Абрамов Аександр. Повести и рассказы

   В полутьме коридора Гвоздя уже не было видно, должно быть, он спешил, не оглядываясь и не окликая нас, торопясь скорее добраться до выхода. Но Берни не спешил. Удивительно чуткий и внимательный человек. Даже в самых необычных и рискованных ситуациях он прежде всего стремится помочь товарищу. Кто я ему? Не жена, не дама сердца – случайный попутчик, не больше, а он, прежде чем броситься в глубь коридора, взял меня за руку и сказал:
   – Не торопись. Осторожность прежде всего. Прижимайся вплотную к «стенке», втискивайся в неё, дави – и так шаг за шагом. Не выпускай моей руки, мне будет трудно помочь тебе, если отстанешь.
   Так мы шли, казалось, не минуты – часы. Я ни о чём не вспоминала, ничего не предполагала, ни на что не рассчитывала. Только ползла по странно зыбкой «стене», как улитка. Впереди так же полз, переступая с ноги на ногу, Верни; я не слышала его слов-может быть, он и не говорил ничего, – только чувствовала судорожное, застывшее сжатие руки. Где-то впереди вдруг грохнул выстрел. И тут же другой, третий, мгновенная автоматная очередь. Гвоздь? Или в него? Мы ничего не видели, кроме смутного тумана впереди, прикрывавшего едва заметное окошечко дневного света.
   – Гвоздь? – спросила я.
   – Не уверен, – не сразу откликнулся Берни, он всё ещё прислушивался.
   Снова автоматная очередь, потом ещё одна, только глуше, отдалённее. С какой стати расстреливать одного человека из нескольких автоматов? Может быть, идёт бой? Равный или неравный?
   – Видимо, они укокошили его, – сказал Берни.
   – Зачем? – удивилась я.
   – Убрать свидетеля. Чемодан взяли, а труп промолчит о сокровищах «ведьмина столба», да и пять тысяч кредиток останутся в кассе.
   – Значит, и нам грозит та же участь?
   – Возможно, – подумал вслух Берни. – У нас есть шанс выжить, если остаться у выхода, не переходя в наше пространство. Не у самого выхода, конечно, а подальше, где не достанут пули. Войти же внутрь никто не решится.
   – Оставят охранников.
   – Может быть, и оставят. Тогда попробуем продержаться дотемна. Охранники тоже люди – в конце концов сон свалит. Пошли.
   Ещё медленнее мы двинулись к выходу. Парализующая воздушная струя до сих пор не коснулась нас – ни одна мышца не онемела. Через трупы близ выхода мы перебрались, не отрываясь от «стенки». Прислушались: тихо. Берни, оставив меня, подполз, буквально подполз по земле – я говорю так просто по привычке, потому что грунт под нами не был ни землёй, ни камнем, ни искусственным покрытием вроде пластика, – подполз к отверстию, сквозь которое уже просматривался пресловутый «ведьмин столб», и выглянул снизу наружу. «Сейчас грохнет», – подумала я, но выстрела не последовало.
   – Сюда! – крикнул Берни и выскочил из коридора. Я – за ним.
   Тут же мы чуть было не упёрлись в деревянного ведьмина стража за чугунной оградой у края бетонной ленты шоссе. Коридор, из которого мы только что вышли, уже растаял в земном воздухе над высушенными луговинами, ограждёнными ржавой колючей проволокой. Чуть поодаль стоял привёзший нас «мерседес», а позади него в лужицах уже застывшей и порыжевшей крови лежали двое «парнишек», срезанных автоматной очередью. В этот момент они, должно быть, в ожидании нас «заправлялись» виски из пузатой бутылки, стоявшей в открытом багажнике машины. Водитель её, наполовину вывалившийся из открытой дверцы, был убит, вероятно, второй очередью, которую мы слышали в межпространственном коридоре. Стрелял только один человек – Гвоздь, отнюдь не оборонявшийся, а нападавший и выигравший бой, видимо, без «потерь». Во всяком случае, вторая машина Стона, стоявшая рядом – след от неё виднелся на обочине шоссе в примятой колёсами пыли, – теперь исчезла в неизвестном нам направлении. Гвоздь даром времени не терял.
