Страница:
Целого: "Что же касается ее происхождения, -- вначале была сказка. В ней она
и пребудет вечно".
Журнал "Архитектура" в своем специальном издании публикует
сократический диалог "Эвпалинос, или Архитектор"; в декабре в "Ревю
мюзикаль" появляется "Душа и Танец". Рильке знакомится с произведениями
Валери: его восторг безграничен. Он напишет: "Я был одинок, я ждал, все мое
творчество ожидало. Однажды я прочел Валери, и я понял, что моему ожиданию
пришел конец". Рильке переводил поэзию и прозу Валери (в том числе оба
диалога).
Эссе "Об "Адонисе" вскрывает изощренность поэтического искусства
"простодушного" Лафонтена. Своим прославлением формальной строгости
классического стиха, его "условного порядка" Валери открыто
противопоставляет себя иррациональным течениям в поэзии. (Такой эскапизм,
однако, приводит его к слепоте в отношении многих самых знаменательных
явлений современного искусства. )
1922 В феврале умирает Эдуард Лебе. Валери решает не искать работу,
надеясь прожить литературным трудом. Материальные заботы побуждают его
много и часто писать "на заказ". Он к тому же считает, что поставленные
извне условия и трудности, которые требуют "взыскательного и волевого
усилия", "не всегда лишены подлинной пользы для автора". Они позволяют ему
узнать и выявить свои возможности.
Летом выходит сборник "Чары". С его появлением Валери считает свой
поэтический путь законченным. Он жалуется Жиду: "Хотят, чтобы я представлял
французскую поэзию. Во мне видят поэта! Но мне плевать на поэзию. Лишь
поневоле я ею интересуюсь. Только благодаря случайности писал я стихи. Я
был бы в точности тем же, если бы их не писал. То есть обладал бы в
собственных глазах тою же значимостью. Это для меня совершенно
несущественно. Что для меня существенное -- я хотел бы это сказать. Я верю,
что смогу, что смог бы еще это сказать, будь у меня досуг и покой... но я
не принадлежу себе больше. Жизнь, которую я веду, меня убивает".
К своему общественному положению он втайне относится с иронией,
доходящей порой до сарказма. Даже в старости, даже будучи академиком,
почтеннейшей фигурой, осыпанный наградами, принимаемый королями,
правителями, окруженный и прославляемый цветом интеллектуальной Европы, он
"терпеть не может серьезных людей", не принимает всерьез "Человека с
положением", "Господина". Человек поразительной скромности, чуждый всякой
рисовки, он любит издеваться над своим двойником -- "клоуном, зубоскалом,
который исполняет свой трюк как умеет" (J. В а 11 а г d, Celui que j'ai
connu. -- Сб. "Paul Valйry vivant", p. 245).
1923 В Париже, Брюсселе, Лондоне он выступает с докладами о "чистой
поэзии", о Гюго, Бодлере, Верлене, Рембо, о влиянии, которое оказали на него
По, Вагнер, Малларме. "Душа и Танец" появляется вместе с "Эвпалиносом"
отдельным изданием.
В "Вариации на тему одной мысли" он вскрывает рассчитанное искусство
Паскаля как художника. К этому, в сущности, сводится здесь критика "Мыслей"
Паскаля, которая многими была понята в более широком смысле. Это эссе и
особенно его издание 1930 года, снабженное пояснениями, вызвали
оживленнейшую полемику и резкую критику автора. Известный философ Этьен
Жильсон обратился с "Открытым письмом г-ну Тэсту в защиту Блеза Паскаля".
Пристрастные упреки Валери в адрес Паскаля за его "отступничество" от
науки и другие предполагаемые грехи звучат тем острее, что он представляется
ему "фигурой первой величины", человеком, который призван был стать
"апостолом людей науки и мысли".
Статья "Стефан Малларме" появляется в октябре в журнале "Голуа". За ней
последует целый ряд эссе, которые Валери посвятит своему учителю в поэзии.
Валери записывает: "Я ценю человека, если он обнаружил закон или
метод. Прочее не имеет значения". В другой тетради: "Литература -- искусство
языка. Лучшим является тот, кто лучше всего владеет своим языком Но языком
можно владеть двояко: как атлет -- своими мускулами или как анатом --
чужими. Два рода знания. Нужно сочетать анатома с атлетом".
1924 Валери выступает с докладами в Италии и Испании, где встречается с
Габриэлем д'Аннунцио (между ними завязывается теплая дружба), с
Ортегой-и-Гассетом.
В апреле -- встреча с Рильке в Мюзо; хозяин посадит здесь иву в память
об этом "одиночестве вдвоем". Летом в беседе с Бергсоном он говорит о своих
исканиях начиная с 1892 года: "Что касается метода, я полагался
исключительно на собственную манеру видеть... ". Сентябрь: "Положение
Бодлера" -- в журнале "Ревю де Франс".
Он готовит первый номер журнала "Коммерс", который редактирует вместе
с друзьями -- Валери Ларбо и Леоном-Полем Фаргом. В этом журнале, одном из
лучших в 20-- 30-е годы, будут, в частности, впервые во Франции опубликованы
переводы из Б. Пастернака и О. Мандельштама. Осенью публикуется "Тетрадь В
1910" -- первый из серии сборников, в которых Валери обнародует фрагменты
своих "тетрадных" записей. Он продолжает этот свой "центральный" труд до
конца жизни. Его избирают председателем Пен-клуба.
1925 Аббат Бремон выступает во Французской Академии с докладом о
"чистой поэзии", ссылаясь при этом на Валери. В связи с этим завязывается
многолетняя дискуссия поэтов, критиков, эстетиков. 19 ноября Валери
избирается во Французскую Академию.
1926 Он выступает в Вене и Праге. В Берлине, где он делится
литературными воспоминаниями, в числе слушателей -- Эйнштейн.
Июнь: предисловие к каталогу выставки Берты Моризо. Сентябрь:
предисловие к "Персидским письмам" Монтескье. В "Возвращении из Голландии"
Валери говорит о Декарте, которому посвятит еще несколько эссе. Декартовский
метод -- один из главных образцов для Валери, с которым мысль его постоянно
соотносится. Но, пишет он, "порой я мыслю, порой -- существую".
13 сентября 1926 г., за три с половиной месяца до своей смерти, Рильке
проводит целый день в гостях у Валери на берегу Женевского озера. Валери
будет вспоминать: "Какие минуты свободы, отзвучных даров -- эти минуты
последнего сентября его жизни!.. "
Запись в тетради: "Трудно проникнуть в мир атомов, но мы уже
погрузились в него; наиболее трудное, однако, снова из него выбраться, то
есть воссоздать и вернуть, исходя из самих элементов, явления нашего
уровня".
