Страница:
— Сколько ему лет?
— Под тридцать.
— Как он выглядит?
— Круглолицый, невысокий. Говорит на том же наречии, что и вы, поэтому я решил, что вы с ним земляки. Ну я пошел. Спокойной ночи!
Отложив кисть, Осуги задумчиво уставилась на свечу. В дни ее молодости гадали по сиянию вокруг свечи. Гадали про мужей и сыновей, отправившихся на войну, гадали и про себя. Яркое сияние предвещало счастливую судьбу, красноватое — смерть. Если фитиль потрескивал, значит, жди гостя.
В тот вечер свеча горела необычайно ярко в окружении радужного ореола. Перед глазами Осуги неотступно стояло лицо сына.
Шорох в кухне вывел ее из задумчивости. Осуги решила, что там хозяйничает горностай, и со свечой пошла на кухню. На мешке овощей, присланных от Ядзибэя, лежал пакет. Взяв его, Осуги почувствовала, что пакет тяжеловат для письма. В пакете лежали две золотые монеты и записка от Матахати: «Мне по-прежнему стыдно показаться тебе на глаза. Прости, но меня не будет еще шесть месяцев».
Свирепого вида самурай продирался сквозь камышовые заросли.
— Хамада, ты схватил его? — крикнул он, выйдя на берег реки.
— Нет, это оказался другой человек, — с досадой отозвался Хамада. — Лодочник.
— Точно?
— Я видел его в лицо. Он сел в лодку и уехал. Я не ошибся. Внезапно до слуха самураев долетел женский голос: «Матахати!.. Матахати!» Плеск реки заглушал голос, но, прислушавшись, самураи поняли, что не ошиблись.
— Кто-то зовет его.
— Похоже, старуха.
Молодые люди во главе с Хамадой поспешили на голос. Услышав их шаги, Осуги бросилась навстречу.
— Матахати с вами?
Самураи окружили старуху и связали ей руки за спину.
— Что вы делаете? Кто вы такие? — яростно кричала Осуги.
— Мы ученики школы Оно.
— Впервые слышу о такой.
— Неужели не слыхала про Оно Тадааки, военного наставника сёгуна?
— Никогда.
— А что ты знаешь про Матахати?
— Он мой сын.
— Ты мать Матахати, торговца дынями?
— О каком торговце ты говоришь, негодник? Матахати — наследник дома Хонъидэн, известного в провинции Мимасака.
— Нечего с ней время тратить. Возьмем ее в заложницы.
— Думаешь, это поможет нам?
— Если она действительно его мать, то он за ней придет. Молодые самураи потащили Осуги, которая неистово сопротивлялась.
Кодзиро томился от безделья. Он теперь спал и днем и ночью. Лежа в постели, он прижимал к себе меч со словами:
— Немудрено, что скоро Сушильный Шест начнет рыдать. Пропадает такой меч, томится от скуки такой фехтовальщик!
Меч молнией сверкнул над лежащим Кодзиро и, описав дугу, как живой, нырнул в ножны.
— Дурачок! — ругнулся Кодзиро.
Стоявший на веранде слуга воскликнул:
— Великолепно! Отрабатываете удары лежа?
— И ты не умнее, — фыркнул Кодзиро, бросив на веранду два белесых кусочка. — Он мне мешал, — добавил Кодзиро.
Изумленный слуга увидел разрубленного пополам мотылька.
— Ты пришел убрать постель? — спросил слугу Кодзиро.
— Нет, принес вам письмо.
Оно было от Ядзибэя. Он просил Кодзиро прийти, потому что похитили Осуги. Ядзибэй разослал своих людей по городу, и они установили похитителей. На след навела записка Кодзиро, оставленная в харчевне «Дондзики». На ее обороте было написано: «Сасаки Кодзиро. Хамада Тораноскэ из дома Оно взял в заложницы мать Матахати».
— Наконец! — вырвалось у Кодзиро.
Когда он выручал Матахати, что-то подсказывало ему, что два зарубленных им самурая имеют отношение к школе Оно.
— Ну вот, дождался! — радостно усмехнулся Кодзиро.
Вскоре он ехал на наемной лошади по ночной улице Таканава. Несмотря на поздний час, он заставил Ядзибэя рассказать о случившемся в деталях, чтобы с утра начать действовать.
Оно Тадааки получил новое имя после битвы при Сэкигахаре. Прежде он звался Микогами Тэндзэн и под этим именем вел занятия по фехтованию в лагере Хидэтады. Помимо имени он удостоился чести служить вассалом Токугавы и получил землю под усадьбу на холме Канда в Эдо. С этого холма открывался великолепный вид на Фудзияму, и всем вассалам родом из провинции Суруга сёгун жаловал земли именно здесь, потому что гора Фудзияма находилась на их родине.
— Говорят, их дом на склоне Сайкати, — сказал Кодзиро сопровождавшему его человеку от Хангавары. С места, где они остановились, внизу была видна река Отяномидзу, из которой, по слухам, брали воду для чая сёгуну.
— Подождите здесь, — ответил провожатый, — сейчас проверю. Он вскоре вернулся. Оказывается, они прошли мимо дома, не обратив на него внимания.
— Я думал, что он живет в богатой усадьбе, как у Ягю Мунэнори. А у него старый домишко. Прежде дом принадлежал конюху сёгуна, — сообщил провожатый.
— Ничего удивительного, — ответил Кодзиро. — Оно получает всего триста коку риса, а Мунэнори живет на семейные средства.
Кодзиро внимательно изучил дом снаружи. Глинобитная стена спускалась вниз по склону и терялась в густом кустарнике. Двор, верно, очень большой. За домом виднелась крыша еще одного строения, скорее всего додзё.
— А теперь ступай и сообщи Ядзибэю, что если я не вернусь вечером со старухой, значит, меня нет в живых, — сказал Кодзиро своему спутнику.
Кодзиро никогда не помышлял о поединке с Мунэнори ради того, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Стиль Ягю был утвержден как официальный при доме Токугавы, поэтому Мунэнори имел полное право пренебречь вызовом какого-то ронина. Оно Тадааки принимал любой вызов.
В отличие от стиля Ягю стиль Оно был практичным, поскольку преследовал цель уничтожить противника, а не блистать фейерверком приемов. До сего дня никто еще не победил Оно, которого единодушно считали сильнее Мунэнори, хотя положение последнего было несравненно выше. Осмотревшись в Эдо, Кодзиро решил, что настанет день, когда он постучится в ворота Оно.
Нумата Кадзюро нашел Тораноскэ в додзё, где тот показывал прием младшему ученику.
— Он здесь, во внешнем дворе, — прошептал Нумата, подбежав к Тораноскэ.
— Кто? Кодзиро?
— Да, появится с минуты на минуту.