   – Всё ясно, – сказал Берни, – у нас имеется только один выход: воспользоваться оставленным нам «мерседесом».
   – Так нас же наверняка обвинят в убийстве или в соучастии.
   – Всё равно обвинят – и пеших и конных. Пока мы доберёмся до ближайшего полицейского управления, а идти туда часа два, не меньше, трупы будут уже обнаружены и полиция предупреждена. Нас возьмут «тёпленькими» прямо на дороге и церемониться не будут: вся полиция в городе на жалованье у Спинелли.
   – Что же делать?
   – Скрыться где-нибудь ненадолго и обдумать случившееся. Времени у нас мало: шоссе блокируют – и конец. Хорошо ещё, что «мерседес» на ходу.
   Мы вытащили тело водителя на дорогу и рванули в сторону от Леймонта. Чем дальше – тем лучше, пояснил Берни, нарвёмся на пост, и доказывай потом, что отсиживались в известной только Стону межпространственной связке. Говорил Берни мало, вёл машину на полной скорости, не отрывая глаз от дороги. Я вообще ни о чём не расспрашивала, хотя замысел Берни был для меня неясен.
   Я сказала ему об этом.
   – Почему не ясен? – проговорил он, не оборачиваясь ко мне. – Одна у нас надежда, одна-единственная. Ни Стон, ни Спинелли не заинтересованы в том, чтобы ознакомить человечество с тайной бриллиантовых россыпей. Им важно вернуть чемоданы, они считают, что мы их похитили. А виновник убийства им и так известен: профессиональная работа, не особенно их встревожившая. Гвоздь «свой», с ним и расправиться безопаснее и договориться легче. Ну, а с нами сложно: чемоданов нет и тайна – не тайна. Что предпринять? Вот над этим кроссвордом сейчас они голову и ломают. А у нас свой кроссворд с той же загадкой: что делать? Только где мы его решим, где?
   – Остановись за песчаным карьером, – сказала я, – километра за три от разработок. Мотель там прогорел и закрыт, но машину поставить есть где. Кстати, дорога там разветвляется и проследить наш путь будет не так-то легко. Попутных и встречных машин предостаточно, так что можно ускользнуть на любой и в любую сторону.
   Берни обогнал цистерну с молоком, пропустил встречную гоночную с итальянским флажком и, скосив глаза, усмехнулся:
   – У тебя в запасе ещё вариант.
   – Ты уверен?
   – Слишком многозначительны эти «любой» и «любую». Не умеешь хитрить. На какой бы машине мы ни удрали, нас всегда найдут. Ты забыла о телефоне и радио.
   – А я и не имела в виду машины.
   – Я так и думал.
   У меня «в запасе» действительно был ещё один вариант. Прошлым летом во время каникул я давала уроки английского языка художнику Чосичу и даже гостила у него в летней резиденции – коттедже не коттедже, а просто в деревянной хижине на одном из здешних лесных склонов. «Бунгало», как почтительно называл её художник, не охранялось ни заборами, ни решётками, а единственным ночным стражем был огромный чёрный ньюфаундленд с человеческим именем Славко, зловещего вида пёс, весьма недоброжелательный к незваным гостям. Сейчас художник был за границей, «бунгало» дичало в пыли и безлюдье, а пса кормил проезжавший по утрам почтальон из Леймонта.
   – Как добраться до хижины? – спросил Берни, выслушав мой рассказ.
   – Тут же у мотеля мост через горную речушку-ручеёк. Машину мы обычно оставляли в гараже – сейчас он пустой, – спускались к ручью и шли километра три-четыре по берегу до склона с редкой дубовой рощицей, а за ней к сплошным зарослям кустарника, полностью скрывающим приземистую лесную хижину. Добраться до неё можно по тропинке-лесенке, где каждый обнажившийся корень-ступенька, и по незаметной снизу дорожке через кусты к самому крыльцу.
   – Неужели почтальон каждый день проходит все эти километры, чтобы покормить пса?
   – Зачем? Он едет на велосипеде. По верху склона совсем рядом – просёлок.
   – В хижине есть кто-нибудь?
   – Никого.
   – А собака?
   – Меня она помнит.
