Страница:
— Ей некуда ехать, — ответил Хёго дрогнувшим голосом. Перемена в дяде удивила Хёго. Когда Сукэкуро привез Оцу в дом и рассказал, что это та девушка, которая служила Сэкисюсаю, то Мунэнори с искренней сердечностью предложил ей пожить в его доме сколько она захочет.
— Вам не жаль ее? — спросил Хёго.
— Да, но всему есть предел.
— Я полагал, что вы хорошо к ней относитесь.
— Дело в другом. Когда молодая женщина живет в доме, полном мужчин, кое у кого развязываются языки. Да и мужчины оказываются в затруднительном положении. Возможен опрометчивый поступок со стороны одного из них.
Хёго молчал, но не потому, что принял намеки дяди на свой счет. Хёго исполнилось тридцать, и как все самураи его возраста он был холост. Его чувства к Оцу были настолько чисты, что, с его точки зрения, не давали повода для сплетен. Он не скрывал нежности к девушке, но неизменно подчеркивал дружеский характер их отношений.
Хёго догадывался, что дело в самом дяде. Жена Мунэнори происходила из старинного и знатного рода. Невест из таких семейств в день свадьбы доставляют мужьям в закрытых от посторонних взглядов паланкинах. Покои хозяйки и других женщин находились в глубине дома, и мало кто знал о происходящем на женской половине. Об отношениях Мунэнори с женой можно было только догадываться. Легко вообразить чувства жены, если в постоянной близости к ее мужу находится молодая красивая женщина.
— Поручите дело мне и Сукэкуро, — нарушил тишину Хёго. — Мы что-нибудь придумаем.
— Желательно поскорее, — кивнул Мунэнори.
В этот момент появился Сукэкуро. Склонившись в поклоне, он опустил на татами лакированный ящичек.
— Что это? — спросил Мунэнори.
— Гонец из Коягю. Срочное письмо.
— Срочное письмо? — переспросил Мунэнори, внешне не выдавая удивления.
Хёго передал ящичек дяде. Письмо было от Соды Кидзаэмона. Написанное второпях послание гласило: «У старого хозяина случился новый удар, тяжелее предыдущего. Мы опасаемся за его жизнь. Он считает, что здоровье его не настолько худо, чтобы вызывать вас. Мы, ваши вассалы, после совета решили сообщить вам о болезни нашего господина».
— Отец плох, — произнес Мунэнори.
Хёго восхищался хладнокровием дяди, который, видимо, предвосхитив события, сделал необходимые приготовления.
— Хёго, съездишь в Коягю вместо меня? — спросил Мунэнори.
— Слушаюсь, господин.
— Передай отцу, чтобы он не беспокоился по поводу событий в Эдо. Я хочу, чтобы ты сам присмотрел за отцом.
— Да, господин.
— На все воля богов и Будды. Поспеши, чтобы не опоздать.
— Отправлюсь сегодня.
Из покоев Мунэнори Хёго пошел к себе собираться в дорогу, а тревожная новость поползла по дому.
Оцу появилась в комнате Хёго в дорожном платье.
— Пожалуйста, возьми меня с собой, — попросила она. — Я никогда не смогу отплатить господину Сэкисюсаю за его доброту и ласку, но хочу быть полезной ему в эти дни. Он, может, позволит мне побыть рядом.
Хёго считал, что дядя вряд ли разрешит взять Оцу в Коягю, но, с другой стороны, это был подходящий случай увезти ее из Эдо.
— Прекрасно, — сказал Хёго. — Предупреждаю, поездка будет нелегкой, надо спешить.
— Я не отстану.
Оцу смахнула слезы и помогла Хёго уложить вещи. Когда все было готово, Оцу пошла засвидетельствовать свое почтение Мунэнори.
— Хочешь поехать с Хёго? — с легким удивлением проговорил Мунэнори. — Что ж, очень хорошо. Отец тебе обрадуется.
На прощанье Мунэнори подарил Оцу кимоно и кошелек с золотом. Он был опечален, хотя не подавал виду.
— Береги себя, — сказал он Оцу.
Хёго попрощался с вассалами и слугами, собравшимися у ворот, и, бросив короткое «До встречи!», двинулся в путь. Оцу следовала за ним.
Подоткнутое кимоно едва прикрывало ей щиколотки, в лакированной широкополой шляпе и с посохом в руке она была точной копией Фудзихимэ, какой ее изображают на лубочных картинках.
Хёго решил ехать на перекладных лошадях, меняя их на станциях, поэтому сегодня им надо было дойти до местечка Сангэнъя к югу от Сибуи. Оттуда он намеревался по большой дороге Ояма проехать до реки Тама, переправиться на лодке на другой берег и по тракту Токай-до ехать до Киото.
Вскоре лакированная шляпа Оцу покрылась вечерней росой. Путники, миновав зеленую речную пойму, вышли на большую дорогу, проложенную еще в эпоху Камакуры и служившую с той поры главной в Канто. Обрамленную вековыми деревьями дорогу обступили вечерние тени.
— Жутковато? — пошутил Хёго, замедляя размашистый шаг, чтобы дать Оцу передышку. — Мы как раз на склоне Догэна, знаменитом разбойниками.
— Правда?
Тревога в голосе Оцу посмешила Хёго.
— Это было давным-давно. В окрестных пещерах жили разбойники с атаманом Догэном Таро, который приходился родственником мятежнику Ваде Ёсимори.
— Лучше не вспоминать о них.
Хёго вновь рассмеялся, и горы отозвались эхом, словно напоминая ему об осмотрительности. Хёго был в веселом настроении, хотя поручение дяди печалило его, но возможность провести с Оцу несколько дней радовала его.