1927 Смерть матери, с которой Валери был особенно близок. Он говорил с
ней по-итальянски и признавался, что благодаря ей ощущал дух и характер
Венеции XVIII века. В письме священнику Жийе, выпустившему работу "Поль
Валери и метафизика", он отрицает влияние на него Бергсона и связывает
философию с проблемами языка. "Что касается веры -- как сказать? Я ее не
ищу и не избегаю. Я стремлюсь выработать о ней четкое понятие". Вопрос о
существовании бога является, по мнению Валери, чисто словесным вопросом,
порождаемым фикциями языка. Почти повторяя древнего еретика Маркиона, он
напишет: "Мой бог обладал бы величием души, позволяющим ценить тех, кто в
него не верит". В его "Зарисовке змеи" провозглашается, "что вселенная --
изъян в чистоте небытия". "Чистая" потенция и "нечистота" бытия, которая
исключает бога, антагонистичны и несоединимы в понимании Валери.
В статье о Стендале, к личности и творчеству которого Валери всегда
был неравнодушен, он рассматривает проблему искренности в литературе. За
мнимой непосредственностью писателя всегда стоит некое "искусство",
рассчитанный эффект. "Правдивость немыслима в литературе".
23 июня он выступает с благодарственной речью в Академии.
Присутствующие озадачены: своего предшественника Анатоля Франса он именует
"мой будущий предшественник", ни разу не называя его по имени. Валери не
может простить ему враждебного по отношению к Малларме поступка, который
всеми давно забыт.
В октябре -- выступления в Англии: Лондон, Оксфорд, Кембридж. Ноябрь:
речь на открытии памятника Эмилю Верхарну.
1928 В "Заметках о величии и упадке Европы" Валери осуждает политику
раздоров, уводящую европейскую цивилизацию от ее великого предназначения.
"Единственные договоры, с которыми стали бы считаться, это те, кои
скреплялись бы задними мыслями". Поэтому войну он считает не только
преступным актом, но и решением сугубо иллюзорным. Эта иллюзорность ведет
в конечном счете к войне тотальной. В статье "Об истории" Валери называет
историческую науку "самым опасным продуктом из всех, какие вырабатывает
химия интеллекта". Свои взгляды на историю как таковую и историю как науку
он разовьет в целом ряде статей и выступлений, в том числе в "Речи об
истории" (1932), которая вызовет бурные отклики.
Он утверждает, что история -- это Муза и в качестве таковой только и
"надлежит ее уважать". Анализируя понятия "движения истории" и
"исторического факта", он подвергает критике прежде всего позитивистскую
историческую науку, как она сложилась к концу XIX века. Впоследствии ряд
передовых историков XX века (М. Блок и другие) использовал его анализы и
критику арсенала исторической науки, однако разработка новых
научно-исторических методов осталась ему практически неизвестной.
Валери сознавал, что коренной сдвиг в развитии человеческой культуры
требует радикального обновления всей исторической практики. Первым таким
требованием был, по его убеждению, отказ от оглядки на прошлое. Прошлое, по
убеждению Валери, есть лишь часть настоящего и рассматриваться должно в
перспективе конкретных возможностей будущего. В своем анализе Валери, по
существу, переносит в область истории принцип относительности времени: не
время "вмещает" историю, но актуально-сущее, "живая" история формирует
время. Этот принцип, связанный с отказом от ретроспекции, способствует
особой меткости и остроте его конкретных оценок и прогнозов.
Август: эссе "Леонардо и философы" появляется в журнале "Коммерс";
Валери, в частности, подвергает критике метафизическую
отвлеченно-нормативную эстетику.
1929 Валери постоянно встречается в это время с учеными: часто посещает
лабораторию Перрена, видится с Луи де Бройлем, Ланжевеном, беседует с
Эйнштейном, о котором записывает после одного из его выступлений: "Он
единственный худож
ник среди всех этих ученых". При встрече с ним 9 ноября он его спрашивает,
какова вероятность существования единства в природе. Эйнштейн отвечает: "Это
-- акт веры".
Он приветствует Джойса на завтраке в его честь; журнал "Коммерс" еще в
первом своем номере опубликовал в переводе фрагменты из "Улисса".
Запись в тетради: "Знание превратилось теперь из цели в средство --
тогда как философом прежде был тот, для кого оно являлось целью".
И другая: "Машина делает лишь первые шаги. Однажды, быть может,
электрофонический калейдоскоп будет составлять музыкальные фигуры сотнями --
изобретет серийные ритмы, мелодии. У человека появятся машины для
безошибочных рассуждений. -- Ему останется лишь выбирать. Комбинационные
фабрики".
1930 Визит к Бергсону. "Беседуем об эволюции, -- записывает Валери. --
Я говорю ему, что в конце концов мы научимся рассматривать будущее в
качестве причины прошлого... ".
Май: "Взгляд на море" -- в "Нувель ревю Франсез". Валери встречается и
беседует с Тейяром де Шарденом.
1931 В марте выходит сборник "Статьи об искусстве".
В Копенгагене он беседует с Нильсом Бором, с работами которого хорошо
знаком.
23 июня -- премьера мелодрамы "Амфион", написанной им в содружестве с
Онеггером и при содействии Иды Рубинштейн: Валери возвращается в ней к
орфической теме. Он в это время находится в Оксфорде на церемонии по случаю
присуждения ему титула доктора honoris causa. Июль: выход первого тома
Собрания сочинений. В предисловии к сборнику "Взгляд на современный мир"
Валери рассматривает вопрос, который затронул уже три года назад:
"Начинается эпоха конечного мира". В истории, писал он, наступает момент,
когда "уже нельзя будет ни предвидеть, ни локализовать почти мгновенные
последствия того, что предпринято". Он снова выявляет катастрофические
последствия "малоевропейства" и колониальных распрей. "Не было ничего более
глупого в истории, чем европейское соперничество в области политики и
экономики, когда его сравниваешь, сопоставляешь и сочетаешь с европейским
единством и союзом в области науки". В результате безрассудной политики и
войны "искусственное неравенство сил, на котором зиждилось последние три
века господство Европы, быстро сходит на нет. Вновь начинает возникать
неравенство, основанное на валовых данных статистики. Азия приблизительно в
четыре раза больше Европы. Поверхность Американского материка немного
меньше поверхности Азии. Однако население Китая по меньшей мере равно
населению Европы; население Японии превышает население Германии... "
В это время, когда миру все более угрожают фашистско-тоталитарные
движения и режимы, наивно-утопически звучит субъективно честный призыв
Валери к совершенно новой политике -- "политике Мудрости".