— Быстрее, чем я предполагал. Мы здорово придумали, захватив старуху в заложницы.
— Что делать? Кто его встретит? Он пришел один, от него можно ждать любой выходки.
— Приведи его в додзё. Я сам его встречу. А вы пока держитесь в стороне.
— Хорошо, что нас много, — пробормотал Кадзюро.
Он оглядел додзё, с радостью увидев лица Камэи Хёскэ, Нэгоро Хатикуро, Ито Магобэя. Помимо них было еще двенадцать учеников школы, которые не догадывались, зачем Тораноскэ хочет завести Кодзиро в додзё.
Один из двух самураев, которых Кодзиро убил около харчевни «Дондзики», был старшим братом Тораноскэ. Покойный брат пользовался дурной славой в школе, но по законам кровной мести Тораноскэ обязан был отомстить убийце.
После похищения Осуги все поняли, что рано или поздно Кодзиро явится в школу. Решили избить его до полусмерти, отрезать нос и привязать к дереву на берегу реки Канда, выставив на всеобщее обозрение.
Ученики освободили центр додзё и стали ждать. Никто не являлся. На лицах учеников появилась растерянность. Некоторые уже теряли терпение, но в это время послышался шум — кто-то бежал к додзё. В створке сёдзи появилось лицо еще одного ученика.
— Не ждите! Кодзиро не придет, — объявил он.
— Его только что видели здесь. Куда он подевался?
— Он в доме учителя. Они беседуют в комнате для гостей.
— В доме учителя? Не врешь? — переспросил Тораноскэ, не скрывая тревоги. Он опасался, что Тадааки узнает о некоторых подробностях гибели брата, о которых Тораноскэ предпочел умолчать. К тому же до Тадааки дошли слухи о похищении Осуги.
— Не веришь, посмотри сам! — обиделся ученик.
— Наваждение какое-то! — простонал Тораноскэ.
Его товарищи угрюмо смотрели на него, ожидая каких-нибудь действий с его стороны.
Молчание прервал девичий голос:
— Скорее в сад! Гость сражается с дядей!
Это была Омицу, официально считавшаяся племянницей Тадааки, но про нее говорили, будто на самом деле она — внебрачная дочь Ито Иттосая. Тадааки занялся воспитанием дочери своего учителя, объявив ее родной племянницей.
— Гость и дядя говорили все громче и громче, и наконец… Дядя, может, вне опасности, но… — едва сдерживая слезы, говорила девушка.
Ученики бросились в сад, сломав запертую бамбуковую калитку.
Посреди обширной поляны застыл Тадааки, держа на уровне глаз верный меч работы Юкихиры, а Кодзиро занес над ним Сушильный Шест. Воздух дрожал от напряжения. Торжественный для истинного самурая момент, когда обнажался меч и веяло холодом смерти. Ученики, как по команде, остановились, но потом трое медленно двинулись за спину Кодзиро.
— Назад! — рявкнул на них Тадааки. В его голосе не было и следа отеческих интонаций, к которым привыкли ученики.
Тадааки выглядел лет на десять моложе своих пятидесяти четырех, он был крепкий, подвижный, невысокого роста. Седина не тронула его волос.
Кодзиро пока не нанес ни одного удара, вернее, не смог, но Тадааки уже разгадал в нем бойца чудовищной силы. «Второй Дзэнки», — с с содроганием подумал Тадааки.
Изо всех противников, с которыми за свою жизнь сходился в бою Тадааки, лишь Дзэнки мог сравниться с Кодзиро по самоуверенности и мастерству. Но это было давно, в дни молодости Тадааки, когда он странствовал со своим учителем Ито Иттосаем. Дзэнки был сыном лодочника из провинции Кувана и тоже учился у Иттосая. Растущее мастерство Дзэнки доставило много огорчений учителю, потому что причиняло людям одни неприятности. «Дзэнки — непростительная ошибка в моей жизни, — сетовал Иттосай. — С каждым днём я замечаю все больше отвратительных черт в нем. Это чудовище непереносимо моему взору».
Дзэнки показывал Тадааки, кем не следует быть. В конце концов они столкнулись в поединке на равнине Коганэгахара в Симосе, и Тадааки убил Дзэнки, после чего Иттосай выдал Тадааки свидетельство о владении стилем Ито и подарил книгу секретов.
Дзэнки несмотря на безупречное фехтовальное мастерство подвел недостаток воспитания. Кодзиро получил хорошее воспитание. Его образованность и живой ум ощущались во всех его боевых приемах.
«Мне не выиграть этого боя, — думал Тадааки. — Мой час, похоже, настал».
Неподвижно стоя друг против друга, фехтовальщики тратили много сил. Пот градом катился по их лицам, кожа сначала побледнела, а потом приобрела синеватый оттенок. Мечи застыли, готовые в любой момент нанести смертельный удар.
«Все», — сказал себе Тадааки и сделал несколько шагов назад. Они договорились с Кодзиро не драться до конца, имея возможность признать свое поражение без кровопролития. Кодзиро, однако, бросился на противника, как хищный зверь, и хотя Тадааки успел пригнуться, Сушильный Шест срезал с его головы пучок волос. Ответным ударом Тадааки отрубил кусок рукава от кимоно Кодзиро.
Кодзиро нарушил кодекс самурайской этики, напав на противника, признавшего свое поражение.
— Трус! — яростно закричали на него ученики школы.
— Видели, кто победил? — крикнул им в ответ Кодзиро, устрашающе вращая глазами.
— Все видели, — сказал Тадааки.
Тадааки вспомнил старинную пословицу: легко превзойти предшественника, но трудно превзойти последователя. Он прожил жизнь в уверенности, что стиль Ито непобедим и не уступает стилю Ягю. Тем временем выросли новые гении, подобные Кодзиро. Горькое открытие для Тадааки, но он мужественно смирился с действительностью.
— Соберемся в додзё, — сказал Тадааки ученикам, еле сдерживающим слезы.
Тадааки сел на возвышение и внимательно осмотрел собравшихся.
— Я постарел, — сказал он, опустив глаза. — Мои лучшие дни пришлись на то время, когда я победил Дзэнки. Когда здесь открыли школу и молва заговорила о непобедимости стиля Ито, я уже миновал пик своих возможностей. Такое случается с каждым человеком. Подкрадывается старость, меняются времена, рождаются новые таланты. Новое поколение находит свой путь. Только так развивается мир. Путь Меча не допускает сосуществования молодого и старого. Не знаю, жив ли мой учитель Иттосай. В свое время он, приняв монашество, удалился в горы, чтобы постичь смысл жизни и смерти и достичь просветления. Мне трудно судить, сколь достойную жизнь прожил я, но теперь настал мой черед оставить мир.