— Ой! — вскрикнула Оцу, отступив назад.
— Что там? — спросил Хёго, придерживая девушку за плечи.
— Там кто-то прячется.
— Где?
— У дороги сидит мальчик и разговаривает сам с собой, бедняжка. Хёго узнал мальчика, которого видел накануне вечером в Адзабу. Иори в ужасе вскочил и, направив меч на Хёго, крикнул:
— Лис! Ты лис, вот ты кто!
Оцу тихо вскрикнула. Мальчик явно был вне себя, лицо его искажала безумная гримаса. Хёго сделал шаг назад.
— Лисы! — кричал Иори. — Сейчас я вам покажу!
Голос мальчика звучал сухо и резко, лезвие меча угрожающе подрагивало.
— Получайте! — крикнул Иори и срубил верхушку куста совсем рядом с Хёго. — Что, лис, не нравится? — тяжело выдохнул Иори и вдруг бессильно опустился на землю.
— Он одержим лисами, — обернулся Хёго к Оцу. — Не повезло мальчишке.
— Да, взгляд у него безумный и свирепый.
— Как у лис.
— Может, помочь ему?
— Лекарства от безумия и глупости нет, но попытаюсь.
Хёго подошел к Иори и строго посмотрел на него. Мальчик мгновенно схватился за рукоять меча.
— Ты все еще здесь? — крикнул он.
Не успел мальчик договорить, как откуда-то из глубины живота Хёго раздался страшный утробный рев. Иори лишился чувств. Хёго отнес его к мосту и, взяв за ноги, опустил мальчика вниз головой над водой. Очнувшись, он закричал:
— Мама! Учитель! На помощь! — Крик перешел в рыдания.
— Прекрати, Хёго! Отпусти его! Зачем быть таким жестоким, — вмешалась Оцу.
— Кажется, опомнился, — пробормотал Хёго, осторожно ставя мальчика на ноги.
Иори кашлял, его тошнило. Ему казалось, что ничто на свете не спасет его. Оцу ласково обняла его.
— Где ты живешь?
— В той стороне, — заикаясь, ответил Иори.
— В какой стороне?
— В Бакуротё.
— Это же очень далеко! А как ты здесь оказался?
— Меня послали с поручением. Я заблудился.
— Когда же ты ушел из дома?
— Вчера.
— И блуждал всю ночь и целый день? Как страшно! Куда же тебя послали?
Успокоившись, Иори ответил не заикаясь:
— В усадьбу даймё Ягю Мунэнори, владетеля Тадзимы. Вытащив из-за пояса помятый свиток, мальчик с гордостью помахал им.
— Оно адресовано Кимуре Сукэкуро. Я должен дождаться ответа.
Видно было, что Иори относится к поручению серьезно и готов защитить письмо ценой собственной жизни. Он не подозревал, что упускает невообразимую возможность, более редкую, чем встреча Волопаса и Ткачихи на Млечном Пути.
— У него письмо к Сукэкуро, — обернулась Оцу к Хёго.
— Да, мальчик сбился с пути. К счастью, ушел недалеко.
Хёго подозвал Иори.
— Иди вдоль реки до первого перекрестка дорог, потом бери влево, в гору. Там, где сходятся три дороги, увидишь две большие сосны. Левее, через дорогу, будет усадьба.
— И не поддавайся больше лисьим чарам! — предупредила Оцу.
Иори совсем пришел в себя.
— Спасибо! — крикнул он, отбежав на некоторое расстояние. Домчавшись до перекрестка, он на всякий случай оглянулся.
— Осторожнее! — крикнул вдогонку Хёго. — Совсем темно. Странный мальчик, — добавил он, помолчав.
Хёго и Оцу немного постояли на мосту, провожая взглядом Иори.
— Мальчик смышленый, — заметила Оцу, мысленно сравнивая его с Дзётаро, который был в таком же возрасте, когда они расстались.
Дзётаро теперь уже семнадцать. Мысли Оцу невольно устремились к Мусаси. Она давно ничего не слышала о нем. Оцу привыкла к тому что любовь — это страдание. Покидая Эдо, она лелеяла надежду встретить Мусаси где-нибудь в пути.
— Пора! — сказал Хёго. — Нужно торопиться!
СЫНОВНЯЯ ЛЮБОВЬ
ВЕСЕННИЙ КРАСНЫЙ ЛИВЕНЬ
— Вам не жаль ее? — спросил Хёго.
— Да, но всему есть предел.
— Я полагал, что вы хорошо к ней относитесь.
— Дело в другом. Когда молодая женщина живет в доме, полном мужчин, кое у кого развязываются языки. Да и мужчины оказываются в затруднительном положении. Возможен опрометчивый поступок со стороны одного из них.
Хёго молчал, но не потому, что принял намеки дяди на свой счет. Хёго исполнилось тридцать, и как все самураи его возраста он был холост. Его чувства к Оцу были настолько чисты, что, с его точки зрения, не давали повода для сплетен. Он не скрывал нежности к девушке, но неизменно подчеркивал дружеский характер их отношений.
Хёго догадывался, что дело в самом дяде. Жена Мунэнори происходила из старинного и знатного рода. Невест из таких семейств в день свадьбы доставляют мужьям в закрытых от посторонних взглядов паланкинах. Покои хозяйки и других женщин находились в глубине дома, и мало кто знал о происходящем на женской половине. Об отношениях Мунэнори с женой можно было только догадываться. Легко вообразить чувства жены, если в постоянной близости к ее мужу находится молодая красивая женщина.
