Абрамов Аександр. Повести и рассказы

   Наташа следила за ним завороженно…
   – Что вы там молчите? – спросила Валерия.
   – У нас дело, – ответил Александр Павлович.
   Он щелкнул зажигалкой, затянулся. Держа горящую сигарету двумя пальцами, как и положено: средним и указательным – он сгибал и разгибал их, и сигарета послушно пропадала и вновь возникала – только качался в стоячем комнатном воздухе зыбкий-табачный дымок.
   Старый-престарый фокус: ловкость рук – и никакого мошенничества…
   Валерия наконец-то вошла в комнату.
   – Курил?
   – Ни в коем случае! – с ужасом сказал Александр Павлович и как бы в подтверждение поднял руки: сигареты в них не было. – При ребенке! Как можно!..
   Наташа восхищенно засмеялась, и Александр Павлович отметил, что это впервые с того момента, как он пришел.
   – А дым откуда? – Валерия резко повернула его ладонь: с тыльной стороны ее, зажатая пальцами, еле держалась сигарета. – Иллюзионисты липовые…
   – Разоблачили, – признался Александр Павлович. – Значит, не судьба… Ничего, Наталья, я знаю еще двести семьдесят три абсолютно неразоблачаемых фокуса и все тебе покажу. Хочешь?
   Она кивнула.
   – В другой раз, – сказала Валерия. – Нам пора… Наташа, если успеешь сделать уроки – в девятнадцать десять по второй программе «Клуб кинопутешественников». И не забудь погладить белье, там немного… Пока.
   – И еще почини звонок, – добавил Александр Павлович. – Он заедает.
   Валерия удивленно посмотрела на него.
   – Пожалуй, этого она не сумеет…
   – Да что ты говоришь?! – изумился Александр Павлович. – А я-то думал, что звонок для нее – так, семечки… Ладно, Наталья, не грусти: «Клуб кинопутешественников!» – штука посильнее, чем «Фауст» Гете. Звонок я сам починю. В следующий раз. Я умею. А фокусы от нас не убегут…
   Уже в машине он спросил Валерию:
   – Она у тебя вундеркинд?
   – Обыкновенный ребенок. А что тебя не устраивает?
   – Наоборот, я потрясен. Все сама и сама…
   – Не все, – засмеялась Валерия, – звонок, видишь, не может.
   – Кого ты из нее делаешь? – серьезно поинтересовался Александр Павлович.
   – Человека, Сашенька, милый, человека.
   – Себя?
   – А чем я плоха?
   Отшутился:
   – Плохо ко мне относишься.
   Поддержала шутку:
   – Как заслужил…
   Он вел машину и курил сигарету – ту, что осталась от фокуса. Он-то знал, что не заслуживает хорошего отношения. Но откуда об этом знала Валерия?

2

   Александр Павлович сидел в своей гардеробной в цирке и смотрел в окно. Сентябрь уж наступил. Еще зеленое, но уже немножко желтое дерево – ясень, кажется, – шелестело под теплым по-летнему ветром, иногда залетавшим ненадолго в гардеробную Александра Павловича. Где-то внизу утробно ревели медведи.
   До премьеры, до открытия сезона оставалось десять дней.
   Александр Павлович приехал в цирк сразу после своего отпуска, и так уж получилось, что одним из первых. Можно было, не считаясь с обычно ограниченным репетиционным временем, «прогнать» аттракцион, даже можно было сделать это днем, а не ночью – в привычный для иллюзионистов час; – потому что в цирке почти никто не появлялся и не стоило опасаться любопытных. Но мучительно не хотелось работать…
   Александр Павлович изучал ясень и вспоминал вчерашний ночной разговор с Валерией. Он сам на него напросился, завел его, когда уже за полночь подъехали к ее подъезду, сидели в темной машине; Александр Павлович неторопливо курил, сбрасывая пепел за окно.
   – Как тебе люди? – спросил он.
