Страница:
Склонившись над Оцу, Мусаси откинул волосы с ее лица и посмотрел ей в глаза.
— Оцу, — ласково сказал он, — все это время, пока ты ждала, я был заточен в башне замка. Не видел солнца три года.
— Слышала.
— Ты знала?
— Такуан рассказывал.
— Такуан? Во всех подробностях?
— Почти. Я потеряла сознание, когда сорвалась с обрыва около харчевни в Микадзуки. Я убегала от Осуги и дядюшки Гона. Такуан спас меня, а потом пристроил в лавку корзинщика. Три года прошло с той поры. Он навещал меня несколько раз. Вчера зашел, пил чай. Не знаю, что подразумевал Такуан, сказав: «Речь идет о мужчине и женщине. Никому не дано знать, как обернется дело».
Мусаси, опустив руки, смотрел на дорогу, ведущую на запад. Встретит ли он снова человека, спасшего ему жизнь? Мусаси непрестанно восхищался добротой Такуана, безмерной, совершенно бескорыстной.
Мусаси понял, что монах не ограничился заботой только о его, Мусаси судьбе. Душевная щедрость Такуана обогрела Огин, Оцу, всех, кто нуждался в утешении.
«Речь идет о мужчине и женщине…» Слова Такуана смутили ум Мусаси. Он не мог проникнуть в суть. Таких слов не было ни в одной из бесчисленных книг, над которыми он корпел три года. Такуан никогда не касался его отношений с Оцу. Может быть, монах считал неуместным вмешательство в личную жизнь? Или в таких отношениях вообще нет установленных правил, как, например, в «Искусстве Войны»? Ни надежной стратегии, ни пути, гарантирующего победу? Или это новое испытание, задача, которую сможет решить только сам Мусаси?
Мусаси погрузился в раздумья, глядя на бегущую под мостом воду. Оцу не сводила глаз с его лица, спокойного и отрешенного.
— Я ведь могу пойти с тобой? Хозяин лавки обещал отпустить меня по первой просьбе. Попрощаюсь с ним и соберу вещи. Я мигом!
Мусаси ладонью накрыл изящную белую руку Оцу, лежавшую на перилах.
— Послушай! — умоляюще произнес он. — Не торопись, подумай как следует!
— О чем?
— Я говорил тебе, что стал совершенно другим. Три года я провел в затхлой комнате. Читал, размышлял, кричал и плакал. Внезапно на меня снизошло озарение. Я постиг суть человеческого бытия. У меня новое имя — Миямото Мусаси. Я решил посвятить себя совершенствованию и дисциплине. Каждый день, каждую минуту хочу употребить на то, чтобы сделаться лучше. Теперь я твердо знаю цель жизни. Связав свою судьбу со мной, ты никогда не будешь счастливой. Впереди нас ожидают одни трудности, их бремя день ото дня будет все тяжелее.
— Твои слова убеждают меня, что ты стал мне еще дороже. Я не сомневаюсь в своей правоте. Я не нашла бы никого лучше тебя, проискав всю жизнь.
Мусаси понял, что его слова осложнили дело.
— Я не могу взять тебя с собой.
— Хорошо, я просто пойду следом. Не буду мешать твоим занятиям, поэтому не наврежу тебе. Ты и не заметишь моего присутствия.
Мусаси не нашелся, что ответить Оцу.
— Обещаю, что не буду тебе докучать.
Мусаси молчал.
— Вот и решили! Подожди здесь, я сейчас вернусь. Рассержусь, если попытаешься сбежать. Оцу побежала в лавку. Мусаси подмывало со всех ног броситься в другую сторону, но он словно прирос к земле.
Оцу, оглянувшись, крикнула:
— Не вздумай улизнуть!
Она улыбнулась, и на щеках появились ямочки. Мусаси невольно кивнул в знак согласия. Радостная Оцу исчезла в лавке.
Если бежать, то сию же минуту! Так подсказывало сердце. Но улыбка Оцу и ее умоляющий взгляд словно приковали его к месту. Какая она хорошенькая! Никто, кроме сестры, не любил его так сильно. Нельзя сказать, чтобы Оцу не нравилась ему.
Мусаси взглянул на небо, потом на воду и судорожно сжал перила моста. Его охватило замешательство. Щепки от перил упали из-под пальцев Мусаси в воду и поплыли вниз по реке.
Оцу появилась на мосту. На ней были новые соломенные сандалии с желтыми ноговицами, большая дорожная шляпа, подвязанная под подбородком алой лентой. Она никогда еще не казалась такой красивой.
Мусаси нигде не было.
Оцу отчаянно закричала, зарыдав. Взгляд ее упал на перила, на которых белели свежие надрезы. Она прочитала вырезанную острием кинжала надпись: «Прости меня, прости!»
Книга вторая
ЦВЕТ ЁСИОКИ
— Оцу, — ласково сказал он, — все это время, пока ты ждала, я был заточен в башне замка. Не видел солнца три года.
— Слышала.
— Ты знала?
— Такуан рассказывал.
— Такуан? Во всех подробностях?
— Почти. Я потеряла сознание, когда сорвалась с обрыва около харчевни в Микадзуки. Я убегала от Осуги и дядюшки Гона. Такуан спас меня, а потом пристроил в лавку корзинщика. Три года прошло с той поры. Он навещал меня несколько раз. Вчера зашел, пил чай. Не знаю, что подразумевал Такуан, сказав: «Речь идет о мужчине и женщине. Никому не дано знать, как обернется дело».
Мусаси, опустив руки, смотрел на дорогу, ведущую на запад. Встретит ли он снова человека, спасшего ему жизнь? Мусаси непрестанно восхищался добротой Такуана, безмерной, совершенно бескорыстной.
Мусаси понял, что монах не ограничился заботой только о его, Мусаси судьбе. Душевная щедрость Такуана обогрела Огин, Оцу, всех, кто нуждался в утешении.
«Речь идет о мужчине и женщине…» Слова Такуана смутили ум Мусаси. Он не мог проникнуть в суть. Таких слов не было ни в одной из бесчисленных книг, над которыми он корпел три года. Такуан никогда не касался его отношений с Оцу. Может быть, монах считал неуместным вмешательство в личную жизнь? Или в таких отношениях вообще нет установленных правил, как, например, в «Искусстве Войны»? Ни надежной стратегии, ни пути, гарантирующего победу? Или это новое испытание, задача, которую сможет решить только сам Мусаси?
Мусаси погрузился в раздумья, глядя на бегущую под мостом воду. Оцу не сводила глаз с его лица, спокойного и отрешенного.
— Я ведь могу пойти с тобой? Хозяин лавки обещал отпустить меня по первой просьбе. Попрощаюсь с ним и соберу вещи. Я мигом!
Мусаси ладонью накрыл изящную белую руку Оцу, лежавшую на перилах.
— Послушай! — умоляюще произнес он. — Не торопись, подумай как следует!