— Поручите дело мне и Сукэкуро, — нарушил тишину Хёго. — Мы что-нибудь придумаем.
— Желательно поскорее, — кивнул Мунэнори.
В этот момент появился Сукэкуро. Склонившись в поклоне, он опустил на татами лакированный ящичек.
— Что это? — спросил Мунэнори.
— Гонец из Коягю. Срочное письмо.
— Срочное письмо? — переспросил Мунэнори, внешне не выдавая удивления.
Хёго передал ящичек дяде. Письмо было от Соды Кидзаэмона. Написанное второпях послание гласило: «У старого хозяина случился новый удар, тяжелее предыдущего. Мы опасаемся за его жизнь. Он считает, что здоровье его не настолько худо, чтобы вызывать вас. Мы, ваши вассалы, после совета решили сообщить вам о болезни нашего господина».
— Отец плох, — произнес Мунэнори.
Хёго восхищался хладнокровием дяди, который, видимо, предвосхитив события, сделал необходимые приготовления.
— Хёго, съездишь в Коягю вместо меня? — спросил Мунэнори.
— Слушаюсь, господин.
— Передай отцу, чтобы он не беспокоился по поводу событий в Эдо. Я хочу, чтобы ты сам присмотрел за отцом.
— Да, господин.
— На все воля богов и Будды. Поспеши, чтобы не опоздать.
— Отправлюсь сегодня.
Из покоев Мунэнори Хёго пошел к себе собираться в дорогу, а тревожная новость поползла по дому.
Оцу появилась в комнате Хёго в дорожном платье.
— Пожалуйста, возьми меня с собой, — попросила она. — Я никогда не смогу отплатить господину Сэкисюсаю за его доброту и ласку, но хочу быть полезной ему в эти дни. Он, может, позволит мне побыть рядом.
Хёго считал, что дядя вряд ли разрешит взять Оцу в Коягю, но, с другой стороны, это был подходящий случай увезти ее из Эдо.
— Прекрасно, — сказал Хёго. — Предупреждаю, поездка будет нелегкой, надо спешить.
— Я не отстану.
Оцу смахнула слезы и помогла Хёго уложить вещи. Когда все было готово, Оцу пошла засвидетельствовать свое почтение Мунэнори.
— Хочешь поехать с Хёго? — с легким удивлением проговорил Мунэнори. — Что ж, очень хорошо. Отец тебе обрадуется.
На прощанье Мунэнори подарил Оцу кимоно и кошелек с золотом. Он был опечален, хотя не подавал виду.
— Береги себя, — сказал он Оцу.
Хёго попрощался с вассалами и слугами, собравшимися у ворот, и, бросив короткое «До встречи!», двинулся в путь. Оцу следовала за ним.
Подоткнутое кимоно едва прикрывало ей щиколотки, в лакированной широкополой шляпе и с посохом в руке она была точной копией Фудзихимэ, какой ее изображают на лубочных картинках.
Хёго решил ехать на перекладных лошадях, меняя их на станциях, поэтому сегодня им надо было дойти до местечка Сангэнъя к югу от Сибуи. Оттуда он намеревался по большой дороге Ояма проехать до реки Тама, переправиться на лодке на другой берег и по тракту Токай-до ехать до Киото.
Вскоре лакированная шляпа Оцу покрылась вечерней росой. Путники, миновав зеленую речную пойму, вышли на большую дорогу, проложенную еще в эпоху Камакуры и служившую с той поры главной в Канто. Обрамленную вековыми деревьями дорогу обступили вечерние тени.
— Жутковато? — пошутил Хёго, замедляя размашистый шаг, чтобы дать Оцу передышку. — Мы как раз на склоне Догэна, знаменитом разбойниками.
— Правда?
Тревога в голосе Оцу посмешила Хёго.
— Это было давным-давно. В окрестных пещерах жили разбойники с атаманом Догэном Таро, который приходился родственником мятежнику Ваде Ёсимори.
— Лучше не вспоминать о них.
Хёго вновь рассмеялся, и горы отозвались эхом, словно напоминая ему об осмотрительности. Хёго был в веселом настроении, хотя поручение дяди печалило его, но возможность провести с Оцу несколько дней радовала его.
— Ой! — вскрикнула Оцу, отступив назад.
— Что там? — спросил Хёго, придерживая девушку за плечи.
— Там кто-то прячется.
— Где?
— У дороги сидит мальчик и разговаривает сам с собой, бедняжка. Хёго узнал мальчика, которого видел накануне вечером в Адзабу. Иори в ужасе вскочил и, направив меч на Хёго, крикнул:
— Лис! Ты лис, вот ты кто!
Оцу тихо вскрикнула. Мальчик явно был вне себя, лицо его искажала безумная гримаса. Хёго сделал шаг назад.
— Лисы! — кричал Иори. — Сейчас я вам покажу!
Голос мальчика звучал сухо и резко, лезвие меча угрожающе подрагивало.
— Получайте! — крикнул Иори и срубил верхушку куста совсем рядом с Хёго. — Что, лис, не нравится? — тяжело выдохнул Иори и вдруг бессильно опустился на землю.
— Он одержим лисами, — обернулся Хёго к Оцу. — Не повезло мальчишке.
— Да, взгляд у него безумный и свирепый.
— Как у лис.
— Может, помочь ему?
— Лекарства от безумия и глупости нет, но попытаюсь.
Хёго подошел к Иори и строго посмотрел на него. Мальчик мгновенно схватился за рукоять меча.
— Ты все еще здесь? — крикнул он.
