Страница:
себялюбцем. Он же, устав от этого несмолкающего хора и оставив надежду
доказать недоказуемое, на пороге своей смерти отдал суровый приказ дочерям:
"Никаких биографий! пусть читают мои произведения - там запечатлелся мой
образ". И они, вынужденные подчиниться воле отца, сделали все от них
зависящее, чтобы затруднить на долгие годы доступ к личным бумагам,
рукописям, черновикам, переписке.
Книги о Диккенсе заполняют библиотеки. Монографии о Теккерее поместятся
на нескольких полках. Есть среди этих немногочисленных исследований и
биографии. К числу классических относится та, что была создана другом и
учеником Теккерея, видным английским писателем Энтони Троллопом. Она вышла в
свет вскоре после смерти Теккерея. Читая ее, трудно отделаться от мысли, что
автор, боясь оскорбить память Теккерея слишком пристальным вниманием к его
личности, решил воспроизвести лишь основные вехи его судьбы. В таком же
ключе выдержана и другая известная история жизни и творчества Теккерея,
вышедшая из-под пера Льюиса Мелвилла. В ней также мало Теккерея-человека,
как и в книге Троллопа. В XX в. о Теккерее писали такие блестящие умы, как
Лесли Стивен и Честертон, но они, к сожалению, ограничились вступительными
статьями и предисловиями.
24 декабря 1863 г. Теккерея не стало. Даже по меркам XIX столетия умер
он рано, едва достигнув пятидесяти двух лет. Проститься с автором "Ярмарки
тщеславия" пришли более 2000 человек; ведущие английские газеты и журналы
печатали некрологи. Один из них был написан Диккенсом, который, позабыв
многолетние разногласия и бурные ссоры с Теккереем, воздал должное своему
великому современнику. В потоке откликов на смерть писателя особняком стоит
небольшое стихотворение, появившееся 2 января в "Панче", известном
сатирическом журнале, с которым долгие годы сотрудничал Теккерей. Оно было
анонимным, но современники знали, что его автор - Шерли Брукс, один из
постоянных критиков и рецензентов "Панча", давнишний друг и коллега
Теккерея. Неожиданностью было среди карикатур и пародий, шаржей и бурлесков,
переполнявших страницы журнала, видеть это серьезное и полное глубокого
чувства стихотворение. Рисуя образ человека, которого он и его коллеги по
"Панчу" знали и любили, Ш. Брукс постарался в первую очередь опровергнуть
расхожее мнение о нем как о цинике.
* * *
Теккерея переводили в России, начиная с 1847 г.; уже в 50- 60-е гг.
прошлого века были изданы все его большие романы: "Ярмарка тщеславия",
"Пенденнис", "Генри Эсмонд", "Ньюкомы", "Виргинцы", "Дени Дюваль". "Теккерей
составил себе европейскую славу", - восторженно восклицал критик журнала
"Отечественные записки". "Ярмарку тщеславия" знают все русские читатели", -
вторил ему рецензент из "Сына Отечества". "Отечественные записки" за 1861 г.
писали, что "Теккерей стоит далеко впереди самых знаменитых имен в списке
юмористов".
Периодические издания разных направлений и ориентации наперебой
печатали все, что выходило из-под пера Теккерея. Нередко одно и то же
произведение публиковалось параллельно в разных журналах и в разных
переводах. "Ярмарка тщеславия" (или "Базар житейской суеты", как называли
роман в самых первых русских переводах) вышла в 1850 г. в приложении к
журналу "Современник" и в "Отечественных записках". Также и "Ньюкомы": в
1855 г. этот роман появился практически одновременно в приложении к журналу
"Современник" и в "Библиотеке для чтения".
В числе переводчиков Теккерея был сам Иринарх Иванович Введенский,
блестяще представивший русскому читателю Диккенса. Переводили Теккерея В. В.
Бутузов, В. А. Тимирязев, бабушка А. Блока Е. Бекетова. На страницах
журналов и газет печатались не только его крупные произведения, но и
многочисленные повести, рассказы, эссе. Жанр рассказа и эссе, в котором
выступал Теккерей, по своей художественной сути был родственен
"физиологическому очерку", получавшему все большее распространение в русской
словесности. Поэтому не будет преувеличением сказать, что переводы Теккерея
косвенно могли влиять на процесс формирования русского реализма XIX в.
Русские критики, в числе которых, в первую очередь, необходимо назвать
Александра Васильевича Дружинина, сделавшего немало для популяризации
творчества Теккерея в России, сознавали, что Теккерей - писатель особый, что
автор "Ярмарки тщеславия" - глашатай нового аналитического, психологического
направления, которое только еще начинала осваивать русская, да и вся
европейская словесность. В этом отношении показателен эпизод, о котором
рассказывает Достоевский в письме к Страхову от 28 мая 1870 г.: "Давно уже,
лет двадцать с лишком назад, в 1850 г., я зашел к Краевскому, и на слова
мои, что, вот может быть, Диккенс напишет что-нибудь и к новому году можно
будет перевести, Краевский вдруг отвечал мне: "Кто... Пиккенс... Диккенс
убит... Теперь нам Теккерей явился, - убил наповал. Диккенса никто и не
читает теперь".
Среди писавших о Теккерее встречаются имена многих русских классиков:
Герцен, Гончаров, Тургенев, Некрасов, Писарев, Короленко, Достоевский,
Толстой, Чернышевский. И все же сердце русского читателя безраздельно было
отдано Диккенсу, популярность которого в России, действительно, была
феноменальной. Всю жизнь, у себя на родине и у нас, в России, Теккерей
находился в тени великого собрата по перу. Русской публике, очарованной,
завороженной Диккенсом, не слишком нравился голос этого ироничного,
желчного, пугающего своей психологической обнаженностью английского
романиста.
Вот мнение Л. Н. Толстого, который, как можно судить по его переписке,
дневникам, разговорам, не раз обращался к Теккерею. Однажды на вопрос, как
он относится к творчеству английского писателя, Толстой отмахнулся, в другой
раз заметил, что "ему далеко до Диккенса". После обстоятельного знакомства с
"Ярмаркой тщеславия", "Генри Эсмондом", "Ньюкомами" в письме к Н. А.
Некрасову от 1856 г. Толстой замечает: "Теккерей до того объективен, что его
лица со страшно умной иронией защищают свои ложные, друг другу
противоположные взгляды". При этом нелишне вспомнить, что теккереевская тема
снобизма занимала Толстого, начиная с "Детства и отрочества" и вплоть до
"Анны Карениной". Он сам на манер Теккерея восставал против лжи, лицемерия,
цинизма светской жизни. И еще. Хранящийся в Яснополянской библиотеке
экземпляр романа "Ньюкомы" с замусоленными уголками страниц - не
красноречивое ли это свидетельство того, что Толстой внимательно, может
быть, даже пристрастно изучал Теккерея? Не менее любопытно и другое -
отчетливый интерес Толстого к Троллопу, в книгах которого он высоко ценил
"диалектику души" и "интерес подробностей чувства, заменяющий интерес самих
событий". Но ведь Троллоп-психолог с его "диалектикой души", как давно
доказали критики, прямой ученик Теккерея.