— О чем?
— Я говорил тебе, что стал совершенно другим. Три года я провел в затхлой комнате. Читал, размышлял, кричал и плакал. Внезапно на меня снизошло озарение. Я постиг суть человеческого бытия. У меня новое имя — Миямото Мусаси. Я решил посвятить себя совершенствованию и дисциплине. Каждый день, каждую минуту хочу употребить на то, чтобы сделаться лучше. Теперь я твердо знаю цель жизни. Связав свою судьбу со мной, ты никогда не будешь счастливой. Впереди нас ожидают одни трудности, их бремя день ото дня будет все тяжелее.
— Твои слова убеждают меня, что ты стал мне еще дороже. Я не сомневаюсь в своей правоте. Я не нашла бы никого лучше тебя, проискав всю жизнь.
Мусаси понял, что его слова осложнили дело.
— Я не могу взять тебя с собой.
— Хорошо, я просто пойду следом. Не буду мешать твоим занятиям, поэтому не наврежу тебе. Ты и не заметишь моего присутствия.
Мусаси не нашелся, что ответить Оцу.
— Обещаю, что не буду тебе докучать.
Мусаси молчал.
— Вот и решили! Подожди здесь, я сейчас вернусь. Рассержусь, если попытаешься сбежать. Оцу побежала в лавку. Мусаси подмывало со всех ног броситься в другую сторону, но он словно прирос к земле.
Оцу, оглянувшись, крикнула:
— Не вздумай улизнуть!
Она улыбнулась, и на щеках появились ямочки. Мусаси невольно кивнул в знак согласия. Радостная Оцу исчезла в лавке.
Если бежать, то сию же минуту! Так подсказывало сердце. Но улыбка Оцу и ее умоляющий взгляд словно приковали его к месту. Какая она хорошенькая! Никто, кроме сестры, не любил его так сильно. Нельзя сказать, чтобы Оцу не нравилась ему.
Мусаси взглянул на небо, потом на воду и судорожно сжал перила моста. Его охватило замешательство. Щепки от перил упали из-под пальцев Мусаси в воду и поплыли вниз по реке.
Оцу появилась на мосту. На ней были новые соломенные сандалии с желтыми ноговицами, большая дорожная шляпа, подвязанная под подбородком алой лентой. Она никогда еще не казалась такой красивой.
Мусаси нигде не было.
Оцу отчаянно закричала, зарыдав. Взгляд ее упал на перила, на которых белели свежие надрезы. Она прочитала вырезанную острием кинжала надпись: «Прости меня, прости!»
Книга вторая
ВОДА
ЦВЕТ ЁСИОКИ
Жизнь — сиюминутность, не ведающая завтра.
В Японии начала семнадцатого века и знать, и простой люд воспринимали жизнь как нечто быстротечное и преходящее. Знаменитый военачальник Ода Нобунага, положивший начало объединению Японии, которое завершил Тоётоми Хидэёси, выразил это ощущение в четверостишии:
К 1605 году, то есть двадцатью годами позже, бесконечные распри между даймё были в основном закончены, и Токугава Иэясу два года правил как сегун. На улицах Киото и Осаки ярко горели фонари, как в лучшие дни сёгуната Асикаги, царило приподнятое праздничное настроение. Немногие верили в продолжительный мир. Сто лет междоусобиц приучили людей воспринимать периоды без войн как нечто временное и непрочное. В столице кипела жизнь, но в воздухе висела напряженность, вызванная неуверенностью в завтрашнем дне. Неопределенность подхлестывала лихорадочную жажду наслаждений.
Токугава Иэясу формально оставил пост сегуна, не выпустив, однако, бразды правления. У него было достаточно сил для контроля над Другими даймё и поддержания главенства своего клана. Титул сегуна перешел к его третьему сыну — Хидэтаде. Ходили слухи, что новый сегун собирается в Киото для засвидетельствования почтения императору, но все понимали — путешествие на запад значило больше, чем визит вежливости. Наиболее могущественный среди вероятных соперников сегуна — Тоётоми Хидэёри — был сыном Хидэёси, даровитого преемника Оды Нобунага. Хидэёси сделал все возможное для сохранения власти над семейством Тоётоми, пока Хидэёри не достиг возраста, дававшего право на самостоятельную власть. Но победителем в битве при Сэкигахаре стал Токугава Иэясу.
Резиденция Хидэёри по-прежнему находилась в замке Осака. Иэясу не расправился с Хидэёри, даже разрешал ему иметь внушительный годовой доход, понимая, что Осака представляет собой главную опасность как оплот всех неприятельских сил. Многие феодальные правители, сознавая неустойчивость обстановки, проявляли равное уважение и Хидэёри и сегуну. Не было секретом, что Хидэёри имел достаточно замков и золота, чтобы в случае необходимости нанять на службу ронинов со всей страны.
Киото кипел слухами и домыслами о будущем страны.
— Рано или поздно война начнется!
— Дело времени.
— Уличные фонари завтра могут погаснуть.
— Пустое. Чему бывать, того не миновать!
— Поживем в свое удовольствие, пока есть возможность.
Бурная ночная жизнь и процветание веселых кварталов свидетельствовали о том, что большинство людей следовало совету не терять времени даром.
К любителям развлечений принадлежали и восемь молодых самураев, только что свернувших на улицу Сидзё. Они шли вдоль белой оштукатуренной стены, в конце которой возвышались внушительных размеров ворота под массивной крышей. Почерневшая от времени деревянная доска извещала: «Ёсиока Кэмпо, город Киото. Военный наставник сегунов Асикаги». Поблекшие иероглифы читались с трудом.
Молодые самураи выглядели так, словно занимались фехтованием весь день напролет. У одних помимо традиционных двух стальных были деревянные мечи, у других — копья. Такие отчаянные вояки всегда первыми оказываются на месте кровавой схватки. Их лица выражали решительность и непреклонность, глаза грозно сверкали. Молодые самураи готовы были ринуться в бой по любому поводу.
— Молодой учитель, куда пойдем сегодня вечером? — шумно спрашивали они своего предводителя, окружив его кольцом.
— Куда угодно, только не туда, где были вчера, — мрачно ответил он.
— Почему? Все женщины засматривались на тебя. Нас едва замечали.
— Учитель, пожалуй, прав, — вмешался один из самураев. — Лучше в такое место, где никто не знает ни молодого учителя, ни нас.
Балагуря и подзадоривая друг друга, молодые люди рассуждали, где сегодня выпить и развлечься с женщинами.
Самураи вышли на ярко освещенную набережную реки Камо. Долгие годы берег был пустошью, поросшей травой, — красноречивое свидетельство упадка, порожденного войной. С наступлением мира земля здесь подорожала. Берег усеяли кособокие домишки, вход в которые был кое-как завешен красными или светло-желтыми занавесками-но-рэн. В этих домах продажные женщины занимались своим ремеслом. Девушки из провинции Тамба с небрежно набеленными лицами свистом зазывали клиентов; купленные оптом несчастные женщины бряцали на сямисэне, недавно вошедшем в моду, и, хихикая, распевали непристойные песни.