1932 В "Навязчивой идее", наиболее "обнаженном" из всех диалогов
Валери, во всем блеске проявляется его гений мастера свободной беседы.
Затрагивая поочередно проблемы разума и памяти, личности и знания,
языка и морали, современной науки и бессознательного (к фрейдизму он
относится критически), Валери развивает идеи, выработанные за долгие годы
уединенных размышлений. В ходе этой легкой, почти светской беседы автор
возвращается к своей излюбленной теме -- антагонизму знания и бытия -- и
пытается осмыслить в этом свете трагические последствия развития
экстенсивной, утилитаристской буржуазной цивилизации: "болезнь активности",
всеобщий автоматизм и нарастающее ускорение жизни приводят к тотальной
нивелировке и угрожают той самой "свободе духа", тому "высшему благу",
следствиями которого являются.
Как видно из диалога, Валери остается "Робинзоном на острове", но это
отнюдь не "политика изоляции", равнодушия. "Остров" служит пунктом
"интеллектуального внимания", полного тревоги и окрашенного в трагические
тона. Высшее призвание человека он по-прежнему усматривает в
неограниченном дерзании разума, но он начинает замечать возникающую отсюда
угрозу. Трагически звучит парадоксальная фраза из его тетрадей: "Разум есть,
быть может, одно из средств, которое избрала вселенная, чтобы поскорее с
собой покончить".
30 апреля в связи со столетием со дня смерти Гете Валери произносит
речь о нем в Сорбонне. Он видит в этом великом немце великого европейца,
образ которого позволяет нам угадывать, чем могла бы стать Европа, если бы
"могущество политическое" и "могущество духа" счастливо сочетались. Гете
выступает у Валери как некий "мистик внешнего мира", целиком доверяющийся
чувственной реальности, которая, верит он, "гениальнее его собственного
гения". Именно это приводит его к универсальному "протеизму" и возможности
соотносить бесконечные метаморфозы сущего с этой своею универсальностью.
Валери говорит в связи с этим о демонизме Гете, о его воле к жизни и о его
орфическом начале: "Мы говорим: Гете, как мы говорим: Орфей".
Май: "О Коро и пейзаже" (впоследствии -- "Вокруг Коро") -- предисловие
к книге "Двадцать эстампов Коро". Июнь: "Триумф Мане" -- вступление к
каталогу выставки.
1933 Март: вместе с Мари Кюри, Ланжевеном, Жюлем Роменом он участвует в
Мадриде в заседании Комитета сотрудничества интеллигенции Лиги Наций.
Май: цикл выступлений в Италии.
Он записывает в тетради: "У меня интеллектуальная "шизофрения" -- ибо
я столь же общителен на поверхности <... >, насколько сепаратист в
глубине... "
С декабря Валери возглавляет Средиземноморский университетский центр в
Ницце.
В выступлении, озаглавленном "Средиземноморские внушения", он говорит
о многовековой культуре Средиземноморья и о влиянии на его творчество и его
мысль морской стихии, в атмосфере которой прошло его детство.
1934 Февраль: встреча со Стравинским.
"Эстетическая бесконечность" в журнале "Искусство и медицина".
5 мая -- премьера мелодрамы "Семирамида": текст Валери на музыку
Онеггера.
Андре Моруа передает разговор Андре Жида и Валери. Жид сказал: "Если бы
мне не давали писать, я бы покончил с собой". На что Валери ответил: "А я
покончил бы с собой, если бы меня заставляли писать".
Декабрь: "Доклад о ценности добродетели" -- выступление на заседании
Французской Академии.
1935 Январь: журнал "Нувель ревю Франсез" публикует "Вопросы поэзии".
Выступая в родном городе перед выпускниками сетского коллежа, Валери
отходит от своей антируссоистской позиции, говорит даже об "органическом
бытии" человека и подвергает сомнению свой исходный этический принцип --
ставку на безграничность творческой потенции интеллекта: "По мере того как
человек все более и быстрее, чем когда бы то ни было, удаляется от
первоначальных условий существования, все, что он знает, то есть все, что он
может, с силой противоборствует тому, что он есть".
Он председательствует на сессии Комитета искусств и литературы Лиги
Наций.
25 мая, в связи с пятидесятилетием со дня смерти Гюго, по парижскому
радио зачитывается статья Валери "Виктор Гюго -- творец во всеоружии
формы".
15 июня: выступление в Сорбонне на вечере, посвященном Лопе де Вега.
Ноябрь: "Всеобщее определение искусства" опубликовано в "Нувель ревю
Франсез".
1936 Февраль: "Дега, Танец. Рисунок".
Март: выступление в Париже "Философия танца". Апрель: серия лекций в
Алжире и Тунисе. Валери избирается профессором поэтики в Коллеж де Франс. Он
пишет предисловие к книге о Сведенборге. О мистике он будет говорить также в
статьях, посвященных Нервалю и поэзии Хуана де ла Крус; в этой последней он
великолепно опишет мистическое состояние "темной ночи". С мистической
литературой, в частности с текстами Рейсбрука Удивительного, Катерины
Эммерих, Сведенборга, он был хорошо знаком еще с юношеских лет. Однако когда
он пишет: "Я мыслю, как сверхчистый рационалист. Я чувствую, как мистик", он
отнюдь не имеет в виду религиозно-мистического переживания.
Запись в тетради: "Я отличаюсь от многих (и конкретно -- от Малларме)
тем, что они наделяют литературу некой "абсолютной" ценностью, -- то есть
ценностью конечной цели, -- тогда как я ценю ее лишь как средство развития
выразительных и комбинационных способностей...
<... > У меня не литературная цель. Моя цель заключается в
воздействии не на других, а на себя -- Себя, -- поскольку "Я" может себя
рассматривать как произведение... разума". В другой записи Валери
рекомендует себе на будущее заменять по возможности термин "формальный"
термином "функциональный".
1937 Январь: выступление в Париже -- "Вийон и Верлен".
В одном из самых изящных и тонких своих эссе "Человек и раковина"
Валери рассматривает различие человеческих конструкций и природных
образований, творчества человека и созидания естества.
