Абрамов Аександр. Повести и рассказы

   – Валяйте, — разрешил Ганя. — Вам же хуже…
   Я храбро пересек невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
   – Где же несчастье?
   – Будет, — успокоил Ганя. — Не торопите события.
   Без приключений мы дошли до моего «Жигуленка», я отпер дверцу и сел.
   – Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
   – Ага, — рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. — А когда это у вас колпак сперли?
   – Как сперли? — Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнаженные гайки крепления. Колпака не было.
   Я обошел машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один — кто теперь узнает?
   – Вот вам и несчастье, — сказал мстительный Ганя. — Как вы считаете: большое или маленькое?
   – Это как посмотреть… — Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с черной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чем здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым «пути не будет». Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже все вроде сходится…
   – Да вы не расстраивайтесь, — утешил Ганя. — Без колпака даже красивее.
   – Иди к черту! — вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
   Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А все случившееся — только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
   Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я все равно был доволен. Подсознательно, подсознательно — попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами — не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
   Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
   – Главное, чушь какая, — жаловался я, — черная кошка дорогу перебежала, потому и сперли колпак.
   – Точно, — подтвердил чудо-старичок, — это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
   Тон его был настолько серьезен, что я опешил даже.
   – Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
   – Где надо, там усмотрел, — туманно сказал он, — тут все связано спокон веку. Берегись примет, парень… А колпак помогу достать. Привет…
   Что они, сговорились все? Берегись, берегись, береженого бог бережет… Береженого не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем – пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моем случае вероятность «маслом вниз» неуклонно росла.
   Я пошел на,кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
   И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
   – В кино мы не попали, — сообщил он.
   – Билетов не достали?
   – Ага.
   – Мороженое ели ассорти?
   – Нет, — сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, — Людка не любит мороженое.
   – А кстати, где она? — спросил я и тут же сообразил: да и не могло ее быть: я вилку-то не ронял.
   – Чего?
   – Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришел…
   – А-а, — протянул Ганя, — логично. Она попозже придет.
   – Без вилки?
   – Там видно будет, — туманно сказал он. — Может, и с вилкой.
   Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
   – Скажи мне, физик, — начал я, — какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
   – Я там предметы проходил, — плохо скаламбурил бездарный Ганька. — А вообще-то примет навалом — бери любую.
   – Дай мне первую попавшуюся, — сухо сказал я.
   – Да навалом их, — канючил Ганька, — ну навалом. и все. Вот эта, например…
   Я был строг и неумолим:
   – Какая?
   – Ну, эта… вот такая… — Он вспомнил наконец и возликовал: — Соль к ссоре.
   Я подумал и решил:
   – Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Еще что?
   – Да навалом, — опять начал тянуть физик. — Ну, это… три свечи к покойнику.
   Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
   – Гони три свечи.
   Ганя сбегал домой и принес деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их еще ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
   Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я ее, конечно же, смахнул на пол.
   – Ага! — заорал Ганя. — Вот вам и гостья.
   Я швырнул ему спички:
   – Зажигай! — поднял вилку, положил ее в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
   Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина — из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год все еще буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
   Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошел открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
   – Здравствуйте, — выпалила она. — Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
   – Чья память?
   – Джессупа.
   – Кого? — не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
   – Райнера?
   Люда скорбно кивнула:
   – Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
   – Вот вам и покойник, — торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
   – Как тебе не стыдно, Ганя!
   Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
   – Кто такой Джессуп? — спросил я.
   – Певец, — объяснил Ганя, — с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
   Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трем свечкам? Да никакого, не убеждайте. И все-таки против факта не попрешь: зажгли свечечки — объявился покойник. И пусть он объявился еще утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нем узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: все связано.
   И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой — не без того! — но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чем сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной — не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
   – Вот что, дети, — сказал я своим великовозрастным друзьям. — Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьезно — про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьезная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, — первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
   – Альтернатива не из легких. — Ученая Люда знала много иностранных слов. — Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придется. Или на десять лет.