Молодого учителя звали Ёсиока Сэйдзюро. Изящное темно-коричневое кимоно ладно сидело на его высокой фигуре. Когда молодые самураи вошли в веселый квартал, он подозвал одного из спутников.
— Тодзи, купи мне соломенную шляпу!
— Которая совсем скрывает лицо?
— Да.
— Зачем она тебе здесь? — удивился Гион Тодзи.
— Значит, нужно! — отрезал Сэйдзюро. — Не хочу, чтобы сына Ёсиоки Кэмпо видели в подобном месте.
Тодзи рассмеялся:
— Шляпа, наоборот, привлечет внимание. Все здешние женщины знают, если посетитель прячет лицо, он из приличного и, возможно, богатого семейства. Конечно, они тебя не оставят в покое и по другой причине, но шляпа — лишняя приманка!
Тодзи, как обычно, одновременно поддразнивал учителя и льстил ему. Он приказал слуге принести шляпу, перед тем как влиться в толпу гуляющих. Сэйдзюро, надев принесенную шляпу, почувствовал себя свободнее.
— В ней, — заметил Тодзи, — ты еще больше смахиваешь на городского щеголя.
— Смотрите, все женщины высунулись из домов, чтобы разглядеть его! — обратился Тодзи к друзьям.
Независимо от лести Тодзи Сэйдзюро действительно был хорош собой. Отлично отполированные ножны двух мечей, достоинство и манеры — все выдавало в нем отпрыска богатого семейства. Соломенная шляпа не ограждала его от окликов женщин:
— Эй, красавчик! Зачем прятаться под дурацкой шляпой?
— Иди-ка ко мне! Посмотрю, что у тебя под шляпой!
— Не робей! Покажись!
От заигрываний Сэйдзюро стал держаться еще прямее и неприступнее. Он начал заходить в этот квартал совсем недавно, и то по настоянию Тодзи, и пока чувствовал себя неловко. Сэйдзюро был старшим сыном знаменитого фехтовальщика Ёсиоки Кэмпо и никогда ни в чем не нуждался, однако изнаночная сторона жизни до последнего времени оставалась неведомой ему. Всеобщее внимание заставляло его сердце учащенно биться. В нем еще оставались следы застенчивости, хотя Сэйдзюро, избалованный сын богатого человека, любил покрасоваться на людях. Лесть приятелей и заигрывания женщин вливались в него сладким ядом.
— Ведь это сын Ёсиоки с улицы Сидзё! — воскликнула одна из женщин. — Почему прячешь лицо? Никого шляпой не обманешь!
— Откуда она знает? — с притворным недовольством проворчал Сэйдзюро, обращаясь к Тодзи.
— Очень просто! — откликнулась женщина, прежде чем Тодзи открыл рот. — Все знают, что люди из школы Ёсиоки предпочитают темно-коричневую одежду. Этот цвет называют «Ёсиока», его любят в нашем квартале.
— Правильно, но, как ты заметила, многие носят одежду такого цвета.
— Да, но на других нет твоего герба. Сэйдзюро взглянул на свой рукав.
— Я должен быть осмотрительнее, — проговорил он.
В этот момент из-за сёдзи высунулась чья-то рука и ухватила его за кимоно.
— Ну и ну! — вмешался Тодзи. — Спрятал лицо и не утаил герб! Должно быть, хотел, чтобы его узнали. Теперь непременно нужно заглянуть к девушкам.
— Как хотите, — отозвался Сэйдзюро, ощущая неловкость. — Только пусть отпустит рукав!
— Отцепись! — заревел Тодзи. — Хозяин сказал, что мы ваши гости.
Ученики фехтовальной школы гурьбой ввалились в дом. Комната была безвкусно украшена аляповатыми картинками и кое-как подобранными букетами цветов. Убожество обстановки угнетающе подействовало на Сэйдзюро, его друзья вовсе ее не замечали.
— Сакэ! — распорядился Тодзи, заказав и закуски.
Когда принесли еду, Уэда Рёхэй, постоянный соперник Тодзи в фехтовании, крикнул:
— Женщин сюда!
Подражая Тодзи, он говорил нарочито грубо. Молодые люди хором поддержали приятеля, подражая его голосу:
— Эй вы, старик Уэда приказал подать женщин!
— Не люблю, когда меня называют стариком, — скорчил гримасу Рёхэй. — Да, я дольше всех пробыл в школе, но вы не найдете седого волоска у меня на голове.
— Может, ты чернишь их!
— Сказавший это должен выпить штрафную из моих рук.
— Лишний труд! Лучше передай сюда!
Чашечка полетела в говорившего. В ответ полетела другая.
— Получай!
— А сейчас — танцы!
— Выходи в круг, Рёхэй! Докажи, что ты не старик! — воскликнул Сэйдзюро.
— Всегда готов! А ну, держись!
Рёхэй отошел в угол веранды, повязал голову красным передником, воткнул цветы сливы в пучок волос на затылке и взял метлу.
— Он хочет исполнить танец девушки из Хиды! Тодзи, нужна песня!
Все начали ритмично постукивать по посуде палочками для еды, а кто-то из компании стучал щипцами для углей по жаровне.
— Выпей одним глотком!
— Не хочу.
— Не хочешь? Называешься самураем и не можешь выпить?
— Могу! Но и тебе придется.
— Справедливо!
Оба начали пить на спор, отхлебывая, как кони. Часть питья лилась мимо рта. Не прошло часа с небольшим, как их уже тошнило. Остальные осоловело таращили налившиеся кровью глаза.
Один из учеников, врожденное бахвальство которого вышло из берегов от выпитого сакэ, бросал вызов желающим сразиться:
— Есть ли у нас в стране, помимо молодого учителя, по-настоящему владеющий стилем Кёхати? Пусть выйдет вперед!
Другой авторитет, сидевший рядом с Сэйдзюро, заметил, икая:
— Он безмерно льстит, потому что молодой учитель здесь. Есть немало в других местах, кроме Киото. Из здешних школа Ёсиоки теперь не бесспорно лучшая. В Киото существует школа Тоды Сэйгэна в Куротани и школа Огасавары Гэнсинсая в Китано. И не забудьте Ито Иттосая в Сиракаве, хотя он и не берет учеников.
— И что в них особенного?
— Я просто хочу сказать, что мы не единственные на свете, умеющие владеть мечом.
— Болван! — закричал один из самураев, задетый этими словами. — Выходи на поединок!
— Ну что ж! — ответил критик, поднимаясь на ноги.
— Занимаешься в школе Ёсиоки Кэмпо и принижаешь его технику?
