Загребельный Павел. Диво (пер.И.Ф.Карабутенко)

сегодня принадлежат одной из югославских республик - Македонии (Обитель
теперь называется Битоль), но следует помнить, что речь здесь идет о
временах, отстоящих от нас на целое тысячелетие. Это историческое прошлое
двух народов - болгарского и македонского. (Прим. автора.)

Самуил с несколькими своими верными людьми тайком приехал в столицу,
но там был узнан и брошен в подземелье с жестоким повелением "не показывать
узнику дневного света". Так бы и сгнил там отважный молодой комитопул, если
бы в одну из зимних ночей не подошли к стенам Преслава могучие воины,
которых болгары называли тавроскифами, и со страшными криками не пошли на
штурм. Вооружены они были тяжеленными, в полтора раза более длинными, чем
виденные до сих пор, мечами, длинными копьями, которые не ломались от самой
большой тяжести, а в левых руках несли щиты величиной с двери царского
дворца.
Они взяли столицу одним натиском, еще в ту же самую ночь развели
костры на улицах Преслава и спокойно ужинали, ужинали так неторопливо и
вкусно, что трапеза их затянулась, собственно, до завтрака, а тем временем
из города бежал кто мог, иные прятали свои богатства или пользовались
случаем и набивали себе сумки или же просто животы, - добродушные русичи
никому не мешали, они просто отдыхали после изрядной работы, сам князь был
среди них и велел никуда не спешить, ибо вокруг уже зима, поэтому, видимо,
лучше остаться здесь, в этом великом и богатом городе, и спокойно
перезимовать.
Самуил бежал из башни в ту же ночь. У него не было сил выбраться из
подземелья - его вывели под руки, ему нашли коня и, чуть ли не привязав к
седлу, поскорее выпроводили из Преслава, чтобы ехал к своим братьям,
набирался сил.
Потом было несколько тяжелых лет для Болгарии. Хотя Святослав отошел
за Дунай, но ромеи заняли отвоеванные им земли, распространились по
Болгарской земле, словно эпидемия, разорвали страну на две части, захватив
все восточные области, все морское побережье и придунайские земли. Вот
тогда и поднялись против Византии западные болгары во главе с
братъями-комитопулами Давидом, Моисеем, Аароном и Самуилом Мокрыми. Такого
еще не видывала Болгарская земля: шли мужчины, женщины, даже
несовершеннолетние дети, вооружались кто чем мог, шли без всякого призыва и
понукания, нагоняя страх не только на ромеев, но и на собственных бояр,
продавшихся врагу ради личной выгоды. Перепугались и сыновья болгарского
царя Петра - Борис и Роман, бегством хотели спасти свою жизнь и ничего
лучшего не придумали, как бежать в Византию, но на горном перевале Бориса,
переодетого в ромейскую одежду, убил болгарский лучник, приняв его за
врага, а Романа вернули на родную землю и провозгласили царем.
Царей и императоров часто называют: Великий, Храбрый, Справедливый, -
но такие имена даются подхалимами, лизоблюдами, поэтому история если и
сохраняет их в дальнейшем, относится к ним с известной долей скептицизма.
Зато если уж дает имя своему властелину народ, суждено ему быть вечным и
будет оно характеризовать его более исчерпывающе, чем все описания
придворных летописцев и славословия наемных историков. Правда, прозвища,
даваемые народом, в большинстве своем имеют характер негативный, но тут уж
ничего не поделаешь: правда всегда жестока. Звучат эти имена приблизительно
так; Кровавый, Скупой, Паскудный. Могут наименовать короля Красивым, но так
и знай, что король этот был безобразным. Если уж нарекут Святым, то читай:
Дьявол. Царь Роман был прозван Скопцом, и касалось это, вероятно, не только
его внешности, но и характера, которым не отличался, точнее, и вовсе его не
имел. И хотя он именовался царем всех болгар, власть была в руках отважных
братьев-комитопулов, которые не жалели жизни ради освобождения родной земли
от ромеев.
В ожесточенных боях погибли два брата - Давид и Моисей, а между теми
двумя, которые остались, непременно должен был разыграться спектакль,
отрежиссированный еще тем неизвестным, но гениальным режиссером, который
создавал когда-то библейскую главу про Каина и Авеля.
Старший из этих двух комитопулов - Аарон, имевший под своей властью
Средец* с окраиной, решил, что именно он, а не самый младший, Самуил,
должен выступить первым претендентом на царский престол. А поскольку он
ничем не мог засвидетельствовать своих преимуществ перед Самуилом: ни
личной отвагой, ни любовью к родной земле, ни необычайными качествами
человеческими, - потому и решил искать поддержки не где-либо, а у самого
византийского императора. Запутанное и злое было это дело. Византийский
император Василий II Македонянин, который со дня своего вступления на
престол имел множество хлопот с подавлением бунта полководца Варда Склира и
с придворными интригами первого министра евнуха Василия, не мог выступать
против Болгарии открытой войною и прибег к войне тайной. Имея всюду своих
доносчиков, он вскоре узнал, что Самуил, в сущности, покинул свою столицу
Охрид, дабы не видеть опостылевшей жены Агаты, и большую часть своего
времени проводит на Преспанских озерах рядом со своей любовницей Беляной,
для которой на одном из островов Малого Преспанского озера велел даже
соорудить городок и церковь. Император подослал к Самуилу из Италии двух
опытных зодчих, увлек его строительными делами настолько, что Самуил на
много лет оставил военные походы и возвел на Малом озере целый город под
названием Преспа и перенес туда свою столицу. Конечно, человек не может всю
жизнь посвятить лишь одной какой-нибудь страсти, в особенности же если им с
детства овладела ненависть к врагам родной земли, поэтому Самуил все-таки
опомнился своевременно и снова пошел на ромеев, взял Фракию, Македонию,
околицы Фессалоник, Фессалию, Элладу, Пелопоннес, большую ромейскую
крепость Ларисса, затем освободил всю Дунайскую Болгарию, за исключением
отдельных городков во главе с византийскими топархами.
______________
* Средец - теперь София.

