Страница:
Этот вопрос Гривы больно задел Дарьюшку. Когда-то она сама ставила этот вопрос. И вот теперь Гавря, ее невенчанный муж. Вероника говорит: «Россия идет к демократическому парламенту». А что это такое, «демократический парламент»?
– Ну, а когда же мы будем работать? – спросил Гавря. – Я сыт митингами. На рудниках митинги, на приисках митинги! То агитатор от такой-то партии, то от такой-то. И все мутят воду, сбивают с толку, а золото в земле лежит. Так мы и без штанов останемся, чего доброго. Англичане и французы только и ждут, когда мы очумеем. Разделают они нас, расщепай меня на лучину!
Что могла сказать Дарьюшка? Она слушала и помалкивала. Вот если бы на помощь пришла Вероника…
– Да! – вспомнил Гавря. – Что у тебя за отношения с этой классной дамой Самосовой? Особа весьма препротивная, побей меня гром. Не будем спорить! Упаси бог от домашних дискуссий! Но я прошу тебя… Я исполнил твою волю, изволь. Моя просьба будет маленькой: не встречайся с этой классной кобылой, извини.
Дарьюшка кинулась защищать бесподобную Веронику, но таежный человек не любил дискуссий.
– Или эта особа, или оставь меня в покое со своей партией эсеров.
Дарьюшка пообещала расстаться с Вероникой и жить в доме на дюне до следующего возвращения Гаври из тайги.
IV
V
VI
– Ну, а когда же мы будем работать? – спросил Гавря. – Я сыт митингами. На рудниках митинги, на приисках митинги! То агитатор от такой-то партии, то от такой-то. И все мутят воду, сбивают с толку, а золото в земле лежит. Так мы и без штанов останемся, чего доброго. Англичане и французы только и ждут, когда мы очумеем. Разделают они нас, расщепай меня на лучину!
Что могла сказать Дарьюшка? Она слушала и помалкивала. Вот если бы на помощь пришла Вероника…
– Да! – вспомнил Гавря. – Что у тебя за отношения с этой классной дамой Самосовой? Особа весьма препротивная, побей меня гром. Не будем спорить! Упаси бог от домашних дискуссий! Но я прошу тебя… Я исполнил твою волю, изволь. Моя просьба будет маленькой: не встречайся с этой классной кобылой, извини.
Дарьюшка кинулась защищать бесподобную Веронику, но таежный человек не любил дискуссий.
– Или эта особа, или оставь меня в покое со своей партией эсеров.
Дарьюшка пообещала расстаться с Вероникой и жить в доме на дюне до следующего возвращения Гаври из тайги.
IV
Был полдень – знойный, горячий. И была любовь к жизни, столь же знойная, как солнце перед дождем. Дарьюшка торопилась в дом на дюне и все смотрела на черную тучу. Вот-вот пойдет дождь, а на ней легкая накидка и соломенная шляпка. Возле музея Мартьянова Дарьюшку остановил человек в серой косоворотке, один из обожателей Прасковьи Васильевны; он просил передать записку хозяйке дома на дюне. Потом сказал, взглянув на тучу:
– Если вас не задержит дождь в городе.
– Меня дождь не задержит, – сухо ответила Дарьюшка.
– Я вас не обременяю, извините?
– Я передам записку.
На мосту через Татарскую протоку Енисея Дарьюшка не удержалась и прочитала записку. Некто подписавшийся буквами «М. М.» уведомлял «П. В.», что получены очень важные сведения из «П» и что сегодня, 3-го августа 1917 года, состоится «в том доме» очень важное партийное собрание, и «П. В.» непременно должна быть к девяти часам вечера.
Вот и все. Ничего особенного. Но Дарьюшка, натасканная Вероникой Самосовой, усмотрела в этой записке много скверны и пакости. «П. В.» приглашают, конечно, на сходку большевиков, и они будут там что-то обсуждать коварное и злое, чтобы взять верх в Учредительном собрании России.
Рванула гроза с невероятным треском, точно само небо лопнуло, как огромный барабан. «Я ей скажу! Я ей все скажу! – надумала Дарьюшка, скомкав записку в руке. – Пусть не думает, что я дура, набитая скорлупою!»
Лил дождь, гремело небо, а Дарьюшка шла, как по сухому, прямо берегом, увязая в глине, и чуть не потеряла ботинок – до того была сердитая.
Прасковья Васильевна очень удивилась, когда Дарьюшка вошла в гостиную мокрая как лягушка, в мокрой шелковой накидке, прилипшей к платью, в грязных ботинках и с сумочкой в руке.
– Надо бы раздеться, милая, в прихожей, – заметила Прасковья Васильевна. – Наша тетя Устя не из молодых л з а каждым прибирать не может. Но что с вами? – Прасковья Васильевна отодвинула на столе блюдце с чашкой; она пила чай одна, и на коленях ее сидел паршивый кот.
– Вам записка. – Дарьюшка подала записку, как камень.
– Однако, как вы ее скомкали! Могли бы в сумочку положить.
Дарьюшка обрезала:
– Не всякие записки кладутся в мою сумочку. Я, например, терпеть не могу записок про тайные сходки.
Прасковья Васильевна выпрямилась и сунула свои больные руки между колен.
– Вот как! Но если вас попросили…
– Меня могут попросить поджечь этот дом, – перебила Дарьюшка, воспаляясь гневом, – и я должна поджечь?
– Однако! – Прасковья Васильевна поднялась и на шаг отступила от круглого стола, как бы издали приглядываясь к Дарьюшке. – Однако не всегда читают чужие записки. Не так ли?
– Чужие? – Дарьюшка сузила глаза, и губы у нее непонятно задергались, как у обиженного ребенка. – Чужие тайны, сударыня, бывают опасными тайнами для всех. Да! А вы все – опасные «товарищи»! И тайны ваши опасные. Очень опасные. Если послушать – вы так печетесь о судьбе России, что просто заплакать хочется, какие вы добрые и заботливые. А если подумать – вы задушите Россию, если вам дать власть. Задушите!
Прасковья Васильевна не на шутку разозлилась. Она стояла возле круглого стола, высокая и прямая, и волосы ее, полные воздуха, просвечиваясь на солнце, отливали золотом.
– Прежде всего, голубушка, мои тайны – не твои тайны, и я никому не позволю вмешиваться в них, – спокойно проговорила она, хотя лицо ее заметно побледнело. – Ну, а если вам угодно знать, у большевиков нет никакой тайны. Наши тайны знает весь мир. Экспроприация фабрик и заводов у капиталистов; экспроприация земель у помещиков, вся власть Советам рабочих и крестьянских депутатов.
– Знаю, сударыня!
