Страница:
Молодой человек обвел горящим взором пятерку, которая окружила его, как лепестки венчик цветка. Уверенные в правильности тактики, ученики школы Ёсиоки воспряли духом до того, что вновь повели себя вызывающе. В выкриках, правда, не было прежней самоуверенности.
Один из них бросился вперед с громким боевым кличем. Он считал, что на сей раз не промахнулся, но острие меча, прочертив дугу, прошло в полуметре от цели и со звоном ударилось о камень. Самурай упал, открытый для удара противника. Молодой человек пренебрег легкой добычей. Отпрыгнув в сторону, он разрубил еще одного преследователя. Его предсмертный вопль еще не утих, когда уцелевшие трое бросились наутек.
Молодой человек стоял, обхватив эфес обеими руками. Вид его устрашал.
— Трусы! — крикнул он. — Вернитесь и сражайтесь! Это и есть славный стиль Ёсиоки? Вызвать человека на поединок и удрать? Недаром дом Ёсиоки сделался посмешищем.
Уважающий себя самурай предпочел бы оказаться оплеванным, чем выслушивать такие оскорбления, но ученикам школы Ёсиоки сейчас было не до чести.
Со стороны дамбы послышался звон бубенцов — кто-то ехал на лошади. Река и иней на полях отражали достаточно света, чтобы молодой человек разглядел всадника и бежавшего следом человека. Из ноздрей путников вырывался пар, но они не замечали мороза. Всадник резко осадил лошадь, когда убегавшие самураи едва не налетели на нее. Узнав своих, Сэйдзюро гневно закричал:
— Почему вы здесь? Куда несетесь?
— Молодой учитель, там… там, — заикаясь, пролепетал один. Появившийся из-за лошади Уэда Рёхэй с бранью набросился на учеников.
— Это что такое? Вы должны были сопровождать молодого учителя, бездельники! Еще один пьяный дебош?
Потрясенные ученики оскорбились. Они рассказали, что не пили, а отстаивали честь школы и ее главы и как жестоко наказал их молодой, но демонического вида самурай.
— Вот он! — воскликнул один из учеников, застывшим взором глядя на приближавшегося врага.
— Молчать! — нетерпеливо приказал Рёхэй. — Слишком много болтаете. Хороши защитники чести Ёсиоки! Ваш подвиг ославил школу так, что нам никогда не смыть позора. Пошли прочь! Сам разберусь! — Рёхэй принял атакующую позицию.
Молодой человек стремительно приближался.
— Стойте и сражайтесь! — кричал он. — Бегство с поля боя — «Искусство Войны» в стиле Ёсиоки? Я совсем не хочу убивать вас, но мой Сушильный Шест еще не утолил жажду. У вас, трусов, единственный выбор — оставить головы поверх следов от ваших пяток!
Молодой человек огромными скачками мчался по дамбе, казалось, еще миг — и он перелетит через Рёхэя. Тот, поплевав на ладони, покрепче сжал эфес меча.
Золотистая накидка молодого человека мелькнула рядом. Рёхэй с воплем замахнулся мечом. Клинок со свистом опустился, не задев цели. Молодой человек резко повернулся.
— Что! Еще один, новенький?
Рёхэй, спотыкаясь, по инерции сделал несколько шагов. Молодой человек бросился на него. Никогда прежде Рёхэй не переживал такой сокрушительной атаки. Он едва увернулся, но свалился с дамбы на рисовое поле. К счастью, дамба была низкой, а земля замерзшей, но он выронил меч и совершенно растерялся. Вскарабкавшись наверх, он увидел, как молодой человек, словно рассвирепевший тигр, разогнав мечом троих учеников, добрался до Сэйдзюро.
Сэйдзюро до этой минуты не испытывал страха. Он надеялся, что бой закончится без его вмешательства. Сейчас опасность маячила перед ним в виде окровавленного меча.
— Стой, Ганрю! — крикнул Сэйдзюро, ощущая неудержимый внутренний порыв. Высвободив ногу из стремени, он встал на седло, выпрямился и, когда конь рванулся вперед, перемахнул через голову молодого человека. Сэйдзюро кувыркнулся в воздухе и твердо приземлился на ноги.
— Великолепно! — воскликнул молодой человек, не скрывая восхищения. — Ты мне враг, но я признаю, что этот прыжок неподражаем. Ты, верно, сам Сэйдзюро. Защищайся!
Боевой дух молодого человека воплотился в длинном мече, который неумолимо надвигался на Сэйдзюро. Несмотря на слабости и недостатки, Сэйдзюро был сыном Кэмпо и мог, не дрогнув, смотреть опасности в лицо. Твердым голосом он обратился к молодому человеку:
— Ты — Сасаки Кодзиро из Ивакуни. Я знаю. И ты угадал, что я Ёсиока Сэйдзюро. У меня нет желания драться с тобой. Отложим поединок до лучшего времени, если есть необходимость сразиться. Хочу знать, как произошло недоразумение с моими учениками. Убери меч.
Когда Сэйдзюро назвал молодого человека Ганрю, тот, видимо, не услышал. Но сейчас, услышав имя Сасаки Кодзиро, юноша застыл в удивлении.
— Как ты узнал меня? — спросил он. Сэйдзюро хлопнул себя по бедру.
— Предположение меня не подвело! Рад встретиться! Много слышал о тебе.
— От кого?
— От твоего покровителя Ито Ягоро.
— Ты его друг?
— Да. До прошлой осени он жил в уединении на горе Кагура в Сиракаве. Я часто навешал его. И он бывал у меня.
Кодзиро улыбнулся.
— Можно считать, что мы немного знакомы.
— Конечно. Иттосай часто вспоминал о тебе. Рассказывал, что в Ивакуни есть некий Сасаки, который, освоив стиль Тоды Сэйгэна, занимался под руководством Канэмаки Дзисая. Говорил, что Сасаки — самый молодой из учеников Дзисая, но придет день, когда один он сможет бросить вызов Иттосаю.
— Никак не пойму, почему ты сразу узнал меня.
— Ты молод и соответствуешь описанию Иттосая. Увидев, как ты орудуешь длинным мечом, я вспомнил и твое прозвище — Ганрю, Прибрежная Ива. Я нутром почувствовал, что это ты, и не ошибся.
— Удивительно! Правда.
Кодзиро восхищенно улыбнулся, но взгляд его вдруг упал на окровавленный меч. Он вспомнил бой и подумал, как уладить дело с Сэйдзюро. Они быстро сошлись и через несколько минут шагали по дамбе плечом к плечу, как старые друзья. Позади плелись Рёхэй и трое посрамленных учеников. Они направлялись в Киото.
— Не понимаю, из-за чего возникла драка. Я ничего не имел против них, — сказал Кодзиро.
Сэйдзюро размышлял о странном поведении Гиона Тодзи.
— Тодзи вывел меня из терпения, — сказал он. — Я сам с него спрошу, когда вернусь домой. Не думай, что я затаил на тебя обиду. Меня удручает то, что среди учеников много шалопаев.
