Страница:
— Я не справился… — Эймунд поперхнулся от возмущения. — Я потерял четверых!
— Это не делает честь твоему умению следовать планам.
— Бориса нет в живых.
— Не верю, — возразил Святополк. — Где тело? Что-то действительно произошло, это точно, судя по виду твоих горлохватов. Но дело явно кончилось провалом. Теперь Борис объединится с Ярославом и вдвоем они обвинят меня в попытке братоубийства. Великую службу ты мне сослужил, Эймунд. Пользы от дальнейшего общения с тобою и Неустрашимыми я, честно говоря, не вижу. Тайное общество, которое занимается лишь производством шума — хороша тайна, хорошо общество!
— Я предъявлю тебе доказательства, — почти крикнул Эймунд, сверкнув глазами. Он уже понял, что обманут, понял, что плотник подослан — но что ему оставалось делать и говорить?
— Сделай милость, — сказал Святополк.
Эймунд некоторое время переступал с ноги на ногу и кусал усы и губы.
— Пойдем в домик, поговорим, — предложил вдруг Святополк. — Наедине.
Эймунд прищурил один глаз.
— Что ж, пойдем. Рагнвальд!
— Лучше без него, — сказал Святополк. — Разговор очень важный и очень тайный.
Эймунд колебался только мгновение. Гордость взяла свое. При нем сверд, и если его решили убить, тихо это сделать не получится. Он последовал за Святополком.
Войдя в домик, он быстро оглядел помещение. Два подслеповатых окошка. Свет пасмурного дня едва пробивается. Стол, две лавицы. Святополк сел на одну из них. Эймунд остался стоять.
— Я никогда не просил Содружество ни о чем, — сказал Святополк. — Вы сами навязали мне содействие. Был заключен договор, подписанный нами обоими, в котором говорится, что никакие действия, как-либо касающиеся меня и моего будущего правления, не будут предприниматься без моего ведома. Так?
— Да, — ответил Эймунд. — То, что мы сделали с Борисом, было с тобою согласовано.
— Я пока что не знаю, что вы с ним сделали, и сделали ли что-нибудь.
— Я представлю…
— Это потом. На что я точно не давал согласия, так это на убийство моей жены.
— Твоей жены!
— Не надо смотреть на меня такими глазами, я не испугаюсь, Эймунд. Я вообще не из пугливых. Меня, видимо, решили подчинить. Применив обычные методы. Единственное, чего я не знаю — сделано ли это было тобою лично, или кем-то еще.
— Ты пожалеешь об этом, Святополк, — сказал Эймунд. — Не вижу смысла продолжать разговор. Прощай.
— Дир, — позвал негромко Святополк.
Между дверью и Эймундом возникло препятствие. Человек был на голову выше Эймунда и раза в полтора шире в плечах.
— Дир, — обратился к нему Святополк, — я не закончил разговор с сиим мужем, а он хочет уйти. Это невежливо.
Дир кивнул и взял Эймунда за горло. Эймунд хотел крикнуть, но не смог.
— Будешь сидеть и слушать, что, заметь, говорит тебе Великий Князь, — сказал Дир тихо. — Иначе я тебе зубы изо рта в арсель переставлю.
Не выпуская горло Эймунда, он доволок его до лавицы, швырнул на нее, и, схватив рукоять эймундова сверда, вытащил его из ножен. Оглядев и оценив сверд, он одним движением, чуть присев, вогнал его в земляной пол по самый кильон и снова отступил в тень.
— Что… сказал Эймунд и закашлялся. — Что это значит.
— Это значит, — объяснил Святополк, — что я считаю себя свободным от договора. Более того. Если тело Бориса не будет мне представлено, и пойдут слухи, и меня обвинят в убийстве брата, я представлю все это на суд Неустрашимых, которые не замедлят избрать себе другого предводителя в этих весях.
Святополк замолк. Эймунд заставил себя успокоиться и подумать.
— Тело Бориса я тебе найду, — пообещал он. — Его украли.
— Да, — сказал Святополк. — Наверное. Все воруют, ничего без присмотра оставить нельзя. Кто же его украл?
— Человек Ярослава, — ответил Эймунд после паузы.
— Зачем?
— Чтобы поссорить тебя со мной. Я знаю этого человека в лицо, и мои люди тоже его знают. Я его найду и он расскажет мне, где находится тело. Я найду этого человека сегодня. Поеду в Киев и найду. Он наверняка там, у Ярослава.
— Ты поедешь в Киев, но только со мной.
— Пока мы тут ждем твое войско из Берестова, мерзавец улизнет.
— Не думаю, — заверил его Святополк. — Я же не все войско поведу в Киев, это было бы глупо. Человек пятьсот всего.
— А они…
— Они скоро сюда прибудут.
— Все равно, пятьсот человек двигаются медленнее, чем двое или четверо.
— Это так.
— Я поеду…
— Ты — не поедешь.
— Хорошо. Но я пошлю Рагнвальда и остальных.
— Если хочешь. Позови его сюда.
— Позвать Рагнвальда?
— Ну да, — сказал Святополк. — Не мне же его звать. Я не бирич и не холоп твой.
— Но ведь…
— Что?
— Ведь я твой пленник.
— Ты? Вовсе нет.
— Но как же.
— Я уберег тебя от нарушения правил приличия, — объяснил Святополк. — У нас с тобою есть общее дело, и негоже тебе бросать его, не закончив. Либо ты предоставляешь доказательства, либо признаешь, что план твой не удался. В любом случае ты сразу становишься совершенно свободен.
Темнит, подумал Эймунд. Что он задумал?
— А с Рагнвальдом я должен говорить при тебе? — спросил он, оглядываясь на темный угол.
— Если желаешь. Но, возможно, между вами есть какие-то тайны, в которые тебе не хотелось бы меня посвящать. Что ж, я отойду в угол, к Диру, а вы с Рагнвальдом отойдете в противоположный, и шепчитесь там себе в хвоеволие. Только к двери не подходи, а то Дир расстроится.
— Как мне его позвать?
— Кого?
— Рагнвальда.
— Дир, открой дверь, — велел Святополк.
Дир открыл, и Эймунд, подойдя ближе, крикнул:
— Рагнвальд!
Длинный Рагнвальд независимой походкой подошел к домику.
— Войди, — подсказал Святополк.
— Войди, — громко сказал Эймунд.
Дир прикрыл за Рагнвальдом дверь. Рагнвальд бросил удивленный взгляд на рукоять сверда, торчащую из земляного пола. Святополк присоединился к Диру, а Эймунд с Рагнвальдом отошли в другой угол.