– Плохо знаете, голубушка. Наши тайны записаны в «Манифесте Коммунистической партии». И если бы вы…
– Читала, сударыня! – опять перебила Дарьюшка. – «Манифест» не про вас писали Маркс и Энгельс. Не про вас! Тот «Манифест» был создан для французской революции, а не нашей, русской революции. Мы не французы, не немцы, а русские. Сейчас не девяносто третий год, не сорок восьмой год и не семьдесят первый год прошлого столетия, сударыня, а семнадцатый двадцатого века. Да! Или вы все перепутали?
– Какой вздор! Если бы вы знали задачи нашей партии…
– Знаю!.. Наслышалась про «Манифест» Маркса, Только мы русские, а не немцы!..
– Не мудрено, что вы окончательно заблудились, – спокойно ответила Прасковья Васильевна. – «Манифест Коммунистической партии» – это святая истина. И не для немцев и французов, а для всех коммунистов мира. Но я вижу, что «Манифест» до вас не дошел. Не созрели вы, дочь Елизара Елизаровича Юскова. Ну, а насчет тайн большевиков – они у всех на языке сейчас: «Долой Временное правительство буржуазии и капиталистов со всеми их прихлебателями! Долой войну! Вся власть Советам!» Вот наши «тайны». Судьба народа должна быть в руках самого народа.
– Народа? Какого народа? – наплыла Дарьюшка. – Вы – народ? Я – не народ, и все, как я, – не народ? Да? А я хочу, чтобы все в России жили свободно.
– И ваш папаша, конечно?
– И вы, конечно. И мой папаша, конечно. Разные, всякие. И без всякого насилия над совестью человека. Да! В этом доме нет ни одной иконы… А почему? Потому что вы, атеистка, не верите ни в бога, ни в душу, ни в черта. И все должны не верить, конечно. А я верю в бога. И миллионы верят, как я. Так почему же моя вера должна быть затоптана вашими ногами?
Прасковья Васильевна покачала головой:
– Какой же сумбур под вашей мокрой шляпкой с пером. Ужас! Но прежде чем кидаться в драку, вам бы надо разобраться, голубушка, что к чему, а не принимать на веру вздор Вероники Самосовой. Интриганки и сводни! Она внушила вам опасные мысли, и вы ей поверили и мечете громы и молнии. А вы подумали: кто такая Вероника Самосова? Она и меньшевичка-интернационалистка, она и в кадетах побывала, а теперь эсерка. А в целом – провокаторша.
– Лжете!
– Тогда узнайте у госпожи Самосовой: кто ее финансирует? На чьи деньги форсит госпожа Самосова?
– Она классная дама гимназии.
– На жалованье классной дамы не до форсу. А Вероника Самосова – самая нарядная дама города. Она почетная гостья в почетных домах, да и в самом Петербурге она плавала среди знатных господ. С чего бы, а? Какого она роду-племени? Всего-навсего дочь акцизного чиновника. И вдруг знатные дома распахнулись перед ней.
– Она была сослана в Минусинск, – напомнила Дарьюшка.
– А вы узнайте лучше, кто и когда ее сослал и за какое преступление. Не знаете? На Песочной живет отставной офицер Крашенинников. Он вам скажет, в какой скандальной афере была замешана Вероника Самосова, за что и угодила в ссылку. Но, упаси бог, не являйтесь к Крашенинникову одна. Это человек конченый, алкоголик.
– Не верю. Это вы сейчас придумали, чтобы опорочить Самосову. Она лучше вас и откровеннее вас. Да!
– Потом вы сами узнаете, но будет поздно, – печально проговорила Прасковья Васильевна, – но будет очень поздно. Теперь мне понятно, почему Гавря вступил в партию эсеров. Он же такой далекий человек от политики и вдруг – эсер! И все вы, невестушка.
И тут Дарьюшка выпалила:
– Я вам не невестушка, а соперница.
– Что? Что?!
– Соперница.
– С ума сошла!
– Как вас передернуло! Значит, правда. Я это знала еще три года назад. Вы хитрая и жестокая. Как вы удивились, что Гавриил Иванович привез жену, ха-ха-ха! О, как вы удивились! Какие у вас были глаза в ту ночь, бог мой.
Туча нашла на солнце, и в доме на дюне потемнело; и лицо хозяйки стало темным, мрачным.
– Ты и в самом деле больная, – глухо ответила Прасковья Васильевна. – Тебе бы, голубушка, в больнице лежать, а не замуж выходить.
– А тебе… тебе… – Дарьюшка задыхалась от злобы, – тебе бы не с мужчинами играть, а… вот с этим котом!
Такого оскорбления Прасковья Васильевна стерпеть не могла. Она откинула стул и, презрительно взглянув на Дарьюшку, быстро ушла в другую комнату, хлопнув створчатой дверью.
– Если вас не задержит дождь в городе.
– Меня дождь не задержит, – сухо ответила Дарьюшка.
– Я вас не обременяю, извините?
– Я передам записку.
На мосту через Татарскую протоку Енисея Дарьюшка не удержалась и прочитала записку. Некто подписавшийся буквами «М. М.» уведомлял «П. В.», что получены очень важные сведения из «П» и что сегодня, 3-го августа 1917 года, состоится «в том доме» очень важное партийное собрание, и «П. В.» непременно должна быть к девяти часам вечера.
Вот и все. Ничего особенного. Но Дарьюшка, натасканная Вероникой Самосовой, усмотрела в этой записке много скверны и пакости. «П. В.» приглашают, конечно, на сходку большевиков, и они будут там что-то обсуждать коварное и злое, чтобы взять верх в Учредительном собрании России.
Рванула гроза с невероятным треском, точно само небо лопнуло, как огромный барабан. «Я ей скажу! Я ей все скажу! – надумала Дарьюшка, скомкав записку в руке. – Пусть не думает, что я дура, набитая скорлупою!»
Лил дождь, гремело небо, а Дарьюшка шла, как по сухому, прямо берегом, увязая в глине, и чуть не потеряла ботинок – до того была сердитая.
Прасковья Васильевна очень удивилась, когда Дарьюшка вошла в гостиную мокрая как лягушка, в мокрой шелковой накидке, прилипшей к платью, в грязных ботинках и с сумочкой в руке.
– Надо бы раздеться, милая, в прихожей, – заметила Прасковья Васильевна. – Наша тетя Устя не из молодых л з а каждым прибирать не может. Но что с вами? – Прасковья Васильевна отодвинула на столе блюдце с чашкой; она пила чай одна, и на коленях ее сидел паршивый кот.
– Вам записка. – Дарьюшка подала записку, как камень.
– Однако, как вы ее скомкали! Могли бы в сумочку положить.
Дарьюшка обрезала:
– Не всякие записки кладутся в мою сумочку. Я, например, терпеть не могу записок про тайные сходки.
Прасковья Васильевна выпрямилась и сунула свои больные руки между колен.
– Вот как! Но если вас попросили…
– Меня могут попросить поджечь этот дом, – перебила Дарьюшка, воспаляясь гневом, – и я должна поджечь?