А Тургенев, видевший Теккерея в Париже и в Лондоне и даже
продекламировавший автору "Ярмарки тщеславия" во время их лондонской встречи
одно из стихотворений Пушкина? Он тоже не оставил воспоминаний о Теккерее, о
чем остается только сожалеть, ибо они были бы для нас бесценны.
Кропотливые текстологические разыскания показали, что и те русские
писатели, которые оставили весьма скупые заметки о Теккерее, иногда
заимствовали образы, сюжетные линии из его произведений. Есть основания
полагать, что Достоевскому был знаком перевод рассказа "Киккельбери на
Рейне" (1850), который под заголовком "Английские туристы" появился в той же
книжке "Отечественных записок" (1851, Э 6, Отд. VIII. С. 106- 144), что и
комедия брата писателя, Михаила Михайловича Достоевского "Старшая и
младшая". Изменив заглавие рассказа, переводчик А. Бутаков переделал и
название, данное Теккереем вымышленному немецкому курортному городку с
игорным домом Rougenoirebourg, т. е. город красного и черного, на
Рулетенбург - именно так называется город в "Игроке". Кроме того, есть и
некоторое сходство между авантюристкой Бланш и принцессой де Магадор из
очерка Теккерея, оказавшейся французской модисткой, и англичане в обоих
произведениях живут в отеле "Четыре времени года". Просматривается сходство
между "Селом Степанчиковом" и "Ловелем-вдовцом": подобно герою повести
Теккерея, владелец имения у Достоевского - слабовольный, хороший человек,
который, наконец, находит в себе силы восстать против деспотизма окружающих
его прихлебателей и женится на гувернантке своих детей.
"Обыкновенная история" Гончарова в своей основной теме совпадает с
"Пенденнисом". В самом деле, восторженный юноша, романтик перевоспитывается
своим дядюшкой и превращается в такого же практического человека, как он
сам.
Не странно ли, что великий русский сатирик Салтыков-Щедрин ни строчки
не написал о великом сатирике английской земли? Конечно, странно, особенно
если задуматься над несомненным сходством "Книги снобов" и "Губернских
очерков", над безжалостным обличительным пафосом "Ярмарки тщеславия",
который не мог не быть близок всему духу творчества Салтыкова-Щедрина.
Странно еще и потому, что в хронике "Наша общественная жизнь" (1863)
Салтыков-Щедрин писал о путешествующем англичанине, который "везде является
гордо и самоуверенно и везде приносит с собой свой родной тип со всеми его
сильными и слабыми сторонами". Эти слова удивительным образом напоминают
отрывок из рассказа Теккерея "Киккельбери на Рейне": "Мы везде везем с собой
нашу нацию, мы на своем острове, где бы мы ни находились".
А разве нет тематическо-стилистической, да и всей идейной близости
между "Снобами" Теккерея, его эссеистикой и "Очерками бурсы" Помяловского
или "Нравами Растеряевой улицы" Успенского? И все же имя Теккерея в
сочинениях русских писателей чаще всего встречается в перечислении, по
большей части в ряду с Диккенсом и в связи с ним, а отзывы скупы, суждения
отрывочны, иногда поспешны и субъективны.
В отличие от Герцена, Тургенева, Толстого, Чернышевский оставил
подробный разбор произведений Теккерея, в частности, позднего романа
писателя "Ньюкомы". Но он, поклонник "Ярмарки тщеславия", вновь ожидал
встречи с сатириком и был глубоко разочарован, если не раздосадован, когда
столкнулся с психологическим романом, с тем, что Г. К. Честертон тонко
назвал "осенним богатством" чувств Теккерея, его восприятием жизни как
"печального и священного воспоминания".
Приговор Чернышевского был суров: "Этот слишком длинный роман... в 1042
страницы" показался ему "беседой о пустяках".
Неужели он прав? Ответ можно, как это ни странно, найти в той же статье
Чернышевского. Определяя талант Теккерея, он пишет: "Какое богатство
творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знание
человеческого сердца..." Эти качества, справедливо отмеченные критиком,
явственно проступают и в "Ньюкомах".
Странная, во многом несправедливая писательская и человеческая судьба
Теккерея подсказала композицию нашей книги. Обширным стал первый раздел
"Жизнь, творчество, личность Теккерея". В него вошли воспоминания друзей,
близких, коллег. Едва ли не самыми интересными и достоверными страницами
надо считать отрывки из книги старшей дочери Теккерея английской
писательницы Энн Ритчи. Второй раздел рассказывает о Теккерее - журналисте,
издателе, лекторе. Третий раздел должен воскресить перед читателями образ
Теккерея-художника. Небольшой раздел "Поездка в Америку" объясняет читателю,
почему Теккерей, в отличие от Диккенса, не написал своих "Американских
заметок". Читатель из первых рук получит материал о "ссоре века" - споре и
размолвке Диккенса и Теккерея. Обилие некрологов на раннюю смерть писателя
позволило объединить эти материалы в раздел "Болезнь и смерть Теккерея".
Завершает книгу "Приложение", где рассматривается литературная судьба
Теккерея. Здесь суждения, рецензии, статьи английских критиков соседствуют с
мнением их русских коллег.
Все мемуаристы (английские и американские), воспоминания которых вошли
в книгу, знали Теккерея, не раз виделись с ним. Исключение сделано для зятя
писателя Лесли Стивена, видного филолога, литератора, критика, мужа младшей
дочери Теккерея Минни. Ранняя смерть Теккерея помешала Лесли Стивену
познакомиться с родственником, но близость его к писателю, его семье
очевидна и оправдывает исключение из общего правила.
Книги серии "Литературные мемуары", одной из которых и является
"Теккерей в воспоминаниях современников", призваны выполнить благородную
задачу - нарисовать портрет писателя во весь рост, основываясь при этом на
суждениях тех, кому выпало счастье быть знакомым, родственником, другом,
коллегой писателя. Эти суждения бывают спорными, противоречивыми. Одни
воспоминания фундаментальны, другие, напротив, отрывочны и лаконичны. Но
ведь, как однажды заметил сам Теккерей: "Короткие, сделанные на ходу заметки
оказываются подчас самыми проницательными".
Нам остается только предложить читателю открыть дверь, войти и
познакомиться с героем этой книги, знаменитым автором "Ярмарки тщеславия",
замечательным человеком, настоящим джентльменом, прожившим короткую, но
такую достойную жизнь.
