Романовский Владимир. Добронега

   Помимо еще не проданных рабов и рабынь, в трюме наличествовали двое пиратов, развлекающихся с рабынями, но в данном своем очень пьяном состоянии и неудобном положении они не могли оказать серьезного сопротивления. Хелье оглушил обоих.
   Эржбета оказалась прикованной к стене в самом дальнем конце трюма. Она поднялась ему навстречу. Хелье вложил сверд в ножны, присел возле нее на корточки и попробовал один из ключей. Затем второй. Третий ключ подошел.
   — Вперед, — сказал он.
   Из полумрака на него смотрели чьи-то умоляющие глаза. Земля Новгородская, вспомнил Хелье.
   — Стой, — сказал он.
   Эржбета остановилась. Хелье присел рядом с новгородкой.
   — Ты всех будешь освобождать? — спросила Эржбета.
   — Нет, только ее. А если ты будешь говорить мне под руку, — огрызнулся Хелье, подбирая ключ, — то закую тебя опять. Ты смотри у меня.
   Новгородка попыталась помочь — поддержать цепь, повернуться, чтобы Хелье было удобнее — в общем, начала мешать.
   — Еще раз двинешься, оставлю тебя здесь, — пообещал Хелье.
   Яван конный и Дир пеший охраняли палубу от попыток пиратов забраться на нее. Двое пиратов вплавь добрались до соседнего пирса, вылезли на него, но не спешили подходить.
   Новгородка хромала и двигалась с трудом.
   — Яван, возьми ее, она еле идет, — сказал Хелье, выбираясь из трюма на палубу.
   Яван наклонился с седла, взял новгородку под мышки, и усадил перед собой.
   — Бежим, — сказал Хелье.
   Возница получил обещанную ему сумму. Хелье и Дир вскочили на коней, Эржбета забралась на круп позади Хелье.
   — К Софии, — сказал сигтунец.
   — Зачем? — спросил Яван.
   — Не на Русь же мы ее повезем.
   — Кого?
   — Которая перед тобою сидит. Мы ведь спешим, не так ли.
   У Софии Хелье спешился и стащил с помощью Явана новгородку с седла. Он и Яван одновременно поморщились. Пахло от нее отвратительно, соображала она плохо, и проявляла невнятное беспокойство. Положив ее руку себе на шею, Хелье втащил ее по ступеням к главному входу и несколько раз стукнул в дверь ногой. Ничего не произошло. Пришлось стучать поммелем.
   Наконец загремели засовы и тяжелая дверь медленно отворилась. Сонное лицо дьякона высунулось в проем. Спешившийся и подошедший Яван сказал по-гречески:
   — Эту женщину украли пираты.
   — Она из благородной семьи, — подсказал Хелье.
   — Она из благородной семьи, — перевел Яван. — Пусть она проведет здесь ночь, а наутро, помолившись и помывшись, расскажет вам, кто она и откуда, и вы решите, что делать дальше.
   — Может, лучше в крог ее отведете? — засомневался дьякон.
   — Что он говорит? — спросил Хелье.
   — Говорит, что лучше ее в крог отвести.
   — Скажи ему, что тоже самое ему скажет Святой Петр у ворот Рая.
   Яван перевел. Хелье наклонил голову и саркастически посмотрел на дьякона. Освобожденная не понимала, что происходит, и полными беспокойства глазами смотрела то на дьякона, то на Хелье, то на Явана.
   — Как зовут тебя, добрая женщина? — спросил дьякон сварливо.
   — Иоанна, — неожиданно ответила новгородка.
   — Ну вот видишь, все и устроилось, — сказал дьякону Хелье.
   Яван перевел.
   — Я должен поговорить с патриархом, — возразил дьякон.
   Яван перевел. Хелье разозлился.