— Нет. Теперь школа совсем не та, что в старые времена, когда учитель тренировал сегунов и почитался несравненным мастером меча. Сегодня многие избрали Путь Меча, и не только в столице Киото, но и в Эдо, Хитати, Этидзэне, в центральных, западных провинциях и на Кюсю, словом, по всей стране. Слава Ёсиоки Кэмпо не означает, что молодой учитель и все мы — великие фехтовальщики. Это неправда, зачем себя обманывать?
— Трус! Прикидываешься самураем, а сам боишься фехтовальщиков из других школ.
— Боюсь?! Предупреждаю только, что мы должны опасаться самоуверенности.
— Кто ты такой, чтобы предупреждать? — С этими словами обиженный молодой самурай, ударив приятеля в грудь, сбил его с ног.
— Драки захотел? — угрожающе проговорил упавший.
— Я готов!
Старшие ученики Гион Тодзи и Уэда Рёхэй поспешили вмешаться в ссору.
— Прекратите! — Они растащили спорщиков, пытаясь успокоить их.
— Посидите смирно!
— Мы понимаем ваши чувства.
В повздоривших влили несколько чашечек сакэ, и шум улегся. Задира вновь превозносил себя и товарищей по школе, а критик, обняв Рёхэя, проливал пьяные слезы.
— Я хотел добра нашей школе, — всхлипывал он. — Если мы будем упиваться лестью, то слава Ёсиоки Кэмпо померкнет. Сгинем совсем, слышишь?
Один Сэйдзюро оставался почти трезвым.
— Тебя не радует застолье? — спросил Тодзи.
— Полагаешь, остальным нравится?
— Конечно! Ничего иного они не помышляют.
— С меня довольно!
— Может, пойдем куда-нибудь, где поспокойнее? Мне тоже надоел этот гам.
Сэйдзюро тут же согласился, заметно повеселев.
— Давай туда, где мы были прошлой ночью.
— В «Ёмоги»?
— Да.
— Там гораздо приятнее. Я сразу понял, куда тебя тянет, но брать с собой эту ватагу — пустая трата денег, поэтому я завернул сюда, где подешевле.
— Давай незаметно исчезнем. Рёхэй позаботится об остальных.
— Сделай вид, что идешь по нужде. Я выйду следом. Никто не заметил ухода Сэйдзюро.
Невдалеке от «Ёмоги» женщина, стоя на цыпочках, пыталась повесить на крючок фонарь. Его задуло ветром, и ей пришлось снять фонарь, чтобы зажечь огонь. Недавно вымытые волосы разметались по спине, напрягшейся от усилия. Тени от раскачивающегося фонаря метались по ее рукам. Вечерний ветерок доносил аромат цветущей сливы.
— Око, тебе помочь?
— Это вы, молодой учитель? — удивилась женщина.
— Да, я.
К Око подошел не Сэйдзюро, а Тодзи.
— Так хорошо?
— Да. Спасибо.
Тодзи, отойдя на несколько шагов, увидел, что фонарь висит криво, и поправил его. Око не переставала удивляться, что многие мужчины, которые пальцем не шевельнут в собственном доме, с готовностью помогают по хозяйству в ее заведении. Здесь они сами открывают и закрывают сёдзи, раскладывают дзабутоны и выполняют десятки других дел, за которые они и не подумали бы взяться в своем доме.
Тодзи провел Сэйдзюро в дом.
— Здесь слишком тихо, — промолвил Сэйдзюро.
— Открою сёдзи на веранду, — сказал Тодзи.
Узкая веранда выходила на реку Такасэ, бежавшую по камням. К югу, за мостом на улице Сандзё, раскинулись Дзуйсэнин, Тэрамати и поросшая мискантом пустошь. Здесь, недалеко от Каяхары, солдаты Тоётоми Хидэёси убили жену, наложниц и детей его племянника — жестокого регента Хидэцугу. Событие это было свежо в памяти людей.
Тодзи занервничал.
— Почему так тихо? Куда женщины попрятались? У них сегодня нет других гостей? — Тодзи нетерпеливо поерзал. — Где Око запропастилась? Даже чаю не подала!
Не вытерпев, Тодзи пошел узнать, в чем дело. Ступив на веранду, он чуть не столкнулся с Акэми, которая несла лакированный с золотом поднос. Колокольчик, прикрепленный к оби, звякнул, когда она заговорила.
— Осторожнее! Чуть не расплескала чай! — воскликнула девушка.
— Почему так долго? Молодой учитель пожаловал. Я думал, что он тебе нравится.
— Смотри, я и правда разлила чай. Ты виноват! Принеси тряпку!
— Еще чего! Где Око?
— Прихорашивается.
— Красоту наводит?
— Днем некогда было.
— Днем? Кто же приходил средь бела дня?
— Не твое дело. Пропусти меня, пожалуйста!
Тодзи отошел в сторону, Акэми вошла в комнату и поздоровалась с гостем.
— Добрый вечер! Рады видеть вас.
Сэйдзюро с деланным безразличием ответил, глядя куда-то мимо девушки:
— А, это ты, Акэми! Спасибо за вчерашний вечер!
Сэйдзюро выглядел смущенным. Акэми сняла с подноса кувшин, напоминавший курильницу для благовоний, и поставила на него трубку с керамическим мундштуком и круглой чашечкой.
— Не хотите ли покурить? — вежливо спросила она.
— По-моему, курение табака недавно запретили.
— Да, но все продолжают курить.
— Хорошо, тогда и я не откажусь.
— Сейчас приготовлю трубку.
Акэми, взяв щепоть табака из миниатюрной перламутровой коробочки, ловко набила трубку и вложила мундштук в рот Сэйдзюро. Непривыкший к курению Сэйдзюро неуклюже затянулся.
— Горьковато, — сказал он. Акэми хихикнула.
— А где Тодзи?
— В комнате матери, верно.
— Ему нравится Око, как я заметил. Подозреваю, что он похаживает сюда и без меня. Так?
Акэми засмеялась, но ничего не ответила.
— Что смешного? Думаю, что и он нравится твоей матери.
— Ничего не знаю.
— Зато я уверен. Несомненно. Славно получается: две счастливые пары — твоя мать и Тодзи, ты и я!
Как бы невзначай Сэйдзюро накрыл ладонью тонкие пальцы Акэми, лежавшие на ее коленях. Девушка быстро отдернула руку, но это только раззадорило Сэйдзюро. Он обнял вскочившую Акэми за тонкую талию и притянул к себе.
— Не убегай! Я не сделаю ничего плохого.
— Отпустите меня!
— Если ты сядешь рядом.
— Я… Я сейчас подам сакэ.
— Я не хочу пить.
— Мать рассердится, если его не будет на столе.
— Она мило беседует с Тодзи в другой комнате.
Сэйдзюро хотел прижаться щекой к лицу Акэми, но та резко отвернулась и отчаянно позвала на помощь:
— Мама, мама!
