Абрамов Аександр. Повести и рассказы

   – Из земли?
   – Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
   Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
   – Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придётся выступить в суде.
   – В каком суде? – не понял я.
   – Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
   – Я скажу правду.
   – Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
   – А ваша?
   – Я ещё не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
   Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчёты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придётся. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.
   В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
   – Физик?
   – Я, – подтвердил я, уже зная, кто говорит.
   – Ты напугал Стона, а Стон – тебя. Но, в общем, не три глаз – слёзы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
   – Я же говорил, что они живые.
   – Профессор доказал?
   – Конечно.
   – А что конкретно?
   – Не поймёшь.
   – Ну всё-таки.
   – Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
   – В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
   – Где?
   – На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
   – Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
   – Но способствовали.
   – Чем?
   – Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
   – Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
   – Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда ещё далеко.
   Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своём походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слёзы. Как это я мог забыть о ней, пойти без неё, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем всё это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, – безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я всё это выслушал и сказал устало:
   – Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
   – Кто?
   – Разум.
   – Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
   – Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
   – Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
   – Закрыла калитку.
   – Как закрыла? Совсем?
   – Совсем. Столб скручен, как верёвка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я ещё не сказал всего.
   И добавил всё, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
   – Что ж теперь будет?
   Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздём и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
   Этта ответила уже совсем неожиданно:
   – Подождём, Берни. Подождём и подумаем,