Не успел мальчик договорить, как откуда-то из глубины живота Хёго раздался страшный утробный рев. Иори лишился чувств. Хёго отнес его к мосту и, взяв за ноги, опустил мальчика вниз головой над водой. Очнувшись, он закричал:
— Мама! Учитель! На помощь! — Крик перешел в рыдания.
— Прекрати, Хёго! Отпусти его! Зачем быть таким жестоким, — вмешалась Оцу.
— Кажется, опомнился, — пробормотал Хёго, осторожно ставя мальчика на ноги.
Иори кашлял, его тошнило. Ему казалось, что ничто на свете не спасет его. Оцу ласково обняла его.
— Где ты живешь?
— В той стороне, — заикаясь, ответил Иори.
— В какой стороне?
— В Бакуротё.
— Это же очень далеко! А как ты здесь оказался?
— Меня послали с поручением. Я заблудился.
— Когда же ты ушел из дома?
— Вчера.
— И блуждал всю ночь и целый день? Как страшно! Куда же тебя послали?
Успокоившись, Иори ответил не заикаясь:
— В усадьбу даймё Ягю Мунэнори, владетеля Тадзимы. Вытащив из-за пояса помятый свиток, мальчик с гордостью помахал им.
— Оно адресовано Кимуре Сукэкуро. Я должен дождаться ответа.
Видно было, что Иори относится к поручению серьезно и готов защитить письмо ценой собственной жизни. Он не подозревал, что упускает невообразимую возможность, более редкую, чем встреча Волопаса и Ткачихи на Млечном Пути.
— У него письмо к Сукэкуро, — обернулась Оцу к Хёго.
— Да, мальчик сбился с пути. К счастью, ушел недалеко.
Хёго подозвал Иори.
— Иди вдоль реки до первого перекрестка дорог, потом бери влево, в гору. Там, где сходятся три дороги, увидишь две большие сосны. Левее, через дорогу, будет усадьба.
— И не поддавайся больше лисьим чарам! — предупредила Оцу.
Иори совсем пришел в себя.
— Спасибо! — крикнул он, отбежав на некоторое расстояние. Домчавшись до перекрестка, он на всякий случай оглянулся.
— Осторожнее! — крикнул вдогонку Хёго. — Совсем темно. Странный мальчик, — добавил он, помолчав.
Хёго и Оцу немного постояли на мосту, провожая взглядом Иори.
— Мальчик смышленый, — заметила Оцу, мысленно сравнивая его с Дзётаро, который был в таком же возрасте, когда они расстались.
Дзётаро теперь уже семнадцать. Мысли Оцу невольно устремились к Мусаси. Она давно ничего не слышала о нем. Оцу привыкла к тому что любовь — это страдание. Покидая Эдо, она лелеяла надежду встретить Мусаси где-нибудь в пути.
— Пора! — сказал Хёго. — Нужно торопиться!
СЫНОВНЯЯ ЛЮБОВЬ
— Что делаешь, старая? Совершенствуешь почерк? — Трудно было понять, смеется Дзюро Тростниковая Циновка или спрашивает серьезно.
— А, это ты, — недовольным тоном откликнулась Осуги. Дзюро сел рядом.
— Переписываешь сутры? Осуги промолчала.
— За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?
— Не мешай! Переписывание священных текстов — один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение Шел бы отсюда.
— Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?
— Могу и без твоего рассказа обойтись.
— Когда закончишь писанину?
— Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.
— Ну и терпение!
— Три дня — ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет на писать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.
— Тысячу копий? Вот это да!
— Таков обет.
— Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, — наш хозяин.
— Наш мир — юдоль печали.
— Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.
— Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.
— Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?
— Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.
Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:
— Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.
Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.
— Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.
— Кого же?
— Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.
— Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал? Осуги резко отодвинула столик.
— Ты не ошибся! Где он сейчас?
— Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.
— Это ведь совсем близко?
— Я бы не сказал.
— Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране. Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.
— Пошли! — коротко бросила она.
— Сейчас?
— Конечно!
— Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?
— Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.
— Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.
— Мусаси может скрыться.
— Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.
— Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?
— Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь-головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.
— Где Ядзибэй?
— В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.
— Я не могу ждать.
— Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.
На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.
— Вот видишь? — торжествующе воскликнула Осуги. — Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.
За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.
— У Мусаси нет крыльев, — заверил Дзюро. — Успокойся. Короку сегодня расскажет обо всем Кодзиро.
— Как сегодня? Почему вчера никто не пошел к нему? Где он живет? Сама поговорю с ним.
Старуха начала собираться, но Дзюро неожиданно исчез, и ей пришлось спрашивать дорогу у других шалопаев, слонявшихся по дому Осуги совсем не знала Эдо, поскольку за два года жизни в нем почти не выходила за ворота дома.
— Кодзиро живет у Ивамы Какубэя.
— Какубэй — вассал Хосокавы, но его собственный дом находится на дороге Таканава.
— На полпути к горе Исараго. Каждый подскажет.
— У Исараго есть второе название — Цукиномисаки.
— Дом приметный, ворота выкрашены в красный цвет. В округ таких больше нет.
— Ясно! — нетерпеливо прервала советчиков Осуги. Она обиделась что ее принимают за выжившую из ума старуху. — Найду сама, — про должала она. — Поосторожнее с огнем, пока меня нет. Не спалите дом в отсутствие хозяина.
Осуги надела соломенные сандалии, проверила пристегнутый к об короткий меч, взяла посох и вышла.
Не успела старуха уйти, как появился Дзюро.
— О чем она с вами толковала?
— Спрашивала, как пройти к дому Какубэя.
— Вот упрямица! — сокрушался Дзюро. — Эй, Короку!
Тот неохотно отложил в сторону игральные кости и подошел Дзюро.
