Абрамов Аександр. Повести и рассказы

   – Полезная книжечка. Остальные такие же?
   – Такие же, — засмеялся Родгейм. — Только время зря потерял.
   – Ну ладно. — Я встал и возбужденно потер руки. — Сегодня же я ночую в комнате для гостей!
   – Э-э… как же так? — неуверенно произнес Родгейм. — Ведь вы гость все-таки.
   – Вот именно, — подтвердил я. — Священное право гостя — ночевать в комнатах с привидениями. Разве не об этом говорится в ваших книгах?
   Родгейм все еще колебался: любопытный шотландец боролся в нем с осторожным хозяином.
   – Ну хорошо, действуйте. — Он решительно поднялся. — В случае опасности стучите по полу. Моя комната под вашей.
   – Принято, — сказал я. — Ведите.
   Место моего будущего ночлега оказалось небольшой комнатой с красными шелковыми обоями. Узкая кровать, покрытая клетчатым пледом, находилась в глубокой нише, а напротив, рядом с камином, возвышалось большое прямоугольное зеркало без рамы; в нем отражалась пышная стать хозяина со свечой, моя улыбающаяся физиономия и за нами — вся комната, темная и страшноватая в неверном свете свечи.
   – С богом, — сказал Родгейм. — Я вам свечу оставлю. Все-таки веселее. Значит, если что — стучите.
   Он поставил подсвечник на каминную доску рядом с зеркалом, пожал мне руку и вышел. Я остался один.
   Сначала огляделся, потрогал зачем-то кровать, подошел к зеркалу. Непонятная неуверенность возникала во мне, я уже готов был сожалеть, что отважился на этот идиотский эксперимент.
   – Кретин, — сказал я вслух.
   И тут же понял, что боюсь. А затем рассердился: мне ли, посланцу самой антирелигиозной науки, трепетать перед привидениями.
   – Глупости, — громко продолжал я и насильственно улыбнулся. Улыбка в зеркале получилась кривая и болезненная.
   «Плохо раньше зеркала делали, — подумал я. — Ложусь спать и плюю на всех призраков, хоть голых, хоть одетых».
   С проворством солдата третьего года службы я разделся и юркнул в постель. Дрожащий огонь свечи отражался в зеркале и, падая на красную стену, вызывал на ней причудливую игру теней. Вспомнились строки: «Как ложен свет! На стенах тают тени. Тропические жаркие цветы, престранные забавные виденья — капризы уязвленной темноты». Кажется, я сам когда-то написал их. А может, не я? Веки сонливо смыкались, мысли расплывались, как тени; надвигался сон.
   Проснулся я от странного металлического стука, как будто неопровержимый метроном четко отсчитывал секунды. Я открыл глаза. Блеклый оранжевый свет исходил из зеркала. С каждой секундой он становился ярче, и в нем появились серебристые искорки. Они загорались и гасли, вспыхивая на пределе. Звук метронома участился, превращаясь в монотонное гудение: казалось, огромный мохнатый шмель, заблудившись, влетел в комнату и бился о зеркало, пытаясь найти спасительный выход. Искорки вспыхивали все чаще и чаще, сливаясь в сплошную серебряную завесу, и вдруг в ней, как на экране на месте зеркала, на фоне незнакомых приборов возник голый, улыбавшийся человек. Нет, нет, не голый — в туго обтянутом по телу белом трико. Широкий красный ремень сильно оттягивала какая-то машинка, похожая на игрушечный кольт. Заметив, что я выжидающе смотрю на него, он отстегнул «кольт» и направил дуло мне в грудь.
   Я ожидал закономерного «Руки вверх», но услышал:
   – Не бойся.
   Вернее, это не было произнесено. Слова возникли в моем мозгу сами, голоса я не услышал. «Телепатия», — подумал я. В трубке у «призрака» опять что-то щелкнуло.
   – Не совсем телепатия, но, в общем, ты прав. Мы давно отказались от звуковой передачи понятий. Это сенсорная связь.