В коротком тексте "Преподавание поэтики в Коллеж де Франс" Валери
призывает к созданию такой истории литературы, которая строилась бы "не как
история писателей и случайностей их биографии или творчества, но как
история разума, поскольку он производит и потребляет "литературу"; такая
история могла бы быть создана даже без всякого упоминания имен писателей".
Август: "Речь об эстетике" -- выступление на Международном конгрессе
эстетики и искусствознания. 10 декабря -- первая лекция курса поэтики в
Коллеж де Франс. Отправляясь от греческого корня "пойейн" (делать), Валери
строго разграничивает творческий акт и само произведение, значимость
которого рождается лишь в акте его восприятия "потребителем". Он призывает
отказаться от взгляда на произведение как на некий застывший объект.
"Творение разума существует лишь в действии".
Он пишет в тетради: "Порою вещи, солнце, мои бумаги как будто говорят
мне: опять ты! Что ты делаешь здесь? Разве ты недостаточно видел нас? Ты
снова хочешь закурить сигарету? Но ты курил ее уже триста семьдесят тысяч
раз. Ты опять хочешь улавливать эту брезжущую идею?.. Но ты внимал ее
появлению по крайней мере 104 раз. И я сажусь и той же рукой
подпираю тот же подбородок". Судя по "Тетрадям", старость не приносит Валери
ни ощущения слабости, дряхления или распада, ни сознания умудренности, ни
какой-либо глубокой трансформации. Им владеет чувство неизбывного
повторения. "Та же утренняя сигарета, тот же кофе, та же тетрадь, те же
идеи" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. -- "Entretiens sur Paul Valйry",
1968, p. 119).
1938 В "Предисловии к диалогу об искусстве" Валери говорит о лживости и
пагубности европоцентризма в условиях современной цивилизации. "Со дня на
день догма о неравенстве человеческих семей становится все более опасной в
политике; она будет для Европы фатальной. Техника распространяется, как
чума".
В августе он пишет "Кантату о Нарциссе", которая должна быть положена
на музыку.
Октябрь: предисловие к альбому Домье в издательстве Скира.
Запись в тетради: "Нужно расти. Но нужно также всю жизнь хранить в себе
Ребенка. Посмотри на окружающих -- тех, в чьем взгляде ничего не осталось от
детства. Вот как это узнается: их взгляд отчетлив, когда предметы
отчетливы, и расплывчат, когда предметы расплывчаты и безымянны... " 17
октября -- речь перед хирургами, в которой он прославляет великое искусство
человеческой руки.
"Символизм не есть Школа", -- утверждает он в "Существовании
символизма". Что же касается самих символистов, "эстетика разъединяла их;
этика их сплачивала".
1939 Январь: лекция об Эдгаре По в Коллеж де Франс.
Валери пишет текст для книги о Чехословакии, отданной на растерзание
гитлеровской Германии. Сентябрь: "Смесь".
В статье "Свобода духа" Валери снова пытается переосмыслить ряд своих
основных установок. Провозглашая свободу духа (которую он отличает от
свободы формальной) "высшим благом", он, однако, констатирует: "Дух
представляет в нас некую силу", которая понудила нас удалиться "от всех
исходных и естественных условий нашего бытия". Трудно предвидеть, к чему
ведет нас этот новый и небывалый мир, созданный нашим духом и "для нашего
духа". Но каковы бы ни были его угрозы, пути назад нет -- разве что к
"животному состоянию". Лишь сам свободный дух, без которого "культура
угасает", может быть критерием и предвидеть порождаемые им же угрозы
материального прогресса. Вот почему пора "бить тревогу и выявлять
опасности", которым он подвергается, -- исходят ли они от "наших открытий",
"нашего образа жизни" или от бесчеловечной политики. Валери, не называя
прямо тоталитарно-фашистских режимов, ясно говорит об их политической сути,
враждебной свободной мысли. Сентябрь он проводит по соседству со
Стравинским, который читает ему наброски своего "Курса музыкальной поэтики";
Валери находит в нем общие идеи с собственной поэтикой.
1940 Он отдыхает после болезни в Динаре, когда 22 июня туда вступают
немецкие войска. "Я мыслю, -- следовательно, я страдаю, -- пишет он. --
Мысль о том, что происходит, отравляет то, что я вижу. Красота солнца и моря
заставляет страдать -- ибо нужно страдать, -- и прекрасное должно
действовать в том же духе".
Узнав, что дети целы и невредимы, он с головой уходит в работу. Он
обращается к образу Фауста, этого "европеида", которого переносит в эпоху,
когда вновь открыт "в недрах тел и словно бы за пределами их реальности
древний хаос", когда "индивид умирает", "растворяется в множественности",
когда наступает, быть может, "гибель души" и "само Зло под угрозой", ибо
даже смерть оказывается всего лишь "одним из статистических свойств"
"человеческого материала", а "методы" дьявола представляются "устаревшими".
Драму "Мой Фауст" Валери не окончил. По мнению исследователей, три
завершенных акта, сверкающие остроумием, полные чеканных и глубоких формул,
не дают представления о всей полноте замысла Валери. Его Фауст -- "Сизиф
жизни", чья трагедия даже не в самом вечном повторении жизни, но в высшей
ясности сознания, которое угадывает сущее в его зарождении и знает наперед
все его возможности: хотя Фауст и обнаруживает в итоге, что бытие ценнее
знания, хотя он даже пытается слить воедино постижение и любовь, он должен
будет отказаться (в IV акте) от любви, неотделимой от "Эроса исступленного",
-- во имя высшего своего завершения, "последней мысли", которая прервет
окончательно "циклы" его существований. Тайной мыслью автора было
"исчерпать" вечный образ, ибо "ницшевскому amor fati Валери всем существом
противопоставляет свой horror fati" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. --
"Entretiens sur Paul Valйry", 1968, p. 122). В сентябре он возвращается в
Париж. В Академии, где поставлен вопрос о выражении доверия Петену, он
первым берет слово и заставляет предложение отвергнуть.
1941 Валери выступает в Академии с речью памяти Бергсона. Эта речь,
почти неизвестная во Франции, будет воспринята за рубежом как акт мужества
перед лицом оккупанта. На протяжении всего периода оккупации Валери
отказывается от встреч с врагом и решительно отвергает посулы
коллаборационистов. Он живет в стесненных материальных условиях.
Правительство Виши смещает Валери с поста руководителя Средиземноморского
университетского центра. Осенью выходит первое издание сборника "Дурные
мысли и прочее". Среди самых различных тетрадных записей Валери здесь
и пребудет вечно".