Судебный процесс века
 
Этта Фин

   Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
   Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчётам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс, А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что и и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
   После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все преданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся малокаратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Её даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазные разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но всё это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов. Это и позволило многим западноевропейским газетам назвать дело «Леймонтской бриллиантовой монополии» судебным процессом века.
   Обвинение на процессе поддерживал генеральный прокурор Флаймер, который, по мнению критически настроенных судебных корреспондентов, вёл себя более чем странно. Он всячески придирался к истцам, требовал дополнительной документации, отклонял документы, по его мнению не надлежаще оформленные, и даже не постеснялся сказать в кулуарах: «Раздутое дело. Прокуратура ещё не имеет достаточно уверенности в правоте предъявленных ответчикам обвинений».
   Не дремали, как говорится, и сами ответчики. Всё чудесное в деле, всё ирреальное, опровергающее каноны классической физики, было отвергнуто. Никакого гиперпространства, никаких коридоров за пределами трёх земных измерений, никаких бриллиантовых коконов с собственным источником света – просто обычная природная шахта, замаскированная сверху прочным переплетением травы, а внизу переходившая в пещеру со свободными алмазными россыпями. Чтобы устранить проверку, Стон и его сообщники взорвали землю вокруг «ведьмина столба», объяснив его взрывом природного газа, скопившегося в шахте. Никаких раскопок Стон не разрешил как землевладелец, объявив, что вопрос о существовании шахты к судебному разбирательству отношения не имеет. Какая разница, есть ли в земле бриллианты или нет, если они всё равно фальшивые?
   Тут я прервала запись и спросила у Берни:
   – Зачем же понадобилось Стону взрывать эту землю? Его же могут обвинить в умышленной аварии.
   – А зачем ему умышленная авария?
   – Чтобы закрыть «Сезам».
   – Он и так закрыт. А ему и нужно, чтоб чуда не было – ни дырки в пространстве, ни коридора, ни кокона. Ничего, что могло бы запутать процесс.
   – На чём же он строит свою защиту?
   – На показаниях экспертов. Все они документально подтверждают, что бриллианты в их первоначальном виде не могли быть подделкой. Только слишком прозрачны и ярки, но это как раз и привлекало. Так что ни продавцы, ни эксперты даже не подозревали о фальши. Обвинения в умышленном мошенничестве тогда начисто отпадает.
   Стон подтвердил всё сказанное Берни на первом же заседании суда. Цитирую этот эпизод по отчёту в «Леймонтской хронике».
   Стон подходит в судейскому столу весь в чёрном, как в трауре. Говорит медленно и с актёрским нажимом на публику о том, что он с самого начала был уверен в подлинности алмазов. Адвокаты подтверждают его слова данными специальной ювелирной экспертизы.
    Судья.Вы что-нибудь знали об этой шахте до приезда в Леймонт?
    Стон.Ничего. Я понятия не имел об алмазных россыпях в окрестностях города.
    Судья.Почему же вы купили земельный участок, привлекающий к себе нездоровое любопытство и, я бы сказал, даже мистический интерес?
    Стон.Я заинтересовался необъяснимым исчезновением людей на этом участке. Лично исследовал его и обнаружил отверстие не то колодца, не то глубокой ямы, замаскированное прочно переплетавшимися между собой жёсткими стеблями густой травы. Они легко пропускали меня, когда я до половины опускался в яму, и снова восстанавливали прикрытие, когда вылезал наружу. Потом я, вооружившись, как альпинист, зубьями и верёвкой, спустился в шахту и обнаружил нечто вроде сталактитовой пещеры, освещённой откуда-то проникающим светом и с россыпью похожих на битое стекло камешков, оказавшихся при ближайшем рассмотрении алмазами – я-то знал, как выглядят подлинные алмазы, когда работал старателем на приисках в Южной Африке.
    Голос из зала.Вы лжёте, Стон!
    Судья (судебным исполнителям).Выведите крикуна из зала, чтоб не мешал.
   Крикуном, конечно, был Берни, который до конца продолжал настаивать на своей версии качественно иной жизни за пределами нашего пространства, куда удалось проникнуть Стону и впоследствии всем нам. По его словам, он хотел задать Стону вопрос о трупах исчезнувших на шоссе людей, но ему помешали судебные исполнители. Вопрос же этот задал судья.
    Судья.При спуске в шахту вы, вероятно, обнаружили тела исчезнувших?
    Стон.Всех, включая бродягу и полицейского. Они сорвались и разбились, не имея стальных костылей и верёвок, при помощи которых спускался я.
    Судья.Родственники погибших не пытались потом отыскать трупы?
    Стон.Я не сообщил им об этом – не хотелось огорчать их, да и с деловой точки зрения не в моих интересах была информация о местоположении алмазной шахты. Впоследствии, к сожалению, случайный взрыв уничтожил всё, и любая попытка эксгумации была бы нецелесообразной. Сейчас на этом месте воздвигается памятник всем погибшим в злосчастной шахте.
    Берни (из зала).Вы опять лжёте, Стон! Вы отлично знаете, что тела погибших находятся за пределами нашего пространства!
    Судья.Я же приказал вывести крикуна из зала! (Стону.) Второй раз вы уже не рискнули спуститься?
    Стон.Второй экспедицией руководил мой компаньон Педро Монтец.
    Судья.Свидетель Педро Монтец!
    Монтец (после присяги).Да, я руководил второй экспедицией за алмазами. Кроме меня, в шахту спускались лаборант института физики Берни Янг, учительница Этта Фин и польский эмигрант, автомеханик по профессии, Станислав Нидзевецкий.
    Судья.Чем обусловливался выбор участников экспедиции?
    Монтец.Прежде всего опытом альпинистов и умением держать язык за зубами. Разглашать цели экспедиции было не выгодно – сами понимаете: конкуренция и секреты фирмы.
    Берни (ему удаётся снова втиснуться в зал).И это ложь, ваша честь! Прошу вызвать участников экспедиции.