   – Кто это «мы»? — Я не без страха взглянул на привидение, знакомое с телепатией.
   – Меня зовут Лен. — Слова его доходили раздельно, отчетливо, с большими паузами. — Мы из другого мира. Он касается вашего или пересекает его.
   Я осознал наконец невероятность происходящего.
   – Антимир?
   В трубке опять что-то щелкнуло.
   – Пока не знаю. Мы еще не определили, однозначны или нет наши миры. И не ставим задачи проникнуть к вам материально. Пока это только визуальная встреча.
   Я вспомнил о серебристо-оранжевой завесе и спросил:
   – Барьер?
   – Ты спрашиваешь об экране? Это лишь оптическая иллюзия. Магнитная защита плюс энергетическое поле, обеспечивающее связь. Ты меня понимаешь?
   Я прочел тревогу в его лице и сказал:
   – Я физик.
   Снова щелчок и радостная улыбка гостя.
   – Нам повезло: мы коллеги.
   – Неизвестно, кому повезло больше, — усмехнулся я. — Даже научный поиск у нас один. Я лично занимаюсь проблемой дискретности пространства, проще говоря — пробиваем окошечко в антимир. Только нам еще далеко до результатов, ох как далеко! — Я вздохнул.
   – Не огорчайся, мы же сможем работать вместе.
   Его лицо отразило обуревавшие его чувства — уверенность поиска, радость удачи, дружеское внимание к братьям по разуму.
   «Как эмоциональны эти антимиряне», — подумал я и тут же смутился, боясь, что он поймает мою мысль. Так и случилось.
   – Ты прав, у нас очень развиты эмоциональные центры. Да и у вас тоже! Двое твоих предшественников… — Мысль его оборвалась.
   Но я уже понял.
   – Они не были подготовлены к встрече с вами. И ничего не поняли, считая вас привидениями…
   – Привидениями? — услышал я его мысль. — Понимаю. Ты подразумеваешь души умерших?
   – Вы верите в души умерших? — удивился я.
   – Нет, конечно. Но у вас кто-то верит?
   – Старики, — сказал я. — Жертвы религиозного мировоззрения. Вы имеете представление, что такое религия? — Я поймал непонимание в его лице. — Идея бога, как творца мира.
   Мой «призрак» пощелкал «кольтом» и засмеялся.
   – Древняя идея. Мы уже забыли о ней.
   «Как мы отстали от них, — подумал я, — и как непохожи, должно быть, наши миры!»
   – Сходство — необязательное условие взаимопонимания, — услышал я ответ,
   – и ты очень похож на нас, только одет иначе.
   Я оглядел себя и ужаснулся. Я был никак не одет, — в одних трусах, как вскочил с постели. Сказать, что спал? Неловко. Может быть, у них спят в каких-нибудь особых пижамах?
   – Это костюм для спортивных упражнений, для физкультурной зарядки, — сказал я и густо покраснел, поняв, что он уже прочел все мои мысли и потому улыбается.
   Только почему он при этом все время щелкает «кольтом»?
   – Что это за трубка у тебя? — не выдержал я.
   – Ретранслятор понятий, — пояснил Лен. — Дает эквиваленты непонятных нам слов.
   Я вспомнил таинственные щелчки, сопровождавшие нашу беседу.
   – Антимир, привидения, зарядка?
   – Да, я не понимал этих слов. Теперь понимаю.
   Я попытался собрать воедино разбегавшиеся мысли. До сих пор наш разговор напоминал бег с барьерами. Преодолев барьер страха, я наткнулся на барьер удивления. Встреча с неведомым ошеломляла, а вряд ли ошеломленный человек способен задавать разумные вопросы. Опрос надо вести планомерно.
   – Почему вы избрали для проникновения в наш мир именно эту комнату? — спросил я.
   – Мы ничего не выбирали. Просто наша лаборатория геометрически совпадает с ней. Вероятно, из соседнего зала мы попали бы в другое место.