   Они «гуляли» в его компании, а вернее, даже не в его – в компании его приятеля-сценариста, что-то пили, чем-то, естественно, закусывали, о чем-то пустом болтали – уже и не вспомнить о чем, а ведь как копья ломали!..
   – Люди? – Александр Павлович не видел Валерии, но по голосу почувствовал, что она улыбнулась. – Там был только один человек. Твой приятель. Он, я поняла, умница. А остальные – трепачи и бездельники.
   – Ты же их не знаешь, – он вдруг почувствовал обиду за этих людей, к кому, по совести, ничего не испытывал, кроме банального житейского любопытства. Два-три актера, не раз виденные им в кино, два-три писательских имени – из тех, что всегда на слуху, и еще пяток неизвестных…
   – Саша, милый, их и не надо знать, их довольно послушать… Ты же сам так думаешь, только почему-то обижаешься.
   – Я так не думаю. Я не умею делать выводы после первой встречи. В конце концов, и про меня и про тебя кто-то мог так же подумать.
   – Про тебя – да, ты болтал как заведенный. А про меня – нет, я весь вечер промолчала. Скорее про меня решили, что я дура, темная инженерша, до их уровня не дотягиваю.
   – А ты дотягиваешь?
   – Саша, не злись, не надо… Помнишь анекдот про солдата, который совместил пространство и время? Ну помнишь: он копал канаву от забора до обеда?.. Мы измеряем наши уровни – я имею в виду себя и тех людей – в разных единицах, в разных координатах. Бесполезно сравнивать.
   – И чьи же координаты лучше?
   – Да ничьи не лучше. Они просто разные, понимаешь, разные. Есть пространство Эвклида и есть, например, пространство Римана, и глупо выяснять, какое лучше.
   – У Римана, помню из физики, посложнее…
   – Дело не в сложности: для каждого пространства свои законы, свои задачи, свои ответы в учебнике.
   – Интересно, из какого ж это я пространства?
   Валерия засмеялась.
   – Тебе интересно?.. Ты из нашего пространства, из земного, из привычного, – потянулась к нему, обняла, голову на плечо положила.
   Александр Павлович чуть отодвинулся: курить ему было неудобно. А разговор почему-то раздражал.
   – Я такой же, как они, Лера, я трепач и бездельник, и мой уровень отлично укладывается в их координаты. Что ты во мне нашла?
   Она резко отстранилась, почему-то слишком резко, будто он задел что-то больное.
   – Я ничего в тебе не искала.
   – Но ты же со мной?
   – Саша, давай расставим все точки. Мы не дети. Тебе – под сорок, мне – за тридцать. Ни ты, ни я слово «любовь» в разговорах не упоминали, так? Мы вместе, потому что нам так хочется, потому что пока, – она подчеркнула это «пока», – нам хорошо вместе, потому что легко, нет никаких проблем… Я не знаю, как там у тебя, в цирке, а у меня в институте проблем хватает, хватает нервотрепки – это, увы, не от меня зависит. Но то, что зависит от меня, я делаю так, как я хочу, понимаешь?.. Я живу так, как я хочу. Я воспитываю Наташу так, как считаю нужным. Я встречаюсь с теми людьми, кто мне приятен или интересен. Я тебя не вижу сейчас, но не кривись, не кривись, не будь ханжой. Ты ведь не ханжа, верно?.. Я знаю: тебе со мной… как бы сказать… любопытно, что ли. У тебя не было таких, как я, да?.. Ты умный человек, Саша, ты любознательный, ты меня изучаешь. Я не против. Но и тебе хорошо со мной. Пока. И от нас зависит, чтобы это «пока» продлилось как можно дольше. Ты меня понял, Саша? Ты согласен со мной?..
   Самое противное, думал Александр Павлович, что она права. Она абсолютно точно определила ситуацию, спорить бессмысленно, но рутинная инерция заставляла его говорить не то, что он думает, а то, что положено.
   – Ты цинична…
   – Да, цинична. Но и ты не ангел. Ты – мужчина, я – женщина, мы вместе. Что еще?