   — Ага, — сказал он. — Здесь есть поблизости дом, где живут послы Папы Римского. Сейчас мы ее туда отведем… Яван, переводи… они с удовольствием ее примут, после чего мир узнает, уж мы об этом позаботимся, как поступает с попавшими в беду церковь Константинополя, и чем ее прием отличается от приема, оказываемого Римской Курией.
   Дьякон злобно посмотрел на Явана. Яван сделал круглые глаза и пожал плечом, имея в виду, что его дело маленькое, он просто толмач. Тогда дьякон злобно посмотрел на Хелье.
   Самостоятельные решения ему приходилось принимать редко, и этим положением он был весьма доволен. Нет, он не видел ничего предосудительного в оказании помощи этой женщине. Более того, оценив ее потрепанный вид и полные беспокойства глаза, он ее пожалел. Но что, если решение приютить ее окажется неправильным и он получит от начальства нагоняй? Тем не менее, дьякон занимал достаточно высокий пост в церковной администрации, чтобы понимать — Курия Романа не замедлит воспользоваться любым случаем, чтобы представить константинопольскую ветвь папской администрации в глупом виде, и ответственность ляжет на него, дьякона. Его пошлют миссионерствовать в дикие страны, может даже к персам — кому такое понравится?
   — Хорошо, — сказал он. — Давайте ее сюда.
   Иоанна едва не упала, когда Хелье передавал ее дьякону. Сердце дьякона окончательно переполнилось жалостью. Он поддержал женщину и, будучи менее брезглив, чем Хелье и Яван, не обратил никакого внимания на запах. Он ввел ее в Софию, придержав дверь ногой.
   — Хороший человек, — серьезно сказал Яван.
   Хелье пожал плечами.
   До Тибериевых Ворот они добрались без приключений. Эржбета соскользнула с крупа лошади Хелье. Конюх заворчал и запричитал по поводу состояния коней — кони были в поту и пене.
   — Гильом Старый Франк вернулся? — спросил его Хелье.
   — Ты только посмотри, что вы сделали с конями, — сказал конюх.
   Хелье схватил его за шиворот.
   — Да, вернулся. Вон он, в центральных стойлах.
   — Дир, — позвал Хелье.
   Вдвоем они подошли к Гильому. Хелье вытащил из кармана серебряный амулет на цепочке и покачал им возле галльского носа конюха.
   — Двадцать пять аржей вот по этой страде, — объяснил конюх. — Смотрителя зовут Аристарх.
   — Если не двадцать пять, а двадцать семь или двадцать три, и если его зовут не Аристарх, мы вернемся, — пообещал Хелье.
   Конюх поджал губы.
   В повозку впрягли двух молодых игривых топтунов. Яван сел подальше от Эржбеты. Дир отчитал Годрика и дал ему вожжи, а сам пристроился у борта повозки, завернул голову в сленгкаппу, и уснул.
   Чуть за полночь Хелье сменил Годрика и повозка пошла быстрее. Двадцать пять аржей преодолели еще до светла. Показалось селение. Конюх Аристарх оказался местным смердом, содержавшим по совместительству конюшню и большой дом с несколькими пустыми комнатами наверху. Неустрашимые были предусмотрительны. Амулет Аристарха сразу удовлетворил, и он стал распрягать лошадей.
   — Вы можете пока что отдохнуть наверху, — сказал он.
   Дир и Яван не возражали. Хелье посмотрел на Эржбету.
   — Торопиться некуда, — сказала она. — Время есть. Больше, чем нужно.
   Разошлись по комнатам. Хелье растянулся на льняной простыни — Неустрашимые располагали значительными средствами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПРЯДЬ О СПАСЕНИИ