   – В лес бы вы попали, — сказал я. — Тебе не кажется, что вероятность нашей встречи была более чем сомнительна?
   – Конечно, — согласился Лен. — Мы можем проникать к вам только статически. Минус-поле не предполагает динамических переходов. Вопрос транспозиции еще в стадии разработки.
   – Минус-поле?
   – Ну, если хочешь, переходное поле. Его впервые применил к нуль-переходу Дан Лоер. А разве вы идете другим путем?
   Я кратко объяснил ему суть наших поисков. Когда я упомянул о высоком вакууме, он перебил:
   – Вакуум Аллая? Понятно. Но ведь он совсем не исключает минус-поля. Как же вы подойдете к транспозиции?
   Мне показалось, что я глохну. Лен продолжал говорить, а мой мозг не воспринимал понятий. В чем смысл транспозиции? Какова природа минус-поля? Что такое квазистатус? Мне оставалось только хлопать ушами — ведь у меня не было ретранслятора.
   Должно быть, Лен понял это и умолк.
   – Не смущайся, — добавил он утешающе. — Непреодолимых трудностей нет.
   Я вздохнул.
   – А почему вы появляетесь только по ночам? — спросил я только для того, чтобы не молчать дальше.
   – Почему по ночам? — удивился Лен. — У нас день.
   – Стало быть, встречное время предполагает такую несовместимость, — вслух подумал я.
   – Безусловно. Ваш мир не полностью зеркален нашему.
   – Значит, ваша лаборатория…
   – Находится совсем не там, где у вас эта комната. И наше время, и наша география отличны от ваших.
   – Вы знаете нашу географию?
   – Узнаем в конце концов. Как и все о вашем мире. А вы — о нашем.
   Мне не хотелось ждать новых встреч, я торопился узнать побольше:
   – Подожди. Хотя бы вкратце: ваша планета тоже Земля?
   – Разве дело в названии?
   – Что значит иная география? Другие материки и моря?
   – У нас три больших материка, которые занимают примерно треть планеты, остальные две трети — океан, теплый у экватора и холодный к полюсам. Вероятно, как и у вас.
   – И на трех материках разные государства?
   – У нас нет понятия «государства». Человечество управляется советом лучших людей планеты. — Лен помолчал и неожиданно спросил: — А почему у вас в комнате нет никаких приборов?
   Я мысленно перенес свою лабораторию в этот средневековый замок. Стало смешно.
   – Это не моя комната, — сказал я. — И все здесь очень далеко от науки. Даже этот единственный прибор. — Я указал на забытый кем-то на камине прибор для бритья.
   – Как же мы будем… работать? — впервые испугался Лен.
   – Не беспокойся. Уже завтра к вечеру здесь будет столько не верящих в привидения физиков, что не забудь ретранслятор.
   – О, это самое легкое, — счастливо улыбнулся Лен. — А теперь мне пора. Слышишь?
   Где-то за его спиной вспыхнул радужный глазок и загудел зуммер. Звук не был похож на то шмелиное жужжание, которым сопровождалось появление «призрака». То было тревожное гудение, напоминавшее об опасности.
   – Что это?
   – Энергия на пределе. Нужно отключить поле. Кстати, я так и не знаю твоего имени.
   – Андрей, — сказал я.
   – Андрей, — медленно повторил он. — Трудное имя. Но я запомню. До завтра, Андрей.
   Светящаяся завеса между нами стала темнеть. Снова появились серебристые искорки, сплетавшиеся в какой-то замысловатый узор. Гудение нарастало, заполняя комнату, и неожиданно смолкло. А из невесть откуда вновь возникшего зеркала на меня взглянули мой курносый нос и глаза, затаившие чудо открытия. Не моего открытия, не мной подготовленного, но я увидел то, что не видел ни один человек на земле.
   Я подошел к окну. Где-то за лесом уже всходило солнце, размывая сырую шотландскую ночь, полную «странных вещей».