— Ты видишь мой характер, — ответил Кодзиро. — Я без обиняков говорю все, что думаю, и готов сразиться с любым. Нельзя осуждать только твоих учеников. Они даже заслуживают похвалы за желание защитить честь школы. К сожалению, они неважные бойцы, но все же попытались. Мне их немного жаль.
— Я сам во всем виноват, — возразил Сэйдзюро. Лицо его выражало искреннюю боль.
— Забудем!
— Предел моих мечтаний!
Видя примиренных Кодзиро и Сэйдзюро, их спутники вздохнули с облегчением. Кто бы мог подумать, что этот красивый мальчик-переросток — знаменитый Сасаки Кодзиро, которого превозносил Иттосай. (Он называл его «Гением из Ивакуни».) Не ведая, кто перед ним, Тодзи опрометчиво пошутил и остался в дураках.
Рёхэй и оставшиеся в живых молодые самураи содрогались от мысли о том, как близко они были от сокрушительного Сушильного Шеста. Теперь, зная, кто шагает перед ними, они вдруг увидели широченные плечи и мощную спину Кодзиро. Они изумлялись собственной глупости, из-за которой недооценили незнакомца.
Они подошли к причалу. Трупы учеников уже застыли от мороза. Сэйдзюро приказал троим предать их земле, а Рёхэя послал искать коня. Кодзиро свистнул обезьянке, и та, возникнув из ниоткуда, вскочила хозяину на плечо.
Сэйдзюро уговаривал Кодзиро отправиться в школу на улице Сидзё и пожить у них. Он даже предложил Кодзиро своего коня, но юноша отказался.
— Это нехорошо, — ответил он, неожиданно проявив щепетильность. — Я — молодой ронин, а ты — глава знаменитой школы, сын выдающегося человека, вожак сотен последователей стиля Ёсиоки.
Взявшись за уздечку, Кодзиро продолжал:
— Верхом поедешь ты, а я пойду рядом, держась за уздечку, так легче. Если я вам не в тягость, то с удовольствием погощу у вас в Киото.
— Хорошо, сначала поеду я, а когда ты устанешь, поменяемся местами, — сердечно ответил Сэйдзюро.
Сэйдзюро смекнул, что не худо иметь рядом такого бойца, как Сасаки Кодзиро, ему ведь предстояла встреча с Миямото Мусаси в начале Нового года.
ОРЛИНАЯ ГОРА
Один из них бросился вперед с громким боевым кличем. Он считал, что на сей раз не промахнулся, но острие меча, прочертив дугу, прошло в полуметре от цели и со звоном ударилось о камень. Самурай упал, открытый для удара противника. Молодой человек пренебрег легкой добычей. Отпрыгнув в сторону, он разрубил еще одного преследователя. Его предсмертный вопль еще не утих, когда уцелевшие трое бросились наутек.
Молодой человек стоял, обхватив эфес обеими руками. Вид его устрашал.
— Трусы! — крикнул он. — Вернитесь и сражайтесь! Это и есть славный стиль Ёсиоки? Вызвать человека на поединок и удрать? Недаром дом Ёсиоки сделался посмешищем.
Уважающий себя самурай предпочел бы оказаться оплеванным, чем выслушивать такие оскорбления, но ученикам школы Ёсиоки сейчас было не до чести.
Со стороны дамбы послышался звон бубенцов — кто-то ехал на лошади. Река и иней на полях отражали достаточно света, чтобы молодой человек разглядел всадника и бежавшего следом человека. Из ноздрей путников вырывался пар, но они не замечали мороза. Всадник резко осадил лошадь, когда убегавшие самураи едва не налетели на нее. Узнав своих, Сэйдзюро гневно закричал:
— Почему вы здесь? Куда несетесь?
— Молодой учитель, там… там, — заикаясь, пролепетал один. Появившийся из-за лошади Уэда Рёхэй с бранью набросился на учеников.
— Это что такое? Вы должны были сопровождать молодого учителя, бездельники! Еще один пьяный дебош?
Потрясенные ученики оскорбились. Они рассказали, что не пили, а отстаивали честь школы и ее главы и как жестоко наказал их молодой, но демонического вида самурай.
— Вот он! — воскликнул один из учеников, застывшим взором глядя на приближавшегося врага.
— Молчать! — нетерпеливо приказал Рёхэй. — Слишком много болтаете. Хороши защитники чести Ёсиоки! Ваш подвиг ославил школу так, что нам никогда не смыть позора. Пошли прочь! Сам разберусь! — Рёхэй принял атакующую позицию.
Молодой человек стремительно приближался.
— Стойте и сражайтесь! — кричал он. — Бегство с поля боя — «Искусство Войны» в стиле Ёсиоки? Я совсем не хочу убивать вас, но мой Сушильный Шест еще не утолил жажду. У вас, трусов, единственный выбор — оставить головы поверх следов от ваших пяток!
Молодой человек огромными скачками мчался по дамбе, казалось, еще миг — и он перелетит через Рёхэя. Тот, поплевав на ладони, покрепче сжал эфес меча.
Золотистая накидка молодого человека мелькнула рядом. Рёхэй с воплем замахнулся мечом. Клинок со свистом опустился, не задев цели. Молодой человек резко повернулся.
— Что! Еще один, новенький?
Рёхэй, спотыкаясь, по инерции сделал несколько шагов. Молодой человек бросился на него. Никогда прежде Рёхэй не переживал такой сокрушительной атаки. Он едва увернулся, но свалился с дамбы на рисовое поле. К счастью, дамба была низкой, а земля замерзшей, но он выронил меч и совершенно растерялся. Вскарабкавшись наверх, он увидел, как молодой человек, словно рассвирепевший тигр, разогнав мечом троих учеников, добрался до Сэйдзюро.
Сэйдзюро до этой минуты не испытывал страха. Он надеялся, что бой закончится без его вмешательства. Сейчас опасность маячила перед ним в виде окровавленного меча.
— Стой, Ганрю! — крикнул Сэйдзюро, ощущая неудержимый внутренний порыв. Высвободив ногу из стремени, он встал на седло, выпрямился и, когда конь рванулся вперед, перемахнул через голову молодого человека. Сэйдзюро кувыркнулся в воздухе и твердо приземлился на ноги.
— Великолепно! — воскликнул молодой человек, не скрывая восхищения. — Ты мне враг, но я признаю, что этот прыжок неподражаем. Ты, верно, сам Сэйдзюро. Защищайся!
Боевой дух молодого человека воплотился в длинном мече, который неумолимо надвигался на Сэйдзюро. Несмотря на слабости и недостатки, Сэйдзюро был сыном Кэмпо и мог, не дрогнув, смотреть опасности в лицо. Твердым голосом он обратился к молодому человеку:
— Ты — Сасаки Кодзиро из Ивакуни. Я знаю. И ты угадал, что я Ёсиока Сэйдзюро. У меня нет желания драться с тобой. Отложим поединок до лучшего времени, если есть необходимость сразиться. Хочу знать, как произошло недоразумение с моими учениками. Убери меч.