Журнал "Архитектура" в своем специальном издании публикует
сократический диалог "Эвпалинос, или Архитектор"; в декабре в "Ревю
мюзикаль" появляется "Душа и Танец". Рильке знакомится с произведениями
Валери: его восторг безграничен. Он напишет: "Я был одинок, я ждал, все мое
творчество ожидало. Однажды я прочел Валери, и я понял, что моему ожиданию
пришел конец". Рильке переводил поэзию и прозу Валери (в том числе оба
диалога).
Эссе "Об "Адонисе" вскрывает изощренность поэтического искусства
"простодушного" Лафонтена. Своим прославлением формальной строгости
классического стиха, его "условного порядка" Валери открыто
противопоставляет себя иррациональным течениям в поэзии. (Такой эскапизм,
однако, приводит его к слепоте в отношении многих самых знаменательных
явлений современного искусства. )
1922 В феврале умирает Эдуард Лебе. Валери решает не искать работу,
надеясь прожить литературным трудом. Материальные заботы побуждают его
много и часто писать "на заказ". Он к тому же считает, что поставленные
извне условия и трудности, которые требуют "взыскательного и волевого
усилия", "не всегда лишены подлинной пользы для автора". Они позволяют ему
узнать и выявить свои возможности.
Летом выходит сборник "Чары". С его появлением Валери считает свой
поэтический путь законченным. Он жалуется Жиду: "Хотят, чтобы я представлял
французскую поэзию. Во мне видят поэта! Но мне плевать на поэзию. Лишь
поневоле я ею интересуюсь. Только благодаря случайности писал я стихи. Я
был бы в точности тем же, если бы их не писал. То есть обладал бы в
собственных глазах тою же значимостью. Это для меня совершенно
несущественно. Что для меня существенное -- я хотел бы это сказать. Я верю,
что смогу, что смог бы еще это сказать, будь у меня досуг и покой... но я
не принадлежу себе больше. Жизнь, которую я веду, меня убивает".
К своему общественному положению он втайне относится с иронией,
доходящей порой до сарказма. Даже в старости, даже будучи академиком,
почтеннейшей фигурой, осыпанный наградами, принимаемый королями,
правителями, окруженный и прославляемый цветом интеллектуальной Европы, он
"терпеть не может серьезных людей", не принимает всерьез "Человека с
положением", "Господина". Человек поразительной скромности, чуждый всякой
рисовки, он любит издеваться над своим двойником -- "клоуном, зубоскалом,
который исполняет свой трюк как умеет" (J. В а 11 а г d, Celui que j'ai
connu. -- Сб. "Paul Valйry vivant", p. 245).
1923 В Париже, Брюсселе, Лондоне он выступает с докладами о "чистой
поэзии", о Гюго, Бодлере, Верлене, Рембо, о влиянии, которое оказали на него
По, Вагнер, Малларме. "Душа и Танец" появляется вместе с "Эвпалиносом"
отдельным изданием.
В "Вариации на тему одной мысли" он вскрывает рассчитанное искусство
Паскаля как художника. К этому, в сущности, сводится здесь критика "Мыслей"
Паскаля, которая многими была понята в более широком смысле. Это эссе и
особенно его издание 1930 года, снабженное пояснениями, вызвали
оживленнейшую полемику и резкую критику автора. Известный философ Этьен
Жильсон обратился с "Открытым письмом г-ну Тэсту в защиту Блеза Паскаля".
Пристрастные упреки Валери в адрес Паскаля за его "отступничество" от
науки и другие предполагаемые грехи звучат тем острее, что он представляется
ему "фигурой первой величины", человеком, который призван был стать
"апостолом людей науки и мысли".
Статья "Стефан Малларме" появляется в октябре в журнале "Голуа". За ней
последует целый ряд эссе, которые Валери посвятит своему учителю в поэзии.
Валери записывает: "Я ценю человека, если он обнаружил закон или
метод. Прочее не имеет значения". В другой тетради: "Литература -- искусство
языка. Лучшим является тот, кто лучше всего владеет своим языком Но языком
можно владеть двояко: как атлет -- своими мускулами или как анатом --
чужими. Два рода знания. Нужно сочетать анатома с атлетом".
1924 Валери выступает с докладами в Италии и Испании, где встречается с
Габриэлем д'Аннунцио (между ними завязывается теплая дружба), с
Ортегой-и-Гассетом.
В апреле -- встреча с Рильке в Мюзо; хозяин посадит здесь иву в память
об этом "одиночестве вдвоем". Летом в беседе с Бергсоном он говорит о своих
исканиях начиная с 1892 года: "Что касается метода, я полагался
исключительно на собственную манеру видеть... ". Сентябрь: "Положение
Бодлера" -- в журнале "Ревю де Франс".
Он готовит первый номер журнала "Коммерс", который редактирует вместе
с друзьями -- Валери Ларбо и Леоном-Полем Фаргом. В этом журнале, одном из
лучших в 20-- 30-е годы, будут, в частности, впервые во Франции опубликованы
переводы из Б. Пастернака и О. Мандельштама. Осенью публикуется "Тетрадь В
1910" -- первый из серии сборников, в которых Валери обнародует фрагменты
своих "тетрадных" записей. Он продолжает этот свой "центральный" труд до
конца жизни. Его избирают председателем Пен-клуба.
1925 Аббат Бремон выступает во Французской Академии с докладом о
"чистой поэзии", ссылаясь при этом на Валери. В связи с этим завязывается
многолетняя дискуссия поэтов, критиков, эстетиков. 19 ноября Валери
избирается во Французскую Академию.
1926 Он выступает в Вене и Праге. В Берлине, где он делится
литературными воспоминаниями, в числе слушателей -- Эйнштейн.
Июнь: предисловие к каталогу выставки Берты Моризо. Сентябрь:
предисловие к "Персидским письмам" Монтескье. В "Возвращении из Голландии"
Валери говорит о Декарте, которому посвятит еще несколько эссе. Декартовский
метод -- один из главных образцов для Валери, с которым мысль его постоянно
соотносится. Но, пишет он, "порой я мыслю, порой -- существую".
13 сентября 1926 г., за три с половиной месяца до своей смерти, Рильке
проводит целый день в гостях у Валери на берегу Женевского озера. Валери
будет вспоминать: "Какие минуты свободы, отзвучных даров -- эти минуты
последнего сентября его жизни!.. "
Запись в тетради: "Трудно проникнуть в мир атомов, но мы уже
погрузились в него; наиболее трудное, однако, снова из него выбраться, то
есть воссоздать и вернуть, исходя из самих элементов, явления нашего
уровня".