Он выпустил ее, и девушка стрелой умчалась на заднюю половину дома.
Сэйдзюро был раздосадован. Он чувствовал себя одиноко, но не хотел насильно навязываться Акэми. Он растерянно проворчал, что идет домой, и тяжело затопал к выходу. С каждым шагом лицо его наливалось кровью.
— Куда вы, молодой учитель? Уже уходите?
Око внезапно появилась за спиной Сэйдзюро и обняла его. Он заметил, что волосы у нее не растрепаны и грим не смазан. Око позвала Тодзи, и они уговорили Сэйдзюро вернуться за стол. Око принесла сакэ и старалась развеселить гостя, Тодзи привел Акэми. При виде унылого Сэйдзюро девушка улыбнулась.
— Акэми, налей молодому учителю чашечку!
— Хорошо, мама, — покорно отозвалась Акэми.
— Видите, какая она у нас, — сказала Око. — Почему всегда ведет себя как малое дитя?
— В этом ее прелесть, она так молода! — заметил Тодзи, подвигая дзабутон поближе к столу.
— Ей уже двадцать один!
— Двадцать один? Невероятно! Она такая маленькая, на вид ей не больше семнадцати.
Акэми, мгновенно оживившись, спросила:
— Правда? Я бы хотела, чтобы мне всегда было шестнадцать. Со мной произошло замечательное событие, когда мне исполнилось шестнадцать.
— Что же?
— Не могу рассказывать! — затараторила Акэми, прижимая руки к груди. — Вы знаете, в какой провинции мы жили в ту пору? В том году произошла битва при Сэкигахаре.
Око грозно взглянула на дочь.
— Трещотка! Надоела своей болтовней. Принеси лучше сямисэн!
Поджав губы, Акэми пошла за инструментом. Она устроилась поудобнее и запела под собственный аккомпанемент. Пела она для собственного удовольствия, а не для гостей.
— Понимаешь, Тодзи?
— Не совсем. Послушаю, что будет дальше.
Сэйдзюро сидел молча, подперев голову рукой. После второго куплета он, словно очнувшись от забытья, произнес:
— Акэми, давай выпьем с тобой!
Он подал ей чашечку и налил подогретого сакэ. Акэми выпила залпом, протянула чашечку Сэйдзюро. Сэйдзюро опешил:
— Ты, оказывается, умеешь пить!
Сэйдзюро выпил из той же чашечки и предложил Акэми вторую, которую она тут же осушила. Для Акэми чарка, видимо, была маловата. Она достала большую чашку, и в течение получаса они опрокидывали одну чарку за другой.
Сэйдзюро недоумевал. Девушка выглядела лет на шестнадцать, губы ее, казалось, не знали поцелуя, взгляд был робок и застенчив, и в то же время она нализалась сакэ, как мужчина. Как только выпитое умещается в ее маленьком теле?
— Советую тебе остановиться, — обратилась Око к Сэйдзюро. — Этот ребенок способен пить всю ночь, не пьянея. Пусть лучше поиграет на сямисэне.
— Как забавно! — весело воскликнул Сэйдзюро.
Почуяв что-то неладное в голосе Сэйдзюро, Тодзи спросил:
— Как ты чувствуешь себя? Не перебрал?
— Не беспокойся, Тодзи. Сегодня, пожалуй, не пойду домой.
— И то дело! — ответил Тодзи. — Оставайся здесь столько ночей, сколько душе угодно. Правда, Акэми?
Тодзи подмигнул Око, и они направились в соседнюю комнату, откуда вскоре донесся их оживленный шепот. Тодзи объяснил, что молодой учитель в таком настроении, что наверняка пожелает провести ночь с Акэми. Если Акэми откажется, то им не миновать неприятностей. Конечно, самое главное — уважать чувства матери, поэтому Тодзи попросил назначить цену.
— Ну, как? — нетерпеливо требовал Тодзи.
Око приложила палец к набеленной щеке, что-то соображая.
— Решай поскорее! — подгонял Тодзи. Придвинувшись вплотную к Око, Тодзи зашептал:
— Он — подходящая пара. Отец — знаменитый учитель боевого искусства, у них полно денег. У его отца самая большая школа в стране. И Сэйдзюро не женат. Суди сама, какое заманчивое предложение.
В Японии начала семнадцатого века и знать, и простой люд воспринимали жизнь как нечто быстротечное и преходящее. Знаменитый военачальник Ода Нобунага, положивший начало объединению Японии, которое завершил Тоётоми Хидэёси, выразил это ощущение в четверостишии:
Ода Нобунага покончил с собой в Киото в возрасте сорока восьми лет после того, как потерпел поражение в стычке с одним из своих собственных военачальников, который предательски напал на него.
Полвека жизни —
Лишь мимолетный сон
В скитаниях человека
Сквозь цепь рождений.
К 1605 году, то есть двадцатью годами позже, бесконечные распри между даймё были в основном закончены, и Токугава Иэясу два года правил как сегун. На улицах Киото и Осаки ярко горели фонари, как в лучшие дни сёгуната Асикаги, царило приподнятое праздничное настроение. Немногие верили в продолжительный мир. Сто лет междоусобиц приучили людей воспринимать периоды без войн как нечто временное и непрочное. В столице кипела жизнь, но в воздухе висела напряженность, вызванная неуверенностью в завтрашнем дне. Неопределенность подхлестывала лихорадочную жажду наслаждений.
Токугава Иэясу формально оставил пост сегуна, не выпустив, однако, бразды правления. У него было достаточно сил для контроля над Другими даймё и поддержания главенства своего клана. Титул сегуна перешел к его третьему сыну — Хидэтаде. Ходили слухи, что новый сегун собирается в Киото для засвидетельствования почтения императору, но все понимали — путешествие на запад значило больше, чем визит вежливости. Наиболее могущественный среди вероятных соперников сегуна — Тоётоми Хидэёри — был сыном Хидэёси, даровитого преемника Оды Нобунага. Хидэёси сделал все возможное для сохранения власти над семейством Тоётоми, пока Хидэёри не достиг возраста, дававшего право на самостоятельную власть. Но победителем в битве при Сэкигахаре стал Токугава Иэясу.
Резиденция Хидэёри по-прежнему находилась в замке Осака. Иэясу не расправился с Хидэёри, даже разрешал ему иметь внушительный годовой доход, понимая, что Осака представляет собой главную опасность как оплот всех неприятельских сил. Многие феодальные правители, сознавая неустойчивость обстановки, проявляли равное уважение и Хидэёри и сегуну. Не было секретом, что Хидэёри имел достаточно замков и золота, чтобы в случае необходимости нанять на службу ронинов со всей страны.
Киото кипел слухами и домыслами о будущем страны.
— Рано или поздно война начнется!
— Дело времени.
— Уличные фонари завтра могут погаснуть.
— Пустое. Чему бывать, того не миновать!
— Поживем в свое удовольствие, пока есть возможность.