– Однако! – Прасковья Васильевна поднялась и на шаг отступила от круглого стола, как бы издали приглядываясь к Дарьюшке. – Однако не всегда читают чужие записки. Не так ли?
– Чужие? – Дарьюшка сузила глаза, и губы у нее непонятно задергались, как у обиженного ребенка. – Чужие тайны, сударыня, бывают опасными тайнами для всех. Да! А вы все – опасные «товарищи»! И тайны ваши опасные. Очень опасные. Если послушать – вы так печетесь о судьбе России, что просто заплакать хочется, какие вы добрые и заботливые. А если подумать – вы задушите Россию, если вам дать власть. Задушите!
Прасковья Васильевна не на шутку разозлилась. Она стояла возле круглого стола, высокая и прямая, и волосы ее, полные воздуха, просвечиваясь на солнце, отливали золотом.
– Прежде всего, голубушка, мои тайны – не твои тайны, и я никому не позволю вмешиваться в них, – спокойно проговорила она, хотя лицо ее заметно побледнело. – Ну, а если вам угодно знать, у большевиков нет никакой тайны. Наши тайны знает весь мир. Экспроприация фабрик и заводов у капиталистов; экспроприация земель у помещиков, вся власть Советам рабочих и крестьянских депутатов.
– Знаю, сударыня!
– Плохо знаете, голубушка. Наши тайны записаны в «Манифесте Коммунистической партии». И если бы вы…
– Читала, сударыня! – опять перебила Дарьюшка. – «Манифест» не про вас писали Маркс и Энгельс. Не про вас! Тот «Манифест» был создан для французской революции, а не нашей, русской революции. Мы не французы, не немцы, а русские. Сейчас не девяносто третий год, не сорок восьмой год и не семьдесят первый год прошлого столетия, сударыня, а семнадцатый двадцатого века. Да! Или вы все перепутали?
– Какой вздор! Если бы вы знали задачи нашей партии…
– Знаю!.. Наслышалась про «Манифест» Маркса, Только мы русские, а не немцы!..
– Не мудрено, что вы окончательно заблудились, – спокойно ответила Прасковья Васильевна. – «Манифест Коммунистической партии» – это святая истина. И не для немцев и французов, а для всех коммунистов мира. Но я вижу, что «Манифест» до вас не дошел. Не созрели вы, дочь Елизара Елизаровича Юскова. Ну, а насчет тайн большевиков – они у всех на языке сейчас: «Долой Временное правительство буржуазии и капиталистов со всеми их прихлебателями! Долой войну! Вся власть Советам!» Вот наши «тайны». Судьба народа должна быть в руках самого народа.
– Народа? Какого народа? – наплыла Дарьюшка. – Вы – народ? Я – не народ, и все, как я, – не народ? Да? А я хочу, чтобы все в России жили свободно.
– И ваш папаша, конечно?
– И вы, конечно. И мой папаша, конечно. Разные, всякие. И без всякого насилия над совестью человека. Да! В этом доме нет ни одной иконы… А почему? Потому что вы, атеистка, не верите ни в бога, ни в душу, ни в черта. И все должны не верить, конечно. А я верю в бога. И миллионы верят, как я. Так почему же моя вера должна быть затоптана вашими ногами?
Прасковья Васильевна покачала головой:
– Какой же сумбур под вашей мокрой шляпкой с пером. Ужас! Но прежде чем кидаться в драку, вам бы надо разобраться, голубушка, что к чему, а не принимать на веру вздор Вероники Самосовой. Интриганки и сводни! Она внушила вам опасные мысли, и вы ей поверили и мечете громы и молнии. А вы подумали: кто такая Вероника Самосова? Она и меньшевичка-интернационалистка, она и в кадетах побывала, а теперь эсерка. А в целом – провокаторша.
– Лжете!
– Тогда узнайте у госпожи Самосовой: кто ее финансирует? На чьи деньги форсит госпожа Самосова?
– Она классная дама гимназии.
– На жалованье классной дамы не до форсу. А Вероника Самосова – самая нарядная дама города. Она почетная гостья в почетных домах, да и в самом Петербурге она плавала среди знатных господ. С чего бы, а? Какого она роду-племени? Всего-навсего дочь акцизного чиновника. И вдруг знатные дома распахнулись перед ней.
– Она была сослана в Минусинск, – напомнила Дарьюшка.
– А вы узнайте лучше, кто и когда ее сослал и за какое преступление. Не знаете? На Песочной живет отставной офицер Крашенинников. Он вам скажет, в какой скандальной афере была замешана Вероника Самосова, за что и угодила в ссылку. Но, упаси бог, не являйтесь к Крашенинникову одна. Это человек конченый, алкоголик.
– Не верю. Это вы сейчас придумали, чтобы опорочить Самосову. Она лучше вас и откровеннее вас. Да!
– Потом вы сами узнаете, но будет поздно, – печально проговорила Прасковья Васильевна, – но будет очень поздно. Теперь мне понятно, почему Гавря вступил в партию эсеров. Он же такой далекий человек от политики и вдруг – эсер! И все вы, невестушка.
И тут Дарьюшка выпалила:
– Я вам не невестушка, а соперница.
– Что? Что?!
– Соперница.
– С ума сошла!
– Как вас передернуло! Значит, правда. Я это знала еще три года назад. Вы хитрая и жестокая. Как вы удивились, что Гавриил Иванович привез жену, ха-ха-ха! О, как вы удивились! Какие у вас были глаза в ту ночь, бог мой.
Туча нашла на солнце, и в доме на дюне потемнело; и лицо хозяйки стало темным, мрачным.
– Ты и в самом деле больная, – глухо ответила Прасковья Васильевна. – Тебе бы, голубушка, в больнице лежать, а не замуж выходить.
– А тебе… тебе… – Дарьюшка задыхалась от злобы, – тебе бы не с мужчинами играть, а… вот с этим котом!
Такого оскорбления Прасковья Васильевна стерпеть не могла. Она откинула стул и, презрительно взглянув на Дарьюшку, быстро ушла в другую комнату, хлопнув створчатой дверью.
V
В тот же день Дарьюшка переехала к дяде Василию.
Но и в доме дяди Дарьюшка не задержалась. Встретила в городе политссыльного из Белой Елани Петержинского, и тот просил ее содействия и помощи в открытии школы в Белой Елани, где тьма прижилась от сотворения мира. Дарьюшка ухватилась: она будет учительницей в Белой Елани! В уезде она добилась постановления об открытии школы, но денег не дали. Туго было с деньгами. Дарьюшка надумала тряхнуть мошну папаши…
Елизар Елизарович алтына не кинул на школу, но зато тысячу рублей золотом пожертвовала престарелая бабка Ефимия. С того и пошло. С миру по нитке – и школу открыли в Белой Елани.