Когда Сэйдзюро назвал молодого человека Ганрю, тот, видимо, не услышал. Но сейчас, услышав имя Сасаки Кодзиро, юноша застыл в удивлении.
— Как ты узнал меня? — спросил он. Сэйдзюро хлопнул себя по бедру.
— Предположение меня не подвело! Рад встретиться! Много слышал о тебе.
— От кого?
— От твоего покровителя Ито Ягоро.
— Ты его друг?
— Да. До прошлой осени он жил в уединении на горе Кагура в Сиракаве. Я часто навешал его. И он бывал у меня.
Кодзиро улыбнулся.
— Можно считать, что мы немного знакомы.
— Конечно. Иттосай часто вспоминал о тебе. Рассказывал, что в Ивакуни есть некий Сасаки, который, освоив стиль Тоды Сэйгэна, занимался под руководством Канэмаки Дзисая. Говорил, что Сасаки — самый молодой из учеников Дзисая, но придет день, когда один он сможет бросить вызов Иттосаю.
— Никак не пойму, почему ты сразу узнал меня.
— Ты молод и соответствуешь описанию Иттосая. Увидев, как ты орудуешь длинным мечом, я вспомнил и твое прозвище — Ганрю, Прибрежная Ива. Я нутром почувствовал, что это ты, и не ошибся.
— Удивительно! Правда.
Кодзиро восхищенно улыбнулся, но взгляд его вдруг упал на окровавленный меч. Он вспомнил бой и подумал, как уладить дело с Сэйдзюро. Они быстро сошлись и через несколько минут шагали по дамбе плечом к плечу, как старые друзья. Позади плелись Рёхэй и трое посрамленных учеников. Они направлялись в Киото.
— Не понимаю, из-за чего возникла драка. Я ничего не имел против них, — сказал Кодзиро.
Сэйдзюро размышлял о странном поведении Гиона Тодзи.
— Тодзи вывел меня из терпения, — сказал он. — Я сам с него спрошу, когда вернусь домой. Не думай, что я затаил на тебя обиду. Меня удручает то, что среди учеников много шалопаев.
— Ты видишь мой характер, — ответил Кодзиро. — Я без обиняков говорю все, что думаю, и готов сразиться с любым. Нельзя осуждать только твоих учеников. Они даже заслуживают похвалы за желание защитить честь школы. К сожалению, они неважные бойцы, но все же попытались. Мне их немного жаль.
— Я сам во всем виноват, — возразил Сэйдзюро. Лицо его выражало искреннюю боль.
— Забудем!
— Предел моих мечтаний!
Видя примиренных Кодзиро и Сэйдзюро, их спутники вздохнули с облегчением. Кто бы мог подумать, что этот красивый мальчик-переросток — знаменитый Сасаки Кодзиро, которого превозносил Иттосай. (Он называл его «Гением из Ивакуни».) Не ведая, кто перед ним, Тодзи опрометчиво пошутил и остался в дураках.
Рёхэй и оставшиеся в живых молодые самураи содрогались от мысли о том, как близко они были от сокрушительного Сушильного Шеста. Теперь, зная, кто шагает перед ними, они вдруг увидели широченные плечи и мощную спину Кодзиро. Они изумлялись собственной глупости, из-за которой недооценили незнакомца.
Они подошли к причалу. Трупы учеников уже застыли от мороза. Сэйдзюро приказал троим предать их земле, а Рёхэя послал искать коня. Кодзиро свистнул обезьянке, и та, возникнув из ниоткуда, вскочила хозяину на плечо.
Сэйдзюро уговаривал Кодзиро отправиться в школу на улице Сидзё и пожить у них. Он даже предложил Кодзиро своего коня, но юноша отказался.
— Это нехорошо, — ответил он, неожиданно проявив щепетильность. — Я — молодой ронин, а ты — глава знаменитой школы, сын выдающегося человека, вожак сотен последователей стиля Ёсиоки.
Взявшись за уздечку, Кодзиро продолжал:
— Верхом поедешь ты, а я пойду рядом, держась за уздечку, так легче. Если я вам не в тягость, то с удовольствием погощу у вас в Киото.
— Хорошо, сначала поеду я, а когда ты устанешь, поменяемся местами, — сердечно ответил Сэйдзюро.
Сэйдзюро смекнул, что не худо иметь рядом такого бойца, как Сасаки Кодзиро, ему ведь предстояла встреча с Миямото Мусаси в начале Нового года.
ОРЛИНАЯ ГОРА
В 1550—1560 годах самыми знаменитыми фехтовальщиками в Восточной Японии были Цукахара Бокудэн и Коидзуми, князь Исэ. В Центральной Японии их соперниками являлись Ёсиока Кэмпо из Киото и Ягю Мунэёси из Ямато. Славился еще и Китабатакэ Томонори, князь Куваны, знаток боевых искусств и мудрый правитель. Много лет после его смерти жители Куваны вспоминали его с любовью, поскольку он был воплощением разумного правителя, пекущегося о благополучии подданных.
Когда Китабатакэ занимался под руководством Бокудэна, наставник посвятил его в Высшую Ступень владения мечом — секретнейший из тайных методов. Сын Бокудэна, Цукахара Хикосиро, унаследовал фамилию и имение отца, но не был посвящен в таинство меча. По этой причине стиль Бокудэна распространился не на востоке, где жил Хикосиро, а в районе Куваны, где правил Китабатакэ.
Как гласит легенда, Хикосиро приехал в Кувану после смерти Бокудэна, чтобы выведать у Китабатакэ его секрет. «Отец, — утверждал он, — передал мне тайну много лет назад, сообщив, что посвятил в нее и тебя. С недавнего времени я засомневался, владеем ли мы одним и тем же секретом. Сокровенная тайна Пути — наша общая забота, поэтому следует сопоставить наши знания. Согласен?»
Китабатакэ, раскусив хитрость наследника Бокудэна, согласился продемонстрировать свое умение, но показал Хикосиро лишь внешнюю сторону Высшей Ступени, скрыв ее потаенный смысл. Таким образом, Китабатакэ остался единственным обладателем знаний об истинном стиле Бокудэна, поэтому для его изучения самураи ехали в Кувану. На востоке страны Хикосиро выдавал за оригинальный отцовский стиль одну его видимость, лишь форму, лишенную души.
Эту историю рассказывают всем, кто оказывается в местности Ку-вана. Легенда сама по себе хороша. Взятая из жизни, она достовернее и убедительнее тысячи других народных преданий, которые поведают вам во славу родного города или провинции.
Мусаси услышал легенду от извозчика, когда они спускались с горы Тарусака после посещения замкового города Кувана. Он кивнул и вежливо пробормотал:
— Правда? Интересная история.