   – Или на всю жизнь, — вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
   – Во-вторых, лезть напролом, — продолжала Люда, — тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
   – Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, — злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
   – Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется — к деньгам.
   – У вас чешется? — быстро спросил Ганя.
   – Давно уже не чесалась, — признался я и вдруг почувствовал некий легкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на нее: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях — удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. — Зачесалась…
   – Вы ее о подбородок почешите, — посоветовал Ганя, — а то примета не подействует. Сведения точные, еще бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
   – Ганька, — сказал я, — чего ты врешь? Арина Родионовна чужая бабка… — Но почесал ладонь все-таки о подбородок.
   Я почесал, и мы помолчали. Потом я еще почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег — мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нес, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
   Вот так мы помолчали немножко, я тер ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
   – Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
   И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
   Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
   – Старик! — орал голос. — С тебя причитается!
   – С чего бы это? — кисло спросил я.
   – Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
   – Когда лететь-то?
   Голос стал серьезен и вдумчив:
   – Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трех до пяти. Понял?
   Не понять было трудно, о чем я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
   – Большой гонорар? — спросил Ганя. Он явно завидовал — не деньгам, нет: тому, что я все-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в середку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьезно. Вот так.
   – Не очень, — скромно сказал я, а Люда вмешалась:
   – Не в этом дело. Какая разница — сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берем том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
   Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом еще какие-нибудь – с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству — вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
   Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
   – Возможно, вы правы, — согласился Ганя, — только зачем они к нам прицепились?
   – Знакомые, — предположил я.
   – Мы им в знакомые не набивались.
   – Подождите, — прервала нас Люда. — Знакомые наши — люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Все это надо выяснить, и поскорее…
   – Выясни, — сказал Ганя.
   – Это возможно, — спокойно парировала Люда. — Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
   Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
   – Начали!
   – Муравьи в доме — к счастью, — прочитала Люда вслух.
   – Значит, городским жителям счастья не видать, — резюмировал Ганька. — Валяй дальше.
   – Кони ржут — к добру. Кто нечаянно завидит свет в своем доме — жди счастья.
   Я не понял приметы:
   – Это как же — нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
   – Избавление от лишнего имущества чужими руками — всегда счастье, — сказал Ганя. — Темный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
   Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие — две трети!) безнадежно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты — печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади — медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
   Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы — чушь. Приметы — зеленый вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
   Но сегодня — дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них — проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то все равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет — кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
   – Зеркало разбить — к худу, — устало читала Люда. — Кирпич выпал из печи — к худу. Увидать домового — к беде…
   – Стойте! — заорал я. — Погодите!
   Люда прервалась, посмотрела на мое сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
   – Тихо: Чапай думать будет…
   Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить ее не мешает. Только нужно приметку соответствующую отыскать.
   Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
   – Осторожно! — крикнула Люда.
   Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнезд и погасли.
   – Вот слон, — сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, — так и пожар недолго устроить.
   – Не устроил ведь? — обозлился я. — Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там приметку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
   Люда повела по строчкам острием карандашика, кивнула согласно:
   – Есть, конечно. А зачем вам?
   – Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
   – Ну, вот, например! правая бровь чешется — к свиданию.
   Я прислушался к ce6e — хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
   – Не то, Люда, дальше…
   – В носу свербит — к радостной встрече.
   – У меня свербит, — сообщил Ганя. — Третий день. Я бы даже сказал: течет. Санорином спасаюсь. Годится?
   – Санорин годится. Насморк — нет. Что там еще есть?
   – Еще? — Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: — Нечаянно свечу погасить — к гостям.
   Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерешься: надо ждать гостей.
   – Вы того и хотели? — спросил Ганя.
   – Ага, — подтвердил я.
   – А зачем вам гости?
   – Не мне — нам, — поправил я. — Думаешь, каких я гостей жду?