Гавря сопел, сердился на непутевую жену, но сдался: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не уросило.
Был зимний день. Нежданно к Дарьюшке явилась в гости Вероника Георгиевна – сама на себя не похожая. Случилась беда! Большевики совершили переворот в Петрограде и пришли к власти. Совдепия утвердилась по всей России, и, что самое страшное, Вероника оказалась за бортом, как и вся ее партия эсеров.
Всю ночь они совещались в доме бабки Ефимии, где жила Дарьюшка после приезда в Белую Елань…
Куча ужасов и страхов! По всей России совдепы хамов, которые-де только и умеют, что разрушать и убивать себе неугодных. В уезде создано некое ЧК, и председателем УЧК назначен политссыльный большевик Таволожин. И, бог, мой, что творится… И тот схвачен, офицер, и другой, и всех без суда и следствия пустили в расход.
Идейный вождь минусинских эсеров Николай Михайлович, благословивший Дарьюшку вступить в партию эсеров, схвачен. Сама Вероника пока еще дышит, но, кто знает, что будет с нею завтра?
– Мне даже сны такие снятся, что меня ведут ночью в бор за тюрьму и там… – Вероника боялась досказать, что с нею сделают в бору за тюрьмою «там», но Дарьюшка и так понимала, подавленная потрясающими известиями. – Ты помнишь, милая, нашу клятву?
Дарьюшка, конечно, помнила.
– И ты не отступишь от своей клятвы? – домогалась Вероника. – Я хочу верить, что тебя не испугает даже смерть, если настал час свершить святое дело и спасти Россию… Какие-то большевики, боже! Кто они такие? Пришли из ничто, из праха! У них теперь Ленин. А кто он? Явился из Германии. С чем же он пожаловал от кайзера? Ты представляешь, что будет с Россией, когда всех нас захватят немцы?
Дарьюшка не знала, что сказать; ночь легла беспросветная – ни зги впереди; тьма, забвение.
– Ты веришь мне, милая?
– Мне страшно, страшно, – глухо отозвалась Дарьюшка.
– И мне страшно, милая. Но мы же существуем и не будем ждать, когда придут за нами. Ужас!
Вероника явилась неспроста. Она сообщила, что создан тайный «Союз освобождения России от большевизма», и она, женственная Вероника Самосова, особо доверенное лицо союза по Минусинскому уезду, а Дарьюшка заочно «кооптирована в губернский подпольный комитет союза».
– Тебе такая честь, милая! Тебя же знают и ценят, – льнула Вероника. Они сидели в темной горнице на кровати Дарьюшки, накинув на плечи одеяло и спрятав ноги под пуховые подушки. – Мы будем действовать, а. не ждать милости от большевиков. Иначе кто же спасет Россию от жестокости?
Для подпольного союза нужно было достать золото – не пустые бумажки, которые мужики таскают мешками, а чеканное золото. И это золото надо было взять у миллионщиков Белой Елани и у других богатых мужиков, которым большевики наступили на хвост.
Как раз в это время, за три дня до приезда Вероники в Белую Елань, инженер Грива уехал по делам приисков в Красноярский губернский Совет. «Как это чудесно! – ликовала Вероника. – Как только толстосумы раскошелятся, ты сейчас же поедешь в Красноярск. Я тебе дам явку. И тогда… тогда око за око, зуб за зуб, как сказано в Священном писании. У нас другого выбора нет, милая. Я тебе еще открою тайну: в уезде появился святой Ананий. Божественный святой Ананий. Само провидение господне послало нам мученика…» Так Дарьюшка впервые услышала про явление святого Анания.
Двое суток Вероника Георгиевна где-то пропадала, с кем встречалась, у кого коротала ночи – одному богу известно. В ночь на пятое декабря, предупредив Дарьюшку и особо Варварушку, Вероника принимала в доме нежданных гостей на тайную сходку союза. Первым пожаловал Елизар Елизарович, за ним Микула – кучер Елизара Елизаровича, казаки Сумковы, родственники атамана Сотникова, ввалился в рваном полушубочке золотопромышленник Ухоздвигов, а потом и сыновья его: сотник Иннокентий Иннокентьевич и поручик Гавриил Иннокентьевич. И еще казаки – и все больше пожилые, бородатые, тертые на жерновах жизни, обстрелянные на позициях. Из Щедринки пришли богатые куркули – Мурашкин и Савушкин. Всего собралось пятнадцать лбов, из них четверо проживали в Белой Елани тайно, скрываясь от арестов.
Бабушка Ефимия удалилась в боковушку Варварушки и там нашла себе покой. Не те годы, чтобы ходить в заговорщиках! Варварушку с одним из казаков Вероника отослала во двор, чтоб в случае чего предупредить об опасности.
Чаем не потчевались: не до того было.
Вероника сразу приступила к делу. Зачитала послание союза к братьям и сестрам, призывающее к подготовке вооруженного восстания. Из этого послания Дарьюшка узнала, что восстание свершится весною 1918 года и будет повсеместным – от Москвы до Владивостока… В Минусинском уезде возглавит восстание некий атаман Георгий, приказы которого должны выполняться беспрекословно всеми, кто вступил в «Союз освобождения России от большевизма». И что упомянутый атаман Георгий, в свою очередь, должен всемерно поддерживать святого Анания-великомученика, и все должны содействовать распространению «божьих писем» святого Анания. С одним из таких «божьих писем» Вероника Георгиевна познакомила собравшихся. Сотник Ухоздвигов должен срочно подготовить тайные явки и надежные места для хранения оружия. Таких мест должно быть три: на приисках Ольховки и Благодатном и в Белой Елани. Желательно в доме Ефимии Юсковой. Кроме того, все имеющееся оружие у казаков должно быть взято на строгий учет. Кто даст оружие ревкомовцам – совдеповцам, тот объявляется изменником присяги и казачьему войску, и что битва с антихристом предстоит долгая и упорная.
Под письмом было две подписи. Крупным, давящим почерком подписался: «С нами бог. Святой Ананий».
Под «святым Ананием» беглым почерком:
«Атаман Георгий». Числа и месяца не было, года тоже.
Сотник Ухоздвигов подумал, что «святой Ананий», скорее всего, фигура заслонная, а письмо сочинил сам «атаман Георгий». Такого атамана сотник Ухоздвигов не знал. Может, кто из есаулов скрывается под чужим именем?
Миллионщики и богатые казаки на этот раз не скаредничали. На спасение живота своего и дела своего чего не пожертвуешь!
Разошлись со сходки так же, как и сошлись, – поодиночке, каждый в свою нору.
Вероника с Дарьюшкой улеглись спать на одной кровати. Тикали настенные часы, унося секунды и жизнь, а Дарьюшке не спалось. Сама Вероника сладко посапывала на подушке, как жрица после судного моленья. Кто-то постучал в ставень горницы. Дарьюшка испугалась. Через некоторое время стук повторился. Дарьюшка подошла к окну, закрытому ставнем, окликнула:
– Кто там?