Е. Гениева
^TТЕККЕРЕЙ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ^U
^TДЖОРДЖ ВЕНЕЙБЛЗ^U
^TИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ШКОЛЬНЫХ ГОДАХ ТЕККЕРЕЯ^U
Наше с ним знакомство свежо в моей памяти, но биографических сведений я
могу дать о нем очень мало. В школу он поступил совсем маленьким -
миловидный, кроткий и довольно робкий мальчуган. По-моему, школьная жизнь в
целом была ему малоприятна. Хотя впоследствии он превосходно знал латынь, в
школе он особыми успехами не отличался, и, мне кажется, характер директора
Рассела, человека энергичного, сухого и строгого, хотя и не злого, был
слишком уж противоположен его собственному. Мальчики, успевшие узнать его
поближе, относились к нему очень хорошо, но крикет и другие игры ему не
давались, да, по-видимому, и не нравились... Он уже приобрел известность
легкостью, с какой слагал стихи, главным образом пародии. Помню я теперь
лишь одну строчку пародии на стихотворение Л. Э. Л., в котором воспевались
"фиалки, темно-синие фиалки". У Теккерея же была "капуста, ярко-зеленая
капуста", и нам это казалось верхом остроумия. Он принимал участие в планах
издания школьного журнала, но из этой идеи ничего не вышло, и писал для него
стихи, о которых помню только, что в своем роде они были недурны. Когда
гораздо позднее я сошелся с ним ближе, то постоянно замечал ту же
чувствительность натуры, которая отличала его в детстве. В первых своих
книгах он постоянно называл Чартерхаус "Койней" и "Смитфилдом". Но когда к
нему пришли слава и благосостояние, память его смягчилась, и "Бойня"
превратилась в "Серых Монахов", где кончил свои дни полковник Ньюком.
^TЭДВАРД ФИЦДЖЕРАЛЬД^U
^TИЗ ПИСЕМ^U
Теккерею 5-9 октября 1831 года
<...> за окном выл ветер и почему-то я вспомнил Уилла Теккерея, на душе
у меня потеплело, и наружу вырвалось нижеследующее:
Мне не хотелось жить - я друга не имел,
И слышал, не для смертных счастливый тот удел.
Холодные, пустые, назвавшись вдруг друзьями,
Тенями мне являлись, чтобы скрыться прочь тенями.
Но все-таки я дожил до радостного дня,
Когда нашел я Уилли, а он нашел меня.
Подумаю об Уилли, и на душе светлей,
Огонь пылает жарче, вино куда вкусней <...>
Джону Аллену 7 декабря 1832 года
В Лондон приехал Теккерей <...> удивительно вовремя, чтобы разогнать
мою хандру. <...> Такой же добродушный и добросердечный, как всегда.
^TИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТОМАСА РАЙТА^U
ок. 1832 года
<...> Большой талант, но мало настойчивости и целеустремленности; в
чувствах - равнодушен, почти холоден; отчаивающийся ум; быстр, почти
нетерпелив; очень разборчив в привязанностях; редкая естественность и
огромный недостаток уверенности в собственных силах. <...>
У.-Б. Донну 23 октября 1836 года
Теккерей женился и счастлив ужасно.
У.-Ф. Поллоку 20 июля 1839 года
По вашему совету перечту Граммона еще раз. О нем хорошо отзывается и
Теккерей, но он от природы предрасположен к грязи и безнравственности.
Фредерику Теннисону 12 июня 1845 года
Однако, если хотите узнать что-нибудь о выставке, загляните в номер
"Фрэзер мэгезин" за этот месяц - там есть о ней статья Теккерея, очень
остроумная. На днях встретил на улице Стоуна. Ухватив меня за пуговицу, он с
величайшей искренностью и нарастающим жаром принялся втолковывать мне, что
очень любит старину Теккерея, но тем не менее эти ежегодные его резкости
хоть кого угодно выведут из терпения, хотя он (Стоун), разумеется, оскорблен
не за себя, но за своих друзей - Чарлза Ландсира, Маклиза и прочих. Стоун
под гнетом вынужденного хладнокровия совсем раскипятился и в заключение
заявил, что Теккерей своего добьется - в один прекрасный день кто-нибудь из
этих Апеллесов выдерет его публично хлыстом... А старина Теккерей тем
временем смеется надо всем этим, идет своим путем, утром усердно пишет для
полдесятка журналов и газет, а вечером обедает, пьет и разговаривает,
умудряясь сохранять свежий цвет лица и неизменную бодрость духа при такой-то
свистопляске размышлений и обжорства, которая любого другого человека
уложила бы в гроб уже два года назад.
Фредерику Теннисону 4 мая 1848 года
Теккерей преуспевает на своем поприще - пишет роман, выходящий
выпусками, - "Ярмарка тщеславия" - очень скучный, как мне показалось по
началу, но с каждым выпуском становится все лучше, и есть в нем просто
чудесные вещи. Говорят, он стал знаменитостью - посещает Холланд-Хаус и
Девоншир-Хаус, и по какой-то причине не желает написать мне хотя бы
словечко. Но я убежден, что все-таки не потому, что его приглашают в
Холланд-Хаус.
Фредерику Теннисону 7 декабря 1849 года
В Лондоне я повидал беднягу Теккерея - он очень медленно поправляется
от желчной лихорадки, которая его чуть не убила... Публика в целом сочла,
что "Пенденнис" чем дальше, тем становится скучнее, и признаюсь, я думаю
точно также. Ему следовало бы воспользоваться болезнью, чтобы вовсе его
бросить. Он сам говорил мне в июне, что роман ему надоел, так чего же
требовать от читателей?
Фредерику Теннисону 17 апреля 1850 года
Теккерей вращается в столь большом свете, что я теперь его боюсь, а я
ему надоел, и мы удовлетворяемся тем, что поглядываем друг на друга
издалека. Кроме вас, Альфреда Спеддинга и Аллена, я больше никого видеть не
хочу.
Фредерику Теннисону декабрь 1851 года
Теккерей говорит, что начинает уставать от необходимости быть
остроумным и от большого света.
У.-Б. Донну 19 апреля 1852 года
Вернувшись сегодня в Ипсуич, я нашел... письмо от Теккерея, которое
поставило бы в тупик всех критиков его произведений - до того оно полно
прежних добрых чувств. Пишет, что он "танцует на провисшей проволоке в
Глазго".