   – Приятных, надеюсь, — сказал Ганя и вздрогнул.
   Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
   Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно — намеренно, что ли? — открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья — это в жару-то? — ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов — на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
   – Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
   Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
   – С чего вы взяли, что будем? — спросил он. — Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы,понял?
   Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
   – Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… — тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: — Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
   Он так и сказал — Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все ее услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
   – Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
   Он заметил мне с укоризной:
   – Может, в дом впустите?
   А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришел важней некуда.
   – Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
   Ганька шел сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивленный взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас все поймешь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
   – На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: все то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
   – В нас? — переспросила Люда.
   – Именно, именно, — закивал старичок, — поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдется им со временем объяснение. Мол, не зря ученые зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас — удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет — обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч — значит, антигравитатор какой-то изобретен. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зеленую, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трех желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе — сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
   Ох, неспроста пришел к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи — и вот он, гость долгожданный, все объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
   Память у Ганьки оказалась получше моей.
   – Слушайте, товарищ агент Госстраха, — сказал он, — а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала — и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
   – Помню, конечно, — не возражал старичок. — Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
   Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришел. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тер свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошелся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха — прекрасная легенда!
   В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» – грузчик или, в лучшем случае, шофер с самосвала. Уж больно здоров: один кулак — с голову ребенка, вряд ли такой на скрипочке играет…
   А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
   – Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: все вранье. Агент Госстраха я, понятно?
   – Понятно, — опередил ответ Ганя. — Застрахуйте нас от примет.
   – Что, сбываются?
   – Сбываются, подлые!
   – Это мы мигом, — сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки — три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, — это мы в два счета сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
   Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
   – Потом посмотрите.
   – Сколько мы вам должны?
   Он вроде даже обиделся:
   – Ничего. Я бесплатно работаю.
   – Проценты с душ получаете? — спросил Ганя.
   – И так можно подумать, — прищурился старичок. — Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите — вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
   И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
   – Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами — еще что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему все это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
   Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок — ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
   – Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Все-то вы понимаете, все-то вы объяснить можете — что вне вас. А что в вас самих — уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если ее расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
   – А если серьезно? — каменным голосом спросила Люда.
   – Не надо серьезно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. — Он встал, сунул под плащ папочку. — Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, — и пошел в коридор.
   Мы сидели и ждали, когда в передней щелкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочел вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
   «Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам еще раз, если придется». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
   – А на других? — быстро спросил Ганя.
   На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола — на память. Себе на память: ведь покажи кому — не поверят. Скажут, что сам и написал, Тем более, что на моей машинке точно так же западала буковка «е».
   Я захлопнул ящик и выпрямился.
   – Все, ребята. Чудес больше не будет.
   – Ой ли? — засомневался Ганя. — А как же оговорка насчет будущей помощи? Неужто откажемся?
   – Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
   – Убейте, не верю, — мрачно сказал Ганя. — Жди от них простой вежливости, как же! Сдается мне, что мы еще встретимся.
   Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.

В лесу прифронтовом

1

   Олег устал. Выбрался наконец на узкую просеку, перекрытую черно-белым шлагбаумом поваленной березы. Еще полчаса - и он дома. Остановился, закурил, пряча в ладонях синий огонек зажигалки.
   Моросящий с утра дождь вдруг кончился или, вернее, прекратился, прервался - на час, на день?
   Олег откинул промокший капюшон штормовки, сел на поваленный ствол, с наслаждением затянулся кисловатым дымом "Памира". В радиусе ста километров не было лучше сигарет, да и зачем лучше? А пижонская Москва с ее "кентами" и "пэлмэлами", далекая и нереальная Москва - не более чем красивое воспоминание о чьей-то чужой жизни. О жизни веселого парня по имени Олег, который вот уже четвертый год учит физику в МГУ, любит бокс, и красивую музыку, и красивые фильмы с красивыми актрисами, и не дурак выпить чего-нибудь с красивым названием…