И так проходил год за годом, лето шло за летом. И нужно же было
Сивооку в своем непреоборимом стремлении к свободе попасть на эту
измученную землю, которая в скором времени должна была превратиться в
сплошную огромную неволю, быть может, самую большую в тогдашнем мире.
Тот, кто хочет слушать историю, должен вооружиться терпением.
Весной тысяча четырнадцатого года верные люди донесли Самуилу, что
этим летом следует ждать василевса. Ромеи могли войти в Болгарию двумя
путями: из Адрианополя на Пловдив, через Траяновы ворота, или же из
Мосинополя и Солуня у реки Струмешница и дальше, через Рупельский перевал,
между Беласицей и горой Сегнел. Траяновы ворота для Василия навсегда
оставались местом позора, он каждый раз избегал их, видимо, должен был
обойти их и на этот раз. Поэтому Самуил решил ждать ромеев в Струмице, за
Рупельским перевалом. Вновь, как и во все предыдущие годы, у василевса был
значительный численный перевес. Василий собрал семьдесят тысяч воинов,
тогда как у Самуила насчитывалось едва ли около сорока тысяч. Вновь каждый
из них избрал присущий для него способ действия: Василий лез напролом,
уверенный в непобедимости своей силы, а Самуил брал умом и хитростью. Он не
стал запираться в заоблачной твердыне Струмице, не отважился выйти в
Серское поле, чтобы дать окончательный бой византийцам, поскольку знал, что
речь идет не о его собственной чести как полководца и не о царской славе
или хвале, а стоит за ним целое царство, стоит Болгария, за которую пали
его братья Моисей и Давид, он сам казнил родного брата Аарона, Болгария,
которой он отдал семьдесят лет своей жизни, которую довел до величайшего
могущества, а теперь должен был либо все потерять, либо же с честью
отстоять.
Самуил выбрал наиболее удобную теснину между горами Беласица и
огражден по течению реки Струмешница и велел строить между двумя хребтами
высокую непробиваемую стену из огромных каменных глыб. Это ущелье
называлось Ключ, или по-ромейски - клисура Клидион. Кто хотел проникнуть в
Болгарию, непременно должен был пройти через Клидион, а пройти теперь не
мог тут никто, потому что клисуру пересекала чудовищная стена, которую с
другой стороны охраняли по меньшей мере двадцать или тридцать тысяч
болгарских воинов, на стене горели неугасающие костры, в медных котлах
клокотала смола и масло, на площадках возвышались горы камней для
катапульт, в хорошо оборудованных укрытиях затаились умелые стрельцы со
скорострельными кутригурскими луками*.
______________
* Луки, принадлежавшие одному из древнеболгарских племен -
кутригурцам, имели необычайно тугую тетиву, поэтому нужно было быстро
стрелять из них, а это могли делать только опытные, меткие стрелки. (Прим.
автора.)