    Судья (морщится).Опять этот крикун!
    Прокурор.Не вижу необходимости в задержке процесса. Что нового могут сказать участники экспедиции? Ни один из них даже не предполагал, что бриллианты фальшивые.
    Берни (из зала).Я предполагал, что это не бриллианты!
   Судья снова поворачивается к судебным исполнителям, но его приказание о выводе Берни предупреждает представитель адвокатуры истцов.
    Адвокат истцов.Защита интересов объединения истцов по этому процессу настаивает на вызове участников экспедиции Берни Янга, Этты Фин и Станислава Нидзевецкого, эксперта-исследователя профессора Вернера и руководителя юридической конторы «Винс и Водичка».
   Адвокат ответчиков передаёт судье какую-то бумагу.
    Судья (прочитав).Суд считает возможным удовлетворить ходатайство защиты интересов истцов только в отношении Берна Янга. Ещё одного дополнительного свидетельства о характере экспедиции, не имеющем прямого отношения к сути исследуемого вопроса, будет совершенно достаточно, тем более что Станислава Нидзевецкого уже нет в живых. Ходатайство о вызове других перечисленных в заявлении лиц суд удовлетворить не может. Профессора Вернера сейчас в городе нет, а юридической конторы «Винс и Водичка» больше не существует.
    Адвокат истцов.Однако все участники экспедиции были наняты по объявлению именно этой юридической конторы. Прошу приобщить его к делу, ваша честь.
   Судья читает объявление, передаёт его прокурору и ждёт ответа.
    Прокурор (недоуменно пожимает плечами).Может быть, это объяснит нам господин Стон?
    Стон.Мы не давали такого объявления и не руководствовались им при выборе участников экспедиции. Это какая-то мистификация, ваша честь.
    Берни (из зала).Очередная ложь, господин Стон.
    Судья.Опять крикун! Немедленно вывести его и ввести Янга.
   Берни говорит что-то судебным исполнителям.
    Судебный исполнитель.Это и есть Берни Янг, ваша честь.
    Судья.Ну что ж, послушаем крикуна. Подведите его к присяге.
    Берни (после присяги).Всё, что говорили здесь Стон и Монтец, – ложь. Не было ни входа в шахту, замаскированного травой и кустарником, ни альпинистского спуска с верёвкой и костылями. Мы шли по коридору с уплотнёнными воздушными «стенками», находившемуся уже за пределами нашего пространства.
    Судья.Что значат слова «за пределами нашего пространства»? Или я ослышался?
   Берни поясняет. Ему удаётся добавить немногое – о парализующем потоке, о правостороннем сердце, о неразложившихся трупах людей, когда-то исчезнувших на шоссе. Зал в это время уже содрогается от хохота, свиста, улюлюканья и криков: «Вон!», «Долой!», «Заткните ему глотку!» Журналисты вскакивают на скамьи в поисках лучшей точки для фотосъёмки, их стаскивают за ноги зрители, которым они мешают. Судья яростно стучит молотком, требуя тишины. Наконец зал стихает.
    Прокурор.Свидетель явно нуждается в судебно-медицинском обследовании. И потом, его бред задевает лично меня: ведь среди исчезнувших была и моя дочь, ваша честь.
    Судья (протоколисту).Выключите магнитофон, показания свидетеля не записываются.
    Берни.Я хочу сделать заявление, непосредственно относящееся к обвинению ответчиков в заведомом мошенничестве.
    Адвокат истцов.Защита интересов истцов настаивает на необходимости выслушать свидетеля.
    Судья.Продолжайте, Янг. Только конкретно и коротко.
    Берни.Я с самого начала заподозрил, что это совсем не алмазы, ваша честь. То были живые кристаллические структуры, неизвестные на земле и напоминавшие в своём развитии жизнедеятельность коралловых образований. Я предупреждал Гвоздя о том, что их нельзя продавать как бриллианты после огранки.
    Судья.Кого вы предупреждали, свидетель?
    Берни.Ответчика, известного ныне как Педро Монтец, а тогда человека без определённых занятий по кличке Гвоздь.
    Монтец (с места).Прошу оградить меня от оскорблений, ваша честь. К тому же свидетель говорит неправду. Я получил от него вынесенные им бриллианты без каких-либо замечаний с его стороны.
    Судья.Вы свободны, свидетель Янг. Логичнее было бы направить вас на принудительную психо-экспертизу, но суд предоставляет вам право сделать это по собственному желанию.
   Берни выходит из зала суда, окружённый толпой журналистов и фотографов. А за столом юристов подымается один из адвокатов ответчиков.
    Адвокат.Директор леймонтского банка Оскар Плучек просит слова для внеочередного заявления.
   Судья, полузакрыв глаза, еле заметным кивком изъявляет согласие.
    Плучек.Хотя, по нашему убеждению, несостоятельность иска уже доказана, мы всё же считаем своим долгом пойти навстречу покупателям злополучных для обеих сторон драгоценностей и погасить сумму иска в размере двадцати пяти процентов, что в переводе на американскую валюту, в которой совершается большинство операций на ювелирных рынках, составляет сорок шесть миллионов долларов.
    Представитель истцов (после краткого совещания за столом адвокатуры).Предложение в принципе заслуживает внимания, но для принятия решения требуется время. Мы просим отсрочки до утреннего заседания во вторник.
    Судья.Суд соглашается с предложением адвокатуры.
   Я не пересказываю здесь газетных комментаторов – они не компетентны и не влиятельны. Через два дня на утреннем заседании стороны пришли к соглашению, и дело было прекращено.
   Мы встретились с Берни в столовой, где обычно обедали, и жестоко поссорились.
   Он начал первый:
   – Ты почему не выступила в суде?
   – Потому что меня не сочли нужным вызвать.
   – Ты могла этого потребовать.
   – Зачем?
   – Хотя бы для того, чтобы не оставлять меня одного.
   – И к Дон Кихоту в джинсах присоединиться Дон Кихоту в юбке? Разделить участь осмеянных и освистанных клоунов?
   – А ради истины?
   – У твоей истины нет доказательств. Вернер же не выступил, скрывшись из города.
   – Вернер – морально сломленный человек. Он был в Штудгофе.
   – Я тоже была в Штудгофе. Но ни я, ни Вернер не выступили потому, что струсили. Ты же присутствовал в зале суда. Так неужели не ясно, что весь процесс был очень хитро подготовлен и проведён. И не в интересах истины. А истину в сущности, ты же сам закопал. Я не осуждаю тебя, но ведь это ты захлопнул калитку.
   Берни встал и ушёл не прощаясь.