Теккерею 15 ноября 1852 года
Милейший мой старина Теккерей, получил вашу записку - и даже не
осмеливаюсь взять ее со стола передо мной и перечитать. Отчасти она трогает
меня, как те старые письма, которые - помните, я говорил вам - я сжег
нынешней весной, а почему? Мне было очень стыдно, такие они добрые. Если мы
когда-нибудь попадем в мир иной, вы, быть может, узнаете, почему все это
так, а мне больше не следует говорить о том, что я столь часто пытался вам
объяснить... Вообще же я искренне убежден, что нет в мире человека, который
любит вас (по-своему, разумеется) сильнее, чем я. Теперь, когда вы уехали из
Англии, мне стало отчасти понятно, что я почувствовал бы, если бы вы
умерли... Вернетесь вы, и видеть вас я буду не чаще, чем прежде. Но не
потому, что мне недостает любви к вам, а потому, что мы живем в столь разных
мирах, и мне мучительно досаждать кому-либо своей скучной серостью, которую
и сам я лишь с трудом терплю. С каждым днем жизнь представляется мне все
большей бессмыслицей и полнейшим провалом... Но прощайте, прощайте, милейший
мой старина Теккерей, и не сомневайтесь (за это я ручаюсь), что я, пока жив,
искренне ваш Э. Ф.
Э.-Б. Кауэллу 22 января 1857 года
Я уже пять недель в своей старой лондонской квартире и совсем один.
<...> Никого из друзей я не видел... Как ни странно, едва я дописал
предыдущую фразу, как доложили о Теккерее, а затем вошел он сам - седой,
величественный и полный добродушия. Я показал ему это письмо и объяснил, кто
адресат, и он просит передать от него самый нежный привет! Он ездит с
лекциями по всей Англии, получает за каждую пятьдесят фунтов и утверждает,
что ему стыдно так богатеть. Но он это заслужил.
У.-Б. Донну 9 апреля 1861 года
Дней десять тому назад я получил милую записку от Теккерея, но в его
письмах теперь царит Автор. Он говорит, что часто бывает вынужден писать,
едва оправившись от какой-нибудь болезни, и что время писать романы для него
миновало. Жаль, по-моему, что этого он не понял много раньше.
У.-Ф. Поллоку 16 января 1862 года
Итак, здесь царит не только душевный мир, у нас есть свои обиды на
"Сатердей ревью", как и у Теккерея, и т. д. Судя по всему этому, Теккерей,
мне кажется, чрезвычайно избалован.
У.-Б. Донну 3 января 1864 года
Вот теперь я особенно жалею, что его нет в живых и я не могу написать
ему, как скрашивают "Ньюкомы" мои долгие вечера. Но будь он жив, не думаю,
чтобы ему было интересно мое мнение. По-моему, он выкинул бы меня кз памяти,
что, впрочем, меня не удивляет, и, уж конечно, я его не виню.
Сэмюелу Лоренсу 7 января 1864 года
Фредерик Теннисон прислал мне фотографию У. М. Т. сидит у себя в
библиотеке, старый, седой, Дородный и грустный. Я даже удивляюсь, как часто
я о нем теперь думаю. И ведь последние десять лет я его почти не видел,
причем последние пять так и вовсе. Мне говорили, например, вы, что его
избаловали. И я рад, что мы почти не встречались с той поры, когда он еще
был "стариной Теккереем". Я читаю по вечерам его "Ньюкомов", и все время
слышу, как он говорит все это, и мне кажется, что он вот-вот взбежит по
лестнице и войдет (напевая) в комнату, как бывало на Шарлотт-стрит тридцать
лет тому назад.
Э.-Б. Кауэллу 31 января 1864 года
Последние десять лет я почти с ним не виделся, и вовсе - последние
пять. Писать он не считал нужным, и мне говорили, что его немного избаловали
лондонские восхваления, развившие в нем эгоизм. Но он был прекрасным малым.
У.-Б. Донну 29 февраля 1864 года
И еще я перечитывал теккереевских "Пенденниса" и "Ньюкомов" - тоже
прекрасно, но не так успокоительно. Мне кажется, панегирики в газетах и
журналах бросают кое-какой свет на то, что с ним произошло в последние годы,
о чем мне рассказывали. Видимо, его тесным кольцом окружили кадильщики, и он
уже не мог дышать без фимиама. Двадцать лет назад он обрушивался на авторов,
восхваляющих друг друга. Тем не менее он все-таки остается великим
человеком. Я просто чувствую, как отлично он, Скотт и Джонсон подошли бы
друг другу.
Фанни Кембл 29 декабря 1875 года
Я убежден, что просто слышу, как Теккерей, если бы ему предложили
издать подобную книгу, сказал бы: "Ну, послушайте, этого уже и так было
слишком много", и смял бы корректуру в маленькой руке. Ведь руки у него были
удивительно маленькие, не сочетавшиеся с крепкой хваткой его ума. Я даже
взвешивал, не унаследовал ли он их каким-то образом от индусов, среди
которых родился.
^TТОМАС КАРЛЕЙЛЬ^U
^TИЗ ПИСЕМ^U
Джону Карлейлю 11 января 1842 года
У нас был Теккерей <...> он прямо из Ирландии и то и дело отпускает
насмешливые и довольно откровенные замечания: у него почти готова книга об
Ирландии, проиллюстрированная шаржами, и я могу лишь пожелать бедняге
Теккерею всего самого лучшего. Никто из этой братии не наделен с такой
щедростью, как он, всем тем, что составляет человека, но нужно еще им
сделаться.
Роберту Браунингу 23 января 1847 года
Диккенс пишет "Домби и сына", Теккерей "Ярмарку тщеславия", но оба не
из тех, что собирают жатву, ни тот, ни другой. <...>
Джону Карлейлю 3 января 1852 года
Публика была хуже того, что я о ней слышал, короче говоря, это
представление. Комическая сторона в нем хорошо разыграна, есть определенное
изящество стиля, но и в помине нет прозрений, достойных называться этим
словом, зато пропасть поддельных: морализаторство вкупе с безобразным
шутовством, которым оно прикрыто и которое хуже, чем ничего. Было душно, и
мной владела одна мысль - бежать, скорее бежать. Теккерей еще не обрел себя,
но, возможно, обретет в этой стихии, ударится в фарс, - нечто вроде
"Теккерей у себя дома", и превзойдет всех прочих комедиантов в искусстве
развлекать пустую светскую толпу.
Доктору Карлейлю 3 января 1852 года
Я давно не видел его таким цветущим. У него бездна таланта и редкая
впечатлительность, нервозность, чувственность, безмерное тщеславие, и нет
ничуть или же очень мало сентиментальности и наигрыша, чтобы управляться со
всем этим - неважное и плохо оснащенное судно для предстоящего плавания по
бурным водам.