Василий знал о преграде в клисуре Клидион, но не повернул назад,
упорно продвигался к месту, где ждал его Самуил. А тем временем болгарский
царь послал трехтысячный полк во главе с воеводой Несторицей в тыл ромеям
под Солунь, чтобы, применяя свой давнишний способ, отвлечь внимание
василевса, напугать его возможностью окружения, разделить византийские
силы.
Битва под Солунем и в теснине Ключ началась одновременно. Император
сначала послал под стену трубачей с глашатаями, чтобы предложить болгарам
открыть ворота и впустить ромеев, но на стене не стали слушать глашатаев,
оттуда полетели камни, раздался свист и выкрики.
- Виждате, виждате ли това нещо? - показывая огромный меч, ревел
какой-то богатырь, обращаясь к ромеям. - Ще изтърбуша с него вашия
васелевск като шопар!*
______________
* Видите ли это? Располосую императора, как вепря (болг.).

Император, чтобы разжечь свое войско, сам подъехал поближе к стене в
сопровождении молодых протокелиотов и седых спафариев, был, как и всегда,
закован в темное железо, только посверкивали белым золотом бесчисленные
царские инсигнии на нем, да еще у белого императорского коня хвост и грива
окрашены были персидской хной под багрец, чтобы напоминать царственные
краски, присвоенные василевсу.
- Ти си копиле й майка ти беше дрипла!* - закричали императору со
стены. Злые стрелы полетели на василевса, перепуганные протокелиоты умоляли
императора, чтобы он хоть немного отъехал подальше от опасности, но Василий
упорно стоял у стены, вперив темный тяжелый взгляд куда-то вниз, кажется,
на свои руки, сжимавшие луку седла.
______________
* Сам ты байстрюк и мать твоя задрипанка! (болг.)

- Хей, - кричали ему со стены болгары, - ти слез долу и по чекай да те
смъкнем с кука!*
______________
* Эй ты, слазь на землю и не жди, пока стащим тебя крюком! (болг.)