   – Ты не женщина.
   Валерия опять засмеялась – легко и коротко.
   – Женщина, женщина. И ты это знаешь лучше других… – быстро, вскользьпоцеловала его в щеку, выскочила из машины. Дверь держала открытой, и боковые ночники чуть освещали ее улыбающееся лицо. – Таких женщин пока – единицы. Ох как много еще бабы в женщине, как много!.. Но скоро совсем не будет. И все станут как я.
   – Не дожить бы, – буркнул Александр Павлович.
   – Доживешь, куда денешься… – хлопнула дверью, вернув темноту в салон, зацокала каблучками по асфальту, крикнула невидимая: – Завтра – как обычно, идет?..
   Александр Павлович еще посидел немножко, «переваривая» услышанное, докурил очередную сигарету – что-то много курить стал, пачки в день не хватает! – и уехал домой.
   …А сейчас он перебирал в памяти мельчайшие подробности разговора, взвешивал их на своих «внутренних» весах – конечно же, наиточнейших! – и сам себе удивлялся. Почему? Да потому что ничего, кроме злой обиды на Валерию, он не ощущал, примитивной мужской обиды. Как так он, прошедший огни и воды, – и вдруг потерял инициативу, выражаясь спортивным языком – «отдал свою игру». Свою! Ведь то, что сказала Валерия, много раз мог произнести он и не произносил только потому, что не умел быть откровенным циником, всегда играл с женщинами в этакое солидное благородство… И ведь как четко она его раскусила: любопытно ему с ней – точное слово. И другие слова – тоже точные: хорошо ему с ней, легко…
   За окном на ясень – или что же это все-таки за дерево? – полез драный рыжий кот. Он лез споро, иногда оглядываясь вниз, и Александр Павлович оторвался на секунду от своих горьких мыслей и заглянул в окно: что кота напугало? Под деревом гулял рабочий с медведем на цепочке. Медведь, помня, что он не в манеже, ходил на четырех лапах, тяжко переваливался, нюхал землю и не обращал на кота никакого внимания. А кот, дурачок, решил, что медведь только за ним и гонится…
   «Кто за кем гонится?.. Никто ни за кем не гонится… А если гонится, то не за кем, а за чем. А за чем?..»
   Александр Павлович медленно встал и заходил взад-вперед по тесной гардеробной, пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, еще даже не осознанную, не понятую. Но он был уверен, что она, эта мысль, чрезвычайно важна сейчас, что поймай он ее, «оформи», как говорится, – и все с ним и с Валерией будет в порядке, все уладится… Он ходил и тупо повторял: кто за кем гонится? кто за чем гонится? кто куда гонится? – и вдруг остановился, пораженный очевидной простотой решения.
   Так всегда бывало: из чепухи, из пустых посторонних ассоциаций внезапно рождался новый трюк, и Александр Павлович записывал решение в специальный блокнотик, просчитывал, потом ладил модельку, проверял ее в деле и, если она работала, строил сам или заказывал ее мастерам такой, какой она появится в манеже, в аттракционе, и вот уже о трюке заговорят специалисты, и станут его «обсасывать», и пытаться понять: как это делается…
   «Кто за кем гонится?..»
   Александр Павлович присел за стол перед зеркалом, разложил блокнот, сдвинув на край коробочки с гримом, пузырьки всякие, стаканчики с кисточками, начал чертить что-то хитрое. Вытащил из ящика стола японский крохотный калькулятор, грыз карандаш, подымал очи горе – изобретал…
   Ах, любимое это было занятие, даже наилюбимейшее, и получалось оно у Александра Павловича, всегда хорошо получалось, если вдохновение на него находило, а сейчас, похоже, нашло, потому что не отрывался он от блокнота, пока не вздохнул облегченно, он откинулся на стуле и… чуть не упал, еле удержал равновесие: опять забыл, что у стула нет спинки, сломана она, никак починить не соберется.
   И только тогда посмотрел на часы: уже половину шестого натекало.