1927 Смерть матери, с которой Валери был особенно близок. Он говорил с
ней по-итальянски и признавался, что благодаря ей ощущал дух и характер
Венеции XVIII века. В письме священнику Жийе, выпустившему работу "Поль
Валери и метафизика", он отрицает влияние на него Бергсона и связывает
философию с проблемами языка. "Что касается веры -- как сказать? Я ее не
ищу и не избегаю. Я стремлюсь выработать о ней четкое понятие". Вопрос о
существовании бога является, по мнению Валери, чисто словесным вопросом,
порождаемым фикциями языка. Почти повторяя древнего еретика Маркиона, он
напишет: "Мой бог обладал бы величием души, позволяющим ценить тех, кто в
него не верит". В его "Зарисовке змеи" провозглашается, "что вселенная --
изъян в чистоте небытия". "Чистая" потенция и "нечистота" бытия, которая
исключает бога, антагонистичны и несоединимы в понимании Валери.
В статье о Стендале, к личности и творчеству которого Валери всегда
был неравнодушен, он рассматривает проблему искренности в литературе. За
мнимой непосредственностью писателя всегда стоит некое "искусство",
рассчитанный эффект. "Правдивость немыслима в литературе".
23 июня он выступает с благодарственной речью в Академии.
Присутствующие озадачены: своего предшественника Анатоля Франса он именует
"мой будущий предшественник", ни разу не называя его по имени. Валери не
может простить ему враждебного по отношению к Малларме поступка, который
всеми давно забыт.
В октябре -- выступления в Англии: Лондон, Оксфорд, Кембридж. Ноябрь:
речь на открытии памятника Эмилю Верхарну.
1928 В "Заметках о величии и упадке Европы" Валери осуждает политику
раздоров, уводящую европейскую цивилизацию от ее великого предназначения.
"Единственные договоры, с которыми стали бы считаться, это те, кои
скреплялись бы задними мыслями". Поэтому войну он считает не только
преступным актом, но и решением сугубо иллюзорным. Эта иллюзорность ведет
в конечном счете к войне тотальной. В статье "Об истории" Валери называет
историческую науку "самым опасным продуктом из всех, какие вырабатывает
химия интеллекта". Свои взгляды на историю как таковую и историю как науку
он разовьет в целом ряде статей и выступлений, в том числе в "Речи об
истории" (1932), которая вызовет бурные отклики.
Он утверждает, что история -- это Муза и в качестве таковой только и
"надлежит ее уважать". Анализируя понятия "движения истории" и
"исторического факта", он подвергает критике прежде всего позитивистскую
историческую науку, как она сложилась к концу XIX века. Впоследствии ряд
передовых историков XX века (М. Блок и другие) использовал его анализы и
критику арсенала исторической науки, однако разработка новых
научно-исторических методов осталась ему практически неизвестной.
Валери сознавал, что коренной сдвиг в развитии человеческой культуры
требует радикального обновления всей исторической практики. Первым таким
требованием был, по его убеждению, отказ от оглядки на прошлое. Прошлое, по
убеждению Валери, есть лишь часть настоящего и рассматриваться должно в
перспективе конкретных возможностей будущего. В своем анализе Валери, по
существу, переносит в область истории принцип относительности времени: не
время "вмещает" историю, но актуально-сущее, "живая" история формирует
время. Этот принцип, связанный с отказом от ретроспекции, способствует
особой меткости и остроте его конкретных оценок и прогнозов.
Август: эссе "Леонардо и философы" появляется в журнале "Коммерс";
Валери, в частности, подвергает критике метафизическую
отвлеченно-нормативную эстетику.
1929 Валери постоянно встречается в это время с учеными: часто посещает
лабораторию Перрена, видится с Луи де Бройлем, Ланжевеном, беседует с
Эйнштейном, о котором записывает после одного из его выступлений: "Он
единственный худож
ник среди всех этих ученых". При встрече с ним 9 ноября он его спрашивает,
какова вероятность существования единства в природе. Эйнштейн отвечает: "Это
-- акт веры".
Он приветствует Джойса на завтраке в его честь; журнал "Коммерс" еще в
первом своем номере опубликовал в переводе фрагменты из "Улисса".
Запись в тетради: "Знание превратилось теперь из цели в средство --
тогда как философом прежде был тот, для кого оно являлось целью".
И другая: "Машина делает лишь первые шаги. Однажды, быть может,
электрофонический калейдоскоп будет составлять музыкальные фигуры сотнями --
изобретет серийные ритмы, мелодии. У человека появятся машины для
безошибочных рассуждений. -- Ему останется лишь выбирать. Комбинационные
фабрики".
1930 Визит к Бергсону. "Беседуем об эволюции, -- записывает Валери. --
Я говорю ему, что в конце концов мы научимся рассматривать будущее в
качестве причины прошлого... ".
Май: "Взгляд на море" -- в "Нувель ревю Франсез". Валери встречается и
беседует с Тейяром де Шарденом.
1931 В марте выходит сборник "Статьи об искусстве".
В Копенгагене он беседует с Нильсом Бором, с работами которого хорошо
знаком.
23 июня -- премьера мелодрамы "Амфион", написанной им в содружестве с
Онеггером и при содействии Иды Рубинштейн: Валери возвращается в ней к
орфической теме. Он в это время находится в Оксфорде на церемонии по случаю
присуждения ему титула доктора honoris causa. Июль: выход первого тома
Собрания сочинений. В предисловии к сборнику "Взгляд на современный мир"
Валери рассматривает вопрос, который затронул уже три года назад:
"Начинается эпоха конечного мира". В истории, писал он, наступает момент,
когда "уже нельзя будет ни предвидеть, ни локализовать почти мгновенные
последствия того, что предпринято". Он снова выявляет катастрофические
последствия "малоевропейства" и колониальных распрей. "Не было ничего более
глупого в истории, чем европейское соперничество в области политики и
экономики, когда его сравниваешь, сопоставляешь и сочетаешь с европейским
единством и союзом в области науки". В результате безрассудной политики и
войны "искусственное неравенство сил, на котором зиждилось последние три
века господство Европы, быстро сходит на нет. Вновь начинает возникать
неравенство, основанное на валовых данных статистики. Азия приблизительно в
четыре раза больше Европы. Поверхность Американского материка немного
меньше поверхности Азии. Однако население Китая по меньшей мере равно
населению Европы; население Японии превышает население Германии... "
В это время, когда миру все более угрожают фашистско-тоталитарные
движения и режимы, наивно-утопически звучит субъективно честный призыв
Валери к совершенно новой политике -- "политике Мудрости".