Была середина последнего месяца года, и хотя климат провинции Исэ считается мягким, ветер со стороны залива Нако пробирал до костей. Тонкое кимоно, исподнее хлопчатое белье и верхняя накидка совсем не защищали Мусаси от холода. Непривычно светлая одежда выглядела грязной и засаленной. Лицо его не то что загорело, а задубело от солнца. Растерзанная соломенная шляпа на косматой голове Мусаси выглядела нелепо. Потеряй он шляпу по дороге, никто бы ее не поднял. Давно немытые волосы, связанные на затылке, походили на птичье гнездо. Последние шесть месяцев продубили кожу Мусаси. Белки глаз ярко сверкали на черном лице.
Подрядившись подвезти немытого клиента, извозчик потерял покой. Он сомневался, что ему заплатят, и уж вовсе не надеялся на оплату обратного пути после того, как доставит седока далеко в горы.
— Господин! — робко произнес он.
— М-м-м?
— Мы доедем до Ёккаити к полудню, а к вечеру до Камэямы, но в деревне Удзи будем за полночь.
— М-м-м.
— Вас это устраивает?
— М-м-м.
Мусаси больше занимала панорама залива, а не беседа с возницей, поэтому на все его вопросы он отвечал кивком или хмыканьем. Извозчик еще раз попытался завязать разговор.
— Удзи — крохотное селение в глубине гор в восьми километрах от горы Судзука. Что там интересного?
— Надо повидаться с одним человеком.
— Там никого нет, кроме крестьян и дровосеков.
— Мне сказали в Куване, что там живет большой специалист по цепному шестоперу.
— Скорее всего, это Сисидо.
— Да, Сисидо, а фамилия…
— Сисидо Байкэн.
— Да..
— Кузнец, делает косы. Я слышал, что он ловко владеет шестопером. Вы изучаете боевое искусство?
— М-м-м.
— Тогда я бы посоветовал вместо Байкэна встретить мастеров в Мацудзаке. Там живет несколько лучших фехтовальщиков провинции Исэ.
— Кто, например?
— Скажем, Микогами Тэндзэн.
Мусаси кивнул.
— Я слышал о нем.
Он больше ничего не добавил, словно хорошо знал о достижениях Микогами.
Приехав в Ёккаити, Мусаси прохромал к харчевне, заказал бэнто и стал есть. Нога у него была перевязана из-за раны в ступне, поэтому ему пришлось нанять лошадь, а не идти пешком. Мусаси ревностно следил за тем, чтобы быть в хорошей физической форме, но несколько дней назад, в толчее портового города Наруми, он наступил на гвоздь, торчавший из доски. Красная распухшая ступня напоминала маринованную хурму, и со вчерашнего дня у него начался жар.
По понятиям Мусаси произошла стычка между ним и гвоздем, и тот выиграл. Для Мусаси, изучавшего боевое искусство, было унижением попасть впросак. «Разве нельзя справиться с таким противником? — спрашивал он себя. — Гвоздь был виден. Я напоролся на него, потому что шел в полусне, нет, потому что был слеп, ибо мой дух не бодрствовал в моем теле. Я допустил, чтобы гвоздь проник глубоко, что говорит о вялости моей реакции. Контролируй я себя полностью, я бы почувствовал гвоздь, едва он коснулся подошвы».
Мусаси сделал вывод, что беда заключается в его незрелости. Меч и тело пока не срослись в единое целое. С каждым днем руки его наливались силой, но дух его креп значительно медленнее. Самокритичный ум Мусаси расценивал это несовпадение как уродство.
Прошедшие полгода все же не были потеряны напрасно. После бегства из Ягю он направился сначала в Игу, затем по тракту в Оми, затем в провинции Мино и Овари. И в городе, и в горном ущелье Мусаси пытался постичь истинный дух Пути Меча. Временами ему казалось, что вот-вот на него снизойдет озарение, но тайна ускользала, и ключа к ней не было ни в городах, ни в горных расселинах.
Мусаси потерял счет поединкам. Он сражался с опытными фехтовальщиками. Найти хорошего партнера просто, труднее встретить настоящего человека. В огромном множестве людей, населяющих мир, невозможно отыскать совершенного человека. Мусаси осознал это в результате странствий, и вывод угнетал его, доставлял почти физическую боль. В такие минуты он мысленно обращался к Такуану, который был, несомненно, своеобразным и неповторимым человеком.
«Мне повезло, — думал Мусаси. — Я хотя бы одного настоящего человека знаю. Надо стараться, чтобы знакомство с ним принесло бы плоды».
Каждый раз, думая о Такуане, Мусаси ощущал боль, пронзавшую его от запястий по всему телу. Странное чувство, невольная память о тех днях, когда Мусаси был привязан к ветви на старой криптомерии. «Ничего, — думал Мусаси, — придет время, и я привяжу Такуана к тому же дереву, а сам сяду рядом и буду читать наставления о смысле жизни». Мусаси не таил обиды на Такуана и не лелеял мечту о мести. Он хотел доказать, что совершенство, достигнутое Путем Меча, выше совершенства, обретенного на стезе Дзэн. Мусаси улыбался при мысли, что в один прекрасный день он и необыкновенный монах поменяются ролями.
Не все может выйти по желанию Мусаси, но, положим, он достигнет высот в фехтовании и привяжет Такуана к дереву. Что скажет Такуан? Монах наверняка радостно воскликнет: «Великолепно! Теперь я счастлив!»
Но нет, не таков Такуан! Не изменяя себе, он рассмеется и скажет: «Дурачок! Делаешь успехи, но остаешься по-прежнему глупым!»
Дело не в словах. Мусаси полагал, что превосходство над Такуаном воздаст монаху за его старания сделать человека из непутевого Такэдзо. Наивные мечты. Мусаси избрал свой Путь и, следуя ему, каждый день убеждался в том, как бесконечно далек он от истинного человеческого совершенства. Фантазии исчезали, как только здравый ум напоминал Мусаси, как преуспел Такуан в поисках истины.
Более всего Мусаси тревожила мысль о собственной незрелости и бесталанности в сравнении с Сэкисюсаем. Мысль о Ягю, старом мастере меча, терзала Мусаси еще нестерпимее, высвечивая скудность его познаний, неумение безошибочно судить о Пути Меча или «Искусстве Войны».
В минуты сомнений ему казалось, что мир населен глупцами. Жизнь — не пособие по логике. Меч — тоже не логика. Суть заключается не в словах, а в действии. Вокруг достаточно людей, сегодня превосходящих Мусаси, но и он когда-нибудь может стать великим! Когда Мусаси одолевали сомнения, он отправлялся в горы, где в уединении мог восстановить душевный покой. О его жизни в горах говорила его внешность, когда он возвращался к людям. Впалые, как у оленя, щеки, тело в синяках и ссадинах, ломкие и жесткие волосы от долгого стояния под холодным водопадом. Он спал на земле, и грязь въедалась в каждую пору, а белизна зубов казалась ослепительной. Внешность была лишь видимой оболочкой. Внутри Мусаси пылал огонь самоуверенности на грани надменности, которая гнала его на поиски достойного противника. Из гор его влекла потребность в поисках новых испытаний для духа и тела.
