Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев

   Взамен Оцу оказывала Сэкисюсаю мелкие услуги, о которых никто другой и не подумал бы. Он обрадовался, к примеру, сделанной ею шапочке, какие носят мастера чайных церемоний. Он почти не снимал ее с головы, словно это была невиданная редкость. Флейта доставляла ему наслаждение, и лунными ночами чарующие звуки долетали до самого замка.
   Сэкисюсай и Оцу занимались икэбаной, когда пришел Кидзаэмон. Не входя в дом, он вызвал Оцу. Она вышла и пригласила его зайти, но он топтался на месте.
   — Не сообщишь господину, что я выполнил его поручение?
   — Я не могу заменить вас, — засмеялась девушка.
   — Почему?
   — Вы здесь главный чиновник. А я — гость, которого пригласили поиграть на флейте. Вы гораздо ближе к господину, чем я. Не лучше ли, минуя меня, напрямую доложить о деле.
   — Верно, но здесь, в домике господина, у тебя особое положение. Пожалуйста, передай ему, что я пришел.
   Кидзаэмон был доволен тем, как обернулось дело с Оцу. Он не ошибся, девушка пришлась по душе его хозяину.
   Оцу мгновенно вернулась с сообщением, что Сэкисюсай хочет выслушать Кидзаэмона. Он застал старика в комнате для чайной церемонии в шапочке, сшитой Оцу.
   — Побывал у них? — спросил Сэкисюсай.
   — Отдал письмо и фрукты, как было приказано.
   — Они уехали?
   — Нет. Я не доехал еще до замка, как меня нагнал посыльный с постоялого двора с письмом. Они пишут, что им жаль было бы покинуть Ягю, не побывав в здешнем додзё. Хотели бы прийти завтра. Сообщают, что желали бы увидеть вас и засвидетельствовать свое почтение.
   — Неотесанные глупцы! Какая бесцеремонность!
   Сэкисюсай выглядел весьма раздраженным.
   — Ты сказал, что Мунэнори находится в Эдо, Хёго в Кумамото и что здесь никого нет?
   — Я все объяснил.
   — Презираю таких людей. Я послал человека сообщить, что не смогу их принять, а они лезут напролом.
   — Я не знаю, что…
   — Похоже, правду говорят, что сыновья Ёсиоки никуда не годятся.
   — Один из остановившихся в «Ватая» — Дэнситиро. Он не произвел особого впечатления.
   — Ничего удивительного. Его отец был незаурядным человеком. Когда я поехал в Киото вместе с князем Коидзуми, мы встречались с Ёсиокой раза три за чашечкой сакэ. После его смерти дом, вероятно пришёл в упадок. Молодой человек, видимо, считает, раз он сын Кэмпо, так никто не вправе отказать ему, и поэтому проявляет неприличную настойчивость. Но, по-моему, нет смысла принимать его вызов, чтобы отправить домой битым.
   — Дэнситиро излишне самоуверен. Если ему не терпится, я могу заняться им.
   — И не думай! Отпрыски важных родителей слишком заносчивы. Они склонны ловко использовать обстоятельства в свою пользу. Ты побьешь его, но будь уверен, он вывернет все так, чтобы подорвать нашу репутацию в Киото. Мне, собственно, безразлично, но я не хотел бы обременять неприятностями Мунэнори и Хёго.
   — Что же делать?
   — Лучший способ — ублажить его каким-то образом, дать ему почувствовать, что с ним обращаются, как с наследником знаменитого дома. Видимо, я ошибся, послав тебя к нему.
   Сэкисюсай взглянул на Оцу.
   — Я думаю, что женщина с этим лучше справится. Оцу как раз подходит для такого дела.
   — К вашим услугам! Нужно идти прямо сейчас? — живо откликнулась Оцу.
   — Не торопись. Подождем до завтрашнего утра.
   Сэкисюсай быстро написал простое по форме письмо, какое мог бы сочинить мастер чайной церемонии, и передал его Оцу вместе с пионом, похожим на тот, что он поставил в вазу.
   — Отдай ему и скажи, что пришла вместо меня, потому как я простудился. Посмотрим, каков будет ответ.