   Он сразу уснул, а проснулся от того, что почувствовал чье-то присутствие рядом. Открыв глаза, он увидел Эржбету, сидевшую на краю постели.
   — Я тебя не поблагодарила, — сказала она. — Ты меня спас. Меня никто никогда не спасал. А ты спас.
   Хелье закрыл глаза и снова уснул. Эржбета снова его разбудила, на этот раз поцелуем в губы. Истома прошла по телу медленной теплой волной. Эржбета поцеловала его в шею. Очевидно, именно в этот момент в Хелье окончательно проснулись все чувства, и он ощутил неприятный запах, исходящий от тела женщины. Могла бы и помыться, тут недалеко ручей.
   Он сел на постели.
   — Давай проведем здесь весь день, — сказала она, развязывая ему тесемки на рубахе.
   — Мы же спешим.
   — Нет.
   — Нет времени.
   — Есть. Сколько угодно.
   — Мария там…
   — Не волнуйся.
   — Я не волнуюсь. Но есть поручение, и его нужно выполнять.
   — Поздно, — сказала Эржбета.
   — Что — поздно?
   — Мы опоздали.
   — Не понимаю.
   Он отодвинулся от нее.
   — Что значит — опоздали?
   Эржбета заколебалась.
   — Говори, — потребовал Хелье.
   Эржбета вдруг оскорбилась, отодвинулась от него, и посмотрела злобно.
   — Встреча Неустрашимых назначена на восьмой день месяца, — сухо сказала она. — Восьмой день наступает через три дня. За три дня мы в Киев не успеем.
   — Три дня!
   — Да.
   — И что же?
   — Мария не придет на встречу.
   — Потому, что она заперта в светелке?
   — Не будь наивным. Вся охрана терема кормится за счет Марии. Если бы она хотела выйти из светелки, она смогла бы это сделать в любой момент. Но она не захочет.
   — Почему?
   — Она думает, что сможет таким образом спастись.
   — От чего?
   — От возмездия.
   — Какого еще возмездия?
   — Всякий, взявший на себя ответственность участвовать в событиях как член одного из шести семейств, должен на встречах предъявлять доказательства, что он имеет на это право.
   — Какие?
   — Амулет.
   — А если не предъявит?
   — Подлежит уничтожению.
   Хелье вздрогнул.
   — Марию убьют прямо в светелке, — сказала Эржбета холодно и жестко. — Мы не можем ей помочь.
   — Что-то ты не то говоришь, — возразил Хелье. — До Константинополя мы доехали в два раза быстрее, чем любой гонец. За шесть дней. Если встреча назначена через три дня, не означает ли это, что у нас было всего девять или десять дней на все, с самого начала?
   — Да.
   — Но это же глупо. Понятно, что мы не успевали. Ты об этом знала.
   — Нет.
   — Что — нет?
   — Не знала.
   — Как это — не знала?
   Эржбета колебалась.
   — Я думала, — сказала она наконец, — что Константинополь ближе.
   Не сплю ли я, подумал Хелье. Вроде нет, не сплю.
   — Ты же бывала в Константинополе раньше.
   — Да, — мрачно согласилась она. — Но раньше мне не приходилось лететь туда, сломя голову. Я каждую ночь где-нибудь останавливалась, а днем ехала неспеша.
   — И ты подумала…
   — Что если поспешить, то мы успеем. Я ошиблась.
   — А когда ты поняла, что не успеем?
   — В Корсуни. Бывают неудачи…
   — К лешему философию. Три дня?
   — До встречи Неустрашимых?
   — Да.
   — Три с небольшим. Встреча в полдень четвертого дня.
   Хелье сполз с ложа и распрямился, потягиваясь. Сонный, он соображал с задержками, и это его раздражало.
   — Три дня, — повторил он, натягивая сапоги.
   — Что это ты? — спросила Эржбета, все еще сидя на постели. — Собрался куда?
   Хелье не ответил. Проверив содержимое мешка и убедившись, что хартии и амулет на месте, он опоясался свердом и вышел. Эржбета вышла за ним. Не стучась, Хелье зашел в комнату Явана. Яван бормотал и ругался во сне. Хелье тронул его за плечо.
   — Яван. Слушай внимательно.
   Яван сел на постели. Свет от свечи, которую держала стоящая в дверном проеме Эржбета, падал на бледное заспанное лицо.
   — Нужно спешить, — сказал Хелье. — И я спешу. Один. Объяснять некогда. Не торопись, езжай малой скоростью в Киев. Там и встретимся. Если Эржбета чего-нибудь выкинет, сверни ей шею, она мне надоела. Дира в обиду не давай. Всё.
   — Куда ты?
   — Эржбета тебе все объяснит. А если заупрямится, выколи ей глаз. Пусть идет к болгарам.
   Хелье прошел к двери и так посмотрел на Эржбету, что она сама посторонилась, давая ему дорогу.
   В конюшне он разбудил Аристарха, дал ему монету, спросил о местонахождении следующей подставы, получил вразумительный ответ, сам оседлал лучшего коня, вскочил на него, и галопом вылетел на тропу, которая вскоре вывела его к хувудвагу, идущему вдоль побережья. Ехать предстояло через выжженные Базилем земли болгар где, в связи с потерей общего контроля над страной, хувудваги наверняка кишели разбойниками, но другого выхода не было.