   Берни долго молчал, что-то обдумывая. Мотель был уже за поворотом дороги.
   – Оставим «мерседес» в гараже, как ты предлагаешь, – сказал он, – но спустимся к речке не сразу. Сначала потопчемся на развилке: если возьмут наш след, пусть думают, что мы дожидались попутной или встречной машины. Потом снимем обувь – и вниз к ручью. Воды в нём достаточно?
   – Летом он обычно пересыхает, но теперь шли дожди.
   – Тогда пойдём по воде. Дно не вязкое?
   – Галька.
   – Порядок, – повеселел Берни. – Собаки нам уже не страшны, кроме твоего Славко.
   – Славко я беру на себя, – сказала я.

Решаем кроссворд
 
Берни Янг

   Речушка за мотелем почти высохла, но воды в ней всё же оказалось достаточно, чтобы скрыть наши следы от полицейских. Пусть думают, что мы уехали на попутной машине – или вернулись в Леймонт, или умчались от него куда подальше. Нам же раздумывать не приходилось: тропинка-лесенка действительно ползла в гору к зарослям можжевельника, пробившись сквозь которые, мы очутились перед низенькой бревенчатой хижиной с широченным дощатым крыльцом-верандой под черепичным навесом.
   – Стоп, – остановила меня Этта, – ни шагу дальше, – и свистнула.
   Из-под крыльца выползло нечто огромное, чёрное, мохнатое и, приникнув к земле для прыжка, зарычало.
   – Славко! – крикнула Этта. – Славко, Славочка!
   Мохнатое существо прыгнуло, но не яростно, а с восторженным собачьим визгом и чуть не свалило Этту, положив ей лапы на плечи. Спустя секунду оба катались по траве, обнимаясь и взвизгивая.
   – Свой, Славко, свой! – предостерегала Этта, указывая на меня. – Шагай, Берни. Он не тронет.
   Славко любезно пропустил меня вперёд и даже хвостом повилял из вежливости. В хижине всё было аккуратно прибрано, хотя и припорошено густым слоем пыли. В шкафу солидный запас сухих галет и консервов. Этта откуда-то выудила бутылку коньяку, кофе сварили на спиртовке и зажгли свет.
   – А неплохо отдыхал твой Чосич, – сказал я. – Здесь вся его резиденция?
   – Нет, комнаты для гостей рядом. Дверь за мольбертом, в углу.
   – Уютное гнёздышко.
   – Не о том говорим, Берни.
   – Не о том, – лениво согласился я.
   От кофе и коньяка меня совсем разморило – говорить не хотелось. Да и о чём говорить? О том, что осталось позади, или о том, что будет с нами, если нас сцапают? Так я и сказал Этте.
   – О будущем после. Найдут нас не скоро – время есть. А вот то, что осталось позади, объяснить надо. Это самое важное, – отрезала Этта.
   – Как объяснить необъяснимое?
   – Ты же учёный. Физик.
   – Моя физика не занимается гиперпространством. Я даже не знаю, как ещё назвать этот бриллиантовый кокон. То, что он за пределами нашего пространства, нам ясно, хотя способ входа совершенно необъясним: дыра в воздухе, абсолютный нонсенс. Геометрия коридора как будто тоже ясна, хотя вещество его основания и «стенок» загадочно. То ли это силовые поля, то ли уплотнённый слой атмосферы, сказать трудно. Трудно понять и смену воздушных потоков по пути туда и обратно. Стон правдоподобно объяснил причину гибели всех пропавших у «ведьмина столба»: левый встречный поток смертелен. Но почему этот смертельный поток, который на обратном пути должен был стать попутным и правым, снова становится левым и встречным? Поворачивается коридор вокруг центральной оси? Зачем?
   – Для того, чтобы выйти, как и войти.
   – Кто же об этом заботится?
   – Не знаю. Не могу себе даже представить.
   – У меня есть одна идея, – замялся я, – бредовая, безумная нильсборовская идея, достаточно безумная, чтобы претендовать на истинность. Почти немыслимая. Почти, – подчеркнул я.
   – Почему?
   – Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности её подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых – сны. Даже не сны, а наведённые галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.
   – Но мы видели не одно и то же.
   – Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.