— Пойдешь в Киев с теми, кто на берегу, — сказал Эймунд тихо. — Найдешь там нашего плотника, свяжешь его, и спрячешь где-нибудь за городом. Расспросишь. Смотри только не убей и не калечь сильно. Если он тебе ничего не скажет, жди моего прибытия. Уж я душонку его подлую клещами вынимать буду.
Рагнвальд перевел взгляд на Святополка. Святополк и Дир стояли в тени, видно было плохо.
— Где же я его тебе найду? — спросил он. — Киев большой.
— Он наверняка человек Ярослава, — раздраженно и тихо сказал Эймунд. — Вот же, хорла, братики эти, поставили меня в положение. В живом и подвижном виде упомянутое тело Ярославу нужно еще меньше, чем Святополку. Кстати, наверняка все это было подстроено, чтобы поссорить меня со Святополком, Рагнвальд, и цели этой Ярослав, не в укор ему, а в похвалу буде сказано, очевидно достиг… Да, так вот. Пойдешь в детинец, расспросишь охрану.
— Ярослав охрану сменил, — напомнил Рагнвальд. — Ни одного из наших там наверняка нет.
— Слуг расспроси. Действуй, как считаешь нужным.
— А если меня в детинец не пустят?
— Спрашивай за воротами. Впрочем, сейчас я сделаю так, чтобы пустили. Перестань таращиться на рукоять. Это я всадил сверд, в ярости. А потом придающая силы ярость прошла, и обратно вытащить его я в один прием не смог.
— Но ведь…
— Что?
— Ты хотел сегодня же послать меня в Полонию.
— Разве?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы вместе с Мешкой ехать в Сигтуну.
— Да, действительно. Не к спеху сейчас, — ответил Эймунд с досадой. — И вообще не нужно. Судя по поведению князя, он больше не нуждается в наших услугах. И его союзники — не наши союзники. Поэтому — не нужно. Перестань таращиться на рукоять!
— Свадьбы не будет?
— Не будет. Во всяком случае не сейчас. С Болеславом очень трудно договориться без посредничества Святополка. Вот и имей дело со славянами. Кстати, когда будешь брать плотника… постарайся, чтобы об этом не узнали люди Ярослава.
— Постараюсь, — ответил радостно и тихо Рагнвальд. — А зачем, позволь спросить?
— Что это ты расцвел вдруг?… Зачем… Мало ли с кем понадобится нам в ближайшее время искать союза.
— Не понял.
— И не надо. Езжай и делай, что велено.
— А ты?
— А я побуду с князем. Прослежу, чтобы он не напутал чего, не натворил дел. Славяне — очень ненадежный народ.
— А все-таки, если я в детинце ничего не узнаю?
— Спрашивай за воротами. Не мне тебя учить. Иди. Нет, подожди. Ты заметил ухаря, который рядом со Святополком стоит?
— Да.
— Будешь выходить, глянь ему в лицо. Запомни его хорошо. Запомни надолго. Его нужно будет обязательно найти. Не сейчас, а потом. Но найти обязательно. Мне необходимо будет с ним поговорить.
Рагнвальд кивнул и пошел к двери. По пути он чуть не споткнулся о торчащую из земляного пола рукоять.
— Запереть, что ли, ворота? — размышлял Ярослав вслух. — А, Жискар? Выстоим до прибытия подкреплений?
— Большой город какой, — сказал Жискар рассеянно. — Красивый… Есть красивые женщины… А городскую стену нужно строить из камня.
— Да, — согласился Ярослав. — Именно. Что ж, посылай биричей, пусть собирают народ на торге.
— На торге? — удивился Жискар. — Что есть торг?
— Foire, — объяснил Ярослав. — Э… Le… la?… marchй.
— О! Это который внизу?
— Да, на Подоле. Иди, иди. Через два часа чтоб все собрались. Сколько тут жителей? Тысяч семьдесят, восемьдесят. Поместятся.
— Три медяка закладываю, братец, что князь не слезет с коня.
— Пес ети твою мать, — взволновался ремесленник. — Напугал! Чего ему слезать?
— На ногах-то говорить удобнее.
— Это тебе удобнее, потому у тебя коня нет.
— Люди добрые, киевляне, дети мои! — крикнул князь и спрыгнул на землю.
— Видишь? — сказал Грыжа.
— Так он сначала заговорил, а только потом слез.
— Нет, ты проиграл.
— Нет, не проиграл.
— Три медяка проиграл.
— Мы не договаривались.
— Нет, договаривались.
Кругом заинтересовались спором.
— Дети мои, — сказал Ярослав. — Сюда идет Святополк с тысячами воинов. Город не удержать, да и не хочу я, чтобы жители Киева гибли понапрасну. Мы уйдем. Мы дадим Святополку бой, но не в Киеве. Киев слишком хорош для этого. Дети мои, оставляю я вам киевскую казну нетронутой, дабы не наложил на вас Святополк дань непосильную, найдя ее пустой.
— Пусть катится обратно к своим астерам, — сказали в толпе не очень громко. Где-то захихикали. Никому и в голову не пришло, что Ярослав мог услышать. Но он услышал.
— Дети мои, — сказал Ярослав, качая головою. — Я плоть от плоти вашей.
Никто не понял, что это реплика на сказанное в толпе.
— … И Святополк тоже. Я хочу, чтобы вы жили хорошо. Святополк тоже этого хочет. Разница лишь в том, что я знаю, как это устроить, а Святополк не знает. Я не хочу кровопролития на ваших улицах, и потому ухожу. Святополк хочет, и потому идет сюда.
Те, кто все еще слушал князя, переглянулись в недоумении — к чему это он?
Что-то я не то говорю, подумал он. Или они как-то не так реагируют. Тупые. «Не говори народу всякую истину…» вспомнил он. Ага. Нужно говорить так, чтобы было интересно народу. Сказку им рассказать, что ли. В истории не было еще правителя, который, вместо речей, всем надоевших и в конечном счете бессмысленных, рассказал бы народу сказку. Или прочел бы какие-нибудь вирши. Не стать ли первым? Впрочем, нужно оставить здесь о себе хорошее впечатление. А вирши не все любят, да и сказки тоже. Говорят, что народ — как дети. Врут. Народ — как баба капризная. Сколько дней Святополк их тут поил? Мне докладывали, да я запамятовал. Не больше четырех.
Морковнику Грыже попали локтем в ребро. Он хотел уже было высказать возмущение по этому поводу, но тут увидел, что попавший — печенежский подросток лет четырнадцати. Подросток знал, что попал именно локтем именно в ребра Грыже, и попал потому, что привык передвигаться в пространстве экспансивно, не заботясь о том, причиняют ли его методы передвижения неудобство другим, и извиняться не собирался. Грыжа промолчал.
