и побледнел. Да, подумал он. Тут он прав. Куда мне до Иллариона, Илларион по сравнению со мною — святой.
— Благослови меня, святой отец, — попросил он.
— Это всегда. Не откажу.
* * *
Брат Артем перевез Хелье на другой берег Днепра. Обнялись. В дорогу брат Артем дал Хелье краюху хлеба и огурец, хотя дороги-то было полчаса обычным шагом.— Не очень там, в миру, буйствуй, — наставительно произнес брат Артем. — А как припечет, закручинишься, так всегда пожалуйста к нам. Не обидим. И вот еще что. Игумен велит, чтобы робу-то ты мне отдал, потому ты нам… э…
— Порчу репутацию, — сказал Хелье. — Это он прав.
Тут же на берегу он скинул робу, натянул шерстяную рубаху, купленную в Киеве, и закутался в сленгкаппу. Брат Артем перекрестил его и поехал обратно через Днепр.
Легкий мороз раздражал ноздри. Хелье следовал к Любечу маршевым шагом, напевая какую-то глуповатую песенку, слышанную им в Корсуне. Все дальше и дальше от Киева. С каждым шагом все дальше.
Показался холм с детинцем на вершине. Все как у взрослых, подумал Хелье, детинец вон, стенка, башенки, терем. Церковь еще не управились построить, ну да это не беда, славянские территории велики, поэтому время течет медленнее.
На подходе к холму его окружили всадники — восемь человек. Он схватился было за сверд, но в него целились из трех луков.
— Наконец-то! — сказал Эймунд, спешиваясь. — И как вовремя! Не бойся, здесь тебя никто убивать не будет. Веревку мне.
Один из всадников, наклонившись с седла, протянул ему веревку, но Хелье решил, что как только этот гад, любовник Марии, протянет руку за его, Хелье, свердом, он перережет ему глотку, а дальше — пусть с ним делают, что пожелают.
— Тебя нужно показать князю, — доверительно сказал Эймунд, приближаясь. — А, плотник? Думал ли ты, что такая честь тебе выпадет — сам Князь Новгородский назначит тебе наказание. И в твоих силах облегчить участь свою. Для этого…
— Новгородский? — переспросил Хелье.
— Молчи, подлец. Давай сюда сверд.
Левой рукой Хелье медленно вытащил сверд вместе с ножнами из-за пояса и протянул его Эймунду поммелем. Эймунд передал оружие одному из конников.
— Руки вперед, — сказал он.
Хелье протянул вперед руки, и Эймунд связал ему запястья, а конец веревки намотал на луку своего седла, после чего он стукнул Хелье кулаком в скулу, и сигтунец рухнул на землю.
— Это в счет будущего, — неопределенно произнес Эймунд.
Они было поехали в гору шагом, как вдруг с реки раздался чей-то басовитый голос:
— Ого-го-го-го-гооооо!
Всадники остановились и обернулись. Ладья шла точно поперек течения, явно нацеливаясь на Любеч.
— Посол от Великого Князя к посаднику новгородскому! — раздалось над рекой. — Пленника везу менять, хорла еть!
— Так, — сказал Эймунд. — Ларс, — обратился он к одному из конников. — Скачи за князем, быстро.
Ларс ринулся вверх по склону, к детинцу. Ладья приблизилась, заскочила килем на берег, и Дир в роскошной сленгкаппе выпрыгнул из нее и потянул за веревку связанного Рагнвальда. Эймунд побледнел от ярости.
— Где там наш поляк? — спросил Дир делово. — Меняю его вот на этого… Э! Хелье! Чего это они тебя, заметь, связали?
— Мучители они, — объяснил Хелье. — Смысл жизни у них — мучить людей. Ежели за целый день никого не свяжут — звереть начинают, на людей кидаться.
— Ага, — понял Дир. — Ну, ничего, я и тебя увезу вместе с поляком. Развяжите его.
— Ты глуп, — сказал ему Эймунд, сдерживаясь. — И я с тобою еще посчитаюсь.
— Ты мне зубы не заговаривай! Развязывай Хелье.
— А, его зовут Хелье?
— Да. Развязывай.
— Такого уговору не было.
— А уговору пока что вообще нет.
— Не меняют двух на одного.
— А я меняю.
— Тебя послал Святополк.