 
   Наконец мой «воксхолл» выбрался на асфальт шоссе, оставив далеко позади макбетовский замок. Исправить машину оказалось не так уж трудно, и Родгейм отлично справился с этим.
   Любопытно началась и окончилась наша встреча. Я не поверил его рассказу о привидениях, он не поверил моей истории о встрече с ними. Выслушал он меня, ни разу не перебив и все более мрачнея. Когда я закончил, он долго молчал, пожевывая сигарету и стараясь не глядеть на меня.
   – Не верите?
   – Не люблю мистификаций.
   – А когда к вам обратятся по этому поводу английские физики, вы тоже сочтете это мистификацией?
   – Не обратятся ко мне английские физики. Вы просто посмеетесь с ними над глупым шотландцем, поверившим в привидения.
   – Послушайте, Родгейм, — рассердился я. — Вы способны разговаривать серьезно или нет?
   Он все еще недоверчиво пожевал губами и не ответил.
   – Вы можете верить в привидения и не верить в антимир, это в конце концов ваше дело. Но у вас в замке в комнате для гостей необходимо поставить самый сенсационный научный эксперимент нашего века. Подумайте не только об интересах науки, но и о ваших собственных интересах, о будущей мировой славе вашего родового поместья! Завтра к вам явятся первые гости из гартмановской лаборатории. Они, вероятно, тоже не поверят в привидения, пока лично с ними не встретятся. Но эту встречу вам надлежит устроить и всячески ей способствовать.
   Так я убедил Родгейма. И когда он, измазанный в масле, вылез из-под машины, оставленной мною в лесу, он все еще бормотал, пожевывая давно потухшую сигарету:
   – Антимир? Я и не знал, что это такое. А родгеймовский бекон? Вы представляете теперь, как пойдет родгеймовский бекон?!
   Таким я и запомнил его: грязный, счастливый, он махал мне гаечным ключом и кричал: «Возвращайтесь скорее! И везите всю вашу ученую братию!»
   Я представил себе саркастическую физиономию Грейвса, немое изумление толстяка Гартмана, ледяное недоверие Эмили Кроуфорд — единственной женщины, занимающейся дискретным пространством. Ничего-ничего, я силком притащу их к Родгейму — пусть сами встретятся с Леном. Зато потом их оттуда не выманишь. Я представил себе газетный бум, пресс-конференции, встречу с соотечественниками в Москве. Я представил себе макбетовский замок, отремонтированный и модернизованный, с медной доской у калитки: «Замок Родгейм. Лаборатория по исследованию дискретности пространства. СССР — Великобритания». Я представил себе…
   Нет, здесь я поставлю точку. Говорят, Архимед, открыв свой закон, с криком «Эврика!» бегал по улицам Сиракуз. Я тоже кричу: «Эврика!» — и выжимаю предельную скорость моей «старушки». Мечты так дерзки, что кружится голова и ветровое стекло застилает мираж. Он начинается дорожным жестяным указателем с надписью: «Ардеонейг, 10 миль» — и ведет к трем далеким материкам за светящейся завесой в комнате для гостей.

Очень большая глубина

   Как чудесно проснуться ранним летним утром в городе, где небо - как море, а море - как небо, и нет между ними даже зыбкой полоски горизонта, а есть лишь пространство - огромное, ровное, синее, как синие глаза девушки с плаката "Летайте самолетами Аэрофлота".
   Как чудесно проснуться ранним летним утром в городе, где солнце настойчиво пытается выдавить тонкий столбик ртути из термометра за окном, а над раскаленным асфальтом, обтекая редких прохожих, медленно плывет жара - влажная, липкая и тягучая.