— Всех хозяев крогов прошу пожаловать в детинец, — сказал Ярослав. — Плачу им вперед, пусть поят всех желающих бесплатно следующие пять дней. Не забывайте меня, дети мои. Надеюсь…
Восторженный гул раздался повсюду и заглушил последние слова, «…мы встретимся еще раз, при более благоприятных обстоятельствах. Да благословит вас всех Создатель».
Морковник Грыжа обрадовался доброй вести вместе со всеми, но радость его омрачилась ноющими ребрами. Не очень сильно они и ныли, но Грыжа чувствовал себя униженным. Славянского подростка он тут же оттаскал бы за уши, а с печенегами связываться опасно. Вот, вроде бы, Ярослав их усмирил — но Ярослав уезжает. Морковник топтался на месте, а толпа валила мимо него, в основном к крогам. Кто-то наступил ему на ногу. Грыжа повернул голову, увидел какого-то тощего ремесленника, совсем замухрышку, и рассвирепел. Взяв наступившего за грудки, он закричал страшно:
— Ты что же это не смотришь, куда ковыляешь, метелкина жила? А? А?! Ты куда со своим ликом звериным вперся, топаешь честным людям по ногам, а? Вот из-за таких, как ты, и страдает народ!
Он ударил ремесленника наотмашь, и еще раз. Их бросились разнимать, то есть, отрывать Грыжу от ремесленника. Разняли.
— Вот, посудите, люди добрые, — сказал Грыжа. — Вот я стою, никого не трогаю, а он намеренно мне на ногу наступает. Идет, не смотрит. Мол ежели он ремесленник, а я морковник, то наплевать ему. А морковники не хуже ремесленников!
— Это как сказать, — заметил кто-то. — Разные бывают морковники. И разные ремесленники. Я вот знал одного ремесленника, так он такая сволочь был, хоть плачь.
— А я морковников знал целых три, — заметил кто-то еще. — И тоже аспиды, каких поискать.
Заспорили об этом. Какая-то баба сказала, что все они хороши, и ремесленники, и морковники, походят, поедят, попьют, перины подавят, да потом и бросят. Тут же подключились еще несколько баб, со сходным мнением. Замужние самодовольно улыбались, мол, многое и от самих баб зависит, не каждую бабу бросить легко. Бабе требуется умной быть и предусмотрительной, чтобы все предусматривать умом своим. Иная баба ни мордой, ни арселем не вышла, а своего не упустит. Ремесленник с разбитым ликом повлекся прочь. Грыжа махнул рукой и пошел было к крогу, но тут вдруг обнаружил, что кошелек у него все-таки схвитили, очевидно в тот момент, когда он бил ремесленника. Он совсем расстроился. Вот же, подумал он, ворье одно, вор на воре, хорла. Что же делать, там же было немало монет, теперь придется одалживать у межей, а они из-за частых перемен в детинце подняли ставки. Вот житье ведь, хорла.
Мимо шел вороватого вида малый лет десяти, таща на веревке деревянную лошадь на колесах, на которой восседала тощая пигалица того же возраста.
— Это ты у меня кошелек украл? — спросил Грыжа зло. — А?
— Ничего я не крал, — ответил малый. — Воровать нехорошо. Я не ворую.
— Да, как же, поверил я тебе. А ну выверни карманы, посмотрим, крал ты или не крал. Стой! Ты куда!
Грыжа поймал малого за ухо. Малый завизжал.
— Выворачивай карманы, тебе говорят.
Малый, скуля, вывернул карманы. Пигалица смотрела на сцену равнодушно, сидя на деревянной лошади. В карманах малого оказалось немало различных грунок — камешки разных размеров, пряник, гвоздь, и прочее из той же категории, и одна серебренная монетка.
— Вот, видишь, а говоришь не крал, — упрекнул его Грыжа.
— Ничего я не крал, — закричал малый. — Это мне дали монетку. Это моя монетка.
— Украл, украл, — Грыжа покачал головой и сунул монетку в карман.
— Отдай назад! Не твое! Мы на нее пряников…
— А ну пошел отсюда! — рыкнул на него Грыжа. — Пошел, говорят тебе!
Справа по ходу появились пятеро варангов, вышагивающих обходным путем, очевидно на Горку. Малый, пигалица и Грыжа одновременно поглядели на них и на всякий случай разошлись в разные стороны.
По пути домой Грыжа проходил мимо Михайловского Храма и подумал — не зайти ли? И зашел. В Храме было пусто. Грыжа направился прямо к дьякону, возящемуся у алтаря.
— Здравствуй, милый человек, — сказал он священнослужителю.
Дьякон обернулся.
— День добрый.
— А хотелось бы мне спросить у тебя, милый человек. Вот вы, хитрые греки, учите нас, что воровать нехорошо.
— Я не грек, — хмурясь, сообщил дьякон.
— Ты не ври, дружок, — в свою очередь хмурясь, сказал Грыжа. — Я к тебе с открытой душою вперся, а ты сразу врать начинаешь. Так вот, слушай. Вот вы нас учите, что воровать плохо, нельзя. А люди все воруют. Может, плохо учите? Вот у меня кошелек сегодня украли. Так вот, раз вы, греки, все то время, что я на свете живу, учите народ, что воровать нельзя, а он все ворует, так может, чтобы вы лучше учили, вам надобно каждую кражу возмещать? Вот у меня в кошельке было монет на полгривны. Вот подай мне эти полгривны теперь.
— Шел бы ты, добрый человек, домой, — сказал дьякон неприязненно. — У нас тут дел очень много, главный к князю собирается.
— Ага, вот давай его сюда, главного, я с ним поговорю.
— Главный по-славянски не понимает.
— Ага, как деньги с нас брать, так ничего, а как заплатить причитающееся, так по-славянски не понимает. Вы, греки хитроарсельные, разжирели на наших-то трудах да хлебах. Нет, пусть идет сюда, я уж ему объясню как-нибудь.
— Ты, дядя, когда последний раз деньги церкви давал?
— Вчера давал, — не моргнув глазом сказал Грыжа.
— Вчера церковь закрыта была. Крышу мы чинили.
— Я другой церкви давал.
— Иди домой, добрый человек.
— Домой мне, значит. Ах вы, кровопийцы. Ах вы аспиды.
— Я ведь, добрый человек, охрану позову.
— Зови. Какая охрана, охрана вся в детинце.
— Владыка! — крикнул дьякон. — Владыка!
Владыка на зов не вышел. Вышел Александр.
— Что кричишь, дьякон? — спросил он.
— Вот, Александр, пока ты там с отцом… вот.
— Что тебе надобно, добрый молодец?
— А вот, — возмущенно сказал Грыжа, — деньги мне положены, две гривны, а не отдают.
— За что же?
— Задолженность.
Александр глянул на дьякона, и дьякон отрицательно покачал головой.