— Учитель! — крикнул Нэгоро Хатикуро. — Сегодня произошло недоразумение. В спокойной обстановке вы никогда не проиграли бы типу вроде Кодзиро.
— Ничего странного нет, — усмехнулся Тадааки. — Кодзиро молод. Я проиграл, потому что мое время минуло.
Тадааки объявил, что с этого дня покидает додзё и по стопам своего учителя Иттосая удаляется в горы на поиски высшей истины. Он поручил племяннику Ито Магобэю воспитание своего единственного сына Таданари. Магобэй должен известить сёгунат о том, что Тадааки стал буддийским монахом.
— Поделюсь с вами своей тревогой, — продолжал Тадааки. — Я не сожалею, что меня победил молодой боец. Меня тревожит то, что из школы Оно не вышел ни один фехтовальщик уровня Сасаки Кодзиро. И я знаю причину. Все вы — наследственные вассалы сёгуна. Ваше положение портит вас. Немного потренировавшись, вы уже кичитесь, что владеете «непобедимым» стилем Ито. Вы ленивы и самодовольны.
Ученики понуро слушали наставника. Искренность его слов не вызывала ни у кого сомнений.
— Хамада! — позвал Тадааки.
— Да, учитель, — отозвался Хамада Тораноскэ.
— Встань!
Тораноскэ поднялся под молчаливыми взглядами товарищей.
— Исключаю тебя из школы, но делаю это с надеждой, что ты научишься дисциплине и постигнешь смысл «Искусства Войны». А теперь уходи!
— Учитель, я не заслужил…
— Ты заблуждаешься, потому что не понимаешь «Искусства Войны». Задумайся и постарайся овладеть военной наукой.
— Объясните мне…
— Хорошо. Трусость — самый страшный грех для самурая. «Искусство Войны» исключает трусость. Незыблемое правило нашей школы гласит: трус подлежит исключению. Ты, Хамада Тораноскэ, не вызвал на бой Сасаки Кодзиро сразу после смерти брата, а мстил жалкому продавцу дынь. Вчера ты взял в заложницы его старуху мать. И это поведение самурая?
— Учитель, я поступил так, чтобы заманить Кодзиро.
— Именно это я и называю трусостью. Если ты хотел драться с Кодзиро; почему не пошел к нему домой и не вызвал его на бой? Почему не послал ему письменный вызов? Почему открыто не заявил о причине вызова? Нет, ты придумал хитрость, дабы заманить Кодзиро сюда и всем вместе напасть на него. А как поступил Кодзиро? Он явился сюда один и встретился со мной. Он отказался иметь дело с трусом и вызвал на поединок меня, потому что учитель отвечает за своих воспитанников.
В додзё повисла мертвая тишина.
— Простите меня, — прошептал Тораноскэ.
— Выйди вон!
Тораноскэ опустился на колени.
— Желаю вам доброго здоровья, учитель. Благополучия всем вам.
Тораноскэ побрел из додзё.
— А теперь я покидаю вас и мирскую жизнь, — произнес Тадааки подавляя рыдания. — Не горюйте обо мне! Настал ваш день. Пришло ваше время защитить славу школы. Будьте скромны, не жалейте себя и совершенствуйте свой дух!
Тадааки вернулся в комнату для гостей, лицо его было непроницаемым.
— Я исключил Хамаду, — сказал он Кодзиро. — Я посоветовал ему уделить серьезное внимание самурайской дисциплине. Я распорядился освободить старую женщину. Она уйдет с вами?
— Прекрасно. Женщина пойдет со мной, — ответил, вставая, Кодзиро. Поединок так утомил его, что, казалось, он вот-вот упадет.
— Подождите, — проговорил Тадааки. — Давайте выпьем и забудем прошлое. Омицу! — хлопнул в ладоши Тадааки. — Принеси сакэ!
— Спасибо, вы очень добры, — улыбнулся Кодзиро и лицемерно добавил: — Теперь я понял, почему так знамениты Оно Тадааки и стиль Ито.
«Если наставить его на правильный путь, весь мир будет у его ног, — подумал про гостя Тадааки. — Неправедный путь превратит его в нового Дзэнки».
В застольном разговоре упомянули имя Мусаси. Кодзиро узнал, что Мусаси собираются включить в группу избранных фехтовальщиков, тренирующих сёгуна. Кодзиро не ожидал такой неприятности. Он сразу же заторопился домой.
Через несколько дней Тадааки исчез из Эдо. Он снискал себе репутацию прямодушного человека и безупречного воина, но ему не хватало политической гибкости Мунэнори. Народ так и не понял поступок Тадааки. Зачем бежать от мира, если ты добился всего, чего хотел в бренной жизни? Поговаривали, что Тадааки после поражения в поединке с Кодзиро повредился рассудком.
ГОРЕЧЬ БЫТИЯ
БАРАБАННЫЕ ПАЛОЧКИ
— Под тридцать.
— Как он выглядит?
— Круглолицый, невысокий. Говорит на том же наречии, что и вы, поэтому я решил, что вы с ним земляки. Ну я пошел. Спокойной ночи!
Отложив кисть, Осуги задумчиво уставилась на свечу. В дни ее молодости гадали по сиянию вокруг свечи. Гадали про мужей и сыновей, отправившихся на войну, гадали и про себя. Яркое сияние предвещало счастливую судьбу, красноватое — смерть. Если фитиль потрескивал, значит, жди гостя.
В тот вечер свеча горела необычайно ярко в окружении радужного ореола. Перед глазами Осуги неотступно стояло лицо сына.
Шорох в кухне вывел ее из задумчивости. Осуги решила, что там хозяйничает горностай, и со свечой пошла на кухню. На мешке овощей, присланных от Ядзибэя, лежал пакет. Взяв его, Осуги почувствовала, что пакет тяжеловат для письма. В пакете лежали две золотые монеты и записка от Матахати: «Мне по-прежнему стыдно показаться тебе на глаза. Прости, но меня не будет еще шесть месяцев».
Свирепого вида самурай продирался сквозь камышовые заросли.
— Хамада, ты схватил его? — крикнул он, выйдя на берег реки.
— Нет, это оказался другой человек, — с досадой отозвался Хамада. — Лодочник.
— Точно?
— Я видел его в лицо. Он сел в лодку и уехал. Я не ошибся. Внезапно до слуха самураев долетел женский голос: «Матахати!.. Матахати!» Плеск реки заглушал голос, но, прислушавшись, самураи поняли, что не ошиблись.
— Кто-то зовет его.
— Похоже, старуха.
Молодые люди во главе с Хамадой поспешили на голос. Услышав их шаги, Осуги бросилась навстречу.
— Матахати с вами?
Самураи окружили старуху и связали ей руки за спину.
— Что вы делаете? Кто вы такие? — яростно кричала Осуги.
— Мы ученики школы Оно.
— Впервые слышу о такой.