— И что же?
— Послы выполняют волю пославших их, не более.
— Ничего, ничего, — заверил его Дир. — Не бойся. Выполним и перевыполним.
— Эймунд… — сказал Рагнвальд.
— А ты заткнись, — велел ему Дир. — Развязывай Хелье, Эймунд, не то я сейчас твоего дружка мучить буду, кости его варангские ломать по одной. Ну? — он притянул связанного Рагнвальда к себе.
— Не имеешь права! — крикнул Эймунд. — Не смей! У тебя поручение и приказ!
— А я срал, — сказал Дир.
Взяв Рагнвальда за плечо и кисть, он сделал движение, и Рагнвальд взвыл.
— Эймунд! — крикнул он.
— Хорошо, постой, — попросил Эймунд.
— Развяжите мне руки, — потребовал Хелье. — Я не собираюсь никуда идти. Мне нужно видеть князя.
— Не торгуйся с ними, Хелье, — покровительственно сказал Дир. — Я здесь, и, стало быть, все в порядке. Ежели очень нужно, то я их тут, заметь, всех просто покрошу в кубышки.
Все эймундовы всадники были люди бывалые и смелые, но Дир был очень большой, а говорил спокойным убедительным басом. Кто знает — вдруг действительно покрошит? Вон ручищи какие здоровенные.
Эймунд ножом разрезал веревку, связывающую запястья Хелье и с раздражением снял конец ее с луки седла. И стал наматывать его на локоть.
Наверху открылись ворота и Ярослав, сопровождаемый Ляшко и Жискаром, стал спускаться вниз на белом коне. Белый конь — дань тщеславию, подумал Хелье.
Племянник Болеслава сидел позади Жискара на крупе. Подъехав к живописной группе, Ярослав сделал приветственный знак рукой. Все поклонились. Дир поклонился тоже и, взяв Рагнвальда за шею, пригнул его к земле. Ярослав закусил губу, пряча улыбку, зато Хелье засмеялся искренне, и все к нему повернулись.
— Не обращайте внимания, — сказал он. — Это я так. Все очень мило и как подобает в случаях.
Он опять засмеялся.
— Позволь, да ведь я тебя знаю! — удивился Ярослав, глядя сверху вниз из седла.
— Это, князь, тот самый плотник, о котором я тебя рассказывал, — тихо сообщил Эймунд.
— Да? Что ж. Ну, посол, вот тебе пленный, отдавай нам Рагнвальда.
— И второго я тоже возьму, — сказал Дир.
— Дир, не надо, — попросил Хелье.
— Надо. Честное слово — надо. Святополк будет к тебе милостив. Будешь служить у меня под началом. Много я с тебя не потребую, не бойся.
Хелье так возмутился, что не нашелся, что ответить.
— Нет, — сказал Ярослав. — Такого уговору не было.
— А уговору… — начал было Дир, и повторил бы весь монолог до конца, включая кубышки, если бы Хелье не прервал его:
— Я остаюсь, Дир.
— Остаешься?
— Здесь.
— Но зачем?
— Так надо.
— Тебя убьют.
— Вряд ли. Бери пленного и езжай.
Он попытался подмигнуть, но глаз болел.
— Вон у тебя под глазом как вспухло, — заметил Дир.
— Это мой личный счет, — сказал Хелье. — Мне и платить.
Эймунд криво улыбнулся.
— Не желаю я, — заупрямился Дир. — Хорошо, не хочешь ко мне под начало — не надо. Но поедем вместе. А?
— Я хотел бы… — сказал Ярослав.
— Помолчи, князь, — сердито перебил его Дир. — Я этому человеку жизнью обязан. А тебе — ничем. Помолчи.
Ярослав сузил глаза. Это было все, что он мог сделать в данный момент. В его распоряжении было полтораста воинов. На противоположном берегу ждали команды тысячи ратников.
— Дир, бери пленного и езжай, — сказал Хелье строго. — Меня не убьют. Не такие дураки.
— А! — что-то понял Дир. — О! — он прищурился заговорщически и улыбнулся. — Ладно. Тогда ничего. Тогда я поеду. Вот вам ваш Рагнвальд. Поляка давайте сюда.
Когда ладья отошла на достаточное расстояние от берега, Ярослав спешился и подошел к Хелье.