Бурная ночная жизнь и процветание веселых кварталов свидетельствовали о том, что большинство людей следовало совету не терять времени даром.
К любителям развлечений принадлежали и восемь молодых самураев, только что свернувших на улицу Сидзё. Они шли вдоль белой оштукатуренной стены, в конце которой возвышались внушительных размеров ворота под массивной крышей. Почерневшая от времени деревянная доска извещала: «Ёсиока Кэмпо, город Киото. Военный наставник сегунов Асикаги». Поблекшие иероглифы читались с трудом.
Молодые самураи выглядели так, словно занимались фехтованием весь день напролет. У одних помимо традиционных двух стальных были деревянные мечи, у других — копья. Такие отчаянные вояки всегда первыми оказываются на месте кровавой схватки. Их лица выражали решительность и непреклонность, глаза грозно сверкали. Молодые самураи готовы были ринуться в бой по любому поводу.
— Молодой учитель, куда пойдем сегодня вечером? — шумно спрашивали они своего предводителя, окружив его кольцом.
— Куда угодно, только не туда, где были вчера, — мрачно ответил он.
— Почему? Все женщины засматривались на тебя. Нас едва замечали.
— Учитель, пожалуй, прав, — вмешался один из самураев. — Лучше в такое место, где никто не знает ни молодого учителя, ни нас.
Балагуря и подзадоривая друг друга, молодые люди рассуждали, где сегодня выпить и развлечься с женщинами.
Самураи вышли на ярко освещенную набережную реки Камо. Долгие годы берег был пустошью, поросшей травой, — красноречивое свидетельство упадка, порожденного войной. С наступлением мира земля здесь подорожала. Берег усеяли кособокие домишки, вход в которые был кое-как завешен красными или светло-желтыми занавесками-но-рэн. В этих домах продажные женщины занимались своим ремеслом. Девушки из провинции Тамба с небрежно набеленными лицами свистом зазывали клиентов; купленные оптом несчастные женщины бряцали на сямисэне, недавно вошедшем в моду, и, хихикая, распевали непристойные песни.
Молодого учителя звали Ёсиока Сэйдзюро. Изящное темно-коричневое кимоно ладно сидело на его высокой фигуре. Когда молодые самураи вошли в веселый квартал, он подозвал одного из спутников.
— Тодзи, купи мне соломенную шляпу!
— Которая совсем скрывает лицо?
— Да.
— Зачем она тебе здесь? — удивился Гион Тодзи.
— Значит, нужно! — отрезал Сэйдзюро. — Не хочу, чтобы сына Ёсиоки Кэмпо видели в подобном месте.
Тодзи рассмеялся:
— Шляпа, наоборот, привлечет внимание. Все здешние женщины знают, если посетитель прячет лицо, он из приличного и, возможно, богатого семейства. Конечно, они тебя не оставят в покое и по другой причине, но шляпа — лишняя приманка!
Тодзи, как обычно, одновременно поддразнивал учителя и льстил ему. Он приказал слуге принести шляпу, перед тем как влиться в толпу гуляющих. Сэйдзюро, надев принесенную шляпу, почувствовал себя свободнее.
— В ней, — заметил Тодзи, — ты еще больше смахиваешь на городского щеголя.
— Смотрите, все женщины высунулись из домов, чтобы разглядеть его! — обратился Тодзи к друзьям.
Независимо от лести Тодзи Сэйдзюро действительно был хорош собой. Отлично отполированные ножны двух мечей, достоинство и манеры — все выдавало в нем отпрыска богатого семейства. Соломенная шляпа не ограждала его от окликов женщин:
— Эй, красавчик! Зачем прятаться под дурацкой шляпой?
— Иди-ка ко мне! Посмотрю, что у тебя под шляпой!
— Не робей! Покажись!
От заигрываний Сэйдзюро стал держаться еще прямее и неприступнее. Он начал заходить в этот квартал совсем недавно, и то по настоянию Тодзи, и пока чувствовал себя неловко. Сэйдзюро был старшим сыном знаменитого фехтовальщика Ёсиоки Кэмпо и никогда ни в чем не нуждался, однако изнаночная сторона жизни до последнего времени оставалась неведомой ему. Всеобщее внимание заставляло его сердце учащенно биться. В нем еще оставались следы застенчивости, хотя Сэйдзюро, избалованный сын богатого человека, любил покрасоваться на людях. Лесть приятелей и заигрывания женщин вливались в него сладким ядом.
— Ведь это сын Ёсиоки с улицы Сидзё! — воскликнула одна из женщин. — Почему прячешь лицо? Никого шляпой не обманешь!
— Откуда она знает? — с притворным недовольством проворчал Сэйдзюро, обращаясь к Тодзи.
— Очень просто! — откликнулась женщина, прежде чем Тодзи открыл рот. — Все знают, что люди из школы Ёсиоки предпочитают темно-коричневую одежду. Этот цвет называют «Ёсиока», его любят в нашем квартале.
— Правильно, но, как ты заметила, многие носят одежду такого цвета.
— Да, но на других нет твоего герба. Сэйдзюро взглянул на свой рукав.
— Я должен быть осмотрительнее, — проговорил он.
В этот момент из-за сёдзи высунулась чья-то рука и ухватила его за кимоно.
— Ну и ну! — вмешался Тодзи. — Спрятал лицо и не утаил герб! Должно быть, хотел, чтобы его узнали. Теперь непременно нужно заглянуть к девушкам.
— Как хотите, — отозвался Сэйдзюро, ощущая неловкость. — Только пусть отпустит рукав!
— Отцепись! — заревел Тодзи. — Хозяин сказал, что мы ваши гости.
Ученики фехтовальной школы гурьбой ввалились в дом. Комната была безвкусно украшена аляповатыми картинками и кое-как подобранными букетами цветов. Убожество обстановки угнетающе подействовало на Сэйдзюро, его друзья вовсе ее не замечали.
— Сакэ! — распорядился Тодзи, заказав и закуски.
Когда принесли еду, Уэда Рёхэй, постоянный соперник Тодзи в фехтовании, крикнул:
— Женщин сюда!
Подражая Тодзи, он говорил нарочито грубо. Молодые люди хором поддержали приятеля, подражая его голосу:
— Эй вы, старик Уэда приказал подать женщин!
— Не люблю, когда меня называют стариком, — скорчил гримасу Рёхэй. — Да, я дольше всех пробыл в школе, но вы не найдете седого волоска у меня на голове.
— Может, ты чернишь их!
— Сказавший это должен выпить штрафную из моих рук.
— Лишний труд! Лучше передай сюда!
Чашечка полетела в говорившего. В ответ полетела другая.
— Получай!
— А сейчас — танцы!
— Выходи в круг, Рёхэй! Докажи, что ты не старик! — воскликнул Сэйдзюро.
— Всегда готов! А ну, держись!