Эмерсону 9 сентября 1853 года
Порой мимо меня проходит Теккерей, недавно возвратившийся из Америки:
он человек большой души и тела, со многими талантами и свойствами
(преимущественно в Хогартовском духе, но есть там и чуток от Стерна), к тому
же, с исполинским аппетитом, очень непостоянный и хаотичный во всем, кроме
доказать недоказуемое, на пороге своей смерти отдал суровый приказ дочерям:
"Никаких биографий! пусть читают мои произведения - там запечатлелся мой
образ". И они, вынужденные подчиниться воле отца, сделали все от них
зависящее, чтобы затруднить на долгие годы доступ к личным бумагам,
рукописям, черновикам, переписке.
Книги о Диккенсе заполняют библиотеки. Монографии о Теккерее поместятся
на нескольких полках. Есть среди этих немногочисленных исследований и
биографии. К числу классических относится та, что была создана другом и
учеником Теккерея, видным английским писателем Энтони Троллопом. Она вышла в
свет вскоре после смерти Теккерея. Читая ее, трудно отделаться от мысли, что
автор, боясь оскорбить память Теккерея слишком пристальным вниманием к его
личности, решил воспроизвести лишь основные вехи его судьбы. В таком же
ключе выдержана и другая известная история жизни и творчества Теккерея,
вышедшая из-под пера Льюиса Мелвилла. В ней также мало Теккерея-человека,
как и в книге Троллопа. В XX в. о Теккерее писали такие блестящие умы, как
Лесли Стивен и Честертон, но они, к сожалению, ограничились вступительными
статьями и предисловиями.
24 декабря 1863 г. Теккерея не стало. Даже по меркам XIX столетия умер
он рано, едва достигнув пятидесяти двух лет. Проститься с автором "Ярмарки
тщеславия" пришли более 2000 человек; ведущие английские газеты и журналы
печатали некрологи. Один из них был написан Диккенсом, который, позабыв
многолетние разногласия и бурные ссоры с Теккереем, воздал должное своему
великому современнику. В потоке откликов на смерть писателя особняком стоит
небольшое стихотворение, появившееся 2 января в "Панче", известном
сатирическом журнале, с которым долгие годы сотрудничал Теккерей. Оно было
анонимным, но современники знали, что его автор - Шерли Брукс, один из
постоянных критиков и рецензентов "Панча", давнишний друг и коллега
Теккерея. Неожиданностью было среди карикатур и пародий, шаржей и бурлесков,
переполнявших страницы журнала, видеть это серьезное и полное глубокого
чувства стихотворение. Рисуя образ человека, которого он и его коллеги по
"Панчу" знали и любили, Ш. Брукс постарался в первую очередь опровергнуть
расхожее мнение о нем как о цинике.
* * *
Теккерея переводили в России, начиная с 1847 г.; уже в 50- 60-е гг.
прошлого века были изданы все его большие романы: "Ярмарка тщеславия",
"Пенденнис", "Генри Эсмонд", "Ньюкомы", "Виргинцы", "Дени Дюваль". "Теккерей
составил себе европейскую славу", - восторженно восклицал критик журнала
"Отечественные записки". "Ярмарку тщеславия" знают все русские читатели", -
вторил ему рецензент из "Сына Отечества". "Отечественные записки" за 1861 г.
писали, что "Теккерей стоит далеко впереди самых знаменитых имен в списке
юмористов".
Периодические издания разных направлений и ориентации наперебой
печатали все, что выходило из-под пера Теккерея. Нередко одно и то же
произведение публиковалось параллельно в разных журналах и в разных
переводах. "Ярмарка тщеславия" (или "Базар житейской суеты", как называли
роман в самых первых русских переводах) вышла в 1850 г. в приложении к
журналу "Современник" и в "Отечественных записках". Также и "Ньюкомы": в
1855 г. этот роман появился практически одновременно в приложении к журналу
"Современник" и в "Библиотеке для чтения".
В числе переводчиков Теккерея был сам Иринарх Иванович Введенский,
блестяще представивший русскому читателю Диккенса. Переводили Теккерея В. В.
Бутузов, В. А. Тимирязев, бабушка А. Блока Е. Бекетова. На страницах
журналов и газет печатались не только его крупные произведения, но и
многочисленные повести, рассказы, эссе. Жанр рассказа и эссе, в котором
выступал Теккерей, по своей художественной сути был родственен
"физиологическому очерку", получавшему все большее распространение в русской
словесности. Поэтому не будет преувеличением сказать, что переводы Теккерея
косвенно могли влиять на процесс формирования русского реализма XIX в.
Русские критики, в числе которых, в первую очередь, необходимо назвать
Александра Васильевича Дружинина, сделавшего немало для популяризации
творчества Теккерея в России, сознавали, что Теккерей - писатель особый, что
автор "Ярмарки тщеславия" - глашатай нового аналитического, психологического
направления, которое только еще начинала осваивать русская, да и вся
европейская словесность. В этом отношении показателен эпизод, о котором
рассказывает Достоевский в письме к Страхову от 28 мая 1870 г.: "Давно уже,
лет двадцать с лишком назад, в 1850 г., я зашел к Краевскому, и на слова
мои, что, вот может быть, Диккенс напишет что-нибудь и к новому году можно
будет перевести, Краевский вдруг отвечал мне: "Кто... Пиккенс... Диккенс
убит... Теперь нам Теккерей явился, - убил наповал. Диккенса никто и не
читает теперь".
Среди писавших о Теккерее встречаются имена многих русских классиков:
Герцен, Гончаров, Тургенев, Некрасов, Писарев, Короленко, Достоевский,
Толстой, Чернышевский. И все же сердце русского читателя безраздельно было
отдано Диккенсу, популярность которого в России, действительно, была
феноменальной. Всю жизнь, у себя на родине и у нас, в России, Теккерей
находился в тени великого собрата по перу. Русской публике, очарованной,
завороженной Диккенсом, не слишком нравился голос этого ироничного,
желчного, пугающего своей психологической обнаженностью английского
романиста.
Вот мнение Л. Н. Толстого, который, как можно судить по его переписке,
дневникам, разговорам, не раз обращался к Теккерею. Однажды на вопрос, как
он относится к творчеству английского писателя, Толстой отмахнулся, в другой
раз заметил, что "ему далеко до Диккенса". После обстоятельного знакомства с
"Ярмаркой тщеславия", "Генри Эсмондом", "Ньюкомами" в письме к Н. А.
Некрасову от 1856 г. Толстой замечает: "Теккерей до того объективен, что его
лица со страшно умной иронией защищают свои ложные, друг другу
противоположные взгляды". При этом нелишне вспомнить, что теккереевская тема
снобизма занимала Толстого, начиная с "Детства и отрочества" и вплоть до
"Анны Карениной". Он сам на манер Теккерея восставал против лжи, лицемерия,
цинизма светской жизни. И еще. Хранящийся в Яснополянской библиотеке
экземпляр романа "Ньюкомы" с замусоленными уголками страниц - не
красноречивое ли это свидетельство того, что Толстой внимательно, может
быть, даже пристрастно изучал Теккерея? Не менее любопытно и другое -
отчетливый интерес Толстого к Троллопу, в книгах которого он высоко ценил
"диалектику души" и "интерес подробностей чувства, заменяющий интерес самих
событий". Но ведь Троллоп-психолог с его "диалектикой души", как давно
доказали критики, прямой ученик Теккерея.