— Неужели не слыхала про Оно Тадааки, военного наставника сёгуна?
— Никогда.
— А что ты знаешь про Матахати?
— Он мой сын.
— Ты мать Матахати, торговца дынями?
— О каком торговце ты говоришь, негодник? Матахати — наследник дома Хонъидэн, известного в провинции Мимасака.
— Нечего с ней время тратить. Возьмем ее в заложницы.
— Думаешь, это поможет нам?
— Если она действительно его мать, то он за ней придет. Молодые самураи потащили Осуги, которая неистово сопротивлялась.
Кодзиро томился от безделья. Он теперь спал и днем и ночью. Лежа в постели, он прижимал к себе меч со словами:
— Немудрено, что скоро Сушильный Шест начнет рыдать. Пропадает такой меч, томится от скуки такой фехтовальщик!
Меч молнией сверкнул над лежащим Кодзиро и, описав дугу, как живой, нырнул в ножны.
— Дурачок! — ругнулся Кодзиро.
Стоявший на веранде слуга воскликнул:
— Великолепно! Отрабатываете удары лежа?
— И ты не умнее, — фыркнул Кодзиро, бросив на веранду два белесых кусочка. — Он мне мешал, — добавил Кодзиро.
Изумленный слуга увидел разрубленного пополам мотылька.
— Ты пришел убрать постель? — спросил слугу Кодзиро.
— Нет, принес вам письмо.
Оно было от Ядзибэя. Он просил Кодзиро прийти, потому что похитили Осуги. Ядзибэй разослал своих людей по городу, и они установили похитителей. На след навела записка Кодзиро, оставленная в харчевне «Дондзики». На ее обороте было написано: «Сасаки Кодзиро. Хамада Тораноскэ из дома Оно взял в заложницы мать Матахати».
— Наконец! — вырвалось у Кодзиро.
Когда он выручал Матахати, что-то подсказывало ему, что два зарубленных им самурая имеют отношение к школе Оно.
— Ну вот, дождался! — радостно усмехнулся Кодзиро.
Вскоре он ехал на наемной лошади по ночной улице Таканава. Несмотря на поздний час, он заставил Ядзибэя рассказать о случившемся в деталях, чтобы с утра начать действовать.
Оно Тадааки получил новое имя после битвы при Сэкигахаре. Прежде он звался Микогами Тэндзэн и под этим именем вел занятия по фехтованию в лагере Хидэтады. Помимо имени он удостоился чести служить вассалом Токугавы и получил землю под усадьбу на холме Канда в Эдо. С этого холма открывался великолепный вид на Фудзияму, и всем вассалам родом из провинции Суруга сёгун жаловал земли именно здесь, потому что гора Фудзияма находилась на их родине.
— Говорят, их дом на склоне Сайкати, — сказал Кодзиро сопровождавшему его человеку от Хангавары. С места, где они остановились, внизу была видна река Отяномидзу, из которой, по слухам, брали воду для чая сёгуну.
— Подождите здесь, — ответил провожатый, — сейчас проверю. Он вскоре вернулся. Оказывается, они прошли мимо дома, не обратив на него внимания.
— Я думал, что он живет в богатой усадьбе, как у Ягю Мунэнори. А у него старый домишко. Прежде дом принадлежал конюху сёгуна, — сообщил провожатый.
— Ничего удивительного, — ответил Кодзиро. — Оно получает всего триста коку риса, а Мунэнори живет на семейные средства.
Кодзиро внимательно изучил дом снаружи. Глинобитная стена спускалась вниз по склону и терялась в густом кустарнике. Двор, верно, очень большой. За домом виднелась крыша еще одного строения, скорее всего додзё.
— А теперь ступай и сообщи Ядзибэю, что если я не вернусь вечером со старухой, значит, меня нет в живых, — сказал Кодзиро своему спутнику.
Кодзиро никогда не помышлял о поединке с Мунэнори ради того, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Стиль Ягю был утвержден как официальный при доме Токугавы, поэтому Мунэнори имел полное право пренебречь вызовом какого-то ронина. Оно Тадааки принимал любой вызов.
В отличие от стиля Ягю стиль Оно был практичным, поскольку преследовал цель уничтожить противника, а не блистать фейерверком приемов. До сего дня никто еще не победил Оно, которого единодушно считали сильнее Мунэнори, хотя положение последнего было несравненно выше. Осмотревшись в Эдо, Кодзиро решил, что настанет день, когда он постучится в ворота Оно.
Нумата Кадзюро нашел Тораноскэ в додзё, где тот показывал прием младшему ученику.
— Он здесь, во внешнем дворе, — прошептал Нумата, подбежав к Тораноскэ.
— Кто? Кодзиро?
— Да, появится с минуты на минуту.
— Быстрее, чем я предполагал. Мы здорово придумали, захватив старуху в заложницы.
— Что делать? Кто его встретит? Он пришел один, от него можно ждать любой выходки.
— Приведи его в додзё. Я сам его встречу. А вы пока держитесь в стороне.
— Хорошо, что нас много, — пробормотал Кадзюро.
Он оглядел додзё, с радостью увидев лица Камэи Хёскэ, Нэгоро Хатикуро, Ито Магобэя. Помимо них было еще двенадцать учеников школы, которые не догадывались, зачем Тораноскэ хочет завести Кодзиро в додзё.
Один из двух самураев, которых Кодзиро убил около харчевни «Дондзики», был старшим братом Тораноскэ. Покойный брат пользовался дурной славой в школе, но по законам кровной мести Тораноскэ обязан был отомстить убийце.
После похищения Осуги все поняли, что рано или поздно Кодзиро явится в школу. Решили избить его до полусмерти, отрезать нос и привязать к дереву на берегу реки Канда, выставив на всеобщее обозрение.
Ученики освободили центр додзё и стали ждать. Никто не являлся. На лицах учеников появилась растерянность. Некоторые уже теряли терпение, но в это время послышался шум — кто-то бежал к додзё. В створке сёдзи появилось лицо еще одного ученика.
— Не ждите! Кодзиро не придет, — объявил он.
— Его только что видели здесь. Куда он подевался?
— Он в доме учителя. Они беседуют в комнате для гостей.
— В доме учителя? Не врешь? — переспросил Тораноскэ, не скрывая тревоги. Он опасался, что Тадааки узнает о некоторых подробностях гибели брата, о которых Тораноскэ предпочел умолчать. К тому же до Тадааки дошли слухи о похищении Осуги.
— Не веришь, посмотри сам! — обиделся ученик.
— Наваждение какое-то! — простонал Тораноскэ.
Его товарищи угрюмо смотрели на него, ожидая каких-нибудь действий с его стороны.
Молчание прервал девичий голос:
— Скорее в сад! Гость сражается с дядей!