Рёхэй отошел в угол веранды, повязал голову красным передником, воткнул цветы сливы в пучок волос на затылке и взял метлу.
— Он хочет исполнить танец девушки из Хиды! Тодзи, нужна песня!
Все начали ритмично постукивать по посуде палочками для еды, а кто-то из компании стучал щипцами для углей по жаровне.
Под одобрительные крики Тодзи закончил первый куплет. Девушки подхватили под аккомпанемент сямисэна:3
За бамбуковой оградой,
За оградой, за оградой
Я приметил кимоно с длинными рукавами,
С длинными рукавами,
На снегу.
В углу комнаты молодой самурай предлагал приятелю большую чашку сакэ.
Девушки, увиденной вчера,
Сегодня нет уже.
А та, что предо мной сегодня,
Исчезнет завтра без следа.
Что день грядущий принесет?
Хочу любить тебя сегодня!
— Выпей одним глотком!
— Не хочу.
— Не хочешь? Называешься самураем и не можешь выпить?
— Могу! Но и тебе придется.
— Справедливо!
Оба начали пить на спор, отхлебывая, как кони. Часть питья лилась мимо рта. Не прошло часа с небольшим, как их уже тошнило. Остальные осоловело таращили налившиеся кровью глаза.
Один из учеников, врожденное бахвальство которого вышло из берегов от выпитого сакэ, бросал вызов желающим сразиться:
— Есть ли у нас в стране, помимо молодого учителя, по-настоящему владеющий стилем Кёхати? Пусть выйдет вперед!
Другой авторитет, сидевший рядом с Сэйдзюро, заметил, икая:
— Он безмерно льстит, потому что молодой учитель здесь. Есть немало в других местах, кроме Киото. Из здешних школа Ёсиоки теперь не бесспорно лучшая. В Киото существует школа Тоды Сэйгэна в Куротани и школа Огасавары Гэнсинсая в Китано. И не забудьте Ито Иттосая в Сиракаве, хотя он и не берет учеников.
— И что в них особенного?
— Я просто хочу сказать, что мы не единственные на свете, умеющие владеть мечом.
— Болван! — закричал один из самураев, задетый этими словами. — Выходи на поединок!
— Ну что ж! — ответил критик, поднимаясь на ноги.
— Занимаешься в школе Ёсиоки Кэмпо и принижаешь его технику?
— Нет. Теперь школа совсем не та, что в старые времена, когда учитель тренировал сегунов и почитался несравненным мастером меча. Сегодня многие избрали Путь Меча, и не только в столице Киото, но и в Эдо, Хитати, Этидзэне, в центральных, западных провинциях и на Кюсю, словом, по всей стране. Слава Ёсиоки Кэмпо не означает, что молодой учитель и все мы — великие фехтовальщики. Это неправда, зачем себя обманывать?
— Трус! Прикидываешься самураем, а сам боишься фехтовальщиков из других школ.
— Боюсь?! Предупреждаю только, что мы должны опасаться самоуверенности.
— Кто ты такой, чтобы предупреждать? — С этими словами обиженный молодой самурай, ударив приятеля в грудь, сбил его с ног.
— Драки захотел? — угрожающе проговорил упавший.
— Я готов!
Старшие ученики Гион Тодзи и Уэда Рёхэй поспешили вмешаться в ссору.
— Прекратите! — Они растащили спорщиков, пытаясь успокоить их.
— Посидите смирно!
— Мы понимаем ваши чувства.
В повздоривших влили несколько чашечек сакэ, и шум улегся. Задира вновь превозносил себя и товарищей по школе, а критик, обняв Рёхэя, проливал пьяные слезы.
— Я хотел добра нашей школе, — всхлипывал он. — Если мы будем упиваться лестью, то слава Ёсиоки Кэмпо померкнет. Сгинем совсем, слышишь?
Один Сэйдзюро оставался почти трезвым.
— Тебя не радует застолье? — спросил Тодзи.
— Полагаешь, остальным нравится?
— Конечно! Ничего иного они не помышляют.
— С меня довольно!
— Может, пойдем куда-нибудь, где поспокойнее? Мне тоже надоел этот гам.
Сэйдзюро тут же согласился, заметно повеселев.
— Давай туда, где мы были прошлой ночью.
— В «Ёмоги»?
— Да.
— Там гораздо приятнее. Я сразу понял, куда тебя тянет, но брать с собой эту ватагу — пустая трата денег, поэтому я завернул сюда, где подешевле.
— Давай незаметно исчезнем. Рёхэй позаботится об остальных.
— Сделай вид, что идешь по нужде. Я выйду следом. Никто не заметил ухода Сэйдзюро.
Невдалеке от «Ёмоги» женщина, стоя на цыпочках, пыталась повесить на крючок фонарь. Его задуло ветром, и ей пришлось снять фонарь, чтобы зажечь огонь. Недавно вымытые волосы разметались по спине, напрягшейся от усилия. Тени от раскачивающегося фонаря метались по ее рукам. Вечерний ветерок доносил аромат цветущей сливы.
— Око, тебе помочь?
— Это вы, молодой учитель? — удивилась женщина.
— Да, я.
К Око подошел не Сэйдзюро, а Тодзи.
— Так хорошо?
— Да. Спасибо.
Тодзи, отойдя на несколько шагов, увидел, что фонарь висит криво, и поправил его. Око не переставала удивляться, что многие мужчины, которые пальцем не шевельнут в собственном доме, с готовностью помогают по хозяйству в ее заведении. Здесь они сами открывают и закрывают сёдзи, раскладывают дзабутоны и выполняют десятки других дел, за которые они и не подумали бы взяться в своем доме.
Тодзи провел Сэйдзюро в дом.
— Здесь слишком тихо, — промолвил Сэйдзюро.
— Открою сёдзи на веранду, — сказал Тодзи.
Узкая веранда выходила на реку Такасэ, бежавшую по камням. К югу, за мостом на улице Сандзё, раскинулись Дзуйсэнин, Тэрамати и поросшая мискантом пустошь. Здесь, недалеко от Каяхары, солдаты Тоётоми Хидэёси убили жену, наложниц и детей его племянника — жестокого регента Хидэцугу. Событие это было свежо в памяти людей.
Тодзи занервничал.
— Почему так тихо? Куда женщины попрятались? У них сегодня нет других гостей? — Тодзи нетерпеливо поерзал. — Где Око запропастилась? Даже чаю не подала!
Не вытерпев, Тодзи пошел узнать, в чем дело. Ступив на веранду, он чуть не столкнулся с Акэми, которая несла лакированный с золотом поднос. Колокольчик, прикрепленный к оби, звякнул, когда она заговорила.
— Осторожнее! Чуть не расплескала чай! — воскликнула девушка.
— Почему так долго? Молодой учитель пожаловал. Я думал, что он тебе нравится.
— Смотри, я и правда разлила чай. Ты виноват! Принеси тряпку!