– Веронику! – раздалось в ответ.
Тут и Вероника вскочила, брякнув спросонья:
– Боже! Святой Ананий.
– Святой Ананий?
Вероника спохватилась, что сболтнула лишку и уклончиво ответила:
– Во сне видела святого Анания. Такой волшебный сон, милая. Воинственный сон. Меня зовут, да? Я же забыла, что обещала быть у Тужилиных…
Дарьюшка не поверила Веронике, но ничего не сказала. «Все теперь тайны, тайны!» И как только Вероника ушла и Варварушка закрыла за нею сенную дверь, Дарьюшка опустилась на колени и долго молилась перед иконами. Зажгла огарок свечи перед темными староверческими иконами – достоянием набожной Варварушки, и снова стала на колени.
Она почувствовала себя беспомощной и потерянной в пустынном море. И как будто что-то сломалось у ней внутри и умерло. Она не знала, что умерло, но что-то умерло. Вспомнила «божье письмо» святого Анания – скорее не письмо, а воинский приказ, и как будто въявь увидела перед собою бородатое сборище казаков. Они были на сходке в полушубках, шубах, безоружные, как добрые миряне, но Дарьюшка видела их сейчас в казачьих шинелях, в штанах с лампасами, с шашками и пиками, и где-то в роще будто ржали казачьи кони.
Не в силах успокоиться, открыла Псалтырь и прочла девяностый псалом – молитву Моисееву, человека божьего. Потом вернулась вспять, прочла восемьдесят шестой псалом, молитву Давидову, и тут огарок свечи погас.
Спряталась в постель…
Из кромешной тьмы явились кошмары. Они лезли из бревенчатых стен, пучились из подполья, скулили в дымовую трубу, скреблись в ставни с улицы, и не было от них спасения.
Так и забылась в тяжком сне…
Утром вернулась Вероника Георгиевна – сияющая и довольная; дело свершилось, и Дарьюшка должна немедленно выехать в Красноярск, а с нею казак Тужилин, кому миллионщики доверили сопровождать Дарьюшку с золотом.
– Как же школа? – вспомнила Дарьюшка. Вероника, понятно, заменит Дарьюшку в школе. Напутствуя перед дорогой, Вероника передала Дарьюшке бронзовое крестьянское колечко с двумя зазубринками – тайный знак союза. С этим кольцом Дарьюшка должна явиться в такой-то дом в Красноярске и сказать три слова старухе.
– Ты ее сразу узнаешь, старуху. Если придешь днем, – она будет в коляске – у ней парализованы ноги. Звать Анастасия Евлампиевна. Скажешь ей: «Спаси вас господи». И покажешь колечко. Она назовет явку и даст тебе серебряное колечко, и тогда ты придешь туда, куда надо. Ради бога, будь осторожна. На явке побывай до встречи с мужем. Ни слова Гриве! Он хотя и в нашей партии, но ты же знаешь, какой он безразличный человек к судьбе России.
Золото упрятали в мешок с овсом, и мешок засунули в передок выездной кошевы Елизара Елизаровича. Вероника передала Дарьюшке тоненькую книжку Троцкого, напечатанную на желтой бумаге, это была брошюрка о «перманентной революции».
– Можешь не читать, – усмехнулась Вероника. – Но, не дай бог, не потеряй книжку! Отдашь ее отцу Мирону, когда у старухи узнаешь явку. Только в его собственные руки.
Что еще за «отец Мирон»? Какая старуха. Темная ночь…
Но и в доме дяди Дарьюшка не задержалась. Встретила в городе политссыльного из Белой Елани Петержинского, и тот просил ее содействия и помощи в открытии школы в Белой Елани, где тьма прижилась от сотворения мира. Дарьюшка ухватилась: она будет учительницей в Белой Елани! В уезде она добилась постановления об открытии школы, но денег не дали. Туго было с деньгами. Дарьюшка надумала тряхнуть мошну папаши…
Елизар Елизарович алтына не кинул на школу, но зато тысячу рублей золотом пожертвовала престарелая бабка Ефимия. С того и пошло. С миру по нитке – и школу открыли в Белой Елани.
Гавря сопел, сердился на непутевую жену, но сдался: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не уросило.
Был зимний день. Нежданно к Дарьюшке явилась в гости Вероника Георгиевна – сама на себя не похожая. Случилась беда! Большевики совершили переворот в Петрограде и пришли к власти. Совдепия утвердилась по всей России, и, что самое страшное, Вероника оказалась за бортом, как и вся ее партия эсеров.
Всю ночь они совещались в доме бабки Ефимии, где жила Дарьюшка после приезда в Белую Елань…
Куча ужасов и страхов! По всей России совдепы хамов, которые-де только и умеют, что разрушать и убивать себе неугодных. В уезде создано некое ЧК, и председателем УЧК назначен политссыльный большевик Таволожин. И, бог, мой, что творится… И тот схвачен, офицер, и другой, и всех без суда и следствия пустили в расход.
Идейный вождь минусинских эсеров Николай Михайлович, благословивший Дарьюшку вступить в партию эсеров, схвачен. Сама Вероника пока еще дышит, но, кто знает, что будет с нею завтра?
– Мне даже сны такие снятся, что меня ведут ночью в бор за тюрьму и там… – Вероника боялась досказать, что с нею сделают в бору за тюрьмою «там», но Дарьюшка и так понимала, подавленная потрясающими известиями. – Ты помнишь, милая, нашу клятву?
Дарьюшка, конечно, помнила.
– И ты не отступишь от своей клятвы? – домогалась Вероника. – Я хочу верить, что тебя не испугает даже смерть, если настал час свершить святое дело и спасти Россию… Какие-то большевики, боже! Кто они такие? Пришли из ничто, из праха! У них теперь Ленин. А кто он? Явился из Германии. С чем же он пожаловал от кайзера? Ты представляешь, что будет с Россией, когда всех нас захватят немцы?
Дарьюшка не знала, что сказать; ночь легла беспросветная – ни зги впереди; тьма, забвение.
– Ты веришь мне, милая?
– Мне страшно, страшно, – глухо отозвалась Дарьюшка.
– И мне страшно, милая. Но мы же существуем и не будем ждать, когда придут за нами. Ужас!
Вероника явилась неспроста. Она сообщила, что создан тайный «Союз освобождения России от большевизма», и она, женственная Вероника Самосова, особо доверенное лицо союза по Минусинскому уезду, а Дарьюшка заочно «кооптирована в губернский подпольный комитет союза».
– Тебе такая честь, милая! Тебя же знают и ценят, – льнула Вероника. Они сидели в темной горнице на кровати Дарьюшки, накинув на плечи одеяло и спрятав ноги под пуховые подушки. – Мы будем действовать, а. не ждать милости от большевиков. Иначе кто же спасет Россию от жестокости?