Сейчас Мусаси был в пути, поскольку его интересовал мастер по части цепного шестопера с серпом из Куваны. До поединка в Киото оставалось десять дней, и Мусаси располагал временем, чтобы выяснить, является ли Сисидо Байкэн заветным примером настоящего человека или он такой же червь, питающийся рисом, как и множество других, населяющих землю.
Глубокой ночью Мусаси и хозяин лошади достигли цели. Мусаси, отблагодарив возницу, отпустил его, но тот не захотел возвращаться ночью и сказал, что переночует около дома, где остановится Мусаси. Утром он отправится через перевал Судзука и, если повезет, найдет ездока на обратный путь. В любом случае было темно и холодно, чтобы пускаться в путь до восхода солнца.
Мусаси согласился с хозяином лошади. Они находились в долине, окруженной с трех сторон горами. Какую дорогу ни выбрал бы извозчик, ему пришлось бы продвигаться по колено в снегу.
— Пошли со мной! — решил Мусаси.
— К Сисидо Байкэну?
— Да.
— Спасибо, господин. Надо отыскать его дом.
Байкэн был кузнецом, поэтому его жилище мог указать любой местный крестьянин, но в поздний час деревня спала. Единственным признаком бодрствования были глухие размеренные удары, похожие на звук колотушек для сукновалки. Идя на звук, путники вскоре завидели свет.
Они вышли прямо к дому кузнеца. Перед входом валялись какие-то железки, карниз дома почернел от дыма. По приказу Мусаси извозчик распахнул сёдзи. В горне горел огонь, женщина, стоя спиной к огню, била колотушкой по войлоку.
— Добрый-вечер, хозяйка! Как хорошо, что вы еще не спите! — С этими словами извозчик прямиком двинулся к горну.
Женщина, вскрикнув от неожиданности, выронила колотушку.
— Откуда вы? — спросила она.
— Минутку, я все объясню, — ответил попутчик Мусаси, потирая над огнем руки. — Я привез издалека человека, который хочет повидаться с вашими мужем. Мы только что прибыли. Я — извозчик из Куваны.
— И не нашли лучше… — Женщина остановилась, бросив хмурый взгляд в сторону Мусаси. По выражению ее лица было ясно, что она навидалась изучающих воинские искусства и знает, как с ними обращаться. С нотками превосходства в голосе она сказала Мусаси, словно перед ней был мальчик:
— Закрой сёдзи! Напустили холоду, ребенка простудите!
Мусаси, поклонившись, выполнил ее приказ и сел на чурбан около горна. Дом состоял из закопченной кузни и трех жилых комнат. На стене висел десяток цепных шестоперов с серпом. Мусаси решил, что это и есть то, о чем ему говорили. Он впервые видел это оружие. Он специально приехал сюда, чтобы увидеть шестопер, считая, что изучающему боевое искусство необходимо знать все виды оружия. Глаза Мусаси загорелись. Хозяйка — лет тридцати, весьма привлекательной наружности, — отложив деревянную колотушку, ушла на жилую половину. Мусаси подумал, что она принесет чай, но женщина, сев на циновку, стала кормить грудью спящего младенца.
— Вы, верно, один из тех молодых самураев, приезжающих сюда, чтобы получить кровавый урок от моего мужа. Если так, вам повезло. Он в отъезде, так что останетесь в живых, — сказала она Мусаси.
Женщина звонко рассмеялась, а Мусаси нахмурился от досады. Он забрался в эту глухомань не для того, чтобы выслушивать насмешки женщины. Жены любят превозносить мужей, не зная меры. Жена кузнеца была хуже остальных, почитая мужа величайшим человеком на земле.
— Жаль, что вашего мужа нет. Куда он уехал? — не выдавая раздражения, спросил Мусаси.
— В дом Аракиды.
— Где это?
— Ха-ха! Оказались в Исэ и не знаете семейства Аракиды?
Ребенок закапризничал, и она, забыв про гостей, стала его укачивать, напевая колыбельную на местном диалекте:
— Этим оружием мастерски владеет ваш муж? — спросил он. Женщина утвердительно хмыкнула. Мусаси попросил разрешения подержать шестопер, и она кивнула в ответ. Мусаси снял один с крючка.
— Так вот какой он, — пробормотал Мусаси. — Говорят, его теперь часто применяют.
Оружие представляло собой железную палку длиной сантиметров в сорок пять (удобно носить за поясом) с кольцом на конце, к которому приклепывалась длинная цепь с железным шаром, достаточно тяжелым, чтобы проломить человеку голову. В глубоком пазу на железной палке было складное лезвие, тыльная сторона которого едва выступала наружу. Мусаси ногтями потянул за лезвие, и оно, с щелчком выскочив из паза, встало вертикально к ручке. Лезвие имело форму серпа. Этим оружием легко снести голову.
— Держать, вероятно, надо так, — проговорил Мусаси, беря в левую руку серп, а в правую цепь. Представив перед собой противника, Мусаси принял боевую стойку и мысленно привел оружие в движение.
Женщина, на минуту отвлекшись от ребенка, наблюдала за Мусаси.
— Ничего подобного! Неправильно! — заметила она. Запахнув кимоно на груди, она подошла к Мусаси.
— Будешь так неуклюже держать, любой зарубит тебя мечом. Вот так надо!
Она вырвала шестопер из рук Мусаси и показала правильное положение оружия. Мусаси удивленно смотрел на женщину в боевой стойке с ужасающим оружием в руках. От изумления он раскрыл рот. Когда она кормила ребенка, в ней было что-то животное, но сейчас, в боевой стойке, женщина выглядела величественной, гордой и необычайно красивой. На сине-черном лезвии серпа, поблескивавшем, как спинка макрели, Мусаси увидел клеймо: «Стиль Сисидо Яэгаки».
Стремительно показав, как держать оружие, женщина быстро сложила лезвие и повесила шестопер на стенку.
— Вот так, — сказала она.
Мусаси очень хотелось, чтобы она повторила прием, но хозяйка не была расположена демонстрировать боевые навыки. Освободив стол, на котором лежал войлок, она принялась мыть посуду и что-то готовить.
«Если жена такая мастерица, то муж ее чего-нибудь да стоит!» — размышлял Мусаси.
Ему до боли захотелось увидеть Байкэна, и он тихо спросил извозчика о семействе Аракиды. Разморенный теплом спутник Мусаси пробормотал в ответ, что оно охраняет храм Исэ.
«В таком случае, — подумал Мусаси, — их не трудно найти». Решив заняться поисками завтра, он улегся у огня и заснул.