— Еще чего! Где Око?
— Прихорашивается.
— Красоту наводит?
— Днем некогда было.
— Днем? Кто же приходил средь бела дня?
— Не твое дело. Пропусти меня, пожалуйста!
Тодзи отошел в сторону, Акэми вошла в комнату и поздоровалась с гостем.
— Добрый вечер! Рады видеть вас.
Сэйдзюро с деланным безразличием ответил, глядя куда-то мимо девушки:
— А, это ты, Акэми! Спасибо за вчерашний вечер!
Сэйдзюро выглядел смущенным. Акэми сняла с подноса кувшин, напоминавший курильницу для благовоний, и поставила на него трубку с керамическим мундштуком и круглой чашечкой.
— Не хотите ли покурить? — вежливо спросила она.
— По-моему, курение табака недавно запретили.
— Да, но все продолжают курить.
— Хорошо, тогда и я не откажусь.
— Сейчас приготовлю трубку.
Акэми, взяв щепоть табака из миниатюрной перламутровой коробочки, ловко набила трубку и вложила мундштук в рот Сэйдзюро. Непривыкший к курению Сэйдзюро неуклюже затянулся.
— Горьковато, — сказал он. Акэми хихикнула.
— А где Тодзи?
— В комнате матери, верно.
— Ему нравится Око, как я заметил. Подозреваю, что он похаживает сюда и без меня. Так?
Акэми засмеялась, но ничего не ответила.
— Что смешного? Думаю, что и он нравится твоей матери.
— Ничего не знаю.
— Зато я уверен. Несомненно. Славно получается: две счастливые пары — твоя мать и Тодзи, ты и я!
Как бы невзначай Сэйдзюро накрыл ладонью тонкие пальцы Акэми, лежавшие на ее коленях. Девушка быстро отдернула руку, но это только раззадорило Сэйдзюро. Он обнял вскочившую Акэми за тонкую талию и притянул к себе.
— Не убегай! Я не сделаю ничего плохого.
— Отпустите меня!
— Если ты сядешь рядом.
— Я… Я сейчас подам сакэ.
— Я не хочу пить.
— Мать рассердится, если его не будет на столе.
— Она мило беседует с Тодзи в другой комнате.
Сэйдзюро хотел прижаться щекой к лицу Акэми, но та резко отвернулась и отчаянно позвала на помощь:
— Мама, мама!
Он выпустил ее, и девушка стрелой умчалась на заднюю половину дома.
Сэйдзюро был раздосадован. Он чувствовал себя одиноко, но не хотел насильно навязываться Акэми. Он растерянно проворчал, что идет домой, и тяжело затопал к выходу. С каждым шагом лицо его наливалось кровью.
— Куда вы, молодой учитель? Уже уходите?
Око внезапно появилась за спиной Сэйдзюро и обняла его. Он заметил, что волосы у нее не растрепаны и грим не смазан. Око позвала Тодзи, и они уговорили Сэйдзюро вернуться за стол. Око принесла сакэ и старалась развеселить гостя, Тодзи привел Акэми. При виде унылого Сэйдзюро девушка улыбнулась.
— Акэми, налей молодому учителю чашечку!
— Хорошо, мама, — покорно отозвалась Акэми.
— Видите, какая она у нас, — сказала Око. — Почему всегда ведет себя как малое дитя?
— В этом ее прелесть, она так молода! — заметил Тодзи, подвигая дзабутон поближе к столу.
— Ей уже двадцать один!
— Двадцать один? Невероятно! Она такая маленькая, на вид ей не больше семнадцати.
Акэми, мгновенно оживившись, спросила:
— Правда? Я бы хотела, чтобы мне всегда было шестнадцать. Со мной произошло замечательное событие, когда мне исполнилось шестнадцать.
— Что же?
— Не могу рассказывать! — затараторила Акэми, прижимая руки к груди. — Вы знаете, в какой провинции мы жили в ту пору? В том году произошла битва при Сэкигахаре.
Око грозно взглянула на дочь.
— Трещотка! Надоела своей болтовней. Принеси лучше сямисэн!
Поджав губы, Акэми пошла за инструментом. Она устроилась поудобнее и запела под собственный аккомпанемент. Пела она для собственного удовольствия, а не для гостей.
Акэми спросила, прервав песню:
Если ночью небо затянут тучи,
Пусть царит тьма.
Луна все равно скрыта
Для глаз, подернутых слезой.
— Понимаешь, Тодзи?
— Не совсем. Послушаю, что будет дальше.
— Ей все-таки двадцать один! — пробормотал Тодзи.
Даже самой темной ночью
Я не собьюсь с дороги.
О! Как ты зачаровал меня!
Сэйдзюро сидел молча, подперев голову рукой. После второго куплета он, словно очнувшись от забытья, произнес:
— Акэми, давай выпьем с тобой!
Он подал ей чашечку и налил подогретого сакэ. Акэми выпила залпом, протянула чашечку Сэйдзюро. Сэйдзюро опешил:
— Ты, оказывается, умеешь пить!
Сэйдзюро выпил из той же чашечки и предложил Акэми вторую, которую она тут же осушила. Для Акэми чарка, видимо, была маловата. Она достала большую чашку, и в течение получаса они опрокидывали одну чарку за другой.
Сэйдзюро недоумевал. Девушка выглядела лет на шестнадцать, губы ее, казалось, не знали поцелуя, взгляд был робок и застенчив, и в то же время она нализалась сакэ, как мужчина. Как только выпитое умещается в ее маленьком теле?
— Советую тебе остановиться, — обратилась Око к Сэйдзюро. — Этот ребенок способен пить всю ночь, не пьянея. Пусть лучше поиграет на сямисэне.
— Как забавно! — весело воскликнул Сэйдзюро.
Почуяв что-то неладное в голосе Сэйдзюро, Тодзи спросил:
— Как ты чувствуешь себя? Не перебрал?
— Не беспокойся, Тодзи. Сегодня, пожалуй, не пойду домой.
— И то дело! — ответил Тодзи. — Оставайся здесь столько ночей, сколько душе угодно. Правда, Акэми?
Тодзи подмигнул Око, и они направились в соседнюю комнату, откуда вскоре донесся их оживленный шепот. Тодзи объяснил, что молодой учитель в таком настроении, что наверняка пожелает провести ночь с Акэми. Если Акэми откажется, то им не миновать неприятностей. Конечно, самое главное — уважать чувства матери, поэтому Тодзи попросил назначить цену.
— Ну, как? — нетерпеливо требовал Тодзи.
Око приложила палец к набеленной щеке, что-то соображая.
— Решай поскорее! — подгонял Тодзи. Придвинувшись вплотную к Око, Тодзи зашептал:
— Он — подходящая пара. Отец — знаменитый учитель боевого искусства, у них полно денег. У его отца самая большая школа в стране. И Сэйдзюро не женат. Суди сама, какое заманчивое предложение.