   Вадим просыпался легко и сразу, а потом долго лежал на узкой железной койке - рубль в сутки - и вспоминал оставленные неделю назад холодные институтские коридоры, лабораторию физики моря и неоконченную докторскую в правой тумбе стола. Воспоминания ускользали, дробились, потому что это была вчерашняя реальность, а сегодняшняя шумела за окном, властно маня не к тесному лабораторному аквариуму, а к просторному и глубокому, какой создал терпеливый бог в один из суматошных дней своего недельного аврала.
   И этот летний день начался точно так же, как и все предыдущие дни отпуска, похожие друг на друга, словно обеды в курортной столовке. Город стоял на месте, и солнце жарило не слабее, чем, скажем, неделю назад, и старый грек-мороженщик на улице, как обычно, заговорщицки подмигнул Вадиму: все, мол, в порядке, молодой человек.
   Но нет, не все было в порядке в то утро…
   Придя на пляж, Вадим удивился, что никто не купается, все курортники торчат на берегу.
   "Штормит, что ли?" - подумал он.
   Но флаг спасательной станции болтался на самой верхушке мачты, а на доске у входа на пляж в графе "волнение воды" не очень грамотной рукой было начертано мелом: "два бала".
   – Почему никто не купается? - спросил Вадим v загорелого спасателя с выцветшей красной повязкой на голой руке.
   – Медузы, - лениво пояснил тот.
   – Ну и что? - удивился Вадим. - Кому мешает десяток медуз?
   – Не десяток. - Спасатель был крайне лаконичен. - Много.
   – Миллионы?
   Спасатель не принял или не понял иронии:
   – Может, и миллионы. Разве сочтешь? Там все кишмя кишит этой гадостью. Да ты пойди, пойди, посмотри сам!
   То было очень странное зрелище: словно грибы выросли на синей поверхности моря. Их белые ровные шляпки тянулись до горизонта, а там - кто знал? - может быть, и дальше к Турции, и через Босфор - в Средиземное море, и, казалось, по этим шляпкам можно было пройти "яко по суху", повторив божественный эксперимент в Генисарете.
   Вадим разделся на чьем-то лежаке и вошел в воду.
   – Напрасный труд, - сказал ему знакомый преферансист в полосатых плавках. - Здоровье дороже.
   – Жгутся? - спросил Вадим.
   – Током бьют.
   – Что ж это, скат или угорь? - усмехнулся Вадим.
   – А вы не смейтесь, - обиделся преферансист. - Я сам испытал: хотел схватить, а она как шарахнет! Двести двадцать вольт, не меньше.
   – Ну да, - протянул Вадим: он не верил преферансисту и в душе подсмеивался над ним. - Здесь везде сто двадцать семь, да еще к вечеру напряжение падает. Не страшно… - И он пошлепал по гальке, перемешанной с темно-серым песком, к белой пене прибоя.
   Грибы медуз начинались сразу от волнореза, десятиметровая полоска до берега была чистой. Вадим одолел ее пешком - глубина небольшая, еле-еле по грудь - и, вскарабкавшись на волнорез, уселся на корточки. И вот тут-то удивился по-настоящему: медузы не были медузами. Впрочем, кто решится утверждать, что это не новый, неизвестный науке вид? Вадим попытался осмотреть одну медузу, не дотрагиваясь до белой шляпки. Странная медуза. Плоский белый блин без бахромы, без традиционных ножек-щупалец, внутри что-то сверкает, переливается, - впору дискоболу в руки и - на стадионы, рекорды ставить.
   "Вероятно, в темноте это - зрелище!" - подумал Вадим, и, забегая вперед, скажем, что он не ошибся.
   А сейчас он осторожно дотронулся пальцем до белой шляпки и тут же отдернул руку. Преферансист оказался прав: медуза - будем ее все-таки называть медузой - чувствительно била током.
   "Что же это - плавучий аккумулятор? Хорошо бы замерить разряд…" - Вадим с сожалением вспомнил, что единственный прибор в его багаже - электробритва "Харьков".
   С шумным плеском на волнорез вскарабкался взволнованный преферансист.
   – Ну что, я прав? - торжествующе спросил он.