— Второй раз ко мне едешь, и второй раз цели не достиг. Понятно, почему ты отказался ехать с послом.
— Почему же? — нагло удивился Хелье.
— Потому что второй провал тебе бы не простили. Решил стать перебежчиком. Ты не дурак, поэтому наверняка что-то знаешь. С пустыми руками ты бы не сунулся ко мне, скорее бы с послом поехал и попытался бы убежать, не доезжая до другого берега. Говори.
— Что говорить?
— То, что мне нужно знать.
— Продажных женщин обижать стыдно, — сказал Хелье.
— Это ты к чему?
— Я сказал то, что тебе нужно знать. Не знаю, знал ли ты это раньше. Но знать нужно.
— Ясно. Хватит. Привяжите ему камень потяжелее и скиньте в реку, — сказал Ярослав.
— Не спеши, князь, — тихо посоветовал Жискар.
— Не вмешивайся, — огрызнулся Ярослав.
— Так-то ты людей к себе приглашаешь, князь, — заметил Хелье. — Вот оно, твое гостеприимство. Шлешь приглашение, приглашенный приходит, а ты ему камень на шею. — Он представил себе Гостемила в этой ситуации и добавил: — Как это с твоей стороны вовсе не элегантно!
— Приглашение? Друг мой, — сказал Ярослав, — я не приглашаю к себе наемных убийц. Иногда, увы, они приходят сами, без приглашения.
— Что и доказывает, что я вовсе не наемный убийца, ибо меня ты пригласил.
Ярослав вставил ногу в стремя.
— Чего ждете? — спросил он.
— Князь, — сказал Жискар.
— Ну?
Жискар кивком указал ему на Хелье. Ярослав обернулся. Сигтунец протягивал ему какую-то грамоту. Князь вынул ногу из стремени.
— Это что?
— Приглашение.
— Кто же его написал?
— Ты сам, кто же еще, — сказал Хелье.
Ярослав приблизился и взял грамоту из руки Хелье. Прочел.
— И что же? — спросил он мрачно.
— Это ведь ты писал.
— Я. Но адресовано приглашение вовсе не тебе. Его перехватили.
— Не мне?
— Нет. Вот, посмотри, — он повернул грамоту текстом к Хелье и указал пальцем на слово. — Написано — Хелье. Не будешь же ты утверждать, что Хелье — это ты.
— Почему же. Буду.
— Ты — Хелье?
Хелье кивнул.
Ярослав потрогал бороду. У великих мира сего этот жест означает державные раздумья.
— Кто может это подтвердить? — спросил он.
— Тот, кто доставил мне эту грамоту.
— Я могу, — сказал вдруг Ляшко.
Ярослав круто обернулся.
— Он Хелье, — сказал Ляшко. — Я его видел несколько раз в Римском Кроге.
— Это ничего не меняет, — сказал Эймунд. — Впрочем, посол этот… тоже его только что так назвал. Но все равно не меняет.
Ярослав оборотился к Эймунду.
— Нет, не меняет?
— Нет.
Ярослав обвел взглядом воинов. Взгляд его остановился на всаднике со свердом в руках и другим свердом у бедра.
— Верни сверд, — потребовал он.
— Князь… — предупреждающе произнес Эймунд.
Ярослав поднял руку по направлению к нему, и Эймунд умолк.
— Пойдем в детинец, поговорим, — сказал Ярослав.
* * *
В гриднице князь сел на лавицу, а воеводы встали полукругом. Князь поманил Хелье к себе, и Хелье оказался в центре полукруга, состоящего из Ляшко, Эймунда, Рагнвальда и Жискара. Хелье понравилась склонность Ярослава к театральности.— Итак, — сказал Ярослав, — я ошибся. Я мог бы сказать — меня дважды ввели в заблуждение. Но это было бы полуправдой. Заблуждение — та же ошибка. Правитель не должен позволять вводить себя в заблуждение, тем более дважды. Но все мы люди, и все мы ошибаемся. Ответь — ты тот самый Хелье, который ездил в Константинополь?
Хелье кивнул.
— И тот самый, который присутствовал у реки Скальд?
Хелье снова кивнул. Эймунд оскалился.
— И в Вышгороде бывал, в окна лазил?
Хелье пожал плечами.
— Ты действительно прибыл в Новгород с предложением от конунга Олофа?