— Ага, — сообразил Александр. — А за что задолжали они тебе?
— За крышу. Я вчера им крышу чинил.
Александр снова посмотрел на дьякона. Дьякон развел руками и закатил глаза. Тогда Александр взял Морковника Грыжу за локоть и поволок к выходу.
— Ай! — закричал Грыжа.
— Не кричи, — велел Александр.
Грыжа замолчал. Хватка у Александра была стальная. Сын Ипполита вывел Грыжу на крыльцо, отправил его вниз по ступенькам подзатыльником, и зашел обратно в храм. Грыжа поплелся домой.
Нет справедливости в мире, думал он, теребя в кармане серебренную монетку. Сколько хотят, столько и берут. По праву сильного. Притесняют нас, честных тружеников.
Он все-таки зашел в крог, поскольку все-таки нынче наливали, не взимая плату, а как мимо такого пройти? Глупо. Ему налили, и он выпил — отчаянная гадость.
— А получше нет ли чего, чашник? — спросил он.
— Есть.
— Так налей мне.
— За получше платить надо, дядя, — сказал чашник.
— А князь обещал всех бесплатно поить.
— Да. Тебя ж и поят. Вот это пойло — сколько хочешь, столько и пей. А ты думал, тебе греческого нальют задаром-то?
Грыжа огляделся вокруг. Остальные посетители тоже пили морщась. Пили и морщились. И здесь нас обманывают, подумал Грыжа. Плюнув на пол, он вышел из крога. Тут в нем проснулся исследовательский интерес. Пройдя мимо своего дома, он направился к другому крогу — посмотреть, чем поят там. Крог располагался у подножия Пыльного Спуска, и картина здесь была иная. Здесь наливали доброе вино — из Греции и из Корсуни. Но сесть за столик Грыже не захотелось — все посетители крога были печенеги. Они очень шумели и веселились, а когда Грыжа вошел, некоторые воззрились на него враждебно. Вот так вот, подумал он. Этим всегда нальют хорошо, иначе они крог сожгут.
Переправились на неохраняемый Подол и оттуда официальным степенным шагом поднялись на Горку. У входа в детинец Рагнвальд торжественно вытащил грамоту, обращение Святополка к Ярославу, но единственный стражник только пожал плечами и отвернулся. Послание писано было по-славянски, и сколько не ломал над ним голову Рагнвальд по пути сюда, ничего понять ему так и не удалось. Можно было зайти в церковь и найти грамотного дьякона, но все последствия такого поступка учесть не представлялось возможным, и Рагнвальд благоразумно решил отказаться от этой идеи.
Делегация проследовала во двор, а затем в терем. Один из членов ее вернулся и заговорил со стражником. Вскоре он убедился, что стражник ничего не знает.
Через некоторое время делегация вышла из терема. Рагнвальд нес в руке новую грамоту — от Ярослава Святополку, тоже писаную по-славянски. Вообще-то в славяноязычной стране писать по-славянски — обычное дело, а все равно обидно, что нельзя прочесть. Почему-то Рагнвальд был уверен, что если бы он умел читать на этом языке, князья обменялись бы депешами, используя еще какой-нибудь язык, латынь или греческий. Что-то было в манере обоих князей от политического артистизма. Дипломатический юмор, введенный в этих краях Владимиром, находил отклик в душах обоих князей — и оппортуниста Святополка, и авантюриста Ярослава.
Памятуя о совете Эймунда расспросить прохожих за воротами, Рагнвальд стал вглядываться в лица. Как на зло, все лица, попадавшиеся ему на пути, были славянские. Либо все шведы уехали в Польшу, либо, из-за долгого пребывания на Руси, Рагнвальд начал путаться в таких вещах. Можно было и славянина спросить, почти все киевляне в той или иной степени знают шведское наречие, но Рагнвальд славянам не доверял.
Тут его осенило. Нужно зайти в дом Эймунда. Там наверняка кто-то остался, а задача Неустрашимых — знать все обо всем. Вместе со своими спутниками он свернул вправо, затем влево, спустился ниже, и зашел в знакомый двор.
Ставка Неустрашимых в Киеве стояла нетронутая событиями. Лихие люди помнили, что обитатели этого дома незваных гостей не жалуют, и рвут в клочья, и, возможно, даже едят, поскольку по слухам ни один незваный гость, раз зайдя в дом этот, не вышел и не был вынесен обратно. А ярославова сотня, оценив чистый и спокойный вид дома, не устроила здесь проверку.
Почти все обычные посетители дома оказались на месте и занимались обычными делами — депешами, планами, а больше разговаривали и дегустировали. Даже холопий состав не сменился и не уменьшился — в полупустом городе! Рагнвальд почувствовал легкий прилив гордости за тайное общество, членом которого он состоял. Молодцы мы, подумал он. Сейчас я все узнаю.
Но нет, Неустрашимые тоже ничего не знали. Тощий молодой плотник? Никакого понятия. Тело? Нет, не видели, не слышали, а что? Нет, в детинец недвижное тело не поступало. И из детинца не выступало.
Рагнвальд решил было, что Неустрашимые все это время валяли дурака, но ему тут же доказали, что это не так, перечислив поименно почти всю ярославову сотню, а также всех купцов, ремесленников, смердов, укупов и холопов, побывавших в детинце или возле детинца за последние три дня.
Возвращаться ни с чем к Эймунду было опасно. Рагнвальд поманил к себе Ларса и Тикку.
— Идите на Подол. Купите себе лодку и езжайте обратно к Скальду. Борис на полголовы ниже меня ростом. Выберете более или менее подходящий из оставшихся трупов. В богатой одежде, чтобы было похоже. Борис темноволосый, найдите темноволосого. Лицо разобьете палицей до неузнаваемости. Привезете к Подолу.
— Это не делает честь твоему умению следовать планам.
— Бориса нет в живых.
— Не верю, — возразил Святополк. — Где тело? Что-то действительно произошло, это точно, судя по виду твоих горлохватов. Но дело явно кончилось провалом. Теперь Борис объединится с Ярославом и вдвоем они обвинят меня в попытке братоубийства. Великую службу ты мне сослужил, Эймунд. Пользы от дальнейшего общения с тобою и Неустрашимыми я, честно говоря, не вижу. Тайное общество, которое занимается лишь производством шума — хороша тайна, хорошо общество!
— Я предъявлю тебе доказательства, — почти крикнул Эймунд, сверкнув глазами. Он уже понял, что обманут, понял, что плотник подослан — но что ему оставалось делать и говорить?
— Сделай милость, — сказал Святополк.
Эймунд некоторое время переступал с ноги на ногу и кусал усы и губы.
— Пойдем в домик, поговорим, — предложил вдруг Святополк. — Наедине.
Эймунд прищурил один глаз.