— Вчера ты не пошел к Кодзиро, а сегодня смотри как дело повернулось. Старуха сама отправилась к нему.
— Ну и что?
— Хозяин тебе покажет «ну и что».
— Верно. Старуха ему донесет.
— Теперь за нее беспокойся. Старуха, как сухая цикада, угодит под лошадь и рассыплется. Поди за ней и последи, как бы чего не случилось.
Короку убежал, а Дзюро, проклиная нелепость положения, пошел в комнату мужчин. Это было просторное помещение с разбросанным повсюду оружием. На гвоздях по стенам висели кимоно, полотенца, нижнее белье, шапки и прочие вещи подручных хозяина дома. Зеркало в лакированной раме и женское кимоно пестрой расцветки на красной подкладке выглядели здесь нелепо. Их принесли по совету Кодзиро, который таинственно сообщил Ядзибэю, что мужчины, живущие в боевой компании без вещей, которые напоминали бы им о женщинах, становятся строптивыми и затевают драки между собой, растрачивая силы по пустякам.
— Жульничаешь, шулер!
— Это кто шулер! Ну-ка повтори!
В углу сидели картежники. Дзюро бросил на них презрительный взгляд — мелочь, напрасные люди. Дзюро хотел подремать, хотя под крики игроков вряд ли отдохнешь. Он удобно устроился на циновке, поджал ноги и закрыл глаза, но не прошло и минуты, как рядом улегся проигравшийся картежник и начал жаловаться на судьбу. Вскоре к нему присоединились и другие игроки.
— Что это? — спросил один из них, поднимая выпавший из-за пазухи Дзюро листок. — Ведь это сутра! Зачем она понадобилась нашему главному головорезу?
Дзюро приоткрыл глаз.
— Старуха переписывает. Вздумала тысячу копий написать.
— Дай-ка мне! — схватил листок один из завсегдатаев дома. — Почерк четкий и красивый. Читать легко.
— А ты можешь читать?
— Конечно. Пустяковое дело.
— Давай послушаем. Почитай, да нараспев.
— Ты что, шутишь? Это тебе не модная песенка.
— Какая разница! Раньше сутры пели. Буддийские молебны так и проходили. Знаешь мотив гимна?
— Кто же читает сутры под гимн?
— Валяй на любой.
— Почитай лучше ты, Дзюро. Дзюро не вставая начал нараспев:
— Помолчи!
— Тише!
— Читай! Мы больше не будем тебе мешать.
— Слушаете?
— Слушаем… Читай дальше.
— Подождите минутку!
— Смотрите-ка! Плачет, как младенец!
Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.
— Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.
— Сиди тихо, а то и я начну плакать.
В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.
— Все прочитал?
— Больше не могу… Пусть кто-то другой…
Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.
Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.
— А, это ты, — недовольным тоном откликнулась Осуги. Дзюро сел рядом.
— Переписываешь сутры? Осуги промолчала.
— За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?
— Не мешай! Переписывание священных текстов — один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение Шел бы отсюда.
— Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?
— Могу и без твоего рассказа обойтись.
— Когда закончишь писанину?
— Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.
— Ну и терпение!
— Три дня — ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет на писать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.
— Тысячу копий? Вот это да!
— Таков обет.
— Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, — наш хозяин.
— Наш мир — юдоль печали.
— Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.
— Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.
— Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?
— Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.
Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:
— Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.
Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.
— Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.
— Кого же?
— Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.
— Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал? Осуги резко отодвинула столик.
— Ты не ошибся! Где он сейчас?
— Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.
— Это ведь совсем близко?
— Я бы не сказал.
— Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране. Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.
— Пошли! — коротко бросила она.
— Сейчас?
— Конечно!
— Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?
— Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.
— Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.
— Мусаси может скрыться.
— Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.
— Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?
— Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь-головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.
— Где Ядзибэй?
— В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.
— Я не могу ждать.
— Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.
На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.
— Вот видишь? — торжествующе воскликнула Осуги. — Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.
За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.
— У Мусаси нет крыльев, — заверил Дзюро. — Успокойся. Короку сегодня расскажет обо всем Кодзиро.
— Как сегодня? Почему вчера никто не пошел к нему? Где он живет? Сама поговорю с ним.
Старуха начала собираться, но Дзюро неожиданно исчез, и ей пришлось спрашивать дорогу у других шалопаев, слонявшихся по дому Осуги совсем не знала Эдо, поскольку за два года жизни в нем почти не выходила за ворота дома.
— Кодзиро живет у Ивамы Какубэя.
— Какубэй — вассал Хосокавы, но его собственный дом находится на дороге Таканава.
— На полпути к горе Исараго. Каждый подскажет.
— У Исараго есть второе название — Цукиномисаки.
— Дом приметный, ворота выкрашены в красный цвет. В округ таких больше нет.
— Ясно! — нетерпеливо прервала советчиков Осуги. Она обиделась что ее принимают за выжившую из ума старуху. — Найду сама, — про должала она. — Поосторожнее с огнем, пока меня нет. Не спалите дом в отсутствие хозяина.
Осуги надела соломенные сандалии, проверила пристегнутый к об короткий меч, взяла посох и вышла.
Не успела старуха уйти, как появился Дзюро.
— О чем она с вами толковала?
— Спрашивала, как пройти к дому Какубэя.
— Вот упрямица! — сокрушался Дзюро. — Эй, Короку!
Тот неохотно отложил в сторону игральные кости и подошел Дзюро.
— Вчера ты не пошел к Кодзиро, а сегодня смотри как дело повернулось. Старуха сама отправилась к нему.
— Ну и что?