   На следующее утро Оцу накинула на голову длинную шаль. Они вышли из моды в Киото, даже у дам из высших слоев, но в провинции женщины среднего сословия все еще носили их. В конюшне, находившейся за пределами замка, Оцу попросила лошадь. Конюх, чистивший стойла, спросил:
   — Едете куда-то?
   — На постоялый двор «Ватая» по поручению господина Ягю.
   — Проводить вас?
   — Не нужно.
   — С лошадью справитесь?
   — Конечно. Я их люблю. На родине, в Мимасаке, я ездила на необъезженных лошадях.
   Лошадь тронулась, и красно-коричневая шаль затрепетала на ветру. Оцу уверенно держалась в седле, держа поводья одной рукой, в другой у нее были письмо и слегка поникший пион. Крестьяне и батраки в поле приветливо махали ей — местные жители привязались к ней за недолгое её пребывание в селении. Отношения между обитателями Коягю и Сэкисюсаем были гораздо теплее, чем принято между феодалом и крестьянами. Крестьяне, зная, что эта красивая девушка играет на флейте для их господина, распространяли на Оцу любовь и восхищение, которые питали к старому хозяину.
   Прискакав в «Ватая», Оцу привязала лошадь в саду под деревом.
   — Добро пожаловать! — встретила ее Котя. — Останетесь ночевать?
   — Нет, я привезла послание из замка Коягю для Ёсиоки Дэнситиро. Он еще не съехал?
   — Подождите минутку!
   Котя исчезла. Появление Оцу произвело легкий переполох среди путников, которые шумно готовились к отъезду, обуваясь и навьючивая багаж на лошадей.
   — Кто это?
   — Интересно, к кому она приехала?
   Красота, изящные манеры Оцу, редкие в такой глуши, привлекли всеобщее внимание. Гости перешептывались и оглядывались, пока Котя не увела Оцу в дом.
   Дэнситиро и его друзья, накануне засидевшиеся за сакэ до поздней ночи, только что встали. Когда им сообщили о прибытии гонца из замка, они решили, что это вчерашний самурай. Появление Оцу с белым пионом повергло их в изумление.
   — Простите за беспорядок в комнате…
   Молодые самураи смущенно расправили кимоно и сели, приняв подобающую этикету позу.
   — Пожалуйста, проходите!
   — Меня послал хозяин замка Коягю, — сказала Оцу, положив перед Дэнситиро письмо и пион. — Будьте добры, прочтите письмо.
   — А, письмо! Хорошо, сейчас.
   Дэнситиро развернул короткий свиток. Письмо, написанное блеклой тушью, издавало тонкий аромат чая. Оно гласило:

   «Примите мои извинения за то, что приветствую вас письменно и не при личной встрече, невозможной из-за простуды. Полагаю, что чистота пиона будет вам приятнее мокрого носа старика. Пион вы примете из рук другого цветка. Надеюсь на ваше прощение. Мое дряхлое тело давно уже удалилось от мирской суеты. Я не решаюсь появляться на людях. Пожалуйста, одарите старика сочувственной улыбкой».

   Дэнситиро, презрительно фыркнув, свернул свиток.
   — И это все? — спросил он.
   — Господин Ягю еще передал, что был бы рад пригласить вас на чай, но сомневается, что вам понравится прием, поскольку в замке только воины, ничего не смыслящие в тонкостях чайной церемонии. Мунэнори находится в Эдо, поэтому этикет приема будет столь неуклюж, что вызовет лишь смех у столичных гостей. Господин Ягю поручил мне попросить у вас прощения и выразил надежду, что в будущем надеется на встречу с вами.
   — Ха-ха! — саркастически воскликнул Дэнситиро. Лицо его выдавало подозрительность. — Насколько я понял, Сэкисюсай обеспокоен тем, что нас не удовлетворят тонкости чайной церемонии. По правде говоря, мы, выходцы из самурайских семей, ничего не смыслим в ней. Мы намеревались лично справиться о здоровье Сэкисюсая и уговорить его дать нам урок фехтования.