   Рассказали.
   – Не находишь однолинейность виденного? – спросил я.
   Этта задумалась.
   – Всё, что связано с камешками?
   – Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлёк это стремление из подсознания.
   Этта всё пыталась меня перебить.
   – Но я же ни о чём не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.
   – А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
   – В раннем детстве – да. Жалела мать больше, чем себя. Но всё это было в далёком прошлом. Я даже не вспоминала о нём, тем более в нашей акции.
   – Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул её и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы – и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моём сне, лишь в других фантастических связках.
   В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль её. Строгий рациональный мир её не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней ещё большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу всё до конца.
   – Ты сказал о мечте, что кто-то вынул её из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
   – Нет. Я именно это имел в виду: извлёк из твоего подсознания.
   – Кто?
   Я решил начать издали.
   – А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом всё исчезло, и заговорили мы.
   – Во сне?
   – Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
   – Слишком туманно. Кто же модельер?
   – Разум.
   – Наш?
   – Нет.
   Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон-это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мёртвых, как всякое кристаллически твёрдое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы всё объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкреплённую авторитетом науки, для которой главное – факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.
   И Этта не поверила.
   – У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашёл следы жизни?
   – Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашёл.
   – В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред!
   – Может быть, – уступил я. – Мне так показалось.
   Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой огранённостью. А что, если их огранить специально?
   Но Этта не заинтересовалась проблемой огранки.
   – И это, по-твоему, живые существа?
   – Не знаю, – вздохнул я. – Посмотрим, что дадут специальные исследования.
   – Какие?
   – Может быть, структурный анализ с помощью жёсткого рентгено-излучения. Может быть, микроисследования срезов или какие-то особые реакции. Спроси у химиков.
   – Бред, – повторила она, подбросив поблёскивающие камешки на ладони. – Камни и камни. Пусть драгоценные, но мёртвые, как любой камень вульгарис. Не двигаются и не размножаются, ничего не поглощают и не выделяют.
   – А ты уверена? Ведь это только осколки более массивных образований. Гигантских при этом. Может быть, это уже кристаллоорганика.
   – Да тут нет ничего похожего на живую клетку. Откуда же разум?
   Трудно спорить с человеком, лишённым воображения. Этта не могла перешагнуть за пределы общепринятого здравого смысла. Ну как ей объяснишь, что мышление, память, творчество отнюдь не прерогатива только человеческого мозга и что можно допустить существование мыслящей материи и в других формах? Я попытался сделать это, но увы – бесполезно.
   – Фантастика, – проговорила она с возрастающим раздражением. – Почему ты не пишешь романов?
   – Я не художник.
   – Ты сумасшедший. Ведь разум – основа любой цивилизации. А цивилизация – это комплекс. Наука, искусство, техника, социология – мало ли ещё что.
   – Мало. Всё это только искусственная среда жизнедеятельности, созданная человеком. А если среда замкнута на себя и не нуждается в искусственных надстройках?
   – Я не могу с тобой спорить, Берни. Не подготовлена, не хочу.
   – Просто у тебя нет воображения, девочка. Отдадим камешки Вернеру, а там посмотрим.
   – Интересно, когда это будет? – съязвила она.
   И тут нам обоим стало ясно, что мы забыли о главном, о чём забывать было нельзя. Несколько часов прошло со времени нашего бегства. Вероятно, трупы уже давно обнаружены, Спинелли и Стон предупреждены, и нас ищут по всей трассе от Леймонта до Пембертона – городишки в семидесяти километрах южнее. Прочёсывают мотели, бары, кафе, гостиницы и вокзалы. На квартире у нас – засада, в моём институте и в школе Этты – дежурный пост. У касс аэропорта шныряют сыщики. В эфире и по телефонным проводам гудят приказы, расспросы, рапорты, донесения. Выходить из «бунгало» Чосича преждевременно и опасно – все дороги кругом блокированы.
   – Не все, – предполагает Этта, – едва ли они подумали о просёлке.
   – Просёлком воспользуемся завтра, – решаю я. – Ажиотаж поисков к утру выдохнется. Будет легче проскользнуть в институт – постового утром, должно быть, сменят, а может, и совсем снимут пост: глупо предположить, что мы с тобой сунемся туда, где найти нас легче лёгкого. А мы именно так и сделаем. Только пешком будет далековато.