* * *

   Мария проснулась на рассвете и еще раз перечла письмо, прибывшее в светелку ночью таинственным образом, когда она дремала у окна. Кто-то проник в светелку. Кто-то. То, что пребывание в светелке вовсе не уменьшает опасность, Мария знала. И все-таки иллюзия лучше, чем отчаяние. Но вот и иллюзия разрушилась.

   «В связи с событиями в Вышгороде», —

   говорилось в письме, —

   «встреча переносится в Пыльный Конец, в известный крог. Время остается неизменным».

   Подпись отсутствовала, но писано было рукой Эймунда. Мария хорошо знала этот почерк.
   Где же Эржбета и Хелье? Ведь Эржбета мне обещала, а Хелье такой преданный и действенный. Неужели они оплошают? Опоздают? Не сумеют? Девять дней прошло — за девять дней можно добраться до края света и вернуться, а Константинополь совсем рядом!
   Может, на них напали по пути. Может, Васс сумел от них ускользнуть. Может, спьены Владимира приняли меры. Встреча — сегодня в полдень. Я погибла. Я погибла. Надежды нет. Никто не придет. Никто не спасет. В полдень! До Пыльного Конца еще дойти надо, а это целых полчаса. А уже рассвет! И уже три дня я мучаюсь, и тревога все нарастает, и некому довериться.
   Через два часа после рассвета раздался стук в дверь. Мария вздрогнула всем телом. Но это всего лишь холопка принесла завтрак.
   Пришел холоп — чистить нужник.
   — Послушай, — сказала Мария.
   — Да, княжна.
   — Позови-ка мне охранника, который за дверью.
   Охранник, молодой красивый парень, вошел и почтительно остановился у двери.
   — Как тебя зовут?
   — Сольдей.
   — Сольдей, ты был когда-нибудь в Константинополе?
   — Нет, княжна. Сожалею об этом. Говорят, очень красивый город.
   — А знаешь ли кого-нибудь, кто был?
   — Как же, знаю. И вояк, и купцов.
   — Сколько туда ходу?
   — Недели две или три, княжна.
   — А если очень спешить?
   Сольдей задумался.
   — Ну, — предположил он, — ежели уж очень поспешать… Дней десять-двенадцать, наверное.
   — Туда и обратно?
   — Нет, только туда.
   — Ты что-то путаешь, — сказала Мария, холодея. — Ты, Сольдей, путаник, да? Я сама знаю людей, которые туда ездили и возвращались за неделю!
   Сольдей замялся, хмыкнул, и улыбнулся.
   — Шутишь, княжна?
   — Нет, с чего ты взял?
   — Да как же. Да ведь до Константинополя около тысячи аржей.
   — Ну и что?
   — Как — ну и что? Это же в день получается… сколько?… очень много получается в день. Это надо либо по воздуху лететь, либо рысью все время скакать, нигде не останавливаясь.
   — Врешь, — почти крикнула Мария.
   — Помилуй, княжна.
   — Пошел вон. Нет. Вернись. Ты наверняка знаешь?
   — Что?
   — Что за неделю не обернуться гонцу?
   Сольдей неловко засмеялся.
   — Да, — сказал он. — Да.
   — Вон отсюда.
   Сольдей вышел.
   Либо Эржбета такая же дура, как я, подумала Мария, либо этот дурак ничего не знает, и нужно кого-нибудь еще спросить, либо я погибла. Не на кого положиться! Не на кого!