Рано утром, когда подмастерье открыл дверь кузницы, Мусаси поднялся и попросил извозчика довезти его до Ямады, селения, ближайшего к храму Исэ. Погонщик, накануне получивший плату, немедленно согласился.
К вечеру они выехали на большую обсаженную деревьями дорогу, ведущую к храму. Харчевни были необычайно пустынными даже для зимы. Путники встречались редко, дорога была разбитой. Деревья, поваленные осенними бурями, лежали неубранными.
Из постоялого двора в Ямаде Мусаси отправил посыльного в дом Аракиды с поручением узнать, там ли Сисидо Байкэн. Ответ гласил, что произошла, верно, ошибка, и никакого Байкэна у них нет. Раздосадованный Мусаси вдруг заметил, что нога за ночь еще сильнее распухла. Мусаси охватила тревога, потому что до встречи в Киото остались считанные дни. В вызове, посланном в школу Ёсиоки из Нагой, он предложил им на выбор любой день в первую неделю Нового года. Мусаси не мог отказаться от поединка, сославшись на больную ногу. Он обещал встретиться с Матахати на мосту на улице Годзё.
Следующий день Мусаси лечил ногу всеми известными ему средствами. Он парил ее в сыворотке от перебродивших бобов, но опухоль увеличилась. Мусаси мутило от запаха сыворотки. Колдуя над ногой, Мусаси ругал себя за глупое решение завернуть в Исэ. Следовало прямиком отправиться в Киото.
Ночью боль в ноге, закутанной ватным одеялом, сделалась нестерпимой, жар усилился. Утром Мусаси испробовал другие средства. Хозяин гостиницы дал ему мазь, уверяя, что в их семье ею исцеляются из поколения в поколение. Опухоль не спадала. Мусаси казалось, что нога набухает, как соевый творог-тофу, тяжелеет, как бревно.
Непривычное состояние заставило Мусаси задуматься. Впервые в жизни он пролежал в постели три дня подряд. Он не помнил себя больным, кроме одного случая в детстве, когда у него был нарыв на голове. «Болезнь — худший враг, — рассуждал Мусаси. — Я бессилен против ее власти». До сего времени он воспринимал врагов как внешнюю опасность. Состояние, когда враг поразил его изнутри, было неожиданным и обескураживающим. «В году не так много дней, — думал Мусаси. — Я не могу оставаться в бездействии!» Его давила тоска, ребра, казалось, сжимали сердце, ему не хватало воздуха. Мусаси решительно сбросил одеяло. «Если я не могу одолеть недуг, как я собираюсь победить всю школу Ёсиоки?» — спросил он себя.
Когда Китабатакэ занимался под руководством Бокудэна, наставник посвятил его в Высшую Ступень владения мечом — секретнейший из тайных методов. Сын Бокудэна, Цукахара Хикосиро, унаследовал фамилию и имение отца, но не был посвящен в таинство меча. По этой причине стиль Бокудэна распространился не на востоке, где жил Хикосиро, а в районе Куваны, где правил Китабатакэ.
Как гласит легенда, Хикосиро приехал в Кувану после смерти Бокудэна, чтобы выведать у Китабатакэ его секрет. «Отец, — утверждал он, — передал мне тайну много лет назад, сообщив, что посвятил в нее и тебя. С недавнего времени я засомневался, владеем ли мы одним и тем же секретом. Сокровенная тайна Пути — наша общая забота, поэтому следует сопоставить наши знания. Согласен?»
Китабатакэ, раскусив хитрость наследника Бокудэна, согласился продемонстрировать свое умение, но показал Хикосиро лишь внешнюю сторону Высшей Ступени, скрыв ее потаенный смысл. Таким образом, Китабатакэ остался единственным обладателем знаний об истинном стиле Бокудэна, поэтому для его изучения самураи ехали в Кувану. На востоке страны Хикосиро выдавал за оригинальный отцовский стиль одну его видимость, лишь форму, лишенную души.
Эту историю рассказывают всем, кто оказывается в местности Ку-вана. Легенда сама по себе хороша. Взятая из жизни, она достовернее и убедительнее тысячи других народных преданий, которые поведают вам во славу родного города или провинции.
Мусаси услышал легенду от извозчика, когда они спускались с горы Тарусака после посещения замкового города Кувана. Он кивнул и вежливо пробормотал:
— Правда? Интересная история.
Была середина последнего месяца года, и хотя климат провинции Исэ считается мягким, ветер со стороны залива Нако пробирал до костей. Тонкое кимоно, исподнее хлопчатое белье и верхняя накидка совсем не защищали Мусаси от холода. Непривычно светлая одежда выглядела грязной и засаленной. Лицо его не то что загорело, а задубело от солнца. Растерзанная соломенная шляпа на косматой голове Мусаси выглядела нелепо. Потеряй он шляпу по дороге, никто бы ее не поднял. Давно немытые волосы, связанные на затылке, походили на птичье гнездо. Последние шесть месяцев продубили кожу Мусаси. Белки глаз ярко сверкали на черном лице.
Подрядившись подвезти немытого клиента, извозчик потерял покой. Он сомневался, что ему заплатят, и уж вовсе не надеялся на оплату обратного пути после того, как доставит седока далеко в горы.
— Господин! — робко произнес он.
— М-м-м?
— Мы доедем до Ёккаити к полудню, а к вечеру до Камэямы, но в деревне Удзи будем за полночь.
— М-м-м.
— Вас это устраивает?
— М-м-м.
Мусаси больше занимала панорама залива, а не беседа с возницей, поэтому на все его вопросы он отвечал кивком или хмыканьем. Извозчик еще раз попытался завязать разговор.
— Удзи — крохотное селение в глубине гор в восьми километрах от горы Судзука. Что там интересного?
— Надо повидаться с одним человеком.
— Там никого нет, кроме крестьян и дровосеков.
— Мне сказали в Куване, что там живет большой специалист по цепному шестоперу.
— Скорее всего, это Сисидо.
— Да, Сисидо, а фамилия…
— Сисидо Байкэн.
— Да..
— Кузнец, делает косы. Я слышал, что он ловко владеет шестопером. Вы изучаете боевое искусство?
— М-м-м.
— Тогда я бы посоветовал вместо Байкэна встретить мастеров в Мацудзаке. Там живет несколько лучших фехтовальщиков провинции Исэ.
— Кто, например?
— Скажем, Микогами Тэндзэн.
Мусаси кивнул.
— Я слышал о нем.
Он больше ничего не добавил, словно хорошо знал о достижениях Микогами.
Приехав в Ёккаити, Мусаси прохромал к харчевне, заказал бэнто и стал есть. Нога у него была перевязана из-за раны в ступне, поэтому ему пришлось нанять лошадь, а не идти пешком. Мусаси ревностно следил за тем, чтобы быть в хорошей физической форме, но несколько дней назад, в толчее портового города Наруми, он наступил на гвоздь, торчавший из доски. Красная распухшая ступня напоминала маринованную хурму, и со вчерашнего дня у него начался жар.