А Тургенев, видевший Теккерея в Париже и в Лондоне и даже
продекламировавший автору "Ярмарки тщеславия" во время их лондонской встречи
одно из стихотворений Пушкина? Он тоже не оставил воспоминаний о Теккерее, о
чем остается только сожалеть, ибо они были бы для нас бесценны.
Кропотливые текстологические разыскания показали, что и те русские
писатели, которые оставили весьма скупые заметки о Теккерее, иногда
заимствовали образы, сюжетные линии из его произведений. Есть основания
полагать, что Достоевскому был знаком перевод рассказа "Киккельбери на
Рейне" (1850), который под заголовком "Английские туристы" появился в той же
книжке "Отечественных записок" (1851, Э 6, Отд. VIII. С. 106- 144), что и
комедия брата писателя, Михаила Михайловича Достоевского "Старшая и
младшая". Изменив заглавие рассказа, переводчик А. Бутаков переделал и
название, данное Теккереем вымышленному немецкому курортному городку с
игорным домом Rougenoirebourg, т. е. город красного и черного, на
Рулетенбург - именно так называется город в "Игроке". Кроме того, есть и
некоторое сходство между авантюристкой Бланш и принцессой де Магадор из
очерка Теккерея, оказавшейся французской модисткой, и англичане в обоих
произведениях живут в отеле "Четыре времени года". Просматривается сходство
между "Селом Степанчиковом" и "Ловелем-вдовцом": подобно герою повести
Теккерея, владелец имения у Достоевского - слабовольный, хороший человек,
который, наконец, находит в себе силы восстать против деспотизма окружающих
его прихлебателей и женится на гувернантке своих детей.
"Обыкновенная история" Гончарова в своей основной теме совпадает с
"Пенденнисом". В самом деле, восторженный юноша, романтик перевоспитывается
своим дядюшкой и превращается в такого же практического человека, как он
сам.
Не странно ли, что великий русский сатирик Салтыков-Щедрин ни строчки
не написал о великом сатирике английской земли? Конечно, странно, особенно
если задуматься над несомненным сходством "Книги снобов" и "Губернских
очерков", над безжалостным обличительным пафосом "Ярмарки тщеславия",
который не мог не быть близок всему духу творчества Салтыкова-Щедрина.
Странно еще и потому, что в хронике "Наша общественная жизнь" (1863)
Салтыков-Щедрин писал о путешествующем англичанине, который "везде является
гордо и самоуверенно и везде приносит с собой свой родной тип со всеми его
сильными и слабыми сторонами". Эти слова удивительным образом напоминают
отрывок из рассказа Теккерея "Киккельбери на Рейне": "Мы везде везем с собой
нашу нацию, мы на своем острове, где бы мы ни находились".
А разве нет тематическо-стилистической, да и всей идейной близости
между "Снобами" Теккерея, его эссеистикой и "Очерками бурсы" Помяловского
или "Нравами Растеряевой улицы" Успенского? И все же имя Теккерея в
сочинениях русских писателей чаще всего встречается в перечислении, по
большей части в ряду с Диккенсом и в связи с ним, а отзывы скупы, суждения
отрывочны, иногда поспешны и субъективны.
В отличие от Герцена, Тургенева, Толстого, Чернышевский оставил
подробный разбор произведений Теккерея, в частности, позднего романа
писателя "Ньюкомы". Но он, поклонник "Ярмарки тщеславия", вновь ожидал
встречи с сатириком и был глубоко разочарован, если не раздосадован, когда
столкнулся с психологическим романом, с тем, что Г. К. Честертон тонко
назвал "осенним богатством" чувств Теккерея, его восприятием жизни как
"печального и священного воспоминания".
Приговор Чернышевского был суров: "Этот слишком длинный роман... в 1042
страницы" показался ему "беседой о пустяках".
Неужели он прав? Ответ можно, как это ни странно, найти в той же статье
Чернышевского. Определяя талант Теккерея, он пишет: "Какое богатство
творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знание
человеческого сердца..." Эти качества, справедливо отмеченные критиком,
явственно проступают и в "Ньюкомах".
Странная, во многом несправедливая писательская и человеческая судьба
Теккерея подсказала композицию нашей книги. Обширным стал первый раздел
"Жизнь, творчество, личность Теккерея". В него вошли воспоминания друзей,
близких, коллег. Едва ли не самыми интересными и достоверными страницами
надо считать отрывки из книги старшей дочери Теккерея английской
писательницы Энн Ритчи. Второй раздел рассказывает о Теккерее - журналисте,
издателе, лекторе. Третий раздел должен воскресить перед читателями образ
Теккерея-художника. Небольшой раздел "Поездка в Америку" объясняет читателю,
почему Теккерей, в отличие от Диккенса, не написал своих "Американских
заметок". Читатель из первых рук получит материал о "ссоре века" - споре и
размолвке Диккенса и Теккерея. Обилие некрологов на раннюю смерть писателя
позволило объединить эти материалы в раздел "Болезнь и смерть Теккерея".
Завершает книгу "Приложение", где рассматривается литературная судьба
Теккерея. Здесь суждения, рецензии, статьи английских критиков соседствуют с
мнением их русских коллег.
Все мемуаристы (английские и американские), воспоминания которых вошли
в книгу, знали Теккерея, не раз виделись с ним. Исключение сделано для зятя
писателя Лесли Стивена, видного филолога, литератора, критика, мужа младшей
дочери Теккерея Минни. Ранняя смерть Теккерея помешала Лесли Стивену
познакомиться с родственником, но близость его к писателю, его семье
очевидна и оправдывает исключение из общего правила.
Книги серии "Литературные мемуары", одной из которых и является
"Теккерей в воспоминаниях современников", призваны выполнить благородную
задачу - нарисовать портрет писателя во весь рост, основываясь при этом на
суждениях тех, кому выпало счастье быть знакомым, родственником, другом,
коллегой писателя. Эти суждения бывают спорными, противоречивыми. Одни
воспоминания фундаментальны, другие, напротив, отрывочны и лаконичны. Но
ведь, как однажды заметил сам Теккерей: "Короткие, сделанные на ходу заметки
оказываются подчас самыми проницательными".
Нам остается только предложить читателю открыть дверь, войти и
познакомиться с героем этой книги, знаменитым автором "Ярмарки тщеславия",
замечательным человеком, настоящим джентльменом, прожившим короткую, но
такую достойную жизнь.