Тогда Василий махнул рукой, давая знак идти на штурм, и отъехал назад
к своему шатру, чтобы следить за ходом битвы.
Ромеи запели боевой тропарь и двинулись по зеленой лужайке, тащили
огромные деревянные плоты, чтобы перекрыть ров вдоль стены, везли на волах
пристенные башни, несли высокие лестницы, катили длинные бревна, чтобы по
ним взбираться на стену, придвигали катапульты для метания камней,
прилаживали к воротам гигантский таран с железной бараньей головой на
конце. Так началась эта последняя битва.
Тридцать шесть дней упорно, неотступно, яростно бил император стену в
Клидионской клисуре, посылал новые и новые тысячи на штурм, хотел взять
болгар голой силой, никого не слушал, не подпускал к себе, как всегда, не
желал ничьих советов и уговоров, всю свою жизнь он одолевал врагов силой,
других способов не знал и не верил в них, сила была его святыней, поэтому
снова и снова велел он бить ворота бараньими головами таранов, долбить их
камнеметами, бросал на смерть новые и новые тагмы послушных своих воинов.
По ночам ромеев заедали тучи комаров, вылетавших из Струмешницких
болот, в войсках началась лихорадка, заболел и сам император, печально
светились немногочисленные костры в византийском лагере, продовольственные
отряды не успевали подвозить еду для такого огромного множества людей,
сбитых в кучу в узкой долине.
А у болгар на стене весело полыхали костры, клокотала смола в медных
котлах, которые мгновенно опрокидывались на головы нападающих, как только
начинался очередной штурм, там звучали не протяжные песни-молитвы, как у
византийцев, а яростные выкрики, сам царь похаживал среди защитников с
сыном Гаврилой-Радомиром и племянником Иваном-Владиславом, по всему было
видно, что на этот раз Василий разобьет свою упрямую ромейскую голову о
болгарскую стену, несмотря на все его упорство, несмотря на численное
преимущество, даже несмотря на утрату Самуилом отборного полка Несторицы,
потому что тщеславный воевода, нарушая царское веление, задумал взять
Солунь штурмом, а не просто напугать ромеев, выпустив при этом из виду, что
к осажденным может прийти подмога по морю, и она пришла незаметно для
болгар, в Солуне собралась изрядная сила византийского войска, болгары были
разбиты наголову, один лишь Несторица с несколькими уцелевшими воинами
прибежал к царю, склоняя повинную голову, которую, как известно, меч не
сечет, но и толку от нее, глупой, мало...
В дальнейшем стряслась еще одна беда. Ромеям удалось прислонить к
стене одну башню, и с верхней площадки сыпанули закованные в железо воины
на стену к болгарам. Царь лично бросился туда, чтобы столкнуть врагов, у
него еще была сила в руках, несмотря на преклонный, семидесятилетний
возраст, он не хотел уклоняться от самого страшного, давно уже
приготовился, ожидая василевса, и на подвиг, и на смерть, поэтому и
бросился в самую гущу схватки, хотя ближайшие люди, в том числе и
Гаврила-Радомир, удерживали его от этого. В бою Самуила прикрывали со всех
сторон, и все же кто-то из ромеев изловчился и ударил царя из-за спины по
шлему. Потеряв сознание, Самуил с окровавленным ухом упал, его подхватил
сын, вынес из боя и, взяв для прикрытия пять тысяч воинов, быстро поскакал
в Струмицу.
Но и это не сказалось на болгарской обороне. Башня была отодвинута от
стены, ромеи отбиты. Клидионский перевал по-прежнему оставался непроходимым
для василевса, никакая сила не могла пробиться сквозь преграду,
поставленную Самуилом, но никакая сила не могла теперь и оттащить от этой
стены Василия. Император не выходил из шатра, ни с кем не хотел
разговаривать, мрачно молчал, грозно посматривая большими глазами из-под
черных с проседью бровей на протокелиотов, мало ел, еще меньше спал, и
казалось, что он поклялся положить тут все свое войско, чтобы потом либо
возвратиться в Константинополь одиноким, либо и самому лечь костьми в
Клидионе.
Где-то в подоблачной Струмице в тяжком забытьи лежал старый болгарский
царь, утверждалась вельми несвоевременно песня о том, то "царят болен
лежит", - так рано или поздно к каждому приходит тот неизбежный миг, когда
все дела мира решаются без твоего участия, даже главнейшее дело твоей жизни
развивается или губится кем-то другим, и уже ты не способен что-либо
сделать, чем-либо помочь, потому что сам ты оказался на шаткой грани между
бытием и небытием и проваливаешься, низвергаешься в бездну, из которой еще
никто не возвращался...
А тут, в Клидионской клисуре, в пышном царском шатре, украшенном
императорским стягом, лежал почерневший от лихорадки и упорной злости,
накапливавшейся в течение тридцати лет против болгар, другой старый
человек, и его сознание затмевала только злость и черная ненависть к
великому народу, не желавшему покоряться ему, императору всех ромеев. А
почему тот или иной народ должен подчиняться какому бы то ни было
императору? Над этим императоры не задумываются. И уж если отправляются они
в походы во имя грабежей и порабощения, то не любят возвращаться с пустыми
руками. А он тридцать лет непрестанно выступал против Болгарии и тридцать
лет возвращался назад почти ни с чем. И еще: его походы каждый раз
начинались с тех самых мест, где когда-то родился основатель великой
Македонской императорской династии Василий Первый, через столетие кровь
Василия Первого возродилась в жилах Василия Второго, буйная, дикая, злая
кровь багрянородных детей, внуков и правнуков того молодого македонского
крестьянина, который пришел когда-то в Царьград босой, с пустым мешком за
плечами и уснул у стен столицы возле монастыря. Он подался в Царьград
потому, что мать его увидела вещий сон: как у нее из чрева вышло золотое
дерево, разрослось и покрыло тенью весь их дом. Он еще не знал, где найдет
это золотое дерево, но был силен, как дикий зверь, располагал
неисчерпаемыми запасами здоровья, беззаботности и упорства, потому-то
потащился из-под Адрианополя в столицу, прихватив на всякий случай
обыкновенный пустой мешок, чтобы, по крестьянскому обычаю, не оказаться с
пустыми руками там, где можно будет что-то урвать. И пока он спал перед
воротами монастыря святого Диомида, куда его не пустили даже ногой
ступнуть, игумену, который после трапезы тоже прилег отдохнуть, приснилось,
что с неба слышится неземной голос и этот голос велит ему: "Пойди и введи в
монастырь владыку земного". Игумен проснулся и велел взглянуть, кто стоит
за монастырскими воротами. Ему доложили, что там никого нет. Он снова
задремал, но теперь уже явился ему ангел господний и повторил те же самые