Для подпольного союза нужно было достать золото – не пустые бумажки, которые мужики таскают мешками, а чеканное золото. И это золото надо было взять у миллионщиков Белой Елани и у других богатых мужиков, которым большевики наступили на хвост.
Как раз в это время, за три дня до приезда Вероники в Белую Елань, инженер Грива уехал по делам приисков в Красноярский губернский Совет. «Как это чудесно! – ликовала Вероника. – Как только толстосумы раскошелятся, ты сейчас же поедешь в Красноярск. Я тебе дам явку. И тогда… тогда око за око, зуб за зуб, как сказано в Священном писании. У нас другого выбора нет, милая. Я тебе еще открою тайну: в уезде появился святой Ананий. Божественный святой Ананий. Само провидение господне послало нам мученика…» Так Дарьюшка впервые услышала про явление святого Анания.
Двое суток Вероника Георгиевна где-то пропадала, с кем встречалась, у кого коротала ночи – одному богу известно. В ночь на пятое декабря, предупредив Дарьюшку и особо Варварушку, Вероника принимала в доме нежданных гостей на тайную сходку союза. Первым пожаловал Елизар Елизарович, за ним Микула – кучер Елизара Елизаровича, казаки Сумковы, родственники атамана Сотникова, ввалился в рваном полушубочке золотопромышленник Ухоздвигов, а потом и сыновья его: сотник Иннокентий Иннокентьевич и поручик Гавриил Иннокентьевич. И еще казаки – и все больше пожилые, бородатые, тертые на жерновах жизни, обстрелянные на позициях. Из Щедринки пришли богатые куркули – Мурашкин и Савушкин. Всего собралось пятнадцать лбов, из них четверо проживали в Белой Елани тайно, скрываясь от арестов.
Бабушка Ефимия удалилась в боковушку Варварушки и там нашла себе покой. Не те годы, чтобы ходить в заговорщиках! Варварушку с одним из казаков Вероника отослала во двор, чтоб в случае чего предупредить об опасности.
Чаем не потчевались: не до того было.
Вероника сразу приступила к делу. Зачитала послание союза к братьям и сестрам, призывающее к подготовке вооруженного восстания. Из этого послания Дарьюшка узнала, что восстание свершится весною 1918 года и будет повсеместным – от Москвы до Владивостока… В Минусинском уезде возглавит восстание некий атаман Георгий, приказы которого должны выполняться беспрекословно всеми, кто вступил в «Союз освобождения России от большевизма». И что упомянутый атаман Георгий, в свою очередь, должен всемерно поддерживать святого Анания-великомученика, и все должны содействовать распространению «божьих писем» святого Анания. С одним из таких «божьих писем» Вероника Георгиевна познакомила собравшихся. Сотник Ухоздвигов должен срочно подготовить тайные явки и надежные места для хранения оружия. Таких мест должно быть три: на приисках Ольховки и Благодатном и в Белой Елани. Желательно в доме Ефимии Юсковой. Кроме того, все имеющееся оружие у казаков должно быть взято на строгий учет. Кто даст оружие ревкомовцам – совдеповцам, тот объявляется изменником присяги и казачьему войску, и что битва с антихристом предстоит долгая и упорная.
Под письмом было две подписи. Крупным, давящим почерком подписался: «С нами бог. Святой Ананий».
Под «святым Ананием» беглым почерком:
«Атаман Георгий». Числа и месяца не было, года тоже.
Сотник Ухоздвигов подумал, что «святой Ананий», скорее всего, фигура заслонная, а письмо сочинил сам «атаман Георгий». Такого атамана сотник Ухоздвигов не знал. Может, кто из есаулов скрывается под чужим именем?
Миллионщики и богатые казаки на этот раз не скаредничали. На спасение живота своего и дела своего чего не пожертвуешь!
Разошлись со сходки так же, как и сошлись, – поодиночке, каждый в свою нору.
Вероника с Дарьюшкой улеглись спать на одной кровати. Тикали настенные часы, унося секунды и жизнь, а Дарьюшке не спалось. Сама Вероника сладко посапывала на подушке, как жрица после судного моленья. Кто-то постучал в ставень горницы. Дарьюшка испугалась. Через некоторое время стук повторился. Дарьюшка подошла к окну, закрытому ставнем, окликнула:
– Кто там?
– Веронику! – раздалось в ответ.
Тут и Вероника вскочила, брякнув спросонья:
– Боже! Святой Ананий.
– Святой Ананий?
Вероника спохватилась, что сболтнула лишку и уклончиво ответила:
– Во сне видела святого Анания. Такой волшебный сон, милая. Воинственный сон. Меня зовут, да? Я же забыла, что обещала быть у Тужилиных…
Дарьюшка не поверила Веронике, но ничего не сказала. «Все теперь тайны, тайны!» И как только Вероника ушла и Варварушка закрыла за нею сенную дверь, Дарьюшка опустилась на колени и долго молилась перед иконами. Зажгла огарок свечи перед темными староверческими иконами – достоянием набожной Варварушки, и снова стала на колени.
Она почувствовала себя беспомощной и потерянной в пустынном море. И как будто что-то сломалось у ней внутри и умерло. Она не знала, что умерло, но что-то умерло. Вспомнила «божье письмо» святого Анания – скорее не письмо, а воинский приказ, и как будто въявь увидела перед собою бородатое сборище казаков. Они были на сходке в полушубках, шубах, безоружные, как добрые миряне, но Дарьюшка видела их сейчас в казачьих шинелях, в штанах с лампасами, с шашками и пиками, и где-то в роще будто ржали казачьи кони.
Не в силах успокоиться, открыла Псалтырь и прочла девяностый псалом – молитву Моисееву, человека божьего. Потом вернулась вспять, прочла восемьдесят шестой псалом, молитву Давидову, и тут огарок свечи погас.
Спряталась в постель…
Из кромешной тьмы явились кошмары. Они лезли из бревенчатых стен, пучились из подполья, скулили в дымовую трубу, скреблись в ставни с улицы, и не было от них спасения.
Так и забылась в тяжком сне…
Утром вернулась Вероника Георгиевна – сияющая и довольная; дело свершилось, и Дарьюшка должна немедленно выехать в Красноярск, а с нею казак Тужилин, кому миллионщики доверили сопровождать Дарьюшку с золотом.
– Как же школа? – вспомнила Дарьюшка. Вероника, понятно, заменит Дарьюшку в школе. Напутствуя перед дорогой, Вероника передала Дарьюшке бронзовое крестьянское колечко с двумя зазубринками – тайный знак союза. С этим кольцом Дарьюшка должна явиться в такой-то дом в Красноярске и сказать три слова старухе.