   Батюшки светы: обед-то он проворонил! И не только обед, но и ужин мог проворонить, а ужин у Александра Павловича по вчерашней договоренности намечался совместный с Валерией…
   Ничего не поделаешь: ужин придется отменить.
   Он спустился в проходную, бросил двушку в автомат, набрал номер: по логике, Валерия еще в институте.
   – Валерию Владимировну, будьте добры… Валерия Владимировна, я вас приветствую, хорошо, что я тебя поймал… Лерочка, прости, но сегодня я не смогу… Нет, ничего не случилось, просто есть одна идейка, хочу проверить ее, время дорого… С чего ты взяла? Ничуть не обиделся. И если ты не против, завтра и докажу, что не обиделся… Хорошо, тогда завтра в шесть я к тебе заеду. Наташе привет. Скажи ей, что двести семьдесят три фокуса – за мной…
   Потом он все-таки пообедал – тем, что осталось в цирковом буфете. И хотя осталось там немного и все холодное и невкусное, он не привередничал, просто не думал о еде, жевал машинально, потому что помнил из прописей: человек должен питаться, чтобы не умереть от истощения. Умирать от истощения ему сейчас было совсем не с руки. За свою довольно долгую цирковую жизнь он придумал и сделал немало забавных и сложных, приспособлений, всяких хитрых механизмов, превративших его аттракцион в необычное и таинственное зрелище, ничуть не похожее на все существующие в цирковом «конвейере» иллюзионные дива. Про него говорили: голова у Александра Павловича работает… Голова у Александра Павловича хорошо работала, руки тоже не подводили, но то, что он придумал сегодня, не шло ни в какое сравнение со всеми предыдущими изобретениями. Правда, придуманное не имело и не будет иметь к аттракциону никакого отношения, зато прямое – к его дурацкой обиде на Валерию. Более того, оно, придуманное, и родилось-то благодаря обиде. Вернее, вследствие ее. И еще – это, правда, совсем уж необъяснимо! – вследствие излишнего самомнения рыжего драного кота…
   Короче, будем считать так: Валерия вчера высказалась, ответный ход – за Александром Павловичем. Он его сделает, этот ход, может быть, даже завтра. Голова сработала, теперь лишь бы руки не подвели…
   В цирковую мастерскую он не пошел: дома имелось все, что нужно. Любые инструменты, даже два станочка – токарный и сверлильный, совсем махонькие, привез с Урала, недешево купил их там у старика мастера… Для начала Александр Павлович отключил телефон, потом разделся до трусов – он всегда так работал дома, считая, что одежда стесняет движения, режет, давит, мешает сосредоточиться, – и приступил к делу… И, как накануне днем, когда даже не заметил, сколько просидел за блокнотом, так и сейчас оторвался от рабочего стола, лишь увидев за окном утреннее солнце. Привычно посетовал: не спал всю ночь, теперь день разбитым проходит. Одернул себя: а почему, собственно, разбитым? День – твой. Позавтракай – и в постель, спи хоть до пяти…
   Так и сделал. Отмылся, бутерброд с кефиром перехватил и улегся спать. В сон провалился почти мгновенно, лишь успел еще разок удовлетворенно взглянуть на стол. Там лежала невеликая, не больше среднего портсигара, металлическая коробочка, похожая, кстати, на портсигар, с кнопочкой и колесиком на ребре, а на основной ее грани выпуклой линзой чернел круглый глазок. Со стороны посмотришь: вроде электрический фонарь, только странный какой-то…
   Подумалось: вот и хорошо, что «вроде», никто ничего не заподозрит.