По понятиям Мусаси произошла стычка между ним и гвоздем, и тот выиграл. Для Мусаси, изучавшего боевое искусство, было унижением попасть впросак. «Разве нельзя справиться с таким противником? — спрашивал он себя. — Гвоздь был виден. Я напоролся на него, потому что шел в полусне, нет, потому что был слеп, ибо мой дух не бодрствовал в моем теле. Я допустил, чтобы гвоздь проник глубоко, что говорит о вялости моей реакции. Контролируй я себя полностью, я бы почувствовал гвоздь, едва он коснулся подошвы».
Мусаси сделал вывод, что беда заключается в его незрелости. Меч и тело пока не срослись в единое целое. С каждым днем руки его наливались силой, но дух его креп значительно медленнее. Самокритичный ум Мусаси расценивал это несовпадение как уродство.
Прошедшие полгода все же не были потеряны напрасно. После бегства из Ягю он направился сначала в Игу, затем по тракту в Оми, затем в провинции Мино и Овари. И в городе, и в горном ущелье Мусаси пытался постичь истинный дух Пути Меча. Временами ему казалось, что вот-вот на него снизойдет озарение, но тайна ускользала, и ключа к ней не было ни в городах, ни в горных расселинах.
Мусаси потерял счет поединкам. Он сражался с опытными фехтовальщиками. Найти хорошего партнера просто, труднее встретить настоящего человека. В огромном множестве людей, населяющих мир, невозможно отыскать совершенного человека. Мусаси осознал это в результате странствий, и вывод угнетал его, доставлял почти физическую боль. В такие минуты он мысленно обращался к Такуану, который был, несомненно, своеобразным и неповторимым человеком.
«Мне повезло, — думал Мусаси. — Я хотя бы одного настоящего человека знаю. Надо стараться, чтобы знакомство с ним принесло бы плоды».
Каждый раз, думая о Такуане, Мусаси ощущал боль, пронзавшую его от запястий по всему телу. Странное чувство, невольная память о тех днях, когда Мусаси был привязан к ветви на старой криптомерии. «Ничего, — думал Мусаси, — придет время, и я привяжу Такуана к тому же дереву, а сам сяду рядом и буду читать наставления о смысле жизни». Мусаси не таил обиды на Такуана и не лелеял мечту о мести. Он хотел доказать, что совершенство, достигнутое Путем Меча, выше совершенства, обретенного на стезе Дзэн. Мусаси улыбался при мысли, что в один прекрасный день он и необыкновенный монах поменяются ролями.
Не все может выйти по желанию Мусаси, но, положим, он достигнет высот в фехтовании и привяжет Такуана к дереву. Что скажет Такуан? Монах наверняка радостно воскликнет: «Великолепно! Теперь я счастлив!»
Но нет, не таков Такуан! Не изменяя себе, он рассмеется и скажет: «Дурачок! Делаешь успехи, но остаешься по-прежнему глупым!»
Дело не в словах. Мусаси полагал, что превосходство над Такуаном воздаст монаху за его старания сделать человека из непутевого Такэдзо. Наивные мечты. Мусаси избрал свой Путь и, следуя ему, каждый день убеждался в том, как бесконечно далек он от истинного человеческого совершенства. Фантазии исчезали, как только здравый ум напоминал Мусаси, как преуспел Такуан в поисках истины.
Более всего Мусаси тревожила мысль о собственной незрелости и бесталанности в сравнении с Сэкисюсаем. Мысль о Ягю, старом мастере меча, терзала Мусаси еще нестерпимее, высвечивая скудность его познаний, неумение безошибочно судить о Пути Меча или «Искусстве Войны».
В минуты сомнений ему казалось, что мир населен глупцами. Жизнь — не пособие по логике. Меч — тоже не логика. Суть заключается не в словах, а в действии. Вокруг достаточно людей, сегодня превосходящих Мусаси, но и он когда-нибудь может стать великим! Когда Мусаси одолевали сомнения, он отправлялся в горы, где в уединении мог восстановить душевный покой. О его жизни в горах говорила его внешность, когда он возвращался к людям. Впалые, как у оленя, щеки, тело в синяках и ссадинах, ломкие и жесткие волосы от долгого стояния под холодным водопадом. Он спал на земле, и грязь въедалась в каждую пору, а белизна зубов казалась ослепительной. Внешность была лишь видимой оболочкой. Внутри Мусаси пылал огонь самоуверенности на грани надменности, которая гнала его на поиски достойного противника. Из гор его влекла потребность в поисках новых испытаний для духа и тела.
Сейчас Мусаси был в пути, поскольку его интересовал мастер по части цепного шестопера с серпом из Куваны. До поединка в Киото оставалось десять дней, и Мусаси располагал временем, чтобы выяснить, является ли Сисидо Байкэн заветным примером настоящего человека или он такой же червь, питающийся рисом, как и множество других, населяющих землю.
Глубокой ночью Мусаси и хозяин лошади достигли цели. Мусаси, отблагодарив возницу, отпустил его, но тот не захотел возвращаться ночью и сказал, что переночует около дома, где остановится Мусаси. Утром он отправится через перевал Судзука и, если повезет, найдет ездока на обратный путь. В любом случае было темно и холодно, чтобы пускаться в путь до восхода солнца.
Мусаси согласился с хозяином лошади. Они находились в долине, окруженной с трех сторон горами. Какую дорогу ни выбрал бы извозчик, ему пришлось бы продвигаться по колено в снегу.
— Пошли со мной! — решил Мусаси.
— К Сисидо Байкэну?
— Да.
— Спасибо, господин. Надо отыскать его дом.
Байкэн был кузнецом, поэтому его жилище мог указать любой местный крестьянин, но в поздний час деревня спала. Единственным признаком бодрствования были глухие размеренные удары, похожие на звук колотушек для сукновалки. Идя на звук, путники вскоре завидели свет.
Они вышли прямо к дому кузнеца. Перед входом валялись какие-то железки, карниз дома почернел от дыма. По приказу Мусаси извозчик распахнул сёдзи. В горне горел огонь, женщина, стоя спиной к огню, била колотушкой по войлоку.
— Добрый-вечер, хозяйка! Как хорошо, что вы еще не спите! — С этими словами извозчик прямиком двинулся к горну.
Женщина, вскрикнув от неожиданности, выронила колотушку.
— Откуда вы? — спросила она.
— Минутку, я все объясню, — ответил попутчик Мусаси, потирая над огнем руки. — Я привез издалека человека, который хочет повидаться с вашими мужем. Мы только что прибыли. Я — извозчик из Куваны.
— И не нашли лучше… — Женщина остановилась, бросив хмурый взгляд в сторону Мусаси. По выражению ее лица было ясно, что она навидалась изучающих воинские искусства и знает, как с ними обращаться. С нотками превосходства в голосе она сказала Мусаси, словно перед ней был мальчик:
— Закрой сёдзи! Напустили холоду, ребенка простудите!