   — Господин Ягю это понимает. Отойдя от дел, он приобрел привычку выражать мысли понятиями чайной церемонии.
   — Придется отказаться от наших планов. Передайте, пожалуйста, что мы хотели бы его увидеть в следующий приезд, — раздосадованно ответил Дэнситиро, протягивая пион Оцу.
   — Он вам не понравился? Господин Ягю полагал, что цветок скрасит вам дорогу. Он сказал, что его можно прикрепить в углу паланкина или к седлу, если поедете верхом.
   — Это, выходит, подарок?
   Дэнситиро опустил глаза, словно от оскорбления.
   — Странная причуда! Скажите ему, что в Киото полно пионов, — добавил он с кислой миной.
   Оцу поняла, что бессмысленно навязывать подарок Дэнситиро. Пообещав передать его слова старцу, она удалилась с такой деликатностью, словно снимала повязку с открытой раны. Раздосадованные самураи едва заметили уход девушки.
   Выйдя в коридор, Оцу тихо рассмеялась, взглянула на блестящие черные половицы, ведшие к комнате Мусаси, и направилась к выходу. Котя, показавшаяся из комнаты Мусаси, догнала Оцу.
   — Вы уже покидаете нас?
   — Да, я закончила свои дела.
   — Ну и быстро же вы управились! Это пион? Я не знала, что они бывают белыми.
   — Бывают. Он из замкового сада. Возьми, если хочешь.
   — Спасибо большое!
   Котя протянула руки к цветку.
   Попрощавшись с Оцу, Котя побежала в комнаты для прислуги похвастать подарком. Никто не обращал внимания на пион, и девочка, разобидевшись, вернулась в комнату Мусаси.
   Мусаси сидел у раздвинутых сёдзи, подперев подбородок руками. Взгляд его был устремлен в сторону замка. Он размышлял, как, во-первых, встретиться с Сэкисюсаем, а во-вторых, как победить его на поединке.
   — Вы любите цветы? — спросила Котя, войдя в комнату.
   — Цветы?
   Девочка показала пион.
   — Красивый.
   — Нравится?
   — Да.
   — Мне сказали, что это пион. Белый пион.
   — Вот как! Может, поставить его в вазу?
   — Я не знаю икэбану. Поставьте сами.
   — Нет, сделай ты. Ставь, не думая, как он будет выглядеть в вазе.
   — Принесу воды, — сказала Котя и вышла с вазой.
   Взгляд Мусаси упал на срез на стебле пиона. От удивления он склонил голову набок. Он не мог понять, что удивило его в срезе. Котя вернулась, а Мусаси все еще изучал стебель. Девочка поставила вазу в токоному и хотела опустить в нее пион, но цветок не умещался.
   — Стебель слишком длинный, — сказал Мусаси. — Давай подрежу. Он будет выглядеть естественно.
   Котя протянула цветок Мусаси. Она внезапно выронила пион и разразилась слезами. И неудивительно — в долю секунды Мусаси, выхватив короткий меч, с боевым кличем рассек стебель цветка в руках девочки и вложил меч в ножны. Ей показалось, что ослепительная вспышка стали и стук опущенного в ножны клинка произошли в один и тот же миг.
   Не обращая внимания на перепуганную девочку, Мусаси, подняв отрубленный конец стебля, начал сравнивать оба среза. Он ничего не замечал вокруг себя, но через несколько минут до него дошло, что рядом плачет маленькая служанка. Он погладил ее по голове и извинился.
   — Кто срезал этот цветок? — спросил он, успокоив Котя.
   — Не знаю. Мне его дали.
   — Кто?
   — Кто-то из замка.
   — Самурай?
   — Нет, молодая женщина.
   — По-твоему, цветок из замка?
   — Да, она так сказала.
   — Прости, я напугал тебя. Ты простишь меня, если я куплю тебе сладостей? Вот теперь стебель подходящей длины. Поставь пион в вазу.
   — Так хорошо?
   — Да, очень красиво.
   Мусаси сразу понравился Котя, но блеск его меча ошеломил ее. Она покинула его комнату, решив входить в нее только по зову гостя.
   Обрубок стебля восхищал Мусаси сильнее, чем сам цветок. Он был уверен, что первый срез сделан не ножом, а ножницами. Пионовый стебель гибкий и волокнистый, поэтому срезать его мог только меч, причем столь безупречный срез мог произвести исключительно меткий удар. Лишь незаурядный человек способен на такой удар. Мусаси попытался скопировать его, но, сравнив концы обрубка, убедился, что его срез явно уступает первому. Разница была примерно такая же, как в буддийских статуях, вырезанных мастером и ремесленником средней руки.
   «Что это значит? — спрашивал себя Мусаси. — Если самурай, работающий в замковом саду, способен сделать подобный срез, то мастерство дома Ягю еще выше, чем я предполагал».
   Уверенность вдруг покинула Мусаси. «Я пока не готов к бою», — думал он.
   Вскоре самообладание вернулось к Мусаси. «В любом случае люди Ягю — достойные противники. Если меня победят, я упаду им в ноги и достойно признаю поражение. Ведь я решил, что готов на любой исход, даже на смерть», — размышлял Мусаси, ощущая, как прилив мужества согревает его.
   Но как проникнуть в замок? Сэкисюсай вряд ли согласился бы на поединок, явись к нему ищущий знаний с должными рекомендациями. Так говорил хозяин постоялого двора. Если ни Мунэнори, ни Хёго не было дома, то вызов поневоле предназначался самому Сэкисюсаю.
   Мусаси ломал голову, как получить доступ в замок. Взгляд его остановился на пионе, и в сознании пробудился образ той, кого напоминал цветок. Представшая воображению Оцу умиротворила его дух.
   Оцу тем временем возвращалась в замок Коягю. Внезапно за ее спиной раздался пронзительный вопль. Оглянувшись, она увидела мальчика, выскочившего из кустов у подножия скалы. Мальчишка несомненно обращался к ней. Здешние дети не посмели бы окликнуть молодую женщину подобным образом, поэтому Оцу придержала лошадь из чистого любопытства.
   Дзётаро подбежал совершенно голый, вода стекала с мокрых волос, свернутую одежду он держал под мышкой. Ничуть не смущаясь наготы, Дзётаро сказал:
   — Вы девушка с флейтой? Все еще живете здесь?
   Мальчишка, неприязненно взглянув на лошадь, уставился на Оцу.
   — Ты! — воскликнула Оцу, не успев отвести в сторону смущенный взгляд. — Тот самый мальчик, который плакал на тракте Ямато?
   — Я не плакал! — возразил Дзётаро.
   — Не буду спорить. Ты давно здесь?
   — Дня два.
   — Один?
   — Нет, с учителем.
   — Да-да, ты говорил, что обучаешься фехтованию. И что ты делаешь здесь голышом?
   — А в реку нужно нырять одетым?
   — В реку? Сейчас вода ледяная. Местные жители посмеялись бы над тем, кто купается в это время года.
   — Я не плавал, а мылся. Учитель сказал, что от меня разит потом, поэтому я пошел на реку.
   Оцу улыбнулась.
   — Где вы остановились?
   — В «Ватая».
   — Я только что была там!
   — Жаль, что вы не зашли к нам. Давайте вместе вернемся.
   — Не могу, у меня срочное дело.
   — Тогда до свидания! — И Дзётаро пошел к скале.
   — Дзётаро, навести меня в замке!
   — Правда?
   Оцу, пожалев о приглашении, добавила:
   — Но только не в сегодняшнем наряде.
   — Если вы так придирчивы, то я совсем не приду. Не люблю места где пустякам придают большое значение.
   Оцу вздохнула с облегчением, въехав в ворота замка. Улыбка все ещё играла на ее губах.
   Вернув лошадь в конюшню, Оцу пошла с докладом к Сэкисюсаю Старец с улыбкой выслушал ее рассказ.
   — Значит, рассердились? Прекрасно! Пусть дуются. Ничего другого им не остается.
   Затем, словно о чем-то вспомнив, он спросил:
   — Ты выбросила пион?
   Оцу ответила, что отдала цветок служанке постоялого двора, и старик одобрительно кивнул.
   — Когда ты передала пион сыну Ёсиоки, он осмотрел его?
   — Да, потом начал читать письмо.
   — А что дальше?
   — Вернул пион.
   — Стебель цветка осмотрел?
   — Я не заметила.
   — Не осмотрел и ничего не сказал?
   — Нет.
   — Я правильно поступил, отказавшись от встречи с ним. Он не достоин ее. Дом Ёсиоки прекратил свое существование со смертью Кэмпо.
 
   Додзё в замке Ягю без преувеличения можно назвать огромным. Зал, находившийся за стенами замка, был перестроен, когда Сэкисюсаю исполнилось сорок лет. Толстые бревна, из которых построили зал, придавали ему несокрушимый вид. Отполированное годами дерево, казалось, впитало в себя боевые выкрики учеников, проходивших здесь суровую школу. Во время войн просторное здание служило казармой для самураев.
   — Полегче! Не острием меча, а силой духа!
   Сода Кидзаэмон в нижнем кимоно и хакама, восседая на возвышении, громовым голосом давал команды фехтовальщикам.
   — Повторить! Пока не получается!
   Тренировались два самурая, служившие при доме Ягю. Они упорно сражались, хотя уже обессилели и обливались потом, но по команде принимали боевые стойки и яростно набрасывались друг на друга.
   — А-о-ох!
   — А-а-ах!
   В додзё Ягю новичкам не разрешали пользоваться деревянными мечами. Тренировались на палицах, специально изготовленных для овладения техникой Синкагэ. Это был длинный, тонкий кожаный рукав, набитый бамбуковой щепой, по сути дела, кожаная дубинка без рукоятки и гарды. Дубинка была безопаснее деревянного меча, но могла оторвать ухо или превратить нос в перезрелый гранат. Удары позволялось наносить по любой части тела. Разрешалось сбивать с ног противника ударом в горизонтальной плоскости и бить лежачего.
   — Наступай, еще удар! Делай, как в прошлый раз! — гремел Кидзаон.
   По правилам, заведенным здесь, человека не выпускали из додзё до тех пор, пока он окончательно не выбивался из сил. Новичкам приходилось особенно туго, их никогда не хвалили, но ругали за малейший промах. Рядовые самураи знали, как непросто попасть на службу в дом Ягю. Случайные люди долго не задерживались, а состоявшие при Ягю прошли тщательный отбор. Навыки фехтования получали даже простые пешие солдаты и конюхи.
   Сода Кидзаэмон, разумеется, был настоящим мастером меча, который овладел техникой Синкагэ в юном возрасте и постиг секреты стиля Ягю под руководством самого Сэкисюсая. Добавив к этому несколько собственных элементов, он с гордостью говорил об «истинном стиле Соды».
   Кимура Сукэкуро, конюший дома Ягю, был не меньший мастер, как и Мурата Ёдзо, который, хотя и управлял амбарами с провиантом, но не уступал самому Хёго в искусстве фехтования. Невысокого ранга чиновник, Дэбути Магобэй, занимался мечом с детства и сейчас был сильным фехтовальщиком. Князь провинции Этидзэн уговаривал Дэбути перейти к нему на службу, а Токугава из Кии пытался переманить Мурату, но оба остались с Ягю, не прельстившись на высокое жалованье.
   Дом Ягю, находясь в расцвете благополучия, выпускал нескончаемое число великих фехтовальщиков. По меркам Ягю мастером меча признавался лишь тот, кто проходил все ступени безжалостных тренировок, доказав свою пригодность.
   — Эй, ты! — окликнул Кидзаэмон проходившего мимо стражника, за которым, как ни странно, следовал Дзётаро.
   — Здравствуйте! — весело закричал Дзётаро.
   — Как ты оказался в замке? — строго спросил Кидзаэмон.
   — Меня пропустил стражник на воротах, — простодушно ответил Дзётаро.
   — Пропустил? — удивился Кидзаэмон и, обращаясь к солдату, спросил: — Почему привел мальчишку?
   — Он сказал, что ему надо увидеть вас.
   — По-твоему, достаточно его слова? Мальчик!
   — Да, господин!
   — Здесь не место для игр. Поскорее уходи отсюда!
   — Я не играть пришел, а принес письмо, от моего учителя.
   — От твоего учителя? Ты говорил, что он странствующий ученик фехтования?
   — Взгляните на письмо.
   — Оно мне ни к чему.
   — Почему? Вы не умеете читать?
   Кидзаэмон фыркнул.
   — Прочтите, если умеете! — настаивал Дзётаро.
   — Ну ты и пройдоха! Я не хочу читать письмо, потому что знаю его содержание.
   — Тем более будет любезно с вашей стороны прочитать письмо.
   — Ученики военного дела роятся здесь, как комары. Если я стану с каждым вежливо обращаться, у меня не останется времени ни на что другое. Мне тебя жаль, поэтому расскажу, о чем это письмо. Ладно? В нем говорится, что податель сего жаждет увидеть наш великолепный додзё, провести хотя бы минуту под сенью величайших мастеров меча что во имя всех, кто посвятил себя Пути Меча, он нижайше просит преподать ему урок фехтования. Примерно в таком духе.
   Глаза Дзётаро округлились.
   — Об этом написано в письме?
   — Да, поэтому я не намерен его читать. Мне бы не хотелось слухов о том, что дом Ягю высокомерно отвергает всех, кто обращается в замок. — Кидзаэмон остановился, словно бы репетируя монолог. — Пусть стражник тебе объяснит. Учеников, приходящих в замок, пропускают в главные ворота. Затем они проходят через внутренние ворота направо, к зданию, которое называется Синъиндо. На нем есть деревянная табличка с названием. Обратившись к смотрителю, они с его разрешения могут отдохнуть там и остаться на ночь-другую. Перед уходом им выдают на дорогу немного денег. Иди со своим письмом к смотрителю Синъиндо, понял?
   — Нет! — ответил Дзётаро, решительно тряхнув головой и выдвинув вперед правое плечо. — Послушайте, господин!
   — Что еще?
   — Не судите о людях по внешнему виду. Я не сын попрошайки.
   — Признаться, язык у тебя бойкий.
   — Почему бы вам не взглянуть на письмо? Вдруг в нем совсем не то, о чем вы говорите? Что тогда? Позволите мне обезглавить вас?
   — Ну и дела! — рассмеялся Кидзаэмон. Его красные губы в густой черной бороде походили на треснувший каштан. — Тебе не видать моей головы!
   — Тогда возьмите письмо,
   — Подойди поближе.
   — Зачем?
   Дзётаро не без испуга подумал, что слишком занесся.
   — Мне нравится твоя решимость любой ценой выполнить поручение хозяина. Я прочту его письмо.
   — И правда, почему бы не прочитать? Вы ведь самый главный чиновник в доме Ягю?
   — Ну и язык у тебя! Желаю, чтобы ты так же владел мечом, когда подрастешь.
   Кидзаэмон сломал печать на свитке и углубился в послание Мусаси. Лицо его становилось все серьезнее. Дочитав, Кидзаэмон спросил:
   — Кроме письма ты ничего не принес?
   — Совсем забыл! Я должен отдать вам вот это.
   Дзётаро достал обрезок пионового стебля из-за пазухи. Кидзаэмон вимательно рассматривал оба среза. Лицо его выражало удивление. Он не мог до конца понять смысл письма Мусаси.
   В письме сообщалось, как служанка постоялого двора принесла цветок, привезенный из замка, и как Мусаси, изучая стебель, обнаружил, что срезать цветок мог только «незаурядный человек». Далее следовало: «Поставив цветок в вазу, я почувствовал его необыкновенную одухотворенность. Я понял, что непременно должен выяснить, кто срезал пион. Вопрос мой может показаться ничтожным, но я буду признателен, если через мальчика вы сообщите, кто из обитателей замка сделал такой срез».
   И все — ни слова об отправителе письма, ни просьбы о поединке.
   «Странное послание», — думал Кидзаэмон. Он снова внимательно осмотрел оба среза, но не нашел между ними различия.
   — Мурата! — позвал Кидзаэмон. — Взгляни, видишь разницу между срезами? Один, кажется, более гладкий?
   Мурата Ёдзо, повертев стебель, оглядел его со всех сторон и признался, что ничего не заметил.
   — Покажем Кимуре!
   Оба направились в контору, расположенную позади додзё, и предложили загадку своему товарищу. Кимура тоже удивился. Дэбути, оказавшийся рядом, сказал:
   — Это один из двух пионов, которые старый господин Ягю срезал собственноручно позавчера. Сода, ведь ты был тогда с ним.
   — Я видел, как он ставил цветок в вазу, но не был в саду, когда господин срезал его.
   — Точно, это один из тех двух, срезанных им самим. Один пион поставил в токономе в своей комнате, а другой, вместе с письмом, отослал Дэнситиро через Оцу.
   — Да, я помню, — ответил Кидзаэмон и принялся перечитывать письмо Мусаси. Вдруг он изумленно поднял глаза от свитка.
   — Подпись «Симмэн Мусаси». Не тот ли Миямото Мусаси, который помог монахам Ходзоина расправиться со сбродом на равнине Ханъя? Наверняка он!
   Дэбути и Мурата несколько раз перечитали письмо, передавая его из рук в руки.
   — В почерке чувствуется характер, — сказал Дэбути.
   — Да, — протянул Мурата, — человек, похоже, необыкновенный.
   — Если в письме правда и Миямото смог определить, что пион срезан мастером, значит, ему ведомо то, чего не знаем мы, — сказал Кидзаэмон. — Старый учитель сам срезал цветок, но это определит только опытный глаз.
   — Хорошо бы с ним встретиться, — произнес Дэбути. — Сможем его проверить и заодно расспросить, что произошло на равнине Ханъя.
   Дэбути, желая заручиться поддержкой Кимуры, поинтересовался его мнением. Кимура сказал, что нельзя принять Мусаси в додзё, поскольку туда закрыт вход бродячим ученикам, но вполне можно пригласить его на ужин и сакэ в Синъиндо. В саду уже цвели ирисы и вот-вот должны распуститься дикие азалии. Во время застолья и поговорить о фехтовании. Мусаси, вероятно, охотно примет приглашение, а старый хозяин не станет возражать, узнав о госте в Синъиндо. Кидзаэмон, хлопнув себя по коленям, воскликнул:
   — Хорошо придумали!
   — И нам вечеринка не повредит, — добавил Мурата. — Нужно немедленно послать ему ответ.
   Кидзаэмон, сев за письмо, сказал:
   — Мальчик во дворе. Приведите его сюда.
   Дзётаро томился от скуки.
   — И что они так долго возятся? — ворчал он.
   К мальчишке подошла, принюхиваясь, большая черная собака. Дзётаро, думая, что нашел нового приятеля, за уши подтащил пса к себе.
   — Давай поборемся! — сказал он и повалил собаку на землю. Та не сопротивлялась, и Дзётаро еще раза два опрокинул ее. Сжав челюсти собаки обеими руками, он скомандовал: — Голос!
   Пес рассердился. Вырвавшись из рук, он вцепился в подол кимоно мальчика и стал его яростно трепать.
   — Ты за кого меня принимаешь? Как ты смеешь огрызаться? — закричал он, разозлившись не меньше собаки.
   Мальчишка выхватил деревянный меч и замер, занеся его над головой. Собака, почуяв неладное, залилась лаем, привлекая внимание стражей. Дзётаро, выругавшись, опустил меч на голову собаки. Раздался глухой звук, словно меч ударился о камень. Собака набросилась на Дзётаро и, схватив его сзади за пояс, повалила на землю. Подмяв мальчишку, пес рвал его. Дзётаро руками закрывал лицо. Вскочив, он кинулся прочь, но собака неслась следом, оглашая окрестности неистовым лаем, эхом отзывавшемся в горах. Сквозь пальцы Дзётаро, прижатые к лицу, капала кровь. Жалобные стоны мальчика заглушили собачий лай.