— Что ж, пойдем. Рагнвальд!
— Лучше без него, — сказал Святополк. — Разговор очень важный и очень тайный.
Эймунд колебался только мгновение. Гордость взяла свое. При нем сверд, и если его решили убить, тихо это сделать не получится. Он последовал за Святополком.
Войдя в домик, он быстро оглядел помещение. Два подслеповатых окошка. Свет пасмурного дня едва пробивается. Стол, две лавицы. Святополк сел на одну из них. Эймунд остался стоять.
— Я никогда не просил Содружество ни о чем, — сказал Святополк. — Вы сами навязали мне содействие. Был заключен договор, подписанный нами обоими, в котором говорится, что никакие действия, как-либо касающиеся меня и моего будущего правления, не будут предприниматься без моего ведома. Так?
— Да, — ответил Эймунд. — То, что мы сделали с Борисом, было с тобою согласовано.
— Я пока что не знаю, что вы с ним сделали, и сделали ли что-нибудь.
— Я представлю…
— Это потом. На что я точно не давал согласия, так это на убийство моей жены.
— Твоей жены!
— Не надо смотреть на меня такими глазами, я не испугаюсь, Эймунд. Я вообще не из пугливых. Меня, видимо, решили подчинить. Применив обычные методы. Единственное, чего я не знаю — сделано ли это было тобою лично, или кем-то еще.
— Ты пожалеешь об этом, Святополк, — сказал Эймунд. — Не вижу смысла продолжать разговор. Прощай.
— Дир, — позвал негромко Святополк.
Между дверью и Эймундом возникло препятствие. Человек был на голову выше Эймунда и раза в полтора шире в плечах.
— Дир, — обратился к нему Святополк, — я не закончил разговор с сиим мужем, а он хочет уйти. Это невежливо.
Дир кивнул и взял Эймунда за горло. Эймунд хотел крикнуть, но не смог.
— Будешь сидеть и слушать, что, заметь, говорит тебе Великий Князь, — сказал Дир тихо. — Иначе я тебе зубы изо рта в арсель переставлю.
Не выпуская горло Эймунда, он доволок его до лавицы, швырнул на нее, и, схватив рукоять эймундова сверда, вытащил его из ножен. Оглядев и оценив сверд, он одним движением, чуть присев, вогнал его в земляной пол по самый кильон и снова отступил в тень.
— Что… сказал Эймунд и закашлялся. — Что это значит.
— Это значит, — объяснил Святополк, — что я считаю себя свободным от договора. Более того. Если тело Бориса не будет мне представлено, и пойдут слухи, и меня обвинят в убийстве брата, я представлю все это на суд Неустрашимых, которые не замедлят избрать себе другого предводителя в этих весях.
Святополк замолк. Эймунд заставил себя успокоиться и подумать.
— Тело Бориса я тебе найду, — пообещал он. — Его украли.
— Да, — сказал Святополк. — Наверное. Все воруют, ничего без присмотра оставить нельзя. Кто же его украл?
— Человек Ярослава, — ответил Эймунд после паузы.
— Зачем?
— Чтобы поссорить тебя со мной. Я знаю этого человека в лицо, и мои люди тоже его знают. Я его найду и он расскажет мне, где находится тело. Я найду этого человека сегодня. Поеду в Киев и найду. Он наверняка там, у Ярослава.
— Ты поедешь в Киев, но только со мной.
— Пока мы тут ждем твое войско из Берестова, мерзавец улизнет.
— Не думаю, — заверил его Святополк. — Я же не все войско поведу в Киев, это было бы глупо. Человек пятьсот всего.
— А они…
— Они скоро сюда прибудут.
— Все равно, пятьсот человек двигаются медленнее, чем двое или четверо.
— Это так.
— Я поеду…
— Ты — не поедешь.
— Хорошо. Но я пошлю Рагнвальда и остальных.
— Если хочешь. Позови его сюда.
— Позвать Рагнвальда?
— Ну да, — сказал Святополк. — Не мне же его звать. Я не бирич и не холоп твой.
— Но ведь…
— Что?
— Ведь я твой пленник.
— Ты? Вовсе нет.
— Но как же.
— Я уберег тебя от нарушения правил приличия, — объяснил Святополк. — У нас с тобою есть общее дело, и негоже тебе бросать его, не закончив. Либо ты предоставляешь доказательства, либо признаешь, что план твой не удался. В любом случае ты сразу становишься совершенно свободен.
Темнит, подумал Эймунд. Что он задумал?
— А с Рагнвальдом я должен говорить при тебе? — спросил он, оглядываясь на темный угол.
— Если желаешь. Но, возможно, между вами есть какие-то тайны, в которые тебе не хотелось бы меня посвящать. Что ж, я отойду в угол, к Диру, а вы с Рагнвальдом отойдете в противоположный, и шепчитесь там себе в хвоеволие. Только к двери не подходи, а то Дир расстроится.
— Как мне его позвать?
— Кого?
— Рагнвальда.
— Дир, открой дверь, — велел Святополк.
Дир открыл, и Эймунд, подойдя ближе, крикнул:
— Рагнвальд!
Длинный Рагнвальд независимой походкой подошел к домику.
— Войди, — подсказал Святополк.
— Войди, — громко сказал Эймунд.
Дир прикрыл за Рагнвальдом дверь. Рагнвальд бросил удивленный взгляд на рукоять сверда, торчащую из земляного пола. Святополк присоединился к Диру, а Эймунд с Рагнвальдом отошли в другой угол.
— Пойдешь в Киев с теми, кто на берегу, — сказал Эймунд тихо. — Найдешь там нашего плотника, свяжешь его, и спрячешь где-нибудь за городом. Расспросишь. Смотри только не убей и не калечь сильно. Если он тебе ничего не скажет, жди моего прибытия. Уж я душонку его подлую клещами вынимать буду.
Рагнвальд перевел взгляд на Святополка. Святополк и Дир стояли в тени, видно было плохо.
— Где же я его тебе найду? — спросил он. — Киев большой.
— Он наверняка человек Ярослава, — раздраженно и тихо сказал Эймунд. — Вот же, хорла, братики эти, поставили меня в положение. В живом и подвижном виде упомянутое тело Ярославу нужно еще меньше, чем Святополку. Кстати, наверняка все это было подстроено, чтобы поссорить меня со Святополком, Рагнвальд, и цели этой Ярослав, не в укор ему, а в похвалу буде сказано, очевидно достиг… Да, так вот. Пойдешь в детинец, расспросишь охрану.
— Ярослав охрану сменил, — напомнил Рагнвальд. — Ни одного из наших там наверняка нет.
— Слуг расспроси. Действуй, как считаешь нужным.
— А если меня в детинец не пустят?