1932 В "Навязчивой идее", наиболее "обнаженном" из всех диалогов
Валери, во всем блеске проявляется его гений мастера свободной беседы.
Затрагивая поочередно проблемы разума и памяти, личности и знания,
языка и морали, современной науки и бессознательного (к фрейдизму он
относится критически), Валери развивает идеи, выработанные за долгие годы
уединенных размышлений. В ходе этой легкой, почти светской беседы автор
возвращается к своей излюбленной теме -- антагонизму знания и бытия -- и
пытается осмыслить в этом свете трагические последствия развития
экстенсивной, утилитаристской буржуазной цивилизации: "болезнь активности",
всеобщий автоматизм и нарастающее ускорение жизни приводят к тотальной
нивелировке и угрожают той самой "свободе духа", тому "высшему благу",
следствиями которого являются.
Как видно из диалога, Валери остается "Робинзоном на острове", но это
отнюдь не "политика изоляции", равнодушия. "Остров" служит пунктом
"интеллектуального внимания", полного тревоги и окрашенного в трагические
тона. Высшее призвание человека он по-прежнему усматривает в
неограниченном дерзании разума, но он начинает замечать возникающую отсюда
угрозу. Трагически звучит парадоксальная фраза из его тетрадей: "Разум есть,
быть может, одно из средств, которое избрала вселенная, чтобы поскорее с
собой покончить".
30 апреля в связи со столетием со дня смерти Гете Валери произносит
речь о нем в Сорбонне. Он видит в этом великом немце великого европейца,
образ которого позволяет нам угадывать, чем могла бы стать Европа, если бы
"могущество политическое" и "могущество духа" счастливо сочетались. Гете
выступает у Валери как некий "мистик внешнего мира", целиком доверяющийся
чувственной реальности, которая, верит он, "гениальнее его собственного
гения". Именно это приводит его к универсальному "протеизму" и возможности
соотносить бесконечные метаморфозы сущего с этой своею универсальностью.
Валери говорит в связи с этим о демонизме Гете, о его воле к жизни и о его
орфическом начале: "Мы говорим: Гете, как мы говорим: Орфей".
Май: "О Коро и пейзаже" (впоследствии -- "Вокруг Коро") -- предисловие
к книге "Двадцать эстампов Коро". Июнь: "Триумф Мане" -- вступление к
каталогу выставки.
1933 Март: вместе с Мари Кюри, Ланжевеном, Жюлем Роменом он участвует в
Мадриде в заседании Комитета сотрудничества интеллигенции Лиги Наций.
Май: цикл выступлений в Италии.
Он записывает в тетради: "У меня интеллектуальная "шизофрения" -- ибо
я столь же общителен на поверхности <... >, насколько сепаратист в
глубине... "
С декабря Валери возглавляет Средиземноморский университетский центр в
Ницце.
В выступлении, озаглавленном "Средиземноморские внушения", он говорит
о многовековой культуре Средиземноморья и о влиянии на его творчество и его
мысль морской стихии, в атмосфере которой прошло его детство.
1934 Февраль: встреча со Стравинским.
"Эстетическая бесконечность" в журнале "Искусство и медицина".
5 мая -- премьера мелодрамы "Семирамида": текст Валери на музыку
Онеггера.
Андре Моруа передает разговор Андре Жида и Валери. Жид сказал: "Если бы
мне не давали писать, я бы покончил с собой". На что Валери ответил: "А я
покончил бы с собой, если бы меня заставляли писать".
Декабрь: "Доклад о ценности добродетели" -- выступление на заседании
Французской Академии.
1935 Январь: журнал "Нувель ревю Франсез" публикует "Вопросы поэзии".
Выступая в родном городе перед выпускниками сетского коллежа, Валери
отходит от своей антируссоистской позиции, говорит даже об "органическом
бытии" человека и подвергает сомнению свой исходный этический принцип --
ставку на безграничность творческой потенции интеллекта: "По мере того как
человек все более и быстрее, чем когда бы то ни было, удаляется от
первоначальных условий существования, все, что он знает, то есть все, что он
может, с силой противоборствует тому, что он есть".
Он председательствует на сессии Комитета искусств и литературы Лиги
Наций.
25 мая, в связи с пятидесятилетием со дня смерти Гюго, по парижскому
радио зачитывается статья Валери "Виктор Гюго -- творец во всеоружии
формы".
15 июня: выступление в Сорбонне на вечере, посвященном Лопе де Вега.
Ноябрь: "Всеобщее определение искусства" опубликовано в "Нувель ревю
Франсез".
1936 Февраль: "Дега, Танец. Рисунок".
Март: выступление в Париже "Философия танца". Апрель: серия лекций в
Алжире и Тунисе. Валери избирается профессором поэтики в Коллеж де Франс. Он
пишет предисловие к книге о Сведенборге. О мистике он будет говорить также в
статьях, посвященных Нервалю и поэзии Хуана де ла Крус; в этой последней он
великолепно опишет мистическое состояние "темной ночи". С мистической
литературой, в частности с текстами Рейсбрука Удивительного, Катерины
Эммерих, Сведенборга, он был хорошо знаком еще с юношеских лет. Однако когда
он пишет: "Я мыслю, как сверхчистый рационалист. Я чувствую, как мистик", он
отнюдь не имеет в виду религиозно-мистического переживания.
Запись в тетради: "Я отличаюсь от многих (и конкретно -- от Малларме)
тем, что они наделяют литературу некой "абсолютной" ценностью, -- то есть
ценностью конечной цели, -- тогда как я ценю ее лишь как средство развития
выразительных и комбинационных способностей...
<... > У меня не литературная цель. Моя цель заключается в
воздействии не на других, а на себя -- Себя, -- поскольку "Я" может себя
рассматривать как произведение... разума". В другой записи Валери
рекомендует себе на будущее заменять по возможности термин "формальный"
термином "функциональный".
1937 Январь: выступление в Париже -- "Вийон и Верлен".
В одном из самых изящных и тонких своих эссе "Человек и раковина"
Валери рассматривает различие человеческих конструкций и природных
образований, творчества человека и созидания естества.