— Хозяин тебе покажет «ну и что».
— Верно. Старуха ему донесет.
— Теперь за нее беспокойся. Старуха, как сухая цикада, угодит под лошадь и рассыплется. Поди за ней и последи, как бы чего не случилось.
Короку убежал, а Дзюро, проклиная нелепость положения, пошел в комнату мужчин. Это было просторное помещение с разбросанным повсюду оружием. На гвоздях по стенам висели кимоно, полотенца, нижнее белье, шапки и прочие вещи подручных хозяина дома. Зеркало в лакированной раме и женское кимоно пестрой расцветки на красной подкладке выглядели здесь нелепо. Их принесли по совету Кодзиро, который таинственно сообщил Ядзибэю, что мужчины, живущие в боевой компании без вещей, которые напоминали бы им о женщинах, становятся строптивыми и затевают драки между собой, растрачивая силы по пустякам.
— Жульничаешь, шулер!
— Это кто шулер! Ну-ка повтори!
В углу сидели картежники. Дзюро бросил на них презрительный взгляд — мелочь, напрасные люди. Дзюро хотел подремать, хотя под крики игроков вряд ли отдохнешь. Он удобно устроился на циновке, поджал ноги и закрыл глаза, но не прошло и минуты, как рядом улегся проигравшийся картежник и начал жаловаться на судьбу. Вскоре к нему присоединились и другие игроки.
— Что это? — спросил один из них, поднимая выпавший из-за пазухи Дзюро листок. — Ведь это сутра! Зачем она понадобилась нашему главному головорезу?
Дзюро приоткрыл глаз.
— Старуха переписывает. Вздумала тысячу копий написать.
— Дай-ка мне! — схватил листок один из завсегдатаев дома. — Почерк четкий и красивый. Читать легко.
— А ты можешь читать?
— Конечно. Пустяковое дело.
— Давай послушаем. Почитай, да нараспев.
— Ты что, шутишь? Это тебе не модная песенка.
— Какая разница! Раньше сутры пели. Буддийские молебны так и проходили. Знаешь мотив гимна?
— Кто же читает сутры под гимн?
— Валяй на любой.
— Почитай лучше ты, Дзюро. Дзюро не вставая начал нараспев:
— Ничего себе! — раздался голос. — Написано про монахинь? Уж не про тех ли девочек из Ёсивары, которых мы кличем «монахинями»? Говорят, среди некоторых «монахинь» пошла мода на сероватые белила. Они берут меньше, чем в веселом квартале…
Сутра Великой Родительской Любви.
Вот что я слышал:
Некогда Будда, сидя на Скале священного грифа
В Городе Царских Дворцов,
Проповедовал бодисаттвам и ученикам.
Вокруг собрались монахи и монахини
И верующие — мужчины, женщины.
Явились небожители, духи и демоны,
Дабы услышать Священный Закон.
Окружили все драгоценный трон
И не спускали глаз с сияющего лика.
— Помолчи!
— Будда поучает, что надо любить маму и папу. Слышали тысячу раз!
Будда приступил к изложению Закона.
Добрые люди, мужчины и женщины,
Признайте свой долг перед добродетельными отцами,
Признайте свой долг перед милосердными матерями.
Человек является в этот мир по закону кармы,
Но порождают его отец и мать.
— Тише!
— Читай! Мы больше не будем тебе мешать.
Дзюро устроился поудобнее, высморкался и продолжил:
Без отца не родится ребенок,
Без матери ему не взрасти,
Дух происходит из отцовского семени,
А плод растет во чреве матери…
Заметив, что компания подозрительно затихла, Дзюро спросил:
Таинство связи матери и ребенка
Делает материнскую заботу о чаде
Несравненным в мире деянием…
— Слушаете?
— Слушаем… Читай дальше.
— Почему не читаешь?
Проходят положенные месяцы и дни,
Карма подгоняет рождение человека,
Женщину терзают боли,
Отец бледнеет и дрожит от страха.
Все домочадцы, слуги сбились с ног.
Но вот дитя родилось и положено в траву,
Границ не знает ликование отца и матери.
Мать радуется первому крику младенца,
Как нищая замирает при виде найденной жемчужины.
Объятья матери — колыбель младенца,
Колени матери — простор для игр.
Грудь матери — источник животворный.
Любовь ее — дарует жизнь.
Без матери беспомощно дитя.
Мать, голодая, отдаст ребенку последнюю кроху.
Без матери чахнет дитя.
— Подождите минутку!
— Смотрите-ка! Плачет, как младенец!
Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.
— Эй, кто там хлюпает?
Мать работает в поле в соседней деревне,
Носит воду, разводит огонь,
Толчет зерно, мелет муку.
Ночью она бежит домой.
И слышит крик ребенка.
И сердце ее ликует любовью.
Она спешит к дому.
Ребенок тянется к ней,
Она склоняется над ним,
Прижимает его к себе, целует,
Радость обоих безмерна.
Нет в мире любви сильнее, чем эта…
— Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.
— Сиди тихо, а то и я начну плакать.
В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.
— Все прочитал?
Дзюро вдруг разрыдался и швырнул листок.
Растет ребенок. Ему два года.
Пока он беспомощен без отца и матери.
Без отца он не знает, как развести огонь.
Без матери он не знает, что нож может порезать палец.
Мальчику минуло три года.
Мать отнимает дитя от груди, он пробует новую еду.
Без отца он не знает, что яд может убить.
Без матери он не знает, что травы исцеляют.
Родители идут в гости и приносят ребенку
Самые вкусные угощения.
Ребенок растет.
Отец приносит ему одежду,
Мать расчесывает волосы.