— Спрашивай за воротами. Впрочем, сейчас я сделаю так, чтобы пустили. Перестань таращиться на рукоять. Это я всадил сверд, в ярости. А потом придающая силы ярость прошла, и обратно вытащить его я в один прием не смог.
— Но ведь…
— Что?
— Ты хотел сегодня же послать меня в Полонию.
— Разве?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы вместе с Мешкой ехать в Сигтуну.
— Да, действительно. Не к спеху сейчас, — ответил Эймунд с досадой. — И вообще не нужно. Судя по поведению князя, он больше не нуждается в наших услугах. И его союзники — не наши союзники. Поэтому — не нужно. Перестань таращиться на рукоять!
— Свадьбы не будет?
— Не будет. Во всяком случае не сейчас. С Болеславом очень трудно договориться без посредничества Святополка. Вот и имей дело со славянами. Кстати, когда будешь брать плотника… постарайся, чтобы об этом не узнали люди Ярослава.
— Постараюсь, — ответил радостно и тихо Рагнвальд. — А зачем, позволь спросить?
— Что это ты расцвел вдруг?… Зачем… Мало ли с кем понадобится нам в ближайшее время искать союза.
— Не понял.
— И не надо. Езжай и делай, что велено.
— А ты?
— А я побуду с князем. Прослежу, чтобы он не напутал чего, не натворил дел. Славяне — очень ненадежный народ.
— А все-таки, если я в детинце ничего не узнаю?
— Спрашивай за воротами. Не мне тебя учить. Иди. Нет, подожди. Ты заметил ухаря, который рядом со Святополком стоит?
— Да.
— Будешь выходить, глянь ему в лицо. Запомни его хорошо. Запомни надолго. Его нужно будет обязательно найти. Не сейчас, а потом. Но найти обязательно. Мне необходимо будет с ним поговорить.
Рагнвальд кивнул и пошел к двери. По пути он чуть не споткнулся о торчащую из земляного пола рукоять.
* * *
Подкреплений не было. Ярослав на них и не рассчитывал так скоро. Гонец доложил, что Святополк переправляет часть войска через Днепр всего в трех аржах к югу, намереваясь, очевидно, заступить на юго-западный хувудваг. Ярослав и Жискар забрались на стену детинца. Да, перемещения на юге действительно имели место.— Запереть, что ли, ворота? — размышлял Ярослав вслух. — А, Жискар? Выстоим до прибытия подкреплений?
— Большой город какой, — сказал Жискар рассеянно. — Красивый… Есть красивые женщины… А городскую стену нужно строить из камня.
— Да, — согласился Ярослав. — Именно. Что ж, посылай биричей, пусть собирают народ на торге.
— На торге? — удивился Жискар. — Что есть торг?
— Foire, — объяснил Ярослав. — Э… Le… la?… marchй.
— О! Это который внизу?
— Да, на Подоле. Иди, иди. Через два часа чтоб все собрались. Сколько тут жителей? Тысяч семьдесят, восемьдесят. Поместятся.
* * *
Морковник Грыжа, живший неподалеку от Подола и услышавший от сиплого бирича, что князь будет нынче же говорить на торге, вернулся в дом, съел обед, без излишней жестокости побил жену, приговаривая «А вареники-то перепрели, хорла, перепрели вареники-то», умылся наскоро и проследовал на торг. Народу там оказалось ужас сколько, и Грыже, человеку в принципе не злому, но увлекающемуся, пришлось действовать плечами, локтями, и даже коленями, чтобы пробить себе путь в первые ряды. Удивительно, как в городе умещается столько разного народу, думал Грыжа, придерживая рукой кошель в кармане портов, чтобы не схвитили. И все разные. Вот стоят сынки боляр, держат в руках пучки укропа — это чтобы досадить новым властям, мол, вот при Добрыне, отце народном, было замечательно, а теперь вон чего. Вот просто тупые ремесленники. Вот старики и старухи, им близко не подойти, они немощны. Вон священники в длинном. Вон купцы. Как много всяких. Вон холопы. Да. А вот и князь. Ишь как едет на коне, с ратниками. Интересно, слезет он с коня, перед тем, как говорить, или нет? Грыжа тронул за плечо стоящего рядом ремесленника.— Три медяка закладываю, братец, что князь не слезет с коня.
— Пес ети твою мать, — взволновался ремесленник. — Напугал! Чего ему слезать?
— На ногах-то говорить удобнее.
— Это тебе удобнее, потому у тебя коня нет.
— Люди добрые, киевляне, дети мои! — крикнул князь и спрыгнул на землю.
— Видишь? — сказал Грыжа.
— Так он сначала заговорил, а только потом слез.
— Нет, ты проиграл.
— Нет, не проиграл.
— Три медяка проиграл.
— Мы не договаривались.
— Нет, договаривались.
Кругом заинтересовались спором.
— Дети мои, — сказал Ярослав. — Сюда идет Святополк с тысячами воинов. Город не удержать, да и не хочу я, чтобы жители Киева гибли понапрасну. Мы уйдем. Мы дадим Святополку бой, но не в Киеве. Киев слишком хорош для этого. Дети мои, оставляю я вам киевскую казну нетронутой, дабы не наложил на вас Святополк дань непосильную, найдя ее пустой.
— Пусть катится обратно к своим астерам, — сказали в толпе не очень громко. Где-то захихикали. Никому и в голову не пришло, что Ярослав мог услышать. Но он услышал.
— Дети мои, — сказал Ярослав, качая головою. — Я плоть от плоти вашей.
Никто не понял, что это реплика на сказанное в толпе.
— … И Святополк тоже. Я хочу, чтобы вы жили хорошо. Святополк тоже этого хочет. Разница лишь в том, что я знаю, как это устроить, а Святополк не знает. Я не хочу кровопролития на ваших улицах, и потому ухожу. Святополк хочет, и потому идет сюда.
Те, кто все еще слушал князя, переглянулись в недоумении — к чему это он?
Что-то я не то говорю, подумал он. Или они как-то не так реагируют. Тупые. «Не говори народу всякую истину…» вспомнил он. Ага. Нужно говорить так, чтобы было интересно народу. Сказку им рассказать, что ли. В истории не было еще правителя, который, вместо речей, всем надоевших и в конечном счете бессмысленных, рассказал бы народу сказку. Или прочел бы какие-нибудь вирши. Не стать ли первым? Впрочем, нужно оставить здесь о себе хорошее впечатление. А вирши не все любят, да и сказки тоже. Говорят, что народ — как дети. Врут. Народ — как баба капризная. Сколько дней Святополк их тут поил? Мне докладывали, да я запамятовал. Не больше четырех.