– Ты ее сразу узнаешь, старуху. Если придешь днем, – она будет в коляске – у ней парализованы ноги. Звать Анастасия Евлампиевна. Скажешь ей: «Спаси вас господи». И покажешь колечко. Она назовет явку и даст тебе серебряное колечко, и тогда ты придешь туда, куда надо. Ради бога, будь осторожна. На явке побывай до встречи с мужем. Ни слова Гриве! Он хотя и в нашей партии, но ты же знаешь, какой он безразличный человек к судьбе России.
Золото упрятали в мешок с овсом, и мешок засунули в передок выездной кошевы Елизара Елизаровича. Вероника передала Дарьюшке тоненькую книжку Троцкого, напечатанную на желтой бумаге, это была брошюрка о «перманентной революции».
– Можешь не читать, – усмехнулась Вероника. – Но, не дай бог, не потеряй книжку! Отдашь ее отцу Мирону, когда у старухи узнаешь явку. Только в его собственные руки.
Что еще за «отец Мирон»? Какая старуха. Темная ночь…
VI
Елизар Елизарович заложил лучшую пару коней и отправил с Дарьюшкой своего доверенного кучера, Микулу; ни в чем не поскупился. Такая щедрость папаши неприятно поразила Дарьюшку, но она гнала от себя всякие совращающие мысли, как поганых мух гонят с тарелки с медом.
Микула не жалел коней. Нахлестывал коренного рысака и красавицу пристяжную.
Неразговорчивый казак Тужилин, когда останавливались на ночевку, не расставался с мешком овса – себе в изголовье клал. Так и спали бок о бок с дюжим Микулой, а в изголовье мешок овса.
Морозным мглистым вечером Дарьюшка приехала в Красноярск. И не к мужу, в дом капитана Гривы, а прежде всего отыскала бревенчатую избу на Благовещенской улице, где жила старуха с парализованными ногами. Все случилось так, как предупредила Вероника. Старуха взяла бронзовое колечко, долго смотрела на зазубрины, а потом вынула из укромного места серебряное колечко, а на нем вмятинка. Адрес назвала, куда заехать: угол Театрального переулка и Песочной улицы, дом Шмандина…
Рысаки, взмыленные за долгую дорогу, устало плелись о Благовещенской по Театральному переулку до Песочной улицы. К дому Шмандиных Дарьюшка подошла пешком, постучалась в глухую калитку и позвала Андрона Поликарповича. Тот вышел в жилетке с кармашками, в черной рубахе.
– Милости прошу, – приветил бородатый хозяин, как только Дарьюшка показала колечко. – Заезжайте, добрые люди.
Микула с Тужилиным заехали в ограду.
Дарьюшка так устала за дорогу, что у ней подкашивались ноги в поярковых, расписных по голенищам пимах, купленных мужем на ярмарке.
Хозяин провел Дарьюшку на второй этаж. На первом этаже размещалась скобяная лавка, где год назад приценивался к златоустовским подковам Филимон Прокопьевич и хозяин-скобянщик потешался над мужиком из тайги.
– Позвольте вашу шубу. Раздевайтесь, раздевайтесь, гостьюшка, – привечал мордастый бородач; и если бы Дарьюшка внимательно взглянула в его лицо, она бы без особого труда узнала в нем лихого рубаку казака и не иначе как хорунжего.
Весь второй этаж разделен был на две половины. В одной из половин, в четырех комнатах, размещалась семья Андрона Поликарповича: седая старуха, жена не из молодых, дочь из старых дев, бельмоватая на один глаз, и детина под потолок, с усиками, сын хозяина.
Дарьюшка поздоровалась со всеми.
– Я должна… – начала было Дарьюшка. Хозяин угодливо перебил:
– Знаю, знаю, гостьюшка. Сейчас приготовлю комнату. Как же, как же! – И ушел. Не прошло трех минут, как хозяин вернулся и пригласил гостью «посмотреть» гостиный номер.
Вся вторая половина дома сдавалась заезжим гостям. Здесь было три комнаты и большая зала с круглым столом. В зале пахло дорогим табаком. На круглом столе под скатертью стоял на подносе самовар с чайником на конфорке; две чашки на блюдцах, сдоба в сухарнице, нарезанная ломтиками ветчина в блюде и нарезанная семга в рыбнице. В залу вошел человек в косоворотке, в домашних туфлях. Дарьюшка ахнула. Она узнала полковника Толстова! Не кто иной, как сам Сергей Сергеевич! Седая голова, тонкое холеное лицо с прямым носом и топкие губы под коротко стриженными усами.
– Позвольте кольцо, – вместо «здравствуй» сказал полковник Толстов, как будто не узнав Дарьюшку.
Дарьюшка подала кольцо.
– Покорнейше прошу. – Полковник подал стул. – Побеспокою вас, Андрон Поликарпович. Самоварчик подогрейте. Чайком побалуемся.
Когда хозяин ушел, полковник подошел к Дарьюшке и тихо спросил:
– Своего имени хозяину не называли?
– Нет.
– И что у вас в городе муж?
– Нет.
– Отлично. Хозяин разговаривал с ямщиком и с тем, кто приехал с вами?
– Нет. Он сразу меня повел в дом.
– Минуточку!
Полковник накинул на плечи полушубок и ушел, оставив Дарьюшку. Вернулся он минут через пять, а вслед за ним казак Тужилин с мешком овса. Мешок пронесли в комнату. Потом полковник опять ушел с Тужилиным, и Дарьюшка не утерпела, подошла к окну и взглянула в ограду, В кошеву уселись Микула с Тужилиным и уехали. Полковник закрыл за ними ворота. «Как же я, боже!» – испугалась Дарьюшка, возвращаясь на свой стул.
Но где же «отец Мирон»? Туда ли она попала? Не спутала ли адрес явки?
Полковник вернулся и успокоил:
– Они придут за вами завтра под вечер. Нам предстоит серьезный разговор… Дарья Елизаровна. – И внимательно, чуть усмехаясь, взглянул в растерянное лицо Дарьюшки.
– Я вас узнала, – промолвила Дарьюшка, но не успела назвать полковника по имени-отчеству.
– Тсс! Того, кого узнали, нету. А есть отец Мирон: добрый христианин. И вы… Какое вам имя удобнее? Назовем вас Аннушкой. Располагающее имя. Еще более располагающее: Анна Ивановна, – сказал первое, что пришло в голову, и глаза его испытующе щурились. – Будем знакомы, Анна Ивановна. Да не запамятуйте мое имя: Мирон Власович Кузьмин – мещанин из Екатеринбурга. Торгующий скобяными товарами. Ну, а хозяин мой, скобянщик Андрон Поликарпович Шмандин, мой должник по скобяным товарам.
Дарьюшка вздохнула: она еще не обвыклась с такими тайнами и тем более со своим новым именем и отчеством. Аннушка! Да еще Анна Ивановна! Смешно просто.
– Как вы доехали, Анна Ивановна?