Они отдают все лучшее ребенку,
А сами донашивают старое платье.
Сын приводит в дом невесту.
Чужая женщина ему дороже отца и матери.
Молодые не налюбуются друг другом.
Сидят у себя, ласково воркуя.
Стареют отец и мать,
Силы покидают их.
Сын — их единственная опора,
Одна сноха может им помочь,
Но сын не заглядывает к старикам
Ни днем, ни ночью.
Холодно и грустно в их комнате.
Они вроде случайных гостей на постоялом дворе.
Напрасно зовут они сына.
А придет, так бранит,
Что зажились, мол, в этом мире.
Горем наполняются их сердца.
Заливаясь слезами, робко молвят они:
Без нас ты, сынок, не родился бы,
Не вырос бы без нашей любви.
За что теперь, сынок…
— Больше не могу… Пусть кто-то другой…
Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.
Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.
ВЕСЕННИЙ КРАСНЫЙ ЛИВЕНЬ
— Где Ядзибэй? — громко спросил Кодзиро.
Игроки ушли с головой в игру, а остальные погрузились в воспоминания детства под влиянием сутры, поэтому никто не ответил.
— Что случилось? — спросил Кодзиро, подходя к Дзюро, которые лежал, закрыв ладонями заплаканные глаза.
— О, я не заметил, как вы пришли, господин.
Дзюро и его товарищи, поспешно вытирая глаза и носы, поднимались с циновок.
— Вы что, плачете?
— Да… то есть нет.
— Не спятили случаем?
Дзюро поспешил рассказать о встрече с Мусаси, чтобы отвлечь Кодзиро от странной картины, которую тот застал на мужской половине дома.
— Хозяин в отъезде, мы не знали, что делать, Осуги пошла к вам.
Глаза Кодзиро ярко сверкнули.
— Мусаси в гостинице в Бакуротё?
— Да, но сейчас он может быть в доме Дзусино Коскэ.
— Интересное совпадение.
— Почему?
— Я отдал Дзусино свой Сушильный Шест на полировку. Сегодня меч должен быть готов. Я как раз иду за ним и заглянул к вам по пути.
— Вам повезло. Если бы вы сначала пошли в мастерскую, то Мусаси мог бы внезапно напасть на вас.
— Я его не боюсь. Но как же мне увидеть старуху Осуги?
— Я пошлю за ней проворного малого. Она, верно, еще не доплелась до Исараго.
Вечером заседал военный совет. Кодзиро считал, что дожидаться возвращения Ядзибэя бессмысленно. Он выступит в качестве помощника Осуги, чтобы она могла наконец расквитаться со своим недругом. Дзюро и Короку вызвались пойти вместе с ними, хотя особенного толку от них ожидать не приходилось.
У Осуги после прогулки по городу разболелась спина, поэтому выполнение плана решили отложить на следующий день.
На другой день под вечер Осуги выкупалась в холодной воде, вычернила зубы лаком и подкрасила волосы. Оделась в белое белье, приготовленное на похороны. В храмах, которые Осуги посещала, она ставила на белье храмовые печати на счастье, так что исподнее было изукрашено символами храма Сумиёси в Осаке, Оямы Хатимана и Киёмидзу в Киото, Каннон в Асакусе и других, не столь известных святилищ. Священные печати превратили белую ткань в набивную. Осуги чувствовала себя гораздо увереннее под такой защитой.
Старуха тщательно сложила и спрятала за оби письмо Матахати и Сутру Великой Родительской Любви, а в кошелек вложила еще одно письмо, с которым никогда не расставалась. Оно гласило:
— Пора!
Затем замерла на несколько мгновений с закрытыми глазами. Мысли ее обратились к дядюшке Гону. В дверь заглянул Дзюро.
— Готовы? — спросил он. — Пора в путь! Кодзиро ждет.
— Я готова.
Осуги вышла и села на почетное место перед алтарем. Псаломщик подал ей чашку и осторожно налил сакэ. Налил он также Кодзиро и Дзюро. Все выпили, встали, потушили лампу и вышли.
Многие из людей Хангавары вызвались их сопровождать, но Кодзиро не взял их, они только мешались бы в бою. Когда они выходили из ворот, один из молодых людей высек искры из огнива — на счастье.
Небо затянуло дождевыми облаками, пели соловьи.
Четверо шли по темным улицам, сопровождаемые собачьим лаем. Собаки чуяли зловещие намерения этих людей.
— Кто это там? — спросил, оглядываясь, Короку.
— Ты кого-то увидел?
— Кто-то идет за нами.
— Наверное, кто-нибудь из наших, — успокоил Кодзиро. — Ведь все хотели пойти с нами.
— Они все бы испортили.
Повернув за угол, Кодзиро остановился под карнизом дома.
— Уже пришли? — спросил он шепотом.
— Мастерская Коскэ чуть дальше по улице, на другой стороне.
— Что нам делать? — спросил Короку.
— Действовать по плану. Вы остаетесь здесь, я иду в лавку.
— А что, если Мусаси попытается сбежать через черный ход?
— Не беспокойся. Ни он, ни я не побежим друг от друга. Если он удерет, то ему конец как фехтовальщику.
— Не лучше ли нам расположиться напротив дома? Мало ли что случится.
— Хорошо. Как договорились, мы выйдем с Мусаси на улицу и пойдем рядом. Когда приблизимся к Осуги, я выхвачу меч. Воспользовавшись замешательством Мусаси, Осуги нанесет ему удар.
Осуги переполняла благодарность.
— Спасибо тебе, Кодзиро! Ты так добр ко мне! Ты — живое воплощение Хатимана.