слова: "Пойди и введи..." Игумен сам вышел за монастырские ворота, но,
кроме босого молодого здоровилы, который храпел на солнышке, смачно пуская
слюну, никого не увидел и, творя молитву, снова вернулся в свою келью, сел
за священную книгу, но снова неожиданно уснул и увидел самого господа бога,
который сурово посмотрел на него и сказал: "Пойди и введи в монастырь того,
кто спит за воротами, ибо это - император". Тогда перепуганный игумен
побежал за ворота, разбудил молодого бродягу, поцеловал ему руку и,
кланяясь, пригласил в обитель. Там его одели в шелковую одежду, кормили
наилучшими яствами, поили драгоценнейшими винами, тот пил и ел, материнский
сон сбывался, его мешок, судя по всему, тоже пригодился; в те времена никто
ничему не удивлялся, жизнь была простой до смешного: либо тебе могли
срубить голову без всякой причины, либо ты становился императором;
наверное, такой же странной была судьба тех, кто имел счастье или несчастье
родиться в великой державе, ибо считалось, что чем большая держава, тем
больший беспорядок царит в ней, и это, мол, от бога.
Простодушный игумен приветствовал молодого бродягу, как императора. Он
отдавал ему надлежащий почет в течение целого месяца, а тот принимал и еду,
и питье, и почет, потому что не ведал о такой вещи, как угрызение совести,
- раз предвещено ему стать императором, так что же он должен был делать?
Только одно - стать рано или поздно императором Византии. Ибо разве не
надевали задолго до него багряные мантии и не обували пурпурные сандалии
люди такие, как он сам, или еще более ничтожные и жалкие? Юстин был таким
же самым крестьянином из Македонии и точно так же пришел в Царьград босым,
с мешком за плечами. Лев Первый был мясником. Лев Исавр был ремесленником,
Лев Пятый и Михаил Второй - конюхами у великих вельмож.
Василий тоже начинал с конюшни, своим умением обуздывать диких
жеребцов он пришелся по душе императору Михаилу Третьему, потом он показал,
что обладает не только железными кулаками, но и железной волей, беспощадно
расчистил себе место при дворе, стал соправителем, а потом собственноручно
убил Михаила и стал императором, оправдав материнский сон о золотом дереве
и своем путешествии в Царьград с пустым мешком, в который теперь втиснул
целую империю.
Все это, наверное, заговорило и в Василии Втором, - подхватил он
пустой мешок своего великого предка и не мог теперь возвращаться назад в
столицу, не заполнив этот династический мешок, ибо уже и так потратил на
это тридцать лет своей жизни. Но, унаследовав от своего предка упорство и
ярость, он не обладал ни капелькой хитрости, которой в избытке обладал его
предок, если и не в военном деле, то хотя бы в борьбе за собственные
выгоды. Василий Второй полагался только на силу, брал всегда силой, хотел и
тут решить все тупыми ударами в стену, и никто не мог отговорить императора
от ложного намерения.
Но снова, как и тридцать лет назад под Средцом, пробрался в
императорский шатер поседевший, изрубленный в битвах, опытный и коварный
Никифор Ксифия, некогда протоспафарий, а теперь пловдивский стратиг, и
смело сказал императору:
- Тут не пробьемся. Нужно, чтобы кто-нибудь нашел обходную дорогу.
И как там, под Средцом, ненавистно взглянул на него Василий, ибо никто
не смел вмешиваться в замыслы василевса, долго молчал, потом сказал:
- Возьмешь мерию стратионов и через четыре дня ударишь болгарам в
спину. Иначе - будешь ослеплен.
Ксифия поклонился и вышел из шатра. Никто не толкал его молоть языком
перед императором, но отступать теперь было поздно, и он повел пять тысяч
стратионов в дикие горы, а через пять дней ударил защитникам стены Самуила
в спину, и болгары, с которыми не было ни царя, ни царского сына,
растерялись, а тут еще с другой стороны одновременно со всем войском пошел
на штурм император, и клекот страшной битвы поднялся из тесной клисуры до
суровых молчаливых вершин, битва была бесконечно долгой, но еще более
длинным был летний день 1014 года июня двенадцатого индикта, до вечера все
закончилось, кто пал убитый, кто выскользнул из мертвой ромейской западни,
а многотысячное войско Самуила, которое уцелело, было зажато между каменной
стеной и Струмешницкими болотами, разоружено, войска уже не существовало,
на мизерном лоскутке политой кровью земли столпилось много тысяч раненых,
искалеченных, измученных, страдающих людей, сдавшихся на милость
победителя.
Торжество победителя? Удовлетворение выигранной битвой? Превосходство
над потерпевшими поражение? Можно бы перечислять множество ощущений,
переживаемых великими и малыми воинами в великих или малых битвах и
сражениях. Но тут речь шла не об обыкновенной войне, и победил в ней не
просто полководец или властелин - восторжествовал заклятый враг целого
народа, и ничего не имел он в своей злобной душе, кроме необъяснимой, как и
его многолетняя вражда к болгарам, жажды мести.
Василий позвал к себе в шатер катепана Куцукуса, прославившегося не
столько доблестью, сколько жестокостью к побежденным, и о чем-то долго с
ним говорил без свидетелей, которых всегда старался избегать, памятуя слова
полководца Варда Склира, того самого Склира, который много раз пытался
взобраться на императорский трон, а потом, в последний раз разбитый
Василием, пришел в шатер к императору, седой, почти ослепший от старости и
тяжелых походов, и сказал своему врагу и победителю: "Никому не доверяйся и
лишь немногим открывай свои замыслы".
И в ту ночь Василий открыл свой самый ужасный из всех известных в
действиях Византии замыслов одному лишь Куцукусу, но вскоре о нем должен
был узнать весь мир.
Катепан Куцукус появился на следующий день в красной накидке поверх
своей обычной одежды, и это указывало на то, что он назначен главой всех
палачей ромейского войска. Потом он собрал под свое управление палачей,
присяжных в просто охочих, взял в помощь несколько тагм войска, в долине
Ключа были разведены огромные костры из дубовых и буковых дров, палачи
стали у костров, засунули в огонь длинные мечи, двурогие вилы, а воины
отделили от пленных первую сотню несчастных и погнали туда, где их ожидала
неизвестность.
Никто ничего не видел, не понимал, от первого нечеловеческого крика
вздрогнули сердца даже у самых жестоких ромейских воинов, а среди тысяч
пленных прокатилось нечто подобное крику или стону, а там от костров, один
за другим, раздавались болезненные, душераздирающие крики:
- Майчице!*
______________
* Мамочка! (болг.)