* * *

   За городом, в полуарже от Золотых Ворот, еще старых, олеговых, а не будущих блистательных, на небольшом холме помещалась сторожка. Когда-то она была военным стратегическим пунктом. Дежуривший в ней ратник обозревал местность и первым замечал, когда вдруг с юга к Киеву приближалось войско. Если такое случалось, ратник вскакивал на коня и во весь опор скакал в Киев. Тут же запирались ворота, и Золотые, и все остальные, гарнизон вооружался, залезал на стены, и сдерживал врага до тех пор, пока не прибывало могущее противостоять врагу войско.
   С тех давних пор надобность в сторожке отпала. Спьены работали лучше дежурных и доносили воеводам о планах вражеской стороны еще до того, как войска супостата приводились в движение. Помимо этого, во время, описываемое в нашем повествовании, не Киев боялся осады, но соседи боялись киевской агрессии.
   Тем не менее, сторожка продолжала существовать, и в ней всегда дежурил ратник. Дань традиции ли, суеверие ли — все киевские князья продолжали оплачивать этот внешнегородный южный пост.
   В день, о котором ведется речь, ратник проснулся через три часа после восхода солнца и вышел из сторожки поссать. Привычно оглядывая степные просторы, открывшиеся ему, освободив от портов хвой, он расслабился, вздохнул полной грудью, и вдруг внимание его привлекло нечто. Он вгляделся. Над горизонтом, в той стороне, куда вел юго-западный хувудваг, поднималось что-то, вроде бы облако, но темнее. Пыль, подумал ратник, вглядываясь.
   Пыль просто так не поднимается. Кто-то едет, решил ратник. Должен ли я что-то делать? Он попытался вспомнить, что ему говорил воевода. Ежели идет войско, скачи в Киев, в детинец, и докладывай. Но это явно не войско идет. Если бы войско, пыли было бы больше. Значит, не войско. Что делать, если кто-то идет, или едет, но не войско? Вроде бы на этот счет никаких инструкций не было. Значит, ничего делать не нужно.
   Заржала привязанная к стояку лошадь. Ратник оглянулся на нее, подошел, потрепал по холке, и снова воззрился на горизонт.
   По широкому хувудвагу летел к Киеву одинокий всадник. Конь под всадником хрипел, почти не мигал, исходил пеной. Воля всадника не позволяла коню ни замедлить безумный бег, ни споткнуться, ни даже просто грохнуться наземь и тут же умереть. Глаза коня налиты были кровью, губы разодраны, невыносимая боль терзала ему ноги, но он не смел выйти из бешеного ритма. Сам всадник, с повязкой, закрывающей нижнюю часть лица, защищающей нос и полуоткрытый рот от пыли, с дорожным мешком, привязанным к гашнику, с кровоточащими ладонями, с режущей болью в коленях, в паху, под мышками от натертостей, с пересохшим горлом, сам не знал, жив ли он, мертв ли, но знал, что есть небо, есть земля, есть хувудваг, и есть цель. Пространство пульсировало вокруг, то сжимаясь, то редея, время вело себя странно, свет и звук существовали в искаженной, захлебывающейся гармонии, и только одно слово раздавалось в воспаленном мозгу — успеть, успеть, успеть. Более ста лет существовал юго-западный хувудваг, учрежденный Олегом, укрепленный Владимиром, видел он и пеших, и конных, и мирных и военных, паломников и спьенов, видел приходы и уходы войск. Но не видел он такого — когда сущность жизни земной отходит на второй план, и есть только взгляд Создателя, всадник, и цель.