Старуха сложила ладони и склонила голову, словно перед ней и вправду находился бог войны.
В глубине души Кодзиро не сомневался, что делает правое дело. Уверенность в собственной непогрешимости не знала границ.
Игроки ушли с головой в игру, а остальные погрузились в воспоминания детства под влиянием сутры, поэтому никто не ответил.
— Что случилось? — спросил Кодзиро, подходя к Дзюро, которые лежал, закрыв ладонями заплаканные глаза.
— О, я не заметил, как вы пришли, господин.
Дзюро и его товарищи, поспешно вытирая глаза и носы, поднимались с циновок.
— Вы что, плачете?
— Да… то есть нет.
— Не спятили случаем?
Дзюро поспешил рассказать о встрече с Мусаси, чтобы отвлечь Кодзиро от странной картины, которую тот застал на мужской половине дома.
— Хозяин в отъезде, мы не знали, что делать, Осуги пошла к вам.
Глаза Кодзиро ярко сверкнули.
— Мусаси в гостинице в Бакуротё?
— Да, но сейчас он может быть в доме Дзусино Коскэ.
— Интересное совпадение.
— Почему?
— Я отдал Дзусино свой Сушильный Шест на полировку. Сегодня меч должен быть готов. Я как раз иду за ним и заглянул к вам по пути.
— Вам повезло. Если бы вы сначала пошли в мастерскую, то Мусаси мог бы внезапно напасть на вас.
— Я его не боюсь. Но как же мне увидеть старуху Осуги?
— Я пошлю за ней проворного малого. Она, верно, еще не доплелась до Исараго.
Вечером заседал военный совет. Кодзиро считал, что дожидаться возвращения Ядзибэя бессмысленно. Он выступит в качестве помощника Осуги, чтобы она могла наконец расквитаться со своим недругом. Дзюро и Короку вызвались пойти вместе с ними, хотя особенного толку от них ожидать не приходилось.
У Осуги после прогулки по городу разболелась спина, поэтому выполнение плана решили отложить на следующий день.
На другой день под вечер Осуги выкупалась в холодной воде, вычернила зубы лаком и подкрасила волосы. Оделась в белое белье, приготовленное на похороны. В храмах, которые Осуги посещала, она ставила на белье храмовые печати на счастье, так что исподнее было изукрашено символами храма Сумиёси в Осаке, Оямы Хатимана и Киёмидзу в Киото, Каннон в Асакусе и других, не столь известных святилищ. Священные печати превратили белую ткань в набивную. Осуги чувствовала себя гораздо увереннее под такой защитой.
Старуха тщательно сложила и спрятала за оби письмо Матахати и Сутру Великой Родительской Любви, а в кошелек вложила еще одно письмо, с которым никогда не расставалась. Оно гласило:
«Несмотря на преклонные годы, я провожу дни в странствиях ради великой цели. Меня может убить мой заклятый враг, я могу умереть на обочине дороги. В случае моей кончины прошу чиновников и добрых людей отослать мое тело домой на деньги, которые находятся в этом кошельке. Осуги, вдова Хонъидэн, деревня Ёсино, провинция Мимасака».С мечом на боку, в белых ноговицах и митенках старуха была почти совсем готова. Стеганый пояс-оби плотно перехватывал кимоно-безрукавку. Поставив чашу с водой на стол, Осуги склонилась перед ней и сказала:
— Пора!
Затем замерла на несколько мгновений с закрытыми глазами. Мысли ее обратились к дядюшке Гону. В дверь заглянул Дзюро.
— Готовы? — спросил он. — Пора в путь! Кодзиро ждет.
— Я готова.
Осуги вышла и села на почетное место перед алтарем. Псаломщик подал ей чашку и осторожно налил сакэ. Налил он также Кодзиро и Дзюро. Все выпили, встали, потушили лампу и вышли.
Многие из людей Хангавары вызвались их сопровождать, но Кодзиро не взял их, они только мешались бы в бою. Когда они выходили из ворот, один из молодых людей высек искры из огнива — на счастье.
Небо затянуло дождевыми облаками, пели соловьи.
Четверо шли по темным улицам, сопровождаемые собачьим лаем. Собаки чуяли зловещие намерения этих людей.
— Кто это там? — спросил, оглядываясь, Короку.
— Ты кого-то увидел?
— Кто-то идет за нами.
— Наверное, кто-нибудь из наших, — успокоил Кодзиро. — Ведь все хотели пойти с нами.
— Они все бы испортили.
Повернув за угол, Кодзиро остановился под карнизом дома.
— Уже пришли? — спросил он шепотом.
— Мастерская Коскэ чуть дальше по улице, на другой стороне.
— Что нам делать? — спросил Короку.
— Действовать по плану. Вы остаетесь здесь, я иду в лавку.
— А что, если Мусаси попытается сбежать через черный ход?
— Не беспокойся. Ни он, ни я не побежим друг от друга. Если он удерет, то ему конец как фехтовальщику.
— Не лучше ли нам расположиться напротив дома? Мало ли что случится.
— Хорошо. Как договорились, мы выйдем с Мусаси на улицу и пойдем рядом. Когда приблизимся к Осуги, я выхвачу меч. Воспользовавшись замешательством Мусаси, Осуги нанесет ему удар.
Осуги переполняла благодарность.
— Спасибо тебе, Кодзиро! Ты так добр ко мне! Ты — живое воплощение Хатимана.
Старуха сложила ладони и склонила голову, словно перед ней и вправду находился бог войны.
В глубине души Кодзиро не сомневался, что делает правое дело. Уверенность в собственной непогрешимости не знала границ.