Книга в наборе
 
Берни Янг

   С Эттой мы помирились, конечно, хотя мне до сих пор горько, что она не поддержала меня в борьбе с этой сворой мошенников. Но ссоры с друзьями не долговременны, да и помимо дружбы нас связывала работа: без Этты я не смог бы закончить книгу о «ведьмином столбе» на Леймонтском шоссе. Этта не только воспроизвела весь процесс по судебным отчётам в газетах, но и восстановила со своей изумительной памятью всё услышанное, обсуждавшееся и совместно пережитое в связи с событиями, завершившимися «процессом века». Лично мною увиденное и услышанное я рассказал в собственноручно написанных главах. Неподслушанные разговоры всех причастных к событиям лиц мы воспроизвели умозрительно, но с большой вероятностью: такие разговоры, конечно, были.
   Ну что ж, книга закончена, предстояло только найти издателя. И представьте себе, я его нашёл. И не в издательских офисах, а среди героев книги. Не старайтесь догадаться – это не Стон и не Плучек. Плучек парит в заоблачных финансовых высях, а Стон занялся гостиничным бизнесом – строит отели на альпийских курортах. Нет, своего издателя я нашёл в баре «Аполло», он шёл прямо на меня, с лицом, похожим на кусок сырой баранины, и глазами, опухшими от виски с содовой.
   – А-а, физик, – хохотнул он, – живёшь?
   – Живу, – говорю.
   – А где твоё гиперпространство?
   – Нет его.
   – То-то и оно… Значит, опять в науку?
   – Не совсем, – говорю. – Пока книгу пишу о нашем алмазном бизнесе.
   – Меня пощёлкиваешь?
   – Не очень. Больше Стона и Плучека.
   – Этих, – говорит, – щёлкнуть стоит. Издатель есть?
   – Ищу.
   – Везёт тебе, физик. Есть такая юридическая контора: «Винс и Водичка».
   – Неужели опять открылась?
   – Когда надо, она всегда открыта. Зайдёшь туда от меня и всё оформишь. Блеск?
   – Блеск, – говорю.
   Итак, книга уже в наборе, и вскоре человечество узнает о нашем походе в Неведомое. Может быть, меня и осудят, но я не мог поступить иначе. Я человек неверующий, но готов повторить формулу нашей судебной присяги: клянусь говорить правду, только правду, и да поможет мне бог, если я увижу опять калитку в Неведомое и не закрою её, как закрыл месяц тому назад. Может быть, через сто – двести лет, когда Стоны и Плучеки уже не будут ходить господами по нашей земле, хозяева соседнего мира снова откроют калитку и встреча двух Разумов произойдёт, как теперь говорят, в сердечной и дружеской обстановке.

Странник

1

   Приглушённые тона осени…
   Да нет, вздор: как же тогда буйство красок, бунинское «осенний пёстрый терем»? Лес – жёлтый, красный, оранжевый, но ещё и зелёный и коричневый под ногами. И рыночные астры и жёлтые маковки золотых шаров. Это – из ряда природного. А есть ещё ряд урбанистический, по-простому – городской: жёлтые, красные, оранжевые, зелёные, коричневые «Жигули» и «Москвичи», цветные квадраты «классиков» на асфальте, чёрно-белые, контрастные жезлы милиционеров. Ну и одежда, конечно: одеваются нынче ярко, толпа пёстрая, нарядная.
   Всё так. А как быть с небом?
   Вспомнили Бунина – не грех вспомнить и Александра Сергеевича.