Морковнику Грыже попали локтем в ребро. Он хотел уже было высказать возмущение по этому поводу, но тут увидел, что попавший — печенежский подросток лет четырнадцати. Подросток знал, что попал именно локтем именно в ребра Грыже, и попал потому, что привык передвигаться в пространстве экспансивно, не заботясь о том, причиняют ли его методы передвижения неудобство другим, и извиняться не собирался. Грыжа промолчал.
— Всех хозяев крогов прошу пожаловать в детинец, — сказал Ярослав. — Плачу им вперед, пусть поят всех желающих бесплатно следующие пять дней. Не забывайте меня, дети мои. Надеюсь…
Восторженный гул раздался повсюду и заглушил последние слова, «…мы встретимся еще раз, при более благоприятных обстоятельствах. Да благословит вас всех Создатель».
Морковник Грыжа обрадовался доброй вести вместе со всеми, но радость его омрачилась ноющими ребрами. Не очень сильно они и ныли, но Грыжа чувствовал себя униженным. Славянского подростка он тут же оттаскал бы за уши, а с печенегами связываться опасно. Вот, вроде бы, Ярослав их усмирил — но Ярослав уезжает. Морковник топтался на месте, а толпа валила мимо него, в основном к крогам. Кто-то наступил ему на ногу. Грыжа повернул голову, увидел какого-то тощего ремесленника, совсем замухрышку, и рассвирепел. Взяв наступившего за грудки, он закричал страшно:
— Ты что же это не смотришь, куда ковыляешь, метелкина жила? А? А?! Ты куда со своим ликом звериным вперся, топаешь честным людям по ногам, а? Вот из-за таких, как ты, и страдает народ!
Он ударил ремесленника наотмашь, и еще раз. Их бросились разнимать, то есть, отрывать Грыжу от ремесленника. Разняли.
— Вот, посудите, люди добрые, — сказал Грыжа. — Вот я стою, никого не трогаю, а он намеренно мне на ногу наступает. Идет, не смотрит. Мол ежели он ремесленник, а я морковник, то наплевать ему. А морковники не хуже ремесленников!
— Это как сказать, — заметил кто-то. — Разные бывают морковники. И разные ремесленники. Я вот знал одного ремесленника, так он такая сволочь был, хоть плачь.
— А я морковников знал целых три, — заметил кто-то еще. — И тоже аспиды, каких поискать.
Заспорили об этом. Какая-то баба сказала, что все они хороши, и ремесленники, и морковники, походят, поедят, попьют, перины подавят, да потом и бросят. Тут же подключились еще несколько баб, со сходным мнением. Замужние самодовольно улыбались, мол, многое и от самих баб зависит, не каждую бабу бросить легко. Бабе требуется умной быть и предусмотрительной, чтобы все предусматривать умом своим. Иная баба ни мордой, ни арселем не вышла, а своего не упустит. Ремесленник с разбитым ликом повлекся прочь. Грыжа махнул рукой и пошел было к крогу, но тут вдруг обнаружил, что кошелек у него все-таки схвитили, очевидно в тот момент, когда он бил ремесленника. Он совсем расстроился. Вот же, подумал он, ворье одно, вор на воре, хорла. Что же делать, там же было немало монет, теперь придется одалживать у межей, а они из-за частых перемен в детинце подняли ставки. Вот житье ведь, хорла.
Мимо шел вороватого вида малый лет десяти, таща на веревке деревянную лошадь на колесах, на которой восседала тощая пигалица того же возраста.
— Это ты у меня кошелек украл? — спросил Грыжа зло. — А?
— Ничего я не крал, — ответил малый. — Воровать нехорошо. Я не ворую.
— Да, как же, поверил я тебе. А ну выверни карманы, посмотрим, крал ты или не крал. Стой! Ты куда!
Грыжа поймал малого за ухо. Малый завизжал.
— Выворачивай карманы, тебе говорят.
Малый, скуля, вывернул карманы. Пигалица смотрела на сцену равнодушно, сидя на деревянной лошади. В карманах малого оказалось немало различных грунок — камешки разных размеров, пряник, гвоздь, и прочее из той же категории, и одна серебренная монетка.
— Вот, видишь, а говоришь не крал, — упрекнул его Грыжа.
— Ничего я не крал, — закричал малый. — Это мне дали монетку. Это моя монетка.
— Украл, украл, — Грыжа покачал головой и сунул монетку в карман.
— Отдай назад! Не твое! Мы на нее пряников…
— А ну пошел отсюда! — рыкнул на него Грыжа. — Пошел, говорят тебе!
Справа по ходу появились пятеро варангов, вышагивающих обходным путем, очевидно на Горку. Малый, пигалица и Грыжа одновременно поглядели на них и на всякий случай разошлись в разные стороны.
По пути домой Грыжа проходил мимо Михайловского Храма и подумал — не зайти ли? И зашел. В Храме было пусто. Грыжа направился прямо к дьякону, возящемуся у алтаря.
— Здравствуй, милый человек, — сказал он священнослужителю.
Дьякон обернулся.
— День добрый.
— А хотелось бы мне спросить у тебя, милый человек. Вот вы, хитрые греки, учите нас, что воровать нехорошо.
— Я не грек, — хмурясь, сообщил дьякон.
— Ты не ври, дружок, — в свою очередь хмурясь, сказал Грыжа. — Я к тебе с открытой душою вперся, а ты сразу врать начинаешь. Так вот, слушай. Вот вы нас учите, что воровать плохо, нельзя. А люди все воруют. Может, плохо учите? Вот у меня кошелек сегодня украли. Так вот, раз вы, греки, все то время, что я на свете живу, учите народ, что воровать нельзя, а он все ворует, так может, чтобы вы лучше учили, вам надобно каждую кражу возмещать? Вот у меня в кошельке было монет на полгривны. Вот подай мне эти полгривны теперь.
— Шел бы ты, добрый человек, домой, — сказал дьякон неприязненно. — У нас тут дел очень много, главный к князю собирается.
— Ага, вот давай его сюда, главного, я с ним поговорю.
— Главный по-славянски не понимает.
— Ага, как деньги с нас брать, так ничего, а как заплатить причитающееся, так по-славянски не понимает. Вы, греки хитроарсельные, разжирели на наших-то трудах да хлебах. Нет, пусть идет сюда, я уж ему объясню как-нибудь.
— Ты, дядя, когда последний раз деньги церкви давал?
— Вчера давал, — не моргнув глазом сказал Грыжа.
— Вчера церковь закрыта была. Крышу мы чинили.
— Я другой церкви давал.
— Иди домой, добрый человек.
— Домой мне, значит. Ах вы, кровопийцы. Ах вы аспиды.
— Я ведь, добрый человек, охрану позову.
— Зови. Какая охрана, охрана вся в детинце.
— Владыка! — крикнул дьякон. — Владыка!