   Хелье вихрем пролетел сторожку. У Золотых Ворот стража в количестве десяти человек с удивлением заметила надвигающийся на них вихрь. Удивление было огромно и на какое-то время стражники потеряли дар речи. Никто не бежал за луком, никто не вытаскивал сверд. В последний момент, боясь, что вихрь их сметет, они кинулись от него в разные стороны.
   Пролетев ворота, Хелье направил коня по Пыльному Спуску на Горку, и конь, снова став конем, а не сверхъестественной силой, служащей неведомым целям, пришел в себя и замедлил бег. Сначала ехали рысью, потом перешли на шаг, а в ста локтях от детинца конь рухнул, изо рта у него хлынула кровь, безумный глаз широко открылся. Хелье, непостижимым образом успевший соскочить, упал, поднялся с трудом, и сперва пошел, а затем побежал, к воротам, на ходу отвязывая мешок. Он показал стражникам дощечку, данную ему Владимиром для прохода в детинец в любое время, и они сразу его пропустили, иначе бы им пришлось туго и неизвестно, сколько из них осталось бы в живых.
   Вбежав в терем и щурясь в полумрак, Хелье определил лестницу, о которой ему говорила Эржбета, и взбежал по ней на третий уровень. Нужная ему дверь нашлась сразу — возле нее стоял стражник. Хелье показал ему дощечку.
   — Ну и что? — спросил Сольдей.
   — Я к Марии.
   — Нельзя.
   — Что нельзя?
   — Мария под стражей.
   — А стража — это ты.
   — Правильно.
   — А у меня вот — дощечка. От Владимира.
   — Это дает тебе право входить в детинец, а также выходить из него. А светелка тут не при чем. Нужен приказ.
   Хелье кивнул и вытащил сверд.
   — Сейчас тебе будет приказ, — сказал он.
   Но в этот момент дверь распахнулась и Мария, бледная, испуганная, остановилась на пороге. Увидев Хелье, она вскрикнула и чуть не потеряла сознание. Взяв себя в руки, она повернулась к Сольдею.
   — Пошел вон, — сказала она. — Хелье, заходи.
   Как только она заперла дверь, Хелье вывалил, не разбирая, содержимое мешка на пол. Серебряный амулет и несколько золотых монет звякнули, рассыпаясь. Хартии разлетелись по комнате. Мария схватила амулет и стала быстро подбирать хартии, сверяясь и сортируя их в нужном порядке. Говорить Хелье больше не мог. Он бросил сверд на пол и, в чем был, повалился на постель Марии. Она едва сдержалась, чтобы не засмеяться истерически. Облегчение, сменившее отчаяние, было вселенского размаха. Она спасена. Она спасена. Спасена.
   Собрав хартии в кожаный кошель и повесив себе на шею амулет, Мария снова открыла дверь.
   — Беги за служанкой, быстро, — велела она Сольдею.
   Служанка оценила обстановку и поняла, памятуя о прошлом разе, что именно ей следует делать. Вскоре в светелке появилось корыто, бочонок с теплой водой, простыни, и галльский бальзам. Мария, покрывшись тонкой легкой накидкой и сунув кошель под мышку, вышла из светелки.
   — Пойдем, — сказала она Сольдею.
   Тот повиновался.
   У выхода из терема им пришлось подождать, пока Владимир поправит подпругу, взгромоздится на коня, и уедет за ворота по каким-то своим великокняжеским делам.