 
«Уж небо осенью дышало…»
 

   Осеннее небо – блёклое, выцветшее под летним солнцем, выгоревшее, его уж и голубым иной раз не назовёшь, а если облака набегут, затянут – серым-серо…
   – Бородин, спишь?
   Это ему. Как гром небесный, как возмездие за леность мысли. Последний учебный год, пережить бы, перемочь…
   – Куда там, Алевтина Ивановна, разве заснёшь?
   Хамский ответ, конечно, но Алевтина простит.
   – Дома надо спать, Бородин, а на занятиях слушать педагога.
   – Я слушаю, Алевтина Ивановна, я весь – одно большое ухо.
   Улыбнулась. Представила Игоря Бородина в виде уха. А однокашникам только палец покажи…
   – Тихо, тихо… Прямо дети… Кончили разговоры, продолжаем урок…
   Продолжаем… Итак, на чём мы остановились? Ах, да: приглушённые тона осени. Окна в классе чистые, отдраенные перед началом учебного года, за одну сентябрьскую неделю не запылились, а видно-то сквозь них лишь небо, тусклое, как стиранные-перестиранные джинсы с заплатами облаков. Каково сказано? Сравнение в духе конца двадцатого века, броское и убедительное, а также лаконичное.
   – Ну ладно, – опять Алевтина, неймётся ей, – до звонка – пять минут, я вас отпускаю. Только тихо!..
   Экое благородство! Хоть пять минут, да наши.
   – Бородин, останься.
   Не вышел номер.
   – Надо ли, Алевтина Ивановна?
   – Ну ты и нахал, Бородин! Если я говорю, значит, надо.
   – Хозяин – барин, – это уж по привычке, чтобы его слово последним было. А так-то зря к Алевтине цеплялся, безвредная она и историю неплохо ведёт, интересно…
   – Что с тобой, Игорь?
   – А что со мной, Алевтина Ивановна?
   – Ты в последнее время стал каким-то рассеянным, остранённым.
   Красивое слово – «остранённый». А ведь если вдуматься – ничего хорошего. Остранённый – со странностями, сдвинутый по фазе, псих ненормальный. Спасибо, Алевтина Ивановна.
   – Спасибо, Алевтина Ивановна.
   – За что?
   – Да нет, это я так.
   – Что случилось, Игорь? Ты здесь – и тебя нет. На других уроках так же?
   – Вам жаловались?
   – Пока нет.
   – Уже приятно.
   – Десятый класс, Игорь, выпускной год. Ты идёшь на медаль…
   Иду на «вы». Кто кого: я – медаль, или она – меня?
   – Не волнуйтесь, Алевтина Ивановна, я постараюсь не подвести родную школу, альма-матер, так сказать, куда мы ребятишками с пеналами и книжками…
   – Ну что ты за человек, Бородин?
   Что за человек? Да так себе, серединка наполовинку, учёный мальчик с пальчик ста восьмидесяти сантиметров от полу.
   – Обыкновенный человек, Алевтина Ивановна. Да вы не беспокойтесь, не надо, ничего со мной не случилось, просто сообразил, для чего мне голова дана.
   – А раньше не знал?
   – Раньше я ею ел. А теперь ещё и думать начал.
   – Лучше поздно… И о чём думаешь, если не секрет?
   – Обо всём, Алевтина Ивановна, мало ли о чём. Как надумаю – сообщу.
   – Ну иди, Бородин, думай…
   Вот и поговорили. Алевтина огорчена: не проникла в душу юноши Бородина, не нашла контакта, сейчас клянёт себя почём зря. И вправду зря. Бородин и сам нынче своей души не ведает, она ему – потёмки. Бедный, бедный Бородин… Так и заплакать недолго – от жалости к себе. А между тем права Алевтина: год выпускной, а завтра контрольная по физике. Хотя она и несложной быть обещает, однако же подготовиться надо.
   Вышел во двор, навстречу – Пащенко, гордость школы, прыгун в высоту, отличный парень, друг и товарищ.
   – Чего ты к Алевтине пристал?