Мусаси, поклонившись, выполнил ее приказ и сел на чурбан около горна. Дом состоял из закопченной кузни и трех жилых комнат. На стене висел десяток цепных шестоперов с серпом. Мусаси решил, что это и есть то, о чем ему говорили. Он впервые видел это оружие. Он специально приехал сюда, чтобы увидеть шестопер, считая, что изучающему боевое искусство необходимо знать все виды оружия. Глаза Мусаси загорелись. Хозяйка — лет тридцати, весьма привлекательной наружности, — отложив деревянную колотушку, ушла на жилую половину. Мусаси подумал, что она принесет чай, но женщина, сев на циновку, стала кормить грудью спящего младенца.
— Вы, верно, один из тех молодых самураев, приезжающих сюда, чтобы получить кровавый урок от моего мужа. Если так, вам повезло. Он в отъезде, так что останетесь в живых, — сказала она Мусаси.
Женщина звонко рассмеялась, а Мусаси нахмурился от досады. Он забрался в эту глухомань не для того, чтобы выслушивать насмешки женщины. Жены любят превозносить мужей, не зная меры. Жена кузнеца была хуже остальных, почитая мужа величайшим человеком на земле.
— Жаль, что вашего мужа нет. Куда он уехал? — не выдавая раздражения, спросил Мусаси.
— В дом Аракиды.
— Где это?
— Ха-ха! Оказались в Исэ и не знаете семейства Аракиды?
Ребенок закапризничал, и она, забыв про гостей, стала его укачивать, напевая колыбельную на местном диалекте:
Мусаси хотел подробнее узнать об оружии кузнеца, рассмотреть его поближе.
Спи-усни, спи-усни!
Спящий дитятко пригож,
Плачут только неслухи,
Будят маму бедную.
— Этим оружием мастерски владеет ваш муж? — спросил он. Женщина утвердительно хмыкнула. Мусаси попросил разрешения подержать шестопер, и она кивнула в ответ. Мусаси снял один с крючка.
— Так вот какой он, — пробормотал Мусаси. — Говорят, его теперь часто применяют.
Оружие представляло собой железную палку длиной сантиметров в сорок пять (удобно носить за поясом) с кольцом на конце, к которому приклепывалась длинная цепь с железным шаром, достаточно тяжелым, чтобы проломить человеку голову. В глубоком пазу на железной палке было складное лезвие, тыльная сторона которого едва выступала наружу. Мусаси ногтями потянул за лезвие, и оно, с щелчком выскочив из паза, встало вертикально к ручке. Лезвие имело форму серпа. Этим оружием легко снести голову.
— Держать, вероятно, надо так, — проговорил Мусаси, беря в левую руку серп, а в правую цепь. Представив перед собой противника, Мусаси принял боевую стойку и мысленно привел оружие в движение.
Женщина, на минуту отвлекшись от ребенка, наблюдала за Мусаси.
— Ничего подобного! Неправильно! — заметила она. Запахнув кимоно на груди, она подошла к Мусаси.
— Будешь так неуклюже держать, любой зарубит тебя мечом. Вот так надо!
Она вырвала шестопер из рук Мусаси и показала правильное положение оружия. Мусаси удивленно смотрел на женщину в боевой стойке с ужасающим оружием в руках. От изумления он раскрыл рот. Когда она кормила ребенка, в ней было что-то животное, но сейчас, в боевой стойке, женщина выглядела величественной, гордой и необычайно красивой. На сине-черном лезвии серпа, поблескивавшем, как спинка макрели, Мусаси увидел клеймо: «Стиль Сисидо Яэгаки».
Стремительно показав, как держать оружие, женщина быстро сложила лезвие и повесила шестопер на стенку.
— Вот так, — сказала она.
Мусаси очень хотелось, чтобы она повторила прием, но хозяйка не была расположена демонстрировать боевые навыки. Освободив стол, на котором лежал войлок, она принялась мыть посуду и что-то готовить.
«Если жена такая мастерица, то муж ее чего-нибудь да стоит!» — размышлял Мусаси.
Ему до боли захотелось увидеть Байкэна, и он тихо спросил извозчика о семействе Аракиды. Разморенный теплом спутник Мусаси пробормотал в ответ, что оно охраняет храм Исэ.
«В таком случае, — подумал Мусаси, — их не трудно найти». Решив заняться поисками завтра, он улегся у огня и заснул.
Рано утром, когда подмастерье открыл дверь кузницы, Мусаси поднялся и попросил извозчика довезти его до Ямады, селения, ближайшего к храму Исэ. Погонщик, накануне получивший плату, немедленно согласился.
К вечеру они выехали на большую обсаженную деревьями дорогу, ведущую к храму. Харчевни были необычайно пустынными даже для зимы. Путники встречались редко, дорога была разбитой. Деревья, поваленные осенними бурями, лежали неубранными.
Из постоялого двора в Ямаде Мусаси отправил посыльного в дом Аракиды с поручением узнать, там ли Сисидо Байкэн. Ответ гласил, что произошла, верно, ошибка, и никакого Байкэна у них нет. Раздосадованный Мусаси вдруг заметил, что нога за ночь еще сильнее распухла. Мусаси охватила тревога, потому что до встречи в Киото остались считанные дни. В вызове, посланном в школу Ёсиоки из Нагой, он предложил им на выбор любой день в первую неделю Нового года. Мусаси не мог отказаться от поединка, сославшись на больную ногу. Он обещал встретиться с Матахати на мосту на улице Годзё.
Следующий день Мусаси лечил ногу всеми известными ему средствами. Он парил ее в сыворотке от перебродивших бобов, но опухоль увеличилась. Мусаси мутило от запаха сыворотки. Колдуя над ногой, Мусаси ругал себя за глупое решение завернуть в Исэ. Следовало прямиком отправиться в Киото.
Ночью боль в ноге, закутанной ватным одеялом, сделалась нестерпимой, жар усилился. Утром Мусаси испробовал другие средства. Хозяин гостиницы дал ему мазь, уверяя, что в их семье ею исцеляются из поколения в поколение. Опухоль не спадала. Мусаси казалось, что нога набухает, как соевый творог-тофу, тяжелеет, как бревно.
Непривычное состояние заставило Мусаси задуматься. Впервые в жизни он пролежал в постели три дня подряд. Он не помнил себя больным, кроме одного случая в детстве, когда у него был нарыв на голове. «Болезнь — худший враг, — рассуждал Мусаси. — Я бессилен против ее власти». До сего времени он воспринимал врагов как внешнюю опасность. Состояние, когда враг поразил его изнутри, было неожиданным и обескураживающим. «В году не так много дней, — думал Мусаси. — Я не могу оставаться в бездействии!» Его давила тоска, ребра, казалось, сжимали сердце, ему не хватало воздуха. Мусаси решительно сбросил одеяло. «Если я не могу одолеть недуг, как я собираюсь победить всю школу Ёсиоки?» — спросил он себя.