3

   Спал Александр Павлович мало. Проснулся в полдень – совершенно бодрым и необъяснимо довольным. Полежал минуты три, поискал объяснения. Вспомнил: «портсигар»! Вскочил с постели, подошел к столу: «портсигар» сверкал черным глазом, будто подмигивал. Александр Павлович подержал приборчик в руках – тяжелый, холодный; серебряную шкатулку на него не пожалел, антикварную, купил как-то по случаю в комиссионке, ползарплаты отвалил. Валялась она, ненужная, а вот и пригодилась…
   Аккуратно положил на стол, пошел в ванную, влез под душ. Воду пустил холодную, чтоб окончательно сбить сон, коченел себе потихоньку, думал сварливо: «Бабы, говоришь, в женщине много?.. Счастье, что осталась она в женщине, что не придушили ее насмерть всякие там службы, заседания, воскресники, вздорные мечты о карьере великой… Плачутся: природу не уважаем, экологический баланс нарушен, рыбку повыловили, тигров постреляли, леса в Европе нету, канцерогены отовсюду ползут… да не с этого началось! Основа баланса – отношения между мужчиной и женщиной, те отношения, что сама природа и установила. В двух словах так: мужик мамонта валил, женщина огонь поддерживала. Так и должно быть! Всегда! А у нас наоборот… Вон хмырь вчерашний, из неизвестных, хвастался: он-де сам обед готовит, сам детей воспитывает, жене не доверяет… Докатились: хвастаемся этим!.. а жена у него художница, видите ли! Она творит! Она самовыражается! Ей некогда… Господи, да назовите мне хоть одну женщину, которая в мужской профессии сравнялась бы с великими? Подчеркиваю: с великими, а не с рядовыми. Черта с два назовете! Принцесса Фике, Екатерина Великая? Истеричная дура. Софья Ковалевская? Ординарный профессор, десятки таких в России было… Мария Склодовская? Да она своему мужу пробирки мыла… Марина Цветаева? Огромный талант, но разве поставишь ее рядом с Пушкиным?.. То-то и оно… Есть среди женщин Рембрандты? Толстые, Пушкины, Достоевские? Эйнштейны или Циолковские?.. Нет и не будет! Ибо природа, повторяю, по-иному установила: мужик мамонта валит, женщина огонь поддерживает. И природу в нас можно только убить, изменить нельзя. А убитая – зачем она нужна?.. А то вон уже и детей воспитывать некому. На двадцать пять душ одна воспитательница; которая только и мечтает, чтоб в завроно выбиться… „Бабы в женщина много…“ Мало, очень мало! Но-осталась она в ней пока, и спасать ее надо, спасать скорее, чтобы в один прекрасный день не получилось так, что все женщины кругом – как Валерия… А что Валерия? Дуреха она, и все… Покажу я ей: сколько в ней „бабы“, как она выражается… И еще покажу, что „баба“ эта куда естественнее, чем та женщина, какую она себе сочинила…»
   Кончил думать, потому что замерз.
   Возможно, не будь вода столь холодной, Александр Павлович думал бы менее категорично, менее резко, но пытки не способствуют диалектическому мышлению, а холодный душ для Александра Павловича был именно пыткой, и что самое обидное – ежедневной и добровольной. Александр Павлович на все шел, чтобы его несомненно здоровый дух находился все-таки в здоровом теле, а тридцать восемь – не восемнадцать, здоровье приходится поддерживать искусственно…
   Растерся докрасна, ожил. Оделся, умостил «портсигар» во внутреннем кармане пиджака, вышел из дому и порулил завтракать плюс обедать в ресторан «Берлин», где у Александра Павловича с давних времен имелся знакомый метрдотель. А точно в восемнадцать ноль-ноль тормознул машину у институтского парадного подъезда.
   Как ни странно, Валерию пришлось ждать. Она опоздала минут на десять, выбежала взмыленная, села в машину, тяжело дыша.
   – За тобой погоня? – осторожно поинтересовался Александр Павлович.
   Валерия крутанула водительское зеркальце к себе, секунду поизучала собственное отражение.
   – Ну и видик… – Она вернула зеркало на место. – Нет, от погони я оторвалась.
   – Что не поделили?
   – Предзащита у моей девочки была. Тема сложная, она в ней плавает, а шеф как зверь…
   Александр Павлович тут же записал неведомого шефа Валерии в свои единомышленники. Спросил:
   – А может, он прав?