   – У Чосича есть велосипеды, – вспоминает Этта.
   – Тогда рискнём.
   Разогретый на спиртовке консервный гуляш стынет. Сказать просто: доедем на велосипедах. Сначала по просёлку через хуторок Кесслера, а затем по северо-восточной фермерской дороге в Леймонт. Велосипедистов там много. Возможно, и не обратят внимания на двух туристов с рюкзаками, в стареньких ковбойках и джинсах – этого добра, ещё раз вспоминает Этта, на чердаке у Чосича навалом. Преступники, преследуемые полицией, используют автомашины, а не «велики». Но ведь любой полицейский может приметить и остановить. А дальше?
   Старинные часы с боем, заведённые и поставленные по моим ручным, бьют одиннадцать. Даже коньяк не рассеивает тревоги.

«Мы просчитались, Джакомо»
 
Яков Стон

   Проводив путешественников в Неведомое, Стон вернулся к себе очень довольный. Он взвесил и подсчитал всё без ошибки, как электронно-вычислительная машина. Четыре чемодана бриллиантов – это уже фантастическое богатство. Владеть им полностью невозможно – не дадут. Но Джакомо Спинелли не опора в борьбе за мировой рынок. Требовался компаньон другого делового калибра: с крупным капиталом и международными связями. Такого компаньона он уже нашёл и только ждал ответа на своё предложение.
   Плучек позвонил ровно в полдень.
   – Я согласен, господин Стон.
   – Отставим «господина». Условия?
   – Акционерное общество со смешанным капиталом.
   – Отлично.
   – Погодите. Не только.
   – Что ещё?
   – Контрольный пакет акций…
   – Но…
   – Я ещё не кончил. Контрольный пакет мы разделим между нами двумя.
   – А Спинелли?
   – С него достаточно четверти. Больше не стоит. Подсобное хозяйство.
   – Он не так плохо обеспечивает сбыт.
   – Для города, но не для мира. В машине он вполне заменимая деталь. Учтите это на будущее.
   – Пока не обеспечены рынки, его можно попридержать.
   – Подумаем. Кстати, о сбыте. Если мы выпустим в продажу только треть товара, цены упадут впятеро. И не только на камни. Полетят акции всех алмазных россыпей на планете.
   – Даже в этом случае мы останемся в выигрыше. Важны рынки.
   – Я обеспечу вам крупнейшие – амстердамский и лондонский.
   – А заокеанские?
   В трубке смешок.
   – Не спешите. Доберёмся и за океан. Подготовку вам одному не поднять. Я обеспечу финансирование без ограничения кредитов. Устраивает?
   Стон вытянулся, как на параде.
   – Вполне. Есть вопросы?
   – Скорее, просьба. Я знаю источник ваших миллионов. Не тревожьтесь, я не претендую на изменение нашего соглашения. Но там тела и моих мальчиков. Я бы хотел похоронить их по-человечески.
   – Пока это трудно, – отрезал Стон. – Экспедиция рассчитана только на извлечение товара.
   Тихий вздох в трубке.
   – Вы правы. Товар важнее.
   Прошло ещё два часа. Стон уже нервничал. Даже обедая у Шуайеза, он не соблазнился эффектами французской кухни. Филе фазана с шампиньонами едва ковырнул вилкой. Спинелли не было.
   Только без четверти три он появился в пёстром клетчатом костюме с видом боксёра, выходящего из душевой после нокаута. «Нет вкуса у подонка, – подумал Стон. – Так одеваются только крупье и клоуны. Только почему он скис?»
   Спинелли подозрительно отвёл глаза.
   – Скотч, – кивнул он официанту, плюхнувшись на затрещавший под ним стул, – двойной. Неудача, Стон.
   – В чём? – насторожился Стон. – Что-нибудь с нашими агентами?
   – С нами.
   – Не говори загадками! – вспылил Стон.
   – Не я их загадываю, – огрызнулся Спинелли. – Трое лучших моих парнишек валяются убитыми на шоссе. «Ведьмин столб» на месте, только калитка открыта. А машин нет.