В коротком тексте "Преподавание поэтики в Коллеж де Франс" Валери
призывает к созданию такой истории литературы, которая строилась бы "не как
история писателей и случайностей их биографии или творчества, но как
история разума, поскольку он производит и потребляет "литературу"; такая
история могла бы быть создана даже без всякого упоминания имен писателей".
Август: "Речь об эстетике" -- выступление на Международном конгрессе
эстетики и искусствознания. 10 декабря -- первая лекция курса поэтики в
Коллеж де Франс. Отправляясь от греческого корня "пойейн" (делать), Валери
строго разграничивает творческий акт и само произведение, значимость
которого рождается лишь в акте его восприятия "потребителем". Он призывает
отказаться от взгляда на произведение как на некий застывший объект.
"Творение разума существует лишь в действии".
Он пишет в тетради: "Порою вещи, солнце, мои бумаги как будто говорят
мне: опять ты! Что ты делаешь здесь? Разве ты недостаточно видел нас? Ты
снова хочешь закурить сигарету? Но ты курил ее уже триста семьдесят тысяч
раз. Ты опять хочешь улавливать эту брезжущую идею?.. Но ты внимал ее
появлению по крайней мере 104 раз. И я сажусь и той же рукой
подпираю тот же подбородок". Судя по "Тетрадям", старость не приносит Валери
ни ощущения слабости, дряхления или распада, ни сознания умудренности, ни
какой-либо глубокой трансформации. Им владеет чувство неизбывного
повторения. "Та же утренняя сигарета, тот же кофе, та же тетрадь, те же
идеи" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. -- "Entretiens sur Paul Valйry",
1968, p. 119).
1938 В "Предисловии к диалогу об искусстве" Валери говорит о лживости и
пагубности европоцентризма в условиях современной цивилизации. "Со дня на
день догма о неравенстве человеческих семей становится все более опасной в
политике; она будет для Европы фатальной. Техника распространяется, как
чума".
В августе он пишет "Кантату о Нарциссе", которая должна быть положена
на музыку.
Октябрь: предисловие к альбому Домье в издательстве Скира.
Запись в тетради: "Нужно расти. Но нужно также всю жизнь хранить в себе
Ребенка. Посмотри на окружающих -- тех, в чьем взгляде ничего не осталось от
детства. Вот как это узнается: их взгляд отчетлив, когда предметы
отчетливы, и расплывчат, когда предметы расплывчаты и безымянны... " 17
октября -- речь перед хирургами, в которой он прославляет великое искусство
человеческой руки.
"Символизм не есть Школа", -- утверждает он в "Существовании
символизма". Что же касается самих символистов, "эстетика разъединяла их;
этика их сплачивала".
1939 Январь: лекция об Эдгаре По в Коллеж де Франс.
Валери пишет текст для книги о Чехословакии, отданной на растерзание
гитлеровской Германии. Сентябрь: "Смесь".
В статье "Свобода духа" Валери снова пытается переосмыслить ряд своих
основных установок. Провозглашая свободу духа (которую он отличает от
свободы формальной) "высшим благом", он, однако, констатирует: "Дух
представляет в нас некую силу", которая понудила нас удалиться "от всех
исходных и естественных условий нашего бытия". Трудно предвидеть, к чему
ведет нас этот новый и небывалый мир, созданный нашим духом и "для нашего
духа". Но каковы бы ни были его угрозы, пути назад нет -- разве что к
"животному состоянию". Лишь сам свободный дух, без которого "культура
угасает", может быть критерием и предвидеть порождаемые им же угрозы
материального прогресса. Вот почему пора "бить тревогу и выявлять
опасности", которым он подвергается, -- исходят ли они от "наших открытий",
"нашего образа жизни" или от бесчеловечной политики. Валери, не называя
прямо тоталитарно-фашистских режимов, ясно говорит об их политической сути,
враждебной свободной мысли. Сентябрь он проводит по соседству со
Стравинским, который читает ему наброски своего "Курса музыкальной поэтики";
Валери находит в нем общие идеи с собственной поэтикой.
1940 Он отдыхает после болезни в Динаре, когда 22 июня туда вступают
немецкие войска. "Я мыслю, -- следовательно, я страдаю, -- пишет он. --
Мысль о том, что происходит, отравляет то, что я вижу. Красота солнца и моря
заставляет страдать -- ибо нужно страдать, -- и прекрасное должно
действовать в том же духе".
Узнав, что дети целы и невредимы, он с головой уходит в работу. Он
обращается к образу Фауста, этого "европеида", которого переносит в эпоху,
когда вновь открыт "в недрах тел и словно бы за пределами их реальности
древний хаос", когда "индивид умирает", "растворяется в множественности",
когда наступает, быть может, "гибель души" и "само Зло под угрозой", ибо
даже смерть оказывается всего лишь "одним из статистических свойств"
"человеческого материала", а "методы" дьявола представляются "устаревшими".
Драму "Мой Фауст" Валери не окончил. По мнению исследователей, три
завершенных акта, сверкающие остроумием, полные чеканных и глубоких формул,
не дают представления о всей полноте замысла Валери. Его Фауст -- "Сизиф
жизни", чья трагедия даже не в самом вечном повторении жизни, но в высшей
ясности сознания, которое угадывает сущее в его зарождении и знает наперед
все его возможности: хотя Фауст и обнаруживает в итоге, что бытие ценнее
знания, хотя он даже пытается слить воедино постижение и любовь, он должен
будет отказаться (в IV акте) от любви, неотделимой от "Эроса исступленного",
-- во имя высшего своего завершения, "последней мысли", которая прервет
окончательно "циклы" его существований. Тайной мыслью автора было
"исчерпать" вечный образ, ибо "ницшевскому amor fati Валери всем существом
противопоставляет свой horror fati" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. --
"Entretiens sur Paul Valйry", 1968, p. 122). В сентябре он возвращается в
Париж. В Академии, где поставлен вопрос о выражении доверия Петену, он
первым берет слово и заставляет предложение отвергнуть.
1941 Валери выступает в Академии с речью памяти Бергсона. Эта речь,
почти неизвестная во Франции, будет воспринята за рубежом как акт мужества
перед лицом оккупанта. На протяжении всего периода оккупации Валери
отказывается от встреч с врагом и решительно отвергает посулы
коллаборационистов. Он живет в стесненных материальных условиях.
Правительство Виши смещает Валери с поста руководителя Средиземноморского
университетского центра. Осенью выходит первое издание сборника "Дурные
мысли и прочее". Среди самых различных тетрадных записей Валери здесь