- Очите ми!*
______________
* Мои глаза! (болг.)

- Изгоряха!*
______________
* Сгорели! (болг.)

И жуткий запах пополз от костров, запах горелой человеческой кожи, он
наполнял долину, его уже слышали пленные возле болота, достигал он и
пригорка, где возвышался пышный императорский шатер и где в окружении свиты
неподвижно стоял ромейский василевс.
Там, возле костров, несчастные рвались из рук воинов, умоляли о
пощаде, проклинали своих мучителей, угрожали, а неторопливые палачи со
спокойной деловитостью извлекали из огня раскаленные мечи и вилы и ширяли
ими болгарам в лицо, выжигали глаза старым воинам и молодым новобранцам,
лишали зрения и тех, кто уже насмотрелся на происходящее на этом свете, и
тем, кто не успел налюбоваться ни небом, ни горами, ни реками, ни красивыми
девичьими лицами. Да и может ли человек на свете насмотреться, налюбоваться
когда-нибудь?
Когда первая сотня пленных была ослеплена, катепан Куцукус,
распоряжавшийся расправой, подал знак одному из палачей, и тот подведенному
к нему последнему пленнику выжег лишь один глаз. Одноглазого толкнули в
толпу скрюченных от боли и отчаяния - он должен был быть поводырем своим
искалеченным братьям.
- Заведи ги на вашья царь, кучето Самуил!*
______________
* Поведи их к вашему царю, собаке Самуилу! (болг.)

Много дней длилась нечеловеческая расправа в долине Струмешницы,
Василий отдал палачам четырнадцать тысяч болгар, сто сорок сотен воинов