— У тебя превосходная память, князь, — заметил Хелье.
— Приношу тебе мои извинения, — сказал Ярослав. — Сердечно прошу тебя меня простить.
Ляшко, Жискар и Рагнвальд переглянулись, а Эймунд вдруг просветлел. Какой блистательный дипломатический ход, подумал он. О, я сделал очень правильный выбор! Князья, конунги — как дети малые, надуют щеки и ни за что свою вину ни перед кем не признают, разве что на плахе или под пытками. А этот взял и попросил прощения — у сопляка тощего безродного! Не сегодня-завтра он себе, князь наш, весь мир подчинит. Этот сопляк расплылся — эвон как, он уже любит Ярослава без памяти, он готов жизнь за него отдать. А ведь сопляк — парень крепкий, целеустремленный, целый день я с ним торчал у Скальда, а он помогал, показывал — и хоть бы бровь дрогнула. И сам же уволок Бориса на плече. И вот Ярослав его без всяких усилий очаровал. И ведь знал, перед кем извиниться! Ляшко вот князь будет без всякой провинности пилить, просто так, от плохого настроения, и никогда прощения не попросит, если не прав — потому что Ляшко никогда такой жест не оценит. А сопляка Хелье он купил сейчас, у всех на виду, всего, с потрохами. Это замечательно. Пусть он подчинит себе мир — я ему помогу, конечно же, еще как помогу! А когда подчинит, я буду править миром от его имени. Очаровывать он умеет и любит, а для правления деятельного слишком мягок и рассудителен. Поэтому в Хольмгарде есть Житник. А в мире вместо Житника буду я.
— Вот и Эймунд мне говорит, что конунг Олоф не прочь выдать замуж дщерь свою, — сказал Ярослав. — Впрочем, с тех пор, как ты мне это предложил, много времени прошло. Но если ты свое предложение сейчас подтвердишь — что ж, поедем в Сигтуну. Не откладывая.
Рагнвальд выставил вперед правую ногу.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Ярослав.
— Да. — Рагнвальд расправил плечи. — Не ко времени это, конунг. Это поссорит тебя с Норвегией.
— Рагнвальд, запахни рот, — велел ему Эймунд.
— Я…
— Рот запахни. — Он повернулся к князю. — За Норвегию отвечаю я. Не бойся, не поссоримся.
— Я и не боюсь, — уверил его Ярослав. — Что ж. Завтра же утром едем.
— Нет, — сказал Рагнвальд.
— Рот…
— Князь, она некрасивая, и девочка совсем.
Возникло неловкое молчание.
— Это межгосударственный брак, — попытался спасти положение Жискар. — Мон сюзерен, не обращай внимания на.
Не слушая его, Рагнвальд повысил голос:
— Князь, я видел, как к тебе по ночам, здесь, ходит женщина!
Неловкое молчание стало еще более неловким.
— И что же? — спросил наконец Ярослав.
— Ты — обыкновенный мужчина.
На это ответить было нечего. Ярослав ничего и не ответил.
— Она совсем девочка, — упавшим голосом повторил Рагнвальд.
Не вставая, Ярослав подтянул одну ногу, поставил ее на лавицу, обхватил рукой, а подбородок положил на колено, и воззрился на Рагнвальда, ожидая, что, может быть, он еще что-нибудь скажет.
Рагнвальд шагнул к князю, как шагают мужчины, желающие сказать своим соперникам несколько угрожающих слов тихим зловещим голосом прямо в лицо. Хелье и Эймунд, ближе всего стоявшие к князю, одновременно заступили Рагнвальду путь.
— Пропустите, — потребовал Рагнвальд.
— Назад, — сказал Эймунд.
Рагнвальд отступил и положил руку на рукоять. Два сверда одновременно сверкнули, выхваченные из ножен. Хелье и Эймунд прошли подготовку в одной и той же школе.
— Не беспокойтесь, дети мои, — сказал Ярослав. — Рагнвальд не собирается меня убивать. Речь идет о его двоюродной сестре, и он просто обеспокоен ее благосостоянием и желает видеть в ее будущем муже человека достойного. Женат ли ты, Рагнвальд?
Рагнвальд затравленно посмотрел на князя.