   Валерия на Александра Павловича как на сумасшедшего посмотрела.
   – Кто? Шеф?.. Он деспот и рутинер, – любила, ох любила Валерия «припечатывать» противников, вешать им ярлыки, как в магазине, чтоб – не дай бог! – не перепутать, – а девочка способная, должна защититься.
   – Кому должна?
   – Науке.
   – Ах, науке… – с уважением протянул Александр Павлович, – тогда конечно… – И между прочим полюбопытствовал: – А мы что, так и будем стоять?
   – Стоять?.. – Валерия взглянула в окно и засмеялась. – Да, действительно… Поехали, Саша, поехали, тут мои студенты ходят, смотрят…
   – Стыдно, – немедленно согласился Александр Павлович. Он, как уже отмечалось, не любил спорить с женщинами. Тем более сейчас, когда у него был План. Именно так: с большой буквы… – А куда мы поедем?
   – Домой. Я должна привести себя в порядок после такого боя.
   Этот вариант очень устраивал Александра Павловича: впервые испытывать «портсигар» следовало в обычной для испытуемого обстановке, в привычном и расслабляющем окружении. Испытуемым была Валерия. Точнее: должна была стать, если получится…
   Александр Павлович вел машину и ворчал для порядка:
   – Бой, битва, сражение… Не жизнь, а сеча какая-то… А хочется покоя, тишины, мира…
   – Покой нам только снится, – рассеянно сказала Валерия. Она смотрела в окно, думала о чем-то своем и Александра Павловича слушала вполуха.
   – Банально, – немедленно отреагировал Александр Павлович.
   – Зато верно… Слушай, Саша, помолчи чуть-чуть, дай мне в себя прийти.
   – Ты еще там? – Он имел в виду предзащиту, так, кажется, назвала ее Валерия.
   Усмехнулась:
   – Я еще там. Не все высказала…
   – Ну досказывай, – согласился Александр Павлович. – Можешь вслух. Считай меня шефом – деспотом и рутинером.
   – Ты не деспот, – она легонько, кончиками пальцев, погладила его по щеке. – Ты добрый и тактичный. Ты во всем со мной соглашаешься: тебе так удобнее. Ты не стремишься меня переделать…
   – А все стремятся?
   – Не все, но многие. Вот шеф, например…
   – Какой негодяй!.. А ты, естественно, не даешься?
   – Естественно.
   – А если и я начну тебя переделывать?
   Сказал вроде в шутку, а прозвучало всерьез. И ответила Валерия серьезно:
   – Уйду, Саша… – Она отвернулась, смотрела вперед. Впереди шла «Волга», на ее заднем стекле качалась зеленая ладонь с желтой надписью по-английски: «Внимание!» – Только ты не начнешь. Тебе этого не надо. И лень.
   – Как знать…
   – Знаю, знаю… – И замолчала, даже глаза закрыла. Устала, видимо, здорово.
   «Тяжко вам бои даются, – думал Александр Павлович. – Вот уж и вправду не женское дело… Воины… А качать науку с боку на бок – женское?.. Много ль та девочка науке должна? Да ничего не должна!.. Вот наука ей должна. Как роды, к примеру, облегчить, совсем обезболить. Чтоб нарожала она с десяток мужиков. Воинов…» – улыбнулся про себя: по нынешним временам «десяток» – число нереальное, двое – уже перебором считается. Заикнись сейчас Валерии о втором ребенке – убьет. И вовсе не потому, что одна: был бы муж – его убила бы…
   – Наташа дома? – спросил Александр Павлович, когда в лифте поднимались.
   – Дома… – Валерия посмотрела на часы. – Уроки заканчивает.
   – Точно знаешь?
   – Есть домашний график.
   Не преминул – вставил:
   – В какой системе координат?
   Посмотрела на него с интересом.
   – Все-таки обиделся…
   – Ни за что! – отчеканил. – Просто умные слова на ус мотаю.