   – Прав, прав, - успокоил его Вадим. - У вас сачок, есть?
   – Какой сачок?
   – Для бабочек.
   – Нет, - растерянно сказал преферансист, - сачка нету. Но есть шляпа. Соломенная.
   – Тащите, - разрешил Вадим. - Изловим парочку для опыта.
   Преферансист бултыхнулся в воду и через две минуты уже протягивал Вадиму новенькую "соломку".
   Вадим растолкал шляпой медуз, словно ведром ряску гденибудь в лесном озерце, и зацепил один "гриб".
   – Есть, - возвестил он. - Пошли на берег.
   Желающих посмотреть на пойманную медузу оказалось предостаточно. Впрочем, Вадим этого и добивался: он хотел узнать, как быстро она потеряет свой заряд.
   – Да вы ее потрогайте, потрогайте, - убеждал он собравшихся. - Не бойтесь, не убьет. - И в доказательство сам, внутренне содрогаясь, дотрагивался до медузы, получая очередную порцию электрошока, слабого, но все же чувствительного.
   Позже он сосчитал: медуза разрядилась от девяти прикосновений. Девять раз она отдавала свое неизвестно откуда взявшееся электричество, пока не превратилась в сине-белый кисель, растекшийся в безнадежно испорченной шляпе преферансиста. А тот, кстати, давно потерял научный интерес к явлению: ему было жаль шляпу и, вероятно, он мысленно клял сейчас и Вадима, и всех ученых, которые, по его мнению, придумали эту электрическую гадость.
   "А может, и вправду чей-то эксперимент? - усомнился Вадим, словно подслушав нехитрые мысли преферансиста. - Хотя вряд ли. Какие могут быть цели? Да и потом, я бы обязательно знал: мимо нашего института ни один морской эксперимент не проходит".
   Он быстро оделся и отправился в редакцию местной газеты, как говорится, "позондировать слухи".
   Редакция занимала двухэтажный розовый особнячок на центральном проспекте городка. В коридоре были беспорядочно свалены старые подшивки газет и журналов - от "Комсомолки" до "Крокодила", и одинокая пыльная лампочка скупо освещала эти библиографические россыпи. Настолько скупо, что Вадим споткнулся об одну из подшивок и по инерции почти влетел в приемную редактора.
   Пожилая секретарша не удивилась столь стремительному появлению гостя: не он первый, не он последний, привыкли уже, - и равнодушно поинтересовалась:
   – Кого вам?
   – Редактора, - сердито сказал Вадим.
   – Нету, - сообщила секретарша.
   – А кто есть?
   – Зайдите к заму, может, пришел уже…
   На счастье, зам пришел. Он сидел в кабинете, склонившись над пухлой пачкой центральных газет на столе. Изучив удостоверение Вадима, спросил:
   – Про медуз слыхали?
   – Слыхал, - сказал Вадим, - и даже видел. Откуда они здесь?
   – Никто не знает, - доверительно сообщил зам. - Звонили в Москву, а там тоже в неведении. Слышали только, что они - везде.
   – Кто?
   – Медузы. По всему побережью Черного моря. И Средиземного. А еще - в Америке, и на Тихом, и в Атлантике, словом, - везде. Передавали: на всех курортах паника, особенно - в Майами, во Флориде…
   – У нас-то тихо.
   – У нас курортник другой - выдержанный, привыкший к неожиданностям. Тут хоть земля разверзнись, он свой срок на пляже отлежит и только побеспокоится, чтобы трещина его лежачок не задела. Да что говорить: вы же были на море…
   – А что ученые предполагают?
   – Помалкивают пока. Ведь медузы только сегодня ночью появились. Зато газетчики вовсю стараются.
   – Летающие тарелки?
   – И тарелки, и блюдца, и красная диверсия, конечно. Домой придете - включите радио: что-нибудь передадут.