— Нет, — пробормотал он. — То есть, да. То есть…
— На собственном примере убедясь, что такое постоянно отсутствующий муж — он даже не помнит, женат ли он — Рагнвальд не хотел бы, чтобы его родственница находилась в том же положении, что и его собственная жена, — сказал Ярослав. — Видимо, ему нужны уверения в том, что ничего подобного допущено не будет. Дети мои, оставьте нас вдвоем.
Поколебавшись, Ляшко и Жискар двинулись к двери.
— Дай мне свой сверд, — приказал Эймунд Рагнвальду.
Рагнвальд молчал. Хелье, стоявший рядом, был согласен с Эймундом. Они ждали.
— Не нужно, дети мои, — Ярослав улыбнулся. — За меня не беспокойтесь.
— Князь, — сказал Хелье, — этот человек…
— Идите, — строго велел ему Ярослав.
Когда они остались одни,
— Рагнвальд, — сказал Ярослав, — знаю тебя, как мужа храброго и достойного. Бывают в жизни порывы и страсти, но они приходят и уходят, а достоинство непреходяще. Поэтому я уверен, что никогда не бросишь ты тень на доброе имя своей родственницы. В приданое Олоф дает Ладогу — возьми ее себе. Поезжай туда прямо сейчас, построй себе там дом, детинец, городище — все, что захочешь. И никогда — никогда — не смей показываться мне на глаза.
Рагнвальд сжал зубы. На скулах заходили у него желваки.
— Ты, князь, жесток, — заметил он. — Но и в твоей броне есть бреши.
— Есть, — согласился Ярослав. — Поэтому говорю тебе открыто — упаси тебя Создатель, Рагнвальд, вместо Ладоги поехать в Хольмгард к Житнику и договариваться там с ним о чем бы то ни было.
Рагнвальд опустил голову. Он сразу понял, откуда Ярославу известно про этот альтернативный план.
— Ты написал ему, — сказал Ярослав. — Это было очень неосторожно с твоей стороны. И твое счастье, что грамоту перехватили и доставили лично мне. Есть люди на свете, которые даже рады, что они ниддинги, которые умеют как-то с этим жить. Например, Эрик Рауде. А ты, Рагнвальд, не сумел бы. Тебя очень беспокоит собственный престиж, и мнение о тебе посторонних людей.
Рагнвальд мрачно смотрел на князя.
— Что ж, — сказал Ярослав. — Был у дочери конунга и другой кузен, племянник самого конунга. Лет на пять ее старше. Они вместе росли. Что подумает она, когда узнает, что ты женат на убийце ее любимого кузена?
Глаза Рагнвальда, и без того круглые от природы, округлились еще больше. Отрицать бессмысленно — Ярослав явно слишком хорошо осведомлен.
— Откуда тебе это известно? — спросил он на всякий случай.
— А как ты думаешь.
— Эймунд, — понял Рагнвальд.
Ярослав промолчал.
— Я убью ее! — сказал Рагнвальд.
— Это ничего не изменит.
Рагнвальд стоял перед Ярославом понурый, уже не яростный, уже не безумный.
— Что же делать, — пробормотал он растерянно.
— Ехать в Ладогу.
* * *
Степь бескрайняя, степь равнодушная, только звезды светят огромные, и очень холодно. Гуляет ветер по степи, поддувает то сбоку, то сзади, а то в лицо. Противно зимой в степи.Но ничего не поделаешь.
Две женские фигуры продвигались, подвывая ветру, поскуливая, но упрямо и неуклонно — на запад.
Богатый печенег, оказавшийся на поверку мужем неласковым, надменным, уехал сражаться под Любеч, оставив женщин своих на попечение престарелой своей матери, и жизнь Анхвисы и Светланки стала совершенно невыносимой. Старуха оказалась бойкая, злобная и коварная. Она и при хозяине, сыне своем, спуску женщинам не давала, все тыкала крючковатым грязным своим пальцем, все сверкала маленькими, кровью налитыми глазками, все требовала, чтобы муж их наказывал, а он ее слушался, и когда маленькая Светланка, поддерживаемая большой Анхвисой, заявляла о правах и протестовала, всегда становился он, подлец, на сторону грязной подлой своей матери. А как хозяин уехал, и вовсе разошлась старуха мерзкая, все кричала на них, все ей было не так, и лезла даже драться, и кнутом охаживала.