Это была Омицу, официально считавшаяся племянницей Тадааки, но про нее говорили, будто на самом деле она — внебрачная дочь Ито Иттосая. Тадааки занялся воспитанием дочери своего учителя, объявив ее родной племянницей.
— Гость и дядя говорили все громче и громче, и наконец… Дядя, может, вне опасности, но… — едва сдерживая слезы, говорила девушка.
Ученики бросились в сад, сломав запертую бамбуковую калитку.
Посреди обширной поляны застыл Тадааки, держа на уровне глаз верный меч работы Юкихиры, а Кодзиро занес над ним Сушильный Шест. Воздух дрожал от напряжения. Торжественный для истинного самурая момент, когда обнажался меч и веяло холодом смерти. Ученики, как по команде, остановились, но потом трое медленно двинулись за спину Кодзиро.
— Назад! — рявкнул на них Тадааки. В его голосе не было и следа отеческих интонаций, к которым привыкли ученики.
Тадааки выглядел лет на десять моложе своих пятидесяти четырех, он был крепкий, подвижный, невысокого роста. Седина не тронула его волос.
Кодзиро пока не нанес ни одного удара, вернее, не смог, но Тадааки уже разгадал в нем бойца чудовищной силы. «Второй Дзэнки», — с с содроганием подумал Тадааки.
Изо всех противников, с которыми за свою жизнь сходился в бою Тадааки, лишь Дзэнки мог сравниться с Кодзиро по самоуверенности и мастерству. Но это было давно, в дни молодости Тадааки, когда он странствовал со своим учителем Ито Иттосаем. Дзэнки был сыном лодочника из провинции Кувана и тоже учился у Иттосая. Растущее мастерство Дзэнки доставило много огорчений учителю, потому что причиняло людям одни неприятности. «Дзэнки — непростительная ошибка в моей жизни, — сетовал Иттосай. — С каждым днём я замечаю все больше отвратительных черт в нем. Это чудовище непереносимо моему взору».
Дзэнки показывал Тадааки, кем не следует быть. В конце концов они столкнулись в поединке на равнине Коганэгахара в Симосе, и Тадааки убил Дзэнки, после чего Иттосай выдал Тадааки свидетельство о владении стилем Ито и подарил книгу секретов.
Дзэнки несмотря на безупречное фехтовальное мастерство подвел недостаток воспитания. Кодзиро получил хорошее воспитание. Его образованность и живой ум ощущались во всех его боевых приемах.
«Мне не выиграть этого боя, — думал Тадааки. — Мой час, похоже, настал».
Неподвижно стоя друг против друга, фехтовальщики тратили много сил. Пот градом катился по их лицам, кожа сначала побледнела, а потом приобрела синеватый оттенок. Мечи застыли, готовые в любой момент нанести смертельный удар.
«Все», — сказал себе Тадааки и сделал несколько шагов назад. Они договорились с Кодзиро не драться до конца, имея возможность признать свое поражение без кровопролития. Кодзиро, однако, бросился на противника, как хищный зверь, и хотя Тадааки успел пригнуться, Сушильный Шест срезал с его головы пучок волос. Ответным ударом Тадааки отрубил кусок рукава от кимоно Кодзиро.
Кодзиро нарушил кодекс самурайской этики, напав на противника, признавшего свое поражение.
— Трус! — яростно закричали на него ученики школы.
— Видели, кто победил? — крикнул им в ответ Кодзиро, устрашающе вращая глазами.
— Все видели, — сказал Тадааки.
Тадааки вспомнил старинную пословицу: легко превзойти предшественника, но трудно превзойти последователя. Он прожил жизнь в уверенности, что стиль Ито непобедим и не уступает стилю Ягю. Тем временем выросли новые гении, подобные Кодзиро. Горькое открытие для Тадааки, но он мужественно смирился с действительностью.
— Соберемся в додзё, — сказал Тадааки ученикам, еле сдерживающим слезы.
Тадааки сел на возвышение и внимательно осмотрел собравшихся.
— Я постарел, — сказал он, опустив глаза. — Мои лучшие дни пришлись на то время, когда я победил Дзэнки. Когда здесь открыли школу и молва заговорила о непобедимости стиля Ито, я уже миновал пик своих возможностей. Такое случается с каждым человеком. Подкрадывается старость, меняются времена, рождаются новые таланты. Новое поколение находит свой путь. Только так развивается мир. Путь Меча не допускает сосуществования молодого и старого. Не знаю, жив ли мой учитель Иттосай. В свое время он, приняв монашество, удалился в горы, чтобы постичь смысл жизни и смерти и достичь просветления. Мне трудно судить, сколь достойную жизнь прожил я, но теперь настал мой черед оставить мир.
— Учитель! — крикнул Нэгоро Хатикуро. — Сегодня произошло недоразумение. В спокойной обстановке вы никогда не проиграли бы типу вроде Кодзиро.
— Ничего странного нет, — усмехнулся Тадааки. — Кодзиро молод. Я проиграл, потому что мое время минуло.
Тадааки объявил, что с этого дня покидает додзё и по стопам своего учителя Иттосая удаляется в горы на поиски высшей истины. Он поручил племяннику Ито Магобэю воспитание своего единственного сына Таданари. Магобэй должен известить сёгунат о том, что Тадааки стал буддийским монахом.
— Поделюсь с вами своей тревогой, — продолжал Тадааки. — Я не сожалею, что меня победил молодой боец. Меня тревожит то, что из школы Оно не вышел ни один фехтовальщик уровня Сасаки Кодзиро. И я знаю причину. Все вы — наследственные вассалы сёгуна. Ваше положение портит вас. Немного потренировавшись, вы уже кичитесь, что владеете «непобедимым» стилем Ито. Вы ленивы и самодовольны.
Ученики понуро слушали наставника. Искренность его слов не вызывала ни у кого сомнений.
— Хамада! — позвал Тадааки.
— Да, учитель, — отозвался Хамада Тораноскэ.
— Встань!
Тораноскэ поднялся под молчаливыми взглядами товарищей.
— Исключаю тебя из школы, но делаю это с надеждой, что ты научишься дисциплине и постигнешь смысл «Искусства Войны». А теперь уходи!
— Учитель, я не заслужил…
— Ты заблуждаешься, потому что не понимаешь «Искусства Войны». Задумайся и постарайся овладеть военной наукой.
— Объясните мне…
— Хорошо. Трусость — самый страшный грех для самурая. «Искусство Войны» исключает трусость. Незыблемое правило нашей школы гласит: трус подлежит исключению. Ты, Хамада Тораноскэ, не вызвал на бой Сасаки Кодзиро сразу после смерти брата, а мстил жалкому продавцу дынь. Вчера ты взял в заложницы его старуху мать. И это поведение самурая?