   – Каких машин?
   – Твоих. На которых газанули наши сердечники.
   – Все?
   – Не знаю. Может, кто и остался. Спросить не у кого.
   Только сейчас дошёл до Стона зловещий смысл происшедшего. Четыре чемодана алмазов. Десятки и сотни миллионов, может быть даже больше. Контрольный пакет акций. Бриллиантовая монополия в строю нефтяных и военно-промышленных. Имя Стон, звучащее, как Ротшильд. Золотые строки в сборниках «Кто есть кто». И всё пропало… Чепуха! Не могут бесследно исчезнуть сокровища, пусть даже втиснутые в обыкновенные чемоданы. Леймонт не Чикаго. Найти четырёх любителей кладов не составит труда. Стон сдержался, разжал пальцы, вцепившиеся в край стола, и только хрипло – единственный оставшийся след перенесённого шока – спросил:
   – Подробнее. Как и когда это произошло? Что предпринято?
   – У столба уже пост. Нас ждут. Поехали. – Из Спинелли трудно было сразу всё выжать.
   Садясь в машину, Стон сказал:
   – У тебя дрожат руки. Справишься?
   – Не от пьянки. Сойдёт.
   – Как могло это случиться? У них же не было оружия.
   – А мы обыскивали?
   – Кто мог заподозрить учительницу и физика?
   – Они и не стреляли. Стрелял один человек.
   – Гвоздь?
   – Может, поляк. Психованный парень.
   – Вот мы и просчитались, Джакомо.
   – Не уйдут.
   Больше они не разговаривали до прибытия на место. Три скорченных трупа лежали в песке у обочины бетонной ленты. Вокруг топтались сыщики в штатском во главе с Петерсеном – начальником окружной леймонтской полиции. Спинелли, ни с кем не здороваясь, молча подошёл к убитым, перевернул одного из них навзничь и почему-то потрепал по запёкшимся в крови волосам.
   – Лучший из моих ребятишек, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Красс. Смешное имя, правда?
   – Красс был известным римским полководцем, – сказал Стон.
   – Не тот, – откликнулся всерьёз Спинелли, – этому в годы войны было одиннадцать, не больше.
   Стон не стал отвечать. Он подошёл к Петерсену.
   – Профессиональная работа, – сказал тот, кивнув на убитых. – Автоматический кольт военного образца. Тем легче его найти.
   – Вы уверены, что найдёте?
   – Непременно. Профессионала найти легче, чем любителя. На хуторах не скроешься, да их и прочесать можно. Остаются Леймонт, Пембертон и Сан-Круазье. Леймонт крупнее, с богатым и нищим подпольем, и потому, вернее всего, он заляжет именно тут. Все гостиницы, бильярдные, кафе и бары уже под зонтиком – возьмут, как только появится. Да и следы одной из машин определяют леймонтское направление.
   – Какой машины?
   – «Форда». «Мерседес» увели в противоположную сторону. Мы уже нашли его в заброшенном мотеле.
   – «Форд»? – повторил Стон. – У этой машины старенький кузов и мотор с гоночной. Лишь профессионал мог предпочесть его «мерседесу»: стоило только открыть капот.
   – Мексиканец? – спросил Петерсен.
   – Он такой же мексиканец, как я француз. Говорит на пяти языках, и все родные.
   – Я знал одного мексиканца. Опасный тип, – сказал подошедший Спинелли.
   Стону хотелось выругаться, но он сдержался. Только сказал сквозь зубы:
   – Ты же его курировал.
   – Я о другом. А с этим просчитались мы оба. Тебе важно было, где его сердце, а я размяк. Доверился. А никому у нас верить нельзя. Никому.
   «Запоздалые сетования, – подумал Стон. – Да и так ли уж они искренни? Прежде всего не верить следует самому Спинелли. Не он ли и устроил весь этот спектакль? А вот физику лично он, Яков Стон, например, верит. И учительнице верит. Да и скрылись они, наверное, только из боязни оказаться в роли соучастников преступления. Интересно, что они сделали с чемоданами? Ведь при первой же попытке продать хотя бы один-единственный камешек тут же замкнутся наручники. Кроссворд. Сущий кроссворд».