– Мороз!
– Настали морозы. Жестокие морозы, – отозвался отец Мирон и пошел вокруг стола по ковру с проплешинами. Он был в войлочных туфлях, в черных суконных штанах и в рубахе под пояском по чреслам. – Жестокие морозы сковали Россию!
Дарьюшка ничего не ответила. И что она могла сказать, «заочно кооптированная в губернский подпольный комитет «Союза освобождения России от большевизма»? Что ей известно из подлинных намерений союза? С кем они и за кого они, заговорщики? Сами за себя и за свои драгоценные холеные шкуры или они в самом деле пекутся о судьбе России?
Микула не жалел коней. Нахлестывал коренного рысака и красавицу пристяжную.
Неразговорчивый казак Тужилин, когда останавливались на ночевку, не расставался с мешком овса – себе в изголовье клал. Так и спали бок о бок с дюжим Микулой, а в изголовье мешок овса.
Морозным мглистым вечером Дарьюшка приехала в Красноярск. И не к мужу, в дом капитана Гривы, а прежде всего отыскала бревенчатую избу на Благовещенской улице, где жила старуха с парализованными ногами. Все случилось так, как предупредила Вероника. Старуха взяла бронзовое колечко, долго смотрела на зазубрины, а потом вынула из укромного места серебряное колечко, а на нем вмятинка. Адрес назвала, куда заехать: угол Театрального переулка и Песочной улицы, дом Шмандина…
Рысаки, взмыленные за долгую дорогу, устало плелись о Благовещенской по Театральному переулку до Песочной улицы. К дому Шмандиных Дарьюшка подошла пешком, постучалась в глухую калитку и позвала Андрона Поликарповича. Тот вышел в жилетке с кармашками, в черной рубахе.
– Милости прошу, – приветил бородатый хозяин, как только Дарьюшка показала колечко. – Заезжайте, добрые люди.
Микула с Тужилиным заехали в ограду.
Дарьюшка так устала за дорогу, что у ней подкашивались ноги в поярковых, расписных по голенищам пимах, купленных мужем на ярмарке.
Хозяин провел Дарьюшку на второй этаж. На первом этаже размещалась скобяная лавка, где год назад приценивался к златоустовским подковам Филимон Прокопьевич и хозяин-скобянщик потешался над мужиком из тайги.
– Позвольте вашу шубу. Раздевайтесь, раздевайтесь, гостьюшка, – привечал мордастый бородач; и если бы Дарьюшка внимательно взглянула в его лицо, она бы без особого труда узнала в нем лихого рубаку казака и не иначе как хорунжего.
Весь второй этаж разделен был на две половины. В одной из половин, в четырех комнатах, размещалась семья Андрона Поликарповича: седая старуха, жена не из молодых, дочь из старых дев, бельмоватая на один глаз, и детина под потолок, с усиками, сын хозяина.
Дарьюшка поздоровалась со всеми.
– Я должна… – начала было Дарьюшка. Хозяин угодливо перебил:
– Знаю, знаю, гостьюшка. Сейчас приготовлю комнату. Как же, как же! – И ушел. Не прошло трех минут, как хозяин вернулся и пригласил гостью «посмотреть» гостиный номер.
Вся вторая половина дома сдавалась заезжим гостям. Здесь было три комнаты и большая зала с круглым столом. В зале пахло дорогим табаком. На круглом столе под скатертью стоял на подносе самовар с чайником на конфорке; две чашки на блюдцах, сдоба в сухарнице, нарезанная ломтиками ветчина в блюде и нарезанная семга в рыбнице. В залу вошел человек в косоворотке, в домашних туфлях. Дарьюшка ахнула. Она узнала полковника Толстова! Не кто иной, как сам Сергей Сергеевич! Седая голова, тонкое холеное лицо с прямым носом и топкие губы под коротко стриженными усами.
– Позвольте кольцо, – вместо «здравствуй» сказал полковник Толстов, как будто не узнав Дарьюшку.
Дарьюшка подала кольцо.
– Покорнейше прошу. – Полковник подал стул. – Побеспокою вас, Андрон Поликарпович. Самоварчик подогрейте. Чайком побалуемся.
Когда хозяин ушел, полковник подошел к Дарьюшке и тихо спросил:
– Своего имени хозяину не называли?
– Нет.
– И что у вас в городе муж?
– Нет.
– Отлично. Хозяин разговаривал с ямщиком и с тем, кто приехал с вами?
– Нет. Он сразу меня повел в дом.
– Минуточку!
Полковник накинул на плечи полушубок и ушел, оставив Дарьюшку. Вернулся он минут через пять, а вслед за ним казак Тужилин с мешком овса. Мешок пронесли в комнату. Потом полковник опять ушел с Тужилиным, и Дарьюшка не утерпела, подошла к окну и взглянула в ограду, В кошеву уселись Микула с Тужилиным и уехали. Полковник закрыл за ними ворота. «Как же я, боже!» – испугалась Дарьюшка, возвращаясь на свой стул.
Но где же «отец Мирон»? Туда ли она попала? Не спутала ли адрес явки?
Полковник вернулся и успокоил:
– Они придут за вами завтра под вечер. Нам предстоит серьезный разговор… Дарья Елизаровна. – И внимательно, чуть усмехаясь, взглянул в растерянное лицо Дарьюшки.
– Я вас узнала, – промолвила Дарьюшка, но не успела назвать полковника по имени-отчеству.
– Тсс! Того, кого узнали, нету. А есть отец Мирон: добрый христианин. И вы… Какое вам имя удобнее? Назовем вас Аннушкой. Располагающее имя. Еще более располагающее: Анна Ивановна, – сказал первое, что пришло в голову, и глаза его испытующе щурились. – Будем знакомы, Анна Ивановна. Да не запамятуйте мое имя: Мирон Власович Кузьмин – мещанин из Екатеринбурга. Торгующий скобяными товарами. Ну, а хозяин мой, скобянщик Андрон Поликарпович Шмандин, мой должник по скобяным товарам.
Дарьюшка вздохнула: она еще не обвыклась с такими тайнами и тем более со своим новым именем и отчеством. Аннушка! Да еще Анна Ивановна! Смешно просто.
– Как вы доехали, Анна Ивановна?
– Мороз!
– Настали морозы. Жестокие морозы, – отозвался отец Мирон и пошел вокруг стола по ковру с проплешинами. Он был в войлочных туфлях, в черных суконных штанах и в рубахе под пояском по чреслам. – Жестокие морозы сковали Россию!
Дарьюшка ничего не ответила. И что она могла сказать, «заочно кооптированная в губернский подпольный комитет «Союза освобождения России от большевизма»? Что ей известно из подлинных намерений союза? С кем они и за кого они, заговорщики? Сами за себя и за свои драгоценные холеные шкуры или они в самом деле пекутся о судьбе России?