   Но радио не добавило ничего нового к тому, что Вадим узнал от говорливого зама. Нашествие странных медуз на курорты мира заняло в последних известиях минуту - не больше. Ну, медузы появились, ну, ученые своего мнения еще не сказали - что тут разглагольствовать… Гораздо серьезнее прозвучало сообщение о новой партии американских "плавучих калош", затопленных в Атлантическом океане. Трюмы этих давно отслуживших свой срок кораблей были, как и осенью прошлого года, начинены контейнерами с парализующими газами. Сначала их медленно и осторожно везли по железной дороге. Потом так же медленно и осторожно солдаты, уже записавшие себя в смертники, грузили их на корабли. А затем корабли со смертоносным грузом были затоплены на почтительном расстоянии один от другого.
   "Где гарантия, - читала дикторша, - что груз этот достаточно герметизирован? Где гарантия, что через какое-то время затопленные "гробы" не выпустят газ в воду? Новая преступная акция империалистов может иметь опасные последствия…"
   "Еще один массированный ядовитый плевок в море", - горько усмехнулся Вадим. И впервые подумал: нет ли связи между затопленными бомбами и медузами, распугавшими купальщиков? Впрочем, какая могла быть между ними связь? Конечно, можно пофантазировать, представить, что медузы - результат мутаций, вызванных отравившими воду газами. Но мутации - дело долгое, даже если иметь в виду "калоши" прошлогодней партии. Да и почему именно медузы, а, скажем, не морские звезды? И почему их так много? И почему они заряжены током? И еще десяток "почему", на которые нет ответа.
   Ответ, должно быть, ищут сейчас, исследуют белую слизь медуз. Найдут? Вероятно. Не сразу, конечно, не озарением - поисками, может быть, долгими и трудными: океан таит много загадок. А какие это загадки? Кто знает?.. Он и загадывает-то их не последовательно, а вдруг, внезапно: бах - и морской змей длиной в тысячу метров, гроза кораблей. Еще бах - и дельфиний свист, не поддающийся расшифровке. А теперь бах - и миллиарды медуз у побережий всех континентов… Что мы знаем о больших глубинах? Да ничего мы не знаем о больших глубинах. Мы и о малых-то знаем с гулькин нос. Только то, что в наших океанариумах видно… "А океанариумы и океаны - две большие разницы, как сказал бы мой горячо любимый шеф", - подытожил Вадим и вдруг остро почувствовал свою оторванность от мира: грустно ученому узнавать об открытиях из газет или из громкоговорителя.
   Он порылся в карманах и нашел клочок бумаги с редакционным телефоном. Заместитель редактора оказался на месте.
   – Слушайте, - сказал Вадим. - Я должен быть сейчас в институте. Вы понимаете?
   – Понимаю, - грустно констатировал зам. - Небось, билет на самолет нужен?
   – Нужен.
   – На сегодня - не смогу. Завтра устроит?
   – Устроит, - сказал Вадим. - Только пораньше.
   – Первым рейсом. Через часок зайдите в кассы "Аэрофлота", спросите билет на свое имя.
   Вечером, упаковав свои пожитки и расплатившись с хозяйкой комнаты, Вадим решил в последний раз посмотреть на медуз. Он вышел на улицу, и его неприятно поразила пустота проспекта, обычно, в эти вечерние часы до отказа забитого праздношатающимися юнцами, девочками в мини - и макси-юбках, иностранцами в шортах. Не было даже машин на мостовой, только со стороны моря доносился неровный гул - разноголосица толпы, слившаяся в один прибой и, как прибой, разбивающаяся на сотни, тысячи звуков-нот. Мимо Вадима пробежал мальчишка и крикнул на ходу:
   – Дяденька, чего стоишь? Дуй на море!
   Вадим рванулся за ним, обогнул зеленый "пароход" гостиницы "Морская", выбежал на набережную и остановился, пораженный, - нет, не огромной толпой у парапета, а тем необычным, невиданным зрелищем, которое собрало здесь эту толпу. Море светилось.