ИНТЕРМЕЦЦО

   Потрескивают сучья, летят искры, огонь освещает часть поляны, а время, как всегда, неизвестно какое. Юстиния, не константинопольская, но здешняя, молодая, вульгарная, циничная, насмешливая, обгладывает куриную ногу, с остервенением вгрызаясь в почти безвкусное мясо.
   Бесшумно появляется Селена, молча садится рядом, скрестив ноги, и молча смотрит на огонь. Некоторое время они ждут, а затем прибывает Ликургус в легком боевом снаряжении, волосы схвачены широкой темно-синей лентой, походная сумка через плечо. Не поздоровавшись, он садится напротив женщин.
 
   Пауза.
 
   ЛИКУРГУС. Не знаю, зачем я вам опять понадобился.
   ЮСТИНИЯ (сквозь зубы, зло). Другого проводника у нас нет. А жаль.
   ЛИКУРГУС. Да, мне тоже жаль. Какие мы все жалостливые.
 
   Пауза.
 
   ЛИКУРГУС (Юстинии, мрачно). Если ты еще раз попытаешься выйти на меня там… (машет рукой в неопределенном направлении)… я ни спрашивать ничего не буду, ни вообще терять время, а просто отправлю тебя на тот свет тут же. Чуть парня хорошего не ухайдакала. Он чудом остался жив — прошагал через весь зал между твоих рептилий. Он ни в чем не виноват.
   ЮСТИНИЯ. А мне до него дела нет.
   ЛИКУРГУС. А я еще не кончил говорить.
   ЮСТИНИЯ. А мне все равно, кончил ты или…
   ЛИКУРГУС. Тихо! (Пауза). Так вот, чтобы этого больше не было. Я сам себе хозяин. Никакого зова чтобы по ночам. Понятно?
   СЕЛЕНА. Ты несправедлив, Ликургус. Юстиния тебе добра желает.
   ЛИКУРГУС. Пусть желает абстрактно, не вмешиваясь.
   СЕЛЕНА. Не зарекайся. От гнева Базиля тебя спасли.
   ЛИКУРГУС. Когда это?
   СЕЛЕНА. Не помнишь?
   ЛИКУРГУС. Нет.
   СЕЛЕНА. Тогда просто поверь на слово. Может и еще раз помощь понадобится.
   ЛИКУРГУС. Помощь ваша не бескорыстна, к сожалению.
   СЕЛЕНА. А помощь вообще бескорыстной не бывает. Разве что по глупости.
   ЛИКУРГУС. Глупость миром правит. Совместно с иудеями. Вот вы две думаете, что служа этим… волхвам… выгоду свою блюдете. И будет вам счастье и хвоеволие, как только волхвы достигнут цели своей, но это не так. На самом деле вам просто нравится служить волхвам. Как мне нравится служить Базилю. А выгоды нет никакой.
 
   Пауза.
 
   ЮСТИНИЯ. Ладно. Пойдем, что ли?
 
   Юстиния и Селена поднимаются и одновременно смотрят на Ликургуса. Ликургус не двигается с места.
 
   ЛИКУРГУС. Как трогательно. Меня ждут. А вот не пойду я никуда.
   СЕЛЕНА (растерянно). Как это не пойдешь? А что же? А как?
   ЮСТИНИЯ (возмущенно и испуганно). Ты что, шутить вздумал?
   ЛИКУРГУС. А что вы мне можете сделать?
   СЕЛЕНА. Это как-то даже странно.
   ЛИКУРГУС. Ладно. (Поднимается на ноги). Пройдемся. Не ропщите, а то на вас смотреть противно.
 
   Он поднимает с земли ховрег и сует его в огонь. Осматривает зажженный ховрег. Втроем они идут по короткой тропе, следуют через узкий деревянный мост, перекрывающий какой-то ручей, и выходят к заграждениям. Тут же множество теней приближаются к ним со всех сторон. Селена и Юстиния прижимаются друг к дружке. Юстиния берет Ликургуса за плечо.
 
   ЛИКУРГУС (размахивая ховрегом). Кышь отсюда!
 
   Тени отстают и рассеиваются. Еще через пятьдесят шагов, у первого заграждения, появляется ратник.
 
   РАТНИК (мрачно, явно труся). Кто идет?
   ЛИКУРГУС. Полководец Ликургус с наложницами.
   РАТНИК (с облегчением). А, полководец. Безобразить не будешь? А то ведь мне потом за все отвечать.
   ЛИКУРГУС. Ага.
   РАТНИК. Не безобразь, ладно?
   ЛИКУРГУС. Хмм.
   РАТНИК. Мне главное, чтоб не безобразили. Ну, хорошо, проходи. А только ты там не очень долго, ладно? За чем пришел, то и делай, и сразу назад. А то беда будет.
   ЛИКУРГУС. Какая беда?
   РАТНИК. Какая-нибудь.
   ЛИКУРГУС. Ага.
 
   Еще через сто шагов случается второе заграждение, но ратника здесь нет. Да он и не нужен, ратник, да и не смог бы он здесь находиться, сбежал бы.
 
   ЮСТИНИЯ (шепотом, Селене). Ты не находишь, что, не смотря ни на что, он очень мил?
   СЕЛЕНА (подавляя страх, саркастически). Ты хочешь сказать, что у тебя безупречный вкус?
   ЮСТИНИЯ. Это само собой. Но все же?
   СЕЛЕНА. Не люблю рыжих.
   ЮСТИНИЯ. Он потемнел.
   СЕЛЕНА. Не очень.
 
   У третьего заграждения — сразу два ратника, но они спят. За заграждением — деревянный настил, локтей восемь шириной, ведет прямо к воротам. Стены, своды, крыши, лабиринт коридоров, помещения. Где-то раздается гусельный перебор и топот ног — там пляшут. Тут же рядом кто-то что-то горячо доказывает, и кто-то другой лезет драться, возражая. Но вот, пройдя через какой-то проем в небольшое, чистое, и даже неплохо обставленное, помещение, трое находят того, кого искали.