Владыка на зов не вышел. Вышел Александр.
— Что кричишь, дьякон? — спросил он.
— Вот, Александр, пока ты там с отцом… вот.
— Что тебе надобно, добрый молодец?
— А вот, — возмущенно сказал Грыжа, — деньги мне положены, две гривны, а не отдают.
— За что же?
— Задолженность.
Александр глянул на дьякона, и дьякон отрицательно покачал головой.
— Ага, — сообразил Александр. — А за что задолжали они тебе?
— За крышу. Я вчера им крышу чинил.
Александр снова посмотрел на дьякона. Дьякон развел руками и закатил глаза. Тогда Александр взял Морковника Грыжу за локоть и поволок к выходу.
— Ай! — закричал Грыжа.
— Не кричи, — велел Александр.
Грыжа замолчал. Хватка у Александра была стальная. Сын Ипполита вывел Грыжу на крыльцо, отправил его вниз по ступенькам подзатыльником, и зашел обратно в храм. Грыжа поплелся домой.
Нет справедливости в мире, думал он, теребя в кармане серебренную монетку. Сколько хотят, столько и берут. По праву сильного. Притесняют нас, честных тружеников.
Он все-таки зашел в крог, поскольку все-таки нынче наливали, не взимая плату, а как мимо такого пройти? Глупо. Ему налили, и он выпил — отчаянная гадость.
— А получше нет ли чего, чашник? — спросил он.
— Есть.
— Так налей мне.
— За получше платить надо, дядя, — сказал чашник.
— А князь обещал всех бесплатно поить.
— Да. Тебя ж и поят. Вот это пойло — сколько хочешь, столько и пей. А ты думал, тебе греческого нальют задаром-то?
Грыжа огляделся вокруг. Остальные посетители тоже пили морщась. Пили и морщились. И здесь нас обманывают, подумал Грыжа. Плюнув на пол, он вышел из крога. Тут в нем проснулся исследовательский интерес. Пройдя мимо своего дома, он направился к другому крогу — посмотреть, чем поят там. Крог располагался у подножия Пыльного Спуска, и картина здесь была иная. Здесь наливали доброе вино — из Греции и из Корсуни. Но сесть за столик Грыже не захотелось — все посетители крога были печенеги. Они очень шумели и веселились, а когда Грыжа вошел, некоторые воззрились на него враждебно. Вот так вот, подумал он. Этим всегда нальют хорошо, иначе они крог сожгут.
* * *
Коней, любезно предоставленных Святополком, привязали у переправы, в том месте, где еще недавно стояла сторожка со стойлами. Единственная торчавшая возле берега лодка, которую чудом до сих пор не украли, обнаружила течь. Еле дотянули до Безымянного Острова, расковыряли прохудившееся место, заткнули деревянной пробкой. Пробку произвели из срубленного тут же на острове деревца. Рагнвальд поймал себя на мысли, что плотник, которого они ехали ловить, сделал бы все это быстрее и лучше. Возможно даже построил бы новую лодку за это время.Переправились на неохраняемый Подол и оттуда официальным степенным шагом поднялись на Горку. У входа в детинец Рагнвальд торжественно вытащил грамоту, обращение Святополка к Ярославу, но единственный стражник только пожал плечами и отвернулся. Послание писано было по-славянски, и сколько не ломал над ним голову Рагнвальд по пути сюда, ничего понять ему так и не удалось. Можно было зайти в церковь и найти грамотного дьякона, но все последствия такого поступка учесть не представлялось возможным, и Рагнвальд благоразумно решил отказаться от этой идеи.
Делегация проследовала во двор, а затем в терем. Один из членов ее вернулся и заговорил со стражником. Вскоре он убедился, что стражник ничего не знает.
Через некоторое время делегация вышла из терема. Рагнвальд нес в руке новую грамоту — от Ярослава Святополку, тоже писаную по-славянски. Вообще-то в славяноязычной стране писать по-славянски — обычное дело, а все равно обидно, что нельзя прочесть. Почему-то Рагнвальд был уверен, что если бы он умел читать на этом языке, князья обменялись бы депешами, используя еще какой-нибудь язык, латынь или греческий. Что-то было в манере обоих князей от политического артистизма. Дипломатический юмор, введенный в этих краях Владимиром, находил отклик в душах обоих князей — и оппортуниста Святополка, и авантюриста Ярослава.
Памятуя о совете Эймунда расспросить прохожих за воротами, Рагнвальд стал вглядываться в лица. Как на зло, все лица, попадавшиеся ему на пути, были славянские. Либо все шведы уехали в Польшу, либо, из-за долгого пребывания на Руси, Рагнвальд начал путаться в таких вещах. Можно было и славянина спросить, почти все киевляне в той или иной степени знают шведское наречие, но Рагнвальд славянам не доверял.
Тут его осенило. Нужно зайти в дом Эймунда. Там наверняка кто-то остался, а задача Неустрашимых — знать все обо всем. Вместе со своими спутниками он свернул вправо, затем влево, спустился ниже, и зашел в знакомый двор.
Ставка Неустрашимых в Киеве стояла нетронутая событиями. Лихие люди помнили, что обитатели этого дома незваных гостей не жалуют, и рвут в клочья, и, возможно, даже едят, поскольку по слухам ни один незваный гость, раз зайдя в дом этот, не вышел и не был вынесен обратно. А ярославова сотня, оценив чистый и спокойный вид дома, не устроила здесь проверку.
Почти все обычные посетители дома оказались на месте и занимались обычными делами — депешами, планами, а больше разговаривали и дегустировали. Даже холопий состав не сменился и не уменьшился — в полупустом городе! Рагнвальд почувствовал легкий прилив гордости за тайное общество, членом которого он состоял. Молодцы мы, подумал он. Сейчас я все узнаю.
Но нет, Неустрашимые тоже ничего не знали. Тощий молодой плотник? Никакого понятия. Тело? Нет, не видели, не слышали, а что? Нет, в детинец недвижное тело не поступало. И из детинца не выступало.
Рагнвальд решил было, что Неустрашимые все это время валяли дурака, но ему тут же доказали, что это не так, перечислив поименно почти всю ярославову сотню, а также всех купцов, ремесленников, смердов, укупов и холопов, побывавших в детинце или возле детинца за последние три дня.
Возвращаться ни с чем к Эймунду было опасно. Рагнвальд поманил к себе Ларса и Тикку.
— Идите на Подол. Купите себе лодку и езжайте обратно к Скальду. Борис на полголовы ниже меня ростом. Выберете более или менее подходящий из оставшихся трупов. В богатой одежде, чтобы было похоже. Борис темноволосый, найдите темноволосого. Лицо разобьете палицей до неузнаваемости. Привезете к Подолу.