— Учитель, я поступил так, чтобы заманить Кодзиро.
— Именно это я и называю трусостью. Если ты хотел драться с Кодзиро; почему не пошел к нему домой и не вызвал его на бой? Почему не послал ему письменный вызов? Почему открыто не заявил о причине вызова? Нет, ты придумал хитрость, дабы заманить Кодзиро сюда и всем вместе напасть на него. А как поступил Кодзиро? Он явился сюда один и встретился со мной. Он отказался иметь дело с трусом и вызвал на поединок меня, потому что учитель отвечает за своих воспитанников.
В додзё повисла мертвая тишина.
— Простите меня, — прошептал Тораноскэ.
— Выйди вон!
Тораноскэ опустился на колени.
— Желаю вам доброго здоровья, учитель. Благополучия всем вам.
Тораноскэ побрел из додзё.
— А теперь я покидаю вас и мирскую жизнь, — произнес Тадааки подавляя рыдания. — Не горюйте обо мне! Настал ваш день. Пришло ваше время защитить славу школы. Будьте скромны, не жалейте себя и совершенствуйте свой дух!
Тадааки вернулся в комнату для гостей, лицо его было непроницаемым.
— Я исключил Хамаду, — сказал он Кодзиро. — Я посоветовал ему уделить серьезное внимание самурайской дисциплине. Я распорядился освободить старую женщину. Она уйдет с вами?
— Прекрасно. Женщина пойдет со мной, — ответил, вставая, Кодзиро. Поединок так утомил его, что, казалось, он вот-вот упадет.
— Подождите, — проговорил Тадааки. — Давайте выпьем и забудем прошлое. Омицу! — хлопнул в ладоши Тадааки. — Принеси сакэ!
— Спасибо, вы очень добры, — улыбнулся Кодзиро и лицемерно добавил: — Теперь я понял, почему так знамениты Оно Тадааки и стиль Ито.
«Если наставить его на правильный путь, весь мир будет у его ног, — подумал про гостя Тадааки. — Неправедный путь превратит его в нового Дзэнки».
В застольном разговоре упомянули имя Мусаси. Кодзиро узнал, что Мусаси собираются включить в группу избранных фехтовальщиков, тренирующих сёгуна. Кодзиро не ожидал такой неприятности. Он сразу же заторопился домой.
Через несколько дней Тадааки исчез из Эдо. Он снискал себе репутацию прямодушного человека и безупречного воина, но ему не хватало политической гибкости Мунэнори. Народ так и не понял поступок Тадааки. Зачем бежать от мира, если ты добился всего, чего хотел в бренной жизни? Поговаривали, что Тадааки после поражения в поединке с Кодзиро повредился рассудком.
ГОРЕЧЬ БЫТИЯ
Это был самый неистовый ураган, какой видел Мусаси в своей жизни. Иори печально смотрел на испачканные листы книг, разбросанные среди развалин дома.
— Ученье кончилось, — произнес он.
Крестьяне больше всего на свете боятся два дня в году — двести девятый и двести двадцатый. Тайфуны, которые случаются в эти осенние дни, без остатка уничтожают урожай риса. Практичный Иори в предчувствии непогоды укрепил крышу и придавил ее тяжелыми камнями, но ночью ее сорвало. Утром они поняли, что дом починить нельзя.
Мусаси ушел на заре. Глядя ему вслед, Иори подумал: «К чему смотреть на поля соседей? И так ясно, что они затоплены. Лучше бы у себя разобраться».
Мусаси вернулся в полдень, а часом позже пришла группа крестьян толстых соломенных накидках от дождей. Они благодарили Мусаси а то, что он помог лечить больных и отвести воду с полей.
— После таких ураганов между соседями обычно наступал раздор, ведь каждый хлопотал только в собственном хозяйстве, — сказал ста крестьянин. — Послушавшись твоего совета, мы работали все вместе.
К радости Иори крестьяне принесли провизию — маринованные овощи, сладости и рисовые лепешки. Иори усвоил еще один урок: если поработать на благо людей, то еда будет обеспечена.
— Мы вам построим новый дом, — пообещал один из крестьян и пригласил Мусаси и Иори временно пожить у него в деревне.
Вечером, когда все легли спать, Иори уловил доносившийся издалека бой барабанов.
— Слышите? — прошептал он, обращаясь к Мусаси. — Храмовые танцы исполняют. Странно, что их устроили сразу после тайфуна.
Утром Иори спросил у крестьян о вчерашней музыке.
— Оказывается, отсюда не так уж далеко храм Мицуминэ в Титибу, — сообщил он Мусаси.
— И что?
— Я хотел бы, чтобы вы взяли меня туда помолиться.
Мусаси озадачило неожиданное благочестие Иори, но дело вскоре выяснилось. Каждый месяц в храме Мицуминэ устраивали праздник с танцами. Звук барабанов, который слышал Иори, доносился из соседней деревни, где местные музыканты готовились к празднику.
Иори знал о красоте музыки и танца только по праздникам в синтоистских храмах. Он слышал, что танцы в храме Мицуминэ являют собой один из трех классических стилей, поэтому непременно хотел увидеть захватывающее зрелище.
— Пожалуйста, — умолял Иори. — Праздник длится дней шесть, за это время нам построят новый дом.
— Хорошо, я возьму тебя, — ответил Мусаси после недолгого молчания.
Иори подпрыгнул от радости.
— И погода чудесная! — воскликнул он.
Он попросил у хозяев коробку под провизию в дорогу, достал новые сандалии и скоро вновь стоял перед Мусаси.
— Вы готовы? — спросил он.
Тайфун оставил после себя бесчисленные лужи, но солнце светило ярко. Не верилось, что два дня назад здесь бушевала стихия. Над травой с клекотом носились сорокопуты.
Дорогу Мусаси и Иори преградила река Ирума, разлившаяся после тайфуна раза в три шире обычного. Крестьяне наводили временную переправу. Иори, пройдясь по берегу, сказал Мусаси:
— Попадаются наконечники стрел, я даже видел торчащую из земли верхушку шлема. Здесь когда-то происходила битва.
Подбирая кусочки металла, Иори вдруг отдернул руку.
— Человеческая кость! — крикнул он.
— Неси ее сюда, — приказал Мусаси.
— Зачем она вам? — спросил Иори, опасливо поглядывая на останки.
— Похороним ее в таком месте, чтобы люди не топтали кости.
— Здесь их много!
— Вот и дело нам с тобой. Неси их сюда. Можешь закопать их на пригорке, где цветет горечавка.
Обломком меча Иори выкопал яму и опустил в нее кости. Туда же он положил наконечники стрел.
— Хорошо?
— На могилу вместо надгробия надо положить камни.
— А какая битва была здесь?