   – Ну-ну… Не забудь, что ты звонок обещал починить. Причем не мне обещал – Наташе. Она сегодня спрашивала…
   – Про звонок?
   – И про звонок, и про фокусы. Купил ты ребенка, иллюзионист… – затвердила наконец, как цирковая профессия Александра Павловича называется. А может, и раньше знала, только нарочно перевирала.
   …Валерия принимала ванну или душ, Александр Павлович чинил звонок, а Наташа, которая, оказывается, график опередила, уроки уже сделала, стояла рядом с Александром Павловичем и держала винтики и изоляционную ленту.
   – Запоминаешь? – спросил он.
   Она кивнула.
   – В другой раз сама сможешь?
   – Вряд ли.
   – Почему?
   – Мама говорит: я к технике неспособная.
   Разумно. Только с чего бы Валерии делать столь «антиэмансипационные» выводы? Не в ее стиле…
   – А к чему ты способная? Она пожала плечами.
   – Не знаю.
   – А мама знает?
   – И мама не знает. Это-то ее и расстраивает.
   – Рано расстраиваться. Тебе десять?
   – Десять. Мама говорит, что в десять лет человек уже должен определиться.
   «Неопределившаяся» дочь – это, конечно, не может не огорчать Валерию. Интересно: сама-то она в десять лет знала про свои технические чудо-способности?..
   – Слушай, а может, тебя в цирк взять?
   – Как это?
   – Ну будешь артисткой.
   – Как это? – повторила. А глаза загорелись, рот приоткрылся, даже винтики в кулаке судорожно зажала.
   Александр Павлович тут же пожалел о сказанном: такими обещаниями перед детьми не бросаются.
   – Обыкновенно – как… Ты в цирке-то была хоть раз?
   – Была. Ребенком.
   – А сейчас ты кто?
   – Сейчас я – сознательный элемент общества.
   – Красиво! – восхитился Александр Павлович. Он привинтил последний винтик, надавил кнопку. Звонок загудел ровно и мощно.
   – Звонят! – крикнула из ванной комнаты Валерия.
   – Это мы! – крикнул в ответ Александр Павлович. Захлопнул дверь, отдал отвертку Наташе. – Слушай, элемент, у тебя завтра когда уроки заканчиваются?
   – В два десять. А что?
   – Я к школе подъеду и увезу тебя в цирк. Хочешь?
   – Насовсем? – В голосе ее слышался ужас пополам с восхищением.
   Александр Павлович и не хотел, а засмеялся.
   – Пока на время. Часов до шести. А потом мы вместе за мамой заедем.
   – Надо спросить у мамы, – сказала Наташа.
   – А если б насовсем, то не надо? – провокационный вопрос.
   Наташа помолчала. Смотрела в ладошку, катала по ней отверткой оставшиеся винтики. Потом подняла глаза, и Александр Павлович неожиданно уловил в них какое-то сомнение.
   – Наверно, не надо… Насовсем мама все равно бы не разрешила… – И пошла в комнату: винтики и отвертку в стол прятать.
   А Александр Павлович так и не понял: то ли она не спросила бы и ушла сама, как «сознательный элемент общества», то ли и спрашивать не стала бы, потому что все равно не уйти? Впрочем, интерес у него был чисто риторический…
   …Валерия вышла из ванной в большом параде. Ни тебе домашнего халата, ни тебе трубочек бигуди на голове, ни тебе растоптанных шлепанцев: полный «марафет», туфли, прическа, платье – хоть сейчас на подиум, моду демонстрировать. Это несколько осложняло условия эксперимента; Александр Павлович рассчитывал, что Валерия малость расслабится, позволит себе некие «бытовые уступки»: ну хотя бы халат. Александр Павлович знал: он у нее вполне элегантным был – прямо с картинки из французского модного журнала. Но нет так нет: Александр Павлович все же надеялся, что «портсигар» не подведет, его мощности хватит и на полный «марафет».