Е. Гениева
^TТЕККЕРЕЙ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ^U
^TДЖОРДЖ ВЕНЕЙБЛЗ^U
^TИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ШКОЛЬНЫХ ГОДАХ ТЕККЕРЕЯ^U
Наше с ним знакомство свежо в моей памяти, но биографических сведений я
могу дать о нем очень мало. В школу он поступил совсем маленьким -
миловидный, кроткий и довольно робкий мальчуган. По-моему, школьная жизнь в
целом была ему малоприятна. Хотя впоследствии он превосходно знал латынь, в
школе он особыми успехами не отличался, и, мне кажется, характер директора
Рассела, человека энергичного, сухого и строгого, хотя и не злого, был
слишком уж противоположен его собственному. Мальчики, успевшие узнать его
поближе, относились к нему очень хорошо, но крикет и другие игры ему не
давались, да, по-видимому, и не нравились... Он уже приобрел известность
легкостью, с какой слагал стихи, главным образом пародии. Помню я теперь
лишь одну строчку пародии на стихотворение Л. Э. Л., в котором воспевались
"фиалки, темно-синие фиалки". У Теккерея же была "капуста, ярко-зеленая
капуста", и нам это казалось верхом остроумия. Он принимал участие в планах
издания школьного журнала, но из этой идеи ничего не вышло, и писал для него
стихи, о которых помню только, что в своем роде они были недурны. Когда
гораздо позднее я сошелся с ним ближе, то постоянно замечал ту же
чувствительность натуры, которая отличала его в детстве. В первых своих
книгах он постоянно называл Чартерхаус "Койней" и "Смитфилдом". Но когда к
нему пришли слава и благосостояние, память его смягчилась, и "Бойня"
превратилась в "Серых Монахов", где кончил свои дни полковник Ньюком.
^TЭДВАРД ФИЦДЖЕРАЛЬД^U
^TИЗ ПИСЕМ^U
Теккерею 5-9 октября 1831 года
<...> за окном выл ветер и почему-то я вспомнил Уилла Теккерея, на душе
у меня потеплело, и наружу вырвалось нижеследующее:
Мне не хотелось жить - я друга не имел,
И слышал, не для смертных счастливый тот удел.
Холодные, пустые, назвавшись вдруг друзьями,
Тенями мне являлись, чтобы скрыться прочь тенями.
Но все-таки я дожил до радостного дня,
Когда нашел я Уилли, а он нашел меня.
Подумаю об Уилли, и на душе светлей,
Огонь пылает жарче, вино куда вкусней <...>
Джону Аллену 7 декабря 1832 года
В Лондон приехал Теккерей <...> удивительно вовремя, чтобы разогнать
мою хандру. <...> Такой же добродушный и добросердечный, как всегда.
^TИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТОМАСА РАЙТА^U
ок. 1832 года
<...> Большой талант, но мало настойчивости и целеустремленности; в
чувствах - равнодушен, почти холоден; отчаивающийся ум; быстр, почти
нетерпелив; очень разборчив в привязанностях; редкая естественность и
огромный недостаток уверенности в собственных силах. <...>
У.-Б. Донну 23 октября 1836 года
Теккерей женился и счастлив ужасно.
У.-Ф. Поллоку 20 июля 1839 года
По вашему совету перечту Граммона еще раз. О нем хорошо отзывается и
Теккерей, но он от природы предрасположен к грязи и безнравственности.
Фредерику Теннисону 12 июня 1845 года
Однако, если хотите узнать что-нибудь о выставке, загляните в номер
"Фрэзер мэгезин" за этот месяц - там есть о ней статья Теккерея, очень
остроумная. На днях встретил на улице Стоуна. Ухватив меня за пуговицу, он с
величайшей искренностью и нарастающим жаром принялся втолковывать мне, что
очень любит старину Теккерея, но тем не менее эти ежегодные его резкости
хоть кого угодно выведут из терпения, хотя он (Стоун), разумеется, оскорблен
не за себя, но за своих друзей - Чарлза Ландсира, Маклиза и прочих. Стоун
под гнетом вынужденного хладнокровия совсем раскипятился и в заключение
заявил, что Теккерей своего добьется - в один прекрасный день кто-нибудь из
этих Апеллесов выдерет его публично хлыстом... А старина Теккерей тем
временем смеется надо всем этим, идет своим путем, утром усердно пишет для
полдесятка журналов и газет, а вечером обедает, пьет и разговаривает,
умудряясь сохранять свежий цвет лица и неизменную бодрость духа при такой-то
свистопляске размышлений и обжорства, которая любого другого человека
уложила бы в гроб уже два года назад.
Фредерику Теннисону 4 мая 1848 года
Теккерей преуспевает на своем поприще - пишет роман, выходящий
выпусками, - "Ярмарка тщеславия" - очень скучный, как мне показалось по
началу, но с каждым выпуском становится все лучше, и есть в нем просто
чудесные вещи. Говорят, он стал знаменитостью - посещает Холланд-Хаус и
Девоншир-Хаус, и по какой-то причине не желает написать мне хотя бы
словечко. Но я убежден, что все-таки не потому, что его приглашают в
Холланд-Хаус.
Фредерику Теннисону 7 декабря 1849 года
В Лондоне я повидал беднягу Теккерея - он очень медленно поправляется
от желчной лихорадки, которая его чуть не убила... Публика в целом сочла,
что "Пенденнис" чем дальше, тем становится скучнее, и признаюсь, я думаю
точно также. Ему следовало бы воспользоваться болезнью, чтобы вовсе его
бросить. Он сам говорил мне в июне, что роман ему надоел, так чего же
требовать от читателей?
Фредерику Теннисону 17 апреля 1850 года
Теккерей вращается в столь большом свете, что я теперь его боюсь, а я
ему надоел, и мы удовлетворяемся тем, что поглядываем друг на друга
издалека. Кроме вас, Альфреда Спеддинга и Аллена, я больше никого видеть не
хочу.
Фредерику Теннисону декабрь 1851 года
Теккерей говорит, что начинает уставать от необходимости быть
остроумным и от большого света.
У.-Б. Донну 19 апреля 1852 года
Вернувшись сегодня в Ипсуич, я нашел... письмо от Теккерея, которое
поставило бы в тупик всех критиков его произведений - до того оно полно
прежних добрых чувств. Пишет, что он "танцует на провисшей проволоке в
Глазго".
Теккерею 15 ноября 1852 года
Милейший мой старина Теккерей, получил вашу записку - и даже не
осмеливаюсь взять ее со стола передо мной и перечитать. Отчасти она трогает
меня, как те старые письма, которые - помните, я говорил вам - я сжег
нынешней весной, а почему? Мне было очень стыдно, такие они добрые. Если мы
когда-нибудь попадем в мир иной, вы, быть может, узнаете, почему все это
так, а мне больше не следует говорить о том, что я столь часто пытался вам
объяснить... Вообще же я искренне убежден, что нет в мире человека, который
любит вас (по-своему, разумеется) сильнее, чем я. Теперь, когда вы уехали из
Англии, мне стало отчасти понятно, что я почувствовал бы, если бы вы
умерли... Вернетесь вы, и видеть вас я буду не чаще, чем прежде. Но не
потому, что мне недостает любви к вам, а потому, что мы живем в столь разных
мирах, и мне мучительно досаждать кому-либо своей скучной серостью, которую
и сам я лишь с трудом терплю. С каждым днем жизнь представляется мне все
большей бессмыслицей и полнейшим провалом... Но прощайте, прощайте, милейший
мой старина Теккерей, и не сомневайтесь (за это я ручаюсь), что я, пока жив,
искренне ваш Э. Ф.
Э.-Б. Кауэллу 22 января 1857 года
Я уже пять недель в своей старой лондонской квартире и совсем один.
<...> Никого из друзей я не видел... Как ни странно, едва я дописал
предыдущую фразу, как доложили о Теккерее, а затем вошел он сам - седой,
величественный и полный добродушия. Я показал ему это письмо и объяснил, кто
адресат, и он просит передать от него самый нежный привет! Он ездит с
лекциями по всей Англии, получает за каждую пятьдесят фунтов и утверждает,
что ему стыдно так богатеть. Но он это заслужил.
У.-Б. Донну 9 апреля 1861 года
Дней десять тому назад я получил милую записку от Теккерея, но в его
письмах теперь царит Автор. Он говорит, что часто бывает вынужден писать,
едва оправившись от какой-нибудь болезни, и что время писать романы для него
миновало. Жаль, по-моему, что этого он не понял много раньше.
У.-Ф. Поллоку 16 января 1862 года
Итак, здесь царит не только душевный мир, у нас есть свои обиды на
"Сатердей ревью", как и у Теккерея, и т. д. Судя по всему этому, Теккерей,
мне кажется, чрезвычайно избалован.
У.-Б. Донну 3 января 1864 года
Вот теперь я особенно жалею, что его нет в живых и я не могу написать
ему, как скрашивают "Ньюкомы" мои долгие вечера. Но будь он жив, не думаю,
чтобы ему было интересно мое мнение. По-моему, он выкинул бы меня кз памяти,
что, впрочем, меня не удивляет, и, уж конечно, я его не виню.
Сэмюелу Лоренсу 7 января 1864 года
Фредерик Теннисон прислал мне фотографию У. М. Т. сидит у себя в
библиотеке, старый, седой, Дородный и грустный. Я даже удивляюсь, как часто
я о нем теперь думаю. И ведь последние десять лет я его почти не видел,
причем последние пять так и вовсе. Мне говорили, например, вы, что его
избаловали. И я рад, что мы почти не встречались с той поры, когда он еще
был "стариной Теккереем". Я читаю по вечерам его "Ньюкомов", и все время
слышу, как он говорит все это, и мне кажется, что он вот-вот взбежит по
лестнице и войдет (напевая) в комнату, как бывало на Шарлотт-стрит тридцать
лет тому назад.
Э.-Б. Кауэллу 31 января 1864 года
Последние десять лет я почти с ним не виделся, и вовсе - последние
пять. Писать он не считал нужным, и мне говорили, что его немного избаловали
лондонские восхваления, развившие в нем эгоизм. Но он был прекрасным малым.
У.-Б. Донну 29 февраля 1864 года
И еще я перечитывал теккереевских "Пенденниса" и "Ньюкомов" - тоже
прекрасно, но не так успокоительно. Мне кажется, панегирики в газетах и
журналах бросают кое-какой свет на то, что с ним произошло в последние годы,
о чем мне рассказывали. Видимо, его тесным кольцом окружили кадильщики, и он
уже не мог дышать без фимиама. Двадцать лет назад он обрушивался на авторов,
восхваляющих друг друга. Тем не менее он все-таки остается великим
человеком. Я просто чувствую, как отлично он, Скотт и Джонсон подошли бы
друг другу.
Фанни Кембл 29 декабря 1875 года
Я убежден, что просто слышу, как Теккерей, если бы ему предложили
издать подобную книгу, сказал бы: "Ну, послушайте, этого уже и так было
слишком много", и смял бы корректуру в маленькой руке. Ведь руки у него были
удивительно маленькие, не сочетавшиеся с крепкой хваткой его ума. Я даже
взвешивал, не унаследовал ли он их каким-то образом от индусов, среди
которых родился.
^TТОМАС КАРЛЕЙЛЬ^U
^TИЗ ПИСЕМ^U
Джону Карлейлю 11 января 1842 года
У нас был Теккерей <...> он прямо из Ирландии и то и дело отпускает
насмешливые и довольно откровенные замечания: у него почти готова книга об
Ирландии, проиллюстрированная шаржами, и я могу лишь пожелать бедняге
Теккерею всего самого лучшего. Никто из этой братии не наделен с такой
щедростью, как он, всем тем, что составляет человека, но нужно еще им
сделаться.
Роберту Браунингу 23 января 1847 года
Диккенс пишет "Домби и сына", Теккерей "Ярмарку тщеславия", но оба не
из тех, что собирают жатву, ни тот, ни другой. <...>
Джону Карлейлю 3 января 1852 года
Публика была хуже того, что я о ней слышал, короче говоря, это
представление. Комическая сторона в нем хорошо разыграна, есть определенное
изящество стиля, но и в помине нет прозрений, достойных называться этим
словом, зато пропасть поддельных: морализаторство вкупе с безобразным
шутовством, которым оно прикрыто и которое хуже, чем ничего. Было душно, и
мной владела одна мысль - бежать, скорее бежать. Теккерей еще не обрел себя,
но, возможно, обретет в этой стихии, ударится в фарс, - нечто вроде
"Теккерей у себя дома", и превзойдет всех прочих комедиантов в искусстве
развлекать пустую светскую толпу.
Доктору Карлейлю 3 января 1852 года
Я давно не видел его таким цветущим. У него бездна таланта и редкая
впечатлительность, нервозность, чувственность, безмерное тщеславие, и нет
ничуть или же очень мало сентиментальности и наигрыша, чтобы управляться со
всем этим - неважное и плохо оснащенное судно для предстоящего плавания по
бурным водам.
Эмерсону 9 сентября 1853 года
Порой мимо меня проходит Теккерей, недавно возвратившийся из Америки:
он человек большой души и тела, со многими талантами и свойствами
(преимущественно в Хогартовском духе, но есть там и чуток от Стерна), к тому
же, с исполинским аппетитом, очень непостоянный и хаотичный во всем, кроме