— Не помнишь? Ты ведь читал об этом. В этих местах, в Котэсасигахаре, произошли две жесточайшие битвы в 1333 и 1352 годах. Здесь клан Нитта, поддерживавший Южный двор, сражался против огромной армии Асикаги Такаудзи.
— Да-да, битвы при Котэсасигахаре! Помню! Мусаси заставил Иори вспоминать дальше.
— В книге «Тайхэйки» говорится, что принц Мунэнага долгое время жил на востоке, постигая Путь Воина, и что он был несказанно удивлен, когда император назначил его сёгуном.
— И какое стихотворение он сочинил по этому поводу? — спросил Мусаси.
Иори взглянул на птицу, парившую в лазурном небе, и продекламировал:
Иори нерешительно начал читать, восполняя забытое стихами собственного сочинения:
— Кто не понимает их смысл, тот не японец, будь он даже самурай.
— Иори, а почему в таком случае ты не хотел коснуться костей? Боялся запачкаться?
— Это же мертвецы!
— Это павшие воины. Они погибли за священное дело, которое воспевают стихи. Таких самураев не счесть. Их кости составляют основу, а которой зиждется страна. Не будь их, мы не имели ни мира, ни надежд на счастливую жизнь. Тайфуны проходят, и земля снова расцветает, но мы постоянно должны помнить о своем долге перед белыми костями, покоящимися в земле.
— Ясно, — кивнул Иори. — Сейчас соберу цветы на могилу и поклонюсь останкам.
— Поклонов не надо. Следует хранить память о погибших в сердце.
— Здесь ведь перемешаны кости верных императору самураев и воинов Асикаги. Как их разделить?
Мусаси задумался.
— Будда дарует спасение душ даже тем людям, которые были прибежищем десяти зол и пяти смертных грехов, — медленно заговорил он. — Будда прощает заблудших, если они обращают сердца к его мудрости.
— Смерть, выходит, уравнивает преданных воинов и мятежников?
— Нет! — воскликнул Мусаси. — Честь священна для самурая. Если он позорит свое имя, пятно ложится на все поколения его рода.
— Значит, опозоренное имя остается плохим, а хорошее достойным и после того, как самурай истлел в земле?
— Все не так просто, — ответил Мусаси, засомневавшись в своей способности правильно ответить ученику. — Самурай должен чувствовать горечь бытия. Лишенный этого чувства воин подобен сухому кусту на пустыре. Воин, наделенный только силой, подобен безрассудному тайфуну или фехтовальщикам, которые не знают ничего, кроме своего меча. Истинный самурай имеет сердце, полное сострадания. Он чувствует горечь бытия.
Иори поправил цветы на могиле и молитвенно сложил ладони.
— Ученье кончилось, — произнес он.
Крестьяне больше всего на свете боятся два дня в году — двести девятый и двести двадцатый. Тайфуны, которые случаются в эти осенние дни, без остатка уничтожают урожай риса. Практичный Иори в предчувствии непогоды укрепил крышу и придавил ее тяжелыми камнями, но ночью ее сорвало. Утром они поняли, что дом починить нельзя.
Мусаси ушел на заре. Глядя ему вслед, Иори подумал: «К чему смотреть на поля соседей? И так ясно, что они затоплены. Лучше бы у себя разобраться».
Мусаси вернулся в полдень, а часом позже пришла группа крестьян толстых соломенных накидках от дождей. Они благодарили Мусаси а то, что он помог лечить больных и отвести воду с полей.
— После таких ураганов между соседями обычно наступал раздор, ведь каждый хлопотал только в собственном хозяйстве, — сказал ста крестьянин. — Послушавшись твоего совета, мы работали все вместе.
К радости Иори крестьяне принесли провизию — маринованные овощи, сладости и рисовые лепешки. Иори усвоил еще один урок: если поработать на благо людей, то еда будет обеспечена.
— Мы вам построим новый дом, — пообещал один из крестьян и пригласил Мусаси и Иори временно пожить у него в деревне.
Вечером, когда все легли спать, Иори уловил доносившийся издалека бой барабанов.
— Слышите? — прошептал он, обращаясь к Мусаси. — Храмовые танцы исполняют. Странно, что их устроили сразу после тайфуна.
Утром Иори спросил у крестьян о вчерашней музыке.
— Оказывается, отсюда не так уж далеко храм Мицуминэ в Титибу, — сообщил он Мусаси.
— И что?
— Я хотел бы, чтобы вы взяли меня туда помолиться.
Мусаси озадачило неожиданное благочестие Иори, но дело вскоре выяснилось. Каждый месяц в храме Мицуминэ устраивали праздник с танцами. Звук барабанов, который слышал Иори, доносился из соседней деревни, где местные музыканты готовились к празднику.
Иори знал о красоте музыки и танца только по праздникам в синтоистских храмах. Он слышал, что танцы в храме Мицуминэ являют собой один из трех классических стилей, поэтому непременно хотел увидеть захватывающее зрелище.
— Пожалуйста, — умолял Иори. — Праздник длится дней шесть, за это время нам построят новый дом.
— Хорошо, я возьму тебя, — ответил Мусаси после недолгого молчания.
Иори подпрыгнул от радости.
— И погода чудесная! — воскликнул он.
Он попросил у хозяев коробку под провизию в дорогу, достал новые сандалии и скоро вновь стоял перед Мусаси.
— Вы готовы? — спросил он.
Тайфун оставил после себя бесчисленные лужи, но солнце светило ярко. Не верилось, что два дня назад здесь бушевала стихия. Над травой с клекотом носились сорокопуты.
Дорогу Мусаси и Иори преградила река Ирума, разлившаяся после тайфуна раза в три шире обычного. Крестьяне наводили временную переправу. Иори, пройдясь по берегу, сказал Мусаси:
— Попадаются наконечники стрел, я даже видел торчащую из земли верхушку шлема. Здесь когда-то происходила битва.
Подбирая кусочки металла, Иори вдруг отдернул руку.
— Человеческая кость! — крикнул он.
— Неси ее сюда, — приказал Мусаси.
— Зачем она вам? — спросил Иори, опасливо поглядывая на останки.
— Похороним ее в таком месте, чтобы люди не топтали кости.
— Здесь их много!
— Вот и дело нам с тобой. Неси их сюда. Можешь закопать их на пригорке, где цветет горечавка.
Обломком меча Иори выкопал яму и опустил в нее кости. Туда же он положил наконечники стрел.
— Хорошо?
— На могилу вместо надгробия надо положить камни.
— А какая битва была здесь?
— Не помнишь? Ты ведь читал об этом. В этих местах, в Котэсасигахаре, произошли две жесточайшие битвы в 1333 и 1352 годах. Здесь клан Нитта, поддерживавший Южный двор, сражался против огромной армии Асикаги Такаудзи.
— Да-да, битвы при Котэсасигахаре! Помню! Мусаси заставил Иори вспоминать дальше.
— В книге «Тайхэйки» говорится, что принц Мунэнага долгое время жил на востоке, постигая Путь Воина, и что он был несказанно удивлен, когда император назначил его сёгуном.
— И какое стихотворение он сочинил по этому поводу? — спросил Мусаси.
Иори взглянул на птицу, парившую в лазурном небе, и продекламировал:
— Хорошо, — сказал Мусаси, — а стихи из главы, когда принц отправляется в Мусасино и сражается при Котэсасигахаре?
Мог ли ведать я, что стану
Хозяином священного лука?
Спокойно прожил бы свой век,
К нему не прикасаясь.
Иори нерешительно начал читать, восполняя забытое стихами собственного сочинения:
— Ты уверен, что понимаешь смысл стихов?
Зачем мне цепляться за жизнь,
Если служит она благородному делу,
Во имя великого императора,
Во благо народа?
— Кто не понимает их смысл, тот не японец, будь он даже самурай.
— Иори, а почему в таком случае ты не хотел коснуться костей? Боялся запачкаться?
— Это же мертвецы!
— Это павшие воины. Они погибли за священное дело, которое воспевают стихи. Таких самураев не счесть. Их кости составляют основу, а которой зиждется страна. Не будь их, мы не имели ни мира, ни надежд на счастливую жизнь. Тайфуны проходят, и земля снова расцветает, но мы постоянно должны помнить о своем долге перед белыми костями, покоящимися в земле.
— Ясно, — кивнул Иори. — Сейчас соберу цветы на могилу и поклонюсь останкам.
— Поклонов не надо. Следует хранить память о погибших в сердце.
— Здесь ведь перемешаны кости верных императору самураев и воинов Асикаги. Как их разделить?
Мусаси задумался.
— Будда дарует спасение душ даже тем людям, которые были прибежищем десяти зол и пяти смертных грехов, — медленно заговорил он. — Будда прощает заблудших, если они обращают сердца к его мудрости.
— Смерть, выходит, уравнивает преданных воинов и мятежников?
— Нет! — воскликнул Мусаси. — Честь священна для самурая. Если он позорит свое имя, пятно ложится на все поколения его рода.
— Значит, опозоренное имя остается плохим, а хорошее достойным и после того, как самурай истлел в земле?
— Все не так просто, — ответил Мусаси, засомневавшись в своей способности правильно ответить ученику. — Самурай должен чувствовать горечь бытия. Лишенный этого чувства воин подобен сухому кусту на пустыре. Воин, наделенный только силой, подобен безрассудному тайфуну или фехтовальщикам, которые не знают ничего, кроме своего меча. Истинный самурай имеет сердце, полное сострадания. Он чувствует горечь бытия.
Иори поправил цветы на могиле и молитвенно сложил ладони.
БАРАБАННЫЕ ПАЛОЧКИ
Люди, как муравьи, нескончаемой вереницей тянулись вверх по горной дороге, теряющейся в облаках. Там, над покровом облаков, их встречал храм Мицуминэ, залитый ярким солнцем. Три вершины — Кумотори, Сираива и Мёхогатакэ — господствуют над тремя восточными провинциями. Синтоистские святилища перемежались с буддийскими храмами, пагодами, воротами. К храму плотными рядами примыкали лавки, чайные и харчевни, дома храмовых служб и жилища семидесяти крестьян, приписанных к Мицуминэ.
— Уже бьют в большие барабаны, — заторопился Иори, доедая рис и бобы.
Мусаси неторопливо продолжал ужин.
— Музыка заиграла! Пора! — вскочил Иори, отбросив в сторону палочки.
— Я вчера наслушался. Иди один.
— Вчера исполнили всего два танца. Не хотите посмотреть?
— Только без спешки.
Мусаси не съел еще и половины ужина. Иори поневоле угомонился.
— Ну что, пойдем? — молвил наконец Мусаси.
Иори стрелой бросился к выходу и приготовил соломенные сандалии для учителя.
Перед главными воротами храма горели два огромных костра. Каждая постройка в Мицуминэ освещалась факелами, было светло, как днем. Толпы людей, не замечая холода ночи, валили к главному помосту, где исполнялись священные танцы. Звуки флейт и барабанов разносились далеко по округе в чистом горном воздухе. Помост был пуст.
Иори потерял Мусаси в толпе, но, потолкавшись, нашел его около дощечек с именами людей, пожертвовавших на храм. Одна дощечка, выделявшаяся среди остальных размером, гласила: «Дайдзо из Нараи, деревня Сибаура, провинция Мусаси».
Грохот барабанов нарастал.
— Начинают! — завопил Иори. — Учитель, что вы здесь рассматриваете?
— Беги к помосту. Я вспомнил кое о чем. Я потом к тебе приду, — задумчиво ответил Мусаси.
Мусаси отыскал приемную храма, где его встретил старый монах.
— Я хотел бы узнать об одном из пожертвователей, — сказал Мусаси.
— Вам следует обратиться в резиденцию настоятеля буддийского храма. В нашем ведении только синтоистский храм. Я провожу вас.
— Уже бьют в большие барабаны, — заторопился Иори, доедая рис и бобы.
Мусаси неторопливо продолжал ужин.
— Музыка заиграла! Пора! — вскочил Иори, отбросив в сторону палочки.
— Я вчера наслушался. Иди один.
— Вчера исполнили всего два танца. Не хотите посмотреть?
— Только без спешки.
Мусаси не съел еще и половины ужина. Иори поневоле угомонился.
— Ну что, пойдем? — молвил наконец Мусаси.
Иори стрелой бросился к выходу и приготовил соломенные сандалии для учителя.
Перед главными воротами храма горели два огромных костра. Каждая постройка в Мицуминэ освещалась факелами, было светло, как днем. Толпы людей, не замечая холода ночи, валили к главному помосту, где исполнялись священные танцы. Звуки флейт и барабанов разносились далеко по округе в чистом горном воздухе. Помост был пуст.
Иори потерял Мусаси в толпе, но, потолкавшись, нашел его около дощечек с именами людей, пожертвовавших на храм. Одна дощечка, выделявшаяся среди остальных размером, гласила: «Дайдзо из Нараи, деревня Сибаура, провинция Мусаси».
Грохот барабанов нарастал.
— Начинают! — завопил Иори. — Учитель, что вы здесь рассматриваете?
— Беги к помосту. Я вспомнил кое о чем. Я потом к тебе приду, — задумчиво ответил Мусаси.
Мусаси отыскал приемную храма, где его встретил старый монах.
— Я хотел бы узнать об одном из пожертвователей, — сказал Мусаси.
— Вам следует обратиться в резиденцию настоятеля буддийского храма. В нашем ведении только